Ст. 14. И я совершенно уверен, братья мои, что вы сами полны благого образа мыслей, исполнены всякого познания и можете правильно наставлять друг друга.
Послание к Римлянам предлагает читателю не новую, а древнюю, не чуждую, а известную, не личную, а универсальную истину. Оно не претендует на оригинальность, глубину или остроумие, однако из-за этого нельзя отклонить его истинное притязание. Оно не есть догматика, поэтому на него нельзя ответить и его нельзя опровергнуть с помощью антидогматических тирад. Оно не провозглашает авторитета Павла, но послание нельзя упразднить, показав, что все оно в лучшем случае - лишь Павел. Павел - не Христос, это абсолютно банальная и не впечатляющая истина; Христа нет ни в одной книге, и речь никогда не может идти о том, чтобы «верить» в того, кто написал Послание к Римлянам, или в то, что он написал; можно верить только в Бога! Именно это - тезис Послания к Римлянам, тезис «паулинизма», которым он прекращает сам себя задолго до того, как его противники успели набрать в грудь воздуха для своих устрашающих предупреждений. Тот, кто еще может ополчиться против паулинизма как «системы», воюет с ветряными мельницами и лишь доказывает, что он ничему не научился и ничего не забыл. Послание к Римлянам взывает не к вере в авторитет, не к способности конструктивного мышления, не к чувствованию высших миров, не к особенной способности переживания, не к культивированной совести, не к религиозному чувству, но к sensus communis (лат. здравый смысл. - Прим. пер.), ко «всеобщему чувству истины» (Отингер), к детскому простодушию (именно так!) тех, кто увидел запутанность кажущейся «простоты», которой хвалится род сей, и пресытился ею. Послание взывает к честности язычников, к их готовности не уклоняться безоговорочно и бесповоротно от объективного рассмотрения человеческого положения. Оно обращается к «братьям» как к адресатам, к экзистенциально Единому во всех. Оно рассчитывает на участие, на понимание, на сотрудничество, от которых не может отказаться ни один человек из тех, кто, испытывая антипатию к любой идеологии, желает «просто» принять вещи таковыми, каковы они есть. Послание говорит то, что каждый уже слышал. Оно говорит то, что каждый может сказать самому себе. Оно открывает то, что всегда и везде истинно. Оно учит наученных. Оно - обращение к знающим. Оно увещает людей доброй воли. Оно выходит на сцену, развертывает свое знамя, строит войска, уничтожает своих противников, одерживает верх - но лишь иносказательно. По совершении всего этого оно покидает сцену, как если бы ничего не совершилось. Перед лицом того, кто хочет считать себя правым, а послание - нет (принимая при этом на себя полноту ответственности), оно абсолютно беззащитно. «Я совершенно уверен, что вы сами полны благого образа мыслей, исполнены всякого познания». Итак, благочестивый человек, не беспокойся! Радуйся своему положению, если можешь! Заткни уши, чтобы не слышать поставленных вопросов, пока ты на это способен! Мы действительно намного более согласны с тобой (и мы говорим серьезно), чем ты мог бы поверить. Вспышки антиортодоксального негодования можно рассматривать только как имеющие курьезное значение.
Ст. 15-16. Но я писал вам, братья, отчасти более смело, чтобы вновь напомнить вам в силу данной мне от Бога благодати как священник Христа Иисуса для язычников, совершающий священнослужение благовестил Божьего, чтобы язычники стали благоприятной жертвой, освященной Духом Святым.
