Вот древнейшее свидетельство о происхождении перевода LXX толковников. Его повторяет Иосиф Флавий и сознается, что он часть повествования почерпнул из книг участника события Аристея, а дары Птоломея видел сам. Таким образом Иосиф придает приведенному рассказу полную историческую достоверность.
Такое же сказание, со слов Аристея, о происхождении перевода LXX находится у Филона, с добавлением, что переводчики на острове Фаросе при составлении перевода были вдохновляемы Богом, пророчествовали, переводили порознь все книги и, несмотря на разобщенность, составили вполне тождественный и точный с подлинника перевод, возбуждающий общее удивление и веру в богодухновенность его, и поэтому на острове Фаросе бывает ежегодное празднество иудеев и даже не иудеев, причем «чествуется место, на котором воссиял свет перевода» (De vita Moysis. II, 5).
Отцы Церкви передают то же свидетельство. Так, Иустин Философ воспроизводит Флавиев рассказ с дополнением, что переводчики находились в 72 кельях. В конце рассказа он замечает: «Мы не басню вам говорим, а историю. Когда мы были в Александрии, то видели на острове Фаросе остатки келий, в которых находились переводчики, и слышали эту историю от жителей острова» (Аполог. 1, 31. Увещание к Эллинам 13 гл.).
То же сказание повторяют, с признанием полной его достоверности, Ириней, Климент Александрийский, Кирилл Иерусалимский, Августин и Епифаний. Последний изменяет только число келий и переводов, говоря, что переводчики были по два в 36-ти кельях и изготовили 36 сходных переводов (De ponder. et mens. 3, 6. 9-11).
В вавилонском талмуде упоминается о 72 толковниках, переводивших закон в 72 кельях и составивших согласный перевод (Soferim. 1, 7; Megilla f. 9).
Только уже впоследствии, в период полемики с христианами, у евреев появились замечания о «несчастии дня перевода LXX и затмении солнца, сопровождавшем его три дня» (Sefer-tora, 1, 8; Megilla Taanit. 12).
У врагов иудеев, самарян, есть некоторые, хотя очень незначительные, части того же сказания. По их преданию, Птоломей Филадельф на 10 году своего правления обратил внимание на раздоры иудеев и самарян и пожелал примирить их.
Он пригласил старших и мудрых представителей обеих сторон и велел им изготовить по греческому переводу их законов. Из этих переводов он узнал, что иудеи и самаряне имеют различные законы, причем самарянский закон лучше иудейского.
Но несмотря на множество древних свидетельств, подтверждающих Аристеево и Флавиево сказание о происхождении перевода LXX, и в древнее время были единичные, а в новое стали общими сомнения в его достоверности.
Так, еще Иероним говорил: «Не знаю, кто первый выдумал, что Единство описываемых лиц, Суламиты и ее Возлюбленного, характер поэтического описания их, характер всего содержания и изложения книги, единство места действий описываемых событий и характера повествования о последних, единство формы изложения мыслей священного писателя, и единство языка книги, сходство поэтических образов и картин (напр., Песн. 2:9-17 = Песн. 8:14; Песн. 2:16 = Песн. 4:5; Песн. 6:2; Песн. 2:7 = Песн. 3:5; Песн. 8:3; Песн. 1:8 = Песн. 5:9; Песн. 6:1…), употребляемых в книге, единство плана и связность содержания, строгая выдержанность всех образов, - все это, признаваемое беспристрастными исследователями книги, а также явная безжизненность, недолговечность и безосновательность теорий о различии писателей книги - неоспоримо убеждают в единстве ее писателя.
О писателе книги Песнь Песней существует для православного богослова много положительных свидетельств, освобождающих от многообразных попыток многообразного, кропотливого и в большинстве бесполезного, отыскания его «на стороне».
В еврейском тексте первый стих книги читается: «Песнь Песней, что Соломона», причем предлог подобно тому, как в псалмах называется «авторским» и считается указанием на псалмопевца, составившего псалом, и здесь указывает на Соломона как на писателя книги.
