Глава 12. Доктрины о человеческой природе, грехе и благодати

В предыдущей главе мы рассмотрели основания христианской доктрины о спасении, обращая особое внимание на основу и природу спасения. Остается рассмотреть еще ряд вопросов, имеющих отношение к спасению, а именно, что должны делать люди, чтобы иметь часть во спасении, возможность и доступность которого открывается через смерть Христа на кресте. Проблемы, вытекающие из этого вопроса, традиционно рассматриваются под общим заглавием «доктрины благодати», которое охватывает понимание человеческой природы и греха, а также роли Бога в спасении. В христианстве существует теснейшая связь между доктриной спасения с одной стороны, и доктриной о благодати с другой. Выше мы уже исследовали некоторые аспекты этих доктрин; теперь настало время рассмотреть их подробнее в отдельности.

Место человека в творении

Христианство, основываясь главным образом на рассказах о творении, содержащихся в Книге Бытия, утверждает, что человек является вершиной творения Божьего, поставленной выше животного царства. Богословское объяснение этого утверждения основывается главным образом на доктрине о творении по образу Божьему, к которой мы сейчас обращаемся.

Центральное значение для христианского понимания человеческой природы имеет текст Быт. 1:27, в котором говорится о том, что человек создан по образу Божьему - идея, часто передаваемая латинской фразой imago Dei. Что же означает это утверждение? Эта идея истолковывалась, особенно в патристический период, со ссылкой на человеческий разум. «Образом Божьим» является человеческая способность рационально мыслить, отражающая мудрость Божью. Августин Гиппонийский утверждает, что эта способность отличает человечество от животного царства: «Мы должны, поэтому, воспитывать в себе эту способность, которая возвышает нас над животными, и придать ей каким‑то образом новую форму… Будем же использовать наш разум… чтобы судить о нашем поведении».

Следует подчеркнуть, что Августин не использует эту посылку, чтобы оправдать эксплуатацию людьми животных, как это иногда утверждается. Августин имеет в виду то, что центральным отличительным элементом человеческой природы является эта богоданная способность обращаться к Богу. Хотя в результате грехопадения человеческий разум был испорчен, он может быть возрожден благодатью: «Поскольку после первородного греха, человечество возрождается в знании Бога по образу своего Создателя».

Тот факт, что человечество создано по образу Божьему широко считается доказательством первоначальной праведности и достоинства человеческой природы. Так, греческие патристические авторы подчеркивали состояние благословения, в котором пребывали Адам и Еву в Эдемском саду. Афанасий Великий учил, что Бог сотворил людей по образу Божьему, наделив человечество способностью, которой не обладали другие существа - способностью участвовать в жизни Божьей.

Наиболее совершенным считается общение с Логосом в раю, где Адам наслаждался совершенным общением с Богом. Однако, все испортилось. Афанасий подчеркивает, что Адам и Ева могли наслаждаться совершенными отношениями с Богом лишь до тех пор, пока их не отвлекал материальный мир. С точки зрения каппадокийцев, тот факт, что Адам был создан по образу Божьему, означал, что он был свободен от обычных слабостей и недостатков, которые впоследствии поразили человеческую природу, - например, смерти.

Кирилл Иерусалимский подчеркивал, что Адаму и Еве не было никакой необходимости отпадать от этого состояния благодати. Падение состоялось в результате их решения повернуться от Бога к материальному миру. В результате этого, образ Божий в человеческой природе был обезображен и искажен. Поскольку все человечество ведет свое происхождение от Адама и Евы, то все человечество разделяет эту обезображенность образа Божьего.

Однако, греческие патристические авторы не выражали эти мысли о падении посредством доктрины о первородном грехе, наподобие той, что позднее стала ассоциироваться с Августином. Большинство греческих авторов настаивали на том, что грех возникает из злоупотребления человеческой свободной волей. Григорий Назианин и Григорий Ниса учили, что младенцы рождаются без греха - эта идея резко контрастирует с августинианской доктриной о всеобщей греховности падшего человечества. Комментируя утверждение Павла о том, что многие стали грешниками через неповиновение Адама (Рим. 5:19), Иоанн Златоуст считает, что это место означает, что все подвержены наказанию и смерти. Идея о передаваемой вине, ставшая основной чертой позднейшей доктрины Августина о первородном грехе, полностью отсутствует в творениях греческих отцов Церкви.

Тем не менее, в произведениях этого раннего периода можно выделить некоторые элементы, вошедшие в концепцию Августина о первородном грехе. Оксфордский исследователь патристики Дж. Н. Д. Келли выделает в творениях греческих отцов Церкви три момента, в которых можно усмотреть понятие о "первородном грехе".

1. Многие авторы считают, что все человечество имеет какое‑то отношение к непослушанию Адама. В произведениях того периода просматривается сильное чувство мистического союза всего человечества с Адамом. Непослушание Адама поразило все человечество.

2. Считают, что падение Адама оказало воздействие на нравственную природу человечества. Все нравственные слабости человечества, включая похоть и жадность - следствие греха Адама.

3. Грех Адама каким‑то образом передается его потомству. Григорий Ниса говорит о предрасположении к греху в человеческой природе, которое, по крайней мере частично, восходит к греху Адама.

Но именно в ходе пелагианского спора, к которому мы сейчас обращаемся, вопросы, которым посвящена настоящая глава, впервые в святоотеческом периоде стали предметом длительного спора.

Пелагианский спор

Пелагианский спор, разразившийся в начале пятого века, привлек пристальное внимание к целому ряду вопросов, касающихся человеческой природы, греха и благодати. До этого момента в Церкви происходило относительно мало споров о человеческой природе. Пелагианский спор изменил это положение и обеспечил вопросам, связанным с человеческой природой, видное место в богословской проблематике Западной Церкви.

В центре этого спора стояли два человека: Августин Гиппонийский и Пелагий. Он чрезвычайно сложен как в историческом, так и в богословском плане, учитывая его воздействие на западное христианское богословие, требует тщательного рассмотрения. Мы сведем основные вопросы этого спора к четырем пунктам:

1. Понимание «свободы воли»;

2. Понимание греха;

3. Понимание благодати;

4. Понимание оснований для оправдания.

«Свобода воли»

С точки зрения Августина, чтобы должным образом понять и оценить глубину и сложность положений в Библии, необходимо признать как полную суверенность Бога, так и свободу и ответственность человека. Упрощение этого вопроса путем отрицания либо суверенитета Бога, либо человеческой свободы, приводит к серьезному искажению христианского понимания того, как Бог оправдывает людей. Августин при жизни вынужден был иметь дело с 2-мя ересями, каждая их которых по-своему упрощала и искажала Евангелие.

Манихейство было формой фатализма (который первоначально привлекал самого Августина), которая утверждала полную суверенность Бога, но отвергала свободу человека, в то время как пелагианство утверждало полную свободу человека, отвергая суверенность Бога. Прежде чем рассматривать эти вопросы, необходимо привести некоторые замечания относительно термина «свободная воля».

Термин «свободная воля» (используемый для перевода латинской фразы «liberum arbitrium»), не библейский и восходит к стоицизму. Он был введен в западное христианство богословом II в. Тертуллианом (выше мы уже отмечали его дар придумывать новые богословские термины: см. раздел «Историческое развитие доктрины: термины» в гл. 8). Августин сохранил этот термин, но, подчеркивая ограничения, наложенные на человеческую волю грехом, попытался придать ему значение, более созвучное идеям Павла. Основная мысль Августина сводилась к следующему.

Во-первых утверждение естественной свободы человека - мы поступаем не по необходимости, а по свободной воле. Во-вторых, в результате греха человеческая воля была сильно ослаблена и уменьшена, однако, не устранена полностью. Для восстановления или исцеления свободной воли необходимо действие божественной благодати. Свободная воля действительно существует, однако, она искажена грехом.

Для объяснения этого Августин использует мощную аналогию. Рассмотрим весы. Одна чаша представляет добро, другая зло. Если эти чаши правильно сбалансированы, доводы в пользу добра и зла могут быть правильно взвешены, и сделан правильный вывод. Параллель с человеческой волей здесь очевидна: мы взвешиваем доводы в пользу того, чтобы сделать добро или зло, и поступаем соответственно. Но что же происходит, спрашивает Августин, если в чашах весов уже есть некоторые гири? Что происходит, если кто‑то поместит несколько тяжелых гирь в чашу зла?

Весы все еще будут работать, но они будут склоняться в сторону принятия злого решения. Августин утверждает, что именно это происходит с человечеством в результате греха. Человеческая свободная воля начиняет склоняться к злу. Она продолжает существовать и действительно может принимать решения - точно так же, как продолжают работать перегруженные с одной стороны весы. Но, вместо взвешенного суждения, наблюдается сильная склонность к злу. Используя эту и подобные аналогии, Августин утверждает, что у грешников действительно есть свободная воля, но она искажена грехом.

Но, с точки зрения Пелагия и его последователей (Юлиан Экланум) человечество обладает полной свободой воли и в полной мере ответственно за свои грехи. Человеческая воля по сути своей свободна и хорошо создана, и она не испорчена или ослаблена какими‑то таинственными слабостями. Согласно Пелагию, любое несовершенство в человеке отрицательно отразилось бы на благости Божьей. Прямое божественное вмешательство в человеческие решения было бы равносильно нарушению целостности человека.

Возвращаясь к аналогии весов, пелагианцы утверждали, что свободная воля похожа на весы, находящиеся в совершенном равновесии, не подверженные какому‑либо влиянию извне. Не существует какой‑либо необходимости в божественной благодати, как ее понимает Августин (хотя Пелагий имел достаточно четкую концепцию благодати).

В 413 г. Пелагий написал письмо Деметре, которая незадолго до этого решила отказаться от богатства и стать монахиней. В этом письме Пелагий с безжалостной логикой изложил следствия своих взглядов на свободную волю человека. Бог сотворил человечество, и Он точно знает, на что оно способно. Значит, все предписания, данные нам, могут быть выполнены; более того, они рассчитаны на выполнение. Утверждения о том, что человеческая слабость не позволяет выполнить эти предписания, ничем не оправданы.

Бог сотворил человеческую природу и требует от нее лишь того, что она в состоянии выполнить. Таким образом, Пелагий делает бескомпромиссное утверждение о том, что «поскольку человечество способно на совершенство, это совершенство является обязательным». Нравственная строгость этой позиции и ее нереалистичный взгляд на человеческую природу лишь укрепили позиции Августина, который разрабатывал альтернативное понимание более нежного и доброго Бога, стремящегося исцелить и восстановить пораженную человеческую природу.

