Слово 5-е

Слово, простираясь вперед, вошло на самый верх добродетели. Ибо словами молитвы изображает. каким, по его требованию, должен быть приступающий к Богу; показывает, что он уже вне пределов естества человеческого, и уподобляется по добродетели Самому Богу; так что делая то, что свойственно делать одному Богу, по видимому, и сам делается вторым богом. Ибо оставление долгов есть Божие свойство, и свойство преимущественное, - сказано: кто может прощать грехи, кроме одного Бога? (Лк. 5:21). Посему, если кто в жизни своей уподобился отличительным чертам Божия естества; то сам некоторым образом делается тем же, с кем сходство показал в себе точным уподоблением.

Итак чему же учит слово сие? Во первых с дерзновением, на какое приобретено право предшествовавшею жизнью, сознать в себе уподобление Богу, и тогда уже осмелиться называть Бога Отцом своим и просить прощения в прежних прегрешениях; потому что не всякому просящему возможно получить то, чего желает, но тому, кто делами приобрел себе право просить с дерзновением. Ибо сие прямо внушает нам Господь в настоящем изречении, а именно: приступая к благодетелю будь сам благодетелем; приступая к доброму, будь добрым; приступая к правдивому, будь правдивым: приступая к терпеливому, будь терпеливым; приступая к человеколюбивому, будь человеколюбивым; а также будь и всем иным, приступая к добросердому, к благосклонному, к общительному в благах, к милующему всякого, и если еще что усматривается божественного, во всем этом уподобляясь произволением, приобретай тем себе дерзновение на молитву. Посему, как не возможно лукавому освоиться с добрызгь, и покрытому нечистыми сквернами иметь общение с чистым и не скверным: так приступающего к Божию человеколюбию отлучает от оного жестокосердие. Посему, кто за долги держит человека в своей власти, и обходится с ним жестоко, тот нравом своим устранил себя от Божия человеколюбия. Ибо какое общение у человеколюбия с зверством, у любвеобильного расположения с свирепостью, и у всего прочего, что по противоположности злу представляется принадлежащим противной стороне, и в таком непримиримом ему сопротивлении, что преданный одному необходимо удален от противоположного? Как сделавшийся добычею смерти уже не жив, и наслаждающийся жизнью удален от смерти: так приступающему к Божию человеколюбию совершенно необходимо быть чуждым всякой жестокости. А кто соделался чуждый всего разумеемого под именем порока, тот некоторым образом по такому нраву делается Богом, доводя до преспеяния в себе то, что разум признает и о Божественном естестве.

Видишь, до какого величия Господь возвышает слушателей словами сей молитвы, прелагая некоторым образом естество человеческое в божественное, и узаконяя, чтобы приступающие к Богу сами делались богами? «Для чего», говорит Он, «ты, поражаемый страхом; бичуемый своею совестью, раболепно приходишь к Богу? Для чего сам себе заграждаешь дерзновение, заключенное в свободе души и из начала существенно принадлежащее естеству? Для чего льстишь словами Необольстимому? Для чего с услужливыми и угодливыми речами обращаешься к Тому, Кто взирает на дела? Тебе, одаренному свободою и благоразумием, можно со властью иметь всякое благо, какое только дается от Бога. Будь сам себе судиею. Произнеси себе спасительный приговор. Желаешь. чтобы отпущены были тебе Богом долги? отпуска сам; Бог изрек приговор; твой суд над соплеменником, в котором ты властен, каков бы то ни был, есть и твой приговор. Что сам о себе знаешь, то подтверждено о тебе и Божиим судом».

Но как достойным образом раскроет кто все величие Божия слова? Заключающаяся в нем мысль превосходит словесное истолкование. Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Ту мысль, какая мне приходит при сем на ум, смело и держать в уме, а еще смелее раскрыть ее в слове. Ибо что сказано? Как преуспевающим в добре представляется в подражание Бог, по словам Апостола: подражайте мне, как я Христу (1Кор. 11:1): так наоборот требуется, чтобы твое расположение к добру стало образцом для Бога; изменяется некоторым образом порядок, и мы осмеливаемся надеяться, что, как в нас подражанием Богу совершается доброе, так и Бог будет подражать нашим делам, когда преуспеем в чем либо добром, и ты возможешь сказать Богу: «что сделал я, сделай и Ты; подражай рабу своему Ты, Господь, убогому и нищему Ты, царствующий над всем; я отпусти долги, не взыскивай и Ты! Я уважил просителя, не отвергни и Ты просящего! Я отпустил должника своего веселым, таков пусть будет и Твой должник! Не делай, чтобы Твой был грустнее моего! Пусть оба рьяно благодарят оказавших милость! Пусть посредниками обоих подтверждено будет равное отпущение и моему и Твоему должнику! Моим должником такой-то, а Твоим я; какое решение дал я о своем должнике, такое же да возымеет силу и у Тебя; я разрешил, разреши и Ты! Я отпустил, отпусти, и Ты! Я великую милость оказал соплеменнику: подражай и Ты, Господи, человеколюбию раба Твоего».

