Глава 1

Ст. 1-3 «Да лобжет мя от лобзаний уст Своих: яко блага сосца Твоя паче вина», «и воня мира паче всех аромат. Миро излияное имя Твое. Сего ради отроковицы возлюбиша Тя». «Привлекоша тя: в след Тебе в воню мира Твоего течем. Введе мя Царь в ложницу Свою: возрадуемся и возвеселимся о тебе, возлюбим сосца твоя паче вина: правость возлюби тя».

Вы, которые, по совету Павла, как нечистого какого одеяния, совлеклись «ветхого человека с деянми» и похотями «его» (Кол 3:9) и чистотою жизни возложили на себя светлые одежды Господа, какие показал Он на горе преображения, лучше же сказать, облечены в Самого Господа нашего Иисуса Христа, в Его ризу – любовь, и сообразуетесь Ему в бесстрастии и во всем Божественном, выслушайте тайну Песни песней, войдите во внутренность чистого брачного чертога, убеленные чистыми и нескверными мыслями, чтобы кому-либо, привлекши за собою страстный и плотский помысл, и не имея на себе одеяния совести, приличного Божественному браку, не быть связанным собственными своими помыслами, и чистые гласы Жениха и невесты низведя до скотских и неразумных страстей, а чрез них, покрыв себя срамными представлениями, не быть изверженным из сонма веселящихся на браке, радость брачного чертога обменяв на скрежет зубов и на плач. О сем свидетельствую, намереваясь коснуться таинственного торжества, изображенного в Песни песней. Ибо описанными здесь действиями душа некоторым образом уготовляется в невесты для бесплотного, духовного и невещественного сочетания с Богом. «Иже всем хощет спастися и в разум истины приити» (1 Тим 2:4), указует здесь самый совершенный и блаженный способ спасения, именно посредством любви. Ибо иным бывает спасение и посредством страха, когда удаляемся от зла, взирая на угрозы наказанием в геенне, а иные преспевают в добродетели по упованию награды, предоставленному жившим благочестиво, приобретая доброе, не по любви, но по ожиданию воздаяния. Но кто стремится душею к совершенству, тот гонит от себя страх, потому что такое расположение – не по любви оставаться при господине, но не бежать от него по страху бичей – свойственно рабу; сей же презирает и самые награды, чтобы не показалось, будто бы награде отдает предпочтение пред Самим Дарующим пользу, напротив того, от всего сердца, от всей души и силы любит не другое что из подаваемого Им, а Его Самого, то есть, самый источник благ.

Потому сие-то расположение душам слушающих поставляет в закон Призывающий нас к общению с Собою, а утверждает сие узаконение Соломон, мудрость Которого, по Божественному свидетельству, не имеет меры, будучи равно несравнима и не применима ко всем, и до Него бывшим, и по Нем будущим, от Которого не сокрыто ничто сущее. Не думаешь ли ты, что сим именем называю Соломона, рожденного Вирсавиею, принесшего в жертву на горе тысячу волов, воспользовавшегося на грех Сидонскою советницею? Другой означается им Соломон: Который и Сам от семени Давидова происходит по плоти, Которому имя: Мир, истинный Царь Израилев, Создатель Божия храма, объявший в себе ведение всего, премудрость Которого беспредельна, лучше же сказать, бытие Которого есть премудрость, и истина, и всякое боголепное и высокое именование, и понятие. Он-то, сего Соломона употребив в орудие, чрез него беседует с нами, сперва в Притчах, потом в Екклесиасте, а после сего – в предлагаемом любомудрии Песни песней, постепенно и в порядке указуя словом восхождение к совершенству.

Как в жизни по плоти не всякий возраст вмещает все естественные деятельности, и при самых разностях возрастов не одинаково проходит у нас жизнь, потому что младенец не занимается делами совершенных, и совершенного не берет к себе на руки кормилица, но всякому времени возраста полезно и сообразно что-либо свое: так и в душе можно видеть некоторое сходство с телесными возрастами, по которым сыскиваются некоторый порядок и последовательность, руководящие человека к жизни добродетельной. Посему-то иначе обучает Притча, и иначе беседует Екклесиаст, любомудрие же Песни песней высокими учениями превосходит и Притчи, и Екклесиаста. Ибо учение, преподаваемое в Притчах, обращает речь еще к младенчествующему, соразмерно с возрастом соображая слова. «Слыши, сыне», – говорит оно, – «законы отца твоего, и не отрини заветов матере твоея» (Прит 1:8). Усматриваешь ли в сказанном еще нежность и необразованность душевного возраста, почему отец видит, что сын имеет еще нужду в материнских заветах и в отеческом вразумлении? И чтобы ребенок охотнее слушал родителей, отец обещает ему детские украшения за прилежание к учению; ибо детям приличное украшение – золотая цепь, блестящая на шее, и венок, сплетенный из каких-либо красивых цветов. Но, конечно, надлежит разуметь сие, чтобы смысл загадки мог путеводить к лучшему.

Так Соломон начинает описывать сыну Премудрость, в разных чертах и видах объясняя благообразие несказанной красоты, чтобы к причастию благ возбудить, не страхом каким и необходимостью, но вожделением и любовию; потому что описание красоты привлекает как-то пожелание юных к указуемому, возбуждая стремление к общению с благообразным.

Посему, чтобы паче и паче возрастало в нем вожделение, из вещественного пристрастия превратившись в невещественный союз, красоту Премудрости украшает похвалами. И не красоту только ее благообразия представляет в словах, но перечисляет и богатство, господином которого соделается, конечно, сожительствующий с нею. Богатство же сие рассматривается пока в убранствах Премудрости, потому что украшение правой ее руки – целые веки; так говорит Писание: «долгота жития и лета жизни в деснице ее». А в левой руке положено многоценное богатство добродетелей, блистающее сиянием славы; ибо говорит: «в шуйце ее богатство и слава». Потом описывает дыхание уст ее, благоухающее прекрасным ароматом правды, говоря: «от уст ее исходит правда». А на губах ее, по слову его, вместо естественного алого цвета цветут «закон и милость» (Прит 3:16). И чтобы красота у таковой невесты оказалась ни в чем не имеющею недостатка, восхваляется и ее хождение; ибо сказал: «в путех правды ходит» (Прит 8:20)). Без похвал красоте не остается и величина; потому что рост ее увеличивается подобно какому-то величавому растению. Растение же то, которому уподобляется ее высота, как сказано, «есть» самое «древо живота», которое служит пищею «всем держащимся, а восклоняющимся твердым» и незыблемым столпом, под тем же и другим разумею Господа, потому что Он есть жизнь и опора, и буквально читается так: «древо живота есть всем держащимся ея, и воскланяющимся на ню, яко на Господа, тверда» (Прит 3:18). Но с прочими похвалами берется вместе и ее могущество, чтобы похвала красоте Премудрости исполнена была всех добрых качеств; ибо сказано: «Бог премудростию основа землю, уготова же небеса разумом» (Прит 3:19), и каждое из видимых в творении явлений приписывает слово силе Премудрости, украшая ее различными именами. Ибо называет ее и премудростию, и разумом, и чувством, и ведением, и разумением, и тому подобным.

После сего начинает Соломон приуготовлять юношу к таковому сожительству, повелевая ему иметь уже в виду Божественное брачное ложе. Ибо говорит: «не остави ю, и имется тебе; возжелей ея, и соблюдет тя. Огради ю, и вознесет тя; почти ю, да тя обимет; да даст главе твоей венец благодатей, венец же сладости защитит тя» (Прит 4:6) 8-9). Сими брачными уже венцами украсив невесту, повелевает быть неразлучным с нею, говоря: «егда ходиши, води ю, и с тобою да будет; егда же спиши, да хранит тя, да востающу ти, глаголет с тобою» (Прит 6:22). Сим и подобным сему воспламенив вожделение в юном еще по внутреннему человеку и представив в слове самую Премудрость повествующею о себе, чем наиболее привлекает она любовь слушателей, говоря притом между прочим и сие: «Аз любящия Мя люблю» (Прит 8:17) потому что надежда быть взаимно любимым сильнее располагает любителя к вожделению, а вместе с сим предлагая ему и прочие советы в каких-то решительных и вместе неопределенно выраженных изречениях, и приведя его в совершенство, потом в последних притчах, в которых восписал похвалы оной доброй жене, ублажив сие доброе сожительство, наконец уже присовокупляет в Екклесиасте любомудрие, предлагаемое достаточно приведенному в вожделение добродетелей приточными наставлениями. И в этом слове, похулив приверженность людей к видимому, все непостоянное и преходящее назвав суетным, когда говорит: «все грядущее суета» (Еккл 8:11), выше всего восприемлемого чувством поставляет врожденное движение души нашей к красоте невидимой, и, таким образом очистив сердце от расположения к видимому, потом уже внутрь Божественного святилища тайноводствует ум Песнию песней, в которой написанное есть некое брачное уготовление, а подразумеваемое – единение души человеческой с Божественным.

Посему, кто в Притчах именуется сыном, тот здесь представляется невестою, Премудрость же поставляется на место Жениха, чтобы уневестился Богу человек, из жениха став непорочною девою, и, прилепившись ко Господу, соделался единым с Ним духом, чрез срастворение с пречистым и бесстрастным, из тяжелой плоти пременившись в чистый дух. Итак, поелику говорит Премудрость: возлюби, сколько можешь, от всего сердца и от всей силы, и пожелай, сколько вмещаешь, то осмеливаюсь присовокупить к сим словам и следующее: возлюби пламенно, потому что у бесплотных неукоризненна и бесстрастна эта страсть, как Премудрость говорит в притчах, предписывая пламенную любовь к Божественной красоте (Прит 4:6) Да и теперь предлагаемое слово повелевает подобное тому, не прямыми словами выражая совет свой об этом, но любомудрствует в выражениях таинственных, для построения сих учений составляя мысленный некий образ, заимствованный из услаждающего в жизни. Образ же этот есть некое брачное уготовление, в котором посредствует к страсти вожделение красоты, но не Жених, как обычно у людей, начинает обнаруживать вожделение, предваряет же Жениха дева, без стыда объявляя всем о страсти, и изъявляя желание насладиться некогда лобзанием Жениха. Ибо, когда добрые невестоводители девы – Патриархи, Пророки, законодатели поднесли уневещенной Божественные дары, которые обычай называет брачными, именуя так подарки, предшествующие браку, (дары же эти были: отпущение прегрешений, забвение худых дел, отъятие греха, пременение естества, претворение тленного в нетленное, райское наслаждение, царское достоинство, не имеющее конца веселие), тогда, приняв Божественные дары от прекрасных дароносцев, предлагающих ей оные в пророческом учении, и вожделение она исповедует, и поспешает воздать благодарение, стараясь уже насладиться красотою вожделеваемого. Слышат сие некоторые из подруг и сверстниц, возбуждающие невесту к большему вожделению. Приходит и Жених, приводя с Собою лик друзей и любимцев Своих; таковыми же могут быть служебные духи, при помощи которых спасаются люди, или святые Пророки, которые, услышав глас Жениха, радуются и восторгаются совершением сего пречистого супружества, в котором душа, прилепляясь «Господеви», делается «един дух с Господем», как говорит Апостол (1 Кор 6:17).

Посему снова обращу речь к притчам, чтобы какой страстный и плотский ум, издающий еще мертвенное зловоние ветхого человека, значения богодухновенных мыслей и речений не низвел до скотского неразумия, но чтобы каждый, в исступлении ума, став вне вещественного мира, бесстрастием возвратившись некоторым образом в рай, и чистотою уподобившись Богу, в таком уже состоянии вступил во святилище проявляемых нам в сей книге таин. Если же у кого душа не уготована к таковому слышанию, то да внемлет он Моисею, который узаконяет нам не отваживаться восходить на духовную гору, не омыв прежде одежд на сердцах наших и не очистив душ приличными окроплениями помыслов. Почему теперь, в то время, как занимаемся сим обозрением, должно, как думаю, предать забвению помышления о делах супружеских, по заповеди Моисея, узаконившего тайноводствуемым пребывать чистыми от супружеских общений, и во всем приложить к себе предписания законодателя, как скоро намереваемся приступить к духовной горе боговедения, где женственный род помыслов с вещественным их заготовлением оставляется дольней жизни. Всякая же неразумная мысль, если появится близ таковой горы, как бы камнями какими-то, побивается более твердыми мыслями. Ибо и при этом едва ли стерпим глас сей трубы, звучащей нечто великое, необычайное, превышающее силы внемлющих ей – глас, усиливаемый самою непроницаемостию мрака, в котором Бог, огнем попаляющий на таковой горе все вещественное.

Итак, вступим уже во святое святых, то есть приступим к Песни песней. Ибо как в именовании «Святое святых» из превосходной степени сего слова познаем некий избыток и особую силу святости, так и названием «Песнь песней» высокое слово сие обещается научить нас тайнам тайн. Ибо много есть песней в богодухновенном учении, из которых научаемся высоким понятиям о Боге, и которые написаны великим Давидом, Исаиею, Моисеем и многими другими; из сего же надписания дознаем, что, сколько песни святых отстоят от песней внешней мудрости, столько же песни святых превышает тайна, заключающаяся в Песни песней в сравнении с которой чего-либо большего к уразумению не могут ни найти, ни вместить и слух, и естество человека. И посему-то, что всего сильнее производит в нас удовольствие (разумею страсть любви), то Соломон загадочно предпоставил изложению догматов, давая чрез сие знать, что душе, возводящей взор к недоступной красоте Божественного естества, надлежит столько возлюбить оное, сколько тело имеет привязанности к сродному и соплеменному, переменив, впрочем, страсть в бесстрастие, так чтобы, по угашении всякого телесного расположения, от одного духа воскипало в нас любовию сердце, согреваемое тем огнем, который Господь пришел «воврещи на землю» (Лук 12:49).

Но полагаю, достаточно сказано о том, в каком расположении надлежит быть душе слышащих таинственные глаголы, и время уже на обозрение в слове предложить самые речения божественной Песни песней; а прежде всего выразумеем силу надписания. Ибо не напрасно, кажется мне, книга сия по надписанию присвояется Соломону, но чтобы в читающих возбуждалась мысль от сказанного в ней ожидать чего-то великого и Божественного. Поелику удивление каждого человека мудростью Соломона, по свидетельству о нем, было чрезвычайно, то посему в самом начале немедленно делается упоминание об имени, чтобы читающие надеялись от книги сей чего-то великого и достойного славы Соломоновой. Как в живописном искусстве, конечно, какое-нибудь вещество разными цветами выполняет подобие животного, но кто смотрит на изображение, искусственно написанное красками, тот не останавливается на рассматривании цветных составов, наложенных на картину, обращает же внимание только на то, что художник представил красками: так в настоящем Писании надлежит не на вещество красок в речениях обращать внимание, но видеть как бы образ Царя, отпечатлеваемый в чистых понятиях. Следующие, в ближайшем значении взятые речения: уста, лобзание, миро, вино, названия членов, ложа, отроковицы и подобные сим суть краски белого или желтого, или черного, или алого, или голубого, или иного какого цвета. А слагаемый из них образ есть блаженство, бесстрастие, единение с Божеством, отчуждение от злых дел, уподобление в подлинном смысле прекрасному и доброму. Вот понятия, свидетельствующие об оной Соломоновой премудрости, превосходящей пределы мудрости человеческой! Ибо что было бы необычайнее сего, как очищением от собственных своих страстей соделать, чтобы в речениях, по видимому страстных, самое естество узаконяло и преподавало нам бесстрастие? Ибо Соломон не говорит: должно стать вне страстных движений плоти, умертвив «уды, яже на земли» (Кол 3:5) и иметь уста, чистые от страстных речений; но так настраивает душу, что в показывающем по видимому противное, в виду имеет чистое, и страстными речениями изъясняет самую чистую мысль.

