Вселенский собор был назначен на 325 год, - год, на который падало празднование 20-летия царствования императора Константина. Место собора - Никея, город удобный по своему положению, доступный с суши и с моря, в 30 верстах от императорской резиденции. Император щедро вознаградил епископов за путевые издержки и взял на себя содержание их в Никее. Каждому епископу было вероятно предоставлено право иметь при себе двух пресвитеров и трех служителей.
В эпоху Никейского собора в римской империи были устроены хорошие почтовые дороги, так что многие епископы без затруднений могли явиться на собор. Но отдаленные путешествия все же были затруднительны. Напр. из Бордо до Константинополя нужно было ехать полтора месяца. Поэтому неудивительно, что на соборе большее количество епископов были греки. Западных епископов было семь. Испания (Осий Кордубский), Галлия (Никасий Дижонский) и Африка (Цецилиан Карфагенский) имели только по одному представителю. Престарелый римский епископ Сильвестр прислал двух легатов пресвитеров: Викентия и Витона. Но сомнительно, был ли на соборе Александр византийский; даже сомнительно то, был ли Александр в то время епископом. Между отцами собора были один перс - Иоанн и один епископ готский - Феофил; Симеон, епископ Селевкии Ктисифона, отправил на собор нескольких пресвитеров (в их числе Шах-дуст (Садоф), впоследствии мученик).
Общее число епископов колебалось около 300 (250-270). Но точного числа присутствовавших не знали даже сами участники собора и не интересовались им. В исторических источниках оно указывается не одинаково. По Евсевию кесарийскому, на соборе было около 250 епископов, (по Евстафию Антиохийскому, около 270, по Константину В., 300 или более 300), Афанасий В. в нескольких местах (также) говорит о 300, а в послании ad Afros (369 г.) о 318 епископах. Традиционное 318 (впервые, по-видимому, встречается у Илария пиктавийского в 359-360 г. и затем у Василия В., в 362). Этому числу придается мистическое толкование, именно: 1) число 318 напоминает число верных рабов Авраама, победивших союзных царей (Быт. 14:14), 2) самое цифровое начертание в греческом языке (ΤΙΗ) напоминает крест (Τ) и начальные буквы имени Спасителя (ΙΗσοῦς). Мнение, что на первом вселенском соборе присутствовало 318 отцов, до того утвердилось в последующее время, что первый вселенский собор стали называть иначе собором 318 отцов. Это сделалось как бы другим названием собора [95]. С некоторою вероятностию полагают, что в это время на востоке было около 1000 епископий, и около 800 епископий на западе. Таким образом, здесь присутствовала 16 часть всех христианских епископов [96]. В составе собора было немало высоких подвижников и исповедников последнего гонения.
Решение собора не было неожиданностью в историческом смысле, потому что формулы решений соборных и настроения церквей были заранее проверены. Арий, отлученный в Александрии, обратился к сочувствию всего востока, и между епископами завязалась оживленная переписка; послания эти подшивались к делу и, таким образом, Александр заранее знал своих единомудренных и врагов. Прибывший элемент западных и восточных окраин (Феофил Готский и Иоанн Персидский) не мог произвести перемены в общем настроении умов. Мы имеем одно известие очень тенденциозного историка, строгого арианина Филосторгия, что еще прежде собора Осий и Александр съехавшись вместе решили внести в символ слово «ὁμοούσιος». Относиться с недоверием к этому известию нет оснований, также невозможно предполагать соглашения преднамеренного. Для Осия слово «ὁμοούσιος» не было совершенно новым; как епископ запада и ученик Тертуллиана, часто употреблявшего слово «substantia», он мог перевести ὁμοούσιος равнозначащим латинским «consubstantialis».
Для истинного представления о деяниях первого вселенского собора у нас не имеется вполне удовлетворительных документов. Деяний в смысле πράξεις первого вселенского собора нет не только в нашем распоряжении, но и в начале V века не знали о существовании других документов, кроме тех, которыми располагаем и мы. Возможен вопрос: были ли деяния собора составлены? Всякое собрание епископов, равно как и другие какие бы то ни было собрания, можно вести двояким образом. Первый способ - это когда собрания, допуская банальное сравнение, сопровождаются составлением протоколов. Из таких протоколов собрания мы узнаем только окончательные решения вопросов, для нас может быть весьма небезразличных.
Здесь можно узнать только часть тех мотивов, на которых эти решения основываются, но нельзя узнать, кто занимал какое положение, или кто влиял на такое или иное решение вопроса. Иное дело, когда возьмем ведение судебных процессов, куда обыкновенно приглашаются стенографы, которые точно воспроизводят каждое слово, произнесенное на суде. Последний способ ведения дела и даст в результате πεπραγμένα, как понимали это слово в древности. В данном случае указывается подробно: кто присутствовал на заседании, какие вопросы были предлагаемы, какие документы были представлены, как происходило голосование и на чем решили.
От первого вселенского собора и остались только заключения, в виде 20 канонических правил и символа веры, и неполные списки отцов, так что в 417 г. в константинопольском архиве ничего другого не было. Не излишне прибавить, что и относительно определения первого вселенского собора о времени празднования пасхи ничего не сохранилось. И когда календарные писатели являют всему миру, какие постановления были сделаны первым вселенским собором относительно празднования пасхи, то этим обнаруживают свое глубокое невежество в церковной истории.
Из документов о первом вселенском соборе, написанных после собора, сохранились следующие: 1) сам Константин писал послания церквам; 2) писал и сам собор к александрийской церкви; 3) Евсевий кесарийский писал послание к своей пастве. Затем 4) сохранились отрывки из сочинения Евстафия антиохийского против ариан, переданные Феодоритом (I, 8); 5) Афанасий В. сообщает сведения о соборе в сочинении De decretis Nicaenae synodi (писано между 350-354 гг.) и в Epistola ad Afros episcopos (около 369). Все эти документы (и сочинения), написанные (частию) в сравнительно позднее время, конечно, не воспроизводят с фотографическою точностью деяний собора.
Состав собора был весьма разнообразный. Первый раз в истории представители отдаленнейших провинций христианского мира имели утешение видеться между собою. Казалось, открывалась во второй раз пятидесятница - как при апостолах. Различие в общественном положении и умственных дарованиях между отдельными отцами доходило до контраста. Наряду с влиятельным Евсевием Никомидийским, близким к Константии, сестре Константина, по своему родству с ее мужем Ликинием, наряду с блестящим придворным епископом, как Евсевий Кесарийский, встречается здесь и представитель апостольской простоты отношений Спиридон Тримифунтский, не переставший пасти свое стадо даже и тогда, когда он сделался пастырем словесных овец Христовых.
Здесь были люди высокообразованные, как Евсевий Кесарийский, многие ученики Лукиана, Александр Александрийский, и, может быть, превосходивший всех своими дарованиями, диакон александрийский Афанасий, секретарь своего епископа. Но вероятно гораздо больше было таких, которых высоконравственная жизнь возвела до епископского сана, а не богословские знания, которые умели героически страдать за свою веру и явились на собор с следами пыток, перенесенных ими в последнее время, но были слишком ненадежными, слабыми защитниками ее в богословских спорах, и пробуждали невольный трепет в своих единоверцах за славу христианских верований, когда с своею простотою им приходилось сталкиваться с диалектически опытными противниками. Заметим мимоходом, что ни один из историков, ни одно из сказаний о Никейском соборе, хотя с слабою претензиею на древность, не упоминает в числе его участников имени Николая, епископа Мирликийских.
При таком разнообразии духовных дарований и научной подготовки отцов собора, его догматическая задача была весьма нелегка. Нужно было произнести суд над арианством и утвердить православное учение. Но для этого следовало засвидетельствовать веру церкви так, чтобы ясна была ее полная противоположность арианству, выразить христианское учение в такой форме, чтобы каждый и образованнейший из епископов и самый простой - признал в ней изложение своих собственных убеждений, предания своей церкви.
Все эти лица разных степеней богословской подготовки и разных направлений могли относиться к разбираемым вопросам с различных точек зрения. Когда приходится ставить вопрос о богодухновенности целого собора, то становишься решительно в затруднение. Легко еще понять богодухновенность одного лица, напр. пророка, но психологически трудно понять вдохновенное состояние многосоставного собора. Здесь психология толпы, народной массы, или воинов, возбужденных в известный момент, принесла бы ту существенную пользу, что несколько уяснила бы психологию отцов вселенского собора, духовный подъем, когда человек становится выше своего обычного состояния. Очень может быть, что некоторые из епископов по окончании заседаний собора на пути к своей кафедре перестали понимать то, что говорили во время вдохновения. Таким образом, солидарность решения придается вдохновением, но оно является только в решительный момент.
Так как наша главная задача рассмотреть соборы с точки зрения их догматической деятельности, то нам нужно определить, кто из отцов собора по своим догматическим понятиям принадлежал к какой партии. Прежде всего, естественно поставить вопрос, как велико было на соборе количество ариан? Оно было немногочисленно. Руфин и Геласий уверяют, что арианских епископов было всего 17, не называя их по именам. Феодорит Кирский называет поименно 13 влиятельных епископов-ариан. Церковный историк Филосторгий (арианин) насчитывает 22 епископа, но этот список с одной стороны неполон (сравнительно с историею Феодорита), с другой стороны неверен (в нем значится пять имен епископов, которых Афанасий считает защитниками православия). Семь имен у Филосторгия принадлежат египетскому диэцезу: это епископы Ливии; таким образом, землячество играло большую роль в поддержке, оказываемой Арию. Восточные епископы поддерживали Ария, как товарища по школе, а ливийские, - как человека, вышедшего из их страны.
