3. Окружающая среда

Современные западные умы склонны подчеркивать (и даже чрезмерно) значение расового фактора в истории вследствие мировой экспансии западного общества на протяжении последних четырех веков. Эта экспансия установила связь (и часто связь далеко не дружественную) между народами Запада и народами, отличавшимися от них не только в культурном, но и в физическом отношении. Идея же о высших и низших биологических типах явилась как раз тем результатом, который следовало ожидать от подобных связей, особенно в XIX столетии, когда западные умы стали биологически сознательными благодаря произведениям Чарльза Дарвина и других естествоиспытателей.

Древние греки также расширяли мир вокруг себя путем торговли и колонизации, однако их мир был гораздо меньше. Он вмещал в себя огромное множество культур, но не физических типов. По своему образу жизни египтянин и скиф были весьма далеки друг от друга и от наблюдавшего за ними грека (например, Геродота), однако физически они не отличались от него так разительно, как негр из Западной Африки или краснокожий из Америки отличались от европейца. Отсюда было вполне естественно, что греки для объяснения тех культурных различий, которые они наблюдали вокруг себя, должны были найти некий фактор, отличный от биологического наследования физических характеристик, то есть от расы. Они нашли объяснение в различиях географической среды, почвы и климата [152].

Существует трактат, озаглавленный «О воздухах, водах и местностях», датируемый V в. до н. э. и сохранившийся среди собрания произведений гиппократовской школы медицины, который иллюстрирует греческие воззрения на этот предмет. Здесь мы, например, читаем, что «есть некоторые натуры, похожие на места гористые, лесистые и водянистые, а другие - на места голые и безводные; некоторые носят натуру лугов и озер, а некоторые подходят к природе равнины и мест обнаженных и сухих… Те, которые населяют страну горную, неровную, высокую и снабженную водой, где времена года весьма различаются и формы людей, естественно, становятся большими от природы, бывают рождены как для труда, так и для храбрости… Те же, которые населяют долины, обильные травою и удушливые, и которые обвеваются более ветрами теплыми, чем холодными, и употребляют теплые воды, эти не могут быть, конечно, высокими и пропорционально сложенными; они от природы протягиваются в ширину, отличаются телом мясистым и черными волосами, цветом более черным, чем белым, и менее слизисты, чем желчны. Но храбрость и выносливость в трудах не одинаково даны их душе от природы; это довершает вмешательство закона… Те, которые населяют страну высокую, ровную, обвеваемую ветрами и обильную водами, те отличаются огромным внешним видом тела, похожи между собою, с духом немужественным и кротким… (Итак, вот важнейшие причины природных изменений, а кроме них, также сама страна, в которой кто-либо воспитывается, и воды), ибо ты найдешь, что большей частью формы людей и нравы отражают природу страны» [153].

Но любимой эллинской иллюстрацией «теории среды» служил контраст между воздействием жизни в нижней долине Нила на телосложение, характер и институты египтян и воздействием жизни в Евразийской степи на телосложение, характер и институты скифов.

Как расовая теория, так и теория среды стараются объяснить наблюдающееся разнообразие в психическом (интеллектуальном и духовном) поведении и действиях различных групп человечества, полагая, что это психическое разнообразие тесно и постоянно связано (отношением действия к причине) с некими элементами наблюдающегося разнообразия из не психической сферы природы. Расовая теория причину различия находит в разнообразии физических данных людей, теория среды - в разных климатических и географических условиях, в которых живут различные общества. Суть обеих теорий - в связи между двумя наборами переменных: в одном случае - между характером и телосложением, в другом - между характером и окружающей средой, и эта связь должна оказаться прочной и постоянной, чтобы теории, основанные на ней, могли считаться доказанными. Мы уже видели, что расовая теория при подобном испытании потерпела неудачу. Теперь мы увидим, что теории среды, хотя и менее нелепой, придется не лучше. Мы должны проверить эллинскую теорию на двух примерах - Евразийской степи и долине Нила. Нам надо найти две области на поверхности Земли, в географическом и климатическом отношении подобные двум этим регионам. Если все они смогут продемонстрировать, что их население похоже по своему характеру и институтам в одном случае на скифов, а в другом - на египтян, то теория среды будет доказана. Если нет, то она будет опровергнута.

Давайте рассмотрим сначала Евразийскую степь, эту огромную зону, лишь юго-западный угол которой был известен грекам. Мы можем сопоставить с ней Афразийскую степь, простирающуюся от Аравии через всю Северную Африку. Соответствует ли этому подобию между Евразийской и Афразийской степями какое-либо подобие между человеческими обществами, возникшими в двух этих зонах? Ответ утвердительный. Обе зоны породили кочевнический тип общества, кочевой образ жизни, демонстрирующий как раз те самые черты сходства и различия - например, в одомашненных животных, - которые мы ожидали бы найти ввиду сходства и различия между двумя зонами. Но при дальнейшей проверке это соответствие прекращается, поскольку мы обнаруживаем, что другие части света, где существуют условия для возникновения кочевнического общества - североамериканские прерии, венесуэльские льяносы, аргентинская пампа и австралийские пастбища, - не породили собственных кочевнических обществ. Их потенциальные возможности не подвергаются сомнению, ибо они были осуществлены благодаря предприимчивости западного общества в Новое время. Прокладывавшие пути западные скотоводы - североамериканские ковбои, южноамериканские гаучо и австралийские пастухи, завоевавшие и удерживавшие эти незанятые области на протяжении нескольких поколений, опережая появление плуга и фабрики, завладели воображением человечества так же победоносно, как скифы, татары и арабы. Потенциальные возможности американских и австралийских степей стали бы действительно мощными, если бы первопроходцы общества, не имевшего кочевнических традиций и жившего сельским хозяйством и промышленностью со времени своего возникновения, хотя бы на одно поколение смогли превратиться в кочевников. Замечательнее всего, что народы, которых здесь встретили первые западные исследователи, их окружение никогда не побуждало к кочевому образу жизни. Они не нашли лучшего применения этим райским садам кочевников, как использовать их под охотничьи угодья.

