В истории средневековой Руси есть две проблемы, постановка которых традиционно оказывает на людей, интересующихся прошлым Отечества, особо сильное эмоциональное воздействие. Одна из них - т. н. «норманнская проблема», о которой речь шла выше (см.: Часть I, Очерк 3). Другая - вопрос о подлинности «Слова о полку Игореве».
Объективной предпосылкой постановки вопроса о возможной подделке под древность стала гибель единственной рукописи «Слова» в московском пожаре 1812 г., через двенадцать лет после ее издания, сделавшая невозможным установление аутентичности памятника палеографическими методами. Субъективно же сомнения в древности «Слова» были порождены необычайно высоким художественным уровнем произведения: у людей Нового времени возникало подозрение - мог ли человек «темного» средневековья создать такой шедевр? Первый всплеск «скептицизма» [577] в отношении «Слова» имел место в 10-х-40-х гг. XIX в. (в рамках т. н. «скептической школы» в русской историографии), второй начался в 30-х гг. ХХ в. с появлением работ французского филолога А. Мазона, высказавшего точку зрения о написании «Слова» в конце XVIII в., [578] и получил новый импульс после появления в 60-х гг. ХХ в. принципиально совпадающей с ней, но более тщательно выстроенной с источниковедческой точки зрения концепции советского историка А. А. Зимина.
Дискуссия с А. А. Зиминым носила, по указке власть предержащих, дискриминационный по отношению к автору характер. [579] Работа А. А. Зимина была издана мизерным тиражом на ротапринте, [580] с ней получили возможность ознакомиться только участники обсуждения в Институте русской литературы и Отделении истории АН СССР (в библиотеки это издание не поступило и существует только в нескольких личных книжных собраниях). Тем не менее в последующие годы основные положения исследования были опубликованы А. А. Зиминым в 11 статьях. [581] Соответственно во 2-й половине 60-70-х гг. ХХ в. вышло в свет немало работ, подвергавших критике точку зрения А. А. Зимина в целом или отдельные ее компоненты.
После ухода А. А. Зимина из жизни (1980 г.) дискуссия продолжения не получила. В последующие два десятилетия не появилось ни работ, отрицающих подлинность «Слова», ни исследований, ставивших своей целью опровержение «скептической» позиции. Тем не менее именно в этот период были получены результаты, позволяющие считать его важным этапом в раз решении проблемы аутентичности поэмы. Результаты эти были получены как при источниковедческом изучении «Слова», так и при исследовании его идейно-художественных особенностей.
Еще в ходе дискуссии с А. Мазоном, а затем и в спорах 60-70-х гг. ХХ в. ясно определилось, что наиболее уязвимым пунктом «скептических» концепций является «привязка» поэмы к концу XVIII в.: [582] возможность при тогдашнем уровне знаний об истории, языке, культуре Руси конца XII столетия создать такое произведение представлялась слишком фантастичной. Изучение процесса работы над рукописью «Слова» сотрудников Мусин-Пушкинского кружка (т. е. самого владельца рукописи - А. И. Мусина-Пушкина, И. Н. Болтина, И. П. Елагина, Н. Н. Бантыш-Каменского и А. Ф. Малиновского) такое представление подкрепило.
Еще в 1976 г. О. В. Творогов, обратившись к разночтениям издания «Слова о полку Игореве» 1800 г. и подготовленной ранее так называемой Екатерининской копии рукописи «Слова», выяснил, что во многих случаях издание фиксирует написания, альтернативные тем, что содержатся в копии (и не обязательно более верные). [583]
Исследование в этом направлении было продолжено Л. В. Миловым, который пришел к выводу, что разночтения печатного текста и Екатерининской копии отражают раздумья издателей над вариантами прочтения текста и стремление «зафиксировать равную вероятность. возможных чтений графически и орфографически трудных мест памятника». [584]
Изучение обстоятельств подготовки «Слова» к изданию было предпринято в 1980-х гг. В. П. Козловым. [585] В частности, им было обнаружено наиболее раннее свидетельство знакомства с рукописью поэмы - цитата из нее в «Опыте повествования о России» И. П. Елагина (датируется концом 80-х гг. XVIII в.), где отобразился более ранний этап работы кружка А. И. Мусина-Пушкина над рукописью, чем те, которые фиксируют Екатерининская копия и издание 1800 г., этап, на котором сохранялся ряд сложностей прочтения текста.
