К 1955 г. уничтожение войны фактически стало настоятельным. Однако она не может быть уничтожена до тех пор, пока контроль над атомной энергией не будет сосредоточен в руках единой политической власти. Эта монополия на распоряжение главным оружием века дала бы возможность такой власти (и фактически заставила бы ее) взять на себя роль мирового правительства. Действительным местонахождением такого правительства в условиях 1955 г. должны были стать или Вашингтон, или Москва. Однако ни Соединенные Штаты, ни Советский Союз не готовы были отдаться на милость противника.
В этом затруднительном положении традиционной линией наименьшего психологического сопротивления, несомненно, было бы обращение к старомодному средству испытания в ходе сражения. «Нокаутирующий удар», как мы уже видели, был бесчеловечным средством, при помощи которого одна надломленная цивилизация за другой успешно переходила из периода своего «смутного времени» в период универсального государства. Однако в данном случае нокаутирующий удар мог бы нокаутировать не только противника, но также и победителя, судью, боксерский ринг и всех зрителей.
В этих условиях самое большое, на что могло надеяться человечество в будущем, это возможность того, что правительства и народы Соединенных Штатов и Советского Союза будут иметь достаточно терпения, чтобы продолжать политику, получившую название политики «мирного сосуществования». Но наибольшую опасность для благосостояния, а в действительности для продолжения существования человеческого рода представляло собой не изобретение атомного оружия, а рост в человеческих душах настроения, которое было преобладающим в западном мире на ранней стадии Нового времени на протяжении примерно ста лет, начиная со вспышки Религиозных войн около 1560 г. В начале второй половины XX в. именно капиталисты и коммунисты, подобно своим католическим и протестантским предшественникам, чувствовали, что было бы невозможно и недопустимо уступать в деле верности общества, разделенного бесчисленное количество раз, чтобы отделить истинную веру (свою собственную) от ужасной ереси (своего противника). Однако история Религиозных войн на Западе свидетельствует о том, что духовные разногласия не могут быть разрешены при помощи военной силы. Приобретение человечеством атомного оружия предупреждало о том, что капиталисты и коммунисты были невосприимчивы к урокам о тщетности религиозных войн, преподанным при помощи эмпирического метода продолжительного испытания, которое еще было возможно для католиков и протестантов в эпоху, когда самым худшим оружием человека были мечи, пики и мушкеты.
В таких опасных и неясных обстоятельствах догматический оптимизм столь же непростителен, сколь и догматический пессимизм. Ныне живущее поколение людей не имеет иного выбора. кроме как примириться с тем знанием, что оно стоит перед проблемой, в которой само его существование поставлено на карту, и что невозможно предугадать, каков у всего этого будет результат. В 1955 г. эти вечные беспризорники на борту Ноева ковчега находились в такой же ситуации, в какой Тур Хейердал [739] и его пять спутников-викингов на борту деревянного плота оказались утром 7 августа 1947 г. В это роковое утро западное течение, которое вынесло плот «Кон-Тики» на 4300 миль в Тихий океан, несло его теперь на риф Раройя. За линией прибоя, разбивавшегося об этот барьер, приближавшиеся к нему мореплаватели могли рассмотреть легкие верхушки пальмовых деревьев, и они знали, что эти украшенные пальмами идиллические острова находятся в тихой лагуне. Однако между ними и этой гаванью находился вскипающий пеной, грохочущий риф, расстилавшийся «во всю линию горизонта [167с]», и течение и ветер не давали путешественникам никакого шанса обойти этот риф вокруг. Они волей-неволей направились на неотвратимый вызов. И хотя они могли знать, какие вообще альтернативы ожидают всякого путешественника в подобном положении, они не могли предугадать, какой из этих альтернатив закончится их собственная сага.
Если плот развалится среди бурных волн, то экипаж будет разорван на клочки заостренными, словно нож, кораллами, не успев стремительно утонуть, чтобы спастись от этой мучительной смерти. Если плот не развалится и экипажу удастся удержаться на нем, пока волны не перестанут злобствовать, вынеся плот над рифом сухим, потерпевший кораблекрушение экипаж сможет доплыть до лагуны и достичь живыми одного из увенчанных пальмами островов. Если момент прибытия плота на риф совпадет с приливом одной из тех высоких волн, которые периодически затопляют риф до самой глубины, когда буруны стихают, «Кон-Тики» сможет освободиться от смертельной опасности в спокойной воде и выйти невредимым. В результате, высокий поток действительно поднял его избитый остов над рифом и перенес в лагуну через несколько дней после того, как буруны побили его об обнаженный коралловый щебень. Однако утром 7 августа 1947 г. никто на борту «Кон-Тики» не мог сказать, какой из этих возможных уделов ждет его.