Позиция Послания к Римлянам - это действительно «отчасти более смелая» позиция. Более мирно можно жить в шалашах, не находящихся в тени этой возможности. Ужасающе тонка нить знающего незнания, которое нам здесь предлагается, необычайно близок к пропасти путь, по которому нас здесь ведут, рискованно остро то «или-или», перед которым мы оказываемся на каждом шагу. Должно ли так быть? Разве мы должны встать на эту крайнюю, на эту незащищенную позицию (которая не есть позиция!)? Разве необходимо совершенно исключить все то, что не является «ответом в вопросе»: любой дружественный, мирный, практичный, исторически и психологически очевидный средний путь, разве необходимо избрать именно это острейшее лезвие ножа? Мы отвечаем: вовсе нет! Мы далеки от желания представить в качестве нормального пути все то, что как человеческая позиция, возможность и метод неизбежным образом становится видимым и в Послании к Римлянам, поскольку мы можем лишь с величайшей серьезностью предостеречь от всех «нормальных путей» как таковых. Мы не пытаемся говорить абсолютно радикально или представить совершенно резкий силуэт. Мы повторяем еще раз: паулинизм может сделать самого себя только бесправным, а та вертикальная пограничная возможность, какой он является в ряду других позиций, не есть его смысл, но лишь его образ. Однако мы ценим и другие, более относительные и безобидные возможности мышления в их возможной значимости и плодотворности. Мы можем по-дружески встать в один ряд с католиками, с «позитивистами», с представителями культурного протестантизма, с богословами Лиги Наций (действительно, с кем мы не можем встать в один ряд?) и сказать им эти успокаивающие, эти настолько желанные всюду слова: «ты прав!», но лишь с беспокоящим условием «и ты не прав»! Здесь начало нашей «отчасти более смелой» речи и настойчивого нежелания от нее отказаться. Если мы должны говорить о Боге - не о том, как нам утешаться и помогать себе, не о том, с помощью чего мы «религиозно преуспеваем» (Вернле), не о том, с помощью чего мы можем «начать нечто», не о метафизическом X, которое мы сделали носителем наших постулатов, но о Боге, который встречает нас в реальности нашей жизни, аутентично интерпретированный в Иисусе Христе (независимо от того, является ли Он для нас желанным и приятным или нет!) как неведомый, святой Бог, Господь над жизнью и смертью, если во всех этих более относительных и безвредных возможностях мышления в конце концов самое главное - честно заданный и задаваемый вопрос о бытии человека, если именно это должно быть устремлением всех возможных речей о Боге и их восприятия, должно «вновь напомнить» нам, ибо все мы забыли неведомого Бога, забыли Единого, забыли освобождающую истину - тогда (с любой возможной точки зрения) необходимо произносить «отчасти более смелую» речь Послания к Римлянам, тогда необходимо открыть шквальный огонь, тогда необходимо (понимая, что ни один из наших соседей не может и не будет оставаться в стороне!) беспощадно, совершенно «неблагочестиво», незыблемо объективно рассматривать вопрос всех вопросов, обнаруживать парадокс распятого и воскресшего Спасителя, вешать все на одну нить веры, обесценивать и разрушать все вспомогательные представления, все потемкинские деревни, все ложные реальности, неуклонно вступать на путь, пролегающий между двумя пропастями, и идти по нему. Тогда необходима строгость без какой бы то ни было тени сострадания к любому китчу, тогда не должно быть никаких уступок, никакой робости перед «самыми опасными» последствиями. Тогда «пламенейте духом!» (Рим. 12:11). При этом мы полностью осознаем: хотя и существует «смелая» речь о Боге, она - всего лишь «отчасти смелая» речь; экзистенциальное событие напоминания происходит не как акт в ряду актов; ни при каких обстоятельствах не может и не должно дойти до абсолютных слов прорыва, ибо это будет концом всех вещей, который мы не должны осмеливаться осуществить. Но все же наряду с этими постоянными, регулярными, «гражданскими» возможностями мышления (нет, не наряду с ними, но трагикомически и обнадеживающе в них всех!) существует исключительная, нерегулярная, революционная (в самом глубоком смысле слова) возможность осмелиться на такое продвижение вперед. Это продвижение, предпринятое в глубочайшем согласии с Единым во всех, и есть Послание к Римлянам, разговор о Боге, богословие. Оно во всех других возможных случаях (и как падение всех случаев!) - «в силу данной мне от Бога благодати как священник Христа Иисуса для язычников, совершающий священнослужение благовестил Божьего, чтобы язычники стали благоприятной жертвой, освященной Духом