Происхождение книги от Соломона признавалось всегда иудейской синагогой и отцами Православной Церкви. На этом признании основывалось аллегорическое понимание книги, единогласно допускаемое в иудействе и христианстве, как писания «мудрейшего» из священных писателей, каковым всегда признавался Соломон. Кроме этих внешних свидетельств, исследователи находят много внутренних доказательств происхождения книги от Соломона. Так, надписание книги: «Песнь Песней» стоит в согласии со свидетельством 3 кн. Царств о том, что Соломон написал песней 1000 и пять (3 Цар. 4:33).
Естественно думать, что Песнь Песней есть совершеннейшая из песней Соломона. Далее. В книге очень часто упоминается о самом Соломоне (Песн. 3:11) и принадлежностях его дома, как современных и хорошо всем известных по своему богатству и изяществу предметах.
Таковы, например, завесы Соломона (Песн. 1:4), носильный одр Соломона (Песн. 3:7-10), венец Соломона, которым венчала его мать в день его бракосочетания (Песн. 3:11). Упоминаются виноградник Соломона и его сторожа, приставленные Соломоном, с условием их найма Соломоном (Песн. 8:11-12).
При этих упоминаниях справедливо исследователи обращают внимание на описание этих предметов, наглядное и пластичное, свойственное очевидцу их, делаемое современником их, а не по историческим лишь записям. Обращают далее внимание на цветущее, богатое стадами, птицей, хлебом, медом, вином, плодами, садами, виноградниками и т. п. произведениями земли, состояние Палестины (Песн. 1:13; Песн. 2:7-9, 12-13, 15; Песн. 4:1-2, 5, 12-14; Песн. 5:1, 12-13; Песн. 6:1, 6, 11).
Неоднократно дает знать писатель, что во всех селах и полях видны виноградники и сады плодовые и даже благовонные (Песн. 7:12-14; Песн. 8:2). Это благосостояние невольно приводит на мысль благосостояние евреев при Соломоне, единственное и после уже не повторявшееся в еврейской истории, благосостояние, когда каждый жил под своею смоковницею и виноградником (3 Цар. 4:25; ср. Мих. 4:4).
И все это благосостояние описывается в книге Песнь Песней, как современное писателю-очевидцу. Кроме того, упоминается здесь необычайное богатство в Палестине другого рода, - обилие драгоценных предметов и необычайно роскошных для скромного еврейского царства украшений.
Так, здесь в царских и иных чертогах постоянно перед взором писателя и его современников блещут золото и серебро, не только в ожерельях и подвесках (Песн. 1:10), но и в столбах (Песн. 3:10); кедры и кипарисы в кровлях обычных летних домов (Песн. 1:6); пурпуровые ткани на одре (Песн. 3:10); упоминаются целые «горы драгоценного мирра и бальзама и холмы фимиама» (Песн. 4:6, 14; Песн. 5:1, 5; Песн. 8:14); драгоценные топазы, слоновая кость, сапфиры, мраморные столбы на золотых подножиях (Песн. 5:14-15), даже целые «столбы из слоновой кости» (Песн. 7:5), целые «палаты из серебра» и обыкновенные двери, обложенные «кедровыми досками» (Песн. 8:9).
Это необычайное, можно сказать, ослепительное богатство и поражающая роскошь, не менее предыдущего признака, напоминают время блестящего царствования Соломона, с его отдаленной иностранной торговлей, обогатившей бедных дотоле евреев настолько, что серебро сделалось в Иерусалиме равноценным с простыми камнями, а кедры равноценными с сикоморами (3 Цар. 10:27).
Понятно, что по подражанию Соломону, строившему и украшавшему драгоценностями храм и дворец, и другие богачи еврейские употребляли эти драгоценности на подобные же украшения и убранства своих домов.
После Соломона такого блеска, а особенно в соединении с общим народным благосостоянием, не бывало уже в иудейском и израильском царствах. Так определяется время жизни писателя согласно надписанию и свидетельству предания.
