1. Мифологический ключ

В нашем поиске позитивного фактора в процессе возникновения цивилизации мы до сих пор применяли тактику классической школы современной физики. Мы мыслили в абстрактных понятиях и экспериментировали с игрой неодушевленных сил - расой и окружающей средой. Теперь, когда эти маневры ничем не закончились, мы можем остановиться и подумать, не вызваны ли наши неудачи ошибками в методе. Возможно, под коварным влиянием духа уходящего века мы пали жертвами того, что назовем «апатичной ошибкой». Рёскин предостерегал своих читателей от «патетической ошибки» образного наделения бездушных предметов жизнью. Однако нам одинаково необходимо быть начеку и по отношению к противоположной ошибке, чтобы не применять к исторической мысли, являющейся исследованием живых созданий, метода естественных наук, изобретенного для исследования неодушевленной природы. Предпринимая нашу последнюю попытку разгадать загадку, последуем руководству Платона и попробуем альтернативный ход. Давайте на момент закроем глаза на научные формулы, чтобы открыть уши для языка мифологии.

Понятно, что если возникновение цивилизаций не является результатом биологических факторов или окружающей среды, действующих отдельно друг от друга, то оно должно быть результатом некоего рода взаимодействия между ними. Другими словами, фактор, который мы стремимся определить, не есть нечто простое, но состоит из частей, является не сущностью, но отношением. У нас есть выбор представлять себе это отношение либо как взаимодействие двух нечеловеческих сил, либо как столкновение двух сверхчеловеческих личностей. Давайте согласимся со второй из двух этих концепций. Возможно, она выведет нас к свету.

Столкновение двух сверхчеловеческих личностей - сюжет одной из величайших драм, которую когда-либо задумывало человеческое воображение. Столкновение между Яхве и Змием является сюжетом истории грехопадения человека в Книге Бытия. Второе столкновение между теми же самыми антагонистами, преобразившимися благодаря постепенному просвещению сирийских душ, является сюжетом Нового Завета, излагающего историю Искупления. Столкновение между Господом и Сатаной является сюжетом Книги Иова. Столкновение между Господом и Мефистофелем - сюжет гётевского «Фауста». Столкновение между богами и демонами - сюжет скандинавского «Прорицания вёльвы» [156]. Столкновение между Артемидой и Афродитой - сюжет еврипидовского «Ипполита».

Мы находим иную версию того же сюжета в повсеместно распространенном и вечно возвращающемся мифе («изначальном образе», если он когда-либо существовал) о столкновении между Девой и Отцом ее Ребенка. Действующие лица этого мифа играли распределенные между собой роли на тысяче различных сцен под бесконечным множеством имен: Даная и Золотой Дождь; Европа и Бык; Семела-Пораженная Земля и Зевс-Небо, мечущий молнии; Креуса и Аполлон в еврипидовском «Ионе»; Психея и Купидон; Гретхен и Фауст [157]. В преображенном виде эта тема вновь возникает в Благовещении. В наше время на Западе этот протеический миф [158] нашел свое новое выражение в качестве последнего слова наших астрономов по поводу возникновения планетарной системы, чему свидетельство следующее credo [159]:

«Мы верим… что примерно две тысячи миллионов лет тому назад… вторая звезда, слепо блуждая в космическом пространстве, случайно подошла на близкое расстояние от Солнца. Так же как Солнце и Луна являются причиной приливов и отливов на Земле, эта вторая звезда должна была послужить причиной приливов и отливов на поверхности Солнца. Но они должны были весьма отличаться от тех слабых приливов и отливов, которые маленькая масса Луны вызывает в наших океанах. Огромная волна прилива должна была пройти по всей поверхности Солнца, в конце концов образовав гору удивительной высоты, которая бы становилась все выше и выше по мере того, как причина волнения приближалась. И прежде чем вторая звезда начала удаляться, ее приливный удар сделался настолько мощным, что эта гора разорвалась на части и извергла вовне свои небольшие осколки, подобно тому, как гребень волны разбрасывает брызги. Эти небольшие осколки циркулировали с тех пор вокруг своего родителя Солнца. Они стали планетами, большими и малыми, одной из которых является наша Земля» [28c].

Таким образом, с уст астронома-математика, после того как уже произведены все его сложнейшие вычисления, снова сходит миф о столкновении между Богиней Солнца и ее похитителем, рассказ, столь привычный для нас в устах неискушенных детей природы.

Присутствие и могущество этого дуализма в причинной обусловленности цивилизаций, возникновение которых мы исследуем, признается современным западным археологом, чьи исследования начинаются с сосредоточения на окружающей среде, а заканчиваются интуицией тайны жизни:

«Окружающая среда… не является абсолютной причиной в формировании культур… Она, без сомнения, наиболее заметный из отдельных факторов. Но существует еще не поддающийся объяснению фактор, который вполне откровенно можно обозначить как x, неизвестную величину, по-видимому, психологическую по своей природе… Если x на деле является не самым заметным фактором, то он, несомненно, самый важный, самый судьбоносный» [29с].