Между бесспорными арианами считаются Евсевий Никомидийский, сообщивший свое имя ереси (евсевиане), Павлин Тирский, Феона Мармарикский, Секунд Птолемаидский, и - словно загадка, поставленная историею известной формуле: quod ubique, quod semper, - Минофант Ефесский, Феогний Никейский и Марий Халкидонский, т. е. епископы тех городов, которые прославлены вселенскими соборами. Признавая, таким образом, что партия ариан насчитывала около 20 человек, мы можем прибавить, что и эта малая группа не имела между собою прочного единства убеждений. Так, Евсевий Никомидийский считал Сына Божия непреложным и, как и Феона и Секунд, не разделял взгляда, что Сын не знает Отца в совершенстве, как думал Арий. Феогний Никейский думал, что и до рождения Сына Бог был Отцом, ибо имел возможность родить Его (τὴν δύναμιν τοῦ γεννῆσαι), - взгляд, сродный (или тождественный) с тем, который император высказал на самом соборе. Павлин Тирский занял свое положение в отношении к Арию с таким колебанием, что остался позади даже Евсевия Кесарийского.
Спрашивается, как велико было число защитников православия? Естественно предположить, что защитниками православия были остальные - 300 епископов. Но и между защитниками православия нужно допустить различные группы. И между православными не было единства в догматических взглядах, не по существу дела, а по вопросу о приемах защиты православия. На Никейском соборе можно предположить три догматические партии, примкнувшие к защитникам православного учения.
Во-первых, небольшая партия знаменитых, истинно образованных защитников православия, во главе которых стояли Александр александрийский, Евстафий антиохийский, и особенно выдавался диакон Афанасий, впоследствии светило православной церкви.
Затем против ариан выступили еще две значительный фракции. Это были, с одной стороны, епископы простые, без богословского образования. Эти выступили против ариан скорее по указанию религиозного чувства, чем по ясному сознанию несостоятельности арианства. Для них было достаточно того, что из учения Ария выходило, что Сын Божий есть творение, а не истинный Бог, и что Его божественное достоинство основывается на нравственных заслугах. Отсюда для простого христианского чутья было ясно, что это учение не соответствует церковному преданию, унаследованному от предшествующего времени. Вторую группу составляли епископы, получившие богословское образование, но старой школы. Они испытали влияние сочинений Оригена и его учеников.
По самому характеру своего образования они не могли согласиться с учением Ария, были против него: но и те средства, которыми боролся Александр и другие, они находили слишком радикальными. Они боялись, не делают ли православные слишком смелого шага к савеллианству, противопоставляя Арию такие слова, как ὁμοούσιος и ἐκ τῆς οὐσίας. Многие восставали против слова οὐσία по той причине, что его нет в Св. Писании, тем более, что не был установлен точный смысл слов - οὐσία и ὑπόστασις. Истинным образованным вождям собора нужно было, во-первых, разъяснить простым епископам основные тенденции учения Ария и его следствия; во-вторых, указать последователям старой школы, что в борьбе с ересью необходимы те радикальные средства, которые предлагаются ими самими.
Таким образом, на Никейском соборе были представители четырех догматических фракций: 1) ариане - партия немногочисленная и несогласная между собою; 2) строгие противники ариан, умевшие оспаривать и самые исходные пункты арианского учения; 3) партия богословски образованных епископов, но придерживавшихся старых воззрений субординационизма, которым были неприятны воззрения ариан за выводы, но нравились их посылки; и, наконец, 4) многочисленная партия простых епископов. Эта партия, убедившись, что арианство несостоятельно уже потому, что в своих воззрениях дошло до ужасных выводов, без колебаний примкнула к защитникам православия.
Из известий Афанасия Александрийского видно, как отцы собора путем полемики пришли к сознанию полной необходимости таких терминов, как ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιος. Евстафий антиохийский передает ход собора от выступления ариан с символом открыто до той минуты, когда сторонники их (Евсевий Кесарийский?), под предлогом заботы о мире, заставили было замолчать тех, которые всегда говорили наилучшим образом. Евсевий описывает ход заседания в присутствии Константина с того момента, как Евсевий предложил вниманию отцов кесарийский символ, до того, когда установлен символ никейский.
Наконец Созомен (I, 17) рассказывает, как отцы собора установили общую программу деятельности: одни советовали не вводить ничего нового; другие настаивали на том, что нельзя следовать и древним выражениям (ταῖς παλαιοτέραις δόξαις) без всякого расследования. Предполагать, что эти последние были только ариане, нет оснований; и православные, наиболее проницательные и вполне последовательные, находили, что спорные вопросы не предусмотрены в древних символах, поэтому представляется каждому возможность понимать учение веры в древних символах по-своему, что задача собора оказывалась не так проста, как предполагали многие епископы, не имевшие богословского образования.
Расследования велись на предварительных заседаниях собора. Вероятно, сюда не раз приглашали самого Ария и его сторонников не епископов и расспрашивали кротко и любовно об их учении. Таким образом выработались те диалектические приемы и те данные, которыми пользовались в присутствии императора, который сам принимал участие в спорах. В торжественном заседании в присутствии Константина произошла, можно сказать, только генеральная битва между спорящими сторонами. Все даты относительно времени собора колеблются между 22 (?) мая и 25 августа [97]. Эти цифры, вероятно, выражают различные моменты соборной деятельности. Открытые заседания начались после 3 июня, может быть, 14; символ веры подписан 19 июня, а к 25 августа епископы разъехались.
Торжественно собор открыт был около 14 июня самим Константином. Отцы собрались в обширнейшей средней зале императорского помещения, заняли приготовленные для них места и с понятным напряженным вниманием ждали появления христианского императора. Наконец вошла его свита, и он сам - с восточным великолепием, в одежде сверкавшей золотом и каменьями, и прошел по всей зале среди поднявшихся с своих мест епископов, остановился между сиденьями первенствующих епископов и скромно, по их знаку, опустился на приготовленное для него золотое сиденье. Тогда заняли места и отцы собора. После приветствия императору, сказанного одним из епископов, заседание было открыто речью императора, сказанною на латинском языке, к которой он прибавил несколько слов и на греческом языке. Затем император передал слово представителям Собора - τοῖς τῆς συνόδου προέδροις [98].
Догматические рассуждения начались видимо с рассмотрения символа, представленного Евсевием Никомидийским. Ученый представитель востока не считал дело Ария несогласным с церковным учением, высказывал основания своего воззрения на Лицо Сына Божия и те последствия, к которым оно приводит, и слово κτίσμα стояло в нем открыто. Так как большинство богословов-полемистов было против подобного выражения, то этот символ был отвергнут и даже, говорят, разорван. Таким образом, осуждение крайностей арианского учения уже было предрешено.
Но затем открывается вторая стадия собора, которая намечена в сообщениях Афанасия Великого. Раз технические выражения арианства были осуждены, нужно было церковное учение выразить в других терминах. Поведение евсевиан в данном случае недостаточно разъяснено. Сам Афанасий выражается неодинаково: в одном случае представляется, что все доводы были высказываемы ими гласно, в другом, - что это делалось тайно (ариане перемигиваются) и смысл их был понятен только для партии. И в том и в другом случае поведение евсевиан объяснимо. Если они высказывались секретно, только для своей партии, то в этом видна их хитрость, которая не была им чужда. Если же они высказывали гласно свои мнения, то и здесь нет ничего странного, потому что, как представители собора, они имели право отстаивать свои положения и в данном случае вели себя честно.
Началось дело с тех выражений, который освящены были древностию, заключались в символах и взяты были прямо из Св. Писания. Этот полемический прием против ариан был весьма сильный, но он возбуждал и евсевиан к отпору. Вопрос ставили так, что символ ариан обвиняли прямо в несогласии с словами Св. Писания. Но так ставить дело можно было только при не вполне ясном понимании самого существа арианства. Ариане не отвергали ни книг, ни мест Св. Писания, только экзегетика была у них другая, и это оттого, что философия была другая. Вследствие этого и невозможно было таким путем прийти к какому-нибудь твердому результату. Напр., в ответ на предложение внести в символ выражение «ἐκ τοῦ Θεοῦ» евсевиане заявили, что и они согласны с этим; но ведь и все из Бога, прибавляли они, ибо «един Бог, из Него же вся» (1 Кор. 8:6; 2 Кор. 5:18). Таким образом, простое выражение «ἐκ τοῦ Θεοῦ» не могло решить спора между православными и крайним выражением арианской партии. Нужно было подыскать термин для евсевиан неудобоприемлемый. Такое выражение было «ἐκ τῆς οὐσίας».
Затем предложен был ряд библейских выражений: сияние славы, образ ипостаси, образ Бога невидимого, сила Господня, премудрость и т. под. Но и этим выражениям евсевиане, или гласно, или только между своими, противопоставляли другие, ослабляющие силу первых выражения. Например, в противовес тем выводам, которые православные делали из 1 Кор. 1:24: «Христа, Божию силу», евсевиане указывали на Исход (Исх. 12:41), где и евреи называются силою Господнею, и на пр. Иоиля (Иоил. 2:25), у которого саранча называется великою силою Божией. Следовательно, слово δύναμις еще не выражает единосущия Сына с Отцом. А с словами послания к Кол. 1:15: Сын Божий «есть образ Бога невидимого», они предлагали сопоставить 1 Кор. 1:7, где и муж называется образом Бога, и отклоняли на этом основании заключение к единосущию Сына с Отцом. Вечность Сына они истолковывали в отношении к будущему, а не в смысле совечного искони существования Сына с Отцом. Смысл слов Ин. 14:10 «ἐγὼ ἐν τῷ Πατρὶ» они старались ограничить такими параллелями, как Деян. 17:28: «о Нем бо живем и движемся и есмы» (ἐν αὐτῷ). Таким образом, становилось ясно, что одними библейскими выражениями отстранить арианство невозможно.
