2. Человеческое окружение

Когда мы рассматривали этот предмет ранее, в связи с (проблемой) роста цивилизаций, то обнаружили, что та степень господства над человеческим окружением, какой обладает любое данное общество в любой исторический период, может быть приблизительно измерена на основе его географической экспансии. На исследованных примерах мы обнаружили также, что географическая экспансия зачастую сопровождалась социальным распадом. Если это так, то представляется совершенно немыслимым искать причину этого же самого надлома и распада в прямо противоположной тенденции - тенденции к уменьшению господства над человеческим окружением, критерием чего может послужить успешное вторжение чуждых человеческих сил. Тем не менее широко распространен взгляд, будто цивилизации, равно как и примитивные общества, погибают в результате успешных нападений на них со стороны внешних сил. Классическое изложение этой точки зрения дано Эдуардом Гиббоном в «Истории упадка и разрушения Римской империи». Эта тема заявлена в одном предложении, где Гиббон подводит итоги своей истории в ретроспективе: «Я описал триумф варварства и религии». Эллинское общество, которое воплощено в Римской империи, достигшей своего зенита в век Антонинов [510], Гиббон представляет побежденным в результате одновременного нападения двух различных врагов, атаковавших по двум фронтам: североевропейских варваров, вышедших из «ничейных земель» по ту сторону Дуная и Рейна, и христианской Церкви, возникшей в покоренных, но не ассимилированных восточных провинциях.

Гиббону ни разу не приходит на ум, что век Антонинов был не летом, но «бабьим летом» эллинской истории. Степень его заблуждения выдает само название его великого произведения. Упадок и разрушение Римской империи! Автор истории, носящей подобный заголовок и начинающейся со II в. христианской эры, уверенно начинает свое повествование в той точке, которая очень близка к концу действительной истории. Ибо «умопостигаемым полем исторического исследования», интересующим Гиббона, является не Римская империя, а эллинская цивилизация. Римская же империя сама была лишь монументальным симптомом прогрессирующего распада этой цивилизации. Когда принимается во внимание вся история, стремительный упадок Империи после века Антонинов совсем не кажется неожиданным. Наоборот, было бы удивительно, если Римская империя продолжила бы существовать, ибо эта Империя была обречена на гибель еще до своего основания [511]. Она была обречена, потому что учреждение этого универсального государства было не чем иным, как временным оживлением, которое могло лишь задержать, но не надолго остановить уже неотвратимую гибель эллинского общества.

Если бы Гиббон взялся рассказывать эту более длинную историю с начала, то он бы обнаружил, что «триумф варварства и религии» был не сюжетом пьесы, а только ее эпилогом - не причиной надлома, а только неизбежным аккомпанементом окончательного распада, которым долгий процесс разложения должен был закончиться. Более того, он обнаружил бы, что победившие Церковь и варвары являлись все-таки не внешними силами, но в действительности детьми из эллинской семьи, в моральном отношении отчужденными от правящего меньшинства в ходе «смутного времени» между надломом при Перикле и временным оживлением при Августе. Фактически, если бы Гиббон довел свое расследование до истинного начала трагедии, то он вынес бы совершенно иной вердикт. Он вынужден был бы заявить, что эллинское общество - самоубийца, попытавшийся, когда его жизнь было уже поздно спасать, предотвратить фатальные последствия его нападения на самого себя и в конце концов получивший coup de grace (смертельный удар) от своих же собственных детей, с которыми плохо обращался и которых оттолкнул от себя, в то время, когда временное оживление при Августе уже уступало место спаду III в. и пациент, несомненно, умирал от последствий старых, нанесенных самому себе ран.

