4. Богословское таинство

Это выражается прежде всего в вечности и в простоте. "Божественная природа по своей сущности", говорит Григорий, - "единопроста, единовидна, несложна..." Божественная жизнь - едина, непрерывна сама в себе, беспредельна, вечна и ни с какой стороны не встречает препятствия ни в каком пределе... Бог сам в Себе имеет движение жизни, или, точнее сказать, есть Жизнь, - "что есть, то и есть жизнь, в нем действующая, жизнь, которая не делается ни большей, ни меньшей от какого-либо приложения или отъятия..."

Ибо ни прибавить что невозможно к бесконечному, ни отнять нечто от бесстрастного естества... Вечность Божественной жизни может быть означена символом круга. Окружность нигде не начинается, в ней нет первой и нет последней точки, она совершенно однородна, заключена в самой себе. Такова и Божественная вечность.

"Ибо от настоящего мгновения, как от средоточия и какого-то знака, простираясь мыслью в беспредельность жизни и пробегая ее повсюду, как и в круге, равно и одинаково увлекаемся необъятностью, везде встречаясь с Божественной жизнью, которая не прекращается и сама с собою не разрывна, и бываем не в состоянии познать какой-либо предел и какую-либо часть..."

Накоплением слов св. Григорий стремится выразить "непрекращающееся и бесконечное блаженство жизни..."

"Это - Тот, Кто за пределами всего, для Кого нет ничего, что видел бы Он за пределами Себя. Кто не имеет конца, которым бы прекратилось Его бытие, но равно всегда отовсюду Сый, и беспредельностью жизни равно преступая как конечный предел, так и понятие начала, во всяком своем наименовании дает подразумевать вечность.".

В этом пафосе божественной вечности Григорий близок к Оригену. И подобно ему отождествляет безусловное бытие и благо, - подлинно быть и есть природа блага... Бог по естеству своему есть всякое благо, какое только можно объять мыслью; или лучше, - Он выше всякого блага, и мыслимого и постигаемого, - как выше он красоты или доброты. Бог есть полнота и источник всего, - бытия и блага, и доброты. И потому Он выше всего, что есть.

Бог есть полнота, и потому - блаженство, - "взирая на себя, все имеет, что желает, и желает того, что имеет, не приемля ничего отвне". И наконец Бог есть любовь и источник любви, - "жизнь Вышнего естества есть любовь". Ибо Бог в Своем Самопознании познает Себя, как Красоту. Потому Бог есть Любовь, что Он есть Красота. Св. Григорий, как эллин, связывает любовь не с добром, но с добротой, с красотой.

Впрочем, понятие доброты не лишено этического содержания, как доказывает сродство слов κάλλος и καλός. - Такое ведение о Боге получает душа чрез самосозерцание, когда в ней, как в образе Божием, начертывается и выступает живой отпечаток божественных совершенств, к которым она и по природе своей причастна и подобна. О свойствах Божественного бытия мы не столько заключаем, сколько созерцаем их в умаленных отражениях, стремясь, как образы, к Первообразу.

Полнота Божественной жизни выражается в тайне Троичности, единосущной и нераздельной, - и здесь "всякое высокоглаголение и велегласие есть некая неясность н молчание..." Григорий принужден был говорить и старался говорить от Писания. Но именно о свидетельствах от Писания шел спор, нужно было объяснить их и все свидетельства свести в единство, устранить произвол и кривотолки в библейских ссылках, ограничить неопределенность слов.

Оттого св. Григорий объясняет троическую тайну и "от общих понятий". Подобно св. Василию и Григорию Богослову он определяет путь троического богословия, как путь средний между иудейским догматом и заблуждением эллинствующих, т.е. между строгим монотеизмом и политеизмом...

"Ибо догмат иудея низлагается исповеданием Слова и верою в Духа, а многобожное заблуждение эллинствующих уничтожается единством по естеству, отвергающим мысль о множестве. Но опять по надлежащем исправлении нечестивого предположения в том и в другом, пусть останутся из иудейского понятия единство естества, а из эллинства одно различие по ипостасям. Ибо как бы неким исправлением погрешающих о едином является число Троицы, а вдающихся в множество - учение о единстве..."