Вероятно в этот момент выступил с предложением посредства человек, умевший «заставить замолчать тех, которые говорили наилучшим образом». Есть основание полагать, что лицо это было Евсевий Кесарийский. Воззрения его были тем опаснее, что совпадали с воззрениями Константина, который в то время еще не был даже оглашенным. Евсевий держался того воззрения, что если человек не может постигнуть тайны соединения своей души с своим же телом, то тем менее он может заявлять претензии постигнуть тайну отношения Сына Божия к Отцу. Это невозможно, да и бесполезно. Сын Божий сказал: «веруяй в Мя имать живот вечный» (Ин. 6:47), а не сказал: «кто знает Меня, тот спасется». Естественно поэтому, что Евсевий постарался весь спор представить несущественным и предложил все выражения спорные заменить такими, которые для всех удобоприемлемы, т. е. все рассуждения свести ни к чему. Он выступил с символом, который преподавался в кесарийской церкви. Этому символу и суждено было лечь в основу символа Никейского собора. Здесь учение о Боге троичном в Лицах излагается так:
«Веруем во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына единороднаго, перворожденнаго всей твари (Кол. 1:15), прежде всех век от Отца рожденнаго, чрез Котораго и произошло все». Затем после тирады о воплощении Сына Божия прибавлено: «веруем во единаго Духа Святаго». Далее Евсевий в виде комментария прибавлял: «веруя, что каждый из Них есть и существует, что Отец есть истинно Отец, Сын - истинно Сын, и Дух Святый - истинно Дух Святый».
Сам император остался этим символом весьма доволен, но сказал, что к нему нужно прибавить слово ὁμοούσιος. Евсевий рассказывает об этом в послании к своей пастве [99]. Конечно, не глубокое богословское образование Константина могло подсказать важность предлагаемого термина «ὁμοούσιος». Во время пререканий отцов собора он часто слышал его, а может быть Осий Кордубский расположил его еще ранее к принятию этого слова. Факт, что этот термин предложен был императором, мог иметь некоторое значение лишь в том отношении, что люди, нерасположенные к этому термину, должны были быть осторожными в своей полемике против него. Введение этого термина в символ изменяло его неопределенную «посредствующую» фразу в точную догматическую - вопреки первоначальным намерениям Евсевия.
Символ кесарийский лег только в основу Никейского, а не был принят текстуально. 1) Так в первом члене была произведена, правда, одна, но характерная замена. Слово «всех» передано вместо ἁπάντων простым πάντων. Слово ἅπας энергичнее, нежели πᾶς: ἅπας значит «решительно все», «все без исключения», «все в совокупности». Таким образом, слово ἅπας могло представлять для ариан одну из лазеек, в которой они могли укрыться с своею диалектикою. «Если Бог есть Творец решительно всего (ἁπάντων), то Он Творец и Сына и Св. Духа». 2) Затем в Никейском символе было опущено во втором члене выражение «Слово Божие - Λόγον τοῦ Θεοῦ». В вопросе о том, почему это сделано, приходится держаться в области одних только предположений.
По одним, это было сделано потому, что отцы не хотели вводить отвлеченно-богословских терминов. Но с этим трудно согласиться, так как символ Никейский называется не символом собственно, а «вероизложением» (μάθημα - изложение научное, приближающееся к математически точному), и не сразу сделался символом для крещаемых; таким образом, его и предназначали для строго богословского и полемического употребления. Можно предположить с большею вероятностью, что слово «Λόγος» было опущено по историческим причинам. Слово «Λόγος» было употребляемо в особом смысле многими еретиками. Напр. Павел Самосатский признавал предвечное бытие Λόγος'а, как силы ипостасно неразлучной от Отца, но не как Сына в церковном смысле этого слова.
Во всяком случае, отцы собора должны были позаботиться о том, чтобы не вводить таких выражений, которые бы подавали повод арианам повторять свое заявление, что противники Ария монархиане. Поэтому на место термина Λόγος ставится прямо Υἱός. - Затем заимствованы были из символа Евсевия Кесарийского слова: «Бога от Бога», «Света от Света», но безразличное «Жизнь от Жизни» заменено выражением: «Бога истиннаго от Бога истиннаго», потому что ариане допускали, что Сын Божий есть Бог, но только с натяжкою могли признать Его Богом истинным. 4) Затем разъяснялось точнее понятие «рожденнаго» с положительной стороны словами: «τουτέστιν ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρὸς - ὁμοούσιον τῶ Πατρί», и с отрицательной - словом «несотвореннаго». 5) Намеренно были опущены слова «перворожденнаго всея твари», потому что этим термином характеризуется отношение Сына Божия к твари, а не к Отцу.
Учение о Духе Святом изложено в той короткой форме, которая была предложена Евсевием Кесарийским: «и в Духа Святаго» (опущено «веруем» и «единаго»). Символ оканчивался анафематизмом: τοὺς δὲ λέγοντας, ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν, καὶ πρὶν γεννηθῆναι οὐκ ἦν, καὶ ὅτι ἐξ οὐκ ὄντων ἐγένετο, ἢ ἐξ ἑτέρας ὑποστάσεως ἢ οὐσίας φάσκοντας εἶναι, ἢ κτιστὸν, ἢ τρεπτὸν, ἢ ἀλλοιωτὸν τὸν Υἱὸν τοῦ Θεοῦ, ἀναθεματίζει ἡ καθολικὴ ἐκκλησία. В разъяснение слов «ἐκ τῆς οὐσίας» и «ὁμοούσιος» сделано лишь несколько замечаний, устраняющих их толкование в материальном, эманатическом смысле.
Выражения: а) ἐκ τῆς οὐσίας и б) ὁμοούσιος составляют цвет догматической деятельности первого вселенского собора. Естественно теперь поставить вопрос о чисто терминологическом значении этих технических выражений.
а) В каком отношении отцы Никейского собора стоят к предыдущим догматическим опытам и к последующим? Этот вопрос сводится к другому: отцы Никейского собора различали ли выражения «οὐσία» и «ὑπόστασις», как различаем их теперь мы, или же они еще не делали этого различия, что характеристично для доникейской эпохи?
Уже в IV веке на этот вопрос даны были два ответа. По мнению Василия Великого, отцы Никейского собора уже различали эти выражения и, как различные термины, сопоставили их в анафематизме. Иной вывод получается из творений Афанасия Великого, и его свидетельство, как слово участника Никейского собора, имеет предпочтительное историческое значение сравнительно с взглядом Василия Великого. В творениях Афанасия Великого. встречаются два места (de incarn. et contra arian. 10; in illud: Omnia mihi, 6), в которых слова οὐσία и ὑπόστασις употребляются в том смысле, в каком употребляем их мы в настоящее время. Но первое сочинение не бесспорной подлинности, а в другом это место может быть позднейшая вставка. Между тем, в его несомненно подлинных сочинениях слова οὐσία и ὑπόστασις употребляются как тождественные. Так, в «словах против ариан» (ок. 358 г.) ὑπόστασις и οὐσία употребляются как слова взаимно заменимые (3, 65. 66). В одном из самых поздних его сочинений (369 или 370 г.), - в документе, имеющем несомненно важное церковное значение, так как это послание (epistola ad Afros episcopos) писано от лица 90 епископов Египта и Ливии к епископам африканским, читаются следующие выражения: «ὑπόστασις есть οὐσία и означает не иное, как самое сущее: ὑπόστασις и οὐσία и есть бытие» (ἡ δὲ ὑπόστασις οὐσία ἐστι - ἡ ὑπόστασις καὶ ἡ οὐσία ὕπαρξίς ἐστιν).
На Александрийском соборе 362 года, на котором председательствовал Афанасий В., вопрос о значении этих слов поставлен был ясно и прямо. Здесь были две спорившие партии. Одни утверждали, что «в Боге три Ипостаси», - и их упрекали в арианстве; другие, - что «в Боге одна ипостась», потому что, по их мнению, ὑπόστασις и οὐσία одно и то же, - и их подозревали в савеллианстве. Афанасий В. заставил их объясниться, и из объяснения обнаружилось, что они разноречат только в словах, будучи согласны в понимании самого догмата. Но отцы собора во всяком случае отнеслись к лицам, признававшим три Ипостаси, как к таким, которые ставят вопрос, Никейским собором не решенный; и соборное решение состоялось в том смысле, что признано было личное православие той и другой стороны, но и тем и другим рекомендовали довольствоваться выражениями Никейской веры, «как лучшей и более точной». Таким образом, по воззрению александрийских отцов, Никейский собор не установил терминологического значения слов «οὐσία» и «ὑπόστασις», и, подобно древнейшим богословам, принимал эти слова как взаимно заменимые, хотя и при известных частных оттенках, свойственных тому и другому.
Вероятно, в связи с этим смешанным употреблением слов οὐσία и ὑπόστασις стоит и история выражения «ἐκ τῆς οὐσίας». Каждая из Ипостасей Св. Троицы есть весь Бог и существо всецело принадлежит каждой. В этом смысле понятно выражение: «Сын рожден из существа Отца». Но отцы второго вселенского собора, удержав в своей редакции символа слово ὁμοούσιος, опустили слова: τουτέστιν ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρός. Вероятно, они имели в виду вербальную трудность этого выражения с точки зрения строгой терминологии: существо Отца есть единое и тождественное существо Отца и Сына и Св. Духа. Если Сын рожден из существа Отца, то мы не можем устранить того вопроса, да не рожден ли Сын из Своего собственного существа? Поэтому в 381 году слово οὐσία выбросили, как неудобное.