Святым» - исключительный, нарушающий правила, революционный случай. Еще раз: и этот случай - только образ! Но все же образ! Богословие имеет дело с благодатью, с «абсолютным моментом», с ненасытной диалектикой времени и вечности, от которой все другие науки более или менее удачно смогли укрыться и которая тем не менее угрожает всем им. В его счете фигурирует та бухгалтерская позиция, которая не может быть позицией, - невозможная возможность Бога, и эта позиция постоянно угрожает в корне нарушить весь остальной счет. Богословие - это «священнослужение язычникам», то есть оно обращается к видимому, историческому, конкретному, отдельному человеку, чтобы научить его тому, что он - невидимый, обнаженно стоящий перед Богом человек. Богословие интересует только язычник (язычник в язычнике и не-язычнике!), только тот человек, который может быть принесен в жертву Богу и должен быть «жертвой», интересует его освящение Святым Духом, разрушение его оков, его искупление, его свобода в Боге. Все это - абсолютно непрактичное и нерелигиозное дело как раз именно потому, что речь идет о самом практичном из всех побуждений, о (потустороннем!) смысле любой религии. Будучи бесконечно целеустремленным и абсолютно уверенным в высшем успехе, богословие должно вести себя абсолютно нецелеустремленно, оно не должно признавать никакого возможного успеха как такового. Само будучи высшим риском человека, оно должно четко осознавать, что весь риск человека может быть только демонстрацией и образом. Оно есть то, что оно есть, именно будучи этим высшим риском, будучи «священнослужением благовестил Божьего». Если оно не есть все это, если оно боится быть тем, что оно есть, то ему лучше было бы объявить о своем банкротстве, причем как можно быстрее. Своим историческим существованием и тем самым своим положением в universitas litterarum (лат. совокупность наук. - Прим. пер.) оно обязано только этой своей сущности: высшему риску, на который необходимо отважиться, исключительной, нерегулярной, революционной атаке. Только риск и атака (но не их целесообразность служению церкви и не все их многочисленные и неизбежные заимствования у исторической науки!) могут сохранить такое положение богословия. Научность означает объективность. Объективность в богословии - это обязательное уважение исключительности выбранной здесь темы: человек в своей последней нужде и надежде, человек перед Богом. Научное богословие - это покаяние, переосмысление, «обновленное мышление» ((Рим. 12:2) - необходимо принять во внимание все те оговорки, которыми здесь защищено это понятие). Оно есть вопросительный и восклицательный знак на самом краю университета (действительно, каждый умный человек тем или иным образом ставит его там!), и церковь исполняет ту же самую роль на самом краю человеческой культуры, будучи вынужденной существовать именно здесь. Мы должны снова и снова задаваться вопросом о том, не лучше ли богословию и церкви действительно объявить о своем банкротстве, ибо у них нет мужества быть тем, что они есть. Если же они достаточно мужественны для того, чтобы не делать этого, тогда при всем притупленном напоминании о неизбежной банальности всего человеческого действия, пусть тогда в церкви и богословии, по крайней мере, не будет такой огромной, неосознанной, торжествующей банальности! Тогда, помня о линии Послания к Римлянам, по крайней мере, пусть будет «отчасти смелая речь!» Благо тому, кто не вынужден стоять на этом опасном месте. Но увы тому, кто стоит здесь и не знает, что он делает!
Ст. 17-21. Итак, я имею похвалу во Христе Иисусе, то есть перед Богом. Ибо не осмелюсь говорить о вещах, которые не совершил Христос через меня, чтобы покорить язычников, словом и делом, силою знамений и чудес, силою Святого Духа, так что я провозгласил благовествование от Иерусалима и окрестности до Иллирика. При этом я считал делом чести не благовествовать там, где уже было известно имя «Христос», чтобы не созидать на чужом основании, но как написано: не имевшие о Нем известия увидят, и не слышавшие познают! (Ис. 52:15)
