нет, если указать в виде 1Кор. 12:1 - не распознает, если (1Кор. 12:1) - распознает
Петр Яковлевич Чаадаев родился 27 мая (7 июня по нов. ст.) 1794 г. в Москве, в старинной зажиточной дворянской семье. По материнской линии внук академика, историка М. М. Щербатова, автора 7-томного издания «Истории Российской от древнейших времен». Рано остался сиротой - отец умер на следующий год после его рождения, а мать - в 1797 г. Его и старшего брата Михаила, совсем маленьких, забрала к себе тётка - княжна Анна Михайловна Щербатова. Опекуном Чаадаевых стал их дядя - князь Д. М. Щербатов, в мовсковском доме которого Чаадаев получил своё образование.
В 1807-1811 гг. слушал лекции в Московском университете, дружил с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным.
В мае 1812 г. братья Чаадаевы вступили лейб-прапорщиками в Семёновский полк, в котором ранее служил их опекун дядя. В 1813 г. Петр Яковлевич перешёл из Семёновского полка, где оставались его брат и друзья, в Ахтырский гусарский полк.
Во время Отечественной войны 1812 г. участвовал в Бородинском сражении, ходил в штыковую атаку при Кульме, был награждён русским орденом св. Анны и прусским Кульмским крестом. Его биограф М. Жихарев писал: «Храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубокими, безусловными уважением и привязанностью товарищей и начальства». Участвовал в сражении под Тарутином, при Малоярославце, Лютцене, Бауцене, под Лейпцигом, брал Париж.
В 1816 г. был переведён корнетом в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк, расквартированный в Царском Селе. Там, в доме Н. М. Карамзина, Чаадаев познакомился с А. С. Пушкиным, на которого оказал громадное влияние. Чаадаеву посвящено несколько стихотворений Пушкина.
В 1817 г., в возрасте 23 лет, он был назначен адъютантом командира гвардейского корпуса генерал-адъютанта Васильчикова. В октябре 1820 г. взбунтовался I-й батальон лейб-гвардии Семёновского полка, где Чаадаев служил ранее. В связи с этими событиями к государю, находившемуся в Троппау, был послан Чаадаев, которого Васильчиков, командир гвардейского корпуса, выбрал для подробного доклада царю. Через полтора месяца после этой поездки, в конце декабря, Чаадаев подал в отставку и приказом от 21 февраля 1821 г. был уволен от службы. Как указывают, Чаадаев подал в отставку, не считая нравственно возможным продолжать службу после наказания близких друзей из восставшего полка. Эта отставка молодого человека, которому прочили самую успешную карьеру, была неожиданной. Она потрясла общество и вызвала множество версий и легенд: будто бы он был скомпрометирован перед бывшими однополчанами тем, что доставил на них «донос», или что он опоздал со своим пакетом, потому что слишком занимался своим гардеробом, либо что император высказал ему нечто, принятое с отторжением.
Вместе с тем, существует иная точка зрения, основанная на письме Чаадаева своей тёте, которое опубликовано в книге М. О. Гершензона «П. Я. Чаадаев». В частности, там говорится: «Я счёл более забавным пренебречь этою милостию, нежели добиваться её. Мне было приятно выказать пренебрежение людям, пренебрегающим всеми… Мне ещё приятнее в этом случае видеть злобу высокомерного глупца». К тому же Гершензон пишет о том, что после отставки Чаадаева все его друзья-офицеры не отвернулись от него ни на минуту (что несомненно имело бы место хоть в какой-то мере, если бы он в самом деле предал интересы гвардии и полка). Также известно, что это письмо было перехвачено, и в таком случае получает объяснение необычайно длинный разговор Александра I с Чаадаевым (длившийся чуть больше часа).
Чаадаев был весьма известной личностью в обществе и до публикации «Философических писем». Так дочь Н. Н. Раевского-старшего Екатерина писала (около 1817 г.), что он является «неоспоримо (…) и без всякого сравнения самым видным (…) и самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге». Его дружбы искали и ею гордились. В 1819 г. Пушкин сравнивает с ним Евгения Онегина, желая характеризовать своего героя как настоящего денди: «Второй Чадаев, мой Евгений…».