В таких обстоятельствах историк-следователь должен был бы не сосредоточивать свое внимание на эпилоге, а постараться точно определить, когда и как самоубийца впервые наложил на себя руки. В поисках даты он, вероятно, наткнулся бы на начало Пелопоннесской войны в 431 г. до н. э. Эту социальную катастрофу Фукидид, говоря устами одного из персонажей своей трагической драмы, считал в свое время повинной в «начале великих бедствий для Эллады». Докладывая о том, как члены эллинского общества совершили самоубийственное преступление, историк-следователь, вероятно, равным образом подчеркнул бы два составляющих пару зла - войну между государствами и войну между классами. Следуя по стопам Фукидида, он, возможно, отобрал бы в качестве особенно выдающихся примеров каждого из этих зол страшное наказание, наложенное афинянами на завоеванных мелийцев [512], и не менее страшную борьбу группировок на Керкире [513]. В любом случае он заявил бы, что смертельный удар был нанесен шестью столетиями ранее, чем предполагал Гиббон, и что рука, нанесшая его, была собственной рукой жертвы.

Если мы распространим теперь результаты нашего следствия с данного случая на иные цивилизации, которые ныне, несомненно, мертвы или явно умирают, то обнаружим, что тот же самый вердикт должен будет повториться.

Например, в процессе упадка и разрушения шумерского общества «золотой век Хаммурапи» (как он называется в «Кембриджской древней истории») представляет собой даже еще более позднюю фазу «бабьего лета», чем та, которую являет собой век Антонинов. Хаммурапи - это, скорее, Диоклетиан, нежели Траян шумерской истории [514]. Соответственно, мы не будем отождествлять убийц шумерской цивилизации с варварами, пришедшими из-за границы и обрушившимися на «царство четырех стран света» в XVIII в. до н. э. Мы обнаружим роковые удары в событиях, происходивших приблизительно девятью столетиями ранее: в классовой борьбе между Уруинимгиной Лагашским и местным жречеством [515] и в милитаризме победителя Уруинимгины Лугальзагеси [516]. Именно эти давно прошедшие катастрофы явились подлинным началом шумерского «смутного времени».

В процессе упадка и разрушения древнекитайского общества «триумф варварства и религии» представлен в основании евразийских кочевнических государств-наследников древнекитайского универсального государства в бассейне Хуанхэ около 300 г. н. э., а также в одновременном вторжении в китайский мир буддизма в его махаянской форме. Буддизм стал одной из религий древнекитайского внутреннего пролетариата в северо-западных провинциях. Но эти триумфы, подобно триумфам «варварства и религии» в Римской империи, явились лишь победами внешнего и внутреннего пролетариата умирающего общества, и они составляют не более чем последнюю главу во всей истории. Древнекитайское универсальное государство само представляет собой восстановление сил после «смутного времени», в ходе которого древнекитайская социальная система была разорвана на куски братоубийственной войной между множеством удельных княжеств, прежде составлявших единое древнекитайское общество. Роковой датой, соответствующей эллинскому 431 г.дон. э., в древнекитайской традиции является 479 г. до н. э. Это условная точка отсчета того, что традиция называет «периодом борющихся царств». Однако вполне вероятно, что эта условная точка отсчета относится ко времени примерно на двести пятьдесят лет позднее, чем действительное событие, и она была принята за начало китайского «смутного времени» просто потому, что это также и традиционная дата смерти Конфуция.

Что касается сирийского общества, наслаждавшегося своим «бабьим летом» при Багдадском халифате Аббасидов и наблюдавшего за «триумфом варварства и религии» во вторжениях тюрков-кочевников и их обращении в местную религию ислама, то мы должны вспомнить об одной особенности, которую уже установили ранее в нашем «Исследовании». Мы должны вспомнить, что процесс упадка и разрушения сирийского общества был временно приостановлен на тысячелетие эллинским вторжением и что Аббасидский халифат просто подхватил нить сирийской истории, когда империя Ахеменидов вынуждена была ее выронить в IV в. до н. э. [517] Тем самым нам придется отодвинуть наши поиски назад, в сирийское «смутное время», которое предшествовало Pax Achaemenia [518], открывающемуся правлением Кира.

