1.
В богословской науке прочно утвердилось мнение, что первоначальное христианство, во всяком случае вне-палестинское, находилось в состоянии благодатного анархизма. Конец благодатного анархизма был концом харизматической эпохи и началом твердой и определенной организации церковной жизни.
Эта внешняя организация возникает на основе епископской власти, которой не существовало в харизматический период или по крайней мере не в том виде, в каком она появилась в конце II-го века [249]. Как часто случается, что наиболее проблематические высказывания пользуются наибольшим доверием, так и утверждение о благодатном анархизме получило почти общее признание.
Для обоснования этого утверждения никаких серьезных доказательств не приводится, кроме одного, которое заключается в изобилии и богатстве благодатных даров, не повторившемся ни в одну последующую эпоху. В связи с этим надо указать на другой аргумент, который с первого взгляда может показаться бесспорным.
Он исходит из того, что ап. Павел, главный деятель первоначального христианства, не имел задачи дать твердую организацию основанным им церквам в виду его веры в близость парусии. Основывая церкви, он ограничивался только тем, что давал самые необходимые правила для церковной жизни, чтобы церкви могли просуществовать до второго пришествия Христа [250].
Этот аргумент всецело ставит организацию церковной жизни в зависимость от личного желания или нежелания ап. Павла, упуская из виду, что основы церковной жизни, как они существовали в первоначальном христианстве и как они существуют и в настоящее время, не являются некой случайностью, а вытекают из самого существа Церкви.
Не говоря о том, что христиане эпохи Деяний знали, что им не дано знать времена и сроки пришествия Христа (Деян. 1:7), вопрос о том, сколько времени должна просуществовать Церковь, не мог играть никакой роли в организации местных церквей. Если даже церкви должны были просуществовать только один день, то все равно у них должна была быть «организация» церковной жизни, т. к. ни одна церковь не могла существовать ни одного дня, как мы увидим, без предстоятеля.
Поэтому остается неясным, как и почему изобилие благодатных даров приводит к анархизму, а оскудение даров к твердому церковному устройству. Если харизматическая эпоха исключала право в Церкви, то из этого не следует, что не могло существовать церковное устройство, которое было бы основано не на праве.
Если Церковь в течение истории заимствовала право и на нем построила свое внешнее эмпирическое устройство, то это не означает, что она оказалась без благодатных даров. Как и в первоначальной церкви, так и в современной, живет Св. Дух; как в апостольскую эпоху, так и теперь, ниспосылаются в Церкви благодатные дары. Харизматическая эпоха не окончилась, но продолжается в Церкви, хотя и в ином виде.
Прекращение харизматической эпохи было бы прекращением самого бытия Церкви, т. к. Церковь была и остается благодатным организмом.
«Все должно быть благопристойно и чинно» (1Кор. 14:40), т. к. «Бог не есть Бог неустройства, но мира» (1Кор. 14:33). Это увещание Апостола совершенно подрывает утверждение о благодатном анархизме первоначального христианства. Там, где имеется чин, строй, порядок (taxij),там не может быть анархизма. Поэтому надо удивляться, каким образом сложилось впечатление, что первоначальное христианство находилось в состоянии анархии.
Если изобилие и богатство даров вызвало некоторые недостатки церковной жизни этой эпохи, то они были связаны, главным образом, или даже почти исключительно, с крайним экстатическим состоянием некоторых членов Церкви. У нас нет никаких оснований полностью распространять картину жизни Коринфской церкви на иные церкви, основанные ап. Павлом. Экстатическое состояние первых христиан не было исключительной особенностью только этого времени.
Мы его находим в то время, когда почти по общему убеждению церковная жизнь вышла из своей стадии анархизма и вошла в организационный период. Монтанизм не мог бы так быстро распространиться и захватить огромную массу церквей, если бы он не имел почвы в самой церковной жизни. Крайний экстатизм проявлялся не только в монтанизме, но и в «великой церкви» [251], где его представителями были не пророки, а епископы.