Вообще в богословии замечается волнообразное движение в области богословской терминологии, замечается после повышения и терминологическая отсталость. Излагаемые споры сопровождались успехами в терминологии о Троице; по отношению к христологии дело остановилось на точке развития эпохи первого вселенского собора. Не было бы никаких последующих ересей, если бы уже на первом вселенском соборе была установлена точная богословская терминология. Так и в учении о Св. Духе мы расходимся с латинянами именно в терминологии. Восточные богословы в терминологии сделали шаг вперед и стали на точку зрения Василия Великого.
У них как рождение Сына, так и исхождение Св. Духа рассматривались как ипостасные свойства. Но латинские богословы удержали старый термин ex substantia и для них исхождение Св. Духа представлялось как actus substantiae. Поэтому для них естественным было требование, чтобы и Сын мыслился, как изводящий Св. Духа, ибо существо Отца и Сына одно и то же (ex utroque, ex Patre Filioque). Являлось даже предположение, не исходит Св. Дух и От Самого Себя, но этот вывод был слишком уже радикален. Таким образом, между нами и латинянами различие заключается в глубине мысли: для нас исхождение Св. Духа есть акт ипостаси, а для латинян - акт существа.
б) Учение о рождении Сына из существа Отца логически завершается в положении: «Сын единосущен Отцу». Слово ὁμοούσιος есть необходимое дополнение к выражению «ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρός». Рассматривая то и другое выражение, Афанасий В. признает, что они не даны в Св. Писании текстуально, но верно выражают смысл его и имеют символико-полемическое значение самое высокое: уклониться от их силы не могла никакая арианская диалектика. Другие богословские выражения ариане умели перетолковывать по-своему, но перед ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρὸς и ὁμοούσιος они были бессильны: они могли лишь оспаривать право догматистов употреблять эти небиблейские термины для означения отношения Лиц Отца и Сына, но не могли исказить их.
В слове ὁμοούσιος дан синтез всего учения о Сыне Божием. Центральный пункт этого понятия Афанасий В. (de synodis, 54, писано в 359 г.) объясняет так: «употребляя слово ὁμοούσιος без полемических придирок, мы означаем, что Он есть истинный (присный, собственный) Сын, из Отца имеющий бытие» (λεγοντες δὲ μὴ εριστικῶς τον ὁμοούσιον Υἱὸν σημαίνομεν γνήσιον ἐκ τοῦ Πατρὸς πεφυκότα).
Высокое достоинство этого термина выясняется уже из того, что его нельзя заменить никаким другим (не в означенном выше только полемическом смысле, как слово для ариан неприемлемое, но по внутреннему догматико-философскому содержанию). Наиболее близко к ὁμοούσιον стоит «ὅμοιος κατὰ πάντα» и дальнейшее разъяснение этого последнего - «ὁμοιούσιος». И, однако, оба эти последние термины (ὁμοιούσιος в особенности) не выдерживают пробы, и это даже не потому, что они представляют полумеру, непоследовательность, а потому, что ὁμοιούσιος противно и духу греческого языка, и установившейся философской терминологии. Чтобы судить об этом, нужно выяснить точный смысл слова «ὅμοιος», которое лишь очень неточно может быть передано русским «подобный». Место понятия «ὅμοιον» в ряду аналогических выражений Аристотель устанавливает в таком положении (Metaphys. V, 15):
ταὐτà μὲν γὰρ ὧν μία ἡ οὐσία, ὅμοια δ' ὧν ἡ ποιότης μία, ἴσα δὲ ὧν τὸ ποσὸν ἕν.
«тождественны те предметы, у которых одно существо, подобны те, у которых одно качество, равны те, у которых одно количество».
Это было сказано давно, но так верно отвечает духу греческого языка, что Афанасий Великого. признает эти определения бесспорными и говорит омиусианам (de synod. 53): «вы и сами знаете, да и никто в этом не сомневается, что слово ὅμοιον употребляется не в отношении к существу (οὐσιῶν), а лишь в отношении к форме и качеству (σχημάτων καὶ ποιοτήτων); потому что в вопросах о существе речь может быть не о подобии, а о тождестве (ἐπὶ γὰρ τῶν οὐσιῶν οὐχ ὁμοιότης, ἀλλὰ ταυτότης ἂν λεχθείη)». - Слабая сторона слова ὅμοιον заключается, следовательно, не в том, будто оно выражает сходство неполное, так что в «тождественном» сходства более, а в «подобном» - сходства менее. Математически и ὅμοιον следует передать знаком равенства , как и ταὐτòν, а не знаком приближения ~; только это равенство имеет применение к различным классам отношений, и потому с точки зрения греческого языка «тождецветность» двух предметов была бы таким же абсурдом, как и их «подобосущие». Следовательно, «ὁμοιούσιον» несостоятельно explicite, как contradictio in adjecto, a «ὅμοιον κατὰ πάντα» несостоятельно implicite, потому что по филологическим и философским основаниям уполномочивает на дополнение: «по всему, только не по существу».
Для выяснения смысла частицы «ὁμο-» есть удовлетворительные аналогии. Ὁμόδοξοι - те, которые держатся одних и тех же догматических убеждений; ὁμογενεῖς - те, которые соединены между собою единством рода (genus). Ὁμοούσιον выражает, по учению Афанасия В., ταὐτὸν τῇ ὁμοιώσει ἐκ τοῦ Πατρός, τὴν ταυτότητα, т. е. не только единство - тождество - равенство сущности, т. е. качественных определений Отца и Сына (это было бы только ὅμοιον), но и тождество - единство существа. И так как по самому понятию о Боге мыслимо только конкретное, нумерическое единство (unitas numerica) существа, а не собирательное, специфическое (видовое) единство (unitas specifica) существа, реально распределенного между многими субъектами, тождество которого удостоверяется лишь логически тождеством его определений: то, следовательно, то же самое существо, которое есть в Отце, оно же есть и в Сыне; т. е. ὁ ὁμοούσιος Υἱὸς не только равносущен Отцу, но единосущен.
Никейский символ не останавливается на тождестве в смысле одинаковости, а ведет к тождеству в смысле именно единства. Но вместе с тем здесь есть и указание на действительное различие Лиц. Ὁμοούσιος - не просто ταυτούσιος, но предполагает, что несколько субъектов вместе обладают одним и тем же существом; можно быть единосущным только кому-либо другому; никто не единосущен сам себе. Слово «ὁμοούσιος» отстраняет, таким образом, мысль о савеллианском отождествлении Отца и Сына: Сын не может быть тождественным с Отцом уже по тому, что в таком случае Он не был бы Ему единосущен. Эту особенность данного термина ариане даже утрировали в том смысле, что обвиняли православных, будто они Отца и Сына представляют как двух братьев, причастных одному и тому же, прежде их данному, существу, - представление, которое как нелепость отвергают и Афанасий Великого и Василий Великого.
Никейский символ был столь точен, что его нельзя было перетолковать, а лишь можно было или принять, или отвергнуть. Ариане не согласились подписать это учение, хотя и не все. Сам Арий не подписал его, и из его последователей только четверо остались на его стороне: Евсевий Никомидийский, Феогний Никейский, Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский. Все они отправлены были в ссылку: Арий в Иллирию, а другие в Галатию (или Галлию?). Евсевий Никомидийский и Феогний Никейский решились подписать символ, но отказались подписать анафематствование Арию, мотивируя свой отказ тем, что они не верят, чтобы Арий действительно утверждал то, что ему приписывается там.
Филосторгий, арианский историк, находит для себя при этом лишь то утешение, будто Евсевий и Феогний подписали собственно не Никейский символ, так как в подписанном ими символе в слово ὁμοούσιον они вставили лишнее «ι», получилось «ὁμοιούσιον». Секунд Птолемаидский сказал, говорят, при этом Евсевию: «ты подписал, Евсевий, чтобы не быть сосланным. Но я верую Богу, что и года не пройдет, как тебя отправят в ссылку». И действительно, в ноябре 325 г. и Евсевий и Феогний были сосланы, а их кафедры замещены другими лицами.
Отцы Никейского собора возвратились к своим паствам не с одинаковым настроением духа. Все они (за исключением арианствующих) были убеждены, что арианство осуждено справедливо, но не всем была присуща уверенность, что полемические средства, как ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιον, не заключают в себе опасной крайности. Западные епископы стояли весьма твердо в православии. Но эту твердость надо понимать несколько относительно, - в пассивном смысле: они не обладали достаточным образованием для полного уразумения выражений и всего смысла Никейского символа, к которому они отнеслись довольно формально.
В церквах остались в употреблении другие символы, прежде существовавшие. Иларий пиктавийский, человек высоко образованный для своего времени, говорит о себе таким образом: «Свидетельствуюсь Богом небесе и земли, я никогда не слыхивал ни того, ни другого из этих выражений (ex substantia, consubstantialem), но мыслил всегда согласно с ними. Возрожденный в св. крещении и даже пробыв несколько лет епископом, я однако же услышал веру никейскую (текст символа) лишь тогда, когда меня отправляли в изгнание (fidem nicaenam nunquam, nisi exsulaturus, audivi)».
Таким образом, догматическая победа над арианством, одержанная на Никейском соборе, опередила собою победу историческую. Нужно было твердо упрочить в богословском сознании достояние никейской веры и очиститься от всех тех осадков, которые были аналогичны с арианством. Поэтому прошло более полувека, прежде чем на Константинопольском соборе отмечено было и это историческое торжество над арианством. И те лица, которые были не свободны от предубеждений против никейских формул, представляют собою те элементы в кафолической церкви, брожение которых и составляет историю борьбы с арианством после Никейского собора.
Она слагается из двух половин: 1) борьба арианского элемента за преобладание оканчивается торжеством его (поворотный пункт - август 357); 2) но это торжество ведет ко внутреннему разложению того, что казалось арианской партией, и объединению всего того, что было в ней в действительности православного.