Перечисленные исследования показали, что и А. И. Мусин-Пушкин, и те, кто с ним сотрудничал на разных этапах работы со «Словом», смотрели на это произведение как на подлинное и испытывали серьезные трудности с прочтением и пониманием текста, преодолеваемые путем длительных трудов и так до конца и не преодоленные. Это не соответствует построениям «скептиков», согласно которым издатели (или по меньшей мере А. И. Мусин-Пушкин) знали о поддельности произведения.
А. А. Зимин в 1967 г. писал: «Методам математического языкознания принадлежит еще сказать, может быть, решающее слово в спорах о времени создания Игоревой песни». [586] Без малого три десятилетия спустя изучение языкового строя «Слова о полку Игореве» с помощью математических методов было предпринято коллективом авторов во главе с Л. В. Миловым (в рамках исследования, посвященного атрибуции памятников литературы средневековья и XVIII в.). Использовался метод анализа частоты парной встречаемости грамматических классов слов. Ставилась задача проверить гипотезу Б. А. Рыбакова, согласно которой автором «Слова» был летописец XII в., предположительно отождествляемый с киевским боярином Петром Бориславичем, а заодно и высказанное в литературе предположение об авторстве Кирилла Туровского.
Сопоставление стиля «Петра Бориславича» и автора «Слова» не привело к однозначным результатам: гипотеза о создании поэмы этим летописцем не была опровергнута, но не появилось и достаточных оснований, чтобы ее принять. Что касается Кирилла Туровского, то сходство стиля его произведений со «Словом» оказалось слабее, чем у летописца, и предположение о Кирилле как авторе «Слова» не нашло подтверждения. Однако в ходе исследования выяснилось, что «Слово о полку Игореве», статьи Ипатьевской летописи за 1147 и 1194-1195 гг. (привлекавшиеся для сопоставления) и произведения Кирилла Туровского имеют определенную общность в структуре языка повествования. А это «показывает, что "Слово о полку Игореве" органично и глубоко вплетено в языковую ткань XII столетия». [587] Спустя века это не выявляемое без применения современных математических методов структурное сходство подделать, естественно, было невозможно.
Центральным пунктом «скептических» концепций было соотношение «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» - поэтического произведения, посвященного Куликовской битве 1380 г. Между «Словом» и «Задонщиной» существует значительное текстуальное сходство. Поэтому со времени открытия «Задонщины» в середине XIX в. исследователи предполагали, что в ней использовано «Слово о полку Игореве». А. Мазон, а затем А. А. Зимин пытались доказать, что не «Задонщина» подражала «Слову», а «Слово» «Задонщине». Слабо аргументированная текстологически схема А. Мазона была раскритикована убедительно. [588] Иное произошло с более фундированной концепцией А. А. Зимина.
В 1966 г. были практически одновременно опубликованы работы о «Задонщине» А. А. Зимина [589] и его оппонентов - Р. П. Дмитриевой и О. В. Творогова. [590] В статье в журнале «Русская литература» (1967, № 1) А. А. Зимин кратко изложил свои представления о соотношении «Слова» и «Задонщины» (подвергнув критике работы оппонентов). [591] В помещенной в том же номере журнала статье Р. П. Дмитриевой, Л. А. Дмитриева и О. В. Творогова критиковались положения статьи А. А. Зимина. [592] На этом дискуссия оборвалась. [593]
Произошло это отнюдь не в результате какого-то давления «сверху» - споры по другим аспектам проблемы подлинности «Слова» продолжались. Дело в трудностях, с которыми столкнулось изучение соотношения «Слова» и «Задонщины» с помощью традиционных текстологических методов. Между дошедшими до нас немногочисленными списками «Задонщины» существуют весьма значительные текстуальные различия. Из-за этого сложно построить доказательную схему взаимоотношения списков: надо предполагать или определенное количество недошедших «промежуточных» рукописей или устное происхождение памятника (либо отдельных его списков). Это, естественно, затрудняет и сравнение «Задонщины» со «Словом о полку Игореве», дошедшим в единственном списке. Дискуссия прервалась, поскольку аргументы в рамках традиционной текстологии были исчерпаны. [594]
И вполне резонно такие авторы, как А. Данти (Италия), С. Н. Азбелев, Б. М. Гаспаров (США), Р. Манн (США), не сомневаясь (по другим основаниям) в большей древности «Слова», сочли, что связь его с «Задонщиной» не носит строго текстуального характера, а являет собой факт устной, фольклорной традиции. [595] Это был, безусловно, логичный ответ на «текстологическую ничью» в полемике о соотношении этих памятников, ответ, который мог, казалось бы, объяснить, почему ни у одной из ведших текстологический спор сторон не нашлось достаточно веских аргументов. Однако выяснилось, что возможности текстологического сопоставления «Слова» и «Задонщины» далеко не исчерпаны.
