Sapere aude
Осмелься быть мудрым
(Гораций. Послания, 1, 2, W) (лат.)
(Гораций. Послания, 1, 2, W) (лат.)
Уже более ста лет назад ученые Западной Европы нашли ключ к разгадке письма, которое оставили нам две давно исчезнувшие цивилизации Ближнего Востока. Это иероглифические надписи, обнаруженные на многочисленных предметах и зданиях древнего Египта, и клинописные тексты на глиняных табличках и каменных предметах, найденные на территории современного Ирака и поблизости от него.
Древний Египет - страна удивительная и загадочная. Она всегда вызывала большой интерес у своих соседей. Испещренные надписями стены развалин Нильской долины продолжали сохранять память о египетской цивилизации в течение почти двух тысячелетий. Каждому знакомы связанные с Египтом драматические события, о которых говорится в Библии, а также красочные и интересные рассказы о нем греческих авторов. Существовали и арабские сказки о пирамидах, погребенных в них сокровищах и мстительных призраках. Когда фантастический поход Наполеона в Египет и последовавшая за этим удивительно быстрая расшифровка Шампольоном Розеттского камня открыли пытливому взору европейских ученых древние центры египетской цивилизации, перед ними предстал новый мир - неслыханно сложный и привлекательный, а ретроспектива истории человечества увеличилась на много столетий по сравнению с временами, описанными в Библии и у классических авторов.
Месопотамии, стране, лежащей между Евфратом и Тигром, повезло меньше. Там не было стен, испещренных таинственными и художественно выполненными знаками, почти не попадалось ценностей, достойных коллекционирования, довольно редко встречались одинокие полуразрушенные кирпичные сооружения, каждое из которых слыло у окрестных жителей за знаменитую Вавилонскую башню. Развалины некогда знаменитых городов - Вавилона и Ниневии - не могли произвести на путешественника глубокого впечатления. В течение тысячелетий они были погребены под песком, грязью и щебнем. Когда-то плодородная страна превратилась в пустыни и болота, усеянные холмами (по-арабски «телль»), в бедуинских названиях которых, как это ни удивительно, сохранились отголоски названий исчезнувших месопотамских городов. Только каменные колонны Персеполя на возвышенностях Южного Ирана еще могли привлечь внимание немногих европейских путешественников, оказавшихся на территории умирающей Оттоманской империи. Тут, в Персеполе, они могли увидеть величественные сооружения, статуи и, самое главное, загадочные надписи на непонятном языке, возбуждавшие их любопытство.
Оба события - повторное открытие древнеегипетской культуры и находка таинственной месопотамской клинописи на кирпичах, глиняных цилиндрах, каменных плитах и недоступных горных скалах - произошли в тот благоприятный момент, когда у человека Запада возникла потребность выйти за пределы магического круга, который защищает, сохраняет и вместе с тем ограничивает любую цивилизацию. К концу XVIII в. Европа, последняя из великих цивилизаций, созданных на протяжении более чем пятитысячелетнего периода, достигла некоего устойчивого положения, после которого начался резкий технический, экономический и политический подъем, что, в свою очередь, привело к решающим переменам, изменившим пути истории человечества. В этот недолгий спокойный период человек Запада неожиданно получил возможность осознать себя, свою цивилизацию и другие, соседние цивилизации. Он впервые захотел и сумел понять и объективно оценить собственную цивилизацию, установить ее связь с иными культурами и попытался воссоздать некую общую схему. В какую бы романтическую форму ни был облечен этот опыт, его следует рассматривать как начало нового пути, по которому направилось пытливое человечество.
Европейские ученые расширили область своих интересов - не ограничиваясь современными экзотическими цивилизациями, они с не меньшей любознательностью и рвением обратились к цивилизациям прошлого, причем не только собственного прошлого. Руины и нерасшифрованные надписи, вызывавшие ранее лишь мимолетный интерес, теперь возвысились во всеобщем мнении и стали рассматриваться как послания погибших культур. Дилетанты оттачивали на них эрудицию, ученые считали их объектами, достойными исследования. Поиски древностей превратились в арену деятельности, где европейцы соревновались в борьбе за интеллектуальный престиж и добычу для своих растущих музеев.
Руины и надписи Месопотамии вскоре довольно обстоятельно рассказали о породившей их более четырех тысяч лет назад цивилизации. Дешифровщики назвали язык найденных надписей ассирийским. Через некоторое время стало ясно, что существовали ассирийский и вавилонский диалекты того языка, который мы теперь называем аккадским. Однако наука, которая изучает язык Месопотамии с его многочисленными диалектами, зафиксированными клинописью на глине, камне или металле, сохранила название «ассириология».
До последней четверти XIX в. длился героический период этой новой науки: расшифровывались различные системы клинописного письма, в научный оборот входила основная масса царских надписей и целые армии вооруженных лопатами археологов атаковали многие важнейшие поселения Месопотамии. Усилия археологов не пропали даром - на свет извлекались серебряные, золотые и медные предметы, под землей обнаружили статуи, рельефы, развалины монументальных зданий. Главное - повсюду от Персидского залива до Малой Азии и даже в столь отдаленных от Месопотамии местах, как Кипр и Египет, находили бесчисленные документы, написанные на глиняных табличках.
Я не могу на страницах этой книги рассказать историю дешифровки, увлекательной битвы проницательных ученых с невероятными трудностями в изучении чуждых систем письменности, усугубляемыми к тому же незнанием самих языков. Не место здесь писать и о грязных приемах, которые были в ходу у агентов европейских правительств, стремившихся перехватить друг у друга наиболее интересные объекты и важные участки, - хотя именно это обычно занимает значительное место при изложении истории археологии. Здесь следует рассказать о целях и о достижениях ассириологии, которые действительно велики.