В эпоху Никейского собора в римской империи были устроены хорошие почтовые дороги, так что многие епископы без затруднений могли явиться на собор. Но отдаленные путешествия все же были затруднительны. Напр. из Бордо до Константинополя нужно было ехать полтора месяца. Поэтому неудивительно, что на соборе большее количество епископов были греки. Западных епископов было семь. Испания (Осий Кордубский), Галлия (Никасий Дижонский) и Африка (Цецилиан Карфагенский) имели только по одному представителю. Престарелый римский епископ Сильвестр прислал двух легатов пресвитеров: Викентия и Витона. Но сомнительно, был ли на соборе Александр византийский; даже сомнительно то, был ли Александр в то время епископом. Между отцами собора были один перс - Иоанн и один епископ готский - Феофил; Симеон, епископ Селевкии Ктисифона, отправил на собор нескольких пресвитеров (в их числе Шах-дуст (Садоф), впоследствии мученик).
Общее число епископов колебалось около 300 (250-270). Но точного числа присутствовавших не знали даже сами участники собора и не интересовались им. В исторических источниках оно указывается не одинаково. По Евсевию кесарийскому, на соборе было около 250 епископов, (по Евстафию Антиохийскому, около 270, по Константину В., 300 или более 300), Афанасий В. в нескольких местах (также) говорит о 300, а в послании ad Afros (369 г.) о 318 епископах. Традиционное 318 (впервые, по-видимому, встречается у Илария пиктавийского в 359-360 г. и затем у Василия В., в 362). Этому числу придается мистическое толкование, именно: 1) число 318 напоминает число верных рабов Авраама, победивших союзных царей (Быт. 14:14), 2) самое цифровое начертание в греческом языке (ΤΙΗ) напоминает крест (Τ) и начальные буквы имени Спасителя (ΙΗσοῦς). Мнение, что на первом вселенском соборе присутствовало 318 отцов, до того утвердилось в последующее время, что первый вселенский собор стали называть иначе собором 318 отцов. Это сделалось как бы другим названием собора [95]. С некоторою вероятностию полагают, что в это время на востоке было около 1000 епископий, и около 800 епископий на западе. Таким образом, здесь присутствовала 16 часть всех христианских епископов [96]. В составе собора было немало высоких подвижников и исповедников последнего гонения.
Решение собора не было неожиданностью в историческом смысле, потому что формулы решений соборных и настроения церквей были заранее проверены. Арий, отлученный в Александрии, обратился к сочувствию всего востока, и между епископами завязалась оживленная переписка; послания эти подшивались к делу и, таким образом, Александр заранее знал своих единомудренных и врагов. Прибывший элемент западных и восточных окраин (Феофил Готский и Иоанн Персидский) не мог произвести перемены в общем настроении умов. Мы имеем одно известие очень тенденциозного историка, строгого арианина Филосторгия, что еще прежде собора Осий и Александр съехавшись вместе решили внести в символ слово «ὁμοούσιος». Относиться с недоверием к этому известию нет оснований, также невозможно предполагать соглашения преднамеренного. Для Осия слово «ὁμοούσιος» не было совершенно новым; как епископ запада и ученик Тертуллиана, часто употреблявшего слово «substantia», он мог перевести ὁμοούσιος равнозначащим латинским «consubstantialis».
Для истинного представления о деяниях первого вселенского собора у нас не имеется вполне удовлетворительных документов. Деяний в смысле πράξεις первого вселенского собора нет не только в нашем распоряжении, но и в начале V века не знали о существовании других документов, кроме тех, которыми располагаем и мы. Возможен вопрос: были ли деяния собора составлены? Всякое собрание епископов, равно как и другие какие бы то ни было собрания, можно вести двояким образом. Первый способ - это когда собрания, допуская банальное сравнение, сопровождаются составлением протоколов. Из таких протоколов собрания мы узнаем только окончательные решения вопросов, для нас может быть весьма небезразличных.
Здесь можно узнать только часть тех мотивов, на которых эти решения основываются, но нельзя узнать, кто занимал какое положение, или кто влиял на такое или иное решение вопроса. Иное дело, когда возьмем ведение судебных процессов, куда обыкновенно приглашаются стенографы, которые точно воспроизводят каждое слово, произнесенное на суде. Последний способ ведения дела и даст в результате πεπραγμένα, как понимали это слово в древности. В данном случае указывается подробно: кто присутствовал на заседании, какие вопросы были предлагаемы, какие документы были представлены, как происходило голосование и на чем решили.
От первого вселенского собора и остались только заключения, в виде 20 канонических правил и символа веры, и неполные списки отцов, так что в 417 г. в константинопольском архиве ничего другого не было. Не излишне прибавить, что и относительно определения первого вселенского собора о времени празднования пасхи ничего не сохранилось. И когда календарные писатели являют всему миру, какие постановления были сделаны первым вселенским собором относительно празднования пасхи, то этим обнаруживают свое глубокое невежество в церковной истории.
Из документов о первом вселенском соборе, написанных после собора, сохранились следующие: 1) сам Константин писал послания церквам; 2) писал и сам собор к александрийской церкви; 3) Евсевий кесарийский писал послание к своей пастве. Затем 4) сохранились отрывки из сочинения Евстафия антиохийского против ариан, переданные Феодоритом (I, 8); 5) Афанасий В. сообщает сведения о соборе в сочинении De decretis Nicaenae synodi (писано между 350-354 гг.) и в Epistola ad Afros episcopos (около 369). Все эти документы (и сочинения), написанные (частию) в сравнительно позднее время, конечно, не воспроизводят с фотографическою точностью деяний собора.
Состав собора был весьма разнообразный. Первый раз в истории представители отдаленнейших провинций христианского мира имели утешение видеться между собою. Казалось, открывалась во второй раз пятидесятница - как при апостолах. Различие в общественном положении и умственных дарованиях между отдельными отцами доходило до контраста. Наряду с влиятельным Евсевием Никомидийским, близким к Константии, сестре Константина, по своему родству с ее мужем Ликинием, наряду с блестящим придворным епископом, как Евсевий Кесарийский, встречается здесь и представитель апостольской простоты отношений Спиридон Тримифунтский, не переставший пасти свое стадо даже и тогда, когда он сделался пастырем словесных овец Христовых.
Здесь были люди высокообразованные, как Евсевий Кесарийский, многие ученики Лукиана, Александр Александрийский, и, может быть, превосходивший всех своими дарованиями, диакон александрийский Афанасий, секретарь своего епископа. Но вероятно гораздо больше было таких, которых высоконравственная жизнь возвела до епископского сана, а не богословские знания, которые умели героически страдать за свою веру и явились на собор с следами пыток, перенесенных ими в последнее время, но были слишком ненадежными, слабыми защитниками ее в богословских спорах, и пробуждали невольный трепет в своих единоверцах за славу христианских верований, когда с своею простотою им приходилось сталкиваться с диалектически опытными противниками. Заметим мимоходом, что ни один из историков, ни одно из сказаний о Никейском соборе, хотя с слабою претензиею на древность, не упоминает в числе его участников имени Николая, епископа Мирликийских.
При таком разнообразии духовных дарований и научной подготовки отцов собора, его догматическая задача была весьма нелегка. Нужно было произнести суд над арианством и утвердить православное учение. Но для этого следовало засвидетельствовать веру церкви так, чтобы ясна была ее полная противоположность арианству, выразить христианское учение в такой форме, чтобы каждый и образованнейший из епископов и самый простой - признал в ней изложение своих собственных убеждений, предания своей церкви.
Все эти лица разных степеней богословской подготовки и разных направлений могли относиться к разбираемым вопросам с различных точек зрения. Когда приходится ставить вопрос о богодухновенности целого собора, то становишься решительно в затруднение. Легко еще понять богодухновенность одного лица, напр. пророка, но психологически трудно понять вдохновенное состояние многосоставного собора. Здесь психология толпы, народной массы, или воинов, возбужденных в известный момент, принесла бы ту существенную пользу, что несколько уяснила бы психологию отцов вселенского собора, духовный подъем, когда человек становится выше своего обычного состояния. Очень может быть, что некоторые из епископов по окончании заседаний собора на пути к своей кафедре перестали понимать то, что говорили во время вдохновения. Таким образом, солидарность решения придается вдохновением, но оно является только в решительный момент.
Так как наша главная задача рассмотреть соборы с точки зрения их догматической деятельности, то нам нужно определить, кто из отцов собора по своим догматическим понятиям принадлежал к какой партии. Прежде всего, естественно поставить вопрос, как велико было на соборе количество ариан? Оно было немногочисленно. Руфин и Геласий уверяют, что арианских епископов было всего 17, не называя их по именам. Феодорит Кирский называет поименно 13 влиятельных епископов-ариан. Церковный историк Филосторгий (арианин) насчитывает 22 епископа, но этот список с одной стороны неполон (сравнительно с историею Феодорита), с другой стороны неверен (в нем значится пять имен епископов, которых Афанасий считает защитниками православия). Семь имен у Филосторгия принадлежат египетскому диэцезу: это епископы Ливии; таким образом, землячество играло большую роль в поддержке, оказываемой Арию. Восточные епископы поддерживали Ария, как товарища по школе, а ливийские, - как человека, вышедшего из их страны.