Природа греха

По мнению Августина, в результате грехопадения все человечество поражено грехом. Грех ослабил и помутил человеческий разум. Грех не позволяет грешнику ясно мыслить, особенно понимать высшие духовные истины и идеи. Аналогичным образом, грех ослабил (однако, не уничтожил) человеческую природу. С точки зрения Августина, простой факт, что мы являемся грешниками означает, что мы сильно больны и не можем правильно диагностировать свою болезнь, не говоря уже о том, чтобы вылечить ее. Лишь по благодати Божьей может наша болезнь быть диагностирована (грех) предложено лечение (благодать).

Для Августина, человечество не имеет контроля над своей греховностью. Это что‑то, что загрязняет нашу жизнь с самого рождения и доминирует над ней на всем ее протяжении. Это состояние, которое нам неподвластно. Можно сказать, что Августин считал, что человечество рождается с греховным предрасположением как частью человеческой природы, с наследственной склонностью к греху. То есть, грех вызывает грех. Состояние греховности порождает индивидуальные греховные действия. Августин развивает эту мысль, проводя 3 аналогии: первородный грех как «болезнь», как «сила» и как «вина».

1. Первая аналогия рассматривает грех как наследственную болезнь, которая передается из поколения в поколение. Как было отмечено выше, эта болезнь ослабляет человечество и не может быть исцелена человеческими средствами. Христос, таким образом, является божественным врачом, «ранами Его мы исцелились» (Ис. 53:5), а спасение понимается в целебном или медицинском свете. Мы исцеляемся благодатью Божьей, чтобы наш разум мог признать Бога, а наша воля может откликнуться на божественное предложение благодати.

2. Вторая аналогия рассматривает грех как силу, которая удерживает нас в заточении, и из уз которой мы сами не можем вырваться. Человеческая воля скована силой греха и может быть освобождена лишь благодатью. Христос, таким образом, рассматривается как освободитель, источник благодати, которая разрывает узы греха.

3. Третья аналогия рассматривает грех как по сути своей юридическое или судебное понятие вины, передаваемой из поколения в поколение. В таком обществе, как поздняя Римская империя, в которой жил и работал Августин, где высоко ценился закон, эта аналогия была особенно полезна для понимания греха. Христос, таким образом, приходит, чтобы принести прощение.

С точки зрения Пелагия грех следует понимать в совершенно ином свете. В мысли Пелагия нет места для идеи о предрасположенности человека к греху. С его точки зрения нельзя считать, что человеческая способность к самоулучшению испорчена. Люди всегда могут исполнить свои обязательства перед Богом и своими ближними. Нежелание сделать это не имеет оправдания. Грех следовало понимать как сознательный акт против Бога. Таким образом, пелагианство представляется жесткой формой нравственного авторитаризма - утверждением, что человечество обязано быть безгрешным.

Человечество рождается безгрешным и грешит лишь через сознательные действия. Пелагий настаивает на том, что многие ветхозаветные фигуры оставались безгрешными. Лишь нравственно праведным людям могло быть позволено войти в церковь - в то время как Августин, с его концепцией о падшем человечестве, считал церковь больницей, где падшее человечество могло излечиваться и постепенно через благодать возрастать в святости (см. раздел «Донатистский спор»).

Природа благодати

Одним из любимых текстов Августина является Ин. 15:5 - «без Меня не можете делать ничего». С точки зрения Августина, от начала до конца своей жизни мы в своем спасении полностью зависим от Бога. Августин проводит четкое разграничение между естественными человеческими способностями - данными человечеству в качестве его природного дарования - и дополнительными и особыми дарами благодати. Бог не оставляет нас там, где мы находимся по своей природе - пораженные грехом и неспособные искупить себя - но дает нам благодать, чтобы мы могли быть исцелены, прощены и восстановлены.

С точки зрения Августина, человеческая природа является хрупкой, слабой и потерянной, она нуждается в божественной помощи и заботе, чтобы быть восстановленной и обновленной. По мнению Августина, благодать является щедрым и совершенно незаслуженным божественным вниманием к человечеству, посредством которого этот процесс исцеления может начаться. Человеческая природа требует преобразования через столь щедро даваемую благодать Божью.

Пелагий использовал термин «благодать» в другом смысле.

1) благодать следует понимать как естественные человеческие способности. С точки зрения Пелагия, они никоим образом не портятся или повреждаются. Они были даны человечеству Богом и должны быть использованы. Когда Пелагий утверждал, что человечество могло с помощью благодати избрать безгрешный путь, он имел в виду, что естественные человеческие способности разума и воли должны позволять человечеству избегать греха. Как сразу же указал Августин, это не соответствовало новозаветному пониманию термина.

2) Пелагий понимает благодать как внешнее просвещение, даваемое человечеству Богом. Пелагий привел несколько примеров подобного просвещения - например, 10 заповедей и нравственный пример Иисуса Христа. Благодать сообщает нам, в чем состоит наш нравственный долг (иначе мы не могли бы знать об этом). Но она не помогает нам исполнять его. Возможность избегать греха дает нам учение и пример Христа.

Августин утверждал, что это означало «усматривать благодать Божью в законе и учении». Новой Завет же, по мнению Августина, считал благодать божественной помощью человечеству, а не просто нравственным руководством. С точки зрения Пелагия, благодать была чем‑то внешним и пассивным, чем‑то, находящимся вне нас. Августин понимал благодать как реальное и искупительное присутствие Бога во Христе внутри нас, которое преобразует нас; как что‑то внутреннее и активное.

С точки зрения Пелагия, Бог создал человечество и снабдил его информацией о том, что правильно, а что неправильно - а затем перестал проявлять к нему какое‑либо участие, кроме судного дня. В этот день люди будут подвергнуты суду, который определит, выполнили ли они свои нравственные обязанности во всей их полноте. Невыполнение их приведет к вечному наказанию. Призывы Пелагия к нравственному совершенству характеризуются акцентом на ужасной участи тех, кто эти обязанности не выполнил.

А с точки зрения Августина Бог сотворил человечество благим, но оно отошло от Него, а Бог, по милости Своей, пришел на выручку человечеству в его затруднениях. Бог помогает нам, исцеляя нас, просвещая нас, укрепляя нас и постоянно работая в нас, чтобы восстановить нас. С точки зрения Пелагия, человечеству нужно было лишь показать, что нужно делать, не предоставляя никакой помощи в дальнейшем; с точки зрения Августина, для того, чтобы лишь подойти к этой цели, не говоря уже о том, чтобы осуществить ее, человечеству необходимо было показать, что делать, а затем мягко помогать на каждом этапе.

Основание спасения

С точки зрения Августина, человечество оправдывается в результате акта благодати: даже добрые дела Божьи являются результатом божественной деятельности в падшей человеческой природе. Все, что приводит к спасению, является безвозмездным и незаслуженным даром Божьим, даваемым в любви грешникам. Через смерть и воскресение Иисуса Христа, Бог столь замечательным и щедрым образом обходится с человечеством, давая нам то, что мы не заслужили (спасение), и удерживая от нас то, что мы действительно заслуживаем (осуждение).

В этом отношении большое значение имеет толкование Августином притчи о работниках на винограднике (Мф. 20:1-10). Как мы увидим, Пелагий утверждал, что Бог награждает каждого человека в строгом соответствии с его заслугами. Августин, однако, указал, что согласно этой притче, основанием для награды каждому человеку, является обещание, данное этому человеку. Августин подчеркивал, что работники не трудились на винограднике в течение одинакового времени, однако, каждому была дана одинаковая плата (один динарий). Владелец виноградника обещал заплатить каждому работнику динарий при условии, что тот будет работать от времени призвания и до заката солнца - хотя это и предполагало, что одни будут работать весь день, а другие, лишь один час.

Таким образом, Августин приходит к важному выводу, что основанием для нашего оправдания является данное нам божественное обещание благодати. Бог выполняет Свое обещание и оправдывает грешников. Точно так, как работники, начавшие работать на винограднике так поздно, что они не могли претендовать на дневную плату, кроме как по щедрому обещанию владельца, грешники не могут претендовать на оправдание и жизнь вечную, кроме как по милостивому обещанию Божьему, полученному через веру.

Для Пелагия, однако, человечество оправдывается на основании своих заслуг: человеческие добрые дела являются результатом осуществления полностью автономной человеческой свободной воли, во исполнение обязанностей, указанных Богом. Невыполнение этих обязанностей ставит человека под угрозу вечного наказания. Иисус Христос участвует в спасении лишь постольку, поскольку Он Своими действиями и учением открывает то, чего требует Бог от человека. Если Пелагий и говорит о «спасении во Христе», то лишь в смысле «спасения через подражание примеру Христу».

Таким образом ясно, что мировоззрение Пелагия и Августина - два радикально отличных мировоззрения, с резко расходящимся пониманием того, как Бог и человечество связаны друг и другом. Мировоззрению Августина суждено было впоследствии взять верх в западном богословии; тем не менее, пелагианство продолжало на протяжении веков оказывать влияние на многих христианских авторов, которые, в числе прочего, считали, что акцент на доктрине о благодати может привести к обесцениванию человеческой свободы и нравственной ответственности.

Концепции благодати и заслуг

Отзвуки пелагианского спора были довольно значительными. Они вызвали в Церкви, особенно в средние века, споры по целому ряду вопросов, в которых наследие Августина подверглось процессу оценки и развития. Особенно долгими были споры по двум вопросам - благодати и заслугам. Можно сказать, что современная дискуссия о значении обоих терминов была начата Августином в ходе пелагианского спора.

Термин «благодать» (gratia) связан с идеей о «даре». Эту мысль разделяет Августин, который подчеркивает, что спасение - это дар Божий, а не награда. Это сразу же указывает на противоречие между идеями о «благодати» и «заслугах», поскольку первая имеет отношение к дару, в то время как вторая - к награде. Этот вопрос значительно более сложен и требует тщательного рассмотрения. Ниже мы рассмотрим средневековый спор о значении этих терминов, чтобы проиллюстрировать некоторые затрагивающиеся в нем вопросы и осветить фоновый материал для споров по тем же вопросам периода Реформации.

Благодать

Как было отмечено выше (раздел «Природа греха»), Августин исследовал природу благодати, используя несколько образов. В данном контексте можно вспомнить 2 из них.