Расшифровка клинописи привела к появлению ряда новых научных дисциплин, чьим предметом исследования стала история цивилизаций, пользовавшихся одной или несколькими из новооткрытых систем письменности. О некоторых из этих цивилизаций мы узнали лишь после расшифровки клинописи. Шумерология, хеттология, история Элама занимаются изучением народов, пользовавшихся клинописью. Изучение хурритского и урартского языков, а также плохо сохранившихся языков древнейшего населения Малой Азии познакомило нас с цивилизациями, о существовании которых мы узнали только благодаря клинописи. Эти дисциплины во многом способствовали пониманию происхождения и окружения микенской, палестинской и египетской цивилизаций. Новые горизонты были открыты на Ближнем и Среднем Востоке: расшифровка найденных там текстов дала существенный стимул.
Возвращаясь к ассириологии, надо отметить, что для нее тексты на глиняных табличках несравненно более важны и ценны, чем вещественные памятники, хотя последние, особенно знаменитые рельефы на стенах ассирийских дворцов и бесчисленные произведения глиптики, удачно дополняют ту обильную информацию, которая содержится на табличках, стелах и вотивных приношениях. Особенно важен вклад археологов в изучение далекого прошлого Месопотамии, прежде всего того решающего периода - тысячелетия или даже более, - который предшествовал появлению первых письменных документов (т.е. до 2800 г. до н.э.). Поэтому им могут заниматься только специалисты в области полевой и сравнительной археологии. В Месопотамии, однако, в отдельных случаях и на небольших участках к хорошим результатам может привести взаимодействие археологов и эпиграфистов.
Клинописные тексты дают странным образом искаженную картину более чем двухтысячелетней месопотамской культуры. Эта картина складывается на основе обильной, но весьма неравномерно распределенной информации и неточно и весьма неполно очерченных линий политического и культурного развития. Более того, от всех теоретических построений часто не остается камня на камне вследствие огромных «белых пятен» во времени и пространстве. Скрепить обрывки знаний с помощью перекрещивающейся паутины сведений, почерпнутых из весьма скудных письменных свидетельств, - это труд, требующий от ученого огромного терпения. Необходимо, добавляя деталь к детали, анализировать и связывать упорно сопротивляющийся материал, чтобы, несмотря на постоянные пробелы в информации, сначала определить направление развития, а затем проследить за ним на протяжении определенного периода.
Следуя по этому пути, мы узнали сотни имен царей и других выдающихся людей того времени, начиная с живших в III тысячелетии правителей Лагаша вплоть до царей и ученых эпохи Селевкидов. Мы можем прослеживать судьбы целых династий и отдельных правителей, наблюдать за подъемом и упадком городов, а иногда оценивать и общую политическую ситуацию в определенных хронологических рамках, которые, даже для ранних периодов, становятся все более надежными.
Сейчас мы располагаем рядом судебников (кодифицированных законов) от шумерского до нововавилонского периода. Материал судебников можно сопоставить с огромным количеством частных и государственных правовых документов и иллюстрировать не меньшим числом писем и административных распоряжений. Это, в свою очередь, помогает ассириологам установить местные и хронологические различия в судебной практике и отметить изменения социальной и политической ситуации, что открывает новые и неожиданные возможности для исследований. Никакая другая ранняя цивилизация не может предоставить исследователю материал по экономической истории в таком изобилии и на протяжении столь долгого периода.
Сохранилось также немало текстов, которые принято именовать литературными. Мы располагаем пространным мифом «О сотворении мира» и множеством других, более кратких; прославленный «Эпос о Гильгамеше» дошел, правда, в поздней, усложненной редакции, но сохранились и более ранние его фрагменты, а также несколько восходящих к древним шумерским прототипам рассказов о богах и героях божественного происхождения, их подвигах, победах и страданиях. Захватывающее содержание и несомненная связь повествования с тематикой и даже с некоторыми эпизодами, известными, из мифов соседних народов, придали текстам особое значение в глазах ассириологов и ученых, занимающихся мифологией других народов. Эти тексты вызвали гораздо больший интерес, чем чисто религиозные произведения - многочисленные молитвы, заговоры, плачи. Наконец, в поле зрения ассириологов попала и обширная клинописная литература научного характера - руководства для предсказателей, различные учебники, от шумеро-аккадских словарей до ученых комментариев и теологических рассуждений. Лишь немногие ассириологи рискнули окунуться в море этих монотонных и труднодоступных документов.
Ассириология, безусловно, принадлежит к наукам, скрытым от взоров широкой публики, которая в лучшем случае видит только «фасад» - популярные книжки (как правило, их уровень плачевно низок), написанные для любознательных, но малосведущих читателей. Между тем за этим «фасадом» без малого сто лет упорно трудится небольшая группа ассириологов, и круг их исследований непрерывно расширяется. Правда, часто они выбирают определенный период истории или объект изучения - одни по собственному усмотрению, другие потому, что невозможно охватить весь объем доступного материала. В этих обстоятельствах естественно спросить, каково же положение на сегодняшний день, как далеко мы продвинулись по части понимания и толкования письменных источников, а также установления связей между текстами, археологическими находками и прочими памятниками. Есть ли какие-то основания утверждать, что работа, уже давно ведущаяся в университетах Европы, Америки и Азии, в полной мере использует тот замечательный духовный опыт, который подарили западной науке клинописные надписи?
Чтобы ответить на этот вопрос, я считаю необходимым сначала установить, чем были эти таблички для тех, кто их писал. Я не хочу придавать им чрезмерное значение или возвеличивать их литературные достоинства, исходя сознательно или бессознательно из наших обусловленных современной культурой вкусов. Однако в чем же значение этих надписей для нас, представителей поздней и чуждой цивилизации, для которых они вовсе не предназначались?
Для того чтобы понять, чем являлись эти таблички для их авторов, надо знать, что все письменные документы, найденные при раскопках в Месопотамии (а также и те, которые будут еще обнаружены), имеют двоякое происхождение. Их следует тщательно разграничивать и каждую группу исследовать в ее собственном контексте; только тогда можно ожидать удовлетворительного ответа на поставленный вопрос.
К первой относится большая группа табличек, лежащая, если можно так выразиться, в русле традиции. Я имею в виду корпус литературных текстов, которые старательно сохранялись, проверялись и передавались из поколения в поколение целой армией образованных и высококвалифицированных писцов. Ко второй группе принадлежит множество самых разнообразных текстов, объединенных тем, что все они отражали повседневную деятельность ассирийцев и вавилонян. Обе эти группы развивались параллельно, и каждая из них лишь в ограниченной степени соприкасалась с другой. При этом нельзя забывать, что документы второй группы никогда не могли бы быть написаны, - не будь той культурной среды, которую столь успешно сохраняла и поддерживала писцовая традиция.
