Бытие настоящей книге псалмов, говоря вообще, дал пророк Давид, отрок Божий, как именует его сам Бог: «и защищу город сей ради меня и Давида отрока моего» (4Цар. 20:6), отец Сына Божия по плоти, как сказано: «книга родства Иисуса Христа Сына Давидова» (Мф. 1:1). А чтобы в кратких словах заключить другие частные его названия, скажем так: отец книги сей есть Давид, который один после Авраама был отцем народов, – наш собственный Орфей – певец; первый краснописец добродетелей; – Давид, первый провозвестник трех лиц в едином Божестве, пастырь и отличный воин, пророк и вместе царь, – Давид, сделавшийся сердцем, языком и пером первого Царя – Царя неба, снискавший все добродетели, которые делают человека Богом и относятся к человеку. [1]
Сей по истине великий Давид был сын Иессея, – младший прочих братьев своих, не видный собою, но прекрасный по душе и божественными дарами богаче и разнообразнее всех военачальников, пророков и законодателей; кротчайший по духу и добрейший по природе, мужественнейший душею и крепчайший телом; сам в себе начальнейший, а для других общительнейший, самого высокого и вместе самого скромного и простого образа мыслей и в то же время самого многообразного, приятный нравом, быстрый в слове, великий умом, восторженный в созерцании существ и особенно в созерцании Бога, самонаученный и Богонаученный, всецело весь орудие Духа. Но минуя прочие совершенства его, скажу в похвалу его только о двух – мудрости и мужестве его.
О мудрости своей глубокомысленнее и яснее всякого говорит сам Давид: «руки мои сделали орган, и персты мои устроили псалтирь» (в псалме: «Я был меньший между братьями моими»). Так мудрость есть не что иное, как гармония слов и дел. Да и между словесными науками наука стройности есть самый лучший и высший предмет философии; потому что она соглашает и себя и все части красоты философии как с собою, так и одну с другою, есть согласие, или сходство во всем. И так, кто чувствует в себе знание стройности, тот, говоря другими словами, чувствует в себе созерцание всего сущего. Давид руки и силу своего делания употребил на орган, а персты и знание стройности – на псалтирь; потому что орган проще и грубее, а псалтирь искуснее и тоньше и следовательно требует тончайшего знания. В высшем смысле под руками мы должны разуметь деятельную добродетель, которая составляет, как бы орган, добродетельную, стройную и согласную сама с собою жизнь, а под перстами – умозрительнейшие начала и причины, как составляющие в виде псалтири, умственный суд разума, который получает свыше от божественной благодати вдохновение и (как бы) бряцание, и при помощи высшего начала, т.е. Св. Духа, составляет песни.
В другой части псалмов он же говорит: «то, что было неизвестно и сокрыто в мудрости твоей, Ты открыл мне» (Пс. 50:8). Удивительная похвала! Царь-пророк показывал сими словами, что он имел не только знание видимых тварей, но и разумение неизреченных тайн, какова та, что Бог есть Троица и единица, что Сын Божий имел быть человеком. Опять в другом месте говорит: «более всех Ты умудрил меня твоею заповедью» (Пс. 118:98); а это он говорит о деятельной своей добродетели, по которой он имел первенство пред другими. Но этого довольно о мудрости Давида.
О мужестве он также свидетельствует сам: «изыдох в сретение иноплеменнику» (филистимлянину) «и проклят мя идолы своими: аз же исторгнув меч от него, обезглавих его, и отях поношение от сынов израилевых» (Пс. 151, 1Цар. 17:43). Заметь, читатель, не только мужество Давида, но и гораздо больше, кротость и смирение. Вместо того, чтобы сказать здесь о многом и о великом, что могло бы составить похвалу ему, т.е. о множестве иноплеменных врагов, о дерзости их, вооружении, военном искусстве и приготовлении, о наглости оного великана, или лучше слона, об опытности, мужестве, величине тела его, робости иудеев, беспокойстве народа, недоумении самого царя, Саула; вместо того, чтобы сказать, что страшились филистимлянина Голиафа все, и вожди и воины, и молодые и старые, и что он хотя был моложе всех по возрасту, малого роста, без всякого оружия и неопытен в бранях, вышел однако против врага смело, почитая его не более, как мертвым, высоким столбом, столь великого зверя победил самым легким образом и его собственным мечем отнял голову от тела, и таким образом рассеял всякий страх иудеев, прекратил вопль и спас как войско, так и царя, гробы предков, законы отеческие, храмы родителей и всякий род и возраст, хотя, говорю, столь многое и великое мог сказать в похвалу свою, Давид, не смотря на сие, по своей скромности, не произнес ничего великого, но самым кротким и смиренным образом рассказывает о мужественном единоборстве своем с Голиафом.