Что касается недостатков, то в истории одни недостатки сменялись другими. С концом «харизматического периода» недостатки не исчезли из церковной жизни, а наоборот усилились, когда в ней организационный момент стал переходить в формализм и бюрократию. Не толкнули ли Тертуллиана недостатки современной ему жизни в объятия монтанизма, несмотря на весь его юридический склад ума?
Вдохновение уходило из церковной жизни, и церковные будни становились тусклыми и серыми. Окрепшая церковная иерархия несла с собою свои недостатки. Тертуллиан горько иронизировал, что апостолы для того только основали церкви, чтобы епископы пользовались церковными доходами, старательно ограждая себя от каких либо опасностей со стороны римской власти [252], или что они устраивали посты в своих церквах в целях личного обогащения [253].
Филиппики Оригена по своей остроте превосходили даже сарказм Тертуллиана. Он говорил о том, что епископ должен быть служителем всех, чтобы быть всем полезным в деле спасения. В действительности, епископы по своей гордости превзошли даже злых вождей народов и готовы окружать себя гвардией, как цари. «Мы страшны, добавляет он, недоступны, особенно для бедных.
Когда к нам доходят и к нам обращаются с просьбой, мы более наглы, чем тираны и наиболее жестокие вожди дли своих подданных. Вот что можно видеть в ряде знаменитых церквей, особенно в тех, которые в больших городах» [254]. В поисках угасшего пророческого вдохновения римский юрист искал «благочестивых женщин», чтобы через них получить откровение, а Ориген пытался найти выход из трагизма жизни в учении о небесной церкви.
Можем ли мы сравнивать недостатки, о которых говорил ап. Павел в своем послании к Коринфянам, с искажениями церковной жизни, в которой церковное право уже твердо установилось? Дикие сцены избиения на Ефесском соборе 449 года, может быть, были не очень обычным явлением церковной жизни, но насилие и принуждение во всех возможных формах были обычным явлением на всех почти соборах.
Недостатки церковной жизни неизбывны в ней, но только потеря всякой исторической объективности может объяснить суждение о мнимом анархизме первоначального христианства. Если крайний экстатизм был бы нормой церковной жизни, то зачем было бы ап. Павлу, харизматически наиболее одаренному, устанавливать «taxij», строй и порядок церковной жизни, который для него восходил к Богу, т. к. Бог не есть Бог неустройства и, скажем, анархии, но мира.
В этих словах ап. Павла выразилось основное восприятие церковной жизни, устройство которой покоится на откровении воли Божьей. Если откровение создавало анархию, то это значит, что принцип анархии надо возвести к Богу, и тогда Бог окажется Богом неустройства, а не мира. Организационный момент наступает во II-м веке не как «deus ex machina», но он перешел в нее из первоначальной эпохи.
С самого начала местные церкви выступают в упорядоченном и стройном виде. Этому нисколько не противоречит то, что жизнь первоначального христианства находилась в текучем виде. Местные церкви находились в состоянии возникновения. Они только нащупывали форму своего эмпирического устройства. Здесь возможны всякого рода неясности и отклонения от установившегося порядка.
Тем не менее, основы устройства выступают везде одинаково, т. к. эмпирическое множество местных церквей выявляло единство Церкви Божьей. «Так бывает во всех церквах у святых» (1Кор. 14:33) [255]. Эти основы не являются чем-то внешним, навязываемым ап. Павлом, но были выявлением строя и порядка самой Церкви.
Этот порядок повторяется в каждой церкви, т. к. в каждой пребывает вся Церковь, которая остается равной самой себе во все эпохи исторического бытия церквей. Ап. Павел знал лучше и больше, чем кто-либо другой, что в Церкви действует воля Божия, а не человеческая, даже благодатно одаренных лиц, каким он был сам.