Заметим, кстати, что в предложенное мной деление, основная цель которого - отметить ведущую черту каждой группы, не укладываются те тексты, которые, как мы увидим, представляют живую литературную активность жителей Месопотамии. Питательной средой этой литературы была также древняя традиция. Однако тексты не предназначались для чтения, а передавались устно. Поэтому в них отразился - пусть на ином стилистическом уровне - язык определенного времени и конкретной местности.
Среди табличек, лежащих в русле литературной традиции, мы встречаем значительное количество текстов, которые царские писцы (по-видимому, существовали целые семьи, а возможно, и местные школы писцов) считали своим долгом тщательно и многократно переписывать, наблюдая за тем, чтобы непрерывность передачи не была нарушена. Эта деятельность успешно продолжалась без малого два тысячелетия. Стремление сохранить письменную традицию - важная черта, месопотамской культуры. Естественно было бы предположить, что в основе лежало желание сохранить некую совокупность священных текстов или желание укрепить одну традицию в противовес другим.
Однако в Месопотамии непрерывность традиции объясняется чисто практическими, но весьма действенными причинами, не связанными с идеологическим давлением. Дело в том, что необходимой частью обучения каждого писца считалось точное копирование текстов, лежащих в русле традиции. Чем дольше и продуманней велась подготовка писцов (а такая тщательная подготовка была естественна для крупных городов, где требовалось больше писцов и было больше охотников обучаться), тем больший размах принимало копирование памятников.
В результате возникали многочисленные частные собрания, каждое из которых располагало известным количеством традиционных текстов. Личный вкус владельца и особые условия подготовки писцов определяли характер этих частных библиотек. Не исключено, что различные объединения писцов, прикрепленные к храмам и дворцам или просто получавшие от них какую-либо поддержку, использовали чужие собрания, чтобы восполнить нехватку нужных школе учебных материалов. Таким образом, многие писцы, жившие в разных концах Вавилонии и Ассирии, оказались владельцами литературных текстов, переписанных ими или в годы ученичества, или позднее, когда они руководствовались уже собственным вкусом. Списки одних и тех же текстов хранились поэтому в разных районах страны. Широкое распространение литературных текстов и тот факт, что материалом для письма служили прочные глиняные таблички, определили сохранность основного материала в виде некоего литературного корпуса, находившегося в постоянном обращении со второй половины II тысячелетия до н.э. и до периода Селевкидов или даже до аршакидских правителей Месопотамии. Благодаря тем же обстоятельствам литературные тексты уцелели среди обломков разрушенных городов и в последующие два тысячелетия.
Вероятно, вопрос о степени изменений, которые литературный корпус претерпел в результате бесконечных переписываний в течение столь продолжительного периода, навсегда останется спорным. Может быть, некоторые тексты были исключены, а другие пострадали от времени и произвола переписчиков. Мы знаем, что все города Месопотамии, большие и малые, неоднократно разрушались врагами, а уровень воды в Нижней Месопотамии постоянно поднимался. Кроме того, многие города древней Месопотамии сейчас заселены и поэтому недоступны лопате археолога. Правда, утраты - потенциальные и действительные - в известной мере восполняются благодаря счастливому стечению обстоятельств. Например, глиняные таблички использовались как строительный материал при сооружении стен. Так дошли до нашего времени целые архивы. Некоторые поселения сохранились потому, что и победители и побежденные покинули их, а развалины остались под защитным слоем песка или растительности. Наша осведомленность, таким образом, в большей степени - дело случая. При этом нельзя не учитывать, что в процессе передачи традиционных текстов с ними могли происходить определенные целенаправленные изменения: что-то опускалось, что-то добавлялось. Эта проблема сложна, и не следует ожидать ее окончательного разрешения. Существует, однако, реальная возможность приступить к плодотворному ее исследованию.
Последнему великому царю Ассирии Ашшурбанапалу (668-627 гг. до н.э.) удалось собрать в своей столице Ниневии коллекцию глиняных табличек, которая с полным правом может быть названа первой систематизированной библиотекой древнего Востока. Почти все таблички, составлявшие его коллекцию, сейчас находятся в Британском музее. Многие из них изданы или достаточно подробно описаны в каталогах. Это была не частная библиотека какого-то писца или семьи писцов, она не принадлежала школе, но была собрана по царскому приказу со всех концов Месопотамии, и в силу этого мы вправе утверждать, что библиотека Ашшурбанапала охватывала основную массу, если не всю совокупность традиционных текстов. Наше утверждение подкрепляется составом хотя и небольшого, но все же достаточного количества частных коллекций клинописных табличек. Эти собрания слишком рассредоточены во времени и удалены друг от друга - от Ашшура и Харрана на севере до Вавилона, Ниппура, Ура и Борсиппы на юге, - чтобы дать нам возможность проверить полноту библиотеки Ашшурбанапала. Подтверждением всеобъемлющей ее полноты служат также находки табличек из писцовых школ за пределами Месопотамии, где иноземные писцы обучались аккадской и шумерской письменности.
Если исключить поздние, сугубо специальные астрономические тексты вавилонского происхождения, содержание этих коллекций свидетельствует о том, что библиотека Ашшурбанапала в Ниневии в основном правильно отражает картину писцовой традиции. Конечно, частные коллекции и царская библиотека неизбежно отличаются друг от друга, да и в собрании Ашшурбанапала имеются кое-какие пробелы; вероятность сохранения небольших собраний текстов невелика, и даже в больших собраниях многое оказывается утраченным. И хотя сохранилось менее четверти всех традиционных текстов, причем многие из них дошли до нас в весьма плачевном состоянии, а также, несмотря на случайность находок и (это тоже нельзя недооценивать) их публикации, общая картина, которая встает перед нами после рассмотрения рассредоточенных по всей стране коллекций, позволяет утверждать, что литературные тексты Месопотамии принадлежат к единому, последовательному и непрерывному потоку.
