Одним из важных результатов некорректной периодизации явилось то, что мы просто не замечаем богословского наследия Византии. Сейчас, с возрождением патристики на западе, мы уже более, чем несколько десятков лет назад, готовы признать вечный авторитет Святых Отцов. Но мы все стремимся ограничить круг признанных - и явно не готовы включить в число святых Отцов "византийских богословов". Мы стремимся провести жесткую границу между "патристикой" - в более или менее узком смысле - и "византийской".
Мы все еще считаем "византийскую эпоху" каким-то упадочным придатком к "Веку Отцов". Мы все еще сомневаемся, имеет ли она какое-нибудь значение для богословской мысли. Но византийское богословие не повторяет богословия Отцов: нельзя сказать, что это что-то иное и худшее в сравнении с "Христианской древностью". Византийское богословие органически продолжает Век Святых Отцов. Где здесь разрыв?
Неужели в какой-то момент - который, впрочем, никогда не удастся точно определить - этос Восточной Церкви непоправимо изменился, и все ее дальнейшее развитие уже не имело той важности, авторита - или чего то еще? Те, кто признает авторитет Святых Отцов только до VII Вселенского Собора, этого не говорят, но, по-видимому, думают. Преподобный Симеон Новый Богослов и святой Григорий Палама выпадают из истории. Великие Соборы исихастов в XIV столетии забыты и не замечены. Каков их авторитет, какое место они занимают в Церкви?
В действительности преподобный Симеон и святой Григорий - учителя и вдохновители всех членов Православной Церкви, которые - в монашеских общежитиях, в пустынном уединении или даже в миру - стремятся к совершенству и живут молитвенной и созерцательной жизнью. Эти верующие знать не знают ни о каком "разрыве" между патристикой и византинистикой.
В действительности преподобный Симеон и святой Григорий - учителя и вдохновители всех членов Православной Церкви, которые - в монашеских общежитиях, в пустынном уединении или даже в миру - стремятся к совершенству и живут молитвенной и созерцательной жизнью. Эти верующие знать не знают ни о каком "разрыве" между патристикой и византинистикой.
"Добротолюбие", эта энциклопедия восточного благочестия, собравшая в себе писания многих веков, в наши дни становится все более распространенным руководством для всех, кто стремиться жить православно в современном мире. Авторитет его составителя, преподобного Никодима Святогорца, недавно был признан и подтвержден формальной канонизацией. Мы продолжаем "Век Отцов" в Церкви молящейся. Не должен ли он продолжаться и в наших богословских учениях, исканиях и исследованиях?
Не должны ли мы в нашей богословской мысли вновь обрести "дух Отцов"? А дух Отцов состоит не в архаическом слоге и величавой позе, и даже не в почитании древности. Он в экзистенциальном отношении и в духовной ориентации. Только на этом пути наше богословие вновь вольется в полноту христианской жизни.
Для этого недостаточно сохранять "византийскую литургию" - что мы делаем, восстанавливать византийскую иконографию и музыку - что мы делаем неохотно и непоследовательно, и практиковать некоторые византийские пути духовного возрастания. Мы должны добраться до корней этого "традиционного" благочестия, вернуться к духу Отцов. Иначе нам грозит (а многих из нас уже настигло) внутреннее раздвоение между традиционным богопочитанием и весьма нетрадиционным богословским мышлением. Это реальная опасность.
Как "просто верующие" мы все еще в "традиции Отцов". Не должны ли мы открыто и сознательно оставаться в этой же "традиции" и как богословы, как исповедники и учителя Православия. Есть ли иной способ сохранить целостность?
