Таким образом, перед нами литература, которая, будучи глубоко семитской с точки зрения жанра, самого способа изложения материала, все же, по своему содержанию, остается вполне христианской. Таким христианским произведениям свойственны чисто семитские формы выражения. Обычно Сына Божьего мы называем Глаголом или Мудростью. Но в той иудейской среде Христа называли по-другому.
Говоря об Иисусе, иудеи часто пользовались словом, которое в данной ситуации кажется нам немного странным, но которое для семита было вполне естественным: "Шем" (Имя); Глагол это имя Бога. Для семита имя не есть нечто абстрактное; имя это прежде всего выражение или проявление присутствия. В молитве "Отче наш" говорится: "Да святится имя Твое". В этом проявляется чисто семитский дух. Святить, почитать имя - такая идея кажется нам несколько странной. Мы бы сказали: "Да святится Лицо, Личность".
В Ветхом Завете Бог поселяет Свое Имя в Храме... утверждает Свое Имя посреди верных. Бог живет на земле среди своих - это глубоко библейское представление, связанное прежде всего с Именем. Приведем другой пример: святой Иероним говорит, что по-еврейски первый стих Бытия означает: "В Сыне Бог сотворил небо и землю". То есть еврейское "Берешит" переводится словами "в Сыне".
А вот что пишет Тертуллиан. "Некоторые говорят, что по-еврейски Бытие начинается словами: "В начале Бог соделал себе Сына". Также и Иларий Пиктавийский говорит: "Берешит" - еврейское слово, в котором заключено три смысла - в Принципе, в Главе или в Сыне". Все это хорошо показывает, каким было иудейское понимание слова "Берешит": для иудеев "решит" это Сын. Так что здесь можно усмотреть некое толкование начальных стихов Бытия еврейской Библии, толкование, из которого иудеохристиане почерпнули некоторые элементы для богословия Личности Сына Божьего.
Не будем долго распространяться на эту тему и отметим лишь, что такое толкование начала Бытия обладало для иудеохристиан той эпохи огромным смыслом, оно оказало значительное влияние на раннее христианское богословие, в частности на первого христианского богослова, святого апостола Иоанна. Святой Иоанн говорит: "В начале было Слово", но это "в начале" как раз и есть "Берешит" Бытия, выражение, которое апостол заимствовал из Ветхого Завета.
Иоанн по-своему истолковал это понятие, но мы чувствуем здесь несомненное влияние иудейской традиции. Другим именем Христа было "Тора" - Закон. Для нас Закон - это нечто юридическое, но в иудаизме понятие Закона-Торы толковалось совершенно по-иному. Закон - это Заповедь, данная непосредственно Самим Богом, Слово, исходящее от Бога. Таким образом, мы видим, что Тора, или Закон - это настоящий синоним Глагола. С другой стороны, иудеохристианские богословы той эпохи создали, быть может, самые прекрасные произведения, посвященные Церкви. Основная идея этих богословов та, что Церковь предсуществовала в мысли Бога...
Например, в книге Гермы Церковь предстает в образе старицы. Почему она изображается таким образом? Потому, отвечает ангел, что она есть первое творение, и самый мир был создан ради нее, ибо она предсу шествовал а в мысли Божьей. Невозможно не вспомнить в связи с этим апостольское чтение, которое мы слышим за литургией "Непорочного зачатия". По мысли апостола, Мудрость существовала еще до создания мира. Несомненно, здесь начаток нашего христианского богословия, в котором проводится некая параллель между тайной Церкви и тайной Марии.
Подобно тому как первичное христианское богословие учило о предсуществовании Церкви в замысле Бога, современное богословие учит о Марии, ибо она есть совершенный образ Церкви. Ради нее Бог создал мир. А согласно иудейскому Откровению, именно ради Израиля Бог сотворил мир: это значит, что избранный народ предсуществовал в мысли Бога. Такого рода документы обладают очень интересными особенностями, касающимися нашей богослужебной практики.
Может быть, отзвуки иудеохристианства лучше всего сохранились именно в этой области, ибо литургия традиционна по преимуществу. Еще в четвертом веке святой Василий Великий говорил о том, что крещальный обряд отречения от Сатаны, как и обычай поворачиваться во время молитвы лицом к востоку, восходит к апостолам. Его подвергли осмеянию, однако благодаря нынешнему исследовательскому прогрессу, мы видим, насколько тесно наши основные литургические обычаи связаны с апостольской средой. Я вовсе не утверждаю, что все наши богослужебные обычаи установлены самими апостолами, это другой вопрос. В иудеохристианской литературе имеется произведение, которое, с литургической точки зрения, представляет совершенно особый интерес. Я говорю о "Дидахе".
Хотя относительно даты происхождения этого небольшого, но знаменитого литургического трактата было много споров, в конце концов все согласились, что он восходит к первохристианской общине и написан до 70 г. И ничего не меняет тот факт, что впоследствии в Сирии к этому документу были сделаны некоторые прибавления.