Когда ассириологи научатся прослеживать судьбы отдельных групп литературных памятников на протяжении всей истории их передачи от поколения к поколению, они глубже проникнут в законы, управляющие этим потоком, и, возможно, когда-нибудь прольется свет на тенденциозность и идеологическую подоплеку и иные особенности текстов, не отразившиеся прямо ни в их содержании, ни в словесном выражении.
Нам предстоит обсудить еще один вопрос, связанный с письменной традицией: каков примерно общий объем всех текстов?
Прежде всего, бросается в глаза, что во всех собраниях научные тексты преобладают над литературными, а среди первых чаще встречаются такие, которые ассириологи обычно называют гадательными. Эти гадательные таблички разбиты на огромное количество однострочных рубрик, каждая из которых описывает некое конкретное событие. В них указано, к чему может привести в будущем какое-либо точно охарактеризованное происшествие, о чем свидетельствует поведение или внешний вид животного, что сулят отклонения от нормы в строении тела человека и животного или удивительные формы растений, перемещения звезд, Луны и Солнца, атмосферные явления и многое другое. В каждом случае описание сопровождается предсказанием, касающимся либо судеб страны, либо участи того человека, к которому, по мнению прорицателя, имеет отношение это событие (если оно не было вызвано специально для того, чтобы получить информацию о будущем). В библиотеке Ашшурбанапала было более трехсот таких табличек, каждая из которых содержала от восьмидесяти до двухсот записей подобного рода.
Следующая по численности группа текстов содержит около двухсот табличек совершенно иного содержания. Она включает группы клинописных знаков и их комбинации с указанием правил чтения, а также списки шумерских слов с переводом на аккадский, подобранные каждый по определенному принципу, но все вместе составляющие своего рода словарь. Кроме того, сюда входят списки редких слов с объяснениями по-аккадски. Короче, эта группа текстов охватывает, подобно энциклопедии, все, что нужно для обучения писцов искусству письма, как на аккадском языке, так и на принятом в литературной традиции шумерском. Двуязычие писцов отразилось во многих шумерских магических формулах и молитвах, снабженных между строк аккадским переводом. Такие тексты занимают более ста табличек.
Примерно столько же табличек содержат циклы заклинаний целью которых было очищение человека или отвращение от него злых сил, а также то, что принято именовать «этической литературой», - басни, поговорки и разные мелочи, которые попали каким-то путем в этот корпус канонических текстов. Надо отметить, что собственно эпические произведения (такие, как «Эпос о Гильгамеше», миф «О сотворении мира», сказания об Эрре, Этане, Зу и т.д.) занимают всего тридцать пять - сорок табличек из семисот, перечисленных до сих пор.
Существование еще двухсот или более табличек можно допустить с большей или меньшей степенью вероятности благодаря наличию отдельных фрагментов и упоминаний о них в каталогах табличек. Исходя скорее из общих пессимистических установок, чем из каких-либо рациональных соображений, к тем девятистам табличкам, которые у нас получились в итоге, надо добавить еще одну треть, и тогда в нашем распоряжении окажется общее число табличек, хранившихся во дворце Ашшурбанапала в Ниневии. На всякий случай можно присоединить к этому числу еще три сотни, и тогда максимальный объем корпуса традиционной клинописной литературы составит полторы тысячи табличек.
Стараться точно подсчитать общее число строк во всех табличках - дело довольно бессмысленное. Я, однако, не сомневаюсь, что в этом смысле собрание оставило бы далеко позади «Ригведу» (примерно равную «Илиаде») и эпические произведения Гомера, а также Ветхий и Новый завет, которые по количеству стихов ненамного превосходят эти произведения. Общее число строк нашего собрания, возможно, приблизится к «Махабхарате» (сто девяносто тысяч стихов), а может быть, и превзойдет ее.
Следует добавить, что все эти цифры относятся к исходным текстам: многочисленные копии в расчет не принимаются. В царской библиотеке Ниневии было до шести экземпляров некоторых памятников, что весьма помогает восполнению лакун и восстановлению их первоначальной структуры. Так как копирование определенных табличек было существенной частью обучения писцов, то те работы, переписывание которых входило в первую ступень обучения, сохранились в большем числе копий, чем отнесенные к более высокой ступени - ее достигала лишь небольшая группа обучавшихся.
Теперь уместно определить, что же следует считать характерными чертами этого корпуса. Я постараюсь при этом избежать свойственной ассириологам профессиональной близорукости.
Во-первых, следует отметить, что уже на весьма ранней ступени своей истории почти все эти памятники отличаются приверженностью к определенным формулам и установившемуся расположению материала. Для некоторых важнейших групп документов процесс стандартизации начался рано, в третьей четверти II тысячелетия до н.э. Особенно это относится к энциклопедическому жанру. Стандартизация продолжалась, охватывая все новые группы документов, пока, наконец, писцы Ашшурбанапала не собрали и не переписали отдельные таблички в небольшие группы, имевшие ограниченное распространение, подобрав их по тематическому принципу, снабдив заглавиями и обозначив цифрами порядок внутри каждого раздела.
Стандартизация способствовала сохранению первоначального содержания вопреки воздействию изменяющихся концепций и вкусов: устаревшие тексты, которые в иных условиях могли бы бесследно исчезнуть, сохранялись. Для ассириологов стандартизация величайшее благо. Обычно им приходится работать с обломками табличек из различных раскопок и со случайными находками, сплошь и рядом содержащими текст, обрывающийся где-то в середине, а иногда сохранившими только начало или окончание строк. Но именно благодаря тому, что в массе литературного материала почти все поддающиеся определению фрагменты восходят, где бы они ни были найдены, к одним и тем же стандартным версиям, ассириолог часто может по небольшим фрагментам восстановить весь текст.
