Прежде чем приступить к изучению курса догматического богословия, полезно задаться вопросом: что такое богословие? Каким образом Священное Писание и отцы Церкви понимают сущность и назначение богословия?
Слова «богослов», «богословие», «богословствовать» - встречаются ли они в тексте Священного Писания? - Нет. Замечательный факт: с одной стороны мы говорим о том, что источником нашего вероучения является Священное Писание, и в то же время сами эти термины - «богослов», «богословие», «богословствовать» - не встречаются ни в Ветхом Завете, ни в Завете Новом.
Сам термин «богословие» - это античный греческий термин, греки называли богословами тех, кто учил о богах.
В христианстве возможно двоякое осмысление термина «богословие». Во-первых, богословие можно понимать как слово Бога о Самом Себе, а также и о сотворенном Им мире. В таком случае богословие оказывается по содержанию тождественным Божественному Откровению. Второе, более распространенное, значение этого слова - учение Церкви или какого-то отдельного богослова о Боге. По существу такое учение является не чем иным, как свидетельством об осмыслении тем или иным автором Божественного Откровения.
В древней Церкви собственно богословием называлось учение о Пресвятой Троице. Остальные части вероучения (о творения мира, о воплощении Бога Слова, о спасении, о Церкви, о Втором Пришествии и т. д.) относились к области Божественного домостроительства или Божественной икономии (οίκονομία) греч. - искусство управления домом; οίκος - дом, νόμος - закон), т. е. деятельности Бога в творении, Промысле и спасении мира.
Сегодня под богословием понимается совокупность религиозных наук, среди которых различают основное, сравнительное нравственное, пастырское, но богословием в собственном смысле этого слова является догматическое богословие.
Несколько слов о самом термине «богослов». Насколько было почетно наименование «богослов» в древности говорит факт, что среди сонма святых Православной Церкви только три угодника Божиих удостоены этого высокого звания. Во-первых, это Иоанн Богослов, автор четвертого Евангелия, который заложил основы учения о Пресвятой Троице и явился тем звеном, которое связует Божественное Откровение со святоотеческим богословием. Во-вторых, это святитель Григорий Богослов, который защищал православное учение о Святой Троице во время ожесточенных тринитарных споров IV столетия и воспел Пресвятую Троицу в своих поэтических произведениях. И, наконец, Симеон Новый Богослов, подвижник, живший на рубеже X-XI веков, который на основании личного опыта воспел в своих «Божественных гимнах» соединение человека с Триединым Божеством.
Таким образом, в богословии не слишком много богословов. Само слово «богословие» в христианском лексиконе появляется не сразу. Еще мужи апостольские и апологеты второго столетия относились к нему настороженно, поскольку оно напоминало им о философских спекуляциях языческих мыслителей. Первым слово «богословие» ввел в христианский лексикон апологет второй половины II века Афинагор Афинский. Этим термином он обозначил учение о Святой Троице. Окончательно закрепилось это слово в христианском словаре несколько позднее, в основном благодаря александрийской богословской школе, таким ее представителям как Климент Александрийский и, в особенности, Ориген (1, 1).
Однако святые отцы, пользуясь термином «богословие», часто употребляли его в значении, заметно отличающемся от того, в каком мы понимаем его сегодня. Например, Евагрий Понтийский, автор IV века, пишет: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно, а если истинно молишься - то ты богослов» [2, 83].
Святой Диадох Фотикийский (V век) говорил, что богословие «сообщает душе величайший из даров, соединяя ее с Богом неразрушимым союзом» [1, 1-2].
У некоторых святых отцов можно найти настоящие гимны богословию, например, Петр Дамаскин называет богословие наивысшей из восьми степеней духовного созерцания, эсхатологической реальностью будущего века, которая позволяет нам выйти из самих себя в экстатическом восхищении [1, 2].
Таким образом, для святых отцов богословие значит нечто большее, чем оно означает для нас. Хотя святые отцы и не были чужды современного понимания этого слова, то есть понимания под богословием систематического изложения христианского вероучения с использованием способностей человеческого разума, поскольку разум есть дар Божий и отрицать его не следует, но такое понимание было вторичным.