У «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» имеется полсотни сходных фрагментов, причем расположены они в каждом из произведений в разном порядке. Это дает возможность для статистического сопоставления. Суть подхода в следующем. Выстраиваются диаграммы, показывающие распределение параллельных фрагментов по объему, исходя из двух гипотетических возможностей:
1) что автор «Задонщины» производил заимствования из «Слова»;
2) что автор «Слова» производил заимствования из «Задонщины».
Предполагается, что на диаграммах, исходящих из истинного представления о соотношении произведений, могут проявиться определенные закономерности в распределении фрагментов по объему: например, заимствования преимущественно более обширных фрагментов в одной части произведения и преимущественно коротких - в другой. На диаграммах же, исходящих из ложного представления о соотношении произведений, закономерностей проявиться не может. Дело в том, что поскольку на таких диаграммах распределение фрагментов будет случайным (коль скоро эти диаграммы отображают порядок «заимствований», не существовавший в реальности), распределение их по объему будет подчиняться математическому закону больших чисел. А это значит, что более крупные и более мелкие фрагменты будут чередоваться в этих диаграммах относительно равномерно (не будет, к примеру, ситуации, когда идут подряд 10 крупных фрагментов, а следом 10 небольших). [596]
Действенность методики может быть продемонстрирована на примере, в котором направление связи между произведениями не вызывает сомнений. В рассказе Лаврентьевской летописи о нашествии Батыя на Северо-Восточную Русь и его последствиях (статьи 6745-6747 гг.) имеется множество заимствований из предшествующего текста той же летописи. [597] При этом порядок параллельных фрагментов в статьях 6745-6747 гг. и предшествующем тексте различен (как и в случае со «Словом» и «Задонщиной»). [598]
«Истинная диаграмма» (см. диаграмму 1) исходит из вторичности фрагментов повествования о Батыевом нашествии по отношению к предшествующему тексту Лаврентьевской летописи. На ней по горизонтали представлен порядок заимствованных фрагментов в тексте статей 6745-6747 гг., по вертикали - объем фрагментов предшествующего текста Лаврентьевской летописи, послуживших основой для заимствования. Вторая диаграмма - «ложная» (см. диаграмму 2) - исходит из заведомо невероятного допущения первичности фрагментов рассказа о Батыевом нашествии по отношению к сходным с ними фрагментам в предшествующем тексте. На ней по горизонтали представлен порядок параллельных статьям 6745-6747 гг. фрагментов в предшествующем тексте Лаврентьевской летописи, по вертикали - объем соответствующих фрагментов в статьях 6745-6747 гг.. [599]
Диаграмма 1 ???
Диаграмма 2 ???
Для диаграммы 2 («ложной») характерно относительно равномерное распределение «всплесков» и «падений» по всей горизонтали. Если разделить тексты Лаврентьевской летописи, содержащие параллели к статьям о Батыевом нашествии, на три примерно равные части - фрагменты из «Повести временных лет» (13 фрагментов), летописания XII в. (13 фрагментов) и летописания начала XIII в. (9 фрагментов), то средние объемы соответствующих им фрагментов статей о Батыевом нашествии обнаруживают небольшие различия: 26,5, 23 и 33 слова.
Что касается диаграммы 1 («истинной»), то здесь наблюдаются сильный спад объема заимствуемых фрагментов в середине текста повествования о Батыевом нашествии и новое повышение к концу. Текст этого повествования можно также разделить на три части. В первой, повествующей о взятии татарами Рязани, Москвы и Владимира (13 фрагментов), средний объем фрагментов предшествующего текста Лаврентьевской летописи, послуживших основой для заимствований, 39 слов, во второй, где рассказывается о битве на Сити, гибели князей Юрия Всеволодича и Василька Константиновича (13 фрагментов), - 18, в третьей (события 6746-6747 гг. - вокняжение во Владимире Ярослава Всеволодича, погребение Юрия, 11 фрагментов) - 32,5.