Содержание табличек ясно показывает, что клинописная литература, которую сами жители Месопотамии считали достойной переписывания и передачи потомкам, касалась прямо или косвенно деятельности предсказателей и жрецов, специализировавшихся на изгнании злых духов. Лишь весьма небольшая часть табличек содержит то, что мы, воспитанные в западных традициях, назвали бы литературными произведениями. Можно с достаточными основаниями утверждать, что имеется всего пятьдесят-шестьдесят табличек, содержащих кроме собственно эпических текстов (они занимают, как говорилось выше, тридцать пять - сорок табличек) довольно плоские наборы житейских советов, а также несколько табличек с молитвами, выражения и образы которых отличаются нестандартностью, хотя вряд ли именно эта особенность сыграла какую-нибудь роль при включении их в русло традиции.
Эпические тексты вполне созвучны эстетическим вкусам и идейной атмосфере Запада, поскольку западная культура выросла на литературных и религиозных традициях Греции и Палестины, возродившихся в новом ключе в средневековой Европе. Вот почему, сознательно или бессознательно, мы совершаем две явные ошибки: преувеличиваем значение весьма немногочисленных в месопотамской литературе эпических текстов и недооцениваем традицию в целом именно из-за недостатка текстов, к восприятию которых мы подготовлены лучше всего.
В сохранившихся фрагментах удивляет отсутствие исторической литературы: нет текстов, которые бы подтверждали, что писцы считают себя и поддерживаемую ими традицию существенной частью некоего исторического континуума месопотамской цивилизации. Правда, нам известны несколько поздних хроник, списки царей, небольшое количество копий древних царских надписей, легенды о первых царях и теологические объяснения различных исторических событий, записанные в период до стандартизации. Однако то, что могло бы связать литературные и интеллектуальные традиции, в которых воспитывались месопотамские писцы, с точными временными и пространственными координатами или с социально-экономическими реалиями, не считалось достойным упоминания.
Та же оторванность от внешних условий проявляется и в полном отсутствии полемики в литературе подобного типа. Все утверждения делаются вне зависимости от религиозного и идеологического влияния и даже политического нажима. И дело вовсе не в отсутствии возможности для выражения недовольства или критики существовавших порядков: ритуальные плачи и молитвы, написанные или переделанные специально для царей, бесчисленные предсказания в гадательных текстах давали для этого достаточный простор. Полемическая критика прослеживается в греческих текстах, где она усилена еще и дидактическим тоном изложения.
Очевидно, в Месопотамии не было соперничества между школами, не существовало противоречия между культурными воззрениями писцов и их окружения, как в самой стране, так и за ее пределами. Такое противоречие постоянно ощущается, скажем, в Ветхом и Новом завете, где оно придает особый характер и напряженную остроту не только прагматическим высказываниям, но и чисто описательным пассажам. Личность писца, его верования и стремления в клинописной литературе начисто отсутствуют; в текстах не отражаются ни религиозные, ни философские воззрения, мы не найдем там конструктивных политических идей; не раскрываются и представления о роли и правах человека в этом мире.
Объясняется это весьма просто. Те тысяча двести или несколько более табличек, которыми мы располагаем, - не более чем справочная библиотека, приспособленная к нуждам предсказателей или практиков-магов, отвечавших за духовное спокойствие царей и других знатных лиц. В корпус входят также различные руководства для прорицателей, целью которых было обучить магическим наукам людей, подвизающихся в этой важной области, и дать им необходимую техническую подготовку. Литературные тексты попали в корпус случайно и вряд ли в силу их художественных достоинств, а скорее потому, что переписывание подобных текстов входило в традиционный курс обучения писцов. Таким образом, корпус текстов следует рассматривать и использовать только с учетом той цели, для которой он был составлен и сохранялся теми, кто обращался к его помощи. Что касается литературных текстов, то их надо рассматривать, прежде всего, исходя из того, какое место они занимали в русле традиции.
Однако ассириологи как в прошлом, так и в настоящем подходят к этим текстам с совершенно иной точки зрения. Они ищут в них первобытную мудрость, наполненную скрытым смыслом космологию, величие мифологических подвигов, обаяние или жестокость примитивной социальной организации и экономики, в которых отражалось бы развитие идей, лежащих за пределами исторического исследования. Ассириологи стремятся найти в них увлекательные легенды, анекдоты, свидетельства иных нравов - короче, все то, что западные ученые, начиная с Геродота, стремились отыскать на периферии своего собственного «нормального», как они считали, мира. И эти поиски, если судить по научно-популярным книгам, принесли плоды.
На исследовательскую работу ассириологов эта установка повлияла в различной степени. Одни ученые безнадежно запутываются в попытках прибавить сколько-нибудь убедительные ассириологические данные к Ветхому завету, другие в беспорядочно набранных примерах, вырванных из контекста, находят подтверждение новейшим модным теориям в области антропологии, истории религии или экономики. Даже лингвистические исследования клинописных текстов не свободны от предвзятости и тенденциозности. Аккадский язык, совершенно справедливо на ранней стадии определили как семитский, но при этом его стремились - и до сих пор стремятся - уложить в прокрустово ложе какого-либо иного семитского языка, который произвольно рассматривается как нормативный.
Часто это происходило не из личных пристрастий ученого, а вследствие соображений, возникающих в поисках «права на существование» ассириологии как таковой не только в глазах представителей других дисциплин, но и самих ассириологов. Такая психологическая ситуация породила и продолжает порождать много тенденциозных, статей и книг. Та же самая причина влияет, хотя и менее заметно, на масштаб ассириологических исследований. Она оказывает немалое влияние, обычно подсознательно, на выбор тем. Предпочтение отдается определенным типам литературы, мифологическим мотивам, социальным и экономическим ситуациям, которые так или иначе соответствуют или, наоборот, противостоят тому, к чему привык воспитанный культурой Запада исследователь.
Вернемся, однако, к литературным текстам. Рассматривая их с точки зрения тем и стиля, необходимо учитывать тот факт, что имеются хотя и скудные, но все-таки бесспорные свидетельства существования в Месопотамии богатой и разнообразной устной литературной традиции. Она существовала, по-видимому, не только до того времени, когда письменная традиция подверглась стандартизации, или «канонизации», но также сопутствовала этому периоду и продолжалась после него. Мы знаем, например, о существовании циклов песен, главным образом любовных, отличавшихся, как это было принято на древнем Ближнем Востоке, патетической, квазирелигиозной фразеологией, военных песен, исполнявшихся во время битвы, а также песен, восхвалявших царя. Мы знаем о придворных повестях и легендах, сочинявшихся в честь царей, как грозных, так и любимых, о простонародных рассказах, порой игривых, а порой и «соленых».
