В числе первых толкователей, положивших начало искусству истолкования, были оракулы. Трудно было бы обойти их значение при всяком сколько-нибудь подробном и глубоком изложении греческой религии. Оракулом (от латинского слова «oracul um» или от «orare», т. е. «молиться» или «говорить») называлась божественная коммуникация, уделяемая жрецом-прорицателем в ответ на просьбу вопрошателя; это слова (текст) пророчества, а также местонахождение самого прорицалища.
В эпоху античности самыми почитаемыми были два святилища: додонское и дельфийское. К этим оракулам в трудных обстоятельствах обращались не только люди по своим личным делам, но и целые государства в целях политических. Уже Гомер знает оракул додонский, где его пророки-жрецы «Ног не моют себе и спят на земле обнаженной» [1], а также «храм Аполлона метателя стрел на Пифоне скалистом» [2]. Именно сюда перед Троянской войной приходит вождь всех ахейцев Агамемнон [3].
Другие источники, в частности Геродот, сообщают, что святилище в Додоне (в северо-западной части Греции) принадлежало «Зевсу Пеласгийскому» и его супруге Рее-Земле; а еще в более глубокой древности на этом месте, по преданию, рос огромный дуб, где заклинатели вопрошали какое-то божество пеласгов [4]. Греки не уничтожили это святилище, по-видимому, веря, что их общий предок, которого они называли Диемпатером или Зевсом-отцом, также заговорит с ними из темной, таинственной сени ветвей [5].
Они с благоговением прислушивались к стуку костяшек на конце плети, повешенной над медным котлом. Ветер трепал плеть, и ее стук вещал о будущем [6]. Тайными знаками было насыщено все вокруг. И то, что первые формы прорицания имеют непосредственное отношение к магии и восходят к эпохе, когда использование знаков и их примитивный способ интерпретации был первым проявлением ума - об этом знает уже Сократ: «Рассказывали же жрецы Зевса Додонского, что слова дуба были первыми прорицаниями. Людям тех времен, - ведь они не были так умны, как вы, нынешние, - было довольно, по их простоте, слушать дуб или скалу, лишь бы только те говорили правду. А для тебя, наверное, важно, кто это говорит и откуда он, ведь ты смотришь не только на то, так ли все на самом деле или иначе» [7].
В религиозном сознании греков священность определенных мест и предметов, например, древнейших зооморфных символов, а также само понятие святости ассоциировалось с проявлением определенной направляющей силы. Когда эту силу проявляли конкретные личности, то их слова и изречения облекались смыслом и божественной мудростью, несли в себе эту священную силу слова. Выразить святость можно было только через действие (потому что священнодействием снимается обыденность), соблюдая правила и нормы, не нарушая строгую последовательность обряда и демонстрируя ритуал как таинство.
Например, вода приобретала силу святости только при определенных условиях. Так, первоначально использованная для тушения жертвенного огня и собранная затем в сосуд, она считалась святой водой. Эта святая вода использовалась при совершении оракулом обряда очищения, предшествовавшего прорицанию, когда оракул и его помощники посредством омовения рук святой водой приобретали тем самым культовую чистоту. К слову замечу, что отношение к воде регламентировало даже взаимоотношения людей. В частности, греки были уверены, что между людьми, берущими святую воду из одной и той же чаши, возникает обязанность взаимной помощи. Отголоски этой древней традиции имеют различные интерпретации, получившие распространение в европейской среде - от дружественного приглашения перейти на «ты», до мистического - как наикратчайшего способа «узнать чужие мысли».
Первоначально (и повсеместно) считалось, что особой жизненной и священной силой были наделены только предки (вожди), а также мифические герои, что обусловило магическую практику общения с ними. Видоизмененная и преобразованная преемственность этой традиции, проявила себя в принципе отбора лиц, профессионально занимающихся прорицаниями, а также в выборе используемых приемов и способов прорицания. Так, Додон продолжал оставаться священным местом, где человек мог получить помощь в решении своей проблемы и услышать предсказание. Однако обладателем и носителем священной силы теперь уже был не колдун, а Оракул, и энергия направляющей жизненной силы шла к нему не от священного дуба, но непосредственно от главного бога Олимпа - от Зевса. Тем самым Оракул в Додоне рассматривался как посредник, отмеченный божественным даром прорицания, но никогда как воплощенное божество - сам Зевс или его наместник на Земле.