Что послужило причиной надлома цивилизации, которая в течение короткого предшествующего периода роста доказала свою гениальность и обнаружила свою жизненность в трех выдающихся открытиях - открытии монотеизма, алфавита и Атлантики? На первый взгляд может показаться, будто мы натыкаемся здесь наконец на подлинный пример цивилизации, пораженной ударом внешней человеческой силы. Не была ли сирийская цивилизация разрушена целым градом ударов, который наносила ей ассирийская агрессия в IX, VIII и VII вв. до н. э.? Может показаться, что была. Однако более тщательное исследование показывает, что когда «ассирийцы попали, словно волк в овчарню», в сирийский мир, он больше не был единой овчарней с одним пастухом. Попытка объединить в X в. политически, под гегемонией израильтян, группу иудейских, финикийских, арамейских и хеттских кантонов, расположенных в фарватере между вавилонским и египетским мирами, окончилась неудачей. Начавшаяся в результате этой попытки вспышка сирийской братоубийственной войны предоставила ассирийцам счастливую возможность. Надлом сирийской цивилизации должен быть датирован не первым переходом через Евфрат Ашшурнасирпала [519] в 876 г. до н. э., а падением империи Соломона после смерти ее основателя в 937 г. до н. э.

Другой пример. Часто говорят, что православно-христианское общество в его «византийском» политическом воплощении - та «Восточная Римская империя», чьи затянувшиеся испытания стали сюжетом гиббоновского огромного эпилога, была уничтожена оттоманскими турками. Как правило, добавляют, что турки-мусульмане лишь нанесли coup de grace обществу, которое уже и так было смертельно искалечено западно-христианским вторжением, нечестиво замаскированным под именем Четвертого крестового похода и лишившим Византию присутствия византийского императора более чем на полстолетия (1204-1261). Но нападение латинян, так же как и нападение их преемников - турков, исходило из источника, отличного от того общества, к которому принадлежала жертва. И если бы мы, удовольствовавшись этим, прервали здесь наш анализ, то должны были бы вынести вердикт о настоящем «убийстве» в списке смертей, которые до сих пор неизменно диагностировали как самоубийства. Тем не менее, как нам видится, роковым поворотным пунктом в православно-христианской истории не было ни турецкое нападение в XIV и XV вв., ни латинское нападение в XIII в., ни даже завоевание центральной части Анатолии более ранней волной тюркских захватчиков (сельджуков) в XI в. Им явилось сугубо домашнее событие, предшествовавшее всем этим нападениям: великая Византийско-болгарская война 977-1019 гг. [520]. Этот братоубийственный конфликт между двумя великими державами православно-христианского мира не закончился до тех пор, пока одна из них не лишилась своей политической независимости, а другая не получила раны, от которых (как есть все основания полагать) так никогда и не оправилась.

Когда оттоманский падишах Мехмед II завоевал Константинополь в 1453 г., православно-христианская цивилизация не перестала существовать. По странному парадоксу, чуждый завоеватель дал завоеванному им обществу универсальное государство. Хотя христианская церковь Святой Софии превратилась в мусульманскую мечеть, православно-христианская цивилизация продолжала доживать отпущенный ей жизненный срок, точно так же как индусская цивилизация продолжала существовать под властью другого универсального государства тюркского происхождения, основанного Моголом Акбаром [521] на столетие позже, и продолжает свое существование под властью не более чуждой ей Британской империи. Однако со временем активизация разложения и начало Völkerwanderung дали о себе знать в той части Оттоманской турецкой империи, которая соответствовала владениям православно-христианского общества. Греки, сербы и албанцы явно находились в движении перед концом XVIII столетия. Почему же эти движения не привели к «триумфу варварства и религии», какой мы уже обнаруживали в конце эллинского, древнекитайского и других обществ?

Ответ заключается в том, что мощное развитие непреодолимо расширяющейся западной цивилизации наступало на пятки этим недоразвитым наследникам православно-христианского общества. Процессом, который фактически содействовал развалу Оттоманской империи, был не триумф варварства и религии, но триумф вестернизации. Вместо того чтобы принять свою естественную форму варварских княжеств в стиле «героического века», государства-преемники Оттоманской империи, как только они появились, были превращены под западным прессом в подобия национальных государств, равноправных членов, признанных западными государствами, которые как раз в это время находились в процессе своей реорганизации на основе национализма. В некоторых случаях зарождающееся варварское государство-преемник прямо превращалось в одно из этих новоиспеченных национальных государств по западной модели, например Сербия и Греция. С другой стороны, те варвары, которые еще в настолько малой степени подверглись излучению западной цивилизации, что были неспособны направить свою деятельность в западное националистическое русло, поплатились, «опоздав на автобус». Албанцы в XIX в. утратили в пользу греков, сербов и болгар то наследие, которое в XVIII представлялось более блестящим, чем наследие последних, а в XX в. им едва удалось войти в западное сообщество наций с ничтожным наследием.

