Источники

Какими бы источниками ни пользовался Марк [224], он - подлинный автор Евангелия, который создал самостоятельное произведение. Всему Евангелию присущ единый замысел, который через всю первую часть ведет во вторую часть к первому предсказанию о страстях. Упоминание о двух умножениях хлеба в заключении первой части (Мк. 8:18-21) подчеркивает неверие и непонимание учеников. Повествования о двух судах над Иисусом выстроены параллельным образом. Все предсказания Иисуса об учениках полностью исполняются к середине рассказа о страстях, а темы, затронутые в середине (иудейский суд) реализуются в конце, когда Иисус умирает. Некоторые черты такого построения, возможно, позаимствованы из источников, но значительная часть, скорее всего, принадлежит самому Марку. Стало быть, его авторство проявляется в том, как он выстроил материал, соединил рассказы, отобрал детали для повествования и обозначил акценты. Можно ли утверждать, что он также полностью, с чистого листа, сочинил притчи, рассказы о чудесах или какие‑то другие повествования? По этому поводу ученые спорят, но очевидно, что ответ зависит от характера и объема Марковых источников, а также нашей способности реконструировать их. Рассмотрим некоторые из гипотез.

Сохранившиеся источники, внешние по отношению к Мк. Тайный Мк. предлагался в качестве одного из источников Мк., а краткая форма Евангелия от Петра - в качестве источника Маркова рассказа о страстях. Эта теория предполагает изрядную долю фантазии, и у нее почти нет сторонников. Интересующихся отсылаем к критическим трудам, указанным в главе 6, сносках 20-21. Согласно еще одной гипотезе, Марк знал Q и опирался на него [225], но этот тезис практически невозможно проверить, ибо Q по определению состоит из общего материала Мф-Лк, отсутствующего в Мк.

Блоки материалов, сохранившиеся в Мк. Многие ученые считают, что можно реконструировать письменный домарков рассказ (или рассказы) о страстях. К сожалению, реконструкции сильно отличаются между собой. В BDM 2.1492-1524 M. Soards дает обзор 35 соответствующих гипотез и констатирует, что ни для одного стиха нет консенсуса относительно использованного источника. Библеисты, которые полагают, что Ин. не опирался на Мк., видят в согласии между Ин. и Мк. намек на существование доевангельского материала о страстях, но это согласование не позволяет воссоздать текст источника. Да, какой‑то домарков рассказ о страстях, видимо, существовал; однако далеко не факт, что мы располагаем методологией для его точной или пространной реконструкции.

Предлагались также источники для меньших блоков материала. Например, ведутся споры о том, были ли пять споров из Мк. 2:1 - Мк. 3:6 взяты из какого‑то источника [226]. Многие исследователи предлагают источник (или даже устный и письменный источники) для притч в Мк. 4:1-34 [227]. Что касается Марковых рассказов о чудесах, на сей счет есть несколько теорий. Например, P. J. Achtemeier полагает, что были объединены два цикла [228], в состав каждого из которых входило чудо на море, три исцеления и чудо умножения хлебов (соответственно в Мк. 4:35 - Мк. 6:44 и Мк. 6:45 - Мк. 8:26), - в каждый из этих циклов Марк вставил блок материала (соответственно Мк. 6:1-33 и Мк. 7:1-23). Кроме того, предметом широких дебатов остается вопрос о том, лежит ли в основе Мк. 13 домарков апокалипсис (см. выше, сноску 46).

Почему же не удается достичь консенсуса? Основная причина состоит в проблематичности критериев, по которым мы выявляем редакторскую работу Марка с его гипотетическими источниками [229]. К примеру, есть тщательнейшие исследования Марковой лексики, стилистики и синтаксиса. Это очень полезно при обсуждении синоптической проблемы, отличия Маркова материала от материала Мф. и Лк. [230]. Куда сложнее, однако, использовать эту информацию для выявления гипотетических источников Мк. Отличался ли стиль такого источника от стиля самого Марка? Не исключено, что Марк подражал стилю источника, который почитал авторитетным (и даже священным), - подобно тому, как некоторые современные англоязычные проповедники сознательно или бессознательно перенимают лексику и стилистику Библии короля Якова. Если же стиль источника был иным, был ли он точно воспроизведен Марком (что дало бы нам возможность отличить его от Марковых добавлений)? Или, прочтя источник, Марк переформулировал его содержание в соответствии с собственным стилем? В последнем случае реконструкция источника - дело почти нереальное.

Часто для разграничения между Марковыми и немарковыми материалами ориентируются на «швы» в повествовании. Однако они не такие уж надежные указатели, как думают многие исследователи. Изучая Мк. (или любое другое Евангелие), мы замечаем, что местами последовательность словно бы нарушается, ибо переход от одного раздела к другому неуклюж. Если материалы по разные стороны «шва» диссонируют, мы можем решить, что перед нами не стилистический изъян, а соединение двух изначально разных блоков. Но здесь начинаются вопросы. Соединил ли оба блока Марк или его источник? Действительно ли стык неуклюж или это лишь мерещится читателю, который не понял интенцию евангелиста? (Относительно примеров см. Meagher, Clumsy.) Тут мы должны признать, что текст в его нынешней форме, который может показаться нам неуклюжим, казался осмысленным окончательному автору/редактору, независимо от того, сочинял он его или только переписывал.

Опять‑таки наличие в Мк. стилистически разных материалов берут за критерий отличия Маркова творчества от его гипотетических источников. Но и здесь не все просто. Не менял ли Марк стилистику по ходу повествования? Если Марк не всегда последователен, то стилистический разнобой - плохой указатель для отличия Марковых материалов от немарковых. Более того, не будем забывать о сильном влиянии устной традиции на Мк. Предания об Иисусе устно возвещались десятилетиями, и даже после письменной фиксации устное влияние сохранялось. Некоторые библеисты (например, В. Келбер; см. выше, главу 6, сноску 27), видят в Мк. (первом письменном Евангелии) резкий разрыв между устностью и текстуальностью. Однако модели устности Келбер берет из дописьменных культур, а Иисус и первохристиане принадлежали иудаизму, где парадигмой сохранения слова Божьего было Писание, то есть религиозному контексту, где устность и текстуальность сочетались [231]. E. Best, Mark, The Gospel as Story, постулирует сильную преемственность между устной традицией и письменной формой Марка. Более того, было убедительно продемонстрировано наличие в самом Мк. признаков устности [232]. Эта устность проявляется не только в том, какой материал использует Мк., но и в том, как он подает его. В контексте, где устность и текстуальность были смешаны, был ли Марк всегда последователен в обращении со своими гипотетическими источниками или вел себя по-разному (то переписывал, то перефразировал, особенно соединяя материалы из устных преданий с письменными источниками)? Такая возможность подрывает веру в реконструкции, основанные на разных стилях внутри Мк.

Я не хочу умалить значимость кропотливых исследований по поиску источников Мк.: речь лишь о том, что результаты не вполне надежны. Важность данного наблюдения станет сейчас еще очевиднее.