Один из традиционно дискуссионных вопросов ранней истории Руси - вопрос о роли в возникновении русской государственности скандинавов, именовавшихся в то время в Западной Европе норманнами («северными людьми»), а на Руси - варягами. Дискуссия эта долгое время осложнялась как ложно понимаемым патриотизмом, так и накладывавшим отпечаток на исследования протестом против него. [86] Но сложность проблемы связана в первую очередь не с этими наслоениями, а с объективными причинами. В византийских, западноевропейских и восточных источниках содержится ряд упоминаний «Руси» в IX в., [87] но в них не названо ни одного имеющего к ней отношения населенного пункта или личного имени.
В силу этого достаточно поставить под сомнение сведения о Рюрике, Аскольде и Дире, приходе в Киев Олега и Игоря, что содержатся в Начальном своде конца XI в. [88] и «Повести временных лет» начала XII в. (а основания для сомнений очень серьезные, поскольку эти известия явно записаны на основе устных преданий, а летописная хронология раннего периода несомненно сконструирована сводчиками с опорой на хронологию византийских хроник [89]), как возникает широкое поле для суждений о том, где располагалась в это время Русь, кто и когда ее возглавлял. Лишь комплексный подход к имеющимся письменным данным с учетом археологических свидетельств позволяет очертить схему развития событий (все равно во многом гипотетическую).
Не вызывает серьезных сомнений, что в течение IX столетия скандинавы, у которых в это время развернулось т. н. «движение викингов» - экспансия, затронувшая в той или иной мере почти все регионы Европы, проникали на север Восточноевропейской равнины и здесь вступили в соприкосновение со славянами, осваивавшими эту территорию. В середине или третьей четверти IX в. во главе общности ильменских словен оказался предводитель викингов, по летописи известный под именем Рюрик. По наиболее вероятной версии, это был известный датский конунг Рёрик Ютландский (или Фрисландский). [90] Его вокняжение было, скорее всего, связано с желанием местной знати иметь в лице располагавшего сильной дружиной правителя противовес шведским викингам, пытавшимся привести Поволховье и Приильменье в данническую зависимость. [91]
Возможно, выбор именно Рёрика был обусловлен тем, что часть ильменских словен являлась переселенцами из славян-ободритов, живших на нижней Эльбе по соседству с Ютландским полуостровом и хорошо знакомых с Рёриком. [92] Рёрик долгое время владел в качестве вассала франкского короля городом Дорестад в устье Рейна; он и его люди были, таким образом, не малознакомой с цивилизацией группировкой из внутренних районов Скандинавии, а воинами, успевшими хорошо познакомиться с развитой, по меркам того времени, франкской государственностью (кстати, и «приглашавшие», если это были выходцы из земли ободритов, с ней также были знакомы - ободриты союзничали еще с Карлом Великим в конце VIII в. в его войнах против саксов).
Резиденцией Рюрика стал Новгород (в то время, скорее всего, так называлась крепость в 2 км от позднейшего города, т. н. Рюриково Городище [93]). В конце IX в. преемник Рюрика Олег, спустившись по Днепру, овладел Киевом - политическим центром общности полян. Здесь, возможно, уже ранее правили князья варяжского происхождения: летопись фиксирует легенду о двух таких предводителях - Аскольде и Дире. [94]
В ПВЛ именно с варягами связывается появление названия Русь. Там говорится под 6370 (862) г. (дата условна, как все летописные даты за IX - середину Х в., кроме тех, что опираются на хронологию византийских источников), что словене, кривичи и чудь (финноязычное племя), изгнав бравших с них дань варягов, не смогли жить друг с другом в мире и реша сами в себе:
«Поищемъ собе князя, иже бы володелъ нами и судилъ по праву. И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь (вар.: руси), чюдь, словени, и кривичи и вси: "Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжитъ и володети нами. И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по соб?е всю русь, и придоша: стареишии, Рюрикъ, седе Новегороде, а другии, Синеусъ, на Беле-озере, а третии Изборьсте, Труворъ". И от техъ варягъ прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». [95]