Слово началом своим да научит нас тому одному, что вводимые во святилище таин книги сей уже не люди, но тем самым, что стали учениками Христовыми, претворились по естеству в Божественное, как свидетельствует об учениках Своих Слово, что лучшими человека были те, которых сказанное им Господом отличение отделило от людей, когда говорит: «кого Мя глаголют человецы быти?… Вы же кого Мя глаголете быти» (Марк 8:27)? Ибо действительно, кто и от таких речений, которых ближайшее значение указывает на плотское сладострастие, не поползается на разумение нечистое, но сими речениями при понятиях чистых руководится к любомудрию о Божественном, тот доказывает о себе, что он уже не человек, и имеет естество, не из плоти и крови сложенное, но, по бесстрастию соделавшись равноангельным, показывает уже в себе жизнь, ожидаемую в воскресение святых. Как по воскресении тело, пременясь в нетленное, соединится с душею человеческою, страсти же, тревожащие нас ныне, не восстанут с оными телами; напротив того, для жизни нашей наступит мирное состояние, мудрование плоти не будет больше мятежничать против души, в междоусобной брани противостав закону ума страстными движениями, и, победив ее грехом, водить подобно какой-то пленнице; но естество соделается тогда чистым от всего подобного, и у обоих, разумею у плоти и духа, будет одно мудрствование; потому что всякое телесное расположение в естестве уничтожится. Так слово в сей книге повелевает слышащим, хотя живем во плоти, не обращаться к ней мыслями, но иметь в виду единую душу, и все, выражающие любовь речения, чистыми и неоскверненными восписывать превышающему всякий ум благу, которое одно в подлинном смысле сладостно, вожделенно и достолюбезно, и наслаждение которым служит всегдашним поводом к большему вожделению, причастием благ усиливая пожелание. Так Моисей любил Бога; так любил Илия; так Иоанн любил Жениха, говоря: «имеяй невесту, жених есть, а друг женихов радостию радуется за глас женихов» (Иоан 3:29). Так Петр на вопрос «любиши ли?» с дерзновением отвечает: «Ты веси, Господи, яко люблю Тя» (Иоан 21:15). Так и прочие Апостолы. Так Павел, прежде гонитель, возлюбив Христа, Которого не видел, писал, выражаясь: «обручих вас, деву чисту, представити Христови» (2Кор 3:2) Так теперь невеста – Церковь возлюбила Жениха, подобно деве, которая говорит в песни: «да лобжет мя от лобзаний уст Своих» (Песн 1:1) Так Моисей бывшею у него устами ко устам беседою с Богом, как свидетельствует Писание, приведен еще в большее вожделение таковых лобзаний, и после стольких Богоявлений, как будто не видевший еще Бога, просит увидеть Желаемого. Так все прочие, в ком глубоко укоренена была Божественная любовь, никогда не останавливались в вожделении, все даруемое им свыше к наслаждению желаемым обращая в пищу и в поддержание сильнейшего вожделения.

Так и ныне душа, вступившая в единение с Богом, не имеет сытости в наслаждении. Чем обильнее наполняется услаждающим, тем сильнее действуют в ней пожелания. Поелику «глаголы» Жениха «дух и живот суть» (Иоан 6:63); а всякий, прилепляющийся к духу делается духом, и вступающий в единение с жизнию, по Господнему слову, переходит «от смерти в живот» (Иоан 5:24), то по сему самому к источнику духовной жизни приблизить себя желает дева-душа. А источник сей – Жениховы уста, из которых источающиеся глаголы жизни вечной наполняют привлекающие их уста, как было с Пророком, устами привлекающим дух (Псал 118:131). Посему, так как уста, привлекающие питие из источника, надлежит приложить к воде, а источник есть Господь, изрекший: «аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет» (Иоан 7:37); то посему душе жаждущей желательно уста свои приблизить к устам, источающим жизнь, и невеста говорит: «да лобжет мя от лобзаний уст Своих». И Тому, Кто всем источает жизнь, и всем хочет спастися, не угодно кого-либо из спасаемых лишить сего лобзания, потому что лобзание это есть очистительное средство от всякой скверны. Посему-то, кажется мне, Господь с укоризною произносит прокаженному Симону такие слова: «лобзания Ми не дал еси» (Лук 7:44). Чистым стал бы он от недуга, привлекши чистоту устами. Но Симон справедливо не был возлюблен, оплотянев по болезни, по собственному вожделению оставаясь неистощимым в недуге. А душа, достигшая чистоты, так как не омрачает ее никакая плотская проказа, видит сокровище благ; имя же этому сокровищу – сердце. И Пророк молится, чтобы создано было в нем «сердце чисто» (Псал 50:12), из которого подается сосцам Божественное млеко, служащее питанием душе, привлекающей благодать «по мере веры» (Рим 12:6). Почему говорит она: «блага сосца Твоя паче вина» (Песн 1:1) – сосцами по местному положению означая сердце. Конечно же не погрешит, кто под сердцем будет разуметь сокровенную и неизреченную силу Божества; да и под сосцами справедливо может иной подразумевать благие за нас действования Божественной силы, какими Бог поддерживает жизнь каждого, снабжая приличною каждому из приемлющих пищею.

Но из любомудрия сей книги дознаем мимоходом и другое некоторое учение, а именно, что есть в нас двоякое некое чувство, одно телесное, другое Божественное, как где-то в притчах говорит Слово: найдешь Божественное чувство, – потому что есть некая соразмерность душевных движений и действий с чувствилищами тела, и сие дознаем из настоящих словес Духа. Вино и молоко различаются вкусом, но когда они духовны, тогда духовна, без сомнения, и восприемлющая их душевная сила. А лобзание совершается чувством осязания; потому что при лобзании уста между собою прикасаются. Но есть некое осязание души, которым осязается слово, и которое совершается каким-то не телесным, но духовным соприкосновением, как сказал изрекший: «руки наша осязаша, о Словеси животнем» (1 Иоан. 1, 1). А также и воня Божественного мира есть воня обоняемая не ноздрями, но какою-то духовною и невещественною силою, с привлечением духа, привлекающею и благоухание Христово. Ибо желание девы, выраженное в начале Песни, читается в связи так: «блага сосца Твоя паче вина, и воня мира Твоего паче всех аромат» (Песн 1:1). А сим, как предположили мы, выражается какая-либо мысль немаловажная и достойная пренебрежения. Ибо при этом сравнительном предпочтении млека из Божественных сосцев тому веселию, какое бывает у нас от вина, научаемся, может быть, сказанным, что вся человеческая мудрость, и все знание существующего, и всякая созерцательная сила, и всякое мысленное представление не могут устоять в сравнении с простейшею пищею Божественных уроков; потому что млеко истекает из сосцев, и есть пища младенцев; а вино по силе и горячительному свойству делается наслаждением совершеннолетних, однако же совершенное во внешней мудрости ниже младенческого учения в Божественном Слове. Посему-то Божественные сосцы лучше человеческого вина, и воня Божественного мира превосходнее всякого благоухания ароматов. А в этом, по моему мнению, открывается такой смысл.

Под ароматами разумеем добродетели, как-то: мудрость, целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие и подобное сему, украшаясь которыми, каждый из нас по мере сил и по своему произволению, один так, другой иначе, приходим в благоухание, и кто из целомудрия, или мудрости, кто из справедливости, или мужества, или другого чего, признаваемого за добродетель, а иной и из всех таковых ароматов имеет в себе срастворенное благоухание. Однако же все это не может идти в сравнение с тою всесовершенною добродетелию, которая наполняет собою небеса, как свидетельствует пророк Аввакум, сказав: «покры небеса добродетель Его» (Песн 1:2), – ибо сими словами, кажется мне, означается подобное следующему: естество неопределимое не может в точности объято быть словом, имеющим значение имени; напротив того, вся сила понятий, вся выразительность речений и именований, хотя бы, по-видимому, заключали они в себе что великое и боголепное, не касаются естества в Сущем, но разум наш, как бы по следам только и озарениям каким, гадает о Слове, с помощию постигнутого, по какому-то сходству представляя себе и непостижимое. Какое ни примыслим имя, сообщающее нам понятие о мире Твоего Божества, – говорит невеста, – тем, что выражает сказуемое, означим не самое миро, но богословскими сими именованиями покажем только малый некий остаток испарений Божественного благоухания: как по сосудам, из которых вылито миро, не познается самое миро, вылитое из сосудов, каково оно в естестве своем; хотя и по малоощутительному некоему качеству испарений, оставшемуся в сосуде, делаем некоторую догадку о вылитом мире. Сие-то именно дознаем мы из сказанного: самое миро Божества, каково оно в сущности, выше всякого имени и понятия; усматриваемые же во вселенной чудеса доставляют содержание богословским именованиям, по которым Божество именуем премудрым, всемогущим, благим, святым, блаженным, вечным, также Судиею, Спасителем и подобным сему, что все показывает некоторое, впрочем, не главное, качество Божественного мира, какое вся тварь, на подобие какого-либо мироварного сосуда, отпечатлела в себе усматриваемыми в ней чудесами.

«Сего ради», – говорит невеста, – «отроковицы возлюбиша Тя, привлекоша Тя» (Песн 1:2). Так выразило (Слово) причину похвального вожделения и исполненного любви расположения. Ибо кто не возлюбит такой красоты, если только имеет око, способное взирать на лепоту? Хотя и не много постигается красота; однако же чрез уподобление видимому гадательно представляется до бесконечности разнообразною! Но как вещественная любовь не касается еще младенчествующих, потому что детство не дает в себе места страсти, а также и удрученных крайнею старостию не видим в подобном состоянии: так и в рассуждении Божественной красоты, кто еще младенец, обуревается и носится всяким ветром учения, и кто одряхлел, состарелся и приблизился к истлению, все те оказываются неподвижными к сему вожделению. Ибо таковых не касается невидимая красота, но такую только душу, которая вышла из младенческого состояния, цветет духовным возрастом, не прияла на себя «скверны или порока, или нечто от таковых» (Ефес 5:27), не лишена чувствительности по младенчеству и не ослабела в силах по дряхлости, слово именует «отроковицею». Она покоряется великой и первой заповеди закона, от всего сердца и всею силою возлюбив оную красоту, которой очертания, образца и истолкования не находит человеческий разум. Посему таковые отроковицы, обогащенные добродетелями, по зрелости возраста бывшия уже внутри Божественного чертога Божественных таин, любят красоту Жениха и любовию обращают Его к себе; ибо Жених таков, что любовию вознаграждает любящих, так говоря от лица Премудрости: «Аз любящия Мя люблю» (Прит 8:17), и: «разделю любящим Мя имение» (имение же сие – Сам Он), «и сокровища их исполню благих» (Прит 8:21) Посему души сии привлекают к себе любовь нетленного Жениха, ходя, как написано, «в след Господа Бога» ((Ос 11:10).

Причиною же их любви служит благоухание мира, к которому всегда поспешают оне, «в предняя простираяся, задняя же забывая» (Флп 3:13). Ибо говорят: «в след Тебе в воню мира Твоего течем» (Песн 1:3). Но, как недостигшие еще совершенства добродетели и юные по возрасту, дают только обещание поспешить к цели, какую указует им воня мира. Ибо говорят: «в воню мира Твоего течем». Душа же более совершенная, дальше простершаяся «в предняя», достигает уже цели, для которой совершается течение, и удостаивается сокровищ в ложницах. Она говорит: «введе мя Царь в ложницу Свою». Ибо возжелавшая краями уст своих коснуться блага, и в такой мере коснувшаяся красоты, какую показывает сила изъявленного желания (изъявляла же она желание как бы лобзания некоего сподобиться чрез озарение Слова), по достижении сего, и проникнув помыслом во внутреннее святалище таин, взывает, что не в преддверии только благ течение ее, но что, имея начаток Духа, по благодати Которого, как бы в следствие какого лобзания, сподобилась испытывать «глубины Божия» (1 Кор 2:10), и подобно великому Павлу, быв во святилище рая, говорит, что видит незримое и слышит «неизреченны глаголы» (2 Кор 12:4)

Последующее же за сим изречение раскрывает в слове церковное домостроительство. Ибо первые, наученные благодатию, «самовидцы и слуги бывшии Словесе» (Лук 1:2), не ограничили блага самими собою, но и бывшим после них по преданию сообщили ту же благодать. Посему о невесте, которая из уст Слова была первая исполнена благ и сподобилась сокровенных таин, говорят отроковицы: «возрадуемся и возвеселимся о тебе» (Песн 1:3) Ибо твое радование – и наша общая радость. Как ты паче вина любишь сосцы Слова, так и мы любим тебя. Твоим будем уподобляться сосцам, из которых напоеваешь млеком младенцев о Христе. Паче человека возлюбим вино, и если кто понятие сие приведет в большую ясность, то сказуемое будет таково. Возлюбил сосцы Слова «на перси» Господа припадший Иоанн (Иоан 13:25); он, подобно какой-то губке, приложивший сердце свое к Источнику жизни, по неизреченному некоему сообщению исполнившийся таин хранящихся в сердце Христовом, и нам предлагает исполненный словом сосец, и нас делает полными того, что вложено в него самого из Источника благ, велегласно проповедуя присносущее Слово. Посему справедливо скажем Ему: «возлюбим сосца Твоя паче вина» (Песн 1:3), – если только дошли мы до того, что мы уже отроковицы и не младенчествуем умом в сопряженной с юностию суетности, не сквернимся также грехом в дряхлости, оканчивающейся истлением.

А посему возлюбим поток Твоих учений, потому что «правость возлюби Тя» (Песн 1:3). Ибо тот это ученик, которого любил Иисус, а Иисус есть «правость». Слово же сие лучше и боголепнее, нежели пророк Давид именует Господа. Ибо Давид говорит: «прав Господь Бог» (Псал 91:16), – а здесь именуется правостию Тот, Кем все стропотное приводится в правое. Но да «будут» и в нас «вся стропотная в право, и острая в пути гладки» (Ис 40:4) по благодати Господа нашего Иисуса Христа! Ему слава во веки веков! Аминь.

От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя.

См. Толкование на (Песн 1:1)

Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, - будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!

См. Толкование на (Песн 1:1)

Ст. 4-7 «Черна есмь и добра, дщери иерусалимския, якоже селения Кидарска, якоже завесы Соломони». «Не зрите мене, яко аз есмь очернена, яко опали мя солнце: сынове матере моея сваряхуся о мне, положиша мя стража в виноградех: винограда моего не сохраних». «Возвести ми, Егоже возлюби душа моя, где пасеши, где почиваеши в полудне? да не когда буду яко облагающаяся над стады другов Твоих». «Аще не увеси самую тебе, добрая в женах, изыди ты в пятах паств, и паси козлища твоя у кущей пастырских».