Кроме того, исследователи находят в книге и другие признаки происхождения ее от самого Соломона. Из содержания и изложения книги видны многосторонние географические и естественноисторические познания писателя, приобретенные путешествиями и изучением природы.
Так, упоминаются, как хорошо известные и возбуждавшие глубокое эстетическое чувство у писателя, местности внепалестинские: башня Ливана, рыбные озера Есевона, палатки Кидара, горы Амана, Сенира, Ермона; местности и Палестинские, отличавшиеся особенной красотой: горы Галаадские, леса Кармила, цветы Саронской долины, виноградники Енгадди и искусственные орошения Ваал-Гамона.
Также разнообразны часто упоминаемые писателем виды разных животных, хорошо известных ему, и по наружности возбуждавшие, с этой стороны часто непонятное нам, эстетическое его чувство, например кобылица фараона (Песн. 8:8); стадо коз и стриженых овец (Песн. 4:1-2); двойни молодой серны (Песн. 4:5); странно также для нас описание красоты Суламиты: шея твоя, как столб Давида (Песн. 4:4); живот твой, как круглая чаша и ворох пшеницы; нос твой - башня Ливанская, голова твоя, как Кармил - (Песн. 7:3-5).
Не менее загадочны образы красоты Возлюбленного: голова его - золото, живот его - изваяние из слоновой кости, голени - мраморные столбы, вид его подобен Ливану (Песн. 5:11-16). Можно видеть здесь писателя, очень увлеченного красотою видимого мира, его одушевленных созданий и искусственных сооружений, как бы воплощавших глубокие мысли строителей.
До двадцати видов животных и до двадцати имен растений писатель приводит в своей небольшой книге и именно как поэтические сравнения эстетического характера. - Эта любовь к природе напоминает Соломона, любившего, знавшего ее и говорившего о рыбах, животных, птицах и деревах от кедра до иссопа (3 Цар. 4:33).
Это знакомство могло быть приобретено лишь частыми путешествиями по Палестине и ее окрестностям, также естественными для Соломона.
Архитектурные сооружения: изваяние из слоновой кости, мраморные столбы, столб Давида, башня Ливана (Песн. 4:4; Песн. 5:11-16; Песн. 7:3-5), возбуждавшие эстетическое чувство, и вышеупомянутые сравнения также напоминают Соломона - строителя храма, капищ, дворца, с любовью относившегося к своим постройкам и ими много наслаждавшегося (ср. Еккл. 2:4).
Это соображение подтверждается множеством подобных же поэтических, из животного и растительного мира и из мира искусств, образов в Притчах Соломона. В обеих книгах находится уподобление человеческой красоты лани и серне (Песн. 2:17 = Притч. 5:19; Притч. 6:5), светилу на небе (Песн. 6:10 = Притч. 4:18).
Упоминаются: благовонные травы (Песн. 4:14 = Притч. 7:17), мед и елей, капающие из уст человека (Песн. 4:14 = Притч. 5:3; Притч. 16:24); уподобляется приятная речь пенящемуся вину и золоту (Песн. 7:10; Песн. 5:11 = Притч. 2:3; Притч. 23:31; Притч. 25:11); упоминаются драгоценные камни и мраморные украшения и столбы дома (Песн. 1:16; Песн. 5:14-15; Песн. 15:5 = Притч. 7:16-17; Притч. 9:1), ожерелье, украшающее шею (Песн. 4:9 = Притч. 1:9).
Очень много между книгами Песнь Песней и Притчей сходных оборотов и сравнений.
Например, проникающее Песнь Песней учение о любви и ее всеобъемлющем в жизни человека значении (Песн. 8:6-7): крепка как смерть любовь, люта как преисподняя ревность… все богатство дома любящий не возьмет за любовь - имеет сходство с учением книги Притчей о том же (Притч. 6:34-35): ревность - ярость мужа, не примет он никакого выкупа и не у довольствуется никакими дарами…. Уподобление брачного союза водам колодца глубокого и запечатанного - очень употребительное сравнение в Песни Песней (Песн. 4:12) и Притчах (Притч. 5:15-18).