Но в Новгородской I летописи, донесшей текст Начального свода конца XI в., текст выглядит иначе - в нем отсутствуют выделенные выше курсивом места, упоминающие русь: «И реша к себе: "князя поищемъ, иже бы владелъ нами и рядилъ ны по праву". Идоша за море к Варягом и ркоша: "Земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да поидете к намъ княжить и владеть нами". Изъбрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну, и придоша к Новугороду и седе стареишии в Новегородъ, бе имя ему Рюрикъ; а другыи седе на Белеозере, Синеусъ; а третеи въ Изборьске, имя ему Труворъ». [96]
С точки зрения текстологии очевидно, что отождествление варягов с русью в «Повести временных лет» является вставкой (это установил еще в начале XX в. А. А. Шахматов [97]): за такой вывод говорят и общее направление связи Начального свода и «Повести» (первый был использован во второй, а не наоборот [98]) и сопоставление конкретных отрывков - фрагмент о руси является отступлением, разрывающим связный текст Начального свода. Однако ниже, сразу после слов о посажении Рюрика и его братьев в Новгороде, Белоозере и Изборске, в Новгородской I летописи отождествление варягов с русью вроде бы все же присутствует: «И от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска». [99] Предлог «от» имел в древнерусском языке несколько значений: указание на место отправления, удаления от чего-либо; указание на происхождение от чего-либо/кого-либо; указание на часть целого; указание на время, с которого начинается что-либо; указание на избавление от чего-либо и ряд других. [100]
В данном контексте «от» традиционно воспринималось (под влиянием текста ПВЛ, где русь отождествляется с варягами) как указание на происхождение названия русь от варягов. Но третье содержащееся в приведенной фразе утверждение с «от» - о том, что новгородцы «суть от рода варяжьска» - всегда вызывало недоумение, так как население Новгорода и Новгородской земли в большинстве своем от варягов происходить не могло. Удовлетворительное с точки зрения средневековой ментальности объяснение данному утверждению было найдено: слова «от рода варяжьска» указывают на подчинение новгородцев варяжскому княжескому роду. [101] Однако два предшествующих утверждения с предлогом «от» при трактовке их как указаний на происхождение также порождают вопрос.
Выше в тексте Начального свода нет отождествления руси с варягами, и остается непонятным, почему земля, получившая название от варягов, стала именоваться «Русской» (а не «Варяжской»). Между тем слова «и от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от техъ словет Руская земля» получают непротиворечивое объяснение при предположении, что предлог «от» здесь имеет временное значение - «со времени тех варягов прозвалась Русь, с их времени называется Русская земля». Под «варягами» имеются в виду те же лица, что и ниже, в словах «и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», и выше, в предшествующей фразе о занятии Рюриком и его братьями княжеских столов, - варяжские князья.
Автор Начального свода начинал историю Русской земли с появления династии, обладавшей монополией на власть над Русью в его время. Текст о призвании варяжских князей в Начальном своде входит в состав первой датированной статьи - статьи 6362 (854) г., озаглавленной «Начало земли Рускои». [102] Термином «земля» с «территориальным» определением в XI - начале XII в. именовались независимые политические образования (см. об этом Часть II, Очерк 1).
Рассказав в начале статьи о предыстории Руси - о полянах и о возникновении Киева, летописец перешел к появлению в Восточной Европе родоначальника династии и завершил фрагмент о приходе Рюрика с братьями утверждением, что «Русь», «Русская земля» (т. е. государство) именуется так со времен этих варяжских князей. Никакой неясности при таком понимании текст не содержит - на Руси конца XI в. было хорошо известно, что члены княжеского рода обобщенно именуются «князи руские» (см. Часть II, Очерк 4), и, следовательно, вполне естественно, что начало Русской земли связывалось с началом княжения их родоначальника.
Летописец же, вставивший позднее в текст ПВЛ отождествление руси с варягами,[103] исходил из других представлений. Задачей ПВЛ было вписать русскую историю в мировую. И начало Руси здесь связано с началом царствования в Византии императора Михаила III, поскольку при нем Русь совершила поход на Константинополь («В лето 6860. наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О семь бо увидехомъ яко при семь цари приходиша Русь на Царьгород, яко пишется в летописаньи гречьстемъ» [104]).