Его современник писал о нём: «от остальных людей отличался необыкновенной нравственно-духовной возбудительностью… Его разговор и даже одно его присутствие, действовали на других, как действует шпора на благородную лошадь. При нём как-то нельзя, неловко было отдаваться ежедневной пошлости. При его появлении всякий как-то невольно нравственно и умственно осматривался, прибирался и охорашивался».
Ещё находясь на службе, в 1814 г. в Кракове вступил в масонскую ложу. В 1819 г. был принят в «Союз благоденствия», а в 1821 г. в Северное тайное общество декабристов. Однако участия в делах обоих обществ не принимал и относился к ним сдержанно-скептически.
6 июля 1823 г., в частности, в связи с ухудшением здоровья, уехал путешествовать по Англии, Франции, Швейцарии, Италии, Германии. Перед отъездом, в мае 1822 г., Чаадаев разделил имущество со своим братом, не намереваясь возвращаться в Россию.
Вернулся на родину в июле 1826 г., где был арестован по подозрению в причастности к декабристам. Арест объясняется тем фактом, что Чаадаев в письмах к близким говорил, что уезжает навсегда, и его близкий друг декабрист Якушкин был до такой степени уверен в этом, что на допросе после разгрома восставших спокойнейшим образом назвал Петра Яковлевича в числе лиц, завербованных им в нелегальную организацию. С Чаадаева по повелению Николая I был снят подробный допрос и взята подписка о неучастии его в любых тайных обществах. Через 40 дней он был отпущен. Впоследствии он негативно отзывался о восстании декабристов, утверждая, что, по его мнению, их порыв отодвинул нацию на полвека назад.
Жил в Москве и в деревенском имении (у тётки Щербатовой в Дмитриевском уезде, затем в доме Левашевых на Новой Басманной), создав в 1829-1831 гг. свои знаменитые «Философические письма» («Письма о философии истории», адресованные госпоже Е. Д. Пановой). Начиная с весны 1830 г. в русском образованном обществе их списки стали ходить по рукам. В мае или июне 1831 г. Чаадаев вновь стал появляться в обществе.
Публикация в 1836 г. первого из «Писем» вызвала настоящий скандал и произвела впечатление «выстрела, раздавшегося в тёмную ночь» (Герцен), вызвала гнев Николая I, начертавшего: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной - смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишённого».
Журнал «Телескоп», где напечатали «Письмо», был закрыт, редактор сослан, цензор уволен со службы. Чаадаева вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он считается сумасшедшим. Каждый день к нему являлся доктор для освидетельствования; он считался под домашним арестом, имел право лишь раз в день выходить на прогулку. Надзор полицейского лекаря за «больным» был снят лишь в 1837 г., под условием, чтобы он «не смел ничего писать». Существует легенда, что врач, призванный наблюдать его, при первом же знакомстве сказал ему: «Если б не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший».
Следующим сочинением Чаадаева стала «Апология сумасшедшего» (не опубликовано при жизни; в «Современник» к Чернышевскому принёс в 1860 г. неизданную рукопись его племянник и хранитель архива М. И. Жихарев).
До конца жизни оставался в Москве, принимал самое деятельное участие во всех идеологических собраниях в Москве, которые собирали известных людей того времени (Хомяков, Киреевский, Герцен, К. Аксаков, Самарин, Грановский и др.).
Герцен писал о нём в этот период: «Печальная и самобытная фигура Чаадаева резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской знати. Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати, ветреных сенаторов, седых повес и почетного ничтожества. Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас. Лета не исказили стройного стана его, он одевался очень тщательно, бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда он молчал, как будто из воску или из мрамора, «чело, как череп голый», серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе, тонкие губы, напротив, улыбались иронически. Десять лет стоял он сложа руки где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре, в залах и театрах, в клубе и - воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть… Опять являлся капризным, недовольным, раздраженным, опять тяготел над московским обществом и опять не покидал его. Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе, они, бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения… Знакомство с ним могло только компрометировать человека в глазах правительствующей полиции».
После Крымской войны, не видя улучшения в положении России, думал о самоубийстве. Умер 14 (26) апреля 1856 г. в Москве, от воспаления лёгких, оставив материальные дела в полном расстройстве. Похоронен на Донском кладбище в Москве.