Разве «похвала» Павла, то самосознание, в котором он пишет, может бросить тень на содержание Послания к Римлянам, может быть предлогом для того, чтобы уклониться от его содержания? Да, с этих страниц с нами говорит самосознание. Но зададимся вопросом: чье самосознание? Самосознание Павла? Конечно, и его самосознание, ведь там, где человек говорит о Боге (даже если бы он говорил о Боге очень ясно), самосознание этого человека выражается в словах довольно обильно, часто являясь помехой. Однако в силу прощения грехов может быть так, что в этом человеческом самосознании одновременно отражается и совершенно другое самосознание. Может быть так, что критика и желания невзыскательного человека наталкиваются здесь на гранитную плиту перед лицом того факта, что Павел находится совсем не там, где его ищут, что его похвала - «во Христе Иисусе перед Богом». Кто такой Павел? От Павла необходимо отрешиться. Высота, на которой он стоит, не слишком значительна. То, что Павел «испытал», знает, говорит и совершил, об этом «я не осмелюсь говорить». Павел - это ничто. Но, возможно, Павел именно потому так опасен, что он отстраняется этим «не». Возможно, что так неодобрительно отмечаемая «похвала» Павла есть лишь свидетельство о существующей «во Христе перед Богом» похвале, светильник которой не может быть помещен под спудом. Возможно, именно она так провокационно действует на внешне скромных гордецов, действительно делает Павла для них настолько невыносимым. Возможно, все это необходимо принять во внимание при оценке исторической миссии Павла и паулинизма. Очевидно, что этот апостол именно из-за своего самосознания не был симпатичным, приятным человеком; всех тех, кого он убеждал, он тем или иным образом должен был убеждать «против» самого себя, а не «через» себя. Поэтому его Евангелие - это мешающий элемент в духовной истории, и его вполне можно легко и просто мысленно устранить из этого развития; ибо оно, собственно, нигде не входило в историю; Евангелие всегда подобно песчинке или камешку, попавшим между мирно сцепляющимися друг с другом колесами. Историческую действительность Евангелия необходимо объяснить тем, что в нем необычайно хорошо раскрыта абсолютно иная, абсолютно несоизмеримая величина - Иисус Христос. Именно в этом заключается наиболее характерный и неприятный признак паулинизма: его гордое отвержение «созидания на чужих основаниях». Мышление Павла - принципиально неисторично (его отношение к Ветхому Завету нельзя рассматривать как доказательство противоположного!). Он не связан узами дружбы с теми или иными христианскими практиками. Он не продолжает самые досточтимые традиции. Он не говорит прямо «да» великим историческим величинам, в том числе и самой величайшей из них, «Христу по плоти». Он выражает необычное, насмешливое сомнение по поводу всех уже воздвигнутых «столпов» (Гал. 2:9). Он не советовался с плотью и кровью, он принципиально пошел не в Иерусалим, но в Аравию (Гал. 1:16-17). Он позволяет себе полное и исключительное утверждение, что он не научился и не принял свое Евангелие от человека (Гал. 1:11-12). Каждый удар, который «здоровая» богословско-критическая заурядность когда-то наносила «неисторичной мечтательности», вольно или невольно поражает и Павла. Само по себе все это своеобразие Павла действительно не так важно, ибо очевидно, что оно - такой же исторический феномен, как и все другие. Однако это своеобразие может быть очень значительным; оно может быть свидетельством абсолютно иного своеобразия. Как бессмысленно и опасно было бы в этом случае остановиться лишь на нем! Пусть богословие лучше последует данному здесь совету.
Ст. 22-29. Поэтому я много раз и не мог прийти к вам. Ныне же, более не имея места в этих областях, и с давних [1] лет желая прийти к вам, чтобы предпринять путь в Испанию, - надеюсь, что по пути увижусь с вами и что найду у вас провожатого туда, после того, как немного наслажусь общением с вами, - теперь я иду в Иерусалим. Ибо общины Македонии и Ахаии решили помочь подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме. Они решили так, но они и должники перед ними. Ибо если язычники получили их помощь в духовном, то должны послужить им и во внешнем. Исполнив это и верно доставив им этот сбор, я отправлюсь через ваши места в Испанию, и знаю, что когда приду к вам, то приду в полноте благословения Христова.
Личная встреча и общение при действительной общности - это прекрасная вещь (Рим. 1:9-13), которую с радостью можно только пожелать и приветствовать как остановку на путях служения. Однако здесь необходимо принять во внимание небольшую окольную дорогу Коринф-Иерусалим-Рим. Христианам в Иерусалиме необходимо сначала доставить уже упомянутый (Рим. 12:13) денежный сбор как изъявление единства язычников и иудеев, близких и далеких, известных и неизвестных, которое и есть тема Послания к Римлянам. Демонстративный поход на самый край экумены, в Испанию, - это следующий проект человека, который по эту сторону Италии уже не видит «более места». В этом плане, в действительности разработанном более апокалиптично, чем рационально, фигурирует и та точка, где автор и читатели этого послания должны лично увидеться по пути туда и обратно.