В священной скинии свидения видимое совне не равноценно было сокровенной внутри красоте. Ибо опоны состояли из льняных тканей, и внешним украшением скинии служили завесы из козьих волосов, и покровы из красных кож; смотрящим же совне ничто в этом не представлялось великим и драгоценным. Но внутри вся скиния свидения сияла золотом, серебром и дорогими камнями. Столпы, их стояла и верхи, кадильница, алтарь, кивот, светильник, очистилище, умывальницы, завесы во входах, красота которых срастворялась всякого вида доброцветными красками, золотая нить, искусственною какою то работою нарядно сотканная вместе с синевою, багряницею, виссоном и червленицею, из всего этого составив нечто единое, делала, что ткань поражала взоры, блистая как бы лучами радуги. А что имея в виду, начинаю сим речь, без сомнения, сделается для нас явным из того, что будет сказано.

Снова предлагается нам Песнь песней, как полное изложение боговедения и любомудрия. Она есть истинная скиния свидения, в которой покровами, завесами и опонами служат некие слова и речения, выражающие любовь, показывающие отношение к любимому, также изображение красоты, упоминание телесных членов, и видимого на лице, и сокрытого под облачением одежды. А что внутри, то в подлинном смысле есть некий пресветлый светильник и кивот, исполненный таин, и благоухающая кадильница, и очищение греха, оное всезлатое кадило благочестия, эта красота завес – благообразное исткание из доброцветности добродетелей, эти незыблемые столпы помыслов, неподвижные стояла догматов, и красота верхов, которыми истолковывается благодать во владычественном души, и омывальницы душ; и все, что относится к небесному и бесплотному житию, что закон предписывает, выражаясь загадочно, можно находить в сокрытых под буквою понятиях, если только, в купели Слова омыв всю скверну гнусной мысли, попечением о жизни соделаем себя способными к вступлению во святая святых, а не останемся не узревшими чудес внутри скинии, подвергшись смерти за то, что, вопреки предписанию закона, касались мертвого понятия или какого-либо нечистого помышления. Ибо закон духовный не дозволяет таковым входа, если кто, коснувшийся какой-либо мертвой и мерзкой мысли, не омоет, по Моисееву закону, ризу совести своей.

Но последовательная связь рассмотренного доселе приводит слово к обозрению того, что сказано невестою отроковицам, именно же следующего: «черна есмь и добра, дщери иерусалимския, якоже селения Кидарска, якоже завесы Соломони» (Песн 1:4). Прекрасно наставница сия с того именно, с чего было должно, начинает обучаемым душам делать объяснение благ. Ибо души сии в высказанном ими изъявляют готовность всякому человеческому слову, которое в переносном смысле именуют вином, предпочесть благодать, источающуюся из ее разумных сосцев, так выражая сие словом: «возлюбим сосца твоя паче вина»: потому что «правость возлюби тя» (Песн 1:3) Невеста, чтобы лучше дознали мы безмерное человеколюбие Жениха, Который из любви придал возлюбленной красоту, сообщает обучаемым о чуде, над нею самой совершившемся. Ибо говорит: не тому дивитесь, что возлюбила меня «правость», но тому, что черна я была от греха и делами освоилась с мраком, но Жених из любви соделал меня прекрасною, собственную Свою красоту дав мне в замен моей срамоты. Ибо на Себя восприяв скверну моих грехов, мне передал Свою чистоту и Своей красоты учинил меня причастною Тот, Кто сперва из ненавистной соделал меня достолюбезною и потом возлюбил. После сего убеждает отроковиц, чтобы и они соделались прекрасными, указывая им на свою красоту, подобно великому Павлу, который говорит: «будите якоже аз, зане и аз, якоже вы» (Гал 4:12), и: «подражатели мне бывайте, якоже и аз Христу» (1 Кор 11:1). Посему не попускает учащимся у ней душам, смотря на свою прошедшую жизнь, отчаиваться в возможности стать прекрасными, напротив того, советует, взирая на нее, из ее примера дознать, что настоящее, если оно неукоризненно, делается покровом прошедшего. Ибо говорит: хотя теперь блистает моя красота, сообщенная мне потому, что возлюбила меня «правость;» однако же знаю о себе, что первоначально была я не красива, но черна. Таким же темным и мрачным вид мой делала предшествовавшая жизнь. Впрочем, быв столько гнусною, теперь я прекрасна; потому что подобие срамоты претворено в образ красоты. Посему и вы, дщери иерусалимские, взирайте на вашу матерь – горний Иерусалим. Если бы вы были и селениями Кидарскими, потому что обитал бы в вас князь власти темной (слово Кидар толкуется: помрачение); то сделаетесь завесами Соломоновыми, то есть, будете храмом Царя, вселившегося в вас, Царя Соломона (Соломон же значить: мирный, соименный миру, и завесами Соломоновыми, то есть одною частию невеста наименовала весь объем царской скинии). Подобно сему теми же представлениями с большею еще внимательностию, кажется мне, услаждается Павел, в послании к Римлянам, говоря: в этом «составляет» Божию «любовь к нам, яко еще грешником» и очерненным «сущим нам» (Рим 5:8), соделал нас световидными и достойными любви, потому что осиял благодатию. Как во время овладевшей всем ночи очерняется мраком даже и то, что по природе светло, а когда наступит свет, в вещах потемненных мраком не остается подобия тьмы: так, по преведении души от заблуждения к истине, и темный образ жизни прелагается также в светлую благодать. Что Христова невеста говорит отроковицам, тоже и Тимофею открывает Павел, из очерненного соделавшийся в последствии светлым, а именно, что сподобился стать прекрасным и он, который прежде был «хульником, гонителем, досадителем» (1 Тим. 1, 13) и очерненным, «яко Христос прииде в мир» (1 Тим. 1, 15) очерненных соделать светлыми, призывая не праведников к Себе, но грешников в покаяние, их в бане пакибытия соделал светлыми, подобно светилам, мрачный их вид омыв водою. Сие-то самое и Давидово око усматривает в горнем граде и в чудо вменяеть видимое, как во граде Божием, о котором «преславная глаголашася», поселяется «Вавилон», упоминается блудница «Раав, иноплеменницы, и Тир, и людие ефиопстии» пребывают «тамо» (Псал. 86, 3-4), чтобы не упрекал уже сего города какой-либо человек за то, что нет в нем жителей, говоря: ужели речет еще кто Сиону: «человек родися в нем» (Псал 86:5)? Ибо гражданами там делаются иноплеменники, Иерусалимлянами – Вавилоняне, девою – блудница; белыми – Ефиопляне, и верхний город – Тиром. Так здесь невеста, представляя благодать Жениха, ободряет дщерей иерусалимских, что, хотя возьмет Он и очерненную какую душу, но общением с Собою соделает ее прекрасною, и что, хотя кто и селение Кидарское, но соделается светлою обителию истинного Соломона, то есть вселившегося в ней Царя мира. Потому и говорит: «черна есмь и добра, дщери иерусалимския» (Песн 1:4), чтобы, взирая на меня, и вам соделаться завесами Соломоновыми, хотя бы вы были селениями Кидарскими. Потом невеста присовокупляет к сказанному и следующее за тем; а сим разумение обучаемых необходимо утверждается в той мысли, чтобы не Создателю приписывать причину потемненного их вида, но начало такого вида полагать в произволении каждой души. «Не зрите мене», – говорит невеста, – «яко аз есмь очернена» (Песн 1:5). Не такою сотворена я первоначально. Ибо сотворенной светоносными Божиими руками не естественно было бы иметь на себе какой либо темный и черный вид. Не была, но сделалась я такою, утверждает она. Ибо не от природы я очернена, но привзошла ко мне такая срамота, когда солнце превратило образ мой из светлого в черный; «яко опали мя солнце», – говорит она. Чему же научаемся из этого? Господь в притчах говорит народу, что сеющий слово не на добром только сердце сеет, но, если у кого оно и каменисто или заросло тернием, или лежит при пути и попирается ногами, по человеколюбию и в них ввергает семена слова, и объясняя в Своей проповеди свойства каждого сердца, продолжает: с душею каменистою происходит то, что посеянное не пускает корня в глубину, но, хотя вскоре на легком стебле обещает дать колос, однако же, когда солнце сильнее согреет то, что под ним, поелику под корнем нет влаги, стебль засыхает. В истолковании же притчи солнце именует Господь искушением. Посему у наставницы сей научаемся следующему догмату: хотя естество человеческое, будучи изображением истинного света, сотворено сияющим, по подобию первообразной красоты, и ему несвойственны потемненные черты; однако же искушение, обманом подвергнув его палящему зною, погубило первый нежный еще и неукоренившийся росток, и прежде нежели приобретен некоторый навык к добру, и возделанием помыслов дан корням простор в глубине, тотчас засушив преслушанием, зеленеющий и доброцветный вид зноем обратило в черный.

Если же солнцем именуется сопротивное приражение искушения, то никто из слушающих да не дивится сему, научаемый тому же во многих местах богодухновенного Писания. Ибо, во второй песни степеней, имеющему помощь от «Сотворшаго небо и землю» дается такое благословение, что «не ожжет» его «солнце во дни» (Псал 120:2). И Пророк Исаия, предрекая состояние Церкви, описывает как бы некое торжество ее благоустройства, и словом как бы играя в повествовании, ибо говорит: о дщерях, вземлемых «на рамена», и о сынах, возимых «на колесницах» и отражающих жар «сеньми» (Ис 66:12) 20), которыми загадочно изображает добродетельную жизнь, указуя младенческим ее возрастом на незрелость и незлобие, а «сеньми» на облегчение от зноя, доставляемое душам воздержанием и чистотою. Из чего дознаем, что душе, которая уневещивается Богу, надлежит быть подъятою на рамена, не попираемою стопами плоти, но восседающею на величавости тела. Слыша же о колеснице, познаем просвещающую благодать крещения, по которой делаемся сынами, уже не на земле утверждающими стопы, но возносимыми от нее к небесной жизни. А отеняемою и орошаемою делается для нас жизнь по охлаждении зноя «сеньми» добродетели. Посему вредоносно солнце сие, когда палящие его лучи не осеняются облаком Духа, какое в покров им распростирает над ними Господь. Ибо сие самое солнце приражением искушений опаляет блистательную наружность тела и вид очерняет до безобразия. Потом невеста пересказывает, откуда возымело начало претворение нашего благообразия в черноту. «Сынове матере моея», – говорит она, – «сваряхуся о мне, положиша мя стража в виноградех: винограда моего не сохраних» (Песн. 1, 5). Прежде обратим внимание не на то, чтобы с крайнею точностию разбирать словосочинение, но на то, чтобы видеть связь мыслей. Если же что в точности и не связно, пусть припишется сие недостатку выразительности у перелагавших с еврейского языка на еллинскую речь. Ибо кто прилагал старание изучать еврейский образ речи, тот не найдет ничего такого, что могло бы показаться не имеющим связности. Но склад нашего языка, несходный с складом доброречия еврейского, у следующих поверхностно буквальному значению производит некоторую слитность речи. Посему смысл сказанных пред сим речений следующий. Сколько понимаем, человек первоначально не имел недостатка ни в одном из Божественных благ; делом его было только хранить, а не приобретать сии блага. Но злоумышление врагов соделало его лишившимся того, что имел, не сохранившим того доброго жребия, какой дан ему Богом в самом естестве. Вот смысл предложенных речений. Мысль же сия загадочными словами передана таким образом «Сынове матере моея», – говорит невеста, – «сваряхуся о мне, положиша мя стража в виноградех: винограда моего не сохраних» В немногих словах Писание догматически научает многому. И во первых тому, что подобным сему образом утверждал и Павел, а именно, что все от Бога, и «един Бог Отец из Негоже вся» ((1 Кор 8:6), и нет ни одного существа, которое не чрез Него и не от Него имеет бытие; ибо сказано: «вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть» (Иоан. 1, 3). Но поелику «вся, елика сотвори Бог, добра зело» (Быт 1:31); потому что «вся премудростию сотворил» Он (Псал 103:24) то разумному естеству дан дар свободы и присовокуплена сила, изобретающая вожделенное, чтобы имела место произвольность, добро не было чем-то вынужденным и невольным, но вменялось в преспеяние произволению. А как свободное сие движение самовластно ведет нас к тому, что нам угодно; то в естестве существ нашелся некто во зло употребивший свободу, и, по выражению Апостола, соделавшийся «обретателем злых» (Рим 1:30). Он-то, поелику и сам сотворен Богом, нам брат, а поелику самовольно отказался от причастия добра, открыв вход злу и став отцем лжи, то поставил себя в ряду наших врагов во всем, в чем только цель данного нам произвола имеет в виду лучшее. Посему от него и для прочих возник повод к утрате благ, что и последовало с естеством человеческим. И бывшая некогда черною, а теперь соделавшаяся доброю, причину потемненного вида основательно приписывает таковым сынам матери, научая нас сказанным, что хотя для всех существ одна причина существования и как бы одна матерь и потому все, представляемое существующим, состоит между собою в братстве, но разность произволения разделила естество на дружественное и враждебное. Ибо отступившие от сношения с добрым и отступлением от лучшего осуществившие зло (потому что нет иного осуществления злу, кроме отделения от лучшего) прилагают все старание и всячески промышляют, как и других присоединить к общению в зле. И потому невеста говорит: «сынове матере моея» (множественным числом показывает многовидность порока) воздвигли во мне брань, – не набегом отвне нападая, но самую душу соделав полем происходящей в ней брани, потому что в каждом идет брань, как толкует Божественный Апостол, говоря: «вижду ин закон во удех моих, противувоюющ закону ума моего и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих» (Рим. 7, 23). Посему, когда сия междуусобная брань воздвигнута была во мне братьями моими, врагами же моего спасения, сделалась я очерненною, а будучи побеждена врагами, не сохранила и винограда моего, под которым разуметь надобно виноград в раю. Ибо и там человек поставлен был «хранити» рай (Быт 2:15); нерадение же о хранении извергает человека из рая, отступившего от востока делает обитателем западов. Посему восток является западом. Ибо сказано: «пойте» Господу «возшедшему на запады» (Ис 66:5), чтобы, когда во тьме воссияет свет, и тьма претворилась в луч света, и очерненная соделалась снова доброю.

Видимую же несовместимость буквального чтения с найденным смыслом можно устранить следующим образом: невеста говорит: «положиша мя стража в виноградех» (Песн 1:5). А это одинаково с сказанным: «положиша Иерусалим, яко овощное хранилище» (Псал 78:2). Ибо не они поставили ее стражем Божественного винограда, как понял бы иной по ближайшему смыслу речи. Напротив того, стражем поставил ее Бог, они же «сваряхуся» только о ней, и «положиша» ее, «яко кущу в винограде, и яко овощное хранилище в вертограде» (Ис 1:8). Ибо, за преслушание лишившись хранимых ею плодов, представляла она из себя бесполезное зрелище, когда не стало в ней охраняемого. И поелику Бог поставил человека «делати и хранити рай», то невеста говорит следующее: Бог положил душу мою в жизнь (жизнию была та сладость рая, в которую «делати и хранити» ее поставил Бог человека); а враги вместо «рая сладости» на попечение душе моей отдали свой виноград, которого «грозд» производит «горесть, и грозд – желчь». Таковым виноградом был Содом, таковою розгою был Гоморр, осужденный вместе с Содомом, откуда лукавыя точила содомлян изливали неисцельную «ярость змиев» (Втор 32:32). Но многих из людей и доныне можно видеть попечителями и стражами таковых виноградов: они старательно соблюдают в себе страсти, как бы боясь утратить зло. Посмотри на этих лукавых стражей идолослужения, совершаемого нечестием и любостяжательностию, как неусыпны они в хранении зол, почитая ущербом для себя лишиться беззакония. И в рассуждении иного в глубоко приявших в себя сластолюбие или гордыню, или кичливость, или иное что подобное, можно также видеть, как со всяким хранением объемлют они это, вменяя себе в прибыль, чтобы душа никогда не была чистою от страстей. Посему оплакивает это невеста, говоря: потому стала я черна, когда, охраняя плевелы врага и дурные их отпрыски, и ухаживая за ними, «винограда моего не сохраних» (Песн 1:5).