1) благодать понимается как освобождающая сила, освобождающая человеческую природу от уз греха, которые человечество само навлекло на себя. Для описания свободной воли, которая находится под столь сильным влиянием греха, Августин использовал термин «плененная свободная воля» (liberum arbitnum captivatum) и утверждал, что благодать способна освободить человеческую волю от этой греховной склонности, чтобы получилась «освобожденная свободная воля» (liberum arbitnum liberatum). Возвращаясь к аналогии с весами, можно сказать, что благодать снимает гири, склоняющие весы в сторону зла, и позволяет нам правильно взвесить решение в пользу Бога. Так, Августин смог утверждать, что благодать, далеко не отменяет или ущемляет человеческую свободную волю, а наоборот, фактически устанавливает ее.

2) благодать понимается как исцелительница человеческой природы. Одной из любимых аналогий Августина для Церкви является больница, наполненная больными людьми. Христиане - это те, кто признают, что они больны и ищут помощи врача, чтобы исцелиться. Так, Августин обращается к притче о добром самаритянине (Лк. 10:30-34), указывая, что человеческая природа похожа на больного, оставленного умирать у дороги, однако, спасенного и исцеленного самаритянином (который, по мнению Августина, представляет Христа). На основании подобных иллюстраций, Августин утверждает, что человеческая воля больна и нуждается в лечении.

Исследуя функции благодати, Августин развивает три основные понятия, которые оказали большое влияние на западное богословие. Этими тремя категориями являются:

1. Предшествующая благодать. Латинский термин «preveniens» дословно означает «предшествующий»; говоря о «предшествующей благодати», Августин отстаивает свою характерную позицию, что благодать Божья активно действует в человеческой жизни еще до обращения. Благодать «предшествует» человеку, подготавливая человеческую волю к обращению. Августин подчеркивает, что благодать не начинает действовать в человеческой жизни только после обращения; к обращению ведет процесс подготовки, в ходе которого действует предшествующая благодать Божья.

2. Действующая благодать. Августин подчеркивает, что Бог производит обращение грешников без какой‑либо помощи с их стороны. Обращение является исключительно божественным процессом, в котором Бог действует на грешника. Термин «действующая благодать» используется для обозначения того, как предшествующая благодать, в отличие от помогающей благодати, не полагается на помощь людей.

3. Помогающая благодать. Достигнув обращения грешника, Бог теперь сотрудничает с обновленной человеческой волей, чтобы достичь возрождения и роста в святости. Освободив человеческую волю от уз греха, Бог может сотрудничать с этой освобожденной волей. Августин использует термин «помогающая воля» для обозначения того, как благодать действует в человеческой природе после обращения.

Богословы раннего средневековья в целом соглашались с тем, что «благодать» является сокращенным термином для обозначения милости или щедрости Бога. Но растущая необходимость систематизации привела к выработке более точного терминологического аппарата благодати. Наиболее важное изложение средневекового понимания природы и целей благодати содержится у Фомы Аквинского.

Хотя Аквинат с большим уважением относился к тому, как анализировал благодать Августин, совершенно ясно, что он испытывал большие опасения относительно жизнеспособности этого анализа, он приводил следующее фундаментальное разграничение между двумя типами благодати:

1. Действительная благодать (часто обозначаемая латинской фразой «gratia gratis data», или «безвозмездно даваемая благодать»). Фома Аквинский понимает под этим ряд божественных действий или влияний на человеческую природу.

2. Сотворенная благодать (часто обозначаемая латинской фразой «gratia gratis faciens», или «благодать, делающая угодным»). Аквинат понимал под этим сотворенные ризы благодати в человеческой душе. Это понятие достаточно сложно и требует дальнейших пояснений.

Фома Аквинский утверждает, что между человеком и Богом существует громадная бездна. Бог не может установить непосредственное присутствие в человеческой природе. Вместо этого, устанавливается промежуточная ступень, в которой человеческая душа подготавливается, чтобы принять Бога. Это постоянное изменение человеческой души называется «ризами благодати», где термин «ризы» означает «что‑то постоянное». Таким образом, сотворенная благодать является «чем‑то сверхъестественным в душе».

Аквинат считает это изменение в человеческой природе основанием для человеческого оправдания. В человеческой природе произошло что‑то, что делает ее приемлемой для Бога. В то время как реформаторы считали, что основанием оправдания является милостивая благосклонность Божья, по которой грешники допускаются в божественное присутствие, Аквинат высказывался за необходимость наличия в процессе допущения в присутствие Божье посредника - риз благодати или «сотворенной благодати».

В период позднего средневековья идея о «сотворенной благодати» была подвергнута суровой критике. Вильям Оккам, вооруженный своим «лезвием», стремился исключить все излишние гипотезы из каждой области богословия. Ему казалось, что ризы благодати были совершенно излишни. Бог был вполне в состоянии принять грешника непосредственно, без какой‑либо промежуточной стадии или промежуточной сущности.

Принцип «Бог может непосредственно сделать то, что иначе могло быть сделано лишь опосредовано» привел Оккама к вопросу о необходимости сотворенной благодати. Его довод был столь убедительным, что к концу XV в. это понятие стало широко считаться дискредитированным. Благодать все больше стала пониматься как «милостивая благосклонность Божья» - то есть, божественное отношение, а не какая‑то субстанция.

Заслуги

Пелагианский спор привлек внимание к вопросу о том, является ли спасение наградой за хорошее поведение, или безвозмездным даром Божьим (раздел Пелагианский спор). Этот спор указал на важность прояснения того, что же означает термин «заслуга». И вновь, прояснение этого термина было сделано в средние века. Ко времени Аквината, следующие положения получили общее признание:

1. В юридическом смысле, люди не могут претендовать на оправдание. Спасение является актом божественной милости, в ходе которого грешникам дается возможность достичь чего‑то, что иначе было бы им недоступно. Предоставленное самому себе человечество не смогло бы достичь спасения. Мнение о том, что люди могут сами заслужить спасение, было отвергнуто как пелагианство.

2. Грешники не могут заслужить спасение, поскольку они не могут сделать ничего, что обязывало бы Бога наградить их верой или оправданием. Начало христианской жизни является делом одной лишь благодати. Однако, хотя благодать Божья действует на грешников, чтобы достичь их обращения, впоследствии она помогает им, чтобы привести к их росту в святости. А это сотрудничество приводит к заслугам, по которым Бог награждает нравственные поступки верующих.

3. Существует различие между двумя видами заслуг: конгруэнтными (сообразными) заслугами и заслуженными заслугами. Заслуженными заслугами являются заслуги, обоснованные нравственными действиями данного человека. Конгруэнтные заслуги основываются на щедрости Божьей.

Несмотря на общее согласие, в период позднего средневековья возник спор по поводу окончательных оснований заслуг, в ходе которого обозначились две соперничающие позиции. Этот спор иллюстрирует растущее влияние волюнтаризма в период позднего средневековья. Более старая позиция, которую можно назвать интеллектуалистской, была представлена такими авторами как Фома Аквинский. Аквинат высказывался в пользу прямого соответствия между нравственной и наградной ценностью поступка верующего. Божественный разум признает ценность, присущую этому поступку и соответственно его вознаграждает.

В противоположность этому, волюнтаристский подход, представленный Вильямом Оккамом, делал значительный акцент на божественной воле. Актом Своей божественной воли Бог определяет наградную ценность поступка. С точки зрения Оккама, интеллектуалистский подход ущемляет божественную свободу, поскольку на Бога накладывается обязанность соответствующим образом вознаграждать нравственный поступок.

Отстаивая божественную свободу, Оккам утверждал, что Бог должен быть свободен вознаграждать человеческий поступок так, как Он сочтет нужным. Таким образом, не существует прямой связи между нравственной и наградной ценностью человеческого поступка. С точки зрения своих критиков, Оккам разорвал связь между человеческим и божественным понятиями о справедливости - вопрос, к которому мы вернемся при рассмотрении вопроса о предопределении, в котором на первый план выступает божественная воля.

Теперь мы обратим наше внимание к великому спору, который охватил Церковь в период Реформации. В центре этого спора стояла доктрина об оправдании верой.

Доктрина об оправдании верой

В самом сердце христианской веры лежит идея о том, что люди, какими бы смертными и хрупкими они ни были, могут вступить в отношения с живым Богом. Как мы уже видели, эта идея выражена целым рядом метафор и образов, таких как «спасение» и «искупление», первоначально в Новом Завете (особенно в посланиях апостола Павла), а затем в христианских богословских рассуждениях, основанных на этих текстах. К периоду позднего средневековья, один из образов стал рассматриваться как особенно важный - образ оправдания.

Термин оправдание и глагол «оправдывать» стали обозначать «вступление в правильные отношения с Богом», или, возможно, «стать праведным в глазах Божьих». Доктрину об оправдании стали рассматривать как вопрос о том, что должен сделать отдельный человек, чтобы быть спасенным. Как указывают источники того периода, к этому вопросу стали все чаще обращаться на заре XVI в. Возникновение гуманизма вызвало особый интерес к сознанию отдельной личности и новое осознание человеческой индивидуальности.

Это повлекло за собой возобновление интереса к доктрине об оправдании - вопросу о том, как могут люди, как индивидуумы, вступить в отношения с Богом. Как может грешник надеяться на это? Вопрос этот больше всего интересовал Мартина Лютера как богослова и стал доминирующим на раннем этапе Реформации. Ввиду важности этой доктрины для данного периода, мы рассмотрим ее подробно, начиная с того, как ее решал Лютер.

Богословский прорыв Мартина Лютера

В 1545 г., за год до своей смерти, Лютер написал предисловие к 1-му тому полного собрания своих произведений на латинском языке, в котором описал, как он пришел к разрыву с современной ему Церковью. Совершенно очевидно, что это предисловие было написано с целью познакомить, рассказать о себе читателям, которые могли не знать, как он пришел к тем радикальным взглядам, которые были связаны с его именем. В этом «автобиографическом отрывке» (как он обычно называется) Лютер стремится дать этим читателям фоновую информацию о своем становлении как реформаторе.