Таким образом, во второй части текста рассказа о нашествии объем заимствований уменьшается более чем вдвое, а в третьей наблюдается вновь его повышение, почти двукратное. Такая неравномерность в распределении заимствований по объему находит объяснение в содержании использованных в статьях 6745-6747 гг. фрагментов. В первой части преобладает использование пространных описаний военных разорений - из статей 1093 г. (6 фрагментов), 1203 г. (3), 941 г. (2). Во второй части автор, описывая гибель Юрия и Василька, приспосабливал к контексту по преимуществу краткие фрагменты из рассказов об убиении Бориса и Глеба (6) и Андрея Боголюбского (1), посмертных панегириков Владимиру Мономаху (1) и вдове Всеволода Большое Гнездо Марии (2) и прижизненной похвалы Константину Всеволодичу (3).
В третьей части летописец сосредоточился в значительной мере на посмертной характеристике Мономаха (5), из которой сумел использовать относительно крупные фрагменты; здесь же оказалось и самое пространное заимствование из похвалы Константину Всеволодичу, сопровождающей рассказ о его вокняжении в Новгороде: в статье, говорящей об аналогичном акте - вокняжении Ярослава Всеволодича - легче было использовать крупный фрагмент из этой похвалы, чем в предшествующей части, где рассказывалось о гибели князей.
Что же показала данная методика в отношении «Слова о полку Игореве» и «Задонщины»? На диаграммах, исходящих из допущения первичности «Задонщины», закономерности в распределении фрагментов не обнаружилось (см. диаграммы 6-8). Это не значило бы, что «Слово о полку Игореве» первично по отношению к «Задонщине», если бы закономерности не проявилось и на диаграммах, исходящих из допущения первичности «Слова», - в этом случае вопрос остался бы открытым (пришлось бы констатировать, что автор «вторичного» произведения не варьировал объем заимствований). Но на диаграммах, исходящих из первичности «Слова» (диаграммы 3-5), закономерность присутствует.
Там наблюдаются заметное (в 2 раза и более) снижение среднего объема параллелей в середине текста «Задонщины» (части 2-4 - описание битвы, на диаграммах выделены вертикальным пунктиром; цифры над колонками означают среднее количество слов в этих частях, взятых вместе) по сравнению с началом (часть 1 - сборы и поход к Куликову полю) и некоторое (в 1,5-2 раза) повышение его в конце (часть 5 - описание бегства татар и торжества русских). Поскольку на диаграммах, исходящих из ложного представления о соотношении произведений, закономерность проявиться не может, остается признать, что диаграммы, исходящие из допущения первичности «Слова о полку Игореве», - «истинные», именно «Слово» было источником «Задонщины». [600]
Варьирование объема заимствований объясняется сложностями, с которыми столкнулся автор «Задонщины» при работе с текстом «Слова» из-за различий в содержании задуманного им произведения и его главного источника. Наиболее существенным различием является то, что основной задачей «Задонщины» был рассказ о Куликовском сражении, а в «Слове» собственно о битве (точнее, двух битвах) Игоря с половцами говорится относительно немного (объем повествования о бое в «Задонщине» больше в 2,7 раза). О походе Игоря в степь до столкновения с противником в «Слове» было сказано много больше (в 1,6 раза), чем о боях, и здесь автор «Задонщины» мог заимствовать по преимуществу крупные фрагменты.
Перейдя же к описанию сражения, он вынужден был, чтобы насытить свое повествование, прибегать к использованию кратких фрагментов, которые несколько расширял путем вплетения своих добавлений. Другим приемом автора «Задонщины» стало прибегание к повторному использованию фрагментов, уже послуживших основой для заимствования: почти все такие повторы содержатся именно в описании битвы. Наконец, был использован еще один прием - приспособление для описания боя фрагментов «Слова», в этом произведении не относящихся к битвам Игоря с половцами.