В "Дидахе" излагается катехизис для готовящихся к крещению. Этот катехизис основан на учении о двух духовных силах. Есть два духа, или два ангела, и каждый из них указывает на определенный путь. Один - ангел Добра, другой - ангел Зла. Ангел Добра внушает добрые помышления, ангел Зла - нечестивые, скверные. Теперь мы знаем, что такая концепция - один из существеннейших аспектов учения, содержащегося в рукописях Мертвого моря: учения о двух духовных силах, двух ангелах - духе Добра и духе Зла. Все это ясно доказывает, что в "Дидахе" содержатся элементы, которые восходят к первоначальной, иудеохристианской, среде. По-моему, отречение от Сатаны и присоединение к Христу, которыми завершается этот катехизис, восходят к самой первой форме крещального богослужения, следовательно, к иудеохристианской среде.
Затем, согласно "Дидахе", крещение должно совершаться в живой воде. Здесь мы опять сталкиваемся с системой образов, свойственных Ветхому Завету; эти образы были восприняты первоначальной христианской средой.
Первые христиане придавали большое значение тому, что крещение - это погружение в живую воду, ибо, как учит Церковь, в таинствах совершается то, что они обозначают. Но каков смысл крещения? Крещение - это именно бурно изливающий поток воды живой, о чем было возвещено в Ветхом Завете. Сам Господь наш говорит: "Потоки воды живой истекут из моего чрева". Здесь перед нами именно образ бурно текущего водного потока. Среди текстов Ветхого Завета, в которых встречается символика живой воды, важнейший - это Книга пророка Иезекииля. В ней рассказывается, что в конце времен живая вода истечет из Иерусалима и потечет на восток, к Мертвому морю. Тогда оно наполнится жизнью, то есть рыбами - ибо только в живой воде могут жить живые существа.
Это был чрезвычайно впечатляющий образ для тогдашних иудеев, прекрасно знавших Мертвое море, то есть воду, которая не дает жизни. Очень интересно, что этот символ - чисто иудейский по своему происхождению, чего раньше мы не понимали. Благодаря этой символике живой воды, мы понимаем, почему принимавшего крещение человека сравнивали с рыбой... Мы знаем также, что в катакомбной живописи рыба - наиболее традиционный и древний христианский символ. Вплоть до недавнего времени утверждалось, что иудаизм не признавал изобразительного искусства. Однако недавние открытия (иудейские фрески Доуры-Европоса) опровергли это мнение. Выяснилось, что изображение рыбы имело два символических значения, и оба коренятся в Ветхом Завете.
Первое - рыба как символ крещения. Рыба это человек, погружающийся в живую воду. Именно поэтому святой Амвросий сравнивает христиан с малыми рыбами, ибо они родились в живой воде. Зато символика рыбы, которую вкушают, встречающаяся в некоторых евхаристических символах и, возможно, имеющая связь с древним христианским обычаем есть по пятницам рыбу, - другого происхождения.
Современные ученые объясняют, что, согласно иудейской эсхатологии, по окончании времен будет пир, на котором, в частности, будут вкушать Левиафана и Бегемота - двух мифических животных, которые символизируют силы зла. На последнем эсхатологическом пиру избранные съедят их; это и станет частью эсхатологической трапезы. Таким образом, пятничное вкушение рыбы это как бы прообраз эсхатологического пира. Признаем, что такое объяснение очень глубоко, с его помощью мы как-то по-новому можем взглянуть на пятничное рыбоядение, увидеть в нем пророчество о небесном пире. И не поняв смысла этой символики, нельзя увидеть всю эту красоту.
Возьмем еще один, последний, пример. Он показывает, насколько полезно изучение иудаизма для понимания смысла христианских обрядов и символов. В христианстве нет более древнего обычая, чем крестное знамение, осенение себя крестом. Вначале крестом осенялся лоб; обычай осенять крестом также плечи и грудь (великое крестное знамение) - более поздний.
У нас (на Западе) малое крестное знамение совершается на литургии, перед евангельским чтением. Ясное дело, мы связываем малое крестное знамение с Крестом Христовым. Но вполне вероятно, что обычай осенять себя малым крестным знамением перешел в христианство из иудаизма. Действительно, согласно книге Иезекииля, избранные будут иметь на лбу букву Тав, последнюю букву древнееврейского алфавита. Для нас это то же самое что омега, то есть знак Бога.
С другой стороны, в Апокалипсисе Иоанна Богослова говорится, что избранные будут отмечены знаком Ягве, но знак Ягве это и есть Тав. К тому же изучение рукописей той эпохи показало, что в тогдашней иудейской письменности Тав имело форму маленького креста. Этот маленький крест, в сущности, обозначал имя Ягве, то есть личность, лик Слова. По сути, для христианина той эпохи крестное знамение означало посвящение своей жизни Христу. И лишь в греческий период христианства Тав потеряло свое первоначальное значение и составной частью вошло в символику Креста Христова.
Так что более чем вероятно - этот знак восходит к иудеохристианству. Все это показывает ту важную роль, какую иудеохристианство играло в жизни первичной христианской общины, в которую оно внесло столь много иудейских элементов. Общехристианская традиция сохранила эти элементы. Мы часто не понимаем их изначального смысла, потому что ключ к пониманию лежит в семитском образе мышления. Забыв о первом значении, мы наполнили их новым смыслом, и все же какая это радость - вновь отыскать присущий им первоначальный смысл. Все, о чем мы говорили, представляет собой не только описание некоей отвлеченной исторической проблемы. Это важно также и в смысле нашего сближения с иудеями, с точки зрения конкретных шагов, которые можно сделать в этом направлении.