Таким образом, в истории православно-христианского общества последним актом был не «триумф варварства и религии», но триумф чуждой цивилизации, которая поглощает умирающее общество целиком и включает его ткань в собственную социальную паутину.

Здесь мы столкнулись с альтернативным способом, каким цивилизация может утратить свою идентичность. «Триумф варварства и религии» означает, что умирающее общество было выброшено за ненадобностью иконоборческим восстанием его собственного внешнего и внутреннего пролетариата, чтобы одна или другая из восставших сил могла завоевать поле для рождения нового общества. В результате более старое общество погибает, однако в известном смысле все еще продолжает существовать, замещенное другим, в жизни более молодой цивилизации через отношение, которое мы назвали «усыновление и аффилиация». В случае альтернативного исхода, когда старая цивилизация не выброшена за ненадобностью, чтобы освободить дорогу своему отпрыску, но поглощена и ассимилирована одним из своих современников, утрата идентичности является, несомненно, более полной в одном смысле, хотя и менее полной - в другом. Общины, на которые расчленено умирающее общество, могут быть избавлены от смертельной агонии социального разложения. Они могут перейти из старой социальной системы в новую, не прерывая полностью исторической преемственности. Так, например, современные греки превратились в одну из наций вестернизированного мира после того, как в течение четырех столетий жили жизнью оттоманского millet [522]. Однако, с другой точки зрения, потеря идентичности будет более полной. Ибо общество, исчезающее в процессе слияния с другим обществом, сохраняет некоторую непрерывность своего материального устройства ценой всецелой потери возможности создавать аффилированное общество, которое бы могло представить его в следующем поколении, как наше собственное общество, в самом настоящем смысле слова, представляет эллинское общество, индусское представляет индское или дальневосточное представляет древнекитайское.

Примером, в котором мы распознаем этот процесс угасания в ходе ассимиляции, является поглощение основного ствола православно-христианского общества социальной системой западной цивилизации. Однако мы можем сразу же увидеть, что все другие оставшиеся цивилизации идут по тому же пути. Это современная история боковой ветви православного христианства в России, исламского и индусского обществ, а также обеих ветвей дальневосточного общества. Это одинаково верно и по отношению к трем задержанным обществам - эскимосам, кочевникам и полинезийцам, которые также находятся в процессе поглощения, в тех случаях, когда излучение западной цивилизации не уничтожает их полностью. Мы можем также увидеть, что множество ныне исчезнувших цивилизаций потеряло свою идентичность таким же образом. Процесс вестернизации, который начал догонять православно-христианский мир в конце XVII столетия, повлиял на мексиканское и андское общества в Новом Свете приблизительно двумя веками ранее, и в обоих этих случаях данный процесс, по-видимому, ныне фактически завершился. Вавилонское общество слилось с сирийским в последнем столетии до нашей эры, а египетское было поглощено той же самой сирийской социальной системой несколькими столетиями позднее. Эта ассимиляция сирийским обществом египетского общества - наиболее долговечной, наиболее компактной и цельной цивилизации из тех, которые когда-либо были известны, - является, возможно, самым выдающимся из известных до сих пор проявлений социальной ассимиляции.

Если мы взглянем на группу живых цивилизаций, находящихся в процессе поглощения западной цивилизацией, то обнаружим, что этот процесс происходит с различной скоростью и в различных плоскостях.

В экономическом плане каждое из этих обществ было поймано в сеть отношений, которую современный западный индустриализм раскинул на весь обитаемый мир.

Их мудрецы увидели
Электрический свет на Западе и пришли поклониться [107с].