Таких фрагментов 10, т. е. 2/5 от всего количества параллелей в частях 2-4 «Задонщины». Они, естественно, были по необходимости кратки, т. к. окружающий эти фрагменты в «Слове» контекст совсем не подходил для описания сражения. В заключительной части «Задонщины» автор оказался несколько в лучшем положении: была возможность приспособить описание бедствий Русской земли в «Слове» к описанию бедствий татар, а торжества половцев - к торжеству русских, что и повлекло некоторое увеличение объема заимствованных фрагментов.
Наличие указанных закономерностей в распределении параллельных со «Словом» фрагментов в тексте «Задонщины» - как по объему, так и по содержанию - позволяет отказаться от предположения о фольклорном характере связи между этими произведениями: оно явно указывает на книжный характер заимствования - из списка «Слова» в письменный текст «Задонщины».
В пользу подлинности «Слова», помимо исследований источниковедческого характера, о результатах которых рассказано выше, говорят и некоторые наблюдения над особенностями его художественного и идейного содержания, также сделанные в последние два десятилетия.
1. В 1984 г. вышла в свет монография Б. М. Гаспарова «Поэтика "Слова о полку Игореве"». Автор исследовал поэму с помощью семиотического подхода, подойдя к ней как к «знаковой структуре высокой степени сложности». Проведя с таких методических позиций анализ текста, он обратился к вопросу об эпохе его создания и пришел к выводу, что сложный и изощренный характер поэтики, «тотальная» символизация в сочетании со спонтанным использованием мифологических моделей и следами устного произнесения делают невозможным тезис о создании «Слова» в конце XVIII в., - для этого времени данные признаки нехарактерны. [601]
2. Автор «Слова» не был оригинален в сюжете, избранном для своего произведения. О походе Игоря и связанных с ним событиях рассказывается также в двух летописных повестях - дошедших в составе Лаврентьевской (и сходных с ней) и Ипатьевской летописей. Причем это всего третий случай создания двух летописных повестей об одном событии (после рассказов о походе Всеволода Большое Гнездо на Волжскую Булгарию в 1183 г. и о походе южнорусских князей на половцев в 1184 г.). Более того, следующие после 1185 г. случаи создания нескольких летописных повестей приходятся только на монгольские вторжения - 1223 и 1237-1238 гг. При этом повесть о походе Игоря Ипатьевской летописи по объему намного превосходит не только повести о событиях 1183 и 1184 гг., но и повести о монгольских походах. Поэтому неизбежен вывод: события 1185 г. произвели на современников большее впечатление, чем любые другие события XII - начала XIII в., вплоть до монголо-татарских нашествий. [602]
Причина такого впечатления - в уникальности событий 1185 г. Впервые князя в походе застало затмение солнца, и соответственно впервые князь продолжил поход, проявив пренебрежение к грозному знамению; впервые русское войско полностью погибло в степи; впервые русские князья (при этом сразу четверо) попали в плен к половцам на их земле; наконец, впервые князь бежал из половецкого плена. В совокупности такая фабула давала небывалую доселе возможность осмысления в рамках христианской морали: грех (сопровождаемый отвержением Божья знамения) - Господня кара - покаяние - прощение; Игорева эпопея явилась для относительно недавно христианизированной страны ярким примером проявления воли Творца. Такое осмысление событий прослеживается в обеих летописных повестях о походе Игоря. Но оно же имеет место и в «Слове о полку Игореве». [603] Предположение, что автор 2-й половины XVIII в. сумел настолько вникнуть в мировосприятие раннего средневековья (в науке эта тема даже в наши дни находится на начальной стадии разработки), было бы чрезмерно смелым.
3. В тексте «Слова о полку Игореве» содержится ряд мест, свидетельствующих о том, за что, по представлениям автора, сражались русские люди в конце XII в. Чаще всего встречается формула «за землю Русскую» - 5 раз, четыре раза употребляются формулы, связанные с защитой княжеской чести, и однажды - выражение «за христиан». [604] Выяснилось, что такого рода «патриотические формулы» типичны для произведений домонгольской эпохи, причем по частоте их употребления в других памятниках они распределяются практически в тех же пропорциях, что и в «Слове»: 10 раз - «за Русскую землю»/«за землю Русскую», 14 - «за князя» (в разных модификациях) и 3 - «за христиан».