Каждый человек мог обратиться к Оракулу и найти подсказку или помощь в решении своей частной проблемы. Круг проблем и характер вопросов мог быть самым разнообразным, например: «Что мне делать со своим имуществом?»; «Правда ли, что мой младший сын не мой?» или «Кто украл мою овцу?» и т. д. Поэтому каждый ответ и каждое пророчество было уникальным и индивидуально направленным. Не существовало никакой догматики и пророческой демагогии, которая высвобождала бы веру людей из их магически мотивированной традиционной сферы. Поэтому оракул регламентировал сообщество или подталкивал к выбору индивида, но в границах одной единственной проблемы или в рамках заданного ему вопроса.
Еще более интересную картину истоков происхождения священной силы прорицания мы обнаруживаем, обращаясь к различным источникам и материалам исследований, посвященных дельфийскому оракулу. Авторы, жившие раньше 3 в. до н. э., из числа тех, кто много рассказывает о Дельфах: Эсхил, Еврипид, Пиндар, Геродот - все они прекрасно знали святилище.
Оракул Аполлона в Дельфах (на склоне горы Парнас) первоначально был посвящен Богине Матери Земле (Гее), и только позднее перешел к Аполлону. Традиционное представление о существовании священной пещеры как того места, где можно получить пророчество, восходит к мифу о битве Аполлона со змеем Пифоном, жившим в этой пещере. Поэтому жриц дельфийского оракула называли «пифиями», а со временем, вместе с потерей своего семантического значения, слово «пифия» становится именем собственным.
Такое преобразование имеет свое объяснение. Оно происходит в силу того, что имена могущественных существ начинают обозначать божественную силу или процесс, выходящий за пределы повседневности, на основании которого миф, в частности миф о Пифоне, приобретает право превращать определение бога в личное имя обожествленных героев. Вероятно, поэтому в Дельфах медиумом традиционно была женщина в возрасте после пятидесяти лет, известная как пифия, которая жила отдельно от мужа и носила девичью одежду.
Для совершения таинства прорицания обычно были необходимы pelanos (ритуальный пирог), а также жертвоприношение животного для поддержания жестких физических стандартов таинства. Интересно отметить, что архаический ритуал жертвоприношения - это один из наиболее устойчивых ритуалов, который имеет свой глубинный смысл. Он состоит в следующем: убийство и совместное поедание мяса жертвенных животных, когда духи и боги приглашаются для участия в трапезе, предполагает вместе с этим, что ко всем участникам трапезы переходит душа одного и того же животного. Это делает людей - участников совместной трапезы ближе друг к другу.
Более того, сакральный замысел совместной трапезы состоит в том, чтобы осознать другого человека как близкого, особенно родственного себе (и наоборот). Поэтому практически у всех народов приглашение к совместной трапезе является обязательным условием социализации, а пренебрежение или слабо мотивированный отказ кого-то от участия в совместной трапезе рассматривается как дурной знак или даже «дурной тон».
В процедуре, предшествующей прорицанию, символизм жертвоприношения очевиден. Смысл его состоит в получении дополнительной силы и той особой душевной близости с вопрошателем (клиентом), которая должна облегчить условие получения оракулом знания правильного решения проблемы. Для мышления, оперирующего, преимущественно, мифологическими образами, простыми понятиями или символами, большое значение приобретают аналогии в их наиболее действенной форме - в форме уподобления.
Поэтому форма жертвоприношения, которая практиковалась в Дельфах, подтверждает мысль о том, что оракул не являлся уподобленным богу, но через ритуал жертвоприношения и весь последующий комплекс обрядово-культовых действий, получал сверхъестественную силу и рассматривался как уподобившийся этой силе. Процедуре вопрошения пифии, предшествовал ритуал, который осуществляли и комментировали дельфийские жрецы. Он состоял в следующем: жрецы кропили жертвенного козла холодной водой, и по вздрагиванию жертвы узнавали, благоприятен ли в этот день бог для возвещения оракулов.
Благоприятное знамение - дрожание жертвы, неподвижность животного указывала на неподходящий для возвещения оракулов день. Наши знания о дальнейших обрядовых действиях, связанных с прорицанием пифии и их последовательности, весьма скудны. Все, что мы более или менее определенно знаем, это то, что пифия, и ее помощники-консультанты вначале купались в водах Кастальского источника; затем они пили воду из священного источника кассотис, и только потом вступали в храм Аполлона. Вода этого источника, проведенная по трубам или принесенная в адитон, где происходило таинство, играла определенную роль в ритуале - верили, что именно из нее Пифия черпала свое вдохновение.