Слова Начального свода «и от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля, и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска» автор вставки о тождестве руси и варягов истолковал по-своему. Он не понял, что под варягами во всех трех утверждениях составителя Начального свода имеются в виду именно и только варяжские князья, решил, что речь идет в целом о варягах, пришедших с Рюриком. Поэтому к словам о новгородцах, что «от рода варяжьска», было добавлено - «преже бо беша словени», что сделало фразу бессмысленной (тем более, что ниже в ПВЛ неоднократно говорится о жителях Новгородской земли по-прежнему как о «словенах» [105]).
А утверждение, что «и от техъ Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля», было истолковано как указание на то, что варяги, пришедшие с Рюриком, назывались русью. Результатом стали несколько вставок в текст: появилось уточнение, что варяги, к которым обратились народы севера Восточной Европы, именовались русь, был дан перечень народов Северной Европы с упоминанием руси; слова «дружину многу и предивну» были заменены на «всю русь»; во вводную часть ПВЛ был вставлен список народов Северной и Западной Европы с упоминанием руси на том же месте, что и под 862 г. - между «готами» и «агнянами»; [106] в статью 898 г., повествующую о возникновении славянской грамоты, было добавлено пояснение, сходное с разобранной выше фразой: «А словеньскыи языкъ и роускыи одно есть, от варягъ бо прозвашася русью, а первое беша словене». [107]
Таким образом, отождествление руси с варягами - конструкция одного из составителей ПВЛ, отталкивающаяся от неверно понятого текста главного источника этого летописного памятника - Начального свода. К отождествлению руси и варягов данного автора могли подвигнуть также и еще два источника ПВЛ - составленный в Италии в середине Х в. еврейский хронограф «Иосиппон», где русь упоминается рядом с саксами и англами, [108] и русский перевод продолжения Хроники Георгия Амартола, где определение руси, напавшей на Константинополь в 941 г., - «отрода франков» (?χ γ?νους τ?ν Φρ?γγον) [109] - было переведено как «от рода варяжьска». [110]
Сказанное позволяет допустить, что отождествление руси с варягами являлось чисто книжной конструкцией. Но нельзя исключить, что на автора отождествления мог влиять и еще один фактор - какие-то сохранившиеся в устной передаче представления об определенной связи этнонима русь с варягами. [111]
Продолжающиеся в течение уже двух с половиной столетий споры о происхождении термина русь сводятся по сути к вопросу - являются ли сведения «Повести временных лет» о привнесении этого названия в Восточную Европу скандинавами достоверными. Если отбросить малоубедительные и прямо фантастические гипотезы, то останутся две версии, подкрепленные более или менее вероятными лингвистическими соображениями.
Согласно одной (условно говоря, «северной») версии, термин русь восходит к скандинавскому глаголу, означающему «грести»: предполагается, что словом, образованным от него, именовали себя дружины викингов, приходившие в Восточную Европу на гребных судах; через посредство финской формы ruotsi термин трансформировался на восточнославянской почве в русь. [112]
По другой («южной») версии, термин русь происходит от иранского корня со значением «светлый», «белый» (восходящего к дославянской - сарматской эпохи - лексике Северного Причерноморья). [113] Главным доводом в пользу северной гипотезы остается рассказ «Повести временных лет», в пользу южной - существование традиции, согласно которой Русью, помимо всех земель, населенных восточными славянами и находящихся под властью киевских князей, именовалась также территория в Среднем Поднепровье (т. н. «Русская земля в узком смысле»). [114]
Точка зрения о скандинавском происхождении названия Русь, господствовавшая в зарубежной историографии, в последнее время получила преобладание и в отечественной, но связано это больше с протестом против однобокого «антинорманизма» 40-х-70-х гг. XX в., чем с убедительностью аргументации. Так, в Среднем Поднепровье по археологическим данным присутствие норманнов ощутимо лишь с конца IX в., ранее скандинавские материалы фиксируются только на севере восточнославянской территории - в Ладоге (с середины VIII в.) и в Приильменье (с середины IX в.). [115] Между тем термин русь встречается в немецких (восточно-франкских) источниках второй половины IX в. (Баварском географе, грамоте короля Людовика Немецкого) и относится в них явно к югу, а не северу Восточной Европы. [116]
При принятии как «северной», так и «южной» версий происхождения названия «Русь» возникает также проблема, до сих пор остававшаяся в тени. В договоре Олега с Византией 911 г. все население, подвластное русскому князю, независимо от этнического и социального происхождения, именуется русью; нет ни намека на отличия, скажем, руси от словен или варягов; оба последних термина не упоминаются, во всех статьях речь идет только о «руси» (ед. ч. «русин»). Аналогичная картина в договоре Игоря 944 г.. [117]