В данном нашем исследовании истории эта настойчивая тема сверхчеловеческого столкновения уже заявила о себе. Ранее мы наблюдали, что «общество… в ходе своей жизни сталкивается с рядом проблем» и что «каждая проблема - это вызов, подвергающий испытанию».

Давайте попытаемся проанализировать сюжет этой истории или драмы, повторяющейся в столь различных контекстах и в столь разнообразных формах.

Мы можем начать с двух общих черт: столкновение мыслится как редкое и порой уникальное событие; и оно имеет обширные последствия, соответствующие обширности того нарушения, которое оно производит в привычном, естественном порядке вещей.

Даже в беспечном мире эллинской мифологии, где боги видели, как красивы дочери человеческие, и вступали в отношения со столь многими из них, что их жертвы могли быть выстроены в ряд и прошествовать в поэтических каталогах, подобные инциденты никогда не переставали быть событиями поразительными и неизменно приводили к рождению героев. В тех версиях сюжета, где обе противоборствующие стороны представлены сверхчеловеческими личностями, редкость и важность события еще более заметна. В Книге Иова «день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и сатана» [30с], очевидно, задуман как событие необычное. Таково же и столкновение между Господом и Мефистофелем в «Прологе на небе» (намекающем, конечно же, на начало Книги Иова), который открывает действие «Фауста» Гёте. В обеих из этих драм земные последствия столкновения на Небе ужасны. Личные испытания Иова и Фауста на интуитивном языке художественного творчества предстают как бесконечное число раз повторяющееся испытание человечества. На языке же теологии это же грандиозное последствие предстает результатом сверхчеловеческих столкновений, описанных в Книге Бытия и в Новом Завете. Изгнание Адама и Евы из Эдемского сада, последовавшее за столкновением между Яхве и Змием, не что иное, как грехопадение человека. Страсти Христовы в Новом Завете - не что иное, как Искупление человека. Даже рождение нашей планетарной системы из столкновения двух Солнц, как оно изображено современным астрономом, признается этим авторитетным ученым «событием почти невообразимой редкости».

В каждом случае история начинается с совершенного состояния Инь. Фауст совершенен в знании, Иов - в добродетели и процветании, Адам и Ева совершенны в невинности и покое, Девы (Гретхен, Даная и др.) - в чистоте и красоте. Во Вселенной астронома Солнце, совершенная сфера, следует своему ходу в целости и невредимости. Когда Инь является завершенным таким образом, оно готово перейти в Ян. Но что заставит его это сделать? Перемена в состоянии, которое по определению является совершенным в своем роде, может начаться только благодаря импульсу или мотиву извне. Если мы мыслим это состояние как состояние физического равновесия, то должны ввести другую звезду. Если мы мыслим его как состояние психического блаженства, или нирваны, то должны вывести на сцену другого актера - критика, чтобы заставить разум снова думать, вызывая сомнения, или противника, чтобы заставить сердце снова чувствовать, внушая страдание или недовольство, страх или антипатию. Это роль Змия в Книге Бытия, Сатаны - в Книге Иова, Мефистофеля - в «Фаусте», Локи - в скандинавской мифологии, Божественных Возлюбленных - в мифах о Деве.

На языке науки мы можем сказать, что функция вторгающегося фактора состоит в обеспечении тому началу, в которое он вторгается, наиболее пригодного стимула, чтобы вызвать наиболее мощные творческие изменения. На языке мифологии и теологии импульс или мотив, который заставляет совершенное Инь-состояние перейти в новую Ян-активность, исходит от вторжения Дьявола во вселенную Бога. Данное событие можно описать лучше именно в этих мифологических образах, поскольку в них не замешано противоречие, возникающее при переводе утверждения на язык логических понятий. В соответствии с логикой, если вселенная Бога совершенна, то не может быть Дьявола внутри ее пределов, тогда как если Дьявол существует, то совершенство, которое он собирается испортить, должно быть неполным уже из самого факта его (Дьявола) существования. Это логическое противоречие, не решаемое логически, интуитивно преодолевается в воображении поэта и пророка, воздающих славу всемогущему Богу и, тем не менее, принимающих как очевидное, что Он подчинен двум решающим ограничениям.