Прежде всего, богословие понималось как видение Бога Троицы, что предполагает не только работу человеческого ума, но и всецелое участие человеческой личности. Следовательно, оно должно включать и способность интуитивного духовного постижения, того, что на святоотеческом языке называется греческим словом «νοΰς» («ум»), и участие человеческого сердца (καρδία), естественно, в библейском и святоотеческом, а не в анатомическом смысле этого слова. Можно сказать, что у святых отцов «теология» (θεολογία) практически является синонимом слова «теория» (θεωρία), созерцание, что предполагает непосредственное общение с живым Богом, а, значит и неразрывную связь с молитвой.
Другой существенный момент святоотеческого учения о богословии: богословие обязательно должно являться составной частью всецелого служения человека Богу. Подлинное богословие - это не умозрительные схемы и учебники, подлинное богословие - всегда живо, поэтому оно всегда литургично, мистично, доксологично.
Современный греческий автор Христос Яннарас, обобщая опыт отцов греческой Церкви, пишет о богословии:
«Это есть дар Божий, плод внутренней чистоты духовной жизни христианина. Богословие отождествляется с видением Бога, с непосредственным видением личного Бога, личным опытом преображения твари нетварной благодатью. Богословие не есть теория мира, метафизическая система, но выражение и формулирование опыта Церкви, не интеллектуальная дисциплина, а опытное общение, причастие» (Цит. по [1, 2]).
Хотя в Священном Писании слово «богословие» и не встречается, тем не менее мы можем найти в Библии немало мест, где говорится о природе богословия. Остановимся на пяти библейских текстах, которые позволяют нам отчасти понять, в чем же состоит сущность богословия.
1. Ин. 1, 18: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил».
2. Гал. 4, 9: «Ныне же, познавши Бога, или лучше, получив познание от Бога»…
3. 1 Кор. 13, 12: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно»…
4. Мф. 5, 8: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».
5. Пс. 45, 11: «Остановитесь и познайте, что Я - Бог»…
В этих пяти библейских текстах мы можем выделить четыре ключевых слова, которые и постараемся последовательно рассмотреть в течение сегодняшней лекции. Эти слова суть следующие: χαρίσμα - дар, дарование от Бога; μυστήριον - тайна или таинство (возможен двоякий перевод); καθάρσις - очищение; ήσυχία - покой, молчание, отрешенность.
1. Charisma. В VII веке святой Фалассий Ливийский писал о, «желании всех желаний, о благодати богословия»[1, 3], т. е. о том, что богословие не есть некое человеческое исследование Божественной жизни, но прежде всего наш ответ на Божественное Откровение. Об этом говорит нам Пролог Евангелия от Иоанна: источник богословия находится в Боге. Поэтому богословие - это не столько наши попытки познать Бога, сколько взыскание и испытание Богом нас. Особенностью богословия является то, что в отличие от других наук, которые имеют дело с неким пассивным объектом, «предметом» богословской науки является Сам Бог, Который никогда не есть пассивный объект богопознания, но всегда активный Субъект его.
Для святых отцов было характерно ощущение того, что источник богословия находится не в человеческом уме, не в человеческом сознании, а в Боге. Так, Ориген говорил, что богословие есть «дыхание», «излияние» и «сияние окрест» Бога. Другой представитель александрийской школы, Дидим Слепец, называет богословие «силой», «славой» и «энергией» Божества [1, 4].
Подлинное богословие стало возможно только благодаря Боговоплощению, пришествию на Землю Сына Божия, который открыл нам истинное ведение о Боге. Поэтому святые отцы называют Господа Иисуса Христа богословом, например, свт. Григорий Палама говорил, что Бог не только нас ради воплотился, но и стал богословом (3, 7). И мы можем быть богословами только в силу полученной от Него харизмы. Подлинный богослов всегда есть, по слову отцов θεοδιδάκτος, то есть, обученный Богом, а не только наученный от людей или хотя бы даже и от Писаний.
Ориген так пишет о Христе: «Он есть Тот, Кто богословствуя, открывает истины о Боге Своим верным ученикам; а мы, пользуясь следами, которые они оставили после себя в своих писаниях, обретаем таким образом исходную точку, отталкиваясь от которой сами принимаемся за богословие» (Цит. по [1,4]).