Опыт этих шести скандинавских мореплавателей нашего времени является подходящей аналогией того испытания, которое все еще предстоит человечеству в начале второй половины XX в. христианской эры. Ковчег цивилизации, на протяжении пяти-шести тысячелетий плававший по океану истории, теперь направлялся к рифу, который экипаж не мог обойти вокруг. Этой предстоящей неотвратимой опасностью был рискованный переход между миром, разделенным на сферы влияния Америки и России, и миром, объединенным под контролем единой политической власти, которая в век атомного оружия рано или поздно должна заменить нынешнее разделение властей тем или иным путем. Будет ли этот переход мирным или катастрофическим, и если будет катастрофическим, то окажется ли катастрофа полной и необратимой или же будет частичной и оставит после себя те элементы, на основе которых в конечном счете можно будет добиться медленного и мучительного восстановления? Во время, когда писались эти слова, никто не мог знать наперед исход того испытания, к которому явным образом направлялся мир.
Тем не менее, не ожидая легко дающейся после свершившихся событий мудрости, наблюдатель мог бы, вероятно, успешно делать предположения о порядке будущих обстоятельств до тех пор, пока он будет ограничивать свои рассуждения о будущем мировом порядке теми элементами, которые для всемирного управления, по-видимому, являются общими с управлениями двух занимающих полмира держав, выкристаллизовавшись соответственно вокруг Соединенных Штатов и вокруг Советского Союза.
Что касается возможностей техники в снабжении оборудованием для транспортировки, то мировое правительство стало уже вполне осуществимым проектом. Однако как только мы поднимаемся (или опускаемся) с технического уровня до уровня человеческой природы, то обнаруживаем, что земной рай, умело сконструированный благодаря изобретательности Homo faber («человека умелого») оказывается призрачным счастьем благодаря порочности Homo politicus («человека политического»). «Парламент человека», введение которого пророк Теннисон [740], по-видимому, связывал во времени приблизительно с изобретением аэроплана, был введен теперь под более прозаическим названием «Организации Объединенных Наций» [741], и ООН оказалась не такой неэффективной, как порой утверждали ее критики. С другой стороны, ООН, очевидно, была не способна стать зародышем мирового правительства. Реальное распределение власти не было отражено в ее грубой конституции, воплощавшей нереалистичный принцип «одно государство - один голос», а затем не нашли лучшего средства привести фиктивное равенство государств в соответствие с суровой действительностью, нежели уступить пяти державам (одна из которых с тех пор сократилась от размеров Китая до размеров Тайваня [742]) права вето, отрицавшего их номинальное равенство. Наилучшей перспективой ООН было то, что она могла развиться из форума в союз государств. Однако существует огромная пропасть между любым союзом независимых государств и любой конфедерацией народов с центральным правительством, претендующим и пользующимся непосредственной личной преданностью каждого отдельного гражданина союза. Общеизвестно, что история политических институтов не знает такого случая, в котором бы эта пропасть была преодолена каким-то иным образом, нежели революционным скачком.
Исходя из этого, можно сказать, что, по-видимому, ООН вряд ли является тем институциональным ядром, из которого в конечном итоге неизбежно должно вырасти мировое правительство. Вероятнее всего оно примет форму правительства не ООН, а одного из двух более старых и более жестких политических «действующих предприятий» - правительства Соединенных Штатов или правительства Советского Союза.
Если бы живущее ныне поколение человечества освободилось, чтобы выбирать между ними, то у любого западного наблюдателя были бы небольшие сомнения в том, что подавляющее большинство все живущих мужчин и женщин, способных высказать какое-либо суждение по данной проблеме, предпочли бы, скорее, стать подданными Соединенных Штатов, нежели Советского Союза. Те преимущества, которые сделали Соединенные Штаты несравненно предпочтительнее, заметно выделяются на коммунистическом русском фоне.
