Учение о Богопознании занимает в богословской системе св. Григория видное место. Это не только введение, не только богословские пролегомены. Богопознание для св. Григория есть путь и задача жизни, путь спасения и "обожения".
Ибо прежде всего ум тварный встречается с Богом, и чрез ум и умное созерцание тварь соединяется и воссоединяется с Богом, как и Сам Бог соединился с человеком, принял полноту естества человеческого чрез посредство Богоподобного человеческого ума, - "ум соединяется с умом, как с ближайшим и наиболее сродным", - подчеркивал Григорий против Аполлинария.
О Богопознании св. Григорий говорит и в своих лирических молитвах, и в богословских поучениях. И как богослов противопоставляет правое учение о познании Бога еретическим крайностям: дерзкому рационалистическому максимализму аномеев-евномиан и брезгливому отречению Аполлинаpия, для которого человеческий ум есть нечто безнадежно нечистое и грешное, нечто недоступное очищению, - "невозможно чтобы не было греха в помышлениях человеческих", - передает его мысль Григорий Нисский.
Против евномиан св. Григорий говорит о пределах Богопознания, о необходимости познавательной аскезы и смирения. И против аполлинаристов - о богоподобии человеческого ума, о светозарности умной природы. Он говорит обычно на языке Платона и неоплатоников. Отчасти потому, что в годы своего учения открыл у внешних или "чуждых" мудрецов (как выражается он однажды при ссылке на Платона) благочестивые приближения к библейской истине, - нашел у них удачные слова.
Отчасти для того, чтобы быть убедительным для опиравшихся на внешнюю мудрость еретиков. И притом пользование платоническими образами и сравнениями было давно уже освящено практикой Александрийской школы. Св. Григорий знал Платона, вероятно, и Плотина. Но знал также, что Платона повторяли христианские учителя, Климент и Ориген.
Вместе с тем св. Григорий всегда опирается на Библию, и свое учение о Богопознании не только подтверждает, но и выводит из библейских текстов, - в их применении и толковании он следует александрийской экзегетической традиции; в учении о Богопознании она навсегда осталась преобладающей в отеческом Богословии.
Бог есть ум. Великий Ум "или другая совершенная сущность, постигаемая только напряжениями ума", - говорит св. Григорий. И по образу Божию созданы прежде всего умные природы, естество ангельское. От века, "царствуя в пустоте веков", Мирородный Ум рассматривал в Своих великих умопредставлениях Им же составленные прообразы впоследствии возникшего мира.
Бог есть ум. Великий Ум "или другая совершенная сущность, постигаемая только напряжениями ума", - говорит св. Григорий. И по образу Божию созданы прежде всего умные природы, естество ангельское. От века, "царствуя в пустоте веков", Мирородный Ум рассматривал в Своих великих умопредставлениях Им же составленные прообразы впоследствии возникшего мира.
Бог начертывает или "измышляет" "образы" мира, сперва умного и небесного, потом мира вещественного и земного. И "мысль становится делом", которое исполнено Словом и совершено Духом. Возникает мир ангельский, первая тварь, сродная Богу по своему умному духовному естеству, не столько неподвижная, сколь неудободвижная ко злу. Затем создает Бог мир видимый, этот стройный состав неба и земли, в котором грубое и чувственное естество совершенно чуждо Богу, но красота и согласие отражают Божию Премудрость и Силу.
В этом вещественном мире Бог творит человека, "род тварей, средних между смертными и бессмертными". Это - новый мир, "в мире малом мир великий..." "Зритель видимой твари, таинник твари умосозерцаемой", человек поставлен на грани двух миров и, тем самым, в средоточии всего мира, - "премудро сопрягает тварь" Бог именно в человеке. Созданный из персти, человек носит образ Божества, - "образ Бессмертного, потому что в обоих царствует естество ума".
Слово Божие, по образному выражению св. Григория, "взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составило мой образ и уделило ему Свою Жизнь, потому что послало в него дух, который есть струя невидимого Божества..." В других местах св. Григорий говорит о душе, как о "дыхании Божием", как о "Божественной частице..."
