3. Спартанцы

Оттоманский институт подошел, возможно, ближе всего в реальной жизни к осуществлению платоновского идеала государства, но несомненно, сам Платон, когда задумывал свою утопию, держал в голове современные ему спартанские институты; и, несмотря на разницу в масштабе между оттоманскими и спартанскими действиями, существует близкое сходство между «избранными институтами», которыми каждый из этих народов обеспечил себя для совершения tour de force.

Как мы уже заметили в самом первом приведенном в данном «Исследовании» примере (см. с. 41), спартанцы дали специфический ответ на общий вызов, брошенный эллинским государствам в VIII в. до н. э., когда население Эллады стало слишком многочисленным, чтобы можно было обеспечить для него достаточное количество средств к существованию. Обычным решением этой проблемы оказывалась колонизация: расширение эллинской территории путем открытия новых заморских земель и их завоевания и заселения за счет местных «варваров». Это оказывалось довольно простым делом ввиду неэффективности варварского сопротивления. Тем не менее спартанцы, почти единственные среди значительных греческих общин не имевшие морского побережья, избрали вместо этого завоевание своих греческих соседей, мессенцев [401]. Это действие поставило их перед вызовом необычайной суровости. Первая Мессенская война (около 736-720 гг. до н. э.) была детской забавой по сравнению со Второй Мессенской войной (около 650-620 гг. до н. э.), в которой подчиненные мессенцы, доведенные своим бедственным положением до отчаяния, восстали против своих господ с оружием в руках. Хотя им и не удалось добиться свободы, мессенцы преуспели в том, что отклонили в сторону весь ход спартанского развития. Мессенский бунт был столь ужасающим опытом, что оставил спартанское общество «крепко скованным нуждой и железом». С этого времени спартанцы никогда более не могли ни расслабиться, ни выйти из состояния послевоенной реакции. Их завоевание привело к пленению завоевателей, так же как эскимосы были порабощены своим завоеванием арктического окружения. Подобно тому как эскимосы были скованы суровостью годового жизненного цикла, спартанцы были скованы задачей удержания в подчинении мессенских илотов [402].

Спартанцы для совершения своего tour de force готовили себя тем же способом, что и османы, приспосабливая существующие институты к удовлетворению новых потребностей. Но тогда как османы могли черпать средства из богатого социального наследия кочевого образа жизни, спартанские институты явились приспособлением самой примитивной социальной системы дорийских варваров, вторгшихся в Грецию во время постминойского Völkerwanderung'a. Эллинская традиция приписала это достижение Ликургу [403]. Но Ликург был не человеком, но богом; и настоящими авторами этого достижения, возможно, был целый ряд государственных деятелей, живших в VI в. до н. э.

В спартанской системе, равно как и в оттоманской, выдающейся особенностью, объясняющей как ее эффективность, так и фатальную косность и окончательный надлом, было грандиозное пренебрежение человеческой природой. (Однако) спартанская άγωγή [404] не заходила столь далеко, сколь заходила оттоманская рабская гвардия, в пренебрежении требованиями происхождения и наследования; и свободные граждане-землевладельцы Спарты находились в прямо противоположной ситуации, нежели ситуация, в которой находились свободные мусульманские землевладельцы Оттоманской империи. Фактически все обязанности по утверждению спартанского господства над Мессенией легли на них. В то же время внутри самой спартиатской гражданской организации строго насаждался принцип равенства. Каждый спартиат получал от государства земельный надел одинаковой величины и одинаковой производительности, и каждого из этих наделов, обрабатывавшихся мессенскими рабами (илотами), было достаточно, чтобы обеспечить содержание спартиата и его семьи и тем самым предоставить ему возможность посвятить всю свою энергию военному искусству. Каждый спартиатский ребенок, если ему не «давали отсрочку» по слабости здоровья и не оставляли на произвол судьбы, начиная с семи лет был обречен на прохождение спартанского курса военного обучения. Никаких поблажек не существовало, и девочки занимались атлетикой наравне с мальчиками. Девочки, как и мальчики, обнаженными участвовали в состязаниях на глазах у мужской публики, и спартанцы, по-видимому, достигли здесь сексуального самоконтроля или безразличия наподобие современных японцев. Производство спартиатских детей контролировалось на жестких евгенических принципах, и слабого мужа поощряли обращаться к лучшему самцу, чем он сам, чтобы тот стал производителем детей для его семьи. Согласно Плутарху, «в касающихся брака установлениях других законодателей он (Ликург. - К. К.) усматривал глупость и пустую спесь. Те самые люди, рассуждал он, что стараются случить сук и кобылиц с лучшими припускными самцами, суля их хозяевам и благодарность, и деньги, жен своих караулят и держат под замком, требуя, чтобы те рожали только от них самих, хотя бы сами они были безмозглы, ветхи годами, недужны!» [68с].