Описание женских ласк со всеми подобиями и образами поэтическими и символическими сходно в обеих книгах (Песн. 1:3, 12; Песн. 3:2; Песн. 4:5; Песн. 5:2-6 = Притч. 5:3-4, 19; Притч. 7:8, 21).
Соломона же, наконец, со всеми его увлечениями, описанными в книгах Царств и Екклезиаст, с его многочисленным гаремом из 700 жен и 300 наложниц (3 Цар. 11:3), ср. (Еккл. 2:7), ясно напоминает свидетельство о себе писателя Песни Песней: «есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц и девиц без числа, но единственная - она, голубица моя…» (Песн. 6:8-9).
Кроме многоженства, из этого выражения несомненнейший вывод, что писателем был царь, ибо у простого подданного не могут же быть женами царицы.
А еврейская история знает всего двух царей-писателей: Давида и Соломона. Всякий же читавший Песнь Песней не усомнится сделать между ними выбор в пользу Соломона.
Указываемые критической литературой некоторые греческие слова, например, греч. παράδεισος (Песн. 4:13), греч. φορεΐον - носилки (Песн. 3:9), могли употребляться и при Соломоне, в царствование коего велась отдаленная внешняя торговля и греческие ионийские торговцы могли бывать в Палестине.
А также женами Соломона могли быть привлекательные гречанки. Кроме того, слова fardes и afirion производятся из древнего зендского языка и имеют себе параллели в персидском языке (Gesenius. Hebr. Handw. 696 s.), а потому время знакомства с ними евреев совершенно неопределенно (ср. Oettli. Hoheslied. 180 s. В. Nehemia. 178 s.).
Упоминание слова fardes (Еккл. 2:5) наводит на мысль, что это было собственное имя Соломонова парка, сохранившего его и до Неемии (Неем. 2:8). Такое же относительное значение имеют и мнимые ново-еврейские слова, указываемые Зигфридом, Кцнигом и др.
Например, кипарис (Песн. 1:16), нард (Песн. 1:12; Песн. 4:13-14), шафран (Песн. 4:14), так как по мнению Гезениуса, есть лишь северно-палестинское произношение слова; отдельные употребляются в персидском и арабском языках и встречаются в древних надписях; а в арамейском уже с изменением.
Очевидно, решительно новоеврейского эти слова не заключают, а потому и выводы из них поспешны и небезапелляционны.
С другой стороны, распространенное в новой критической литературе предположение о происхождении книги Песнь Песней в послепленную, и даже в македонскую эпоху (Гретц), очень не вяжется с выше оттененным постоянным упоминанием об ослепительном богатстве, роскоши и общем благосостоянии и безмятежии евреев.
Совсем не таково было состояние их после плена. «Соловей не поет зимою» - то же можно сказать и на это предположение, обстоятельно опровергаемое в новой же западной литературе (Oettli. 1. с. 170 s.). Это предположение противоречит общепризнанным красотам языка Песни Песней, носящим следы «юношеской свежести» (Hengstenberg. Hohesl. 236 s.) и «золотого века» (Гезениус. Евр. грам. 18 стр.).
Из приведенных доказательств общий вывод должен быть тот, что Соломон был писателем Песни Песней.
Что касается более частного вопроса: в каком возрасте и в какое время он написал эту книгу, то решить это трудно. Конечно, по сравнению с книгой Екклезиаст, - старческим писанием Соломона, естественно думать, что не в период старчества написана Песнь Песней.
Но и к годам юности, к каковым относят происхождение ее некоторые исследователи, едва ли возможно отнести ее написание, если признавать в ней аллегорический, а не буквально эротический смысл: юноше трудно такое возвышение. Кажется, естественнее всего отнести к зрелым годам наибольшего физического мужества и духовной мудрости Соломона, к годам наибольшего подъема его религиозности, с освящения храма до увлечения женщинами и прискорбного падения.