Рассмотрев некоторые предварительные исторические вопросы и доведя свое повествование до 1519 г., Лютер обращается к описанию того, какие трудности возникли у него с понятием о «праведности Божьей»: «Я стремился понять Павла в его Послании к Римлянам. Но мешали мне в этом не столько замерзшие ноги, сколько одна фраза из 1-й главы: "В нем открывается правда Божья" (Рим. 1:17). Поскольку я ненавидел фразу "правда Божья", которую я был научен понимать как праведность, по которой Бог праведен и карает неправедных грешников. Хотя я вел безгрешную жизнь монаха, я чувствовал себя грешником, имеющим нечистую совесть перед Богом.

Не мог я и поверить, что угодил Ему своими делами. Вместо того, чтобы любить праведного Бога, в действительности я ненавидел Его… Я отчаянно стремился узнать, что имел ввиду Павел в этом месте. Наконец, размышляя днем и ночью над словами "В нем открывается правда Божья от веры в веру, как написано: "праведный верою жив будет", я стал понимать эту "правду Божью" как‑то, посредством чего праведный человек живет даром Божьим (верой); и это предложение "открывается правда Божья" как относящееся к пассивной праведности, по которой милосердный Бог оправдывает нас верой, как написано "праведный верою жив будет". Я сразу же почувствовал себя заново родившимся, как будто я вошел через открытые врата самого рая. С этого момента я увидел все Писание в новом свете… Теперь, ранее ненавидимую мною фразу "правда Божья" я стал любить и превозносить как сладчайшую из фраз, а это место из Павла стало для меня самими вратами рая».

О чем же говорит Лютер в своем знаменитом отрывке, в котором трепещет возбуждение открытия? Вполне очевидно, что его понимание фразы «правда Божья» радикально изменилось. В чем же состояла природа этого изменения.

Это изменение носит фундаментальный характер. Первоначально Лютер считал необходимым условием оправдания человеческие поступки, что‑то, что должен был сделать грешник для своего оправдания. Все более убеждаясь, благодаря чтению Августина, что это невозможно, Лютер мог истолковать «правду Божью» лишь как карающую праведность. Однако, в этом отрывке он рассказывает о том, как он открыл «новое» значение этой фразы - праведность, которую Бог дает грешнику. Иными словами, Бог Сам удовлетворяет необходимому предусловию, милостиво давая грешникам то, что им необходимо для оправдания. Полезной для понимания различий между этими двумя подходами является следующая аналогия (не использованная Лютером).

Предположим вы находитесь в тюрьме, и вам предлагается свобода при условии уплаты крупного штрафа. Это обещание реально - при условии, что вы удовлетворите этому предусловию, оно будет исполнено. Как мы отмечали ранее, Пелагий исходит из предпосылки, первоначально разделяемой и Лютером, что у вас есть необходимые средства, где‑то спрятанные. Поскольку ваша свобода стоит гораздо дороже, вам предлагается выгодная сделка. Поэтому вы платите штраф. Это не представляет никаких трудностей, если у вас есть необходимые средства.

Но Лютер все больше стал разделять взгляды Августина - что грешное человечество просто не обладает необходимыми средствами для удовлетворения этому предусловию. Возвращаясь к нашей аналогии, Августин и Лютер исходили из предпосылки, что, поскольку вы не обладаете необходимыми деньгами, обещание свободы имеет мало отношения к вашему положению. Поэтому, как для Августина, так и для Лютера, благая весть Евангелия заключается в том, что вам даны необходимые деньги, чтобы купить свою свободу. Иными словами, предусловию вместо вас удовлетворяет кто‑то другой.

Взгляд Лютера, который он описывает в своем автобиографическом отрывке, сводится к тому, что Бог христианского евангелия является не строгим судьей, который вознаграждает людей по их заслугам, а милостивым и милосердным Богом, который наделяет грешников праведностью в качестве дара. Исследователи Лютера единодушны в том, что эта решающая перемена произошла в его богословии оправдания приблизительно в 1515 г.

Лютер об оправдывающей вере

Центральное значение для мировоззрения Лютера имела доктрина об «оправдании одной верой». Идея об «оправдании» нам уже знакома. Что же понимается под фразой "одной верой"? Какова природа оправдывающей веры?

«Причиной того, что люди не понимают, почему оправдывает одна только вера, является то, что люди не знают, что такое вера». Этими словами Лютер привлекает наше внимание к необходимости тщательнее рассмотреть это обманчиво простое слово «вера». Можно выделить три положения, связанные с лютеровским пониманием идеи о вере, как имеющие особое значение в связи с его доктриной об оправдании. Каждое из этих положений было воспринято и разработано позднейшими авторами, такими как Кальвин, что указывает на то, что Лютер внес фундаментальный вклад в развитие мысли Реформации по этому вопросу. Этими положениями являются:

1. Вера имеет личный, а не чисто исторический характер.

2. Вера подразумевает уверенность в обещаниях Божьих.

3. Вера соединяет верующего с Христом.

Рассмотрим каждое их этих положений отдельно.

1. Вера - это не просто историческое знание. Лютер утверждает, что вера, довольствующаяся сознанием исторической достоверности Евангелий, не есть вера, которая оправдывает. Грешники вполне могут верить в достоверность исторических деталей Евангелий; но, сами по себе, эти факты недостаточны для истиной христианской веры. Спасительная вера предусматривает веру и уверенность в том, что Христос родился pro nobis, родился для нас лично, и для нас совершил дело спасения.

2. Веру следует понимать как «доверие» (fidicid). Понятие о доверии занимает видное место в концепции веры богословия Реформации, на что указывает мореходная аналогия, использованная Лютером. «Все зависит от веры. Человек, не имеющий веры, похож на того, кто должен пересечь море, но настолько боится, что не доверяет судну. Поэтому, он остается там, где он есть и не спасается, поскольку он не всходит на борт и не пересекает море». Вера это не просто уверенность в том, что что‑то истинно; это готовность действовать по этой вере, полагаясь на нее. Используя аналогию Лютера, можно сказать, что вера это не просто уверенность в том, что корабль существует - это готовность взойти на борт и довериться ему.

3. Вера соединяет верующего с Христом. Лютер ясно изложил этот принцип в своей работе «Свобода христианина» (1520), уже цитированной ранее в этой связи (в разделе «Вера и спасение» в гл. 5). Вера это не просто согласие с абстрактным набором доктрин, но союз между Христом и верующим. Это отклик всей личности верующего Богу, который, в свою очередь, приводит к реальному и личному присутствию Христа в верующем. «Знать Христа значит знать Его блага» - писал коллега Лютера по Виттенбергу Филипп Меланхтон. Вера открывает верующему как Христа, так и его блага, такие как прощение, оправдание и надежду.

Таким образом, доктрина об «оправдании верой» не означает, что грешник оправдывается лишь потому, что он верит. Это означало бы рассматривать веру как человеческое действие или поступок. Лютер настаивает на том, что Бог дает все необходимое для оправдания, так что грешнику остается лишь принять это. В оправдании люди пассивны, а активную роль играет Бог. Фраза «оправдание благодатью через веру» яснее выражает смысл этой доктрины: оправдание грешника основывается на благодати Божьей и получается через веру.

Доктрина об оправдании одной верой - это утверждение, что Бог делает все необходимое для спасения. Даже сама вера - дар Божий, а не человеческий поступок. Сам Бог удовлетворяет предусловию оправдания. Так, как мы уже видели, «правда Божья», - это не праведность, которая судит о том, удовлетворили ли мы предусловию оправдания, но праведностью, которая дается нам для того, чтобы мы могли удовлетворить предусловию.

Понятие о судебном оправдании

Одним из главных пунктов доктрины Лютера об оправдании верой является то, что отдельный грешник неспособен на самооправдание. Инициативу в оправдании проявляет Бог, давая все необходимые средства для оправдания грешника. Одним из этих средств является «правда Божья». То есть праведность, на основании которой оправдывается грешник является не его праведностью, а праведностью, данной ему Богом. Ранее, об этом говорил Августин - но Лютер придает этому утверждению несколько иной оттенок, который приводит к развитию концепции о «судебном оправдании».

Это построение понять непросто. В центре него стоит вопрос о местонахождении оправдывающей праведности. Как Августин, так и Лютер соглашались с тем, что Бог милостиво дает грешным людям праведность, которая оправдывает их. Где же находится эта праведность? Августин утверждал, что она - в самих верующих; Лютер настаивал на том, что она - вне их. Для Августина эта праведность внутренняя; для Лютера она внешняя.

С точки зрения Августина, Бог дает оправдывающую праведность грешнику таким образом, что она становится частью его личности. В результате, эта праведность, хотя и происходя извне грешника, становится частью его личности. С точки зрения Лютера, данная праведность остается вне грешника - она является «чуждой праведностью» (iustitia aliena). Бог рассматривает эту праведность, как будто бы она - часть личности грешника.

В своих лекциях 1515-1516 гг., посвященных Посланию к Римлянам, Лютер разработал идею о «чуждой праведности Христовой», приписываемой - но не сообщаемой - нам верой, как основании для оправдания. Особое значение имеют его комментарии на Рим. 4:7: «Святые всегда в своих глазах грешники, и поэтому всегда оправдываются внешне. Но лицемеры всегда праведны в своих глазах, и таким образом, внешне всегда суть грешники. Я использую термин "внутренне", чтобы показать, каковы мы в себе, в своих глазах, в своей оценке, и термин "внешне", чтобы показать, каковы мы перед Богом и в Его оценке. Поэтому, мы праведны внешне, когда мы праведны исключительно волей Божьей, а не сами по себе, или на основании своих дел».

Верующие праведны по причине чуждой праведности Христовой, которая приписывается им - то есть рассматривается, как если бы она принадлежала им по вере. Существенным элементом концепции веры Лютера является то, что она соединяет верующего с Христом. Оправдывающая вера, таким образом, позволяет верующему присоединиться к праведности Христа и на этом основании быть оправданными. Христиане, таким образом, «праведны в глазах милосердного Бога».

Благодаря вере, верующий облекается в праведность Христову, во многом таким же образом, указывает Лютер, как в Иез. 16:8 говорится о Боге, покрывающем Своими ризами нашу наготу. С точки зрения Лютера, вера представляет собой правильные (или праведные) отношения с Богом. Таким образом, грех и праведность сосуществуют; мы остаемся внутренне грешниками, но становимся праведными внешне, в глазах Божьих. Исповедуя в вере наши грехи, мы вступаем в правильные и праведные отношения с Богом. С нашей собственной точки зрения мы грешники, но с точки зрения Бога мы праведны.