Если предположить, что название русь было обозначением норманнских дружинников, то придется признать, что спустя считанные десятилетия после их прихода в Среднее Поднепровье оно уже воспринималось как этноним, который стал своим для местного славянского населения. Если же предположить, что русью именовались территория и население в Среднем Поднепровье до появления варягов, то придется признать, что спустя считанные десятилетия после своего прихода в этот регион дружинники скандинавского происхождения уже рассматривали это наименование как свое. И тот, и другой варианты были бы уникальны; обычно группы разного этнического происхождения, соединяясь в одном государстве, длительное время хранили свои самоназвания. [118]
Поэтому кажется наиболее вероятным предложенное в начале ХХ в. (В. А. Бримом [119]) допущение контаминации двух сходных названий - скандинавского, служившего одним из обозначений варяжских дружин, и южного, которое служило одним из названий территории или/и населения Среднего Поднепровья. Сходство терминов привело к их актуализации и слиянию, способствуя восприятию северными пришельцами земли на юге Восточной Европы как своей, а местным населением - дружинников норманнского происхождения как отчасти «своих».
Вопрос о происхождении названия государства, хотя и представляет естественный интерес, носит все же частный характер. Куда важнее вопрос о соотношении в процессе государствообразования местных и пришлых элементов и традиций, в данном случае - о роли, которую сыграли в становлении Руси норманны.[120]
Не вызывает серьезных сомнений, что скандинавское происхождение имела древнерусская княжеская династия, т. н. «Рюриковичи» (хотя летописная конструкция о том, что преемник Олега на киевском столе Игорь был именно сыном Рюрика, маловероятна по хронологическим соображениям), что выходцы из Скандинавии и их потомки составляли значительную часть дружин русских князей IX-X вв. Сложнее вопрос о воздействии скандинавов на характер и темпы образования государства на Руси. Здесь до сих пор мало принимался во внимание «общеславянский фон» - не было попыток сопоставить особенности формирования Киевской Руси с тем, что происходило в других славянских странах, чтобы выявить степень норманнского влияния на специфику государствообразования.
Что касается темпов этого процесса, то ранее Руси сложились государства в Моравии и Хорватии - у славян, которые тесно контактировали с более развитыми франкским и византийским обществами, а наиболее синхронно с Русью развивалось (в течение IX-X вв.) государствообразование в Чехии и Польше. [121] Для утверждения о каком-то заметном ускорении, которое придало норманнское влияние процессу формирования государственности в восточнославянском регионе, сравнение с другими славянскими странами, таким образом, не дает оснований. В сферах социальной и политической наблюдается значительное сходство со славянскими странами. Подчинение рядового населения власти князей и их дружин, данническая эксплуатация, относительно позднее развитие индивидуальной (вотчинной) крупной земельной собственности - все эти черты (см. о них подробно в Части II) свойственны не только Руси и Скандинавии, но и западнославянским государствам. [122]
Что касается территориально-политической структуры Киевского государства, то путь ее формирования - через подчинение киевскими князьями в течение IX-X вв. восточнославянских догосударственных общностей (подробно см. об этом Очерк 4) - аналогичен пути складывания территорий не только и не столько скандинавских государств, сколько Великой Моравии и Польши (где в качестве ядра государственной территории выступали соответственно земли мораван и гнезненских полян). [123] Процесс смены старых (т. н. «племенных») центров новыми, созданными по инициативе центральной княжеской власти (см. об этом Часть II, Очерк 1), происходил в период государствообразования не только на Руси, но также в Чехии и Польше. [124]
Практически у всех славянских народов решающую роль в эту эпоху играли дружины (см. об этом Часть II, Очерк 2), т. е. и здесь нет специфической русско-скандинавской параллели. Причина того, что в процессе государствообразования на Руси не выявляется черт, которые могут быть связаны именно с влиянием норманнов, разумеется, не в слабости их воздействия, а в том, что в Скандинавии и у славян процессы такого рода происходили принципиально сходно и относительно синхронно, в силу чего викинги без затруднений включались в них, а местное общество пришельцев не отторгало (в долгосрочном плане, разумеется - конкретные конфликты имели место): будучи на первых порах чужими этнически, в социально-политическом и культурном отношении они оказывались близки.