О, сколько страдания в слушающих с чувствительным сердцем возбуждают слова, сии: «винограда моего не сохраних!» Явный это плачь, к возбуждению сострадания извлекающий воздыхания у Пророков. «Како бысть блудница град верный, Сион полн суда» (Ис 1:21)? Почему оставлена «дщерь Сионя, яко куща в винограде» (Ис 1:8)? «Како седе един град, умноженный людьми? владяй странами, бысть под данию» (Плач 1:1)? «Како потемне злато, изменися сребро доброе» (Плач 4:1)? Как стала черною сиявшая в начале истинным светом? Все это сбылось со мною, – говорит невеста, – потому что «винограда моего не сохраних». Виноград этот – бессмертие; виноград этот – бесстрастие, уподобление Богу, отчуждение от всякого зла. Плод сего винограда – чистота. Светел и зрел этот грозд, отличающийся особенным видом и непорочностию услаждающий чувствилища души. Завитки сего винограда – связь и сроднение с вечною жизнию; возрастающие ветви – возвышенности добродетелей, восходящие на высоту Ангелов; а зеленеющие листья, тихим веянием приятно колеблемые на ветвях, – разнообразное убранство Божественными добродетелями, цветущими духом. Приобретя все это, – говорит невеста, – и величаясь наслаждением сих благ, как не сохранившая винограда, очернена я слезами, как лишившаяся чистоты, облеклась в мрачный вид, потому что такова была видом кожаная риза. Да и теперь, поелику возлюбила меня «правость», снова став прекрасною и световидною, не доверяю своему благополучию, боюсь опять утратить красоту, не успев в хранении ее, по незнанию надежного к тому способа.

Посему, оставляя речь, обращенную к отроковицам, невеста снова с изъявлением желаний призывает Жениха, в имя Возлюбленному обращая свое сердечное к Нему влечение. Ибо что говорит? «Возвести ми, Егоже возлюби душа моя, где пасеши, где почиваеши в полудне? да не когда буду яко облагающаяся над стады другов Твоих» ((Песн 1:6). Где пасешь Ты, прекрасный Пастырь, вземлющий на рамена целое стадо? Ибо все естество человеческое есть единая овца, которую восприял Ты на рамена. Покажи мне «место злачное», сделай известною «воду покойную» (Псал 22:2), приведи меня на питательную пажить, назови меня по имени, да услышу Твой голос, извещающий, что я – Твоя овца, и гласом Твоим дай мне жизнь вечную. «Возвести ми» Ты, «Егоже возлюби душа моя». Ибо так именую Тебя, потому что имя Твое выше всякого имени, и для всякого разумного естества неизреченно и невместимо. Посему именем извещающим о Твоей благости служит влечение к Тебе души моей. Ибо как не возлюбить мне Тебя, так возлюбившего меня, и притом очерненную, что полагаешь душу Свою за овец, которых пасешь? Невозможно и придумать любви, которая была бы больше Твоей, на душу Твою обменившей мое спасение. Посему извести меня, – продолжает невеста,— «где пасеши», чтобы мне, найдя спасительную пажить, насытиться небесною пищею, не вкушающий которой не может войти в жизнь: и чтобы, притекши к Тебе – источнику, извлечь мне Божественное питие, которое источаешь Ты жаждушим, изливая воду из ребра после того, как железом отверста эта водотечь, вкусивший которой сам делается источником воды, текущей в жизнь вечную. Ибо если упасешь меня там, то, без сомнения, упокоишь «в полудне», когда, вместе с Тобою почив в мире, упокоюсь в неотененном свете; не отенен же повсюду полдень, потому что солнце сияет над самою вершиною, где упокоеваешь пасомых Тобою, когда чад Своих приемлешь с Собою на ложе. Но полуденного упокоения никто не сподобляется, не соделавшись сыном света и дня. Кто равно стал далек и от вечерней и от утренней тьмы, то есть от того, с чего начинается, и чем оканчивается зло, тот «в полудне» упокоевается Солнцем правды. Посему, – говорит невеста, – научи меня, как надлежит почить, и какой путь к полуденному упокоению, чтобы меня, по ошибке избравшую себе недоброе руководство, незнание истины не свело вместе с стадами, чуждыми для Твоих пажитей.

Сие говорила невеста в мучительной заботе о дарованной свыше красоте, и в сильном желании дознать, как можно благообразию ее сохраниться навсегда. Но еще не удостоивается она Женихова гласа, «Богу лучшее», что о ней «предзревшу» (Евр 11:40), чтобы замедление наслаждения воспламенило любовь ее большим вожделением, и от сего вместе с любовию возрасло веселие. Напротив того друзья Жениховы беседуют с нею, в предлагаемом совете объясняя способ, как обезопасить настоящие блага. Да и их речь прикровенна по своей неясности. Она читается так: «аще не увеси самую тебе, добрая в женах, изыди ты в пятах паств» твоих, «и паси козлища у кущей пастырских» (Песн 1:7). Хотя смысл речений сих явствен по связи с тем, что уже исследовано; однако же в словосочинении, по-видимому, есть некоторая неясность. Посему какой же смысл речи? Самое надежное для нас охранение – познать себя, и тому, кто видит не себя, но что-либо иное около себя, не думать, будто бы видит себя, чему подвергаются не углубляющиеся в себя самих, которые, усматривая у себя телесную силу, или красоту, или славу, или могущество, или какое обилие богатства, или кичливость, или вес, или рост тела, или благообразие лица, или иное что подобное, думают, что это они сами. Поэтому бывают они ненадежными охранителями себя самих, по привязанности к чуждому не храня и пренебрегая свое собственное. Ибо как человеку охранять то, чего он не знает? Посему самая надежная стража благ, какие у нас, – не не знать себя самих и каждому знать о себе, что он такое, с точностию отличать себя от того, что около него, чтобы, когда не приметит того, вместо себя не охранять чужого. Ибо кто имеет в виду жизнь в этом мире, и здешние драгоценности признает достойными охранения, тот не умеет своего собственного отличить от чужого; потому что все преходящее – не наше. Да и как владеть человеку тем, что проходит мимо и утекает? Итак, поелику постоянство и неизменность свойственны естеству духовному и невещественному, а вещество преходит, непрестанно изменяясь каким-то течением и движением, то удаляющийся от постоянного по необходимости непременно носится вместе с неимеющим постоянства. И кто гонится за преходящим, оставляет же постоянное, тот погрешает в том и другом, потому что одно упускает, а другого не может удержать. Поэтому совет друзей Жениховых выражает сказанное: «аще не увеси ты самую тебе, добрая в женах, изыди ты в пятах паств, и паси козлища у кущей пастырских». Что же это значить? – Кто не познал себя, тот исключается из стада овец, делается же принадлежащим к стаду козлов, которым отведено место по левую руку. Ибо так добрый Пастырь овец поставил по правую руку, а козлищ отлучил от лучшего жребия, поставив по левую руку.

Итак, из совета друзей Жениховых научаемся следующему: должно смотреть на самое естество вещей, и не заключать об истине по обманчивым следам. Слово же об этом надлежит изложить яснее. Многие из людей не рассуждают сами, каково естество вещей, но, смотря на обычай живших прежде, погрешают в здравом суждении о действительном, не какое-либо разумное рассуждение, но неразумный обычай полагая в основание к оценке прекрасного; отчего усиливаются достигнуть начальства и властительства, ставят в великое иметь в свете знатность и вещественный вес, между тем как неизвестно, чем каждое из сих преимуществ кончится после настоящей жизни; потому что не безопасным поручителем за будущее служит обычай, концем которого оказывается часто присоединение к стаду козлов, а не овец. Конечно же, разумеешь это выражение, взятое из евангельского образа речи. Но кто имеет в виду, чем собственно отличается естество человеческое (а это есть разум), тот пренебрежет неразумный обычай; и что не приносит пользы душе, того не изберет, признав прекрасным. Поэтому не надобно обращать внимание на следы пасомых, какие в этой оземленелой жизни отпечатлеваются пятами совершивших путь ее; ибо суд наш о том, что предпочтительнее, если основывается на видимом, сомнителен, пока не будем вне этой жизни и там не узнаем, кому мы следовали. Посему, кто не по самой действительности отличает хорошее от худого, но идет по следам шедших прежде, и предшествовавший обычай жизни берет себе в учителя собственной жизни, тот во время праведного суда, часто сам не зная как, делается из овцы козлищем. Посему и он может от друзей Жениховых услышать следующие слова: если ты, душа, из очерненной соделавшаяся доброю, прилагаешь попечение о том, чтобы дар благообразия оставался при тебе вечно, то не блуждай по следам проходивших жизнь прежде тебя. Ибо неизвестно: не козлищ ли стезя тобою видима, и ты, последуя за ними, потому что не видны тебе протоптавшие следами своими этот путь, когда жизнь будет тобою пройдена и заключат тебя в затвор смерти, не увеличишь ли собою стада козлищ, по следам которых, сама того не зная, проходила ты жизнь. Ибо «аще не увеси ты самую тебе, добрая в женах, изыди ты в пятах паств, и паси козлища у кущей пастырских».

Яснее можно выразуметь сие по другому какому-то списку, в котором словосочинение не имеет, по-видимому, недостатка в связи. Ибо сказано: «если себя самой не ведаешь ты, добрая в женах; то сошла ты со следов стад, и пасешь козлов против кущей пастырских». Так что смысл, открывающийся в сих речениях, в точности согласен с тем взглядом, какой пред сим представлен касательно сего изречения. Итак, Писание говорит: чтобы тебе, душа, не потерпеть сего, будь внимательна к себе. Ибо это надежное хранилище благ. Знай, сколько пред прочею тварию почтена ты Сотворшим; не небо соделано образом Божиим, а также не луна, не солнце, не красота звезд, ниже иное что видимое в твари: ты одна стала отображением естества, всякий ум превышающего подобием нетленной красоты, отпечатком истинного Божества, вместилищем блаженной жизни, отражением истинного света, на который взирая, сама будешь тем же, что и Он, уподобляясь Сияющему в тебе лучом, отражающимся от твоей чистоты. Нет существа так великого, чтобы могло с тобою померяться величиною; целое небо объемлется Божиею дланию, а земля и море заключаются в горсти руки Божией. Однако же Тот, Кто столько всесилен и всеобъемлющ, Кто всю тварь сжимает в длани, Сам делается всецело вмещаемым в тебе: и обитает в тебе, и не утесняется, ходя в твоем естестве, Сказавший: «вселюся в них, и похожду» (2 Кор 6:12) 16). Если на это обратишь внимание, то ни на чем земном не остановишь ока. Что об этом говорит? Даже и небо, по мнению твоему, не будет для тебя чудно. Ибо как тебе, человек, дивиться небесам, когда видишь, что сам ты долговечнее небес? И небеса преходят, а ты во веки пребываешь с Присносущим. Не подивишься широте земли и в беспредельность простирающемуся морю, будучи, подобно вознице, правящему парою коней поставлен начальствовать над сими стихиями, имея их благопокорными и подвластными своему изволению, потому что земля прислуживает тебе жизненными потребностями, и море, как взнузданный какой конь, подставляет тебе хребет и человека охотно приемлет на себя всадником. Посему, если сама себя познаешь ты, «добрая в женах», то презришь весь мир и, всегда имея пред очами невещественное благо, не обратишь внимания на блуждающие по этой жизни следы. Итак, будь всегда внимательна к себе самой и не станешь блуждать около стада козлов, во время Суда вместо овцы не окажешься козлом, не будешь отлучена от стояния одесную, но услышишь сладостный глас, который руноносным и кротким овцам изречет: «приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие, от сложения мира» (Матф 25:34). Да сподобимся его и мы о Христе Иисусе Господе нашем! Ему подобает слава во веки веков! Аминь.

Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, - моего собственного виноградника я не стерегла.

См. Толкование на (Песн 1:4)

Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?

См. Толкование на (Песн 1:4)

Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских.

См. Толкование на (Песн 1:4)

Ст. 8-13 «Конем в колесницех Фараоновых уподобих тя, ближняя Моя». «Что украшены ланиты твоя, яко горлицы, выя твоя, яко монисты?» «Подобия злата сотворим ти с пестротами сребра». «Дондеже Царь на восклоненiи Своем, нард мой даде воню свою». «Вязание стакти брат мой мне, посреде сосцу моею водворится»: «грезн Кипров брат мой мне, в виноградех Енгаддовых».

Рассмотренное нами прежде настоящего чтения, в предисловии к Песни песней, имеет сходство с появляющимся после ночи около утра рассветом; ибо не полный этот свет, но предначатие света. А подобно сему и сказанное, хотя предуказует нам восхождение истинного света, но не содержит в себе самого ясно показавшегося солнечного круга. Ибо там говорят невеста, друзья и отроковицы; а теперь, подобно солнечному кругу, воссиявает голос Самого Жениха, сиянием лучей затмевая всю светлость видимых прежде звезд и рассветавшего утра. И все прежнее имеет силу некиих очистительных жертв и окроплений, которыми приведенная в чистоту душа приуготовляется к принятию Божественного; а настоящее слово есть причащение самого Божества, потому что Бог Слово собственным Своим гласом преподает слушающему причастие неумаляющейся силы. И как при Синае двухдневными очищениями приуготовленный Израиль на третий день утром сподобляется Богоявления, не занятый уже измовением одежд, но явно приемлющий Самого Бога, ради чего предварительными очищениями омывал душевную скверну, так и теперь, в предыдущих словах в предшествовавшие два дня сделанное обозрение предисловия к Песни в такой мере доставило пользу, в какой заключающийся в сказанном смысл омыло и очистило от плотской скверны. В сей же день, который есть третий после первого и второго очищения, явится Сам Бог Слово, не мраком и бурею, не трубным звуком и огнем, страшно поядающим окружность горы от подошвы до вершины, объявляя и обнаруживая Свое присутствие, но приятным и удободоступным, из страшного оного вида преобразившись к веселию невесты. Поелику невесте было нужно узнать места упокоения, где пребывает добрый пастырь, чтобы по незнанию не потерпеть чего неприятного. И потом друзья к дознанию истины преподали надежный способ — душе на себя обращать внимание и себя познавать (потому что незнание себя признали началом и следствием неведения и всего иного, что надлежит знать; да и как познать что-либо, не зная себя?) то, по достаточном уже очищении владычественного в душе, для любящей невесты воссиявает при этом Слово, одобрением настоящего побуждающее к совершенству; ибо похвала преспеянию влагает в преуспевших сильнейшее пожелание наилучшего.