Первое ограничение состоит в том, что в совершенстве уже сотворенного Им Он не может найти возможности для дальнейшей творческой деятельности. Если Бог мыслится как трансцендентный, то создания великолепны, как никогда, однако, они не могут «меняться из великолепия в великолепие». Второе ограничение Божественной силы - в том, что если возможность нового творения предлагается Ему извне, то Он не может не принять ее. Когда Дьявол бросает Ему вызов, Он не может отказаться от принятия вызова. Бог обязан согласиться с затруднительным положением, поскольку отказаться Он может только ценой отрицания Своей собственной природы и ценой того, что перестанет быть Богом.

Если Бог, таким образом, не является всемогущим в понятиях логики, то остается ли Он еще непобедимым в понятиях мифологии? Если Он обязан принять вызов Дьявола, то обязан ли Он также победить в будущем сражении? В еврипидовском «Ипполите», где роль Бога играет Артемида, а роль Дьявола - Афродита, Артемида не только не в состоянии отклонить противоборство, но и обречена на поражение. Отношения между олимпийцами анархичны, и Артемида в эпилоге может утешиться лишь мыслью о том, что однажды она сама сыграет роль Дьявола в ущерб Афродите. Результатом является не творение, а разрушение. В скандинавской версии разрушение также находит свой исход в Рагнарёке[160], - когда «боги и демоны убивают и убиваемы», - хотя единственный в своем роде гений автора «Прорицания вёльвы» заставляет зрение своей прорицательницы пронзить мрак, чтобы увидеть за ним свет новой зари. С другой стороны, в иной версии сюжета поединок, следующий за обязательным принятием вызова, принимает не форму перестрелки, в которой Дьявол выстрелил первым и не может не убить своего противника, но форму пари, которое Дьявол, очевидно, обязан проиграть. Классическими произведениями, где выражен мотив пари, являются Книга Иова и «Фауст» Гёте.

Именно в гётевской драме акцент сделан наиболее четко. После того как Господь заключил пари с Мефистофелем на небе, на земле между Мефистофелем и Фаустом заключается следующий договор:

Фауст
Пусть мига больше я не протяну,
В тот самый час, когда в успокоенье
Прислушаюсь я к лести восхвалений,
Или предамся лени или сну,
Или себя дурачить страсти дам, -
Пускай тогда в разгаре наслаждений
Мне смерть придет!

Мефистофель
Запомни!

Фауст
По рукам!
Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав: «Мгновение, повремени!» -
Все кончено, и я твоя добыча,
И мне спасенья нет из западни.
Тогда вступает в силу наша сделка,
Тогда ты волен, - я закабален.
Тогда пусть станет часовая стрелка,
По мне раздастся похоронный звон [31с].

Отношение этого мифического договора к нашей проблеме возникновения цивилизаций можно выявить, отождествив Фауста в момент, когда он заключает свое пари, с одним из тех «пробудившихся спящих», что встали с уступа, на котором лежали в спячке, и начали карабкаться вверх по скале. На языке нашего сравнения Фауст говорит: «Я принял решение оставить этот уступ и карабкаться по этому обрыву в поисках следующего уступа наверху. Поступая так, я осознаю, что оставляю позади себя безопасное место. Однако ради возможности достижения я возьму на себя риск падения и гибели».

В истории, рассказанной Гёте, бесстрашному альпинисту после того, как он испытал смертельные опасности и ужасные превратности судьбы, наконец-то удается победоносно взобраться на скалу. Это же самое окончание - в откровении о второй схватке между теми же двумя антагонистами - дается в Новом Завете поединку между Яхве и Змием, который, по первоначальной версии Книги Бытия, заканчивался скорее на манер поединка между Артемидой и Афродитой в «Ипполите».

В Книге Иова, в «Фаусте» и Новом Завете намекается или даже прямо заявляется о том, что пари не может быть выиграно Дьяволом, о том, что Дьявол, вмешиваясь в деятельность Бога, не может расстроить, но может лишь служить цели Бога, который все время остается хозяином положения и дает Дьяволу веревку, чтобы тот повесился сам. Но в таком случае, не обманут ли Дьявол? Не согласился ли Бог на пари, которое, как Он заранее знал, не мог проиграть? Вряд л и можно так сказать, поскольку если бы это было правдой, то вся сделка оказалась бы обманом. Столкновение, которое не являлось столкновением, не смогло бы породить последствий столкновения - громадных космических последствий, послуживших причиной перехода от Инь к Ян. Объяснение, возможно, заключается в том, что пари, которое предлагает Дьявол и принимает Бог, охватывает (и, таким образом, подвергает реальной опасности) не всё Божественное творение, но лишь его часть. Эта часть, действительно, поставлена на карту, и, хотя поставлено не целое, случайности и изменения, которым подвергается эта часть, предположительно, не могут оставить безучастным и целое.