Хождение имели разные страшные предсказания, облеченные в поэтическую форму политические диатрибы, загадки и басни о животных. Мы знаем об этом благодаря отдельным табличкам, переписанным по чистой случайности и сохранившимся в единственном экземпляре, поскольку тексты такого рода не входили в русло традиции. Тем не менее, тот факт, что они сохранились, позволяет допустить наличие нескольких литературных жанров, принадлежавших к традиции, отличавшейся как по содержанию, так, вероятно, и по целям от той письменной традиции, которая составляет предмет нашего исследования. Назвать эту традицию просто устной было бы упрощением, ибо не следует игнорировать возможность того, что различия между первой и второй традициями возникли в результате или языковых условий, или использования какого-то иного нестойкого материала для письма.
Прежде всего, следует остановиться на вопросе о социальной среде, в которой бытовал этот тип литературы, о ее распространителях и потребителях. Казалось бы, такой средой, находящейся за пределами слоя, охваченного письменной традицией, могли быть дворы вавилонских царей. Причина, по которой мы так мало знаем о самом главном, естественном центре политической, экономической и социальной жизни, чрезвычайно проста. При раскопках Вавилона, из-за того что уровень воды в этом районе поднялся, не было обнаружено ни одного сколько-нибудь значительного литературного текста, и никому из археологов не удалось отыскать хотя бы следы развалин какого-нибудь вавилонского дворца.
Однако нам известно, что в О-I тысячелетии до н.э. царские дворы Ура, Исина, Ларсы и Вавилона давали приют поэтам и ученым, и нет никаких оснований предполагать, чтобы положение было иным в I тысячелетии, хотя прямых свидетельств, подтверждающих такую роль царского двора Вавилона, у нас нет. Недостаточность документации можно объяснить несколькими причинами: немногочисленностью находок в Вавилоне, использованием покрытых воском недолговечных дощечек, которые, видимо, вошли в употребление раньше, чем мы сейчас предполагаем, и, наконец, тем, что арамейский язык мог гораздо раньше, чем думают, стать языком литературной традиции, отличавшейся от той, памятники которой писались на аккадском на глиняных табличках.
Эти предположения я привожу только для того, чтобы показать, что традиционная клинопись, которой мы занимаемся, не должна рассматриваться как главный или единственный результат творческой активности в Месопотамии. Чтобы правильно оценить и понять истинное значение клинописи, следует четко представить себе ограниченность ее целей, стиля и содержания. При этом необходимо допустить существование в месопотамской цивилизации и других литературных жанров, хотя свидетельств их существования не так уж много и они часто носят косвенный характер.
Традиционные тексты - далеко не самые важные документальные материалы для работы ассириологов. Существует (и подчас заслуживает самого пристального внимания) весьма внушительное число клинописных табличек, отражающих повседневную деятельность жителей Месопотамии - от царей до простых пастухов. По времени, широте распространения, количеству и разнообразию тем они нередко превосходят традиционные тексты и делятся на две резко отличающиеся друг от друга категории - отчеты и письма. Отчеты, как правило, касаются всякого рода административных дел и относятся, к сфере деятельности высшей бюрократии, руководившей с большим умением и последовательной методичностью храмовой администрацией Южной Вавилонии от Ура до Сиппара с конца III тысячелетия до н.э. до последней трети I тысячелетия до н.э.
Такие же отчеты дошли до нас и от дворцовых хозяйств древнего Ближнего Востока, где имели хождение клинопись и аккадский язык, - начиная с Суз и области севернее Персидского залива и далее на запад, вплоть до Угарита и Алалаха, расположенных недалеко от Средиземного моря. Гораздо слабее, чем административные отчеты, представлены таблички, отражающие частные сделки: продажу, аренду, займы, брачные контракты, усыновления, завещания и т.п. Сохранились также и международные соглашения, охватывающие тысячелетний период. Письма, в свою очередь, могут быть распределены на две группы: связанные с административными и политическими делами и касающиеся интересов частных лиц. Последних гораздо меньше, и они относятся к определенным периодам и условиям.
Мы снова рискнем прикинуть приблизительное число подобных писем и отчетов. Можно утверждать, что уже опубликованный материал вместе с тем, который находится в нескольких крупных музеях, насчитывает от сорока до пятидесяти тысяч табличек, написанных в основном на аккадском языке. Число же шумерских административных и правовых документов примерно втрое больше.
Какая же информация содержится в этих текстах? Каким образом и в какой степени мы сможем ее использовать, чтобы лучше понять жизнь обитателей Месопотамии и их обычаи? Не тот ли это материал, о котором мечтают историки права и экономики? Может быть, эти тексты наконец, расскажут нам, о чем думали жители Месопотамии, как они представляли себе мир и своих богов?
К сожалению, четких и простых ответов на все эти вопросы ожидать не приходится. Потенциальные возможности данного источника информации серьезно ограничиваются целым рядом факторов. Эти тексты имеют широкие географические рамки распространения и охватывают весьма длительный период времени, и поэтому, если исследователь захочет сосредоточиться на каком-то более конкретном периоде или на определенной проблеме, в его распоряжении окажется совсем немного документов. Кроме того, они неравномерно распределены во времени и пространстве. Большие периоды и территории по многим причинам выпадают целиком; крайне редко появляется возможность охватить процесс развития в течение большого промежутка времени или уяснить себе местные отличия в один и тот же период. Картина, которая возникает перед исследователем, пользующимся таким материалом, состоит из отдельных «высвеченных мест». Впечатление такое, будто узкий луч света бродит по стране на протяжении двух тысячелетий и изредка, без всякой системы, выхватывает из темноты и освещает то один, то другой город, лежащий между Персидским заливом и Средиземным морем, оставляя все вокруг в сплошном мраке.