Посему какое слово изречено деве истинным Словом? «Конем Моим», — сказано, — «в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя» (Песн 1:8). Но поелику нет возможности с первого взгляда усмотреть смысл сказанного, то надлежит тщательно, сколько будет можно, исследовать предложенное. Из истории дознаем, что коням фараоновым противопоставлена была иная сила — облако, жезл, сильный ветр, разделенное на двое море, песчаная глубина, стеной отвердевшие волны, сухая бездна, посреди водяных стен образовавшаяся суша — и все это послужило во спасение израильтянам, тогда как фараон со всем воинством, с конями и колесницами покрыть был волнами. Посему, так как никакой конной силы не было противопоставлено египетскому воинству, то трудно дознать, каким коням, оказавшим себя против колесниц египетских, уподобляется теперь Словом невеста. «Конем Моим», — говорит Он, — одержавшим победу «в колесницех фароновых, уподобих тя, ближняя Моя». Не явно ли, что, как невозможно одержать победу в морском сражении, не сокрушив силы морского воинства на кораблях противников, так и в конном сражении не будет побежден тот, кому противниками не противопоставлено никакой конной силы? Посему, если в воинстве египтян наибольшую силу составляла конница, то ей противопоставленную невидимую силу, которою совершена победа над египтянами, Слово наименовало конями. Ибо и они чувствовали, кто борется с ними, и взывали друг к другу: «Господь поборает на египтпяны; бежим от лица Господня» (Исх 14:25). Явно же, что истинный Военачальник, сообразно с военным уготовлением сопротивников, вооружил собственную Свою силу. Посему была некая невидимая сила, чудесами на море соделавшая погибель египтян; ее-то Слово и наименовало «конями». И мы предполагаем, что это было Ангельское воинство, о котором говорит Пророк: «яко всядеши на кони Твоя, и еждение Твое спасение» (Псал 67:18); в нее впряжены тысячи «гобзующих». Также и сила, подемлющая Пророка Илию с земли выспрь в эфирную страну, называется в Писании конями, да и самого Пророка история называет «колесницею Израилевою и конями» (4 Цар 2:12) и Пророк Захария обошедших целую вселенную, тех, которыми «земля населена есть и молчит» (Зах 1:11) наименовал конями, обращающими речь к Всаднику, стоящему «между» двумя «горами» (Зах. 1, 8). Посему у Обладающего всем есть некие кони, то подъемлющие Пророка, то населяющие вселенную, то впряженные в колесницу; иные же в деле спасения людей приемлют на себя всадником Бога, и иные сокрушают египетскую силу. Итак, поелику, по словам Священного Писания, оказывается великая разность в образе действий, то приблизившаяся к Богу путем добродетели уподобляется коням, истребителям египетской силы; ибо так говорит ей Слово: «конем Моим в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя».

Много великих похвал заключают в себе слова сии, и уподобление этим коням составляет некий перечень преспеяний. Ибо все, что упоминается об Израиле во время пресельничества у египтян — рабство, тростие, брение, плинфы, вся земляная работа, жестокие приставники при таких делах, каждый день требующие у них подати брением, ради которых и вода делается кровью, и свет помрачается, и жабы вползают в домы, и пещный прах производит на телах горящие струпы и все по порядку, пруги, скнипы, гусеницы, град и что потерпели первородные, — все это и то, что лучшего пересказывает история, а именно, чем совершается спасение израильтян, служит поводом к похвалам душе, вступившей в единение с Богом. Ибо невеста не была бы уподоблена оной, истребившей злых египтян, силе, которою Израиль освободился от жестокого мучительства, если бы не преуспела в такой мере во всем этом и в истреблении Египта, и в приуготовлении для шествия к Богу из тины египетской преселяемых в землю обетования. А поелику, как говорит божественный Апостол, все, что содержит в себе Богодухновенное Писание, преднаписано в научение нам (Рим 15:4), то и сказанным невесте советует нам слово, что и нам надлежит, восприяв на себя возседшим Слово, преоборов египетских коней с самыми колесницами и всадниками и потопив в воде все их лукавое владычество, таким образом, уподобиться оной силе, как некиих коней, погрузив в воде сопротивное воинство. А чтобы яснее дознать сказанное, то вот значение его. Невозможно уподобиться тем коням, которыми потоплены в глубин колесницы египетские, если кто, таинственной водою освободившись от рабства сопротивнику и в воде оставив всякую египетскую мысль и всякий иноплеменный порок и грех, не выйдет из нее чистым, нисколько не вводя с собою в следующую за тем жизнь египетской совести. Ибо, кто совершенно чист от всех египетских язв: крови, жаб, гнилых струпов, тьмы, пругов, скнипов, града, огненного дождя и прочего, о чем упоминает история, тот достоин уподобиться оной силе, всадником которой делается Слово. Без сомнения же, не безызвестно нам, что означается язвами, почему язвою для Египтян стали кровь, запах жаб, преложение света в тьму и все прочее по порядку. Ибо кто не знает, в следствие какой жизни делается иной кровию из пригодного прежде в питие, изменившись в испорченное, и какими делами в собственном доме порождает зловоние жаб, как светлую жизнь претворяет в дела, любезные ночи и темные, которыми геенская пещь разжигает гнилые струпы осуждения? Так и каждое из египетских зол не трудно обратить в назидание и уцеломудрение слушателя, но напрасно было бы распространяться в слове о том, что всеми признано.

Посему, став лучше их и подобных им и приблизившись к Богу, и сами, конечно, услышим: «конем Моим в колесницех фараоновых уподобих тя, ближняя Моя». Но, может быть, целомудренных и ведущих чистую жизнь огорчает уподобление коню, потому что многие из Пророков запрещают нам уподобляться коням. Иеремия именем коней означает прелюбодейное неистовство, когда говорит: «кони женонеистовни сотворишася, кийждо к жене искренняго своего ржаше» (Иер 5:8). Великий Давид почитает страшным делом, если кто станет «яко конь и меск», и у сделавшихся такими повелевает стягивать челюсти «броздами и уздою» (Псал 31:9). Поэтому Соломон в продолжение слова отклоняет такую мысль, говоря: хотя ты и конь, но не таковы твои челюсти, чтобы для сжатия их была нужда в броздах и узде; напротив того, ланита твоя украшается чистотою горлиц, ибо говорит: «что украшени ланиты твоя яко горлицы?» (Песн 1:9) А наблюдавшими подобные вещи засвидетельствовано, что птица сия, если сожительство будет расторгнуто, на последующее время не ищет себе пары, и, таким образом, в ней естественно преуспевает целомудрие. Посему в значении похвалы взято здесь имя сей птицы, то есть челюсти Божественных коней вместо узды служит подобие горлице, чем означается, что таковым коням прилична жизнь чистая. Посему с удивлением говорит им Слово: «что украшены ланиты твоя яко горлицы?»

Присовокупляет же Оно к этому и другую в уподоблении похвалу, говоря: «выя твоя яко монисты» (Песн 1:9). Ибо, однажды вдавшись в иносказательное значение, от видимого у коней примышляет похвалу невесте; хвалит же выю, выгибающуюся в виде круга, какою бывает она, как видим у величавых коней, потому что упоминание о монистах указывает на круг, вид которого, представляемый выею, делает коня благолепнейшим себя самого. Ибо слово: «ормос» (в переводе с греческого – цепь, вогнутость берега, место для стояния кораблей) в собственном смысле употребляется о приморских местах, где лунообразно вдающийся внутрь берег, в недра свои принимает морские воды и доставляет в себе покой приплывающим из моря; а в смысле переносном тем же словом называется по наружному виду шейное украшение — цепь. И когда вместо «ормос» — «цепь» говорим уменьшительно: «ормиснос» — «цепочка», тогда таковым словом показываем подобие внешнего вида в малом очертании. Посему уподобление выи монистам показывает, что Слово великие похвалы восписывает невесте. Во-первых, потому что конь, изгибая шею в виде круга, смотрит, как ступают собственные ноги его, которыми бежит непреткновенно и безопасно, не спотыкаясь о камень, не оступаясь в яму; не мало же служит к похвале души, — обращать ей внимание самой на себя, со всякою безопасностию ускорять божественное течение, превозмогая и минуя все препятствия в течении, бывающие от каких-либо искушений. Потом, самое первообразное значение слова: «ормос», откуда, по подобию наружного вида, шейное украшение названо монистами («ормиснос»), заключает в себе преизбыток великих некиих похвал, когда выя уподобляется означаемому словом: «ормос». Какие же похвалы чрез это открывает нам Слово? Приятна и спасительна для пловцев пристань, приятно после злострадания в море найти какой-либо тихий залив («ормос»), где, забыв испытанные на море бедствия, вполне предаются успокоению, за продолжительные труды утешая себя тишиною; не имеют уже более ни страха кораблекрушения, ни мысли о подводных камнях, ни опасения от разбойников, ни бушевания ветров, ни воздымаемого ветрами из глубин моря; напротив того, обуреваемые находят себя вне всех этих опасностей, потому что море в заливе спокойно. Посему, если кто приведет душу свою в такое состояние, что в неволненном безмолвии будет она иметь тишину, нимало не возмущаемая духами злобы, не надмеваясь гордостию, не пенясь волнами раздражительности, не обуреваясь другою какою-либо страстию, не носясь всяким ветром, воздвигающим различные волны страстей, если у кого душа сама приходит в такое состояние и обуреваемых в житейском море треволнениями всякого рода зол упокоивает в себе, раскрыв пред ними гладкую и неволненную добродетельную жизнь, так что вступивший в нее не подлежит уже бедствиям крушения, то прекрасно уподобляется похваляемым в слове монистам, так как множественным числом означается совершенство в каждом роде добродетели. Ибо, если бы уподоблена была одному только монисту, то, конечно, похвала была бы несовершенною, как непредставляющая того же свидетельства и о прочих добродетелях. Теперь же уподобление многим монистам заключает в слове полное свидетельство о добродетелях. И это есть некий совет, предлагаемый в слове всей вообще Церкви, а именно, что не должно нам, имея в виду какое-либо одно из добрых дел, оставаться нерадивыми о преспеянии в прочих, напротив того, если монистом у тебя стало целомудрие, чистою жизнию, как некиими бисерами, украшающее выю, то пусть будет у тебя и другое монисто, содержащее в себе драгоценные камни заповедей и увеличивающее собою красоту выи. Пусть будет у тебя и иное украшение на вые — благочестивая и здравая вера, кругом облегающая собою выю души — эта золотая гривна, блистающая на вые чистым златом Боговедения, о которой говорит книга Притчей: «венец благодатей приимеши на твоем версе и гривну злату о твоей выи» (Прит 1:9). Итак, вот совет, подаваемый нам монистами.

Время же подвергнуть обозрению и последующие слова, с какими друзья Жениховы обращаются к деве; читаются оные так: «подобия злата сотворим ти с пестротами сребра. Дондеже Царь на восклонении своем» (Песн 1:10). Для имеющего в виду связь всей речи смысл этих слов представляется несколько зависящим от сообщенного нам прежде взгляда и последовательно из него вытекающим; смысл же буквальный, получая глубокость от переносных значений, делает трудным к уразумению выражаемое речью загадочною. Поелику лепота души уподоблена коням — истребителям египетских колесниц, то есть Ангельскому воинству, а коням сим, — говорит прекрасный Всадник, — уздою служит чистота, которую означил он уподоблением ланит горлицам, убранство же выи составляют различные гривны, сияющие добродетелями, то и друзьям желательно сделать некое присовокупление к красоте коней, подобиями злата убрав сбрую, которую испещряют чистотою серебра, чтобы тем паче сияла красота убранства, когда светлость золота срастворена с блеском серебра. Но, оставив переносные значения слов, необходимо не лишать речь полезного для нас смысла. Хотя душа, достигшая чистоты посредством добродетелей, уподобилась оным коням, однако же еще не подчинилась Слову и не носила на себе ради спасения Носимого на таковых конях: надлежало коню сперва самому всем украситься и тогда уже принять на себя всадником Царя. Но сверху ли приспособляет Себе коня Тот, Кто, по слову Пророка, вседает на нас, коней Своих, и к нашему спасению совершает «еждение» (2 Кор 12:4) Посему сообщающие нам добрые некие умозаключения о разумении таин не в состоянии сказать, в чем состоит самое естество; называют же «Сиянием славы, Образом ипостаси» (Евр 1:3), «Образом» Божиим (Кол 1:15), «Словом в начале, Богом Словом» (Иоан. 1, 1); все же это нам, которые не видим этого сокровища, кажется златом, а для тех, которые в состоянии взирать на действительное, есть не золото, но подобие золота, представляющееся в тонких пестротах серебра. Серебро же есть означение словами, как говорит Писание, — «сребро разженное язык праведного» (Прит 10:20). Посему такова выраженная сим мысль: естество Божие превышает всякое постигающее разумение, понятие же, какое о Нем составляется в нас, есть подобие искомого, потому что показывает не тот самый образ, «егоже никтоже видел есть, ниже видети может» (1 Тим. 6, 16), но как в зеркале и в загадочных чертах оттеняется некоторое представление искомого, составляемое в душах по каким-то догадкам. Всякое же слово, означающее таковые понятия, имеет силу какой-то неделимой точки, которая не может объяснить, чего требует мысль, так что всякое разумение ниже мысли Божественной, а всякое истолковательное слово кажется неприметною точкою, которая не может расшириться до всей широты смысла. Посему Писание говорит, что душа, руководимая такими понятиями к помышлению о непостижимом, должна одною верою уготовлять себя в обитель Естеству, превосходящему всякий ум. Сие-то и значит, что говорят друзья: тебе, душа, прекрасно уподобившаяся коню, сотворим некие изображения и подобия истины. Ибо такова сила сих сребрянных словес, что речения кажутся какими-то искрометными воспламенениями, которые не могут сделать в точности видимым заключаемаго в них смысла. Но ты, прияв в себя их, чрез веру соделайся подъяремником и обителию Того, Кто по вселении в тебя намерен восклониться у тебя. Ибо ты — престол Его, а соделаешься и домом. Иной же, может быть, скажет, что Павлова душа, или иная какая ей подобная, сподобилась таковых глаголов. Ибо Павел, однажды соделавшись избранным сосудом Владыке, и на себе и в себе имел Господа, быв и конем, как пронесший «имя Его пред языки и цари» (Деян 9:15), и домом, вмещающим невместимое естество, потому что не сам уже жил, но показывал в нем Живущего (Гал. 2, 2) и представлял опыты, как в нем глаголет Христос (2 Кор 13:3).