В политическом плане также дети этих явно умирающих цивилизаций стремились быть принятыми в члены западного сообщества различными путями. Тем не менее в культурном плане соответствующая тенденция к единообразию отсутствует. В главном стволе православного христианства бывшие ra'īyeh (человеческое стадо) [523] Оттоманской империи - греки, сербы, румыны и болгары - явно приветствуют с распростертыми объятиями перспективу культурной вестернизации, так же как политической и экономической. Нынешние лидеры их бывших господ и хозяев - турков - следуют их примеру. Однако эти случаи, по-видимому, исключительны. Арабы, персы, индусы, китайцы и даже японцы принимают западную культуру с определенными интеллектуальными и моральными оговорками, если они вообще ее принимают. Что касается русских, то двусмысленный характер их ответа на вызов Запада уже рассматривался нами ранее в другой связи (см. т. I, с. 328-329).

Исходя из этих данных, можно сказать, что нынешняя тенденция к унификации мира на западной основе как в плане экономическом и политическом, так и в культурном, оказывается не столь уж далеко зашедшей, и ей не в такой степени гарантирован окончательный успех, как может показаться на первый взгляд. С другой стороны, четырех случаев с мексиканским, андским, вавилонским и египетским обществами вполне достаточно для того, чтобы показать, что потеря идентичности в ходе ассимиляции может быть настолько же полной, насколько и в ходе альтернативного процесса разложения, в котором эллинское, индское, древнекитайское, шумерское и минойское общества встретили свой конец. Следовательно, мы можем теперь остановить наше внимание на том, что является целью настоящей главы. Мы можем теперь обсудить, были ли судьбы, которые эти общества претерпели или ныне претерпевают (а именно поглощение и ассимиляция соседним обществом), действительными причинами их надломов или же (как мы обнаружили в случае с другой группой, которую уже исследовали) надломы на самом деле возникли до того, как начался процесс поглощения и ассимиляции. Если мы придем к последнему заключению, то завершим наше настоящее исследование и будем в состоянии заявить, что потеря обществом господства над своим окружением - природным или же человеческим - не является той первопричиной надломов, которую мы ищем.

Например, мы видели, что главный ствол православного христианства не утрачивал своей идентичности в ходе поглощения до тех пор, пока его универсальное государство не вылилось в междуцарствие. Действительный же его надлом начался с Византийско-болгарской войны, которая имела место за восемь веков до того, как появились какие-либо признаки вестернизации. Промежуток между надломом и поглощением египетского общества гораздо продолжительнее, поскольку у нас есть причина помещать этот надлом еще во времена перехода от Пятой династии к Шестой [524], приблизительно около 2424 г. до н. э., когда грехи строителей пирамид упали на головы их наследников и неустойчивое политическое здание «Древнего царства» обрушилось. В случае дальневосточного общества промежуток между надломом и началом процесса поглощения не столь продолжителен, как в египетской истории, но зато гораздо продолжительнее, чем в истории православного христианства. Надлом дальневосточного общества можно отсчитывать с распада династии Тан [525] в последней четверти IX столетия христианской эры и последующего наступления «смутного времени», вызвавшего ряд последовательных воплощений универсального государства в Империях, основанных варварами. Исход первого из этих воплощений - Pax Mongolica [526], основанного ханом Хубилаем [527], был менее счастливым, чем исход сравнимых с ним версий кочевнического мира, предоставленных для индусского общества Акбаром, а для православно-христианского - Мехмедом Завоевателем. Китайцы, действуя по принципу «timeo Danaos et dona ferentes» («страшусь и дары приносящих данайцев») [528], изгнали монголов, как египтяне изгнали гиксосов. Перед тем как была подготовлена сцена для действия вестернизации, еще должны были прийти и уйти маньчжуры.