Лютер не обязательно подразумевает, что это сосуществование греха и праведности постоянно. Христианская жизнь не статична, как если бы, грубо говоря, относительные количества греха и праведности оставались постоянными на всем ее протяжении. Лютер прекрасно понимает, что христианская жизнь динамична, поскольку верующий возрастает в праведности. Он имеет в виду, что существование греха не сводит на нет наш статус христианина.

Бог Своей праведностью заслоняет наш грех. Эта праведность - щит, под покровом которого мы можем бороться со своим грехом. Такой подход объясняет стойкость греха в верующих, в то же время объясняя постепенное преобразование верующего и будущее устранение греха. Чтобы быть христианином не обязательно быть полностью праведным. Грех не указывает на отсутствие веры, или неудачу со стороны Бога; напротив, он указывает на продолжающуюся необходимость поручить свою личность нежной заботе Бога. Таким образом, Лютер в своей знаменитой фразе объявляет, что верующий является «одновременно грешным и праведным» (simul iustus et peccator); праведным в надежде, но фактически грешным; праведным в глазах Божьих и в Его обещаниях, однако, грешником в реальности.

Эти идеи впоследствии разработал последователь Мартина Лютера Филипп Меланхтон, в результате чего появилась известная ныне доктрина о «судебном оправдании». Если Августин считал, что в оправдании грешник делается праведным, Меланхтон учил, что грешник считается праведным или объявляется праведным. С точки зрения Августина, «оправдывающая праведность» сообщается грешнику; по мнению Меланхтона, она приписывается ему.

Меланхтон провел четкое разграничение между событием объявления грешника праведным и процессом его становления в праведности, назвав первое оправданием, а последнее «освящением» или «возрождением». С точки зрения Августина это лишь различные аспекты одного и того же. По мнению Меланхтона, Бог объявляет божественный приговор - о том, что грешник праведен - в небесном суде (in foro divino). Этот юридический подход к оправданию породил термин «судебное оправдание».

Важность этого события заключается в том, что оно знаменует полный разрыв с учением, которое прежде существовало в Церкви. Начиная со времен Августина, оправдание всегда считалось относящимся как к событию объявления грешника праведным, так и к процессу становления в праведности. Концепция Меланхтона о судебном оправдании радикально отличается от этого понимания.

Поскольку она была впоследствии принята практически всеми крупными реформаторами, она стала с тех пор представлять главное отличие между протестантской и римско-католической церквами. Наряду с их разногласиями относительно того, как оправдывается грешник, существуют также разногласия относительно самого значения слова «оправдание». Как мы увидим ниже, Тридентский собор - окончательный ответ римско-католической церкви на вызов, брошенный протестантизмом - подтвердил взгляды Августина на природу оправдания и осудил взгляды Меланхтона как ошибочные.

Кальвин об оправдании

Модель оправдания, которой суждено было впоследствии взять верх в поздней Реформации, была сформулирована Кальвином в 1540-1550-е гг. Основной элемент его подхода можно свести к следующему. Вера соединяет верующего с Христом в «мистическом союзе». (Здесь Кальвин смягчает акцент Лютера на реальном и личном присутствии Христа в верующих, устанавливаемом через веру).

Этот союз с Христом имеет двоякий эффект, который Кальвин называет «двойной благодатью». Во-первых, союз верующего с Христом приводит непосредственно к его оправданию. Через Христа верующий объявляется праведным в глазах Божьих. Во-вторых, благодаря союзу верующего с Христом, а не из‑за его оправдания, начинается процесс уподобления верующего Христу через возрождение. Кальвин утверждает, что и оправдание, и возрождение - результаты союза верующего с Христом через веру.

Тридентский собор об оправдании

К 1540 г. Лютер стал известен всей Европе. Его произведения читались и осмысливались, с различной степенью одобрения, даже в высших церковных кругах в Италии. Нужно было что‑то делать, чтобы поддержать доверие к католической церкви в этом вопросе. Тридентский собор, созванный в 1545 г., начал процесс формулировки всеобъемлющего ответа Лютеру. Важное место в повестке дня занимала доктрина об оправдании. 6-я сессия Тридентского собора завершилась 13.01.1547 г. В Тридентском Декрете об Оправдании ясно изложено римско-католическое учение об оправдании. Критику собором доктрины Лютера об оправдании можно свести к 4-м следующим разделам:

1. Природа оправдания.

2. Природа оправдывающей праведности.

3. Природа оправдывающей веры.

4. Уверенность в спасении.

Рассмотрим каждый из этих вопросов в отдельности.

1. Природа оправдания. На своем раннем этапе, около 1515-1519 гг., Лютер склонялся к пониманию оправдания как процесса преобразования, в ходе которого грешник постепенно уподобляется Иисусу Христу через процесс внутреннего обновления. Однако, в своих позднейших работах, относящихся к середине 1530-х гг. и далее, вероятно под влиянием более юридического подхода Меланхтона к оправданию, Лютер стал склоняться к рассмотрению оправдания как объявления праведности, а не процесса становления в праведности. Он все больше стал рассматривать оправдание как событие, которое дополнялось отдельным процессом возрождения и внутреннего обновления через действие Святого Духа. Оправдание изменяет наружный статус грешника в глазах Божьих (coram Deo), в то время как обновление изменяет внутреннюю природу грешника.

Тридентский собор воспротивился этому взгляду и настойчиво отстаивал идею, первоначально связанную с Августином, о том, что оправдание является процессом возрождения и обновления в человеческой природе, который приводит к переменам как во внешнем статусе, так и во внутренней природе грешника. В 4-й главе Декрета дано следующее точное определение оправдания: «Оправдание грешника можно кратко определить как переход из состояния, в котором человек рождается потомком первого Адама, в состояние благодати и усыновления в число сынов Божьих через второго Адама, Спасителя нашего Иисуса Христа. Согласно Евангелию, этот переход не может состояться иначе, как через очищение возрождения, или стремление к этому, как написано: "Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божье» (Ин. 3:5).

Оправдание, таким образом, включает идею о возрождении. Это краткое утверждение усиливается в седьмой главе, которая подчеркивает, что оправдание «является не только отпущением грехов, но и освящением и обновлением внутренней личности через волевое принятие благодати и даров, посредством которых неправедный человек становится праведным».

Этот вопрос далее подчеркивается в 11-м каноне, в котором осуждаются все, кто утверждает, что оправдание происходит «либо исключительно приписыванием праведности Христовой, либо исключительно отпущением грехов, исключающими благодать и благотворительность… либо, что благодать, которой мы оправдываемся, является лишь доброй волей Бога».

Короче говоря, Тридентский собор сохранил средневековый взгляд, восходящий к Августину, согласно которому оправдание включает как событие, так и процесс - событие объявления праведности через труды Христа и процесс становления в праведности через внутренние дела Святого Духа. Реформаторы, такие как Меланхтон и Кальвин, разграничивали эти два вопроса, считая, что термин «оправдание» относится только к объявлению праведности; сопутствующий процесс внутреннего обновления, названный ими «освящением» или «возрождением», они считали богословски отдельным.

В результате началась путаница: католики и протестанты использовали одно и то же слово «оправдание» в двух совершенно различных значениях. Тридентский собор использовал термин «оправдание» для обозначения того, что с точки зрения протестантов описывалось двумя терминами «оправдание» и «освящение».

2. Природа оправдывающей праведности. Лютер делает акцент на том факте, что грешники сами по себе не обладают никакой праведностью. Они не имеют в себе ничего, что можно было бы считать основанием для милостивого решения Божьего об их оправдании. В лютеровской доктрине о «чуждой праведности Христовой» (iustitia Christi aliena) ясно сказано, что праведность, которая оправдывает грешников, находится вне их. Она приписывалась, а не сообщалась; она является внешней, а не внутренней.

Ранние критики Реформации следом за Августином считали, что грешники оправдываются на основании внутренней праведности, милостиво вложенной в их личность Богом. Сама эта праведность дается им в результате акта милости; она не есть что‑то, что можно заслужить. Однако, утверждали они, в людях должно быть что‑то, что позволило бы Богу оправдать их. Лютер отверг эту идею. Бог может оправдать людей непосредственно, а не через промежуточный дар праведности.

Тридентский Собор настойчиво отстаивал идею Августина об оправдании на основании внутренней праведности. Об этом совершенно ясно сказано в 7-й главе: «Единственной формальной причиной [оправдания] является праведность Божья - не та праведность, по которой Он Сам является праведным, но праведность, по которой Он делает праведными нас, так что когда Он наделяет нас ею, мы обновляемся духом ума нашего (Еф. 4:23), и не только считаемся праведными, но называемся и в действительности являемся праведными… Никто не может быть праведным, кроме как если Бог сообщит ему заслуги страстей Господа нашего Иисуса Христа, и это происходит в оправдании грешника».

Фраза «единственная формальная причина» требует пояснений. «Формальная» причина это прямая или самая непосредственная причина чего‑то. Тридентский собор, таким образом, утверждает, что прямой причиной оправдания является праведность, которой Бог милостиво наделяет нас - в отличие от более отдаленных причин оправдания, таких как «действенная причина» (Бог) «причина по заслугам» (Христос).

Следует также отметить использование слова «единственный». Одно из предложений по достижению согласия между католиками и протестантами, которое заняло особенно видное место на Регенсбургском диспуте 1541 г., заключалось в том, что следует признать 2 причины оправдания - внешнюю праведность (протестантская позиция) и внутреннюю праведность (римско-католическая позиция). Казалось, что компромисс имеет некоторое будущее. Но Тридентский собор не уделил ему должного внимания. Слово «единственная» использовано сознательно с целью исключения самой идеи о том, что существует какая‑либо другая причина. Единственной непосредственной причиной оправдания является внутренний дар праведности.

3. Природа оправдывающей веры. Доктрина Лютера об оправдании одной верой была подвергнута суровой критике. 12 канон, отвергая идею о том, что «оправдывающая вера является ни чем иным, как уверенностью в милосердии Божьем, которое ради Христа освобождает от греха», осуждает важнейший момент понятия Лютера об оправдывающей вере. Это отрицание доктрины Лютера об оправдании частично отражает отмеченную выше двусмысленность в связи со значением термина «оправдание». Тридентский собор был озабочен тем, что кто‑нибудь может подумать, будто можно быть оправданным - в том смысле как это понимал Собор - по вере, без необходимости покорности или духовного обновления. Собор, понимая «оправдание» и как начало христианской жизни, и как ее продолжение и рост, считал, что, по мнению Лютера, основанием всей христианской жизни является простая уверенность в Боге (без необходимости изменения или обновления грешника Богом).