Ст. 30-33. Умоляю же вас, братья, Господом нашим Иисусом Христом и любовью Святого Духа, бороться вместе со мной, молясь за меня к Богу, чтобы спастись мне от неверующих в Иудее и чтобы служение мое для Иерусалима было благоприятно святым, дабы мне в радости прийти к вам и, если Богу угодно, отдохнуть у вас. Бог мира да будет со всеми вами. Аминь.
Этот окольный путь не кажется легким и безопасным. Как Павел отправится туда? В любом случае он ожидает «борьбу». Иудея и Иерусалим - это во всех отношениях оплот церкви. Здесь апостолу угрожают ухищрения иудеев. Но и хороший прием у «святых», несмотря на передаваемый денежный сбор, не является чем-то абсолютно предсказуемым, поэтому необходимо молиться и о нем. Говорящий это будет чужаком везде, куда бы он ни пришел, и он призывает всех благоволящих к нему сочувственно вспомнить перед Богом о его ужасном одиночестве.
Ст. 1-16. Представляю вам Фиву, сестру нашу и [2] диаконису церкви Кенхрейской, чтобы вы приняли ее в Господе, как прилично святым, и помогли ей, в чем она будет иметь нужду у вас. Ибо и она сама была помощницей многим, в том числе и мне самому. Приветствуйте Прискиллу и Акилу, соработников моих во Христе Иисусе (которые голову свою полагали за мою душу, которых не я один благодарю, но и все общины из язычников), и домашнюю их общину. Приветствуйте возлюбленного моего Епенета, который есть начаток Ахаии для Христа. Приветствуйте Мариам [3], которая много трудилась для нас [4]. Приветствуйте Андроника и Юнию, сродников моих и узников со мною, прославившихся у апостолов и прежде меня бывших христианами. Приветствуйте Амплия, возлюбленного мне в Господе. Приветствуйте Урбана, соработника нашего во Христе, и Стахия, возлюбленного мне. Приветствуйте Апеллеса, испытанного во Христе. Приветствуйте верных из челяди Аристовула. Приветствуйте сродника моего Иродиона. Приветствуйте христиан из челяди Наркисса. Приветствуйте Трифену и Трифосу в их заботах о Господе. Приветствуйте Перейду возлюбленную, которая много потрудилась о Господе. Приветствуйте Руфа, превосходного в Господе, и матерь его (и мою!). Приветствуйте Асинкрита, Флегонта, Ерма, Патрова, Ермия и других с ними братьев. Приветствуйте Филолога и Юлию, Нирея и сестру его, Олимпана и всех с ними святых. Приветствуйте друг друга целованием святым. Приветствуют вас все общины Христовы.
Здесь перед нами открывается небольшой мир страдания, мужества и терпения (в Господе!), взаимной помощи и глубокого уважения (в Господе!). Здесь возникает вопрос о «делах и фактах», соответствующих «словам» Послания к Римлянам. Здесь есть так часто недостающая в Послании к Римлянам простая «жизнь». Сами читатели - ответ на этот вопрос о «делах и фактах», и каждый по-своему до наших дней. Прежде всего Цан и Литцман предоставляют развернутую информацию об антикварном интересе и проблематике этого списка приветствий. Предположение о том, что он - основа обращения к общине в Ефесе, по ошибке попавшая в Послание к Римлянам, несимпатично уже потому, что необходимо настоятельно подчеркнуть: все Послание к Римлянам обращено к конкретным людям с земным лицом и именем. Именно так и должно быть. Сестра из общины в середине 50-х гг. I века принесла это послание из Коринфа в Рим. Его адресаты - мужчины и женщины, греки, римляне и иудеи, господа и рабы. Кажется, здесь вообще не принимается во внимание возможность того, что, к примеру, Трифена и Трифоса, а также другие «миряне» (не говоря уже о всевозможных «богословах» в этом длинном ряду!) могут не понять всего того, что сказано в послании. Вероятно (это верно и в том случае, если принять «ефесскую» теорию!), некогда существовали читатели, которые считались способными на чтение Послания к Римлянам, для которых оно было ответом на их собственные вопросы, которые должны были каким-то образом понять и оценить его. Вероятно, для этих читателей богословие (это богословие!) действительно было актуальной темой. Вероятно, проблемы этих читателей начинались там, где заканчиваются проблемы других читателей (в том числе и читателей-богословов!). Вероятно, эти души были очень свободны, очень широки, очень подвижны. Мы изумляемся им больше, чем всем историческим проблемам, которые поставило перед нами Послание к Римлянам, и мы не удивляемся тому, что у этих людей существовало «святое целование».