Этот синтез разорванных истин связан для Григория с общим Каппадокийским различением понятий "сущности" и "ипостаси". Вместе с тем в борьбе с Евномием св. Григорий должен был с особенной точностью раскрыть понятие единосущия, прежде всего в связи с учением о совершенной неизменяемости и полноте Божественного бытия. Так определились темы его троического богословия, которое он никогда не излагал в систематической связи, но обычно полемически...

Исходя из понятия о Боге Григорий старается вывести истину троичности. Бог не бессловесен, не άλογος, и стало быть имеет Слово, Λόγοζ. Это надо мыслить Богоприлично: - Естество нетленное и присносущное имеет вечное и ипостасное Слово, и Слово это нужно представлять живым, "в жизни", - иначе Оно уже не ипостась, не самосущее Слово...

Невозможно мыслить какое-либо различие в свойствах между Отцом и Словом, как не инаково наше слово от нашего ума, который оно проявляет, - "нет ничего умосозерцаемого в Сыне, что не принадлежало бы вполне Отцу". Иначе нарушились бы единство и простота Божества. Оно слагалось бы из неподобного: Слово Божие показывает в себе тоже, что усматривается в Боге, от Которого Оно есть, - в этом единстве или тожестве определений сказывается единство естества.

И вместе с тем, "Слово есть иное с Тем, Чье Оно Слово, - потому что наименование некоторым образом есть относительное и в речении: Слово, необходимо подразумевать и Отца Слову, - не будучи чьим-либо Словом, оно не было бы и Словом". Слово и Тот, от Кого Оно, - различаются по ипостаси.

Св. Григорий предпочитает называть Вторую Ипостась Сыном, чтобы параллелизм и соотносительность имен ярче показывали неразлучность и неслиянность ипостасей, - "имя Отца указанием отношения к Нему совокупно с собою привносит понятие об Единородном", "с наименованием Отца познается ипостась Единородного..." Поэтому он возражает против "новых имен", вводимых Евномием ("нерожденный"), который "скрадывает у слушателей то понятие взаимного свойства, которое с именами само собою входит в мысль".

Подобным образом приводит Григорий к понятию о Духе, - по подобию нашего дыхания, которое обнаруживает собою силу слова и представляется нам вместе со словом. Так и в естестве Божием благочестиво мыслит Божий Дух, Дух Бога... Заметим, что св. Григорий избегает говорить, что Бог есть Дух. Дух есть имя ипостаси, а не естества. Конечно, Дух Божий, "сопровождающий Слово и обнаруживающий его действенность", не есть некое преходящее дуновение, от вне втекающее и изливающееся вон.

Это не было бы Боголепным представлением. Надлежит разуметь под Духом "самосущую силу, которая сама по себе в особой ипостаси представляется, неотделима от Бога, в котором Она, и от Слова Божия, Которое Она сопровождает, не в бытие изливается, но подобно Слову Божию, существует ипостасно...". И опять иное есть Тот, Кто имеет Слово и Духа... Эта Троичность ипостасей не нарушает Божественного единства, различаемого, но не разделяемого в подлежащем.

Бог - един и единственный, единственное благо, самозаключенная и неразделенная монада, неизменяемый никаким прибавлением, но всецело Единица, Εν, нераздробляемая, всецелая, полная... Одно и то-же счислимо и избегает счисления, - счисление и порядок не означает различия по природе, вообще не касается природы, - так и в твари: человек остается человеком и после числа, как был им прежде.

Ту же мысль св. Григорий развивает и иначе. Он исходит из анализа имен. Всякое имя Божие означает силы или действия Божии, - энергии. И вот, нет действий особенных у каждой ипостаси, - но все совершается Троицею нераздельно. Едино нераздельное действие Святой Троицы, - и эта сила принадлежит всем трем лицам. Эта назирающая деятельность (ένέργεια) едина, - не только общая, но именно единая, одна и та-же.

Ибо "всякое действие, от Божества простирающееся на тварь, и именуемое по многоразличным о нем понятиям, от Отца исходит, чрез Сына простирается и совершается в Духе Святом..." Дана нам жизнь, - дана от Отца и Сына и Духа. Св. Григорий очевидно разумеет крещение, рождение нетленное... И дана одна жизнь, не три, - "одна и та же жизнь приводится в действие Отцом, уготовляется Сыном, зависит от соизволения Духа".