Правда, в тех местах, куда падает луч света, перед нами предстает разнообразнейший фон, на котором создавалась история. Мы можем увидеть всю сложность общественных институтов и политических связей: чиновников, устанавливающих повинности для населения и собирающих налоги; купцов, занятых бурной коммерческой деятельностью; земледельцев и ростовщиков, ведущих бесконечные споры из-за долгов. Возникают отдельные образы, можно даже проследить за возвышением и падением некоторых семей, но в большинстве случаев лишь на протяжении двух-трех поколений... и тут все снова окутывает мрак. Только там, где раскопки были продолжительными и плодотворными или нам особенно повезло, мы имеем сплошную освещенную полосу истории - это относится к таким городам, как Ниппур, Ашшур, Ур и в какой-то степени Сиппар.
Не менее существенное препятствие на пути к освоению этого богатейшего материала лежит уже в области филологии. И в письмах, и в отчетах ассириологи сталкиваются с трудностями лингвистического характера. Административные документы составлялись только для внутреннего пользования: их терминология сжата, изобилует сокращениями и полна загадочных специальных выражений. Установить правильное значение терминов - нелегкая и тонкая задача: на протяжении времени они неоднократно изменялись, и поэтому для их точного понимания необходимо сначала реконструировать экономический и правовой фон соответствующего периода. Лишь таким способом можно вдохнуть жизнь в эти скучные, написанные канцелярским языком перечни, расписки и бухгалтерские отчеты. Без предварительного установления значения терминов и понимания того, кто передавал и кто получал, каким словом обозначались и на основании какого права истребовались товары или повинности, - без знания всего этого из административных текстов можно извлечь лишь известное количество личных имен, набор специальных терминов, педантично описывающих отдельные товары и виды сырья, и мутный осадок в виде малопонятных слов из бюрократического жаргона того периода.
Совсем иные, но столь же труднопреодолимые филологические препятствия встают при изучении писем. Как правило, и адресаты, и авторы писем - различные официальные лица до царя включительно; письма составлялись или собственноручно или от их имени. Содержание писем сводится к докладам, просьбам и правительственным распоряжениям по всякого рода правовым и административным вопросам; их стилистический характер разнообразен - от многоречивых возражений и неискренних извинений до язвительных замечаний и инвектив.
Среди всех клинописных документов лишь в частных письмах встречается живой разговорный язык вместо формул, характерных для религиозных текстов, специального жаргона научной литературы или тщательно архаизованного и стилизованного многословия исторических текстов. Почти все фразы в письмах содержательны и насыщены эмоциями; вводятся и тут же оставляются различные темы; пишущий ссылается на какие-то обстоятельства, известные лишь адресату. Тайный смысл некоторых слов, эмфаза, ирония, риторические вопросы, скрытые угрозы, незаконченные предложения при одновременном разнообразии синтаксических средств делают язык писем столь выразительным, что он выходит за пределы знаний филолога, привыкшего к малосодержательной фразеологии обычных литературных текстов.
То, что говорилось выше, относится ко всем видам клинописных документов, кроме одной довольно большой группы - исторических текстов. Этим термином обычно обозначают царские надписи, на которых основывается почти все, что мы знаем об истории Месопотамии. Данные надписи действительно важный и ценный источник - возражать против этого не приходится. Однако если исследователь хочет знать не только имена царей и названия территорий, стремится получить более полное представление об истории страны, чем-то, которое содержится в многократно повторяющихся сообщениях о победах и в помпезных описаниях триумфов царя, то эти надписи, несомненно, его разочаруют. Причина кроется в двух важных стилистических особенностях текстов, на которые обычно не обращают внимания.
Во-первых, лишь небольшая часть документов предназначалась для передачи определенной информации; напротив, надписи замуровывались в фундаментах храмов и дворцов или высекались на скалах в недоступных местах. Во-вторых, обычно они составлялись в виде отчета царя покровительствующим ему богам и рассказывали о военных походах и строительной деятельности царственной особы. Такая форма характерна, прежде всего, для поздних вавилонских и ассирийских царских надписей, представлявших собой искусное подражание древнему прототипу, который был, по существу, вотивной надписью. В этом качестве исторические тексты чрезвычайно интересны, но информация, в них содержащаяся, весьма небогата.
В сочетании с царскими списками и договорами надписи позволяют в общих чертах представить ход исторических событий, но возможности приблизиться к пониманию истории Месопотамии они все же не дают. Что было социальным, экономическим или каким-либо иным источником агрессивного пыла Ассирии или, скажем, на чем основывалась непреходящая мощь Вавилонии? Что постоянно стимулировало стремление обеих цивилизаций обеспечить себе приемлемую форму существования, при которой они могли бы воплотить свои духовные и политические притязания и добиться стабильности - извечного, но недостижимого идеала?
Документальные свидетельства, о которых шла речь до сих пор, могут быть использованы двояко: их можно либо последовательно рассматривать на определенном, ограниченном уровне, выявляя те или иные данные и затем детально их анализируя и интерпретируя; либо идти путем более общего синтеза, добиваясь осмысления и переосмысления картины всей месопотамской цивилизации, исследуя ее идисинхронически, или диахронически. Последний способ должен указать направление и дать толчок для дальнейших исследований и, в конечном счете, способствовать созданию целостной картины деятельности ассириологов, где были бы четко очерчены ее границы и ясен объем работы уже проделанной, ведущейся сейчас и той, которая еще предстоит. В этом нуждаются как ассириологи, так и другие ученые, интересующиеся ассириологией. И на том, и на другом пути мы пока приложили мало усилий и достигли немногого.
Что касается первого способа, то нельзя забывать, что в распоряжении ассириолога не так уж много материала. Любые новые раскопки или какая-нибудь неожиданная находка могут поставить под сомнение, а то и опровергнуть результаты, которых ему удалось достигнуть. Это обстоятельство сдерживает творческую активность и научный пыл исследователей, которые мучительно переживают крушение выводов, добытых с таким трудом. Конечно, ученый, занимающийся классическими эпохами Греции и Рима, тоже может столкнуться с новыми и неожиданными фактами, но лишь в редчайших случаях эти данные по объему и значению можно сравнить с теми, которых по праву может ожидать ассириолог. Другая опасность, о которой мы говорили выше, связана с трудностями обобщения фактов, восходящих к чуждой цивилизации - цивилизации, отразившейся лишь в тусклом и кривом зеркале документов, написанных на уже мертвом языке.