Но одна из черт сложившегося в Восточной Европе государства все же может быть связана в значительной мере с деятельностью норманнов. Это объединение всех восточных славян в одно государственное образование. Ни у южных, ни у западных славян подобного не произошло (хотя тенденции такого рода имели место в Великой Моравии конца IX в.).
Если бы в конце IX столетия не произошло объединение земель по пути «из варяг в греки» (из Балтийского моря в Черное по рекам Восточной Европы) под единой властью (которое вряд ли было возможно без сильного варяжского дружинного контингента), вероятно, в восточнославянском регионе сложилась бы, по крайней мере поначалу, также полицентричная государственная система. При этом проникновение норманнов в Среднее Поднепровье, будучи, казалось бы, пиком успехов викингов в Восточной Европе, имело результатом введение их активности в жесткие рамки.
Путь в Восточную Европу оказался под контролем киевских князей, и теперь движение сюда контингентов викингов стало регулироваться: они либо приходили на службу русским князьям, либо пропускались в походы на Восток, при этом часть приходящих викингов постепенно пополняла ряды элитного слоя Руси. Если бы варяжские князья не обосновались в Киеве и не соединили под своей властью Юг и Север Восточной Европы, в Х в., возможно, на Юге существовало бы одно или два славянских государственных образования, а на Севере - одно или несколько полиэтничных (славяне, скандинавы, финны, балты), с верхушкой из норманнов, которая, если бы и шла по пути славянизации, то не столь быстро, как это имело место в реальности.
Утверждение же варяжских правителей в Киеве привело к формированию на Восточно-Европейской равнине в Х столетии одного государства, и государства славянского, в котором скандинавская по происхождению часть элитного слоя (в том числе и те ее группы, которые располагались на Севере) быстро была ассимилирована. [125]
Вопрос о темпах этой ассимиляции тоже принадлежит к числу дискуссионных. В главе 9 написанного в середине Х в. трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей», целиком посвященной Руси, приведены два перечня названий днепровских порогов. Названия одного из них обозначены автором как звучащие по-русски (?Ρωσιστ?), другого - по-славянски (Σχλαβηνιστ?). [126]
«Русские» названия имеют явные скандинавские корни. [127] Авторы, стремящиеся подчеркнуть видную роль норманнов в формировании древнерусской государственности, на основе «русских» названий порогов делают вывод, что еще в середине Х в. окружавший киевских князей дружинный слой пользовался скандинавским языком или как минимум был двуязычен. [128] Их наиболее непримиримые оппоненты явно исходят из посылки, что признание скандинавского происхождения «русских» названий делает такой вывод единственно возможным, поэтому стараются найти иные этимологии - иранские или славянские. [129] Между тем никто не попытался представить механизм восприятия и обработки информации о топонимике порогов Днепра при создании «De administrando imperio».
У автора главы 9 [130] в распоряжении оказалось два разноязычных ряда названий. С определением одного из языков не могло возникнуть вопроса - это был славянский язык, хорошо известный в Византии: на нем говорили южные славяне, входившие и в число подданных империи, и в число ее соседей (в самом тексте «De administrando imperio» обнаруживается знание ряда славянских слов). Сложнее обстояло дело с другим рядом названий.