Позднее, в период с середины XIII по середину XIV вв., формула «за Русскую землю» встречается всего однажды, а преобладают формулы «местного» типа, связанные с защитой храма - символа города («за святую Софию», «за святую Троицу», «за святую Богородицу»). В произведениях же конца XIV-XV вв. самой популярной является формула «за веру христианскую», возрождается рефрен «за Русскую землю» и относительно часто начинает встречаться выражение «за христиан». [605]
Если предполагать позднее происхождение «Слова», надо допускать, что автор конца XVIII в. опередил науку на два столетия, сумел детально разобраться в эволюции «патриотических формул» в древнерусской литературе и избежать выражения «за веру христианскую» (отметим, что в «Задонщине», являвшейся, по мнению скептиков, источником «Слова», встречается устойчивая формула «за землю Русскую и за веру христианскую», следовательно, автору «Слова» надо приписывать исключение ее второй части на основе знания, что в домонгольский период это выражение не употреблялось) и формул, связанных с защитой храма - символа стольного города. Это, конечно, невероятно.
Все вышеназванные работы не начинались с целью проверить (или доказать) подлинность «Слова о полку Игореве», но по ходу исследования авторы получали результаты, показывающие невозможность позднего происхождения памятника. [606] На современном уровне изучения «Слова» нет оснований сомневаться, что уникальные события 1185 г. вызвали к жизни появление не двух, а трех произведений - как двух летописных повестей, так и блистательной поэмы. [607]
Но степень воздействия события на современников далеко не всегда адекватна яркости его восприятия потомками. События 1185 г., привлекшие столь большое внимание в конце XII столетия, в позднейшее время отошли в тень. Бури XIII столетия сделали происшедшее в 1185 г. в историческом сознании общества тем, чем эти события были, если смотреть на них с чисто политической точки зрения - эпизодом в борьбе со Степью, не идущим ни в какое сравнение с монгольскими нашествиями. В результате повести о походе Игоря в летописных сводах XIII и последующих веков просто переписывались, новых их редакций не возникало. «Слово о полку Игореве», по-видимому, не имело богатой рукописной традиции. [608] Но ему суждено было вторично сыграть выдающуюся роль в русской литературе и в какой-то мере - в общественно-политической мысли в конце XIV в., при создании «Задонщины».
В представлении автора «Задонщины» победа на Куликовом поле являлась реваншем за поражения Игоря от половцев на Каяле в 1185 г. и русских князей от монголо-татар на Калке в 1223 г., реализацией спустя два века призыва автора «Слова о полку Игореве» к единению русских князей для защиты Отечества. Именно благодаря воздействию «Слова» в «Задонщине» обрел вторую жизнь призыв постоять «за землю Русскую». Он встречается здесь 8 раз, и после «Задонщины» этот призыв, носящий общерусский, объединительный характер, стал вновь звучать рефреном в русской литературе.
Кем и где был использован список «Слова» при создании «Задонщины»? Наиболее распространена точка зрения, что ее автором был Софоний Рязанец, названный в таком качестве в двух списках произведения. Однако в других списках Софоний фигурирует как предшественник автора, причем ссылка на него тесно связана с упоминанием о Бояне и обращением к «Слову о полку Игореве», т. е. со всей концепцией поэтической преемственности, проводимой автором «Задонщины». [609] Следовательно, Софоний был создателем какого-то более раннего произведения. [610]
Между тем в тексте «Задонщины» есть указание, позволяющее определить, в каком кругу она возникла. Это внимание к братьям Пересвету и Ослябе. Эти двое, а также сын Осляби Яков - единственные лица некняжеского статуса, упомянутые в описании Куликовской битвы в качестве действующих участников сражения. Это не показалось бы примечательным, если бы Пересвет и Ослябя были троицкими монахами, посланными на Куликово поле игуменом Сергием Радонежским, а Пересвет погиб бы в поединке перед началом битвы - тогда они являлись бы для современников, включая автора «Задонщины», глубоко символическими фигурами. Но дело в том, что данные представления, прочно внедрившиеся в массовое историческое сознание, не соответствуют действительности. Они возникли в начале XVI в. под пером автора «Сказания о Мамаевом побоище». [611]
Ранние источники рисуют совсем иную картину: Пересвет, согласно «Задонщине», сражается не на поединке, а в гуще битвы («Хоробрыи Пересвет поскакивает на своемь вещемъ сивце, свистом поля перегороди»; «Тако бо Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехомъ посвечиваше»), [612] в списке павших на Куликовом поле знатных людей, помещенном в летописном рассказе о сражении, упоминается последним. [613]
В Житии Сергия Радонежского (начало XV в.), где говорится о благословении игуменом великого князя на битву с татарами, о Пересвете и Ослябе ничего не сказано. Напротив, достоверно известно, что представители рода Ослябетевых были в конце XIV в. митрополичьими боярами. [614] При этом источники начала XV в. указывают, что «преже» Александр Пересвет был боярином брянским, а Родион Ослябя (видимо, близкий родственник Андрея Осляби - героя Куликовской битвы) - любутским: [615] следовательно, Пересвет и Ослябя являлись выходцами из Черниговской земли (Любутск - город на ее северо-востоке, близ Калуги).