Это свидетельствует о единстве божественной Жизни, которой мы приобщаемся... Св. Григорий резко и решительно подчеркивает тождество триединых Божественных действий и этим ясно переходит за пределы родовой общности: энергии едины, как едино, а не только общо естество.

Он стремится разрушить соблазняющую аналогию с человеческими действиями и деятельностями, когда в одном деле могут соединиться многие, не становясь одним, или когда действие многих можно обнять общим понятием, хотя каждый действует даже вне общения с занимающимися чем-нибудь подобным. Так три философа, три ритора не становятся одним, а единство занятия остается только общим именем... О Боге мы мыслим иначе.

Здесь разумеем тожественное действие, - "одно движение и распоряжение благой воли, переходящее от Отца чрез Сына к Духу..." "Вся промыслительность, попечительность и бдительность над вселенной, говорить Григорий, - едина, едина, а не трояка, - святою Троицей совершается, однако не рассекается троечастию по числу созерцаемых верою Лиц, так чтобы каждое из действий, само по себе рассматриваемое, было или одного Отца, или особо Единородного, или отдельно Святого Духа".

Григорий формально следует за Оригеном, но по существу не согласен с ним. Во-первых, потому что отвергает допускаемое Оригеном распределение действий по ипостасям, отвергает несовпадение царств Отца, Сына и Духа по объему и составу, - он утверждает как раз обратное.

Во-вторых, потому что он совершенно свободен от того субординатического уклона, который был у Оригена, - действие Божие по Оригену как бы затухает в порядке нисхождения по счисляемым ипостасям, - сила убывает, убывает мощь и власть. Правда, и у Григория путь Божественного Действия в мир соответствует порядку Лиц: от Отца через Сына в Дух, при чем различаются: έκ, διά, έν.

Однако, это есть различие во Внутритроической жизни, соответствующее неслиянному строю единосущной Жизни, - потому и ведет оно к уразумению троической тайны. - Нужно, наконец, прибавить, что в едином, но троическом действии, конечно, нет перерывов или какого-либо протяжения времени, - как нет никаких разделений и промежутков в самой Троице, - "ибо в предвечном естестве нет расстояния", нет никакой пустоты или "неосуществленной среды".

Во всеблаженной жизни нет протяжений, нет ничего, что можно было бы измерить, - "у Бога и вне Бога нет ничего такого, из чего в продолжении прохождения одно уже проходит, другое будет проходить,... все равно всегда присуще, как настоящее". Различение времен исключается, всякое "некогда" и "когда", - ибо исключаются изменения: Бог ничем не становится, но есть, как полнота и "троическая простота"; в Боге ничто не возникает, - "что было, то и есть и будет; а если чего когда-либо не было, того нет и не будет..."

На этом основании св. Григорий опровергает Евномия, который тщился вознестись "выше рождения Сына", точно можно отыскивать ступени в бесконечном... Если что было прежде Сына, то прежде не было и Отца, и во всяком случае окажется, что сам Бог "делается старше и моложе самого себя..." Невечность Сына предполагает небытие Отца. Благочестие требует отвлекаться от времени, - "и прежде веков и после них беспредельность Его жизни льется повсюду..."

Время, - проникновенно говорит Григорий, - "течет собственным своим чередом или содержа в себе, или минуя естество постоянное, непреложное, пребывающее в собственных своих пределах..." - Все имена Божии и все представления о Нем "появляются вместе с вечностью Божией". Этим исключается и всякая длящаяся последовательность в действованиях Божьих, - они просты, как проста Божественная полнота.

Здесь снова сходство и резкое отличие от Оригена, который сумел из вечности и простоты Божественного бытия сделать только субординатические выводы и потому самое Божество Второй (строго говоря, нельзя даже прибавить: и Третьей) ипостаси сводил на "причастие" (Божеству), как бы опасаясь, что даже вечное рождение нарушает простоту.

Св. Григорий понял, что полнота не противоречит простоте, что, напротив, это объективно совпадающие и неслитно-неразделимые свойства, и потому из Оригеновских понятий выковал непреложную ризу подлинно-точных догматов.

В раскрытии троичности Григорий исходит из понятия силы: Сын и Дух - силы, но силы "существенно существующие", т.е. ипостаси. Понятие ипостаси Григорий определяет подобно Василию брату.