«Но мои прегрешения пред Тобою тяжелее сделанных предо мною моим должником. Признаю это и я; рассуди и то, сколько преимуществуешь Ты во всяком добре. Тебе справедливо, нам согрешившим даровать милость, соразмерную преизбытку Твоего могущества. Малое человеколюбие оказал я; потому что большого не вмещает природа моя; а Ты сколько ни пожелаешь, могущество не воспрепятствует щедродаровитости Твоей».

Но с большею тщательностью выразумеем предлежащее изречение молитвы; рассмотрение смысла его, может быть и для нас послужит некиим руководством к высокой жизни. Потому исследуем, какие те долги, которым повинно естество человеческое, и еще какие те долги, отпущение которых в нашей власти: познание сего доставит нам достаточное некое уразумение преизбыточества Божиих благ. А посему, сделаем здесь перечисление человеческих прегрешений пред Богом. Человек стал подлежать наказанию от Бога во первых за то, что отступил от Сотворившего, и передался противнику, соделавшись беглецом и отступником от Того, Кто его Владыка по естеству, во вторых за то, что самовластную свободу променял на лукавое рабство греху, и быть под самоуправством тлетворной силы предпочел сопребыванию с Богом. Да и это, - не взирать на красоту Создавшего, а обратить лице к гнусности греха, можно ли признать каким либо вторым из зол? И какой род наказаний заслуживающими почёсть должно презрение Божественных благ, предпочтение же приманок лукавого? Заглаждение образа, повреждение Божественных черт, отпечатленных в нас при начале творения, потеря драхмы, удаление от отчей трапезы, освоение с зловонною жизнью свиней, расточение драгоценного богатства, и все подобные прегрешения, какие можно видеть при помощи Писания и рассудка, исчислит ли какое слово?

Итак, поскольку род человеческий за таковые вины должен понести от Бога наказание: то мне кажется, что поэтому слово Божие учением, изложенным в молитве, наставляет нас, к молитвенному собеседованию с Богом, хотя бы кто из нас и всех более далек был от человеческих прегрешений, никогда не приступать с таким дерзновением. как будто бы у него чистая совесть. Ибо иной, может быть, подобно оному богатому юноше, образовав жизнь свою но заповедям, в праве, как и тот, похвалиться своею жизнью, и сказать Богу: все это сохранил я от юности моей (Мф. 19:20), и даже предполагать о себе, что ему, как ни в чем не погрешившему против заповедей крайне неприлично прошение об оставлении долгов, пригодное одним согрешившим. Оскверненному блудом, скажет он, приличны такие слова, или за любостяжательность обвиняемому в идолопоклонстве необходимо просить прощения, и вообще всякому каким либо прегрешением уязвившему совесть души, прекрасно и сообразно с нуждою прибегать к милосердию. А если он Илия великий, или действует духом и силою Илии (Лк. 1:17), или велик в рожденных женами (Мф. 11:11), или Петр, или Павел, или Иоанн, или другой кто из тех, чье превосходство засвидетельствовано божественным Писанием; то для чего употреблять подобные речения, которыми испрашивается оставление долгов тому, на ком нет никакого греховного долга? Для того, чтобы иной, имея в виду что либо подобное, не впал в высокомерие, подобно оному Фарисею, не знавшему и того, что он такое по естеству. (Ибо если бы знал, что он человек, то, конечно, естества своего не представлять чистым от скверны научился бы из святого Писания, которое говорит: не найдешь у людей, чтобы жизнь одного дня могла быть без скверны (Иов. 14:4-5)) Посему, чтобы у приступающего с молитвою к Богу не произошло чего подобного с душою, слово Божие заповедует не смотреть на преспеяния, но приводить себе на память общие долги человеческого естества, в которых всякий, без сомнения, и сам участвует, как участвующий в естестве, и умолять Судию, чтобы даровал прощение прегрешений.