Фактически, Лютер не имел в виду ничего подобного. Он утверждал, что христианская жизнь начинается через веру и только веру; благие дела следуют за оправданием, а не являются его причиной. Сам Тридентский собор готов был признать, что христианская жизнь начинается через веру, подходя, таким образом, очень близко к позиции Лютера. Как сказано в 8 гл. Декрета об Оправдании, «мы оправдываемся по вере, ибо вера является началом человеческого спасения, основанием и корнем всякого оправдания, без которой невозможно угодить Богу». Это видимо классический пример богословского недоразумения, основанного на спорном значении важного богословского термина.

4. Уверенность в спасении. С точки зрения Лютера, как и реформаторов в целом, можно быть уверенным в своем спасении. Спасение основано на верности Божьей Своим обещаниям милости; отсутствие уверенности в спасении означает сомнение в надежности и правдивости Божьей. Однако, это не обязательно должна быть полная уверенность, не обуреваемая сомнениями. Вера - это не то же, что уверенность; хотя богословское основание веры может быть надежным, человеческое восприятие этого основания и уверенность в нем могут колебаться.

Тридентский собор относился в доктрине реформаторов со значительным скептицизмом. В 9 главе Декрета об Оправдании, озаглавленной «Против тщетной уверенности еретиков», была подвергнута критике «безбожная уверенность» реформаторов. Хотя ни у кого не должны вызывать сомнения благость и щедрость Бога, реформаторы серьезно заблуждались, когда учили, что «никто не может быть прощен и оправдан без веры с определенностью, в то, что они прощены и оправданы, так как это прощение и оправдание достигается только по этой вере». Собор настаивал на том, что «никто не может с определенностью не подверженной ошибкам веры знать, получил ли он благодать Божью».

Тридентский собор считал, что реформаторы делают человеческую уверенность или смелость основанием для оправдания, так что оправдание оказывается зависящим от подверженного ошибкам человеческого убеждения, а не от благодати Божьей. Сами реформаторы, однако, считали, что они делают акцент на том, что оправдание зависит от обещаний Божьих; отсутствие уверенности в этих обещаниях было равносильно сомнению в надежности Божьей.

В настоящем разделе мы рассмотрели важность доктрины об оправдании для Реформации XVI в., когда эта доктрина стала предметом серьезных споров. Она остается спорным вопросом, хотя и в других условиях. Обратим наше внимание на некоторые направления в современных исследованиях Нового Завета, связанные с доктриной об оправдании.

Оправдание в современных исследованиях Нового Завета

В наше время развернулись бурные дебаты об отношении взглядов Павла и иудаизма I в. на оправдание, в центре которых стояли произведения Э. П. Сандерса. Через несколько лет после опубликования его первой работы «Павел и палестинский иудаизм» (1977) вышло в свет более значительное произведение «Павел, закон и еврейский народ» (1983). Работа Сандерса представляла собой требование переосмыслить наше понимание отношений Павла с иудаизмом. Сандерс отмечал, что произведения Павла слишком часто читались через взглядов призму Лютера.

Согласно интерпретации апостола Павла Лютером (которая, в отличие от взглядов Кальвина и Булингера, подчеркивает расхождение между законом и евангелием), Павел критикует совершенно ошибочную попытку иудейских законников получить благосклонность в глазах Божьих, добившись праведности через совершение добрых дел по закону. Этот взгляд, утверждает Сандерс, определял анализ таких лютеранских авторов, как Эрнст Кеземан и Рудольф Бультман. Эти ученые, возможно непроизвольно, читали Павла через эти лютеранские очки и поэтому не осознавали, что его следовало читать в его правильном историческом контексте иудаизма первого века.

По мнению Сандерса, палестинский иудаизм во времена Павла можно было охарактеризовать как форму «заветного номизма». Закон следует считать выражением завета между Богом и Израилем, и он рассчитан на то, чтобы четко и как можно точнее указать, какие формы человеческого поведения или отношения соответствуют смыслу этого завета. Праведность, таким образом определяется, как поведение или отношение совместимое с со званием исторического заветного народа Божьего. «Труды закона», таким образом, понимаются не как средство, благодаря которому евреи, как им казалось, могли получить доступ к завету (как указывал Мартин Лютер), поскольку они уже вступили в завет. Эти труды являются выражением того факта, что евреи уже принадлежали к заветному народу Божьему и исполняли свои обязательства по этому завету.

Э. П. Сандерс отвергал мнение о том, что «праведность, вытекающая из закона» является «достижением, позволяющим человеку требовать от Бога награды и отвергающим, таким образом, благодать». «Труды закона» понимаются как основание не для вступления в завет, а для поддержания этого завета. По словам Сандерса, «труды являются условием сохранения завета, однако, они не заслуживают спасения». Если Сандерс прав, то основные черты интерпретации Павла Лютером неверны и требуют радикального изменения.

В чем же, по мнению Сандерса, видел Павел различия между иудаизмом и христианством? Утверждая, что евреи никогда не верили в спасение по делам, или человеческими усилиями без посторонней помощи, в чем же Сандерс видел преимущество христианства над иудаизмом?

Настаивая, что неправильно считать иудаизм религией заслуг, а христианство религией благодати, Сандерс утверждает следующее. Иудаизм считает, что надежды иудейского народа на спасение основываются на его «статусе как заветного народа Божьего, который обладает законом», в то время как христиане верят в «лучшую праведность, основанную исключительно на участии во Христе верою». Павла, как и иудаизм, интересовал вопрос о вступлении в завет и пребывании в нем. Основное различие заключается в заявлении Павла о том, что евреи не имеют преимущественного положения; членство в завете открыто для всех, кто имеет веру во Христа и кто, таким образом, состоит в преемстве с Авраамом (Рим. гл. 4).

Анализ Сандерса важен не только потому, что он заставляет нас задавать трудные вопросы о взаимоотношениях Павла с его иудейским культурным фоном и отношениях между идеей об участии во Христе и оправданием. (Интересно отметить, что как для Мартина Лютера, так и Жана Кальвина идея об участии во Христе имеет центральное значение для их доктрин об оправдании, причем Кальвин делает оправдание следствием такого участия). Однако, прав ли он? Спор об этом вопросе продолжается, и вероятно продлится еще некоторое время. Однако, следующие положения представляются достаточно хорошо обоснованными для того, чтобы сейчас на них остановиться.

Во-первых, Сандерс достаточно туманен в вопросе о том, почему Павел убежден в превосходстве христианства над иудаизмом. Он представляет иудаизм заблуждением лишь потому, что он не является христианством. Они являются различными вариантами одного и того же завета. Но Павел, похоже, считает христианство далеко не простым вариативным отходом от иудаизма. Р. Г. Гандри является одним из целого ряда ученых, которые подчеркивают, что история вопроса о спасении не объясняет все, о чем говорил Павел, не говоря уже о страстности, с которой он это говорил.

Во-вторых, Сандерс утверждает, что как Павел, так и иудаизм считают труды принципом пребывания в спасении через завет. Однако, Павел считает добрые дела свидетельством, а не средством. Иными словами, они являются демонстрацией того факта, что верующий находится в завете, а не средством для поддержания этого завета. Человек входит в сферу завета через веру. Здесь присутствует радикально новый элемент, который не так легко согласуется с существующими иудейскими идеями, как это кажется Сандерсу. Э. П. Сандерс вполне может быть прав, считая, что добрые дела являются одновременно условием и признаком участия в завете. Однако, Павел считает веру необходимым и достаточным условием и признаком принадлежности к завету, причем дела (в лучшем случае) - лишь признаки принадлежности к завету.

В-третьих, Сандерс склонен рассматривать доктрину Павла об оправдании в несколько отрицательном свете, как ставящую под сомнение понятие о национальной этнической избранности. Иными словами, доктрина Павла об оправдании бросает скрытый вызов понятию о том, что Израиль имеет особые религиозные права в связи со своей национальной принадлежностью. Однако, Н. Т. Райт утверждает, что доктрина Павла об оправдании должна рассматриваться в положительном свете как попытка переосмысления вопроса о том, на кого распространяются обещания, данные Богом Аврааму. Согласно таким подходам, Павел по-новому определяет то, как наследие Авраама отделяет язычников от закона.

Доктрина о предопределении

Обсуждая ранее в настоящей главе, природу благодати, мы отмечали близкую связь между «благодатью» и «милостью». Бог не обязан наделять кого‑то благодатью, как если бы это был товар, служащий наградой за добрые дела. Благодать - это дар, как неустанно подчеркивал Августин. Однако, такой взгляд на благодать теснейшим образом связывает эту проблему с доктриной предопределении, которая часто считается одним из наиболее загадочных и таинственных сторон христианского богословия. Для исследования того, как эта связь возникла, рассмотрим некоторые аспекты богословия Августина, а затем перейдем к рассмотрению того, как доктрина о предопределении, излагается и трактуется богословием Реформации.

Августин Гиппонийский

Благодать - это дар, а не награда. Этот взгляд имеет для Августина основополагающее значение. Если благодать - награда, то люди могут купить свое спасение ценой добрых дел. Они могут заслужить свое искупление. Однако, это с точки зрения Августина полностью противоречит тому, как доктрина благодати звучит в Новом Завете. Утверждение дарственного характера благодати представляло собой защиту от ложных теорий спасения. Мы уже достаточно подробно рассмотрели то, как Августин понимает благодать, и нет необходимости далее останавливаться на этом вопросе.

Взгляды Августина во многом заслуживают похвалы. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что они имеют свою теневую сторону. По мере обострения пелагианского спора, все четче вырисовывались негативные аспекты его доктрины о благодати. Ниже мы попытаемся рассмотреть некоторые из этих аспектов.

Если благодать - дар, то Бог свободен давать ее или не давать на основании любых внешних соображений. Если она предлагается на основании какого‑то из этих соображений, то она перестает быть даром - она становится наградой за конкретный поступок или отношение. Благодать, по мнению Августина, является милостивой лишь в том случае, если она - дар, отражающий свободу дающего. Но дар не дается всем. Он имеет выборочный характер. Благодать дается лишь некоторым. Защита Августином идеи о «милостивом Боге», основанная на его вере в то, что Бог должен быть свободен давать или не давать благодать влечет за собой признание частичности, а не всеобщности благодати.