Когда сие в дар чистой и девственной душе принесли друзья Жениховы, то есть «служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение» (Евр 1:14), тогда невеста, по приращении дарований, делается в некоторой мере более совершенною. И более приблизившись к Возлюбленному, прежде нежели красота Его открылась очам, к искомому соприкасается чувством обоняния, и силою сего обоняния уразумев, как бы качества какого тела, говорит, что благовоние Его узнала по благоуханию мира, которому имя — нард, с такими словами обращаясь к друзьям: «нард мой даде воню свою» (Песн 1:11). Как вы, — говорит она, — приносите мне в дарах не самое беспримесное злато Божества, но подобия злата, в понятиях для нас вместимых, а не в ясных словах, открывая, что надлежит знать о Боге, мелкими пестротами словесного сребра представляя некоторые образы искомого, так и я по благоуханию моего мира ощутила чувством собственное Его благовоние. Некий подобный сему смысл, кажется мне, имеет сказанное. Поелику искусственная и соразмерная некая смесь из многих и различных, но не разного качества имеющих запах, ароматов составляет таковое миро, одно же некое вложенное в него благовонное произрастение, которому имя — нард, именование сие дает целому составу; и сие, из всех ароматических качеств слагаемое в одно благоухание, достигшее чистоты чувство принимает за самое благовоние Жениха, то, как думаем, Слово научает нас сказанным, что, хотя составляющее самую сущность — то, что выше произведения существ и управления ими, неприступно, неприкосновенно и непостижимо; однако же заменяется это для нас тем благовонием, которое, подобно миру, приуготовляется в нас чистотою добродетелей, и уподобляется чистотою своею — чистейшему по естеству, благостию — благому, нерастлением — нетленному, неизменностию — неизменяемому, и всеми добродетельными в нас преуспеяниями — истинной добродетели, о которой говорит Пророк Аввакум, что занимает все небеса (Авв. 3, 3). Посему невеста, друзьям Жениховым произнося слова сии: «нард мой даде воню свою» мне, по моему мнению, так, и подобно сему, любомудрствует: если кто, всякий благоуханный цветок или аромат собрав с различных лугов добродетели, и всю свою жизнь благоуханием каждого из своих предначинаний соделав единым миром, соделается во всем совершенным, то, хотя по природе не может возводить неуклонного взора к Самому Богу Слову, как и смотреть на солнечный круг, однако же в себе самом, как в зеркале, видит солнце, потому что лучи оной истинной и Божественной добродетели, истекающим от них бесстрастием просиявающие в жизни, достигшей чистоты, делают для нас видимым невидимое и постижимым недоступное, в нашем зеркале живописуя солнце. А что касается до заключающегося в сем понятия, одно и тоже, назвать ли сие лучами солнца, или истечениями добродетели, или ароматными благоуханиями, ибо, что ни приложим из этого к цели слова, из всего составляется одна мысль, что добродетелями приобретаем мы ведение о благе, превосходящем всякий ум, как бы по некоторому образу делаем заключение о первообразной Красоте.

Так и невеста — Павел, уподобляющийся добродетелями Жениху, и жизнию живописуя в себе неприступную красоту, из плодов духа: любви, радости, мира и подобных сему видов мироваря сей нард, сказал о себе, что он — «Христово благоухание» (2 Кор. 2, 15), и в себе обоняя неприступную оную и превосходную благодать, и другим предоставляя себя — свободно пользоваться им, как некиим благовонным курением, между тем как благоухание, по собственному каждого расположению делается в них или животворным, или смертоносным. Как одно и то же миро, если прикоснутся к нему кантар (насекомое карапузик) и голубь, не одинаково действует на обоих, но голубь от благоухания мира делается более сильным, а насекомое гибнет; так действовал и великий Павел — этот Божественный фимиам. Если кто был голубь, подобно Титу, или Силуану, или Тимофею, то разделял с ним благовоние мира, по его примерам преуспевая во всяком добре. А если кто был Димас, или Александр, или Ермоген, то, не терпя фимиама воздержания, подобно насекомым, они бежали от благоухания. Почему и сказал благоухающий таковым миром: «Христово благоухание есмы в спасаемых и в погибающих: овем убо воня смертная в смерть, овем же воня животная в живот» (2 Кор. 2, 15-16).

Если же и евангельский нард имеет нечто сродное с миром невесты, то, кому угодно, может из написанного заключить и об ином нарде пистике многоценном, который, будучи излиян на главу Господа (Матф 26:7), всю храмину исполнил благовония (Иоан 12:3) Может быть, и этого мира не чуждо миро, которое невесте «даде воню» Жениха, в Евангелии же, излиянное на Самого Господа, наполняет благоуханием храмину, в которой была вечеря, потому что, кажется мне, и там жена в пророческом некоем духе предсказала миром таинство смерти, как свидетельствует Господь о сделанном ею, говоря: «на погребение Мя сотвори» (Матф 26:12) И Господь дает повод храмину, наполненную благовонием, представлять себе как весь мир и целую вселенную, сказав: «идеже аще проповедано будет Евангелие во всем мире», благоухание дела сего будет передаваемо с проповедию Евангелия, и самое Евангелие, — говорит Господь, — будет памятником сей жене. Итак, поелику в Песни песней нард дает невесте воню Жениха, а в Евангелии целого тела Церкви во всей вселенной и во всем мире помазанием делается благоухание, наполнившее тогда всю храмину; то, может быть, по этому находится некое общение между тем и другим, так что и то, и другое кажется одним. И об этом довольно.

Следующее же изречение, сообразно с содержанием описываемого в брачной песни, по-видимому, произносится уготовавшегося уже для брачного чертога, показывает же в себе высшее и совершеннейшее любомудрие, преуспевать в котором свойственно только совершенным. Посему что значит сказанное: «вязание стакти брат мой мне; посреде сосцу моею водворится?» (Песн 1:12). Говорят, что любящие наряжаться женщины не наружными только убранствами имеют попечение привлекать к себе сожителей, но стараются посредством какого-либо благовония приятными для мужей своих соделать и тела, под покровом одежды скрывая сообразно с потребностию действующий аромат, который, издавая собственное свое благоухание, ароматным благовонием напоевает и тело. При таковом же у них обычае, на что отваживается высокомудрая оная дева? «Вязание», — говорит, — у меня, которое к вые привешиваю на груди, и им придаю благоухание телу — не какой-либо другой благовонный аромат, но Сам Господь; Он, соделавшись «стакти», возлежит в «вязании» совести, водворяясь в самом сердце моем, потому что местное положение сердца, как говорят наблюдатели подобных вещей, среди сосцев. Там, в том месте, где хранится доброе сокровище, — говорит невеста, — есть у ней «вязание». Но говорят, что сердце есть и некий источник в нас теплоты; из него по биющимся жилам во все тело разделяется теплота, от которой телесные члены, согреваемые огнем сердца, делаются и теплыми, и исполненными жизни. Посему приявшая во владычественный ум благоухание Христово и сердце свое соделавшая «вязанием» для такового фимиама, все поодиночке житейские предначинания, как члены какого тела, приуготовляет исходящим из сердца духом, чтобы кипели они, и никакое беззаконие ни в одном телесном члене не охлаждало любви к Богу.

Но поступим к следующим словам. Послушаем, что говорит о плодах своих виноградная «лоза», плодовитая, распростирающая ветви, как выражается Пророк, «во всех странах дому» Божия ((Псал 127:3) и кольцами любви обвивающаяся около Божественной и пречистой жизни. «Грезн Кипров», — говорит она, — «Брат мой мне, в виноградех Енгаддовых» (Песн 1:13). Кто так блажен, или лучше сказать, кто столько выше всякого блаженства, что, смотря на собственный свой плод, в самом грозде души своей видит Владыку виноградника? Ибо вот сколько возросла в собственном нарде познающая благоухание Жениха, соделавшая Ему из себя благовонное стакти, в вязание сердца восприявшая аромат, чтобы благо сие навсегда осталось у ней не выдыхающимся; она соделывается матерью Божественного грозда, до страдания пребывающего Кипровым, то есть цветущего, а в страдании изливающего вино; ибо вино, веселящее сердце, по домостроительстве страдания, делается и именуется «кровию гроздовою» (Втор 32:14). Посему, так как наслаждение гроздом двояко: одно цветом, когда увеселяет чувства благоуханием; другое — созревшим уже плодом, когда можно по произволу или наслаждаться вкушением, или увеселять себя вином на пиршествах, то здесь невеста просит плода у цветущего грезна, цвет винограда называя «Кипром». Ибо рожденный нам отрок Иисус, в приявших Его различно преспевая «премудростию и возрастом, и благодатию» (Лук. 2, 52), не во всех одинаков, но по мере того, в ком пребывает, сколько человек в состоянии вместить Его, таким и оказывается: или младенчествующим, или преспевающим, или совершенным, по природе грозда, который не всегда усматривается на лозе в одном и том же виде, но меняет вид со временем, — зеленея, цветя, спея, созревая, делаясь вином. Посему виноградная лоза величается собственным своим плодом, который, хотя не созрел еще для вина, но ожидает исполнения времен, однако же не остается без употребления для наслаждения, потому что вместо вкуса увеселяет обоняние, чувствилища души услаждая ожиданием благ — парами надежды: ибо верность и несомненность уповаемой благодати делается наследием для терпеливо ожидающих чаемого ими. Посему-то «грезн Кипров» есть грозд, обещающий вино, но еще не соделавшийся вином, а напротив того цветом (цвет же есть надежда) удостоверяющий в будущей благодати. Присовокупление же слова: «Гадди» означает тучную страну, где насажденная виноградная лоза производит сочный и сладкий плод. Описатели местностей говорят, что участок Гадди способен произращать сочные грозды. Посему, так как чья воля согласна с законом Господним, кто в нем поучается всю ночь и весь день, тот делается вечно зеленеющим древом, утучняемым притоками вод, приносящим плод в надлежащее время; то и лоза Женихова поэтому, насажденная в Гадди — месте тучном, то есть в глубине разумения, орошаемая и возращаемая Божественными учениями, плодопринесла сей цветущий и «Кипров грезн», в котором видит своего Делателя и Насадителя. Как блаженно таковое делание, которого плод уподобляется образу Жениха! Поелику Жених, как говорит Премудрость, есть истинный свет, истинная жизнь, истинная правда и все сему подобное, то, когда кто-либо в делах оказывается тем же, чем и Жених, тогда он, смотря на грозд собственной своей совести, видит в нем Самого Жениха, в светлой и чистой жизни, как в зеркале, отражая свет истины. Посему и говорит плодовитая лоза: мой есть «грезн», по цвету «Кипров», тот самый истинный грезн показавший себя на «жерди» древяной (Числ 13:24), которого кровь для спасаемых и веселящихся удобопиема и спасительна, о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.

Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях;

См. Толкование на (Песн 1:8)

золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками.

См. Толкование на (Песн 1:8)

Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние свое.

См. Толкование на (Песн 1:8)

Мирровый пучок - возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает.

См. Толкование на (Песн 1:8)

Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Енгедских.

См. Толкование на (Песн 1:8)

Ст. 1:14 - 2:7 «Се еси добра, искренняя Моя, се еси добра: очи твои голубине». «Се еси добр, брат мой, и еще красен одр наш со осенением», «преклади наши кедровыя, дски наши кипарисныя». «Аз цвет польный, и крин удольный».«Якоже крин в тернии, тако искренняя Моя посреде дщерей». «Яко яблонь посреде древес лесных, тако брат мой посреде сынов: под сень Его восхотех и седох, и плод Его сладок в гортани моем». «Введите мя в дом вина, вчините ко мне любовь»: «утвердите мя в мирех, положите мя в яблоцех: яко уязвлена любовию аз». «Шуйца Его под главою моею, и десница его обимет мя». «Заклях вас, дщери Иерусалимли, в силах и крепостех села: аще возставите и возбудите любовь, дондеже восхощет».

Сказывают, что очищающие золото по правилам искусства, если красота блеска его померкла от какого-либо с намерением примешенного нечистого вещества, помогают доброцветности плавлением на огне, повторяют это неоднократно и при каждом расплавливании смотрят, на сколько после первого при последующем плавлении золото стало светлее, и до тех пор не перестают очищать вещество огнем, как самый вид золота засвидетельствует собою, что оно чисто и не имеет никакой подмеси. А почему, приступая к настоящему обозрению прочитанного, сделали мы упоминание об этом, будет сие для нас явствовать из самого смысла того, что написано. Естество человеческое в начале было какое-то златое и сияющее подобием пречистому благу, но после сего от примеси порока соделалось худоцветным и черным; как в первых стихах песни слышали мы от невесты, что нерадение о винограде соделало ее очерненною. Его-то врачуя от безобразия, в премудрости зиждущий все Бог не новую какую-либо красоту, которой не было прежде, устрояет для него, но очерненное преплавляя в чистое, чрез это разложение приводит его в прежнюю лепоту. Посему, как строгие испытатели золота после первого плавления смотрят, на сколько прибыло красоты в веществе, утратившем нечистоту в огне, и потом, после второго плавления, если недостаточно очищено первым, вычисляют увеличивающуюся краcоту золота, и многократно делая то же, известными науке средствами пробовать узнают всегда приращение красоты; так и теперь Исправляющий это очерненное золото, как бы плавлением каким просветляя душу подаваемыми ей врачествами, в предшествовавших сему словах засвидетельствовал о благообразии в видимом каких-то коней, а теперь уже открывшуюся в деве красоту одобряет как действительно красоту девы; ибо говорит: «се еси добра, искренняя Моя, се еси добра: очи твои голубине» (Песн 1:14).

Слово научает сказанным, что восстановление красоты состоит в том, чтобы человеку соделаться искренним Источника красоты, снова приобщиться к истинной красоте, от которой он удалился. Ибо сказано: «се добра еси, искренняя Моя». Потому прежде сего не была ты «добра», что, став чуждою первообразной красоты, от дурного сближения с пороком, изменилась до гнусности. Смысл же сказуемого таков: естество человеческое соделалось готовым принимать все, что ему по мысли; и к чему поведет его наклонность произвола, в то и изменяется; приняв в себя страсть раздражительности, делается раздраженным; когда одолеет похоть, предается сластолюбию; когда явится наклонность к боязни, к страху и к одной из страстей, принимает на себя образ каждой страсти; как и наоборот великодушие, чистоту, миролюбие, негневливость, несокрушимость печалями, отважность, непреткновенность — все сии качества прияв в себя, отличительный признак каждого из них выказывает состоянием души, наслаждаясь в безмятежии миром. Посему, так как добродетель не имеет никаких связей с пороком, следует, что невозможно быть обоим вместе в одном человеке. Отступившийся от целомудрия непременно предается невоздержной жизни, и возгнушавшийся нечистою жизни самым отвращением от зла преуспевает в жизни неоскверненной. Так и все другое: смиренномудрый далек от гордыни, и надмившийся кичливостию отринул смиренномудрие. И какая надобность останавливаться на сем, говоря о всем подробно? Как в рассуждении того, что противоположно по естеству, отсутствие одного делается положением и присутствием другого; так, поелику имеем мы произволение, и в нашей власти — сообразоваться, с чем нам желательно, то соделавшейся красивою прилично говорит Слово: отступив от общения с злом, приблизилась ты ко Мне, а став близкою к неприступной красоте, сама соделалась прекрасною, подобно некоему зеркалу, изобразив в себе Мои черты. Ибо действительно, зеркалу подобен человек, претворяющийся согласно с образами произвольно избранными. Увидит ли он золото, является золотом и показывает в образе самые лучи сего вещества; появится ли что отвратительное, — чрез уподобление отпечатлевает в себе гнусность этого, представляя в собственном своем виде какую-нибудь лягушку или жабу, или тысяченожку, или иное что-либо неприятное на взгляд, что только из этого нашлось бы перед глазами. Итак, поелику душа, которую очистило Слово, порок оставив позади, приняла в себя солнечныи круг и сама воссияла с явившимся в ней светом, то посему говорит ей Слово: прекрасна уже ты стала, приблизившись к Моему свету, приближением привлекши общение красоты.