Ибо так как живет в нас Адам, и каждый из нас - человек: то, пока видим на естестве своем кожаные эти хитоны, и скоро увядающие листья вещественной этой жизни, которые, обнажившись от вечных и светлых риз, сшили мы себе ко вреду своему, вместо Божественных одежд облекши себя в забавы, славу, однодневные почести, убийственные услаждения плоти, - и пока взираем на это плотское местопребывание, на котором осуждены мы обитать; как скоро обращаемся к востоку (не потому только, что там видим для нас Бог, Который, как вездесущий не объемлется никаким исключительно местом, но все равно содержит, а потому, что на востоке первоначальное наше отечество, разумею же пребывание в раю, из которого мы изгнаны (насади Бог рай в Эдеме на востоке (Быт. 2:8)); посему, как скоро обращаем взор на восток, и мысленно приводим себе на память изгнание из светлых и восточных стран блаженства, справедливо тогда присовокупляем сии речения и мы, оттеняемые недоброю смоковницею жизни, отверженные от очей Божиих, самовольно предавшиеся змию, который ест землю, и по земле ползает; ходит на персях и на чреве своем, и нам советует делать тоже, - предаваться земным наслаждениям, по земле пресмыкающимися и влачащимися мыслями занимать свое сердце и ходить на чреве, то есть, заботиться о жизни сластолюбивой; посему в этом находясь состоянии, подобно оному блудному сыну, после долгого бедствования, в каком пребывал, пася свиней, как скоро приходим, как и он, в себя, и приводим себе на мысль небесного Отца, тогда прекрасно пользуемся таковыми речениями: прости нам долги наши.

Посему, хотя бы кто был Моисеем и Самуилом, и другим кем из прославившихся добродетелью, тем не менее, поскольку он человек, почитает для себя приличными слова сии, как причастный Адамова естества, участник н его падения. Поскольку, как говорит Апостол, в Адаме все умирают (1Кор. 15:22): то изречению, какое прилично Адаму при покаянии, надлежит быть общим для всех с ним умерших, чтобы, нам, при даровании прощения прегрешений, снова, как говорит Апостол, спастись благодатью Господнею (Еф. 2:5). Но сие сказано, чтобы иной при взгляде на более общее, мог уразуметь предлагаемое в слове. Если же кто будет искать истинного смысла в сем изречении; то, думаю, не потребуется от нас возводить понятие к общему взгляду на естество; потому что достаточно совести, чтобы в рассуждении каждого поступка к жизни соделать необходимым прошение о помиловании.

Поскольку в этом мире жизнь наша, как думаю, подлежит многообразным влияниям, как по душе и разумению, так и по чувствам телесным; то трудно, или и совершенно невозможно, не увлечься ко греху хотя одною какою-либо страстию. Например, эта любящая наслаждения жизнь относительно к телу делится по нашим чувствам, а относительно к душе оказывает себя в стремлении разума и в движении произвола: кто же столько возвышен и одарен таким благоразумием, чтобы по той и другой жизни избыть ему всякой скверны порока? Кто безгрешен оком? Кто невинен слухом? Кто чужд этого скотского услаждения гортани? Кто чист от прикосновения ко греху осязанием? Кому неизвестна эта предлагаемая Писанием загадка: смерть входит в наши окна (Иер. 9:21)? Ибо чувства, посредством которых сообщаясь с внешними предметами, душа по выбору занимается ими, Писание назвало окнами, которые, по слову же Писания, и пролагают путь для входа смерти. Действительно многих смертей входом делается часто глаз, видит он раздраженного, и сам возбуждается к той же страсти: или видит благоденствующего не по достоинству, и воспламеняется завистью; или видит горделивого, и впадает в ненависть; или видит какое-либо доброцветное вещество, красивое расположение лица, и всецело поползается в вожделение нравящегося. И ухо отворяет окна смерти, вместе с тем, что слышит принимает в душу многие страсти: страх, печаль, раздражение, удовольствие, вожделение, неумеренный смех и тому подобное. А услаждение вкуса, как скажет иной, есть матерь всех по порядку зол. Ибо кому не известно, что корнем почти погрешностей в жизни служит заботливость о гортани? От нее зависят роскошь, пьянство, чревоугодие, беспорядочное поведение, многоядение, пресыщение, разгульная жизнь, скотское и неразумное падение в страсти бесчестия. Подобным образом чувство осязания составляет крайний предел всех согрешений; все, что ни делается для тела сластолюбцами, принадлежит к числу недугов осязательного ощущения, подробное описание которых было бы продолжительно: да и неприлично к предметам важным примешивать все то, что служит в укоризну осязанию. А весь рой погрешностей души и произвола в состоянии ли и исчислить какое слово? Сказано: изнутри исходят злые помыслы (Мф. 15:19), и присовокуплен список оскверняющего нас помыслом. Итак, если повсюду распростерты нам мрежи грехов всеми чувствилищами и сердечными движениями души, то кто похвалится, как говорит Премудрость, я очистил сердце мое (Притч. 20:9)? Кто очистил сердце свое? как о подобном сему свидетельствует Иов (Иов. 14:4). А скверна для душевной чистоты есть удовольствие, во многих видах и многими способами примешиваемое к человеческой жизни и душою и телом, помышлениями и чувствами, намеренными движениями и телесными действиями. Итак у кого душа чиста от этой скверны? Кто не был поражен кичливостью? Кто не попран ногою гордыни? Кого не поколебала рука грешная? Чья нога не поспешала к пороку? Кого не оскверняло безвинное око, не ввергал в нечистоту невежественный слух, не занимал собою вкус? У кого сердце оставалось бездейственным для суетных движений?