Поскольку богословие есть дар Божий, оно требует от человека прежде всего доверия Богу и веры в Него. Хотя разум в деле богопознания и имеет существенное значение, правильно развиваться он может только в пределах веры. Поэтому для каждого человека, приступающего к изучению богословия, необходимо всегда держать в уме формулу Ансельма Кентерберийского «credo ut intelligent» («верю, чтобы понимать»), а не наоборот. Об этом же говорит и святой апостол Павел: «Верою познаем, что веки устроены словом Божиим».… (Евр. 11, 3) Вера, доверие Богу, является необходимым «инструментом» богопознания.
2. Mysterion. У великих Каппадокийцев мы можем встретиться со странным на первый взгляд выражением: «тайна богословия».
Что здесь имеется в виду? Почему богословие называется тайной? Тайна - это не просто совокупность каких-то неразрешимых проблем и головоломок. Это есть нечто такое, что действительно открывается нашему пониманию, хотя и не может никогда быть открыто нам без остатка по той причине, что это нечто простирается в божественную бесконечность.
Святой Фалассий объясняет это следующим образом. Богословие есть тайна потому, что «оно превосходит наше разумение», наши попытки выразить человеческим языком то, что далеко выходит за пределы человеческого понимания.
Поэтому протопресвитер Иоанн Мейендорф говорит о сущности богословия, что оно есть «одновременно и созерцание Бога и выражение Невыразимого».
Аналогичную мысль высказывал в IV веке святитель Василий Великий: «Любое богословское утверждение не достигает Цели по причине понимания говорящего. Наше понимание немощно, а язык наш еще менее совершен» (Цит. по [1, 4-5]).
Если мы забываем об этой ограниченности нашего понимания и пытаемся подменить неизреченное Божественное Слово человеческой логикой, тогда наше слово перестает быть теологией, и, как говорили святые отцы, понижается до уровня «технологии»; то есть, буквально, «работы ремесленника».
Именно поэтому богословское выражение, по слову ап. Павла, всегда должно быть «гадательно» (1 Кор. 13, 12). Богословие вынуждено пользоваться антиномиями, парадоксами именно потому, что оно простирает свой язык за свойственные ему пределы. И поскольку областью богословия является Божественная тайна, то богословское мышление должно быть одновременно и отрицательным и положительным. Именно сочетание апофатики и катафатики делает возможным некоторое представление о Боге, позволяет нам соприкоснуться с божественной тайной.
Вот несколько примеров подобного рода выражений.
Corpus Areopagiticum, рубеж V-VI века: «Сверхсущественным образом Он существует и познается сверх всякого постижения, лишь как совершенно непознаваемый и вовсе не существующий. Именно это совершенное незнание в лучшем смысле слова и образует истинное знание Того, Кто превосходит всякое знание» (Письмо 1, Послание к Гаю) (Цит. по [4, 31]).
Ambiqua, прп. Максим Исповедник: «Бесконечность - это несомненно нечто, имеющее отношение к Богу, но не Сам Бог, который бесконечно выше самой бесконечности» (Цит. по [4, 32]).
Таких примеров в святоотеческих текстах можно привести великое множество, и для человека, чуждого патристической традиции, эти высказывания представляются не более, чем игрой слов. Действительно, они и будут казаться нам подобного рода игрой, если мы упустим из виду, что подлинное богословие невозможно без катарсиса.
3. Katharsis. С одной стороны, богословие есть дар, но с другой - оно требует от человека соработничества, синергии человеческой и божественной воли. «Ибо мы соработники (συνεργοί) у Бога»… (1 Кор. 3, 9).
Подлинное богословие всегда богочеловечно. Если источник богословия всегда находится в Боге, то в чем должно выражаться человеческое соработничество? Прежде всего в обращенности, открытости человеческого сердца к божественной любви, в преображении всей жизни человека через вселение Святого Духа. Поэтому богословие - это не просто ученое занятие, которому можно предаваться несколько часов в неделю, а всеобъемлющий образ жизни. Не может быть подлинного богословия без стремления к совершенству. Поэтому, по единодушному мнению святых отцов, подлинные богословы, - это, несомненно, святые.
Следует отметить, что наименование богословия наукой порождает некую двусмысленность. И в самом деле: можем ли мы назвать богословие наукой наряду, например, с геологией, ботаникой, математикой и т. п.? Очевидно, что нет, потому что во всех естественных науках от ученого требуется прежде всего собрать факты с максимально возможной точностью, затем с бесстрастной строгостью их проанализировать и сделать некоторые выводы. При этом нравственная жизнь ученого принципиального значения не имеет.