Если связать этот взгляд с доктриной Августина о грехе, становятся понятны все его следствия. Все человечество запятнано грехом и не может вырваться из его плена. Освободить человечество может лишь благодать. Но благодатью наделяются не все; она дается лишь некоторым людям. В результате, спасены будут лишь некоторые - те, кому дана благодать.

Августин подчеркивает, что это не означает, что некоторые люди предопределены к осуждению. Это означает, что из всей массы падшего человечества Бог избрал некоторых. Эти избранные действительно предопределены к спасению. Остальные, согласно Августину, активно не предопределены к осуждению; они лишь не избраны к спасению. Августин склонен (хотя и не всегда последователен в этом отношении) считать предопределение чем‑то активным и положительным - осознанное решение Божье об искуплении. Однако, как указывали его критики, это решение искупить одних означает также решение не искупать других.

Этот вопрос всплыл с новой силой в ходе разразившегося в IX в., великого спора о предопределении, в ходе которого бенедиктинский монах Годескальк из Орбе (ок. 804 - ок. 869, известный также как Готтшалк) разработал доктрину о двойном предопределении, аналогичную той, что позже стала ассоциироваться с Кальвином и его последователями. Следуя с неумолимой логикой выводам, вытекающим из его утверждения о том, что Бог предопределил некоторых к вечному осуждению, Годескальк указывал, что нельзя говорить, что Христос умер за таких людей; если Он действительно умер за них, то Его смерть была тщетна и не изменила их участи.

Колеблясь по поводу следствий этого утверждения, Годескальк высказал предположение что Христос умер лишь ради избранных. Сфера Его искупительных трудов ограничивалась лишь теми, кто был предопределен воспользоваться плодами Его смерти. Большинство авторов IX в. отнеслись к этому утверждению с недоверием, однако, ему суждено было возродиться в позднем кальвинизме.

Жан Кальвин

Часто считается, что Кальвин сделал доктрину о предопределении центром своей богословской системы. Но внимательное прочтение его «Наставлений» опровергает это часто повторяемое суждение. Он уделяет изложению этой доктрины в своей работе всего 4 главы (кн. III, гл. 21-24). Кальвин понимает предопределение как «вечный указ Божий, в котором Он изъявляет Свою волю в отношении каждого человека. Ибо Он не создал каждого в равных условиях, но определил жизнь вечную одним и вечное осуждение другим». Говоря о предопределении, в одном месте Кальвин называет его «ужасным указом»: «Я признаю, что этот указ ужасен (horribile)". Но использованное здесь латинское слово лучше переводить как "устрашающий". Французский перевод этого места, сделанный самим Кальвином в 1560 г. гласит: "Я признаю, что этот указ должен устрашать нас» (doit nous epouvanter).

Место рассуждений Жана Кальвина о предопределении в издании 1559 г. его «Наставлений» само по себе имеет значение. Они следуют за его рассуждениями о доктрине благодати. Лишь после изложения великих тем этой доктрины - таких так оправдание верой - Кальвин обращается к рассмотрению таинственного и запутанного вопроса о предопределении. Логически, предопределение должно бы предшествовать такому анализу; в конце концов, предопределение является основанием избрания конкретного человека, и, следовательно, его последующего оправдания и освящения. И все же Жан Кальвин отказывается подчиниться канонам подобной логики. Почему?

Кальвин начинает свой анализ предопределения с рассмотрения наблюдаемых фактов. Некоторые верят евангелию. Некоторые не верят. Основная цель доктрины о предопределении - объяснить, почему некоторые люди откликаются на евангелие, а другие нет. Это - попытка объяснения всего разнообразия человеческих откликов на благодать. Предопределение, согласно Кальвину, следует рассматривать как размышления над данными человеческого опыта, истолкованного в свете Писания, а не как нечто, выведенное на основе априорных идей, касающихся божественного всемогущества. Вера в предопределение сама по себе не догмат веры, а конечный итог основанных на Священном Писании размышлений о том, как благодать воздействует на людей в свете загадок человеческого опыта.

Следует подчеркнуть, что это не является богословским нововведением. Кальвин не вводит в сферу христианского богословия ранее неизвестное понятие. Многие богословы периода позднего средневековья, особенно авторы «современной августинианской школы» (раздел «Схоластика» в гл. 2), такие как Григорий Риминийский и Гуголино Орвиетский, учили доктрине об абсолютном двойном предопределении - что Бог выделяет некоторых для вечной жизни, а других для вечного осуждения, без каких‑либо ссылок на их заслуги или проступки. Их участь полностью зависит от воли Божьей, а не от каких‑либо особенностей их личности. Вполне возможно, что Кальвин активно заимствовал этот аспект позднесредневекового августинианства, которое действительно имеет большое сходство с его собственным учением.

Предопределение отнюдь не занимает центрального положения в построениях Кальвина. Это - вспомогательная доктрина, стремящаяся прояснить загадочный аспект следствия проповеди евангелия благодати. Однако, по мере того как последователи Кальвина стремились развить и видоизменить его учение в свете новых интеллектуальных достижений, изменения в структуре его богословия, вероятно, стали неизбежны (если такой потенциально предопределяющий образ мысли простителен). В следующем разделе мы исследуем то понимание предопределения, которое приобрело влияние в кальвинизме после смерти Кальвина.

Ортодоксальный протестантизм

Нельзя сказать, что Жан Кальвин разработал «систему» в строгом понимании этого слова. Религиозные идеи Кальвина, представленные в его «Наставлениях» 1559 г., организованы систематически на основании педагогических соображений; они не выводятся на основании какого‑либо ведущего умозрительного принципа. Кальвин считал толкование Библии и систематическое богословие по существу одним и тем же и отказывался проводить между ними разграничение, которое стало обычным после его смерти. Но интерес к методу вновь возник после смерти Кальвина. Вопрос о правильной исходной точке богословских размышлений стал вызывать все большие споры.

Именно это стремление к установлению логической исходной точки для богословия позволяет нам понять то значение, которое стали уделять доктрине о предопределении в богословии Реформации. Кальвин сосредотачивался на конкретном историческом явлении Иисуса Христа, а затем переходил к рассмотрению его следствий (то есть, используя правильную терминологию, подход Кальвина является аналитическим и индуктивным). В отличие от этого, Теодор Беза - позднейший последователь Кальвина - начинает с общих принципов и переходит к выводу их следствий для христианского богословия (то есть, его подход является дедуктивным и синтетическим).

Какие же общие принципы использует Т. Беза в качестве логической исходной точки для своей богословской систематизации? Он основывает свою систему на божественном указе об избрании - то есть, на божественном решении избрать одних людей для спасения, а других для осуждения. Все остальное богословие занимается исследованием следствий этих решений. Доктрина о предопределении, таким образом, приобретает статус управляющего принципа.

Следует отметить одно важное следствие такого хода мысли - доктрину об «ограниченном или особом искуплении» (Термин «искупление» часто используется для обозначения «благ, вытекающих их смерти Христа»). Рассмотрим следующий вопрос. За кого умер Христос? Традиционный ответ на этот вопрос имеет следующий вид: Христос умер за всех; но, хотя Его смерть достаточна для искупления всех, она эффективна лишь для тех, кто признает ее искупительное действие. Эта доктрина вызывала большое неудовольствие сторонников арминианства, к которому мы вскоре обратимся.

Но прежде чем сделать это, следует рассмотреть идею о «кальвинизме пяти пунктов». Этот термин обозначает 5 центральных принципов сотериологии Реформации (то есть, понимания искупления, связанного с авторами-кальвинистами), четко сформулированных на Дортском синоде (1618-1619):

1) абсолютная греховность человеческой природы;

2) безусловное избрание, заключающееся в том, что назначение человека предопределяется не на основании каких‑либо предвиденных заслуг, качеств или достижений;

3) ограниченное искупление, заключающееся в том, что Христос умер лишь для избранных;

4) несомненная благодать, посредством которой избранные призываются и искупаются;

5) сохранность святых, заключающаяся в том, что те, кто воистину предопределен, не могут изменить своего призвания.

В среде сторонников кальвинизма разгорелся серьезный спор по поводу логического порядка «указов об избрании». В этом споре педантов, который часто становился символом богословского обскурантизма, можно выделить две классические позиции.

1. Сторонники инфралапсарианства, группировавшиеся вокруг Франциска Турреттини (1623-1687), указывали, что избрание предполагает падение человечества. Указы об избрании направлены к человечеству как «массе падших» (massa perditions). Иными словами, божественное решение о предопределении одних к избранию, а других к осуждению - это отклик на грехопадение. Объектом этого решения являются падшие люди.

2. Сторонники супралапсарианства, выразителем взглядов которых был Т. Беза, считали, что избрание предшествовало грехопадению. Здесь, объектом божественного указа о предопределении является человечество до грехопадения. Грехопадение, таким образом, рассматривается как средство осуществления указа об избрании.

Следует отметить и третью позицию, связанную главным образом с Моисеем Амиро (1596-1664) и кальвинистской академией в Сомюре (Франция). Эта позиция, часто называемая «гипотетическим универсализмом», не пользовалась особым влиянием в кальвинизме.

Арминианство

Арминианство названо по имени Якова Арминия (1560-1609), который выступал против доктрины Реформации о частичном искуплении. По его убеждению, Христос умер за всех, а не только ради избранных. После Дортского синода подобные взгляды были приняты у голландских деятелей Реформации, что привело к опубликованию в 1610 г. «Увещеваний».

В них утверждался всеобщий характер и границы трудов Иисуса Христа: «Своим вечным и неизменным указом во Христе Бог, еще до существования мира определил избрать из падшего и греховного человечества к жизни вечной всех тех, которые через божественную благодать верят во Христа и пребывают в вере и послушании… Спаситель мира Христос умер для всех и каждого человека и, благодаря Своей крестной смерти, достиг примирения и прощения для всех, но таким образом, что этим могут пользоваться лишь верные».

Идея о предопределении таким образом сохраняется: но ее отправные точки радикально изменяются. В то время как Дортский синод понимал предопределение как дело индивидуальное, арминиане понимали его коллективно: Бог предопределил, что конкретная группа людей - а именно те, кто верят в Иисуса Христа - будет спасена. Своей верой люди удовлетворяют предопределенному условию спасения.