Поскольку в нас есть все это, и в живущих скотски весьма дурно и несносно, в более же внимательных к себе сноснее, но все, кто одного с нами естества, всегда непременно участвуют в погрешностях естества; то, припадая в молитве к Богу, просим поэтому оставить нам долги. Но не приемлется таковой глас, и не достигает Божественного слуха, если не вопиет вместе и наша совесть, что оказанное милостью делиться с другими - прекрасное дело. Ибо кто рассуждает, что человеколюбие прилично Богу (а если бы не признавал приличным, не стал бы просить у Бога неприличного и несообразного), от того справедливость требует, собственными своими делами подтвердить суждение о прекрасном деле, чтобы самому не услышать от праведного Судии: исцелись сам. Меня умоляешь о человеколюбии, которым не делишься ты с ближними. Просишь об оставлении долгов; почему же сам мучишь должника? Умоляешь, чтобы рукописание на тебя было изглажено, а сам тщательно хранишь договоры с занявшими у тебя в долг? Просишь об уменьшении счета долгов, а сам данное в долг приращаешь лихвою? Твой должник в темнице, а ты в молитвенном доме? Он страдает за долги, а ты испрашиваешь оставления долга? Твоя молитва не услышана, потому что заглушает ее голос страждущего. Если разрешишь телесный долг, разрешены будут тебе душевные узы. Если простишь, прощено будет и тебе; сам будешь своим судиею, сам себе предпишешь закон, расположением к лежащему у ног твоих произнося свыше приговор о себе.

Чему-то подобному, кажется мне, учит Господь в другом слове, в виде повествования предлагая сие учение. По сему повествованию некий где-то царь грозно председательствует на суде, и призывает к себе служителей, собирает сведения о каждом их распоряжении. Приводят к нему одного должника, и царь оказывает ему человеколюбие; потому что должник, припав к его ногам, вместо денег в уплату представил просьбу; и он-то потом с подобным ему рабом за небольшой долг поступает жестоко и бесчеловечно, и прогневляет царя своим бесчеловечием к подобному себе рабу. Царь повелел исполнителям казни совершенно изгнать его из царского дома, и продлить мучение до того времени, как вытерпит достойное вины наказание. И действительно, что значат несколько ничего не стоящих и легко сосчитываемых волов в сравнении с тьмами талантов; то и долги нам братий наших в сравнении с нашими прегрешениями, пред Богом. Во вред тебе, конечно, служит, или нанесенная кем нибудь обида, или порочность служителя, или злой умысел на телесную жизнь; и ты в воспламенении сердца раздражен к отмщению за это, отыскиваешь все возможные средства к наказанию огорчивших тебя.