Богословие, конечно, тоже научно. Оно научно в том смысле, что стремится к точности и интеллектуальной строгости, но само по себе это не составляет сущности богословия.
Вот, например, что говорит прп. Иоанн Кассиан: «Проникнуть в основание и сердцевину небесных слов, созерцать в них глубокие и сокрытые тайны очищенным взглядом сердца - этого не достигнет ни человеческая наука, ни мирская образованность, но только чистота души через просвещение Святым Духом» (Собеседования [14, 9]) (Цит. по [4, 98]).
В отличие от других наук богословие всегда требует личностного отношения к Богу. Оно охватывает человека во всей его полноте и не просто охватывает и увлекает, но еще и требует от человека внутреннего преображения.
У Евагрия Понтийского мы находим замечательный образ того, что есть подлинное богословие. Евагрий уподобляет богослова возлюбленному ученику Спасителя, который на Тайной Вечери возлежал на груди Своего Спасителя. Он говорит:
«Грудь Господня есть ведение Бога, и припадающий к ней станет богословом» (Зерцало иноков и инокинь, 120) [2, 136].
Без такого теснейшего личного общения с Богом богословие неизбежно вырождается в псевдобогословие (ψευδοθεολογία). Св. Диадох сказал, что «нет ничего более скудного и бедного, чем философствующий о Боге ум, сам находящийся вне Бога» (Цит. по [1, 6]).
Каждый богослов призван вступить на этот путь самоочищения, путь катарсиса. Что включает в себя этот путь? Во-первых, конечно, покаяние, что означает не только изменение ума (буквальное значение греческого слова «μετανοία»), но и кризис, суд человека над собой, приводящий к полной переориентации личности, ее радикальному обновлению.
Прп. Иоанн Лествичник учит, что «покаяние есть завет с Богом об исправлении жизни» [5, 70].
Это говорит о том, что покаяние не может быть, как полагают протестанты, однократным мгновенным актом. Покаяние, с одной стороны, действительно есть акт обращения, но с другой - это непрерывный процесс, это и исходный пункт нашего движения к Богу, но и нечто такое, что должно присутствовать в человеке в течение всей его земной жизни, чего человек не может оставить до последнего своего вздоха.
Человек, желающий заниматься богословием, должен стремиться уподобиться авве Сисою, который, несмотря на свою очевидную для окружающих святость, умирая, сказал: «Не знаю, положил ли я хотя бы начало покаянию» (Цит. по [1, 7]).
Богословие невозможно не только без покаяния, но и без того, что в святоотеческой литературе именуется словом «аскезис», т. е. непрестанного аскетического усилия в самом широком смысле этого слова.
Занятие богословием предполагает работу человека над собой. Святитель Григорий Назианзин учит:
«Желаешь ли со временем стать богословом… - соблюди заповеди и не выступай из повеления, ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию» (Цит. по [6, 103]).
А его современник, святитель Григорий Нисский, говорит, что если мы хотим заниматься богословием, наша жизнь должна соответствовать нашей вере; ибо не может быть «православия» без «праводелания» [1, 8].
В чем смысл вообще любой аскетической практики? В том, чтобы привести человека к отказу от эгоцентризма, к обретению того, что на традиционном церковном языке называется смирением. Без смирения невозможна жизнь в сообществе, основанном на таинствах Крещения и Евхаристии. Значение аскезы в деле богопознания состоит в том, чтобы расчистить сердцевину человеческой личности от всех греховных наслоений, которые скрывают от человека свет Божества, не позволяют ему стать причастником Святого Духа. Прп. Максим Исповедник говорит:
«Переходящий от аскезы к внутренней свободе стяжает созерцание в Духе Святом истины существ и вещей» (Ambiqua) (Цит. по [4, 131]).
Наконец, подлинного богословия не может быть без молитвы. По учению практически всех отцов Церкви богословие и молитва самым тесным образом связаны между собой. Всем нам хорошо известны слова благоразумного разбойника, которые он произнес на кресте: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» (Лк. 23, 42). Эти слова у нас, наверное, никогда не ассоциировались с богословием.
Но вот святой Модест Иерусалимский (VII век) эти слова благоразумного разбойника прямо называет богословием, теологией. Подлинное богословие всегда тесно связано с молитвой, прославлением Бога, желанием человека самому стать гимном во Славу Божию.