Отсюда сверхземные и сверхчувственные цели человеческой жизни: как "новый ангел", поставленный на земле, человек должен взойти на небо, в пресветлую обитель Богоносцев, - призван стать богом по усыновлению, исполниться высшего света, - "величественная цель, но достигаемая с трудом", - замечает Григорий... Человек сотворен по образу Божию и потому призван к "уподоблению" Богу.
Для душ возвышенных, - говорит св. Григорий, - в одном заключается благородство, - "хранить в себе образ и уподобляться Первообразу", насколько это доступно узникам плоти. - Возможность этого "уподобления" определяется естественным сродством человеческого духа с Божеством... Бог есть Свет высочайший и неприступный, - "чистейшее сияние Троицы". Второй свет это ангелы, "некоторая струя или причастие первого Света". И третий свет, - это человек. И даже язычники называют человека светом "по силе внутреннего нашего ума".
Бог есть - "светильник ума"; и озаряемый от Первообразного Света ум человеческий сам становится световидным. "Что солнце для существ чувственных, то Бог для разумных", - говорит св. Григорий. "Одно освещает мир видимый, Другой - мир невидимый. Оно телесные взоры делает световидными, Он совершает умные естества Богоподобными..." Григорий здесь явно повторяет знаменитое Платоновское сравнение Высшего Блага и солнца, - сравнение, развитое в неоплатонизме в целую систему метафизики света.
Григорий говорит несомненно платоническим языком и вслед за платониками подчеркивает помрачающее действие чувств и вообще тела. Однако, на платоническом языке он выражает не платоническую мысль. По мысли св. Григория, "уподобление" Богу совершается прежде всего чрез таинства.
Цель тайнодействий, - описывает он, - "окрылить душу, исхитить из мира и предать Богу, сохранить образ Божий, если он цел, поддержать, если в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в сердца Духом, короче сказать, того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горнего блаженства..." Не случайно Крещение называется "просвещением", - это начало будущего световодства, когда сыны света сделаются всецело Богоподобными и вместят в себя всецелого Бога.
Все совершается через Христа, Воплощенное Слово. Он приходит, чтобы нас сделать богами, - Он приемлет нашу плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. "Образ неизменяемый", Отчее Слово "приходит к своему образу", - "соединяется с разумною душою ради моей души, очищая подобное подобным". Вот почему св. Григорий так резко боролся с Аполлинарием: ум - высшее в человеке; "в естестве человеческом всего важнее образ Божий и сила ума". И только чрез Богообразный ум может приближаться человек к Богу.
Человек есть тварь, но имеет повеление стать богом, - передает Григорий дерзновенные слова св. Василия. И путь "обожения" есть путь очищения и восхождения ума, - καθρσις. Это прежде всего путь отрешения от чувственного мира, от материи. Чувства помрачают ум. Вместе с тем, - путь внутреннего собирания, самососредоточения, - путь борьбы со страстями и достижения бесстрастия ("апатии").
Человек есть тварь, но имеет повеление стать богом, - передает Григорий дерзновенные слова св. Василия. И путь "обожения" есть путь очищения и восхождения ума, - καθρσις. Это прежде всего путь отрешения от чувственного мира, от материи. Чувства помрачают ум. Вместе с тем, - путь внутреннего собирания, самососредоточения, - путь борьбы со страстями и достижения бесстрастия ("апатии").
Образ подвижника в изображении св. Григория есть образ мудреца или, скорее, любомудра, и очень напоминает образ "гностика" по Клименту Александрийскому. И следует припомнить, в молодые годы Григорий слушал в Александрии Дидима, который повторял идеи Климента. В этом образе много эллинистических черт, много общего с идеалом стоиков и платоников.
Есть бесспорная близость между идеалом св. Григория и идеалом Плотина: вся система Плотина в известном смысле есть учение о "очищении", как о пути к Богу, к которому душу влечет желание и любовь, - стремление к полноте и совершенству, - в человеке это желание достигает ясности и сознания... Это путь отречения от тела и "вхождения в себя" - путь упрощения и восторга...