«Се еси добра», продолжает Жених, «искренняя Моя»; потом, останавливая на ней внимание, и как бы усмотрев, что совершается в ней какое-то приращение и усиление красоты, снова повторяет то же слово, сказав: «се еси добра». Но, произнося это в первый раз, наименовал ее искреннею; а здесь называет, как узнается она по виду очей; ибо говорит: «очи твои голубине». Прежде, когда уподобляема была коням, похвала ограничивалась ланитою и выей; теперь же, когда явною стала собственная ее красота, похваляется приятность очей. А похвала очей состоит в том, что «очи голубине»; сие же кажется мне, дает видеть такую мысль: поелику в чистых зеницах очей бывают видимы лица, на которые око пристально смотрит (ибо сведущие в естествословии говорят, что глаз, принимая в себя вторжения подобий, которые текут от видимых вещей, чрез это самое производит зрение); то поэтому похвалою благообразия очей делается вид голубицы, открывающийся в их зеницах; ибо на что человек пристально смотрит, подобие того и в себя приемлет. Посему, так как не смотря уже на плоть и кровь, обращает он взор к жизни духовной, как говорит Апостол, духом живя, духом ходя (Гал. 5, 25), духом умерщвляя деяния плотские (Рим. 8, 13), и став всецело духовным, а не душевным и не плотским; то поэтому о душе, освободившейся от плотского пристрастия, дается свидетельство, что в очах у него вид голубицы, то есть, что в зрительной силе души светятся черты жизни духовной. Итак, поелику чистым соделалось око невесты; и способным принять в себя черты голубицы; то начинает она посему взирать на красоту Жениха. Теперь дева в первый раз пристально смотрит на образ Женихов, когда в очах у ней голубица. Ибо «никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым» (1 Кор 12:3).

И дева говорит: «се еси добр, брат мой, и еще красен» (Песн 1:15). С этого времени ничто другое не кажется мне прекрасным; напротив того, отвратилась я от всего, что прежде почиталось таким; не ошибаюсь уже в суждении о красоте, так чтобы прекрасным признать что, кроме Тебя, или какую человеческую похвалу, или славу, или знатность, или могущество в этом мире. Хотя для обращающих внимание на чувство и прикрашено это призраком красоты, но оно не то, чем признается. Да и как быть прекрасным тому, что даже вовсе не имеет самостоятельности? Ибо высоко ценимое в этом мире имеет бытие в одном только мнении думающих, что оно существует. Но Ты действительно прекрасен, и не только прекрасен, но всегда таков в самой сущности прекрасного, непрестанно пребывая тем, что Ты Сам в Себе, не временем цветешь, а в другое время перестаешь опять цвести, но вечности жизни спротяженна Твоя красота; ей имя — человеколюбие. Ибо от колена Иудова воссиял нам Христос (Евр. 7, 14), иудейский же народ состоит в братстве с народом, приходящим к Тебе из язычников; посему, по причине явления Божества Твоего во плоти, прекрасно Ты наименован Братом возлюбившей.

Потом дева присовокупляет: «одр наш со осенением» (Песн 1:15) то есть, естество человеческое познало Тебя, или познает, по домостроительству соделавшегося приосененным. Ибо говорит дева: ты, добрый брат, прекрасно и пришел к одру нашему; соделавшись приосененным: а если бы не приосенил Ты Сам Себя, пречистый луч Божества прикрыв зраком раба; кто стерпел бы Твое явление? «Не бо узрит» кто «лице» Божие, «и жив будет» (Исх 33:20). Посему Ты, прекрасный, пришел, но соделавшись таким, что мы возмогли принять Тебя; — пришел, лучи Божества приосенив покровом тела. Ибо естество смертное и скорогибнущее как могло бы уготовиться к сочетанию с естеством пречистым и неприступным, если бы между нами, живущими во тьме, и между светом, не послужила средою сень тела? «Одром» же именует невеста единение естества человеческого с Божеством, объясняя оное в применительном смысле, как и великий Апостол обручает нас Христу — деву, увевещивает душу, и говорит, что прилепление друг к другу двоих до общения в одно тело есть великая тайна единения Христова с Церковию; ибо, сказав: «будета два в плоть едину», присовокупил: «тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа, и во Церковь» (Ефес 5:32). По сей-то тайне душа — дева общение с Богом наименовала «одром. А сим «одром» не иначе возможно было сделаться, как в следствие пришествия к нам Господа, приосененного телом.

Он не только Жених, но и Домоздатель; Сам и зиждет в нас дом, и служит веществом для здания. Ибо налагает на доме кровлю, украшая дело веществом негниющим, «—» а таковы кедр и кипарис, в которых свойственная деревам твердость выше всякой причины гниения; ни времени не уступает, ни червю не дает в себе зародиться, ни плесенью не изъедается. Из дерев сих кедры, так как длинны, связывают широту дома под кровлею; а кипарисы так называемою обшивкою украшают внутреннее устройство дома. Читается же сие так: «преклади дому нашего кедровыя, дски наши кипарисныя» (Песн 1:16) Но загадочное значение дерев, без сомнения, явно для тех, которые следят за связию мыслей. Господь в Евангелии различные приражения искушений именует дождем, говоря о хорошо построившем дом на камне, что «сниде дождь, и возвеяша ветры, и приидоша реки» (Матф 7:25), и здание осталось ничего не претерпевшим при этом. Итак, по причине сего зловредного дождя, потребны нам таковые «преклади», а ими будут добродетели, которые, будучи тверды и неуступчивы, не допускают внутрь себя притока искушений, да и во время искушений противятся влиянию порока. Дознаем же сказанное, с предлагаемым здесь сличив изречение у Екклесиаста, ибо там говорится: «в леностех смирится строп, и в празднестве рук прокаплет храмина» (Еккл 10:18). Если дерева, употребленные на кровлю, по тонкости гибки и не тверды, а хозяин дома ленив для того, чтобы приложить попечение о здании, то не будет пользы от кровли, и дождь протечет каплями. Ибо кровля по необходимости вдавливается, уступая тяжести воды, и хилость дерев не противится, подламываясь от приражения тяжести; посему вода, скопившаяся во впадине, переходит внутрь, и самыя «капли», по слову притчи, «изгоняют человека из дому его» в дождливый «день» (Прит 27:15) Так загадочным значением притчи повелевается, чтобы по твердости добродетелей были мы неуступчивы притоком искушений, без чего, размягчаемые прибоем страстей, сделаемся со впадинами и примем в свои таибницы со вне проникающий в сердце приток таких вод, от которых портится сберегаемое в нас. «Кедры» же сии суть «Ливанстии, ихже насадил» Господь, на которых «птицы вогнездятся», которыми «еродиево жилище предводительствует» (Псал 103:16). Итак, кедры, то есть добродетели, доставляют безопасность дому брачного ложа; на них гнездятся души, соделавшиеся птицами и улетевшие от сетей, ими «предводителствует еродиево жилище», которым Писание называет дом; сказывают же, что птица сия имеет отвращение от совокупления, и если по какой-то естественной необходимости составляют они между собою пары, то делают сие, сжимаясь при этом с негодованием, и выказывая неудовольствие: почему, кажется мне, именем сей птицы Слово Божие загадочно означает чистоту.

Сии же «преклади» на кровле чистой ложницы видит невеста, усматривает же и кипарисное украшение, которое какою-то выглаженностию и складностию в сложении частей придает блеск видимой красоте; ибо невеста говорит, что кипарисная обшивка кровли; а обшивкою называется какое-то сплочение прилаженных и чисто выструганных досок, разнообразящее красоту кровли. Чему же сим научаемся? Кипарис естественно благовонен; он не допускает также гнилости и пригоден для всякой художественной плотничной работы, по своей гладкости и стройности слоев годен также для резных украшений. Посему, думаю, научаемся мы сказанным, не только по навыку преспевать в добродетелях тайно, но не быть нерадивыми и о видимом благообразии. Ибо надлежит промышлять «добрая» пред Господом и пред «человеки» (Рим 12:13), быть явленными «Богови», и увещавать человеки (2 Кор 5:11), «свидетельство добро имети от внешних» (1 Тим. 3, 7), сиять пред людьми делами светлыми «и благообразно ходить ко внешним» (1 Сол 4:12). Таковы «дски» по благоуханию Христову, намеком на которое служит кипарис, искусно обделываемый в благообразии жизни, как прекрасно и стройно умел слагать подобное сему премудрый здатель Павел, который говорит: «вся у вас по чину и благообразно да бывают» (1 Кор 14:40).

Так по преуспеянии в этом бывает приращение в нас красоты, потому что равнина нашего естества произращает благоуханный и чистый цвет; имя же цвету крин, в котором естественно усматриваемая белизна дает подразумевать блистание целомудрия. Ибо сие сказует о себе невеста, говоря: после того, как при одре нашем приосенен стал телом Жених, который построил Себе меня в дом, кровлю подперев кедрами добродетелей, и потолок украсив благоуханием кипарисов, и я на поле естества соделалась цветом, отличающимся от прочих цветов и доброцветностию и благоуханием; ибо возросла из удолий крином. Читается же сие так: «Аз цвет польный, и крин удольный» (Песн 2:1). Ибо действительно, по предварительному нашему обозрению, душа возделана на равнине естества. И слыша о поле, разумеем широту человеческого естества, способность его принимать в себя многие и бесчисленные понятия, речения и уроки. Итак, обработанная Возделывающим естество наше, показанным выше способом, душа благоуханным, белым и чистым цветом возрастает на поле нашего естества. Поле же сие, хотя, по сравнению с небесным жительством, именуется «удолием», но тем не менее есть поле, и возделанной на нем душе нет препятствия правильно сделаться цветом; потому что росток из углубления восходит в высоту, что, как можно видеть, бывает с крином. Ибо стебель крина, по большей части в виде тростника выбегая от корня прямо в верх, дает потом на верхушке цветок, находящийся в немалом промежуточном расстоянии от земли, чтобы, как думаю, красота его в превыспренности оставалась чистою, не оскверняемою смешением с землею.

Посему и правдивое око, взирая на соделавшуюся, или вожделевшую соделаться, цветом деву (ибо в сказанном подразумеваем то и другое, — или что величается она, как соделавшаяся тем, чем возжелала, или что должна стать цветом Делателя, по Его премудрости из удолий человеческой жизни появившись в красоте крина) — правдивое, говорю, око Жениха, видя благое вожделение взирающей на Него девы, намеревается ли только она соделаться, или уже соделалась, чем пожелала, прекрасно изъявило изволение, чтобы соделалась она крином, не заглушаемым терниями жизни, которые Жених наименовал «дщерями», молча, как думаю, указывая на враждебные человеческой жизни силы, которых отец называется обретателем злобы. Посему Жених говорит: «якоже крин в тернии, тако сестра Моя посреде дщерей» (Песн. 2, 2). Какое усматриваем совершающееся в душе преспеяние в восхождении на высоту! Первое восхождение то, что душа уподобилась коням, истребителям египетской силы; второе восхождение — то, что стала искреннею и соделала очи свои голубиными; посему третие восхождение — то, что наименована не искреннею только, но сестрою Владыки. Ибо говорит Он: «иже аще сотворит волю Отца Моего, Иже есть на небесех, той брат Мой и сестра Ми, и мати есть» (Матф 12:49).

Итак невеста, поелику соделалась цветом и тернистые искушения нимало не повредили ей в том, чтобы стать крином, забыв же «люди своя и дом отца своего» (Псал 44:11), обратила она взор к истинному Отцу; то посему и именуется сестрою Господа, как введенная в сие родство Духом всыновления, и освободившаяся от общения с дщерями лжеименного отца, снова соделывается превзошедшею себя самую, и очами голубиными, то есть духом пророчества, видит тайну. Говорит же она следующее: «яко яблонь посреде древес лесных, тако брат мой посреде сынов». Посему что же видит она? Святое Писание именует обыкновенно лесом нечистую человеческую жизнь, заросшую различными видами страстей, где гнездятся и укрываются губительные звери, природные свойства которых, при свете и солнце оставаясь бездейственными, приобретают силу во тьме; ибо по захождении солнца, — говорит Пророк, — с наступлением ночи, во время ее звери выходят из нор (Псал 103:19). Итак, поелику пустынный зверь, питающийся в лесу, разорил прекрасный виноград естества человеческого, как говорит Пророк: «озоба и вепрь от дубравы, и уединенный дивий пояде и» (Псал 79:14), то в лесу насаждается посему яблонь, которая как тем, что она дерево единой сущности с человеческим веществом (ибо искушено «по всяческим по подобию разве греха» (Евр 4:15), так и тем, что приносит такой плод, которым услаждаются чувствилища души, большее имеет отличие от леса, нежели какое у крина от терния. Ибо крин имеет приятность только по виду и благоуханию, а приятность яблони удовлетворяет трем чувствам, увеселяя глаз красотою вида, услаждая чувство обоняния благовонием, и, делаясь пищею, доставляет услаждение чувству вкуса. Посему невеста хорошо видит различие свое со Владыкою; потому что Он бывает нам усладою для очей, став светом, и миром для обоняния, и жизнию для ядущих; «ядый» Его «да жив будет», как негде говорит Евангелие (Иоан 6:57), а человеческое естество, усовершенное добродетелию, делается цветом, только не делателя питающим, но украшающим себя само. Ибо не Он имеет нужду в наших, но мы нуждаемся в Его благах, как говорит пророк: «благих моих не требуеши» (Псал 15:2).

Посему достигшая чистоты душа видит Жениха, соделавшегося яблонию «посреде древес лесных», чтобы, привив к Себе все дикие ветви в лесу, приуготовить к обильному произращению подобного плода. Посему, как, по причине уподобления тернию, признали мы чадами лжеименного отца тех дщерей, которые, будучи насаждены подле цвета, со временем и сами переходят к благодати крина: так и здесь, услышав об уподобившихся таковым лесным деревам, предполагаем, что означают не друзей, но противников Жениховых и те, которых из бывших сынами тьмы и чадами гнева Жених общением плода преобразует в сынов света и в сынов дня.

Почему обучившая чувствия душа говорит: «плод Его сладок в гортани моем» (Песн 2:3). Плод же, без сомнения, есть учение; ибо Пророк говорит: «коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим» (Псал 118:103). «Яко яблонь посреде древес лесных, тако брат мой посреде сынов: под сень Его восхотех и седох, и плод Его сладок в гортани моем». Ибо тогда подлинно услаждаются Словом чувствилища души, когда при зное искушений осеняет нас сень яблони, и не дает нам сгорать от такого солнца, опаляющего обнаженную голову. Но найти прохладу под сению древа жизни можно не иначе, как разве когда вожделение приводит к тому душу. Видишь, для чего вложена в тебя вожделевающая сила? — Для того, чтобы возбудить в тебе любовь к яблоне, наслаждение которою в приближающихся бывает многоразлично; потому что и глаз упокоевается видением красоты, и нос вдыхает благоухание, и тело питается, и уста услаждаются, и отвращается зной, и сень делается престолом, на котором восседает душа, отрекшись от «седалища губителей» (Псал. 1, 1).

Потом невеста говорит: «введите мя в дом вина, вчините ко мне любовь: утвердите мя в мирех, положите мя в яблоцех: яко уязвлена любовию аз» (Песн 2:4). Душа, прекрасно уподобившаяся коням, чтобы совершить ей Божественное течение, как бы частыми и усиленными скачками простирается вперед, не возвращается же назад к тому, что улучила в достигнутом уже прежде. Она жаждет еще, и такова сила жажды, что не довольствуется чашею премудрости для утоления жажды не почитает достаточным влить в уста целую чашу, но домогается, чтобы ввели ее в самый дом вина, чтобы примкнуть уста к самым точилам, изливающим сладкое вино, увидеть грозд, сгнетаемый в точилах, и ту виноградную лозу, которая питает таковой гроздь, и Делателя истинной виноградной лозы, соделывающего грозд сей столько питательным и приятным. Излишним было бы делом разбирать каждое из сих понятий порознь, потому что явно усматриваемое в каждом из них переносное значение. Без сомнения же желательно уразуметь оную тайну, почему от истоптания точила багряными делаются Жениховы одежды, о которых говорит Пророк: «почто червлены ризы Твоя, и одежды Твоя яко от истоптания точила» (Ис 63:2)? Ради сего и подобного сему невеста желает быть внутри дома, в котором совершается сие таинство вина. Потом, вошедши внутрь, устремляется еще к большему, ибо просит подчинить ее любви, — «Любы» же, по слову Иоанна, «есть Бог» (1 Иоан. 4, 8), подчинить Которому душу, как объявил Давид, есть спасение (Псал 61:2). Итак, говорит невеста, поелику я в дом вина, то подчините меня любви, или «вчините ко мне любовь». Какую ни употребишь перестановку слов, в том и другом случае, то есть, когда душа, или подчиняется любви, или подчиняет себе любовь, означаемое то же.