Поэтому свт. Григорий Нисский считает, что богословие соединяет нас с ангелами, назначение которых есть по преимуществу славословие, а святой Диадох говорит, что богословие делает душу соучастницей ангельской Литургии [1, 9].
Еще две цитаты по этой же теме. Прп. Исаак Сирин (73-й аскетический трактат):
«Никогда не приближайся к содержащимся в Писании словам таинства без того, чтобы помолиться и попросить помощи у Бога, но говори: Господи, дай мне ощутить могущество Писания. Считай молитву ключом, открывающим его подлинный смысл» (Цит. по [4, 99]).
Ориген, Письмо к святителю Григорию Чудотворцу: «Итак, вложи все твое усердие в чтение Писания с верой и с искренним прилежанием, угодным Богу. Недостаточно стучать и искать, но чтобы стяжать понимание Божественных вещей прежде всего потребна молитва» (Цит. по [4, 98]).
Очевидно, что язык святых отцов весьма отличен от языка современного христианина. Нередко можно услышать, как человек, обнаруживший свое невежество в вопросах богословия, после сделанного ему замечания едва ли не с гордостью заявляет: «Я, знаете ли, не богослов». Но богослов есть тот, кто молится. Эта мысль Евагрия должна предостерегать христиан от подобного рода высказываний, ибо в действительности они говорят тем самым: «Я не молюсь и не стремлюсь к этому».
4. Hesychia. Святые отцы говорят, что не может быть подлинного богословия без внутреннего безмолвия и сердечной тишины. В Пс. 45, 11, о котором мы говорили, слову «остановитесь» в греческом тексте соответствует глагол «σχολάσατε». Это слово употреблялось в древности в различных смыслах, среди прочего оно могло иметь следующее значение: проводить время в беседах с учеными и философами, быть слушателем и учеником [7, 3, col. 1210-1211].
Действительно, подлинное богословие - это не только разговор о Боге, но и слушание Бога, которое предполагает безмолвие. Святитель Григорий Богослов задается вопросом: «Когда же можно». Имеется в виду возможность заниматься богословием. И отвечает на него: «Когда мы бываем свободны от внешней тины и мятежа… Ибо действительно нужно упраздниться, чтобы разуметь Бога» (Пс. 45, 11) [8, 386].
Подобного рода мысли могут показаться искусительными. Мы привыкли считать, что богословие - это именно некоторое теоретическое занятие, нечто сродни философии, а исихазм ассоциируется у нас с христианской мистикой, с высочайшими вершинами ее. Но в действительности в традиции Восточной Церкви противопоставления богословия и мистики никогда не существовало.
«Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое невозможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление общей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым. Вне истины, хранимой всей Церковью, личный опыт был бы лишен всякой достоверности, всякой объективности; это было бы смесью истинного и ложного, реального и иллюзорного, это был бы «мистицизм» в дурном смысле этого слова. С другой стороны, учение Церкви не имело бы никакого воздействия на душу человека, если бы оно как-то не выражало внутреннего опыта истины, данного в различной «мере» каждому верующему. Итак, нет христианской мистики без богословия и, что существеннее, нет богословия без мистики» [9, 9-10].
Если все, что было сказано выше о богословии, соответствует действительности, можно задаться вопросом: «Кто из нас имеет смелость заниматься богословием или называть себя богословом « Можно поставить вопрос и по-другому: «Может ли в таком случае богословие быть учебной дисциплиной, преподаваемой в академии и в богословском институте и можно ли вообще устраивать экзамены по богословию, оценивать знания учащихся, выставляя им пятерки, четверки и даже иногда двойки».
Действительно, вопрос не праздный, потому что занятия богословием требует от человека большой ответственности. Особенно это касается тех, кто не только изучает богословие, но кому предстоит богословие преподавать.
Святитель Григорий Богослов так предостерегает тех, кто вступает на этот небезопасный путь:
«Любомудрствовать о Боге можно не всякому, - да! не всякому. - Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем, и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем, потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душу и тело. Дня нечистого же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения к солнечному лучу» [8, 886].