Прежде чем взойти на треножник, она сжигала на алтаре лавровые листья и ячменную муку. Пифия усаживалась на треножник, увенчанная лавровым венком. Возможно, она жевала листья лавра, священного дерева Аполлона в Дельфах. Достигнув необходимого состояния возбуждения (или транса), она должна была говорить - разумно или бессвязно. Ее слова, простые и ясные, но, порой, в высшей степени не однозначные, тем не менее, не записывались вопрошателем непосредственно. Вместо этого они истолковывались и записывались священниками - жрецами, а затем только прочитывались вопрошателю и комментировались.
Плутарх, который долгое время жил в Дельфах, сам был жрецом в святилище Аполлона и поэтому присутствовал на многих оракульных заседаниях, свидетельствует, что только жрец-профет председательствовал на мантическом заседании в Дельфах, уточнял проблему, корректировал и озвучивал вопрос, обращенный к пифии, сообщал ответ и разъяснял его смысл. Он записывал ответы пифии и отдавал копии посланцам тех вопрошавших, которые не смогли присутствовать лично; сообщал ответ пифии всем, кто имел право его знать, а иногда, когда не было необходимости держать ответ в секрете, он объявлял его во всеуслышание. Конечно, не все изречения пифии нуждались в специальном разъяснении и комментировании. Известно, например, что на вопрос о том, существует ли кто-нибудь мудрее Сократа, пифия возвестила, что никого нет мудрее.
Мудрая простота и живая лаконичность пророческих изречений оракулов иногда придавала им статус пословиц. Так, пословица: «Для тех, кто щедро отдает» - зародилась в Великой Греции (Южная Италия), где Пифагор учил о совместном владении имуществом. Однако сама эта идея восходит непосредственно к высказыванию оракула. Дело в том, что когда халкидяне с Евбеи послали в Дельфы дары Аполлону и Артемиде и вопросили там, поровну ли будут разделены приношения, пифия ответила: «У друзей все общее». Именно этот принцип Пифагор положил в основу своего учения [8].
Несомненно, дельфийский оракул оказал на древних мыслителей гораздо больше влияния, чем обычно думают. И все же, что дал оракул Аполлона греческой мысли, в том числе, религиозной греческой мысли? По-видимому, некоторое общее впечатление здравого смысла от размеренной уравновешенности вопросов и ответов, а главное - гибкость формулировок, достаточная для того, чтобы факты не опровергали их никогда. Из здравого смысла в сочетании с атмосферой места постепенно сложился также образ бога, выразившийся в мифе Аполлона, очищающегося от убийства Пифона.
Бесспорно, этот образ господствует над греческим идеалом; он связан с образом бога чистого света и гармонии без всяких излишеств, с образом бога указывающего: познай самого себя. По мере того, как этот бог возвышается и очищается, он отделяется от личности пифийского Аполлона, сохраняя и воспринимая затем уже в христианстве, поэтический стержень символического истолкования этого первоначального образа.
В атмосфере классической Греции дельфийская пифия представляется уже только пережитком. И все то, что было связано с выражением божественного слова, в эллинском мире имело отношение к людям, которых называли «пророками». Под пророком стали понимать не того, кто предсказывает, а того, кто говорит за некое божество. Такого значения греки не приписывали пророчеству никогда. «Только семиты, - пишет Луи Буйе, - оказались в состоянии развить это понятие вместе с общим развитием своей культуры. Напротив, греческая культура, со своим откровенным рационализмом, как будто расплатилась со своим откровением пророков, которые существовали в Элладе при ее возникновении, как у всех нарождающихся народов» [9].
Примечания:
[1]. Гомер. Илиада. XVI. 233-235 // Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.
[2]. Там же. IX. 405.
[3]. Гомер. Одиссея // Там же. VIII. 79-82.
[4]. Геродот. История. 1888. Т. 2. II, 57. Это священное для греков место описывает также Страбон в своем труде «География», VII, 7, 12.
[5]. Со времен античности отдельные деревья считались священными в культах отдельных богов. Так, в культе Зевса это был додонский дуб, в культе Афины - оливковое дерево на Афинском акрополе; лавр - в культе Аполлона в Дельфах. Римляне особо почитали фиговое дерево Ромула.
[6]. Гомер. Илиада // Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967. XVI, 233.
[7]. Платон. Федр // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1993. С. 186.
[8]. Диоген Лаэртский, например, указывает на то, что не только этот принцип, но и все остальные этические положения Пифагор заимствовал у Дельфийской жрицы (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. VIII. 8, 21).
[9]. Буйе Л. О Библии и Евангелии. Брюссель, 1988. С. 12.