Или, может быть, сими словами научаемся мы одному из высших догматов, а именно тому, какую любовь надлежит воздавать Богу, и какое иметь расположение к другим. Ибо, если надобно всему быть по чину и благообразно, то в подобном сему тем паче прилична чинность. И Каин не был бы осужден за то, что худо «разделил», если бы, «право» принесши, сохранил приличие по чину касательно того, что было им оставлено на потребу себе, и что посвящено Богу. Ему должно было в жертву Богу принести начатки из первородных, а он, что было более ценного, тем насытившись сам, предложил Богу остатки. Посему надлежит знать чин любви, предписываемый законом, — как надобно любить Бога, как ближнего, и жену, и врага, чтобы исполнение любви не соделалось каким-то беспорядочным и превратным. Ибо Бога любить должно всем сердцем, всею душею и силою, и всем чувством, а ближнего, как себя самого, и жену тому, у кого чистая душа, как Христос любит Церковь, а тому, кто более страстен, как свое тело; так повелевает установитель порядка во всем подобном, Павел (Ефес. 5, 25. 28); и врага любить должно так, чтобы не воздавать злом за зло, но благодеянием вознаграждать за обиду. Ныне же можно видеть, что любовь у многих смешана, беспорядочна, и по причине ничем несогласимой нестройности действует погрешительно. Одни и деньги, и почести, и жен, если расположены к ним горячее, любят от всей души и всеми силами, так что желали бы положить за них и жизнь; а Бога только для вида; ближнему же едва оказывают и такую любовь, какую предписано иметь ко врагам; а к ненавидящим имеют такое расположение, чтобы огорчившим отмстить большим злом. Итак, невеста говорит: «вчините ко мне любовь», чтобы воздавала я ее Богу, сколько должно, а каждому из других без недостатка в надлежащей мере. Или в слове сем можно подразумевать и следующее: поелику я, — говорит невеста, — возлюбленная в начале, за преслушание была причислена ко врагам, а ныне снова возвратилась в ту же милость, любовию примирившись с Женихом, то законность и неизменность сей милости подтвердите мне вы, друзья Жениховы, со тщанием и внимательностию соблюдая непременною во мне наклонность к лучшему.

Сказав это, невеста опять переходит к более возвышенной речи, потому что просит для прочности благ подкрепить ее мирами, и говорит: «утвердите мя в мирех». Какие необычайные и новые подпоры! Как мира соделаются столпами дома? Как твердость построения кровли опирается на благоухании? Не явно ли, конечно, что достояние добродетелей, многими способами с успехом приобретаемое, по различию действий и именуется? Ибо не только увидеть доброе и придти в общение с наилучшим, но и сохранить непреткновенность в прекрасном есть добродетель. Посему желающий быть утвержденным «в мирех» домогается себе твердого пребывания в добродетелях. Ибо добродетель есть миро, потому что она удалена от всякого зловония грехов.

Иной подивится сказанному в след за сим: почему вожделевает невеста устлать дом не кустами какими и тернами, и сеном, и тростником, лучше же, как говорит Апостол, не древами, тростием и сеном (1 Кор 3:12), из чего уготовляются вещественные домы; но постилкою на потолке дома у ней служат яблоки; ибо говорит: «положите мя в яблоцех», чтобы этот плод стал для нее всем и во всем, — красотою, миром, услаждением, пищею, прохладою, доставляемою им тенью, покойным седалищем, подпирающим столпом, покрывающим потолком. Ибо, как красота, с вожделением рассматривается; как миро, доставляет приятность обонянию, как пища, утучняет тело и услаждает вкус; как сень, дает прохладу от жара, как седалище, успокаивает после труда; как кровля дома, служит покровом живущим в доме; как столп, делает непреткновенным; как видимое яблоко, украшает потолок. И придумает ли кто какое зрелище красивее разложенных яблок, когда плоды сии, в порядке расположенные на какой-либо плоскости без всяких между собою промежутков, разнообразят вид тем, что краснота одного яблока перемешана с беловатостию другого? Посему, если возможно, чтобы положение яблок было видимо подъемлющимся на плоскости вверх, то может ли что быть изящнее этого вида? А сие не невозможно для вожделения духовных благ; потому что не тяжел плод этого вида, не тянет и не клонится к земле, но по природе имеет стремление в высоту. Ибо добродетель восходить вверх, и обращает взор горе. Посему красотою таких яблок вожделевает невеста убрать потолок собственного дома. Ибо, кажется мне, главная забота слова не о том, чтобы от сложения яблоков на подстилке видимо было какое-то заметное зрелище. Какое было бы в этом путеводство к добродетели, если бы в сказанном не усматривалось какой-либо полезной для нас мысли?

Посему, какая это мысль, по нашему гаданию? В лесу естества нашего по человеколюбию Произросший, чрез причастие Плоти и Крови соделался яблоком; ибо в сем плоде можно видеть подобие по цвету и плоти, и крови; белесоватостию он уподобляется свойству плоти, а разлитая по ней краснота свидетельствует видом, что плод имеет сродство с естеством крови. Посему, когда душа, услаждающаяся Божественным, вожделеет обратить взор на этот кров, сею загадкою научаемся следующему: то, что, взирая горе, обращаем внимание на яблоки, значит, что к небесному жительству путеводимся евангельскими учениями, которые открыл нам Пришедший свыше и превыше всех Сущий, в явление Свое во плоти показав в Себе самом образцы всех добрых дел, как говорит Господь: «научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (Матф. 11, 29). Тоже самое говорит и Апостол, предписывая нам смиренномудрие (одним примером можно доказать всю истину сего слова). Ибо взирающим горе говорит: «сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе, Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим», с плотию и кровию Пребывавший в жизни и «вместо предлежащия Ему радости», добровольно Приобщившийся нашего уничижения и Снисшедший до испытания смерти (Флп 2:5). Посему невеста говорит: «положите мя в яблоцех», чтобы, взирая всегда в высоту, видеть мне образцы добрых дел, показуемые в Женихе; там кротость, там негневливость, там незлопамятность на врагов и человеколюбие к оскорбляющим, за злобу воздаяние благодеянием; там воздержание, чистота и великодушие, отсутствие всякого тщеславия и житейской прелести.

Сказав сие, невеста хвалит стрельца за меткость, за то, что искусно направил в нее стрелу; ибо говорит: уязвлена любовию аз. Сим словом указывает на стрелу, глубоко лежащую в ея сердце; Устреливший сею стрелою есть любовь. Дознали же мы из Святого Писания, что любовь есть Бог. Он пускает в спасаемых избранную стрелу Свою, единородного Сына, Духом жизни помазав тройное жало острия. Острие же есть вера, чтобы, в ком будет она, вместе со стрелою введен был и Устреливший, как говорит Господь: «Аз и Отец едино есма» (Иоан. 10, 30); и: «приидем и обитель у него сотворим» (Иоан. 14, 23). Посему душа, возвысившаяся божественными восхождениями, видит в себе сладкую стрелу любви, которою уязвлена, и уязвление обращает себе в похвалу, говоря: «уязвлена любовию аз». Какая прекрасная язва! Какое сладостное поражение, с которым во внутренность проникает жизнь там, где пронзила стрела, отверзшая себе как бы некую дверь и вход! Ибо вместе и прияла в себя стрелу любви, и стрельба изменилась немедленно в брачное веселие. Ибо известно, как руки распоряжаются луком, сообразно с потребностию исправляя то или другое дело; левая рука держит лук, а правая тянет к себе тетиву, привлекая за разрезной конец стрелу, придерживанием левой руки направляемую к цели. Посему служившая незадолго прежде целию для стрелы теперь вместо стрелы себя видит в руках стрельца, между тем как иначе правая и иначе левая рука объемлет стрелу. Но поелику в последствии образы представлений приводятся в переносном значении из брачной песни, то невеста не то представила, что левою рукою поддерживается острие стрелы, а правая объемлет другую ее часть, так чтобы душа стала стрелою в руке сильного, направляемою к горней цели; напротив того, представила, что левая рука подложена, вместо острия, под «главою», а правою объемлется прочее, чтобы, как думаю, в слове сими вдвойне загадочными выражениями вместе изложено было любомудрие божественного восхождения, показывая, что и Жених, и стрелец наш есть один и тот же, что чистая душа служит для Него и невестою, и стрелою, и как стрелу, направляет Он ее к доброй цели, как невесту, восприемлет в общение неистленной вечности, «долготу жития и лета жизни» даруя десницею, а шуйцею «богатство» вечных благ и «славу» Божию (Прит. 3, 16), которой непричастными делаются ищущие славы мира сего. Посему говорит: «шуйца Его под главою моею» (Песн. 2, 6), — шуйца, которою стрела направлена в цель. А десница Его, меня объемля и привлекая к Себе, делает легкою к возношению горе и пускает вверх, и не отлучает от стрельца, так что вместе и несусь в следствие вержения, и упокоеваюсь в руках Владыки. Об отличительных же свойствах сих рук говорит книга Притчей, что «долгота жития и лета жизни в деснице» Премудрости, «в шуице же ея богатство и слава» (Прит 3:16).

Потом невеста обращает речь к дщерям горнего Иерусалима; речь же сия есть убеждение, предлагаемое с заклятием,— всегда умножать и возращать любовь, пока не приведет в исполнение воли Своей Тот, Кто «всем хощет спастися и в разум истины приити» (1 Тим 2:4). Вот сия речь, которую произносит невеста: «заклях вас, дщери иерусалимли, в силах и крепостех села: аще воставите, и возбудите любовь, дондеже восхощет» (Песн 2:6). Клятва есть слово, собою удостоверяющее в истине; действие же клятвы двояко: она или сама удостоверяет слушающего в истине, или заклятием других приводит в необходимость ни в чем не лгать. Например: «клятся Господь Давиду истиною, и не отвержется ея» (Псал 131:11). Здесь клятвою подтверждается верность обетования. Когда же Авраам, прилагая попечение о благородном супружестве единородного, повелевает рабу своему в брачное сожительство Исааку не приводить никого из рода ханаанского, осужденного на рабство, чтобы примесь рабского рода не причинила вреда благородству преемства, а напротив того избрать сыну супругу в отечественной ему земле и в родстве его; тогда заклятием приводит раба в необходимость не вознерадеть о приказании, и если пошлет его, ради себя самого сделать то, что признал он за благо для сына; так слуга заклинается Авраамом устроить Исааку приличное супружество. Посему, так как действие клятвы двояко, то здесь душа, восшедшая на такую высоту, какой видели мы ее достигшею в исследованном нами прежде, обучаемым ею душам указуя дальнейший путь к совершенству, своею клятвою не удостоверяет слушающих в несомненности того, что улучила сама; но заклятием руководить их к жизни добродетельной, к неусыпной и бодрственной любви, до тех пор, пока не исполнится благая Его воля, которая в том состоит, чтобы все спаслись и в разум истины пришли. А клятва, как там была о «стегне» патриарховом (Быт. 24, 9), так здесь «в силах и крепостех села» ; ибо так говорит Писание: «заклях вас, дщери иерусалимли в силах и крепостех села: аще воставите, и возбудите любовь, дондеже восхощет». В словах сих рассмотреть должно, во первых, какое это «село» ; потом, какая «крепость» села и «сила» его, и есть ли между ними разность, или тем и другим означается одно; сверх того, что значить «возставить», и что — возбудить любовь; а выражение «дондеже восхощет» объясняется сказанным прежде.

Что «селом» Владычнее слово означает мир, явно сие каждому из Евангелия; а что «преходит образ мира сего» (1 Кор.7,31), и ничего не оказывается прочного в непостоянном естестве, это явно по громогласному свидетельству Екклесиаста, который все видимое и преходящее причислил к вещам суетным. Посему, какая же сила у такого села, которое есть мир? Или какая крепость в том, памятование о чем с заклятием, данное дщерям иерусалимским, повеление делает ненарушимым? Если смотреть на видимое, будто бы в нем есть какая-то сила, то подобное предположение отвергает Екклезиаст, именуя суетою все, на что указывают, и чего домогаются люди в видимом. Ибо суетное несостоятельно; а несостоятельное по сущности не имеет силы. Или, может быть, в означении слова: «сила» множественным числом найдется какая догадка о выражаемом им понятии? Ибо из Святого Писания известно нам такое различие в рассуждении подобных имен: когда говорится в единственном числе «сила», тогда таким речением разумение отсылается к Божеству; а когда то же имя произносится во множественном числе то представляется словом естество ангельское. Так «Христос — Божия Сила и Премудрость» (1 Кор.1,24); здесь единственным числом Писание дает разуметь Божество. «Благословите Господа вся силы Его» (Псал 102:21) — здесь множественное число «силы» показывает значение разумного ангельского естества. А слово «крепость», сопоставленное с словом «сила», усиливает значительность понятия; так Писание повторением равносильных речений тверже выражает, что ему желательно. Так в словах: «Господи, крепосте моя и утверждение мое» (Псал 17:23), каждое из речений означает одно и то же, но сопоставление равносильных слов показывает усиление означаемого. Посему множественное означение «сил» и подобообразное упоминание о «крепостех» возводит, как видно, мысль слышащих к естеству ангельскому, так что заклинание, представляемое наставницею обучаемым душам в подтверждение сокровенного, делается силою не преходящего мира, но всегда пребывающего естества Ангелов, на которых повелевается взирать, чтобы их примером утверждались непоколебимость и постоянство добродетельного жития. Поелику имеем обетование, что по воскресении жизнь человеческая соделается подобною состоянию Ангелов (Обетовавший же не лжив); то следует и жизнь в мире сем приуготовлять к жизни, чаемой после сего, так чтобы, живя во плоти, и проводя время на селе мира сего, жить не по плоти и не сообразоваться веку сему, но и во время жизни в мире иметь попечение о жизни чаемой. Посему невеста клятвенным подтверждением внушает душам обучаемых, чтобы жизнь их, с преспеянием проводимая на этом селе, имела в виду небесныя силы, подражая бесстрастием чистоте ангельской. Ибо, когда так восставляется и возбуждается любовь, то есть возвышается от присовокупления, и возрастает до большей меры; тогда, как сказала невеста, исполняется воля Божия, как на небе, так и на земле, по причине ангельского бесстрастия, преуспевающего и в нас. Вот что уразумели мы в словах: «заклях вас, дщери иерусалимли, в силах и крепостех села: аще воставите, и возбудите любов дондеже восхощет». Если же найдется иное какое слово, более приближающееся к истине искомого; то примем благодать, и возблагодарим Открывающего сокровенные тайны Духом Святым о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему подобает слава во веки веков! Аминь.

О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас - зелень;

См. Толкование на (Песн 1:14)

кровли домов наших - кедры,

См. Толкование на (Песн 1:14)

потолки наши - кипарисы.

См. Толкование на (Песн 1:14)