Арминианство вскоре достигло значительного влияния в евангелистском христианстве XVIII в. Несмотря на противодействие Джорджа Уайтфилда, который придерживался более кальвинистких взглядов, Чарльз Уэсли (1707-1788) настойчиво внедрял арминианство в методистской церкви. Например, в его гимне «Позволит ли Иисус умереть грешнику?» настойчиво утверждается доктрина о всеобщем искуплении человечества:

Любовь Твоя пусть сердце мне крепит,
Любовь, которая всех грешников живит,
Чтобы любая падшая душа
Вкусила благодать, которая меня нашла,
И всяк со мною мог бы подтвердить
Предвечную любовь,
Какой лишь Ты один мог возлюбить.

В XVIII в. эти взгляды достигли большого влияния и в Северной Америке: в произведениях Джонатана Эдвардса часто указывается на несостоятельность и недостатки его арминианских оппонентов.

Карл Барт

Одной из наиболее интересных черт богословия Барта является то, как оно взаимодействует с богословием периода ортодоксального протестантизма. Именно серьезность, с которой Барт относится к произведениям этого периода, частично объясняет использование в отношении общего подхода Барта термина «неоортодоксия». Особый интерес представляет рассмотрение Бартом доктрины Реформации о предопределении, поскольку это показывает, как он может заимствовать традиционные термины и придавать им радикально новое значение в контексте своего богословия.

Подход Барта к предопределению («Церковная догматика», т. 2, ч. 2) основывается на двух главных посылках:

1. Иисус Христос - выбирающий Бог.

2. Иисус Христос - избранный человек.

Эта христологическая ориентация предопределения сохраняется на протяжении всего анализа этой доктрины. «В своей наиболее простой и всеобъемлющей форме доктрина о предопределении состоит в утверждении, что божественное предопределение представляет собой избрание Иисусом Христом. Но концепция избрания имеет двоякое отношение - она относится к избирающему и к избранному». Так что же предопределил Бог? Ответ Карла Барта на этот вопрос состоит из нескольких компонентов, из которых особое значение имеют следующие:

1. «Бог избрал быть другом и партнером человека». Своим свободным и суверенным решением Бог избрал вступить в отношения с человеком. Таким образом, Барт утверждает божественное расположение к человеку, несмотря на его греховность и падшесть.

2. Бог избрал показать это расположение, отдав Христа во искупление человечества. «Согласно Библии именно это произошло в воплощении Сына Божьего, в Его смерти и страстях, и в Его воскресении из мертвых». Сам акт искупления человечества - выражение божественной самоизбранности быть искупителем падшего человечества.

3. Бог избрал полностью взять на Себя боль и цену искупления. Бог избрал принять крест Голгофы в качестве царского престола. Бог избрал принять участь падшего человечества, особенно в его страданиях и смерти. Чтобы искупить человечество Бог избрал путь Самоуничижения и Самоунижения.

4. Бог избрал снять с нас негативные аспекты Своего суждения. Бог оставляет Христа, чтобы мы не были оставлены. То темное в предопределении, что должно было бы, утверждает Барт, быть уделом падшего человечества, направляется на Христа, Бога избирающего и избранного человека. Бог пожелал понести «отвержение, осуждение и смерть», которые являются неизбежными следствиями греха. Таким образом, «отвержение не может более стать уделом человечества». Христос понес то, что должно было бы понести греховное человечество, чтобы ему никогда не нужно было нести это.

«Если предопределение и содержит НЕТ, то это НЕТ не сказано человеку. Если оно влечет исключение и отвержение, то это не исключение и отвержение человека. Если оно направлено на осуждение и смерть, то это не осуждение и смерть человека».

Карл Барт, таким образом, исключает любое понятие о «предопределении человека к осуждению». Единственно, Кто предопределен к осуждению, это Иисус Христос, Который «извечно пожелал пострадать за нас».

Следствия этого подхода ясны. Несмотря на то, что представляется обратное, человечество не может быть осуждено. В конечном итоге, благодать восторжествует, даже над неверием. Доктрина Барта о предопределении устраняет возможность отвержения человечества. Так как Христос понес наказание и боль отвержения Богом, это никогда не может вновь стать уделом человечества. Вместе с ее характерным акцентом на «победе благодати», доктрина Барта о предопределении указывает на всеобщее восстановление и спасение человечества - позиция, которая вызвала значительную критику со стороны авторов, которые в целом сочувственно относились к его общей позиции.

Пример такого критика - Эмиль Бруннер: «Что означает утверждение, что "Иисус является единственным по-настоящему отвергнутым человеком" для положения человечества? Очевидно вот что: "Не существует возможности осуждения. Решение уже было принято в Иисусе Христе для всего человечества. Не имеет значения, знают люди об этом или нет, верят ли они в это или нет. Они похожи на людей, которым кажется, что они погибают в штормящем море. Но в действительности они находятся не в море, где можно утонуть, а на мелководье, где утонуть нельзя. Они не знают об этом».

Предопределение и экономика: тезис Вебера

Одной из наиболее привлекательных сторон акцента, который кальвинизм делает на предопределении является его воздействие на взгляды людей, верящих в это предопределение. Особое значение имеет вопрос об уверенности: как может верующий узнать, что он среди избранных. Хотя Кальвин подчеркивает, что дела основанием для спасения не являются, он, тем не менее, дает понять, что они есть некое основание для уверенности. Дела можно считать «свидетельством того, что Бог обитает и царствует в нас».

Верующие не спасаются своими делами; их спасение проявляется в делах. «Благодать добрых дел… показывает, что дух усыновления дан нам». Это стремление видеть в делах свидетельство избранности можно считать первоосновой, вокруг которой формируется этика дел, имеющая яркий наставительный оттенок: благодаря деятельности в миру, верующий может успокоить свою встревоженную совесть тем, что он находится среди избранных.

Волнение по поводу вопроса об избранности впоследствии стало отличительной чертой кальвинистской духовности, и, как правило, кальвинистские проповедники и духовные писатели уделяли ему большое внимание. Однако, основополагающий ответ всегда оставался одним и тем же: верующий, совершающий добрые дела, действительно является избранным. Теодор Беза говорит об этом следующим образом: «Именно по этой причине Св. Петр призывает нас посредством добрых дел убедиться в своем призвании и избранности. Дело не в том, что они являются причиной нашего призвания и избранности… Но, поскольку добрые дела служат для нашей совести свидетельством того, что Иисус Христос обитает в нас, то, следовательно, мы не погибнем, будучи избранными к спасению».

И вновь мы находим ту же мысль: дела свидетельствуют о спасении, но не являются его причиной; они являются следствием спасения, а не его предусловием. Посредством апостериорных рассуждений верующий может прийти к выводу о своей избранности по ее следствиям (добрым делам). Наряду с прославлением Бога и проявлением благодарности верующего, подобные человеческие нравственные действия играют для встревоженной христианской совести жизненно важную психологическую роль, уверяя верующего, что он действительно избран.

Эта идея часто излагается в виде «практического силлогизма», довода, построенного по следующей модели: «Все, кто избраны, проявляют определенные признаки, являющиеся следствиями этого избрания. Я проявляю эти признаки - следовательно, я нахожусь среди избранных».

Этот syllogismus practicus, таким образом, усматривает основание для уверенности в избранности в наличии в жизни верующего «определенных признаков». Таким образом, существует сильное психологическое стремление доказать себе и всему миру свою избранность проявив ее признаки - среди которых искреннее желание служить Богу и прославлять Его, трудясь в мире. Именно это стремление, как утверждает социолог Макс Вебер, стоит за возникновением в кальвинистских обществах капитализма.

Популярная версия тезиса Вебера гласит, что капитализм стал непосредственным результатом протестантской Реформации. Такое заявление представляется исторически неправдоподобным и, в любом случае, это не то, что хотел сказать Вебер. Он подчеркивал, что он «не имеет никакого намерения поддерживать столь глупый и доктринерский тезис, что дух капитализма… мог возникнуть лишь в результате определенного воздействия Реформации. Факты о том, что определенные важные формы капиталистической деловой организации были известны значительно раньше Реформации, являются сами по себе достаточным опровержением подобного утверждения».

Макс Вебер утверждал, что в XVI в. возник новый «дух капитализма». Объяснений требует не столько капитализм, сколько «конкретная форма капитализма».

Протестантизм, утверждает Вебер, выработал психологические предусловия, существенные для развития современного капитализма. Действительно, Вебер усмотрел основополагающий вклад кальвинизма в том, что он, являясь системой веры, выработал определенные психологические импульсы. Вебер делал особый акцент на понятии о «призвании», которое он связывал с кальвинистской идеей о предопределении. Кальвинисты, уверенные в своем личном спасении, смогли включиться в мирскую деятельность без серьезных волнений по поводу влияния ее на спасение. Стремление доказать свою избранность привело к активному стремлению к мирскому успеху - успеху, который, как указывают историки, не замедлил последовать.

В наши задачи не входит критическое исследование тезиса Вебера. Одни его считают полностью дискредитированным; в другие продолжают его разделять. Мы стремимся лишь отметить, что Вебер правильно указал, что религиозные идеи могут оказать мощное экономическое и социальное воздействие на формирование современного уклада жизни в Европе. Сам факт того, что Вебер утверждал, что религиозная мысль Реформации могла придать стимул развитию современного капитализма, является мощным свидетельством необходимости изучать богословие, чтобы правильно понять историю человечества. Он также указывает на то, что такие явно абстрактные идеи, как предопределение, могут оказать вполне конкретное воздействие на историю!

В настоящей главе был сделан краткий обзор обширнейшего материала, связанного с христианским пониманием человеческой природы, греха и благодати. Исследована была лишь небольшая часть споров, проходивших в христианстве. Тем не менее, были отмечены основные вехи, которые продолжают играть важную роль в современных дискуссиях об этих вопросах.

Вопросы к двенадцатой главе

1. Кратко опишите основные вопросы, вокруг которых вращался пелагианский спор.

2. Почему Августин верил в первородный грех?

3. Представьте себе, что вы объясняете идею о благодати человеку, не имеющему богословского образования, с ограниченным интервалом фиксации внимания. Что бы вы могли сказать об этой идее в 200 или менее словах?

4. Мартин Лютер ассоциируется с доктриной об «оправдании одной верой». Что он имел в виду под этим? Каковыми были другие альтернативы, которые он отверг?

5. «Если вы не предопределены, так станьте предопределенным». Как подобный взгляд связан с тезисом Макса Вебера о происхождении капитализма?