Выражаясь языком мифологии, когда одно из Божьих созданий искушаемо Дьяволом, то таким образом Самому Богу предоставляется возможность создать мир заново. Дьявольское вторжение, независимо от того, достигает оно или нет конкретного результата, - а возможен любой из двух результатов - совершило тот переход от Инь к Ян, которого жаждал Бог.

Что касается роли человеческого протагониста, то страдание является ее лейтмотивом в каждом представлении драмы, независимо от того, кто играет роль, - Иисус, Иов или Адам с Евой. Картина, изображающая Адама и Еву в Эдемском саду, есть воспоминание о состоянии Инь, которого первобытный человек достиг на собирательской стадии экономики, после того как установил свою власть над всей остальной флорой и фауной на земле. Грехопадение, последовавшее в ответ на искушение отведать от древа познания добра и зла, символизирует принятие вызова, требующего отказаться от этой достигнутой интеграции и осмелиться на поиски новой дифференциации, в результате которой, возможно, возникнет (а возможно, и нет) новая интеграция. Изгнание из Сада во враждебный мир, где Женщина должна рождать детей в болезни, а Мужчина должен есть хлеб в поте лица своего, является испытанием, которое повлекло за собой принятие вызова Змия. Половая связь между Адамом и Евой, последовавшая за этим, есть акт социального творчества. Она приносит плод в рождении двух сыновей, олицетворяющих две рождающиеся цивилизации: Авель - пастух, пасущий овец, а Каин - земледелец.

В наше время один из наиболее выдающихся и оригинально мыслящих исследователей природного окружения людей рассказывает эту же самую историю по-своему:

«Много веков назад группа дикарей, не имевших ни одежды, ни дома, ни огня, вышла со своей теплой родины в тропическом поясе и постепенно продвигалась на север с началом весны и до конца лета. Они никогда не предполагали, что оставляют землю постоянного тепла, пока не начали в сентябре чувствовать неудобный холод по ночам. Не зная причин холода, они перемещались тем или иным путем, чтобы его избежать.

Некоторые пошли на юг, но лишь горстка их вернулась на свою бывшую родину. Там они возобновили свою прежнюю жизнь, а их потомками в наше время являются нецивилизованные дикари. Из тех, кто отправился блуждать в иных направлениях, все погибли, за исключением одной небольшой группы. Обнаружив, что они не могут уйти от холодного воздуха, члены этой группы использовали самую возвышенную из человеческих способностей - силу сознательной изобретательности. Некоторые пытались найти убежище, вырывая его в земле, некоторые собирали ветви и листья, чтобы сделать себе из них хижины и теплые постели, а некоторые закутывались в шкуры животных, убитых на охоте. Вскоре эти дикари сделали один из величайших шагов по пути к цивилизации. Голые были одеты, бездомные нашли кров, расточительные научились сушить мясо и сохранять его вместе с орехами на зиму. Наконец, было открыто искусство добычи огня как средства сохранения тепла. Таким образом, они выжили там, где поначалу думали, что погибнут. И в процессе приспособления к суровой окружающей среде они достигли огромных успехов, оставив тропическую часть человечества далеко позади себя» [32с].

Исследователь-классик также переводит эту историю на язык современной научной терминологии:

«Парадокс прогресса заключается в том, что если мать Изобретения - Необходимость, то другим родителем является Упорство, решимость, которая заставляет вас, скорее, продолжать жить в неблагоприятных условиях, нежели сокращать убытки и идти туда, где жизнь легче. Неслучайно цивилизация, как мы ее знаем, началась именно во время тех приливов и отливов в климате, флоре и фауне, которые характеризуют четырехкратно возвращавшийся ледниковый период [161]. Те приматы, которые едва "убежали", когда древесные условия жизни ослабли, сохранили свое первенство среди слуг естественного закона, однако отказались от завоевания природы. Другие преодолели трудности и стали людьми, удержавшими свои позиции, когда больше не было деревьев, на которых можно было сидеть, "сумевшими обойтись" мясом, когда плоды не созревали, добывшими огонь и одежду вместо того, чтобы следовать за солнечным светом, укрепившими свои берлоги, научившими (этим навыкам) своих детенышей и отстаивавшими разумность мира, казавшегося столь неразумным» [33с].

Первая стадия испытания человеческого протагониста является переходом от Инь к Ян посредством динамического акта, который создание Бога совершает под воздействием искушения Противника, дающего возможность Самому Богу возобновить Свою творческую активность. Но этот прогресс должен быть оплачен. И уже не Бог, но слуга Бога, человеческий сеятель, оплачивает его цену. В конце концов, после многих превратностей торжествующий страдалец служит в качестве первопроходца. Человеческий протагонист в Божественной драме служит не только Богу, давая Ему возможность обновить Свое творение, но также и своим собратьям, указывая другим путь, которому нужно следовать.