Возвышеннейшие слова его возвышеннейшей молитвы по освящении храма (3 Цар. 8 гл.) заключают в себе ближайшую аналогию возвышеннейшим мыслям Песни Песней.
Подобно книге Екклезиаст, о Песни Песней возникали споры по вопросу о каноническом достоинстве. Так, среди иудеев находились глупцы, распевавшие отрывки этой книги на свадебных и других обычных пирушках, как песни светского вольного характера.
Их защищали недальновидные богословы, находившие эту книгу недостойной помещения в канон и видевшие в ней лишь собрание эротических песней. Против них резко восстал авторитетный в еврействе раввин Акиба и высказал мысль: «стояние всего мира недостойно того дня, в который явилась Песнь Песней; все агиографы святы, а Песнь Песней есть святое святых» (Iadaim. 8, 5).
Несмотря и на последующие сомнения некоторых иудеев в аллегорически-священном, а не в эротическом смысле Песни Песней, иудеи верные синагоге всегда признавали эту книгу каноническою и даже «первою» из агиографов - писаний (Wogue. Hist. d. 1. Bible. 58 р.).
В христианстве Феодор Мопсуетский не находил в Песни Песней ни исторического (как в книгах Царств), ни пророческого, ни морального, канонически-богодухновенного авторитета и даже признавал librum turpem. Были, по свидетельству Филастрия, и другие еретики, не признававшие Песнь Песней богодухновенным писанием, а лишь признававшие в ней «описание человеческих дел и страстей» (Filastr. Наеr. 135. Migne. 12. 1267).
Еретическое мнение Феодора Мопсуетского и его единомышленников было осуждено Православной Церковью на пятом Вселенском соборе.
А бл. Феодорит написал, в защиту авторитета Песни Песней, против «своего учителя» (т. е. Феодора Мопс.), каноническое аллегорическое объяснение всей книги, в коем замечает, что «блаженные отцы включали эту книгу в число святых писаний, многие из древних объясняли ее, а кто последовательно не объяснил, те прославляли и восхваляли ее учение.
Не только Евсевий Палестинский и Ориген Египетский, и мученик Киприан Карфагенский и старейшие сих и ближайшие к апостолам мужи, но и жившие после них, каковы: Василий Великий, Григорий Нисский, друг Василия (Григорий Богослов), защитник истины Диодор (Тарсийский) и Иоанн (Златоуст)… и одним словом все согласно с ними признают эту книгу духовною…» (πνευματικόν. Предисл. к Объясн. Песни Песней).
Согласно, действительно, свидетельству Феодорита, Православная Церковь всегда признавала Песнь Песней канонической книгой, почему во всех апостольских (85 пр. апост.), соборных (60 пр. лаодик.; 39 пр. карф.; 2 пр. трульск.) и отеческих (39 посл. Афанасия; 4 Оглас. поуч. Кирилла Иерусалимского, Григория Богослова, Иоанна Дамаскина) исчислениях канонически-богодухновенных писаний эта книга всегда помещалась.
Очевидно, как Акибу и позднейших иудейских богословов иудейские глумления, так отцов Церкви и соборы не смущали еретические мнения, а утвердившееся аллегорическое понимание книги, сохраненное до нашего времени в творениях Григория Нисского и Феодорита, освобождало Песнь Песней от всяких нареканий и фривольных объяснений и соблазнов.
В последующее время среди христиан также появлялось не мало толкований в духе Феодора Мопсуетского. Так, Кастеллий высказал мысль об исключении Песни Песней из канона, Клерик проводил романическое объяснение.
Вслед за ними в протестантской литературе появилось многое множество таких же толкований книги. Но все эти толкования никогда не влияли на высших лиц, ни католической церкви, ни протестантских общин, и среди последних никогда не возникал вопрос об исключении Песни Песней из канона.
Она остается и в католической церкви и в протестантских общинах неизменной частью канона. В Православной греко-восточной Церкви нового времени не появлялись указанные еретические толкования и вопрос о каноничности никогда не возникал.