И если раздражение воспламенено на служителя; не рассуждаешь, что не природою, но властолюбием разделен род человеческий на рабов и господ. Ибо Домоправитель вселенной узаконил одному бессловесному естеству быть в рабстве у человека, как говорит Пророк: все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями (Пс. 8:7, 9). Их называет Пророк и служебными, так как сказано в другом месте пророчества: Дающему скоту пищу их, и злак на службу человекам (Пс. 146:8-9). Человека же украсил Бог даром свободы, так что порабощенный тебе обычаем и законом по достоинству естества имеет равенство с тобою. Не от тебя получил он бытие, не тобою живет, не от тебя заимствует телесные и душевные силы. Почему же столько вскипает на него раздражение твое, если он поленился, или оставил тебя, или, может быть, и в глаза тебе оказал пренебрежение? Должно тебе посмотреть на себя самого каков ты бывал пред Владыкой, Который сотворил тебя, ввел в мир посредством рождения, сделал тебя причастником этих чудес в мире, в наслаждение тебе предложил солнце, даровал все средства к жизни из стихий, из земли, из огня, из воздуха, из воды, снабдил тебя даром разумения, впечатлительным чувством, знанием различающих доброе и худое? И что же? Ты разве послушен такому Владыке, и не упорен против Него? разве не отступил от Его владычества? разве не бежал ко греху? разве не обменил благого владычества на лукавое? Разве, сколько от тебя это зависело, не оставил пустым Владычного дома, оставив то, что заповедано тебе было делать и хранить (Быт. 2:15)? И не при вездесущем ли всевидящем свидетеле Боге, или совершаешь исчисленные прегрешения, или говоришь. или думаешь, чего не должно? И потом, когда ты таков и столькими обременен долгами, почитаешь за нечто великое, оказать милость подобному себе рабу тем, что оставишь без внимания какое нибудь его пред тобой прегрешение?

Посему, если намереваемся принести Богу моление о милости и прощении, то приуготовим дерзновение совести, представим жизнь свою ходатайницею за произносимую молитву, чтобы воистину можно было сказать: яко и мы оставили должников наших.

Что значит за сим присовокупляемое к сказанному? Почитаю необходимым не оставить и сего без рассмотрения, чтобы, зная, кому молимся, приносить моление душою, а не телом. Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого (Мф. 6:13). Какая, братия, сила сказанного? Господь, кажется мне, многообразно и различно Именует злого по разности лукавых сил, называя его многими именами: диаволом (Мф. 13:39), Вельзевулом (Мф. 10:25), мамоною (Мф. 6:24), князем мира (Ин. 14:30), человекоубийцею (Ин. 8:44), лукавым, отцом лжи (Ин. 8:44) и другими подобными именами. Посему, может быть, одним из разумеемых о нем имен есть и это: искушение. И такую нашу догадку подтверждает словосочинение в сказанном; ибо Господь после слов: не введи нас во искушение, присовокупляет прошение об избавлении от лукавого, как будто тем и другим означается один и тот же. Если, кто не входит во искушение, тот непременно вне власти лукавого; и кто во искушении, тот необходимо бывает во власти лукавого: то следует, что искушение и лукавый по значению одно и тоже. Что же внушает нам такое учение молитвы? - Стать вне усматриваемого в мире сем, как говорит ученикам в другом месте, что весь мир лежит во зле (1Ин. 5:19). Посему, кто желает стать вне власти лукавого, тот по необходимости переселяется из мира. Ибо искушение не имеет возможности коснуться души, если мирскую эту заботу, подобно какой-то приманке, возложив на коварную уду, не прострет к жадным. Но гораздо более ясною для нас сделается мысль сия из других примеров. Море нередко бывает страшно своими волнениями, но не для тех, которые живут от него вдали. Огонь истребителен, но только для подложенного в огонь вещества. Война ужасна, но для одних вступивших в воинские ряды. Кто избегает бедствий, какие постигают на войне, тот молится, чтобы не впасть в необходимость воевать. Кто боится огня, тот молится, чтобы не быть ему в огне. Кто трепещет моря, тот молится, чтобы не было ему нужды пуститься в мореплавание. Так и тот, кто страшится приражений лукавого, пусть молится, чтобы не быть ему во власти лукавого. А поскольку, как сказали мы прежде, по слову Писания мир лежит во зле, и в мирских делах заключаются поводы к напастям: то молящийся об избавлении от лукавого хорошо и надлежащим поступает образом, когда просит, чтобы не придти ему в искушение. Ибо, не повлекши с жадностью приманку, не возможно кому-либо поглотить крючок на уде.

Но и мы восстав скажем Богу: не введи нас во искушение, то есть, в бедствие настоящей жизни, но избави нас от лукавого, приобретшего силу в этом мире, которого да избавимся и мы по благодати Христа, потому что Его и сила и слава с Отцом и всесвятым и благим и животворящим Духом во веки веков. Аминь.