В то время в Византии, разумеется, отсутствовали термины, которыми оперируют по отношению к языку этих наименований современные исследователи, - «скандинавский», «древнескандинавский», «древнешведский»; не мог он быть определен в середине Х века и как язык «варангов» (византийский вариант термина «варяги»), поскольку последнее именование норманнов появляется в византийских источниках много позже. Единственное, что могло быть известно Константину - это то, что данным языком пользуется некая часть тех, кто в Византии именует себя «русью».
Насколько значительна была эта часть - определить на основе только данного источника невозможно; с равной долей вероятности можно допустить и 100%, и ничтожно малую долю. Ведь даже если подавляющее большинство «руси» говорило по-славянски, славяноязычные названия порогов не могли быть определены автором как «русские» - поскольку язык, на котором они звучали, был давно известен в Византии как именно славянский.
С другой стороны, даже если доля скандинавоязычных представителей руси была бы ничтожно мала, их язык не мог быть обозначен иначе как «русский» - поскольку других вариантов этнонимического определения в распоряжении у автора просто не имелось. Таким образом, сведения главы 9 трактата Константина позволяют лишь утверждать, что определенная часть «руси» пользовалась скандинавским языком.
Чтобы определить, что представляла собой эта часть, нужно, следовательно, обращаться к другим данным. Появившийся на свет незадолго до создания «De administrando imperio» наследник киевского стола получил славянское имя Святослав, а двое из трех его рожденных в 50-х - начале 60-х гг. сыновей - славянские имена Ярополк и Владимир, что говорит о далеко зашедшем процессе ославянивания правящей династии[131] (при том, что династический именослов, носивший сакральный характер, обычно особенно долго сопротивляется ассимиляции; так, в правившей в Первом Болгарском царстве с конца VII в. тюркской династии славянские имена появляются только в середине IX в.).
В той же главе 9 «De administrando imperio» в рассказе об объезде дружинниками киевского князя подвластных «Славиний» с целью сбора дани это мероприятие называется славянским словом πολ?σια - «полюдье» (а не его скандинавским аналогом «вейцла»), а также, вероятно, передается в греческом переводе славянский глагол «кормитися».[132] Исходя из этих свидетельств можно предполагать, что киевская династия и ее окружение, основу которого составляли потомки дружинников, пришедших в Киев с Олегом в конце IX в., в середине Х столетия пользовались славянским языком (что неудивительно, т. к. они представляли собой уже в основном третье-четвертое поколения потомков варягов, пришедших в Восточную Европу из Скандинавии, не говоря о том, что за более чем полвека княжения в Киеве Олега и Игоря в дружинный слой должно было влиться немало людей местного происхождения). Кто же тогда говорил на скандинавском языке, определенном в «De administrando imperio» как «русский»?
Игорь, согласно «Повести временных лет», нанимал варяжский воинский контингент для несостоявшегося похода на Византию 944 г.. [133] Часть этих варягов погибла в последовавшем походе на Кавказ, кто-то, вероятно, вернулся на родину. Но некоторое количество наемников несомненно влилось в русский дружинный слой, требовавший пополнения после потерь, понесенных войсками Игоря в неудачном походе на Царьград 941 г. [134]
Эти люди родились в Скандинавии и, естественно, продолжали пользоваться скандинавским языком. В Византии они, будучи на службе русского князя, представлялись как «русь», наравне со славяноязычными носителями этого этнонима. Очевидно, из этой среды и происходил информатор автора «De administrando imperio» о скандинавоязычных названиях днепровских порогов. Он сообщил наименования, которыми пользовались уроженцы Скандинавии, передвигавшиеся по «пути из варяг в греки». Поскольку информатор относился к «руси», автор трактата и определил данные топонимы как «русские», четко представляя, что известный ему параллельный перечень названий, хотя и используется тоже представителями «руси», принадлежит языку славянскому. [135]
Таким образом, следует полагать, что ославянивание киевского княжеского семейства и ядра дружины киевских князей к середине Х в. уже совершилось. Для этого и последующего времени можно говорить о продолжающейся ассимиляции только заново приходящих в Восточную Европу и вливающихся в русский дружинный слой норманнов.