В Новом Завете цитаты из этой книги находят в посланиях (Еф. 5:22-29), где апостол уподобляет новозаветную Церковь обрученной Христу деве (ср. Песн. 1:4), и в Апокалипсисе (Откр. 19:7-9), где украшения Христовой невесты - Церкви очень близко напоминают украшения Суламиты (Песн. 1:9-10; Песн. 7:2-6).
Объяснением книги Песнь Песней занимались весьма многие толковники. Так, Иероним особенно прославляет толкование Оригена, в коем «он победил самого себя». Комментарий Оригена, по свидетельству Иеронима, состоял из 10 книг, в коих объясняется текст сначала по LXX, потом по Акиле, Симмаху и пятому изданию.
При этом до такого совершенства толковник дошел, что «постиг все таинства книги и вошел в ложницу царя». Но от комментария Оригена сохранились некоторые отделы: пролог и первые четыре книги (1:1 - 2:15) в переводе Руфина.
Преимущественно Ориген выяснял в книге мысль о союзе Христа с Церковью и с благочестивой душой. Затем, у Оригена были схолии на эту книгу, но от них сохранились очень небольшие отрывки. Были также гомилии, из коих сохранились лишь две (1:1 - 2:14) в переводе Иеронима (Migne. 13 и 23; рус. пер. в 6-й части твор. Иеронима).
Упоминаемые Феодоритом толкования Ипполита, Афанасия в Диодора совершенно не сохранились. Наиболее обстоятельные толкования сохранились от Григория Нисского на (Песн. 1:1-6) в русском переводе его творений в 3 томе - и Феодорита (Migne. 8 t.).
У обоих отцов изъяснена книга аллегорически. В катэнах сохранились, иногда сомнительные, отрывки толкований еще Кирилла Александрийского, Филона Карпафийского, Нила Синайского и др. (у Прокопия Газского. Migne. 87 t.). В западной церкви, в отеческий период, толкований не было.
В новое время западная литература обогащалась ежегодно толкованиями с предвзятыми мыслями, подтверждавшими их и мало разъяснявшими истинный смысл книги.
Ближе к православному пониманию можно поставить следующих: Hengstenberg. Hoheslied Salomon ausgelegt. 1853 г. Schaefer. Das Hohe Lied. 1876 г.
Католические труды: Le Hir. Le Cantique des Cantiques. 1883 г. Schegg. Das Hohe Lied Salomos. 1885 г. Brevet. Le Cantique des Cantiques. Par. 1890 г. Gietmann. Com. in Canticum Canticorum. 1890 г. Kortleitner. Canticum Canticorum explanatum et praecipue ad historiam EccIesiae applicatum. 1892 г. Scholz. Com. üb. Hohelied. 1904 г.
Для филологического изучения книги можно найти много ценных научных сведений в трудах: Delitzsch. Hohe Lied. 1875. Oettli. Hohelied. 1889 г. (в изд. Strack u. Zöckler. 7 t.). Stickel. Das Hohe Lied. 1888 г. Tiefental. 1889 г.
Позднейшие, но крайне рационалистические, монографии экзегетические: Budde. 1898. Siegfned. 1898. Iakob. Das Hohelied auf Grund arabischer und anderer Parallelen, von neuem untersucht. Berl. 1902 г.
В русской литературе существует библиологическая монография, много раз уже упомянутая, очень ценная преимущественно по истории толкования книги, проф. А. Олесницкого: Книга Песнь Песней и ее новейшие критики. К. 1882 г. Пархомович. Книга Песнь Песней. Кишиневские епарх. вед. 1870. №№ 16-24.
Книгой Песнь Песней заканчиваются канонические Учительные книги. Все обозренные нами Законоположительные, Исторические и Учительные канонические книги, имеем право сказать в заключение настоящего выпуска Введения, имеют по содержанию и происхождению богодухновенный высочайший авторитет.
В этом согласны древнее христианское предание и современная богословская наука.