"Ибо под сим названием (Отца, Сына и Духа) дознаем не разность естества, но одни свойства, служащие к познанию ипостасей, по которым знаем, что Отец не Сын и Сын не Отец, что Отец или Дух Святой не Сын, но каждое Лицо познается по особой отличительной черте ипостаси, в неопределенном совершенстве само по себе не представляемое и неотделяемое от Лица, с Ним соединенного..."

Итак, ипостасные имена суть имена соотносительные, и при том скорее апофатические, чем утвердителные, - во всяком случае они не дают нам исчерпывающего разумения тайны Троической жизни тем более, что исключается всякая аналогия с тварным смыслом этих слов. Имена ипостасей означают "особенности", и отношения, образ бытия, - как, а не что...

При определении ипостасных особенностей Григорий Нисский отклоняется от других Каппадокийцев, особенно от Василия. Отца и Сына он различает прежде всего как нерожденного единородного, άγέννητος и μονογενής. Это два образа бытия: быть нерожденно и быть единородно, - св. Григорий говорит не просто о рожденности Сына, но подчеркивает имя: Единородный, чтобы яснее отличить неисповедимый образ бытия Сына и Духа.

Не удовлетворяясь определением ипостаси Духа, как "Святыни" у Василия, не находя достаточным термин: έκπόρευσις у Григория Богослова, Григорий Нисский видит отличительное свойство третьей ипостаси в том, что она - третья: от Отца чрез Сына, δι¢ύιοα. Это διά имеет онтологический, а не только икономический характер. Однако это διά не означает сопричинения, существенно отлично от έκ, и Григорий резко подчеркивает единство начала...

Собственно говоря, "чрез Сына" почти равнозначно "от Отца", - ибо Отец есть имя Первой ипостаси в отношении ко Второй. - Имена Отца, Сына и Духа не суть имена естества или природы, - по естеству ипостаси именуются равно Богом. Григорий это резко подчеркивает во исключение всякого субординатизма. Имя Бога равно для Трех, общее для них, так что нельзя говорить: Бог и Бог и Бог, - едино Божество, един Бог.

Стало быть, неизреченное естество и ипостаси различаются, как общее и частное... Однако, это соотношение общего и частного нужно разуметь богоприлично. Это значит прежде всего, что надлежит вполне отвлечься от всякой изменчивости и изменения и разуметь особенное (или неделимое) в совершенной полноте завершенного и простого бытия, в котором нет среды и разделения.

Эту оговорку св. Григория не всегда с достаточным вниманием учитывают. То верно, что вслед за Василием Великим и Григорий поясняет различение сущностей и лиц человеческим примером: человек (вообще) и три неделимых: Петр Иаков, Иоанн. Однако, это не значит, что общее есть только производное от частного, выделяемое в них чрез отвлечение от различаемого.

Формально каппадокийская терминология напоминает Аристотеля, аристотелевский плюрализм и индивидуализм, - так что общее есть только понятие, под которым стоят индивиды. Однако, у каппадокийцев резче выражен затушеванный у Аристотеля мотив субстанциального единства, единство материального принципа, так же недоведомого (ибо бескачественного), как и у Аристотеля.

Но если у Аристотеля эта бескачественность есть проявление бедности, то для Каппадокийцев в отношении к Божеству она означает полноту, сверхкачественность, - не смутность, но высшее совмещение уже не распадающегося на отдельные качества. Это единство "подлежащего" предполагается различением ипостасей... Отсюда резкий реализм (или онтологизм) у Григория Нисского. Ему приходилось отвечать на резко поставленный вопрос: почему не три Бога, раз три ипостаси. Ведь Петр, Иаков, Иоанн - три человека.

Может показаться, что Григорий отвечает на это недоумение слишком много, - ибо он отвечает, что строго говоря и о людях нельзя сказать: три. Не стирает ли он при этом различия между Божественным и тварным естеством, равно подводя и то, и другое под понятие субстанциального единства? И к тому же не есть ли его ответ только словесный обход трудности, только оговорка...