В России и Японии воздействие западной цивилизации происходило на гораздо более ранней стадии упадка этих цивилизаций, представленных ныне двумя великими вестернизированными державами. Однако в обоих случаях упадок уже начался, поскольку и царство Романовых, и сёгунат Токугава, которые соответственно Петр Великий и японские авторы «реставрации Мэйдзи» [529] взялись превратить в национальные государства - члены европейского сообщества наций, были универсальными государствами. В случае России универсальное государство существовало уже более двух столетий, в случае Японии - более трех. В обоих случаях едва ли можно было утверждать, что деяния Петра Великого и его японских двойников следует рассматривать в качестве надломов. Наоборот, эти достижения, по всей видимости, были столь успешны, что многие наблюдатели склонны были рассматривать их в качестве подтверждения того, что общества, намеренно вступившие в столь радикальный процесс метаморфоза и его пережившие (во всяком случае, до сих пор), не потерпев поражения, еще должны будут войти в стадию своего полного роста. По меньшей мере, русский и японский ответы представляли собой резкий контраст бездейственности османского, индусского, китайского, ацтекского и инкского ответов, сталкивавшихся с подобным же вызовом. Вместо того чтобы подвергнуться принудительному процессу вестернизации через посредничество своих западных соседей - поляков, шведов, немцев или американцев, русские и японцы самостоятельно довели до конца процесс социального метаморфоза и таким образом смогли войти в западное сообщество наций как равноправные великие державы, а не как зависимые колонии или же «бедные родственники».

Стоит заметить, что в начале XVII столетия, приблизительно за сто лет до Петра Великого и за два с половиной столетия до «реставрации Мэйдзи», и Россия, и Япония испытали на себе и отразили западную попытку поглощения на уже известных нам по другим местам основаниях. В случае России воздействие приняло грубую форму обычного военного вторжения и временной оккупации Москвы силами западного соседа России - объединенного Польско-Литовского королевства, под предлогом поддержки претендента на русский трон «Лжедмитрия» [530]. В случае с Японией воздействие приняло более этерифицированную форму обращения нескольких сот тысяч японских душ в католицизм испанскими и португальскими миссионерами. Казалось вполне возможным, что со временем это полное энтузиазма христианское меньшинство добьется господства в Японии при поддержке испанских армад, базировавшихся на Филиппинах. Однако русские изгнали поляков, тогда как японцы заговорили «белую угрозу», удалив всех постоянно проживающих в Японии западных миссионеров и купцов, запретив европейцам впредь вступать на японскую землю, за исключением нескольких голландских купцов, получивших право торговать на позорных условиях, и истребив японскую католическую общину в результате безжалостных гонений [531]. Избавившись таким образом от «западного вопроса», и русские, и японцы думали, что они должны лишь скрыться в свои раковины и «навеки жить счастливо». Когда по прошествии времени оказалось, что это не так, они дали оригинальные и позитивные ответы, которые мы уже выше описывали.

Однако существуют безошибочные симптомы того, что, перед тем как первый португальский корабль приплыл в Нагасаки или же первый английский корабль - в Архангельск (более ранний вестник Запада, чем польский завоеватель в Москве), и дальневосточная цивилизация в Японии, и православно-русская цивилизация в Москве уже были надломлены.

В русской истории настоящее «смутное время» (в том смысле, в каком это понятие употребляется в данном «Исследовании») приходится не на период безвластия в начале XVII столетия, которому первоначально это название было дано самими русскими. Оно приходится примерно на промежуток между первой и второй фазами русского универсального государства, соответствуя в эллинском мире периоду безвластья третьего столетия между веком Антонинов и вступлением на престол Диоклетиана. Той главой русской истории, которая соответствует главе эллинской истории между Пелопоннесской войной и Pax Augusta [532] и тем самым представляет собой русское «смутное время» в нашей терминологии, является период бедствий, предшествовавших основанию русского универсального государства в результате объединения Московии и Новгорода в 1478 г. [533] По тем же самым показателям «смутное время» в японской истории представлено периодами феодальной анархии - Камакура и Асикага [534], которые предшествовали дисциплинарной унификации и умиротворению, осуществляемым Нобунагой, Хидэёси и Иэясу [535]. Вместе два этих периода занимают во времени, согласно общепринятым датам, промежуток между 1184 и 1597 гг.