Читатель заметит любопытную параллель между заметками о спартанской системе Плутарха и уже цитированными отзывами Бусбека о рабской гвардии османов.

Характерными чертами спартанской системы были те же, что и оттоманской: надзор, отбор, специализация и дух соперничества; и в обоих случаях эти черты не ограничивались стадией воспитания. В действующей армии спартиат служил пятьдесят три года. В некоторых отношениях требования, предъявляемые к нему, были более суровыми, чем требования, предъявляемые к янычарам. Янычар отговаривали жениться, но если они все-таки женились, им разрешалось жить в кварталах для женатых. Спартиату, хотя его и заставляли жениться, запрещали жить семейной жизнью. Даже после женитьбы он продолжал есть и спать в своих казармах. Результатом явился почти невероятный и, несомненно, мощный общественный дух, который англичанин находит неприятным и отталкивающим даже под давлением военного времени и совершенно нетерпимым в другие периоды, дух, благодаря которому слово «спартанский» с тех пор стало поговоркой. Иллюстрацией одной стороны этого духа может служить история «трехсот» при Фермопилах [405] или история мальчика с лисенком [406]. С другой стороны, мы должны помнить о том, что в течение последних двух лет спартиатские мальчики, как правило, проходили обучение в секретной службе, которая была просто официальной бандой убийц, по ночам патрулировавшей сельскую местность в целях уничтожения всякого илота, проявлявшего признаки неповиновения или же, в самом деле, беспокойный характер и инициативу в любом виде или форме.

«Одноколейный путь» развития гения спартанской системы бросается в глаза всякому посетителю нынешнего Спартанского музея; ибо этот музей совершенно не похож на любое другое собрание эллинских произведений искусства. В подобных собраниях глаз посетителя ищет, находит и задерживается на шедеврах классической эпохи, которая почти совпадает с V-1V вв. до н. э. Однако в Спартанском музее классическое искусство блистает своим отсутствием. До-классические экспонаты удивительно многообещающи, но если попытаться искать продолжения, это окажется напрасным. Впоследствии идет полный провал, а за ним - масса стандартизованных и невдохновенных произведений эллинистического и римского периодов. Период, к которому раннее спартанское искусство внезапно обрывается, относится приблизительно ко времени эфорства Хилона [407] в середине VI в. до н. э., и по этой причине данного государственного деятеля часто считают одним из авторов (спартанской) системы. Почти столь же внезапное возвращение художественных произведений в век упадка последовало к 189-188 гг. до н. э., когда система была насильственным образом упразднена иноземными завоевателями. Любопытной иллюстрацией косности системы является то, что она просуществовала еще на протяжении двух столетий после того, как ее raison d'etre [408] исчез, - после того, как Мессения была безвозвратно утеряна. Но еще до этой даты Аристотель написал эпитафию Спарте в форме общего утверждения.

«О военных упражнениях граждан нужно заботиться не ради того, чтобы они поработили тех, кто этого не заслуживает (то есть соотечественников-греков, а не "низшую породу без закона", которую греки называли варварами)… Законодатель должен преимущественно прилагать старания к тому, чтобы его законодательство, касающееся и военного дела, и всего прочего, имело в виду досуг и мир» [69с].