Между бесспорными арианами считаются Евсевий Никомидийский, сообщивший свое имя ереси (евсевиане), Павлин Тирский, Феона Мармарикский, Секунд Птолемаидский, и - словно загадка, поставленная историею известной формуле: quod ubique, quod semper, - Минофант Ефесский, Феогний Никейский и Марий Халкидонский, т. е. епископы тех городов, которые прославлены вселенскими соборами. Признавая, таким образом, что партия ариан насчитывала около 20 человек, мы можем прибавить, что и эта малая группа не имела между собою прочного единства убеждений. Так, Евсевий Никомидийский считал Сына Божия непреложным и, как и Феона и Секунд, не разделял взгляда, что Сын не знает Отца в совершенстве, как думал Арий. Феогний Никейский думал, что и до рождения Сына Бог был Отцом, ибо имел возможность родить Его (τὴν δύναμιν τοῦ γεννῆσαι), - взгляд, сродный (или тождественный) с тем, который император высказал на самом соборе. Павлин Тирский занял свое положение в отношении к Арию с таким колебанием, что остался позади даже Евсевия Кесарийского.
Спрашивается, как велико было число защитников православия? Естественно предположить, что защитниками православия были остальные - 300 епископов. Но и между защитниками православия нужно допустить различные группы. И между православными не было единства в догматических взглядах, не по существу дела, а по вопросу о приемах защиты православия. На Никейском соборе можно предположить три догматические партии, примкнувшие к защитникам православного учения.
Во-первых, небольшая партия знаменитых, истинно образованных защитников православия, во главе которых стояли Александр александрийский, Евстафий антиохийский, и особенно выдавался диакон Афанасий, впоследствии светило православной церкви.
Затем против ариан выступили еще две значительный фракции. Это были, с одной стороны, епископы простые, без богословского образования. Эти выступили против ариан скорее по указанию религиозного чувства, чем по ясному сознанию несостоятельности арианства. Для них было достаточно того, что из учения Ария выходило, что Сын Божий есть творение, а не истинный Бог, и что Его божественное достоинство основывается на нравственных заслугах. Отсюда для простого христианского чутья было ясно, что это учение не соответствует церковному преданию, унаследованному от предшествующего времени. Вторую группу составляли епископы, получившие богословское образование, но старой школы. Они испытали влияние сочинений Оригена и его учеников.
По самому характеру своего образования они не могли согласиться с учением Ария, были против него: но и те средства, которыми боролся Александр и другие, они находили слишком радикальными. Они боялись, не делают ли православные слишком смелого шага к савеллианству, противопоставляя Арию такие слова, как ὁμοούσιος и ἐκ τῆς οὐσίας. Многие восставали против слова οὐσία по той причине, что его нет в Св. Писании, тем более, что не был установлен точный смысл слов - οὐσία и ὑπόστασις. Истинным образованным вождям собора нужно было, во-первых, разъяснить простым епископам основные тенденции учения Ария и его следствия; во-вторых, указать последователям старой школы, что в борьбе с ересью необходимы те радикальные средства, которые предлагаются ими самими.
Таким образом, на Никейском соборе были представители четырех догматических фракций: 1) ариане - партия немногочисленная и несогласная между собою; 2) строгие противники ариан, умевшие оспаривать и самые исходные пункты арианского учения; 3) партия богословски образованных епископов, но придерживавшихся старых воззрений субординационизма, которым были неприятны воззрения ариан за выводы, но нравились их посылки; и, наконец, 4) многочисленная партия простых епископов. Эта партия, убедившись, что арианство несостоятельно уже потому, что в своих воззрениях дошло до ужасных выводов, без колебаний примкнула к защитникам православия.
Из известий Афанасия Александрийского видно, как отцы собора путем полемики пришли к сознанию полной необходимости таких терминов, как ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιος. Евстафий антиохийский передает ход собора от выступления ариан с символом открыто до той минуты, когда сторонники их (Евсевий Кесарийский?), под предлогом заботы о мире, заставили было замолчать тех, которые всегда говорили наилучшим образом. Евсевий описывает ход заседания в присутствии Константина с того момента, как Евсевий предложил вниманию отцов кесарийский символ, до того, когда установлен символ никейский.
Наконец Созомен (I, 17) рассказывает, как отцы собора установили общую программу деятельности: одни советовали не вводить ничего нового; другие настаивали на том, что нельзя следовать и древним выражениям (ταῖς παλαιοτέραις δόξαις) без всякого расследования. Предполагать, что эти последние были только ариане, нет оснований; и православные, наиболее проницательные и вполне последовательные, находили, что спорные вопросы не предусмотрены в древних символах, поэтому представляется каждому возможность понимать учение веры в древних символах по-своему, что задача собора оказывалась не так проста, как предполагали многие епископы, не имевшие богословского образования.
Расследования велись на предварительных заседаниях собора. Вероятно, сюда не раз приглашали самого Ария и его сторонников не епископов и расспрашивали кротко и любовно об их учении. Таким образом выработались те диалектические приемы и те данные, которыми пользовались в присутствии императора, который сам принимал участие в спорах. В торжественном заседании в присутствии Константина произошла, можно сказать, только генеральная битва между спорящими сторонами. Все даты относительно времени собора колеблются между 22 (?) мая и 25 августа [97]. Эти цифры, вероятно, выражают различные моменты соборной деятельности. Открытые заседания начались после 3 июня, может быть, 14; символ веры подписан 19 июня, а к 25 августа епископы разъехались.
Торжественно собор открыт был около 14 июня самим Константином. Отцы собрались в обширнейшей средней зале императорского помещения, заняли приготовленные для них места и с понятным напряженным вниманием ждали появления христианского императора. Наконец вошла его свита, и он сам - с восточным великолепием, в одежде сверкавшей золотом и каменьями, и прошел по всей зале среди поднявшихся с своих мест епископов, остановился между сиденьями первенствующих епископов и скромно, по их знаку, опустился на приготовленное для него золотое сиденье. Тогда заняли места и отцы собора. После приветствия императору, сказанного одним из епископов, заседание было открыто речью императора, сказанною на латинском языке, к которой он прибавил несколько слов и на греческом языке. Затем император передал слово представителям Собора - τοῖς τῆς συνόδου προέδροις [98].
Догматические рассуждения начались видимо с рассмотрения символа, представленного Евсевием Никомидийским. Ученый представитель востока не считал дело Ария несогласным с церковным учением, высказывал основания своего воззрения на Лицо Сына Божия и те последствия, к которым оно приводит, и слово κτίσμα стояло в нем открыто. Так как большинство богословов-полемистов было против подобного выражения, то этот символ был отвергнут и даже, говорят, разорван. Таким образом, осуждение крайностей арианского учения уже было предрешено.
Но затем открывается вторая стадия собора, которая намечена в сообщениях Афанасия Великого. Раз технические выражения арианства были осуждены, нужно было церковное учение выразить в других терминах. Поведение евсевиан в данном случае недостаточно разъяснено. Сам Афанасий выражается неодинаково: в одном случае представляется, что все доводы были высказываемы ими гласно, в другом, - что это делалось тайно (ариане перемигиваются) и смысл их был понятен только для партии. И в том и в другом случае поведение евсевиан объяснимо. Если они высказывались секретно, только для своей партии, то в этом видна их хитрость, которая не была им чужда. Если же они высказывали гласно свои мнения, то и здесь нет ничего странного, потому что, как представители собора, они имели право отстаивать свои положения и в данном случае вели себя честно.
Началось дело с тех выражений, который освящены были древностию, заключались в символах и взяты были прямо из Св. Писания. Этот полемический прием против ариан был весьма сильный, но он возбуждал и евсевиан к отпору. Вопрос ставили так, что символ ариан обвиняли прямо в несогласии с словами Св. Писания. Но так ставить дело можно было только при не вполне ясном понимании самого существа арианства. Ариане не отвергали ни книг, ни мест Св. Писания, только экзегетика была у них другая, и это оттого, что философия была другая. Вследствие этого и невозможно было таким путем прийти к какому-нибудь твердому результату. Напр., в ответ на предложение внести в символ выражение «ἐκ τοῦ Θεοῦ» евсевиане заявили, что и они согласны с этим; но ведь и все из Бога, прибавляли они, ибо «един Бог, из Него же вся» (1 Кор. 8:6; 2 Кор. 5:18). Таким образом, простое выражение «ἐκ τοῦ Θεοῦ» не могло решить спора между православными и крайним выражением арианской партии. Нужно было подыскать термин для евсевиан неудобоприемлемый. Такое выражение было «ἐκ τῆς οὐσίας».
Затем предложен был ряд библейских выражений: сияние славы, образ ипостаси, образ Бога невидимого, сила Господня, премудрость и т. под. Но и этим выражениям евсевиане, или гласно, или только между своими, противопоставляли другие, ослабляющие силу первых выражения. Например, в противовес тем выводам, которые православные делали из 1 Кор. 1:24: «Христа, Божию силу», евсевиане указывали на Исход (Исх. 12:41), где и евреи называются силою Господнею, и на пр. Иоиля (Иоил. 2:25), у которого саранча называется великою силою Божией. Следовательно, слово δύναμις еще не выражает единосущия Сына с Отцом. А с словами послания к Кол. 1:15: Сын Божий «есть образ Бога невидимого», они предлагали сопоставить 1 Кор. 1:7, где и муж называется образом Бога, и отклоняли на этом основании заключение к единосущию Сына с Отцом. Вечность Сына они истолковывали в отношении к будущему, а не в смысле совечного искони существования Сына с Отцом. Смысл слов Ин. 14:10 «ἐγὼ ἐν τῷ Πατρὶ» они старались ограничить такими параллелями, как Деян. 17:28: «о Нем бо живем и движемся и есмы» (ἐν αὐτῷ). Таким образом, становилось ясно, что одними библейскими выражениями отстранить арианство невозможно.