Поскольку я, например, не соответствую ни одному из вышеназванных требований, то единственным утешением для меня может быть следующая схема, представленная другим святителем Григорием - Григорием Паламой. Схема эта следующая: всех желающих быть богословами святитель Григорий разделяет на три категории. Первая - это святые, то есть те, кто достиг полноты личного опыта богообщения, это богословы в подлинном смысле слова. Ко второй относятся те, кто не имеют такой полноты, но доверяют опыту святых. Такие люди также могут быть хорошими богословами, так сказать, богословами второго уровня. Наконец, к третьей святитель Григорий относит тех, кто и опыта не имеют, и опыту святых не доверяют. Они являются плохими богословами или, попросту говоря, не богословами вообще.
И хотя большинство из нас далеки от святости, ничто не мешает нам к святости стремиться и быть богословами во втором значении этого слова. Мы можем доверять святым и свидетельствовать о том, как они жили и как они говорили. Вот именно такое богословие, на втором уровне, возможно и в Богословском институте.
В чем же цель существования такого богословия в общепринятом смысле слова? Святые отцы, которых мы считаем своими учителями в богословии, часто начинали богословствовать не по доброй воле, а под влиянием внешних обстоятельств. Практически все святые отцы Православной Церкви - это аскеты, подвижники, которые ставили перед собой практические жизненные цели, в планы которых обычно не входило написание учебников и систематических научных трудов. У святых отцов встречается мнение о том, что богословствовать, находясь на высотах духа, невозможно. Заниматься собственно богословием можно только тогда, когда человеку присуща средняя мера «в возбуждении духовном» (Св. Диадох) [3, 12].
Иеромонах, впоследствии архимандрит, Софроний Сахаров так передает нам слова прп. Силуана Афонского, своего учителя:
«Можно с уверенностью сказать, что никто из святых не стал бы искать словесного выражения своего духовного опыта и навсегда пребыл бы в молчании, если бы не стояла перед ним задача научить ближнего, если бы любовь не порождала надежды, что хоть кто-нибудь, хотя бы одна душа услышит слово и, восприняв покаяние, спасется» [10, 82].
Кроме задачи научить ближнего, есть и другая задача, которая в наши дни является даже более актуальной - не только научить другого, передать ему свой опыт, но и защитить опыт Церкви от различного рода искажений. Как мы видим, обе эти задачи, научение ближнего и защита опыта Церкви, являются практическими. Богословие существует не для того, чтобы приумножать богословское знание, а для решения вполне конкретных задач духовной жизни.
«В противоположность гносису, где познание само по себе является целью гностика, христианское богословие в конечном счете всегда только средство, только некая совокупность знаний, долженствующая служить той цели, что превосходит всякое знание. Эта конечная цель есть соединение с Богом или обожение, о котором говорят восточные отцы. Мы приходим, таким образом, к заключению, которое может показаться парадоксальным: христианская теория имеет значение в высшей степени практическое, и чем мистичнее эта теория, чем непосредственнее устремляется она к высшей своей цели - к единению с Богом, тем она и «практичнее» [9, 10].
Действительно, богословие не может быть сведено к теории. Хотя богословие и использует теоретическое рассуждение, оно им ни в коей мере не ограничивается, ибо конечная цель богословия - не просто приобретение некоей суммы знаний о Боге, хотя, конечно, не надо делать вывод, что приобретение этих знаний вообще не обязательно, а в том, чтобы привести человека к живому общению с Богом, к той полноте видения, где слова становятся излишними.
Конечно, у тех, кто только приступает к изучению богословия, имеется масса различного рода недоумений и вопросов на богословские темы. Естественно, эти вопросы необходимо снимать, искать на них ответы. Потому что, как говорит апостол Иаков, «Человек с двоящимися мыслями ее тверд во всех путях своих» (Иак. 1, 8). Невозможно учиться духовной жизни с расколотым сознанием. Однако нужно всегда иметь в виду» что на путях чисто логического, рационального знания богословские вопросы никогда не смогут быть разрешены, потому что падший человеческий ум устроен таким образом, что сколько бы мы ни отвечали на его вопрошания, он будет все время ставить перед нами новые и новые вопросы, требуя от нас все большего и большего уточнения нашей веры, все более точных формулировок для богооткровенной истины, таким образом уводя нас от подлинной духовной жизни, превращая ее в чисто интеллектуальное упражнение.
Поэтому было бы уместно закончить первую лекцию словами Спасителя: «…Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас; и в тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Ин. 16, 22-23).
Очень хорошо было бы, если бы к моменту окончания института все вы достигли той полноты ведения, такого духовного состояния, о котором говорится в этих евангельских стихах.