Исследователю необходимо, хотя это и трудно, освободиться от собственных привычных взглядов, чтобы иметь возможность привести в систему данные, относящиеся к чуждой цивилизации. Каким еще образом сможет западный ученый оценить сущность, дух и искренность политеистической религии или представить тонкости в деятельности чуждых институтов, которые лишь по чистой случайности могут пролить свет на многочисленные вопросы, встающие перед ним? А если сами вопросы формулируются неправильно, то и ответы будут неверны или, по меньшей мере, ненадежны.
Если же говорить о втором способе, способе синтеза, цель которого - охватить предмет исследования в целом, то здесь происходит примерно следующее. Все доступные данные собираются воедино - как правило, некритически - и независимо от хронологических, региональных и прочих различий проецируются на один и тот же временной уровень и на одну какую-либо территорию. В результате получается картина, отражающая в основном кругозор и уровень знаний самого ученого. Когда исследователь подобным образом «синхронизирует» и «консолидирует» множество данных, он сравнительно легко получает то, что нетребовательный читатель и непрофессионал могут счесть «достаточным освещением».
Когда все сведения собраны, систематизированы и снабжены заголовками: «царь», «храм», «религиозная жизнь», «мифология», «магия», «семья» и т.д., то кажется, что цель систематического изложения достигнута. Конечно, можно презрительно пожать плечами по поводу этих бойких популяризаций и отдать их на откуп заштатным ученым и некоторым чересчур словоохотливым археологам, но нельзя не признать, что для ассириолога такая позиция граничит с трусостью. Битва за осмысление и синтезирование материала - борьба, в которую ученый не может не вступить, даже если она и не сулит ему победы. Эту битву следует рассматривать как сражение за право ассириологии на существование, и участие в ней должно стать первейшей задачей ассириолога.
Характерно, однако, что главный бой часто подменяется мелкими стычками, так сказать, на периферии поля военных действий. За прошедшие годы область ассириологии настолько усложнилась и расширилась, что, пожалуй, только небольшая горсточка ученых может претендовать на доскональное знание всех ее многочисленных ответвлений. Большинство ассириологов отдает предпочтение тем разделам науки, которые, как им кажется особенно богаты источниками, и многие, часто необдуманно, специализируются в одной узкой области. Этот путь скорее может принести чувство удовлетворения и видимость успеха, чем постоянное стремление идти в ногу с достижениями науки, связанными с притоком новых текстов, новых интерпретаций и новых понятий. В результате ассириологические журналы заполнены научными изданиями новых текстов (или даже фрагментов) и небольших групп документов или специальными дискуссиями, посвященными мелким проблемам, оказавшимся почему-либо в центре внимания. Даже существенные добавления к собранию текстов очень редко даются в систематической связи с общей схемой наших представлений.
Если то, что я сказал, покажется многоречивой преамбулой, обещающей панацею или какой-то новый путь, я должен поспешить заверить читателя, что диагноз нашей болезни вряд ли позволяет надеяться на излечение простыми средствами. И все-таки развитие науки подсказывает направление, по которому следует идти, чтобы изменить это печальное положение. Бесспорные успехи в истолковании математических и астрономических клинописных текстов - результат тесного сотрудничества ассириологов с математиками и астрономами, занимающимися историей своих наук. Не случайно, что инициатива и тут и там исходила не от ассириологов. Сходные, хотя и не столь наглядные результаты были достигнуты и в изучении правовых документов Месопотамии; и здесь тоже инициаторами выступили историки права.
Может быть, тут и кроется ключ к решению целого ряда проблем ассириологии. Дескриптивная лингвистика может помочь освободиться от пут, которые препятствуют прогрессу в понимании как шумерского, так и аккадского языка. Историки медицины могут способствовать правильному толкованию многочисленных медицинских клинописных текстов, которые пока должным образом не объяснены. Историки техники могли бы помочь нам понять документы, описывающие производство цветного стекла, или разобраться в специальной технической терминологии, относящейся к металлургии. При этом нельзя ограничиваться лишь точными и техническими науками. Ассириологи нуждаются в постоянном сотрудничестве с учеными-экономистами, представителями общественных наук и прежде всего культурной антропологии. Это необходимо, чтобы глубже проникнуть в структуру всех институтов Месопотамии, и особенно ее религии, или, вернее, религий всего этого региона, отразившихся в бесчисленных документах.
Ассириологи могут не бояться, что при таком сотрудничестве их собственная наука будет играть только вспомогательную роль, - положение станет как раз обратным. Историей науки и техники невозможно заниматься всерьез, базируясь лишь на неадекватных переводах соответствующих клинописных текстов. Ассириолог обязан помнить, что в его руках находятся ключи к потенциальным богатствам информации, собранной одной из первых великих цивилизаций, существовавшей более двух тысячелетий. Если ассириология нуждается в оправдании своего существования, то оно именно в этом.
Такие соображения, конечно, не следует считать «программой», однако это не просто досужие домыслы, а путь, о котором стоит подумать. Он может вывести ассириологию из нынешнего застоя, типичные признаки которого - сужение тематики, уход в узкую специализацию, наконец, сокращение числа исследователей, в свое время бросавших теологию ради новой, неизведанной, но многообещающей дисциплины.
Если указанное мной новое направление означает, что ассириология отойдет от гуманитарных наук и приблизится к культурной антропологии, я не стану жалеть об этом. Гуманитарные науки до сих пор не в состоянии были проникнуться любовью и уважением к чуждым цивилизациям; между тем это необходимое условие их успешного изучения. Современные европейские ученые в своей работе ориентируются на сближение древности с привычными им понятиями, ассимилируя и подгоняя изучаемый материал под западные стандарты [Критическую оценку взглядов, высказанных во «Введении», читатель может найти в работе: Wiseman D. A. The Expansion ol Assyrian Studies. An Inaugural Lecture (School of Oriental and African Studies. University of London). L., 1962].