В «Задонщине» Ослябя в разгар битвы предрекает гибель Пересвету и своему сыну Якову. [616] Сам Ослябя на Куликовом поле не погиб (также вопреки распространенному представлению): он упомянут в грамоте, составленной между 1390-1392 гг., как первый среди бояр митрополита Киприана. [617] В тексте «Задонщины» Северо-Восточная Русь именуется «землей Залесской», [618] т. е. находящейся «за лесами». Это невозможно под пером ее уроженца, но вполне естественно для выходца с Черниговщины. Скорее всего, автором «Задонщины» был кто-то близкий к Ослябе, если не сам Ослябя: отсюда и необъяснимое иными причинами внимание к его семейству. Следовательно, список «Слова о полку Игореве» в 80-х гг. XIV в. находился в руках человека, связанного с московской митрополичьей кафедрой и являвшегося уроженцем родины главных героев «Слова».
Примечательно, что с митрополичьими кругами оказываются связаны и некоторые позднейшие (правда, в отличие от «Задонщины», небесспорные) следы «Слова» в русской средневековой литературе. Три параллели к «Слову» обнаруживаются в т. н. Пространной повести о Куликовской битве, [619] содержащейся в летописях, восходящих к т. н. Новгородско-Софийскому своду. Его датировки колеблются от конца 10-х до начала 40-х гг. XV в. (ранняя вероятнее), но не вызывает сомнений, что свод этот - митрополичий. [620] В начале Повести встречается словосочетание «невеселая година»: «Великыи же князь Дмитрии Иванович слышавъ невеселую ту годину, что идуть на него вся царства..». [621] В «Слове» - «Уже бо, братие, невеселая година въстала…». [622] В сцене битвы сказано, что «земля тутняше» [623] - ср. «земля тутнет» в «Слове». [624]
Наконец, согласно Повести, Мамай, увидев свое поражение, воскликнул: «Брате Измаиловичи! Побежимъ неготовыми дорогами». [625] В «Слове» - «половци неготовами дорогами побегоша к Дону великому». [626] В «Задонщине» первых двух словосочетаний нет, а третье в дошедших до нас списках звучит несколько иначе: «И побегоша татарове нетоличными дорогами»; «и побегше неуготованными дорогами», «побегши неуготованными дорогами». [627] Выражение «невеселая година» не известно ни в каких других произведениях, кроме «Слова» и Повести. Выражение «земля тутняше» встречается в переводных памятниках, [628] но симптоматично совпадение ситуаций, в которых оно применено: в описании начала битвы. «Неготовые дороги» упоминаются еще только в одном памятнике (середины XV в.). [629]
Гипотетические отклики на «Слово» обнаруживаются также в «Степенной книге», памятнике 60-х гг. XVI в., созданном тоже при митрополичьей кафедре. В разделе, посвященном Всеволоду Большое Гнездо, этому князю приписаны походы на половцев 1184-1185 гг., в действительности возглавляемые киевским князем Святославом Всеволодичем, [630] что дало основания предположить здесь полемический отклик на упрек автора «Слова»: «Великий княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти?». [631]
В Седьмой степени книги, посвященной великому князю владимирскому Ярославу Всеволодичу, перечислены жители разных областей Южной Руси, приходившие к нему после Батыева нашествия, и среди них только одни названы с эпитетом - «славные куряне». [632] Особая доблесть курян упоминается лишь в «Слове о полку Игореве», в речи Всеволода к Игорю: «А мои ти куряне сведоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелеяни, конець котя въскръмлени, пути имъ ведоми, яругы имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изострени, сами скачютъ, акы серые вълци в поле, ишучи себе чти, а князю славе». [633]
Другой «след» «Слова о полку Игореве» в литературе последующих веков - псковский. В 1307 г. книгописец псковского Пантелеймонова монастыря Домид сделал приписку на рукописи Апостола с характеристикой междоусобицы между князьями Михаилом Ярославичем Тверским и Юрием Даниловичем Московским: «Сего же лета бысть бои на Руськои земли, Михаилъ с Юрьемъ с княженье Новгородьское. При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наши въ князехъ которы и веци скоротишася челов?ком». [634]
Приписка близка к словам «Слова» об усобицах 2-й половины XI в.: «Тогда, при Олз? Гориславичи, с?яшется и растяшеть усобицами, погыбашеть жизнь Даждь-божа внука; въ княжихъ крамолахъ в?ци человeкомъ скратишась». [635] Связь этих двух фраз общепризнана. Правда, невозможно определить, знаком ли был Домид со списком «Слова» или данная поэтическая характеристика последствий усобиц превратилась в крылатое выражение и стала известна автору приписки из устной традиции.