Ст. 17-20. Умоляю вас, братия, остерегайтесь производящих разделения и соблазны, вопреки учению, в котором вы наставлены, и уклоняйтесь от них! Ибо они служат не Господу нашему Христу, а своему чреву, красноречием и словами благословения обольщают сердца простодушных. Ваша покорность повсюду известна. О вас я могу ныне только радоваться. Но желаю, чтобы вы были мудры на добро и просты на зло. Бог мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре. Благодать Господа нашего Иисуса Христа с вами!
Последний, требовательный призыв. Действительно, и он не чужеродное тело в Послании к Римлянам, но лишь обобщение всей его полемики (и где оно не было бы полемично?) в один удар. Берегитесь подмен, и более всего самых простых и очевидных! Берегитесь религиозной ярмарки с ее сверкающими палатками! Берегитесь именно потому, что вы находитесь в самом ее центре и не можете отделиться и обособиться от тех, кто служит «не Господу нашему Христу, а своему чреву», никаким критерием, кроме «напоминания» (Рим. 15:15)! Берегитесь - себя самих! В «напоминании» заключена сила этой мудрой открытости и простодушной раскованности, которая не позволит человеку полностью утонуть в водовороте различных мнений. «Etiam cultores saepe veritatis ea, quibus haud assuevere, tardius admittunt. Cum pridi audierunt: Hoc est! quaerunt denique: Quid est? cumque dionstratio defluxit, postulate, sibi proponi queruntur. Nonnulli obitu dium suo veritati, in parte non agnita, officere desinunt. Veruntamen non frustra laboratur: dum alii praeter opinioni desunt, alii praeter opinioni se dedunt vel dedent. Lux crescit in dies: per adversa ad victoriam enititur veritas» (лат. - Как часто служители истины позже допускают то, что вначале не совсем привычно. Хотя они давно слышали: «вот оно!», они все же спрашивают «что это?», и когда ясное изложение прекращается, жалуются на предлагаемые им указания. Некоторые, как только меркнет их истина, не осознав этого полностью, прекращают строить дальнейшие преграды. Однако все это не напрасно: ибо некоторые сверх ожидания не обращают на все это внимания, другие же сверх ожидания сдаются или сдадутся. Свет усиливается днем: через трудности к победе пробивается истина. - Прим. пер.) (Бенгель). «Бог истинного, недремлющего мира должен сделать все самое лучшее. Он часто делает это очень быстро, если только человек в состоянии хотя бы немного подождать и не слишком быстро начинает аплодировать» (Штайнхо фер). Имеющий уши слышать да слышит.
Ст. 21-24. Приветствуют вас Тимофей, соработник мой, Луций, Иасон и Сосипатр, сродники мои. Приветствую вас в Господе и я, Тертий, писавший это послание. Приветствует вас Гаий, странноприимец мой и всей церкви. Приветствует вас Ераст, городской управитель, и брат Кварт. Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами. Аминь [5].
Примечания
[1]. πολλῶν показалось переписчику преувеличением и было заменено на ἱκανῶν.
[2]. Здесь нельзя вычеркнуть καὶ после οὖσαν. Литцман указывает на то, что καὶ у Павла часто используется для подчеркивания следующего слова. Подобным образом его убрали в (Рим. 8:24).
[3]. Из Μαριάμ могло возникнуть Μαρίαν, но не наоборот.
[4]. Необходимо читать ἡμᾶς а не ὑμᾶς. Похвала этой женщине за заботу об адресатах сильно выделялась бы из общего ряда приветствий и выглядела бы сама по себе слишком странно.
[5]. Нельзя вычеркнуть ст. 24, но вполне можно «доксологию» (Рим. 16:25-27). См. об этом прим. 6 главы "Кризис попытки свободного жизненного устройства 14:1-15:13".