Если на эти периоды приходится настоящее «смутное время» в России и Японии, то в обоих случаях нам придется исследовать, не было ли ускорено его наступление неким самоубийственным актом или действием внешнего врага. В случае России общепринятым объяснением очевидного надлома, современного западным Средним векам, является нападение монгольских кочевников из Евразийской степи. Однако в других случаях (например, в случае старшей ветви православно-христианского общества) мы уже встречались с предположением, будто евразийские кочевники являлись главными злодеями в различных пьесах, где играли хоть какую-то роль, и это предположение отвергли. А не могло ли и в России православно-христианское общество уже подойти к надлому из-за своих собственных действий еще до того, как монголы пересекли Волгу в 1238 г.? Распад первоначального русского Киевского княжества на множество воюющих друг с другом государств-наследников в XII в. христианской эры внушает положительный ответ на этот вопрос.

Случай с Японией гораздо яснее. Здесь надлом нельзя убедительно приписать монгольскому нападению, которое японцы успешно отбросили от своих берегов в 1281 г. Когда мы исследуем причину этой «марафонской» победы, то находим, что японцы выиграли ее лишь отчасти благодаря своему островному положению. В гораздо большей степени этой победой они были обязаны умению воевать, развитому в междоусобных боях «смутного времени», которое к этой дате продолжалось уже более столетия.

В историях индусского, вавилонского и андского обществ процесс поглощения чуждым обществом происходил тогда, когда (как и в случаях с Россией и Японией) пришедшие в упадок общества становились универсальными государствами. В трех этих случаях, тем не менее, процесс приобретал более катастрофический поворот, и склонившиеся к упадку общества подвергались завоеванию чуждыми армиями. В индусской истории британскому завоеванию предшествовало мусульманско-тюркское завоевание, которое относится ко времени гораздо более раннему, чем эра «Великих Моголов», к набегам 1191-1204 гг. Это первое иноземное завоевание, так же как и последующие, монгольское и британское, в известной степени было обусловлено тем фактом, что индусское общество уже находилось тогда в состоянии хронической анархии.

Вавилонское общество было поглощено сирийским после завоевания его универсального государства, империи Навуходоносора, Киром Персидским. С этого времени вавилонская культура постепенно уступала место сирийской, первым универсальным государством которой была империя Ахеменидов. Однако причину надлома вавилонской цивилизации следует искать в предшествующих крайностях ассирийского милитаризма.

Что касается андского общества, то очевидной истиной является тот факт, что Империя инков была уничтожена под ударами испанских конкистадоров. Вполне вероятно, что, если бы народы западного мира никогда не нашли дорогу через Атлантику, Империя инков просуществовала бы еще несколько столетий. Однако уничтожение Империи инков не то же самое, что и надлом андской цивилизации. Теперь мы знаем об андской истории достаточно, чтобы понимать, что надлом произошел гораздо раньше и что военно-политический подъем инков в столетие, предшествовавшее испанскому завоеванию, совсем не тождественный культурному подъему андской цивилизации, в действительности был последним эпизодом в процессе ее упадка.

Мексиканская цивилизация пала под ударами конкистадоров на еще более ранней ступени своего развития: когда Ацтекская империя, хотя ей уже и было явно суждено стать универсальным государством своего общества, еще не завершила полностью своих завоеваний. Мы можем выразить это различие, сказав, что андское общество было завоевано в свой «век Антонинов», а мексиканское - в «век Сципионов». Однако «век Сципионов» - это фаза «смутного времени» и тем самым, по определению, является последствием предшествующего надлома.

С другой стороны, в исламском мире вестернизация взяла верх еще до того, как какое-либо исламское универсальное государство появилось в поле зрения. Различные государства - члены исламского мира (Персия, Ирак, Саудовская Аравия, Египет, Сирия, Ливан и пр.) мужественно переносят все невзгоды в качестве «бедных родственников» в западном сообществе наций. Панисламское движение кажется недоразвившимся.

Можно было бы провести торжественным маршем и несколько других цивилизаций, достигших зрелости, равно как и задержанных и даже недоразвившихся. Однако истории некоторых из зрелых цивилизаций, таких как минойская, хеттская и майянская, еще настолько неполно дешифрованы современными учеными, что было бы опрометчиво делать из них какие-либо выводы. Задержанные цивилизации не принесли бы для настоящего исследования никакого результата, поскольку, по определению, они являются цивилизациями, достигшими стадии возникновения, но не достигшими последующей стадии роста. Недоразвившиеся цивилизации ничего не смогли бы прояснить a fortiori [536].