Вероятно в этот момент выступил с предложением посредства человек, умевший «заставить замолчать тех, которые говорили наилучшим образом». Есть основание полагать, что лицо это было Евсевий Кесарийский. Воззрения его были тем опаснее, что совпадали с воззрениями Константина, который в то время еще не был даже оглашенным. Евсевий держался того воззрения, что если человек не может постигнуть тайны соединения своей души с своим же телом, то тем менее он может заявлять претензии постигнуть тайну отношения Сына Божия к Отцу. Это невозможно, да и бесполезно. Сын Божий сказал: «веруяй в Мя имать живот вечный» (Ин. 6:47), а не сказал: «кто знает Меня, тот спасется». Естественно поэтому, что Евсевий постарался весь спор представить несущественным и предложил все выражения спорные заменить такими, которые для всех удобоприемлемы, т. е. все рассуждения свести ни к чему. Он выступил с символом, который преподавался в кесарийской церкви. Этому символу и суждено было лечь в основу символа Никейского собора. Здесь учение о Боге троичном в Лицах излагается так:
«Веруем во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына единороднаго, перворожденнаго всей твари (Кол. 1:15), прежде всех век от Отца рожденнаго, чрез Котораго и произошло все». Затем после тирады о воплощении Сына Божия прибавлено: «веруем во единаго Духа Святаго». Далее Евсевий в виде комментария прибавлял: «веруя, что каждый из Них есть и существует, что Отец есть истинно Отец, Сын - истинно Сын, и Дух Святый - истинно Дух Святый».
Сам император остался этим символом весьма доволен, но сказал, что к нему нужно прибавить слово ὁμοούσιος. Евсевий рассказывает об этом в послании к своей пастве [99]. Конечно, не глубокое богословское образование Константина могло подсказать важность предлагаемого термина «ὁμοούσιος». Во время пререканий отцов собора он часто слышал его, а может быть Осий Кордубский расположил его еще ранее к принятию этого слова. Факт, что этот термин предложен был императором, мог иметь некоторое значение лишь в том отношении, что люди, нерасположенные к этому термину, должны были быть осторожными в своей полемике против него. Введение этого термина в символ изменяло его неопределенную «посредствующую» фразу в точную догматическую - вопреки первоначальным намерениям Евсевия.
Символ кесарийский лег только в основу Никейского, а не был принят текстуально. 1) Так в первом члене была произведена, правда, одна, но характерная замена. Слово «всех» передано вместо ἁπάντων простым πάντων. Слово ἅπας энергичнее, нежели πᾶς: ἅπας значит «решительно все», «все без исключения», «все в совокупности». Таким образом, слово ἅπας могло представлять для ариан одну из лазеек, в которой они могли укрыться с своею диалектикою. «Если Бог есть Творец решительно всего (ἁπάντων), то Он Творец и Сына и Св. Духа». 2) Затем в Никейском символе было опущено во втором члене выражение «Слово Божие - Λόγον τοῦ Θεοῦ». В вопросе о том, почему это сделано, приходится держаться в области одних только предположений.
По одним, это было сделано потому, что отцы не хотели вводить отвлеченно-богословских терминов. Но с этим трудно согласиться, так как символ Никейский называется не символом собственно, а «вероизложением» (μάθημα - изложение научное, приближающееся к математически точному), и не сразу сделался символом для крещаемых; таким образом, его и предназначали для строго богословского и полемического употребления. Можно предположить с большею вероятностью, что слово «Λόγος» было опущено по историческим причинам. Слово «Λόγος» было употребляемо в особом смысле многими еретиками. Напр. Павел Самосатский признавал предвечное бытие Λόγος'а, как силы ипостасно неразлучной от Отца, но не как Сына в церковном смысле этого слова.
Во всяком случае, отцы собора должны были позаботиться о том, чтобы не вводить таких выражений, которые бы подавали повод арианам повторять свое заявление, что противники Ария монархиане. Поэтому на место термина Λόγος ставится прямо Υἱός. - Затем заимствованы были из символа Евсевия Кесарийского слова: «Бога от Бога», «Света от Света», но безразличное «Жизнь от Жизни» заменено выражением: «Бога истиннаго от Бога истиннаго», потому что ариане допускали, что Сын Божий есть Бог, но только с натяжкою могли признать Его Богом истинным. 4) Затем разъяснялось точнее понятие «рожденнаго» с положительной стороны словами: «τουτέστιν ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρὸς - ὁμοούσιον τῶ Πατρί», и с отрицательной - словом «несотвореннаго». 5) Намеренно были опущены слова «перворожденнаго всея твари», потому что этим термином характеризуется отношение Сына Божия к твари, а не к Отцу.
Учение о Духе Святом изложено в той короткой форме, которая была предложена Евсевием Кесарийским: «и в Духа Святаго» (опущено «веруем» и «единаго»). Символ оканчивался анафематизмом: τοὺς δὲ λέγοντας, ἦν ποτε ὅτε οὐκ ἦν, καὶ πρὶν γεννηθῆναι οὐκ ἦν, καὶ ὅτι ἐξ οὐκ ὄντων ἐγένετο, ἢ ἐξ ἑτέρας ὑποστάσεως ἢ οὐσίας φάσκοντας εἶναι, ἢ κτιστὸν, ἢ τρεπτὸν, ἢ ἀλλοιωτὸν τὸν Υἱὸν τοῦ Θεοῦ, ἀναθεματίζει ἡ καθολικὴ ἐκκλησία. В разъяснение слов «ἐκ τῆς οὐσίας» и «ὁμοούσιος» сделано лишь несколько замечаний, устраняющих их толкование в материальном, эманатическом смысле.
Выражения: а) ἐκ τῆς οὐσίας и б) ὁμοούσιος составляют цвет догматической деятельности первого вселенского собора. Естественно теперь поставить вопрос о чисто терминологическом значении этих технических выражений.
а) В каком отношении отцы Никейского собора стоят к предыдущим догматическим опытам и к последующим? Этот вопрос сводится к другому: отцы Никейского собора различали ли выражения «οὐσία» и «ὑπόστασις», как различаем их теперь мы, или же они еще не делали этого различия, что характеристично для доникейской эпохи?
Уже в IV веке на этот вопрос даны были два ответа. По мнению Василия Великого, отцы Никейского собора уже различали эти выражения и, как различные термины, сопоставили их в анафематизме. Иной вывод получается из творений Афанасия Великого, и его свидетельство, как слово участника Никейского собора, имеет предпочтительное историческое значение сравнительно с взглядом Василия Великого. В творениях Афанасия Великого. встречаются два места (de incarn. et contra arian. 10; in illud: Omnia mihi, 6), в которых слова οὐσία и ὑπόστασις употребляются в том смысле, в каком употребляем их мы в настоящее время. Но первое сочинение не бесспорной подлинности, а в другом это место может быть позднейшая вставка. Между тем, в его несомненно подлинных сочинениях слова οὐσία и ὑπόστασις употребляются как тождественные. Так, в «словах против ариан» (ок. 358 г.) ὑπόστασις и οὐσία употребляются как слова взаимно заменимые (3, 65. 66). В одном из самых поздних его сочинений (369 или 370 г.), - в документе, имеющем несомненно важное церковное значение, так как это послание (epistola ad Afros episcopos) писано от лица 90 епископов Египта и Ливии к епископам африканским, читаются следующие выражения: «ὑπόστασις есть οὐσία и означает не иное, как самое сущее: ὑπόστασις и οὐσία и есть бытие» (ἡ δὲ ὑπόστασις οὐσία ἐστι - ἡ ὑπόστασις καὶ ἡ οὐσία ὕπαρξίς ἐστιν).
На Александрийском соборе 362 года, на котором председательствовал Афанасий В., вопрос о значении этих слов поставлен был ясно и прямо. Здесь были две спорившие партии. Одни утверждали, что «в Боге три Ипостаси», - и их упрекали в арианстве; другие, - что «в Боге одна ипостась», потому что, по их мнению, ὑπόστασις и οὐσία одно и то же, - и их подозревали в савеллианстве. Афанасий В. заставил их объясниться, и из объяснения обнаружилось, что они разноречат только в словах, будучи согласны в понимании самого догмата. Но отцы собора во всяком случае отнеслись к лицам, признававшим три Ипостаси, как к таким, которые ставят вопрос, Никейским собором не решенный; и соборное решение состоялось в том смысле, что признано было личное православие той и другой стороны, но и тем и другим рекомендовали довольствоваться выражениями Никейской веры, «как лучшей и более точной». Таким образом, по воззрению александрийских отцов, Никейский собор не установил терминологического значения слов «οὐσία» и «ὑπόστασις», и, подобно древнейшим богословам, принимал эти слова как взаимно заменимые, хотя и при известных частных оттенках, свойственных тому и другому.
Вероятно, в связи с этим смешанным употреблением слов οὐσία и ὑπόστασις стоит и история выражения «ἐκ τῆς οὐσίας». Каждая из Ипостасей Св. Троицы есть весь Бог и существо всецело принадлежит каждой. В этом смысле понятно выражение: «Сын рожден из существа Отца». Но отцы второго вселенского собора, удержав в своей редакции символа слово ὁμοούσιος, опустили слова: τουτέστιν ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρός. Вероятно, они имели в виду вербальную трудность этого выражения с точки зрения строгой терминологии: существо Отца есть единое и тождественное существо Отца и Сына и Св. Духа. Если Сын рожден из существа Отца, то мы не можем устранить того вопроса, да не рожден ли Сын из Своего собственного существа? Поэтому в 381 году слово οὐσία выбросили, как неудобное.
Вообще в богословии замечается волнообразное движение в области богословской терминологии, замечается после повышения и терминологическая отсталость. Излагаемые споры сопровождались успехами в терминологии о Троице; по отношению к христологии дело остановилось на точке развития эпохи первого вселенского собора. Не было бы никаких последующих ересей, если бы уже на первом вселенском соборе была установлена точная богословская терминология. Так и в учении о Св. Духе мы расходимся с латинянами именно в терминологии. Восточные богословы в терминологии сделали шаг вперед и стали на точку зрения Василия Великого.