Основным преимуществом Америки в глазах ее нынешних и будущих подданных было ее совершенно искреннее нежелание, чтобы ее вообще заставляли играть эту роль. Значительная доля современного поколения американских граждан, равно как и предков всех тех американских граждан, которые сами не были эмигрантами, вырвала свои корни в Старом Свете и начала в Новом Свете жизнь сначала, стремясь освободиться от дел континента, чью пыль они демонстративно отряхивали со своих ног. И жизнерадостности надежды, с которой они совершали свой уход, противостояла мучительность сожаления, с которым ныне живущее поколение американцев совершало принудительный возврат. Принуждение было, как мы видели, одним из аспектов того «уничтожения дистанции», которое сделало Старый и Новый Свет единым и неделимым целым. Однако всевозрастающая ясность, с которой происходило осознание этого принуждения, не ослабляла нежелание, с которым оно принималось.
Вторым заметным преимуществом американцев было их благородство. И Соединенные Штаты, и Советский Союз были «сытыми» державами, но их социально-экономическое положение было идентичным лишь в общем смысле. Россия, подобно Америке, распоряжалась громадными неразработанными ресурсами. В противоположность Америке, Россия едва только начала использовать свой потенциал, и те достижения, которые она осуществила ценой человеческих усилий и страданий в течение двенадцати лет, непосредственно предшествовавших германскому нападению на нее в 1941 г., в значительной степени были уничтожены в результате вторжения. Соответственно, русские использовали несправедливое преимущество победившей стороны, компенсировав разрушение немцами русского промышленного оборудования за счет конфискации и перевоза оборудования не только из виновной Германии, но также и из стран Центральной и Восточной Европы, освобожденных русскими, как они заявляли, от нацистов, и из китайских провинций в Маньчжурии, освобожденных ими от японцев. Это было прямой противоположностью американской послевоенной политики восстановления, осуществляемой согласно плану Маршалла [743], и другим мероприятиям. В соответствии с этой политикой множество стран, жизнь которых была дезорганизована войной, были вновь поставлены на ноги при помощи денег, ассигнованных Конгрессом в Вашингтоне в согласии с доброй волей американского налогоплательщика, из чьих карманов пришлось взять все эти деньги. В прошлом для держав-победительниц было обычным делом не давать, но брать, и в политике Советского Союза не было никакого исключения из этой дурной привычки. План Маршалла установил новую норму, которая не имела сравнимого прецедента в истории. Можно сказать, что на далеко смотрящий вперед просвещенный взгляд эта благородная политика была в собственных интересах Америки. Однако хорошие дела не перестают быть хорошими, если они в то же самое время являются благоразумными.
Граждан западноевропейских стран, тем не менее, теперь стал преследовать страх, что какое-либо американское решение, в котором западноевропейские народы никак не смогут участвовать, обрушит русское атомное оружие на их головы в качестве непроизвольного побочного продукта импульсивного ответа американцев на русскую провокацию. Хотя государства-сателлиты Американского Союза пользовались в большинстве других отношений завидной свободой действия, которой были совершенно лишены сателлиты Советского Союза, они оказались в почти таком же беспомощном положении в вопросах жизни и смерти.
В 1895 г. в связи с англо-американским спором по поводу определения границы между Британской Гвианой и Венесуэлой американский государственный секретарь Ричард Олни [744] отправил получившую широкий резонанс официальную депешу, обеспечившую его имени такую славу, которой он пользуется до сих пор.
«Сегодня Соединенные Штаты практически полновластны на этом континенте, и их указ является законом для их подданных, которые придерживаются их посредничества. Почему? Не потому, что испытывают к ним чистую дружбу или доброжелательные отношения. И не просто по причине их возвышенного характера как цивилизованного государства; также не потому, что их мудрость, справедливость и беспристрастие являются неизменными характеристиками действий Соединенных Штатов. А потому, что в добавление ко всем прочим мотивам, бесчисленные ресурсы Соединенных Штатов в соединении с их изолированной позицией делают их хозяевами положения и практически неуязвимыми против той или иной державы».
Эти слова не утратили своей неопровержимости, будучи применимы к гораздо более широкой сфере гегемонии, нежели одна Латинская Америка, и хотя неамериканцы могут не соглашаться с тем фактом, что американские бичи предпочтительнее русских «скорпионов», «философ» мог бы (говоря языком Гиббона) «позволить расширить свои взгляды», заметив, что фактическая монополия первостепенной державы в определении и осуществлении политики, когда на карту поставлены жизнь и судьба союзных народов, чревата конституционной проблемой, которая может быть разрешена только при помощи некоего рода федерального союза. Конституционные проблемы, поднятые наступлением сверхнационального порядка, вряд ли будут разрешены легко и быстро, но, по крайней мере, хорошим предзнаменованием явилось то, что Соединенные Штаты уже осуществили в своей истории утверждение федерального принципа.