Если мы подвергнем эту теорию дальнейшей проверке, исследовав зоны, сходные с долиной Нила, наш опыт окажется аналогичным.

Нижняя долина Нила является, так сказать, «курьезом» в пейзаже Афразийской степи. В Египте такой же сухой климат, как и в окружающей его огромной зоне, но у него есть исключительно ценное качество - неисчерпаемые запасы воды и ила, обеспечиваемые великой рекой, берущей начало далеко за пределами степи в зоне, обильной дождями. Творцы египетской цивилизации использовали это преимущество для создания общества, резко контрастирующего с кочевым образом жизни по обе стороны от него. Но является ли в таком случае особое окружение, сложившееся в Египте благодаря Нилу, позитивным фактором, которому египетская цивилизация обязана своим происхождением? Для доказательства этого тезиса мы должны продемонстрировать, что во всякой другой отдельно взятой зоне, где существует окружающая среда нильского типа, независимо возникнет подобная же цивилизация.

Данная теория выдерживает испытание в соседней зоне, где требуемые условия выполняются, а именно в нижней долине Евфрата и Тигра. Здесь мы находим и аналогичные природные условия, и аналогичное общество - шумерское. Но теория терпит неудачу в гораздо менее протяженной, но более схожей долине Иордана, где никогда не было цивилизации [154]. Возможно, она не выдерживает испытания и в долине Инда - в том случае, если мы правы, высказывая догадку, что индская культура была занесена туда в готовом виде шумерскими колонистами. Нижнюю долину Ганга можно исключить из проверки как чрезмерно влажную и тропическую, а нижние долины Янцзы и Миссисипи - как чрезмерно влажные и умеренные. Однако даже самый придирчивый критик не может отрицать, что условия, которые предлагает окружающая среда в Египте и Месопотамии, предлагают и долины рек Рио-Гранде и Колорадо в Соединенных Штатах. Под руками современного европейского поселенца, снабженного средствами, которые он принес с собой с той стороны Атлантики, эти американские реки совершили чудеса, какие Нил и Евфрат совершали благодаря египетским и шумерским инженерам. Но этому волшебству Колорадо и Рио-Гранде никогда не научили народ, несведущий в том, чему уже давно научились в других частях земного шара.

Этих примеров будет достаточно, чтобы показать, что фактор окружающей среды не может быть позитивным, являющимся причиной существования «речных» цивилизаций. Мы убедимся в этом выводе, если взглянем на несколько иное окружение, породившее цивилизации в той, а не в другой зоне.

Андская цивилизация возникла на высоком плоскогорье, и ее достижения резко контрастировали с той первобытной дикостью, что скрывалась ниже в амазонских лесах. Не явилось ли, в таком случае, плоскогорье причиной того, что андское общество обогнало своих первобытных соседей? Прежде чем согласиться с этой идеей, мы должны взглянуть на ту же самую экваториальную широту в Африке, где Восточно-Африканские горы возвышаются над лесами бассейна реки Конго. Мы обнаружим, что для создания «цивилизованного» общества плоскогорье в Африке было продуктивно не в большей степени, чем тропические леса великой речной долины.

Подобным же образом мы замечаем, что минойская цивилизация возникла среди группы островов, расположенных во внутреннем море с благословенным средиземноморским климатом, но схожее окружение не вызвало возникновения другой цивилизации архипелагового типа вокруг Японского моря. Япония никогда не давала рождение самостоятельной цивилизации, но была занята боковой ветвью континентальной цивилизации, возникшей во внутренних районах Китая.

Древнекитайскую цивилизацию порой представляют порождением Хуанхэ, поскольку ей случилось возникнуть в долине Хуанхэ, но долина Дуная, имеющая во многом сходный характер по климату и почве, равнинам и горам, подобной цивилизации не породила.

Цивилизация майя возникла в зоне тропических ливней, среди тропической растительности Гватемалы и Британского Гондураса, но подобная цивилизация никогда не возникала из первобытной дикости в похожих условиях на Амазонке и Конго. Правда, бассейны двух этих рек располагаются на экваторе, тогда как родина майя на пятнадцать градусов севернее. Если мы проследуем вдоль пятнадцатого градуса широты на другую сторону света, то натолкнемся на потрясающие руины Ангкор-Вата [155] в зоне тропических ливней и растительности Камбоджи. Разве не сравнимы они с разрушенными маиянскими городами Копаном и Ишкуном? Но археологические данные показывают, что цивилизация, представленная Ангкор-Ватом, была не туземной камбоджийской, но ответвлением индусской цивилизации, возникшей в Индии.

Мы могли бы заниматься этим предметом и далее, но сказанного, по-моему, достаточно, чтобы убедить читателя в том, что ни раса, ни окружающая среда, взятые сами по себе, не могут быть тем позитивным фактором, который на протяжении последних 6000 лет вытолкнул человечество из состояния статичного спокойствия на уровень примитивного общества и помог отправиться на опасные поиски цивилизации. В любом случае, ни раса, ни окружающая среда, как они рассматривались до сих пор, не дали (а видимо, и не могут дать) какой-либо ключ для объяснения того, почему же этот великий переход в человеческой истории произошел не только в особых местах, но и в особое время.