У них как рождение Сына, так и исхождение Св. Духа рассматривались как ипостасные свойства. Но латинские богословы удержали старый термин ex substantia и для них исхождение Св. Духа представлялось как actus substantiae. Поэтому для них естественным было требование, чтобы и Сын мыслился, как изводящий Св. Духа, ибо существо Отца и Сына одно и то же (ex utroque, ex Patre Filioque). Являлось даже предположение, не исходит Св. Дух и От Самого Себя, но этот вывод был слишком уже радикален. Таким образом, между нами и латинянами различие заключается в глубине мысли: для нас исхождение Св. Духа есть акт ипостаси, а для латинян - акт существа.
б) Учение о рождении Сына из существа Отца логически завершается в положении: «Сын единосущен Отцу». Слово ὁμοούσιος есть необходимое дополнение к выражению «ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρός». Рассматривая то и другое выражение, Афанасий В. признает, что они не даны в Св. Писании текстуально, но верно выражают смысл его и имеют символико-полемическое значение самое высокое: уклониться от их силы не могла никакая арианская диалектика. Другие богословские выражения ариане умели перетолковывать по-своему, но перед ἐκ τῆς οὐσίας τοῦ Πατρὸς и ὁμοούσιος они были бессильны: они могли лишь оспаривать право догматистов употреблять эти небиблейские термины для означения отношения Лиц Отца и Сына, но не могли исказить их.
В слове ὁμοούσιος дан синтез всего учения о Сыне Божием. Центральный пункт этого понятия Афанасий В. (de synodis, 54, писано в 359 г.) объясняет так: «употребляя слово ὁμοούσιος без полемических придирок, мы означаем, что Он есть истинный (присный, собственный) Сын, из Отца имеющий бытие» (λεγοντες δὲ μὴ εριστικῶς τον ὁμοούσιον Υἱὸν σημαίνομεν γνήσιον ἐκ τοῦ Πατρὸς πεφυκότα).
Высокое достоинство этого термина выясняется уже из того, что его нельзя заменить никаким другим (не в означенном выше только полемическом смысле, как слово для ариан неприемлемое, но по внутреннему догматико-философскому содержанию). Наиболее близко к ὁμοούσιον стоит «ὅμοιος κατὰ πάντα» и дальнейшее разъяснение этого последнего - «ὁμοιούσιος». И, однако, оба эти последние термины (ὁμοιούσιος в особенности) не выдерживают пробы, и это даже не потому, что они представляют полумеру, непоследовательность, а потому, что ὁμοιούσιος противно и духу греческого языка, и установившейся философской терминологии. Чтобы судить об этом, нужно выяснить точный смысл слова «ὅμοιος», которое лишь очень неточно может быть передано русским «подобный». Место понятия «ὅμοιον» в ряду аналогических выражений Аристотель устанавливает в таком положении (Metaphys. V, 15):
ταὐτà μὲν γὰρ ὧν μία ἡ οὐσία, ὅμοια δ' ὧν ἡ ποιότης μία, ἴσα δὲ ὧν τὸ ποσὸν ἕν.
«тождественны те предметы, у которых одно существо, подобны те, у которых одно качество, равны те, у которых одно количество».
Это было сказано давно, но так верно отвечает духу греческого языка, что Афанасий Великого. признает эти определения бесспорными и говорит омиусианам (de synod. 53): «вы и сами знаете, да и никто в этом не сомневается, что слово ὅμοιον употребляется не в отношении к существу (οὐσιῶν), а лишь в отношении к форме и качеству (σχημάτων καὶ ποιοτήτων); потому что в вопросах о существе речь может быть не о подобии, а о тождестве (ἐπὶ γὰρ τῶν οὐσιῶν οὐχ ὁμοιότης, ἀλλὰ ταυτότης ἂν λεχθείη)». - Слабая сторона слова ὅμοιον заключается, следовательно, не в том, будто оно выражает сходство неполное, так что в «тождественном» сходства более, а в «подобном» - сходства менее. Математически и ὅμοιον следует передать знаком равенства , как и ταὐτòν, а не знаком приближения ~; только это равенство имеет применение к различным классам отношений, и потому с точки зрения греческого языка «тождецветность» двух предметов была бы таким же абсурдом, как и их «подобосущие». Следовательно, «ὁμοιούσιον» несостоятельно explicite, как contradictio in adjecto, a «ὅμοιον κατὰ πάντα» несостоятельно implicite, потому что по филологическим и философским основаниям уполномочивает на дополнение: «по всему, только не по существу».
Для выяснения смысла частицы «ὁμο-» есть удовлетворительные аналогии. Ὁμόδοξοι - те, которые держатся одних и тех же догматических убеждений; ὁμογενεῖς - те, которые соединены между собою единством рода (genus). Ὁμοούσιον выражает, по учению Афанасия В., ταὐτὸν τῇ ὁμοιώσει ἐκ τοῦ Πατρός, τὴν ταυτότητα, т. е. не только единство - тождество - равенство сущности, т. е. качественных определений Отца и Сына (это было бы только ὅμοιον), но и тождество - единство существа. И так как по самому понятию о Боге мыслимо только конкретное, нумерическое единство (unitas numerica) существа, а не собирательное, специфическое (видовое) единство (unitas specifica) существа, реально распределенного между многими субъектами, тождество которого удостоверяется лишь логически тождеством его определений: то, следовательно, то же самое существо, которое есть в Отце, оно же есть и в Сыне; т. е. ὁ ὁμοούσιος Υἱὸς не только равносущен Отцу, но единосущен.
Никейский символ не останавливается на тождестве в смысле одинаковости, а ведет к тождеству в смысле именно единства. Но вместе с тем здесь есть и указание на действительное различие Лиц. Ὁμοούσιος - не просто ταυτούσιος, но предполагает, что несколько субъектов вместе обладают одним и тем же существом; можно быть единосущным только кому-либо другому; никто не единосущен сам себе. Слово «ὁμοούσιος» отстраняет, таким образом, мысль о савеллианском отождествлении Отца и Сына: Сын не может быть тождественным с Отцом уже по тому, что в таком случае Он не был бы Ему единосущен. Эту особенность данного термина ариане даже утрировали в том смысле, что обвиняли православных, будто они Отца и Сына представляют как двух братьев, причастных одному и тому же, прежде их данному, существу, - представление, которое как нелепость отвергают и Афанасий Великого и Василий Великого.
Никейский символ был столь точен, что его нельзя было перетолковать, а лишь можно было или принять, или отвергнуть. Ариане не согласились подписать это учение, хотя и не все. Сам Арий не подписал его, и из его последователей только четверо остались на его стороне: Евсевий Никомидийский, Феогний Никейский, Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский. Все они отправлены были в ссылку: Арий в Иллирию, а другие в Галатию (или Галлию?). Евсевий Никомидийский и Феогний Никейский решились подписать символ, но отказались подписать анафематствование Арию, мотивируя свой отказ тем, что они не верят, чтобы Арий действительно утверждал то, что ему приписывается там.
Филосторгий, арианский историк, находит для себя при этом лишь то утешение, будто Евсевий и Феогний подписали собственно не Никейский символ, так как в подписанном ими символе в слово ὁμοούσιον они вставили лишнее «ι», получилось «ὁμοιούσιον». Секунд Птолемаидский сказал, говорят, при этом Евсевию: «ты подписал, Евсевий, чтобы не быть сосланным. Но я верую Богу, что и года не пройдет, как тебя отправят в ссылку». И действительно, в ноябре 325 г. и Евсевий и Феогний были сосланы, а их кафедры замещены другими лицами.
Отцы Никейского собора возвратились к своим паствам не с одинаковым настроением духа. Все они (за исключением арианствующих) были убеждены, что арианство осуждено справедливо, но не всем была присуща уверенность, что полемические средства, как ἐκ τῆς οὐσίας и ὁμοούσιον, не заключают в себе опасной крайности. Западные епископы стояли весьма твердо в православии. Но эту твердость надо понимать несколько относительно, - в пассивном смысле: они не обладали достаточным образованием для полного уразумения выражений и всего смысла Никейского символа, к которому они отнеслись довольно формально.
В церквах остались в употреблении другие символы, прежде существовавшие. Иларий пиктавийский, человек высоко образованный для своего времени, говорит о себе таким образом: «Свидетельствуюсь Богом небесе и земли, я никогда не слыхивал ни того, ни другого из этих выражений (ex substantia, consubstantialem), но мыслил всегда согласно с ними. Возрожденный в св. крещении и даже пробыв несколько лет епископом, я однако же услышал веру никейскую (текст символа) лишь тогда, когда меня отправляли в изгнание (fidem nicaenam nunquam, nisi exsulaturus, audivi)».
Таким образом, догматическая победа над арианством, одержанная на Никейском соборе, опередила собою победу историческую. Нужно было твердо упрочить в богословском сознании достояние никейской веры и очиститься от всех тех осадков, которые были аналогичны с арианством. Поэтому прошло более полувека, прежде чем на Константинопольском соборе отмечено было и это историческое торжество над арианством. И те лица, которые были не свободны от предубеждений против никейских формул, представляют собою те элементы в кафолической церкви, брожение которых и составляет историю борьбы с арианством после Никейского собора.
Она слагается из двух половин: 1) борьба арианского элемента за преобладание оканчивается торжеством его (поворотный пункт - август 357); 2) но это торжество ведет ко внутреннему разложению того, что казалось арианской партией, и объединению всего того, что было в ней в действительности православного.