Григорий отвечает так: Строго говоря неточно и противоречиво сказать: три человека. Ибо три относятся к различному, а человек есть имя неразличаемой, но как раз отождествляемой сущности. Именем человека нельзя обозначить собственного различаемым, это не собственное имя, а общее, - счисляются же собственные имена, их только можно складывать и обозначать числом.

При этом счисление уже предполагает единство, как основание сложения. "Человек" - один, ибо одно и то же тождественное содержание мыслится о каждой ипостаси.

"Естество одно, сама с собою соединенная и в точности неделимая единица, не увеличиваемая приблавлением, ни умаляемая отнятием. Как есть одна, так и остается. Хотя и во множестве является, сущая, нераздельная, нераздробляемая, всецелая, не уделяемая причастникам по особой части каждому..."

Численный порядок не производит разности естества, - исчисляемое таким же пребывает само в себе, каково есть, счисляется ли оно или не счисляется, и во всяком случае, неизменяемое временем. В отношении к сущности меньше ли Авраама имел явившийся на свет через 14 родов Давид? Меньше ли был человеком Давид, потому что во времени жил позже Авраама? Каждый тождественно с другими и равно есть человек, - "человек в точнейшем понятии может быть назван собственно один..."

Св. Григорий напоминает о логической неизменности понятия: счисляется же внутри понятия, "что представляется в особом очертании..." "Человек" в трех один, как золото одно во множестве статиров, - "ни умаления, ни приращения не происходит, когда оно усматривается во многих или немногих..." Общее и частное соотносится таким образом, как что и как.

Однако, в тварном мире неразделяемая и тождественная сущность (например человеческая) находится в постоянном становлении, в изменчивости, в процессе, - оставаясь сама собою, она реально является или осуществляется в разных и собственно случайных индивидах, - "иногда в тех, иногда в других, иногда в большем, иногда в меньшем числе". "Ибо если кто человек, то он не есть уже непременно и Лука и Стефан", прибавочные "особенности" безразличны для тождественного естества, они случайны (συμβεβηκότες).

Именно в этом отношении Божественное бытие неподобно тварному. "В трех Лицах не бывает никогда никакого приращения или умаления, превращения и изменения". Здесь нет никакого повода к неточному словоупотреблению, - мы счисляем людей, несмотря на тожество естества, только потому, что здесь случайная и изменчивая множественность неделимых...

"В рассуждении св. Троицы не бывает никогда ничего подобного, потому что именуются одни и те же, а не иные и иные лица, то же и одинаково содержания. И не допускает Она никакого приращения до четверицы, ни умаления до двоицы, - потому что не рождается и не исходит от Отца или какого из Лиц еще новое лицо, так чтобы Троица когда-либо стала четверицею, и не прекращает со времени бытия своего какое-либо из сих Лиц, чтобы Троица стала двоицей".

Это значит, что Божественные ипостаси суть непреложные и как бы необходимые ипостаси, в которых безначально и неизменно осуществляется полнота неизреченного Божеского естества, - непреложные и вечные образы бытия Единого Бога. Ударение лежит именно на простоте и неизменности. "Ибо Лица Божества нераздельны между собою, ни по времени, ни по месту, ни в воле, ни в начинаниях, ни в деятельности, ни в том, чтобы претерпевать что-либо подобное усматриваемому в человеке..."

Простота бытия открывается в некой сплоченности неслитных ипостасей. Св. Григория нельзя упрекать в натурализме, как бы формально не напоминал его язык даже западно-стоическое словоупотребление. Если он и употребляет Тертуллиановский образ трех огней, трех светильников, он устраняет основную неточность стоицизирующего языка: сравнение с золотом и монетами опасно потому, что из неопределенной материи произвольно чеканятся раздробляемые в существовании случайные монеты.

Именно эту неопределенность, случайность, произвольность, равновозможность и текучесть Григорий категорически исключает. - И нужно прибавить, различение общего и частного для Григория, как и для всех Каппадокийцев, есть только вспомогательное логическое средство. Основное в его созерцании - таинственное Троическое единство, "Троическая простота", живое единство бытия, единая Жизнь.

Это трехобразное единство Жизни и есть единство сущности, единосущие, - бытие в нераздельном единстве. В Божестве усматривается не косное единство или неподвижность, но полнота жизни: эта жизнь открывается, как Триединство. В этом существенное отличие богословского таинства Новозаветной веры от догмата иудейства.