Таких однакож совершенств и столь великий Давид (не стану распространять слова подробным повествованием о каждом из великих его дел) уничижается самим отцом своим в начале – Иессеем (ибо он смотрел на одну только видимую телесную малость Давида), низводится в должность пастыря овец и пастыря не совершенного, но весьма несовершенного, – ходившего в след дойных и рождавших овец, что составляет занятие несовершенных и весьма малых пастырей. Столько-то отец Давида унизил его! Но Бог усыновляет его свыше, и как царского сына поставил прежде в таком состоянии, в котором он мог над бессловесными животными изучиться пастырству или науке царя, которую после он имел употребить в действие над людьми. Он наперед упражнял его в бодрствовании, в сражении, в терпении опасностей за стадо, в противоборствовании львам, медведицам, хищникам, голоду, холоду, зною, предшествовать стаду, выводить на пастбища, под тень, к источникам, к рекам, равным образом сзывать и сгонять в одно место посредством жезла, голоса, пения, рожка; развлекать и устрашать; назначать образ жизни, предохранять от опасностей и лечить; и целью всего этого было, чтоб овцы оказались откормленным, здоровыми и бодрыми. Но зачем долго откладывать? По прошествии малого времени приходит пророк Самуил в дом Иессея для помазания Давида в цари. Требуется на лице имевший быть помазанником. Входит лик других детей Иессея, многочисленный, красивый, блистательный. Поднимается на них рог с елеем, но Бог его поднимает выше, и их не одобряет, соответственно тому, как Иессей не одобрял Давида, уничижая уничижавшегося. За сим представляется и он, и тотчас помазывается в царя и пророка, елеем из рога и елеем Духа. А это было образом Христа Спасителя, который после помазан Богом в царя по человечеству. Что ж после этого? Наступает война с филистимлянами, война страшная, тяжелая; расстроились дела, как у царя, так и у народа. Но является сам освободитель, пророк вместе и царь. Снова на него не обращают внимания, снова отвергают его и снова он превосходит своим терпением братьев своих, ответом – Саула, мужеством – Голиафа и всех вместе, тех, которые были прежде его и тех, которые были после него, – этим безмерным исполинским сражением. И один спасает, явившись для всех и за всех, и больше всех. Что же потом? Давид советуется с Саулом, вместе сражается и вместе с ним побеждает врагов, или лучше сказать сам восполняет недостатки Саула, и чувственных врагов побеждает оружием, а мысленного врага, т.е. демона, угнетавшего Саула, стройною песнею духа, венчается, прославляется всеми и более всех делается предметом песни и похвалы в устах жен; превозносится и прославляется от всех и над всеми; женщины поют ему песни: «поразил Саул тысячами своими, а Давид десятью тысячами» (1Цар. 18:7). За сие снова подвергается зависти, снова преследуется, скрывается, окружается и сам окружающего окружает; не пользуется случаем отмстить Саулу; не заботится об окончании войны; не мстит врагу, но даже помогает ему, убегая и боясь не того, чтобы самому не потерпеть чего-нибудь дурного, но того, чтобы не сделать Саулу чего-нибудь такого, от чего сам боялся пострадать от него. И так соединил эти противоположности вместе, т. е. кротость и храбрость, что мужество его было больше, чем у всех других, а кротость больше самого мужества. Что ж еще осталось? Давид царствует, пророчествует, свидетельствует о Боге и свидетельствуется Богом, – получает свидетельство от Бога, что престол его будет вечен и что он получит в наследство мир, превзойдет звезды множеством и славою чад своих. Потом, о несчастье! какая перемена! Избранный внезапно становится любодеем, пророк падает в безумие, богоносец неистовствует от плотской любви, истинный делается коварным, пастырь – похитителем, спаситель – человекоубийцею. Отсюда проистекают перемена в мыслях его и преступление; с сего времени происходит прекращение музыкальных тонов; здесь перемена жизни и море зол, здесь получавший вдохновение от Бога, не только лишается вдохновения свыше, но и отец лишается детей, и дети становятся одни нечестивцами и сестрорастлителями, а другие – еще нечестивее, братоубийцами и отцеубийцами; царь становится скитальцем, неустрашимый воин – беглецом, пастырь – горным бродягою, наконец весь знаменитый дом оный и престол становится поверженным на землю. Здесь голод, изнурение и страшное раскаяние в соделаном; здесь новая, троякая и ежедневная жертва; слезные ночные излияния, сокрушения и вздохи сердечные, постоянная молитва и исповедь устами; то раны, а это лекарства, или прижигания, или даже совершенные отнятия поврежденных частей.
Но главный предмет рассказа между тем почти забежал далеко вперед, а слово, которому должно всегда следовать по пятам за ним, замедлило. После грехопадения снова стоит пророк подле пророка совершенно так, как врач около заболевшего и незнающего как себе помочь врача. И как в прежнее время приступал помазатель, так теперь приступает готовый отнять не только достоинство (помазанника), но и самый дух (сообщаемый чрез помазание), в случае если бы тот (Давид) поступил в чем-нибудь неправильно относительно лечения, т. е. если бы или закрыл рану, или нерадел бы о ее исследовании. Тут же стоит рядом и исполнитель этого самого наказания; точно так, как в прежнее время являлся он стражем и сильным помощником, так теперь является ангелом отмщения, готовым поразить мечом, если тот произнесши на самого себя обвинение, не разрешит своим приговором приговора Божия. Таким образом здесь были: представитель справедливости (Нафан) и ангел мститель, и потом нелицеприятный судия (Давид), который произнес на самого себя приговор, и который вырвал стрелу гораздо быстрее того, нежели как впускал, чем принимал ее, и наконец Бог, который не только затянул, но и заживил рану так, что от нее не осталось никакого следа. Ведь Он не только извинил, но и простил грех. Опять дарование, опять дух, опять музыка и пение, снова власть над всеми, и обетования, как относительно того, чтобы он был «в сына» Богу, так и относительно того, чтобы Бог был «в отца» ему.
Примечания
[1]. Смотри и в начале толкования 50 Псалма удивительные похвалы соплетаемые Богоотцу и царю-пророку Давиду благоглаголивым и витийственнейшим языком божествствен. Златоуста. Заметим здесь, что имя – Давид, по изъяснению Евсевия, значит уничиженный и помилованный, а по божественному Максиму, имеющий способную руку, а по другим: единственный, вожделенный и возлюбленный.