Сходство со «Словом» имеет одно место из рассказа Псковских летописей о битве московских войск с литовскими под Оршей в 1514 г.. [636] Правда, фрагмент в целом восходит к «Задонщине», [637] и отдельные элементы текста, более близкие к «Слову», чем к последней, могут быть объяснены без допущения знакомства летописца с поэмой XII века. Так, в летописи - «треснули копья московские», в «Слове» - «трещать копия харалужныя», [638] в то время как в «Задонщине» - «грянуша копия харалужныя»; «ударишася копии хараужничьными». [639]
«Треснули копья» летописи ближе к «Слову», но в данном случае нельзя утверждать, что в использованном летописцем тексте «Задонщины» не стояло чтение «треснули» (различие сказуемых в разных списках этого произведения говорит о возможности вариативных чтений данного места) или что появление этого распространенного глагола - простое совпадение со «Словом». Далее, в летописи «гремятъ мечи булатные о шеломы литовские на поле Оршиском», в «Слове» - «позвони своими острыми мечи о шеломы литовьскыя», [640] в «Задонщине» - «возгр?м?ли мечи булатные о шеломы хиновские». [641] Однако противником московских войск в битве под Оршей была Литва, и именно поэтому «шеломы хиновские» могли превратиться в «шеломы литовские».
Наконец, перекличку со «Словом» можно усмотреть в строках «Истории о великом князе Московском» Андрея Курбского: «Идеже были прежде в пустошенных краях русских зимовища татарские - тамо грады и места сооружишася. И не токмо кони русских сынов в Азии с текущих рек напишася, с Танаиса и Куалы и з прочих, но и грады тамо роставишася». [642] Гидроним «Куала» сходен с «Каяла» - названием реки, у которой погибло Игорево войско. В «Слове» Каяла тесно связана с Доном (Танаисом): «на реце на Каяле, у Дону Великаго». [643] Известно, что Курбский долгое время служил на Псковщине и тесно общался с местными монахами [644] (правда, не Пантелеймонова монастыря, где двумя с половиной веками ранее была сделана приписка на Апостоле, а другого, крупнейшего псковского монастыря - Псково-Печерского).
Следы возможного знакомства со «Словом» на Псковщине[645] могут быть соотнесены с выдвигавшейся гипотезой о псковских чертах Мусин-Пушкинской рукописи поэмы. [646]
Высказывались предположения о наличии реминисценций из «Слова о полку Игореве» в еще целом ряде памятников древнерусской литературы: некоторых версиях «Сказания о Мамаевом побоище», [647] Житии Александра Невского, отдельных версиях «Сказания о битве новгородцев с суздальцами», «Повести об Акире Премудром», «Моления Даниила Заточника», «Повести о Сухане». [648] О чем можно говорить в каждом конкретном случае: о случайных совпадениях, о воздействии общих источников, об опосредованном фольклорной традицией влиянии или о знакомстве с письменным текстом - вопрос, пока недостаточно выясненный. Тем не менее в целом можно констатировать, что «Слово о полку Игореве» оказало заметное (особенно в сравнении с бедностью рукописной традиции) воздействие на русскую средневековую литературу последующего времени.