И Плотин призывает к уединению и безмолвию, к анахоретству и исихии и вслед за Платоном понимает философию, как упражнение в смерти... "Занятие философов состоит в том, чтобы отрешать душу от тела", - этот афоризм из Платонова "Федона" св. Григорий не раз вспоминает, однажды с прямой ссылкой. И для него истинная жизнь есть умирание, - умирание для этого мира, в котором невозможна полнота Богоподобия и Богообщения, куда только редкие и преломленные лучи достигают из обители Света.
В иные минуты Григорий готов был даже вслед за Платоном назвать тело темницей... Можно думать, св. Григорий сознательно повторял многие платонические мотивы: для него не было ничего удивительного и соблазнительного в том, что любители мудрости, эллинские мудрецы, сумели разработать аскетическую технику, что они знали естественные пути мысли и природные законы души.
Повторяя мысли эллинских любомудров в своей религиозной аскетике, он только говорил на языке своего времени. По существу идеалы не совпадали: ибо платоническая аскетика есть искание без ключа.
Аскетика св. Григория насквозь догматична, связана с образом Христа и с тайной Троического единосущия. В его пафосе смерти и разрешения союза души и тела ("пагубное сопряжение", - восклицал он в минуту скорби) нет античного спиритуализма: для него и плоть обожена, как и ум, чрез человечество Бога, Бога Слова.
"Если будешь низко о себе думать, то напомню тебе, что ты Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение, - созданный бог, чрез Христовы страдания шествующий в нетленную славу..."
И если теперь следует отрешаться от земли и "не любить до излишества нынешнюю жизнь", то некогда совершится и воскрешение плоти.
"Для меня убедительны слова мудрых, - говорил св. Григорий над гробом брата, - что всякая добрая и Боголюбивая душа, как только по разрешении от сопряженного с нею тела освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, - по очищении или отложении (или не знаю как сказать еще) того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке, потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища, и свергла с себя лежавшие на ней оковы, увлекавшие ее ум к земному, которыми отягощались крылья ума. Тогда она в видении как бы пожинает уготованные ей блаженства. А потом и соприрожденную себе плоть, c которою здесь упражнялась в любомудрии, восприняв от земли, ее давшей и ее потом сохранившей непонятным для нас образом, известным только Богу, их соединившему и разлучившему, введет с собою в наследие грядущей славы. И как по естественному союзу с плотью разделяла ее тяготы, так теперь сообщит ей свои утешения, всецело поглощая ее в себя, делаясь с нею единым духом и умом, и богом, после того, как смертное и преходящее поглощено будет жизнью..."
В этом уповании и причина отрешения от чувственного теперь. "Для чего мне прилепляться к временному", - восклицает Григорий. "Дождусь Архангельского гласа, последней трубы, преобразования неба, претворения земли, освобождения стихий, обновления целого мира". Аскетика св. Григория есть скорее "очищение плоти", чем брезгливое очищение от плоти... "Ее я люблю, как служителя. От нее же и отвращаюсь, как от врага. Бегу от нее, как от уз, и почитаю, как сонаследника..."
"Если будешь низко о себе думать, то напомню тебе, что ты Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение, - созданный бог, чрез Христовы страдания шествующий в нетленную славу..."
И если теперь следует отрешаться от земли и "не любить до излишества нынешнюю жизнь", то некогда совершится и воскрешение плоти.
"Для меня убедительны слова мудрых, - говорил св. Григорий над гробом брата, - что всякая добрая и Боголюбивая душа, как только по разрешении от сопряженного с нею тела освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, - по очищении или отложении (или не знаю как сказать еще) того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке, потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища, и свергла с себя лежавшие на ней оковы, увлекавшие ее ум к земному, которыми отягощались крылья ума. Тогда она в видении как бы пожинает уготованные ей блаженства. А потом и соприрожденную себе плоть, c которою здесь упражнялась в любомудрии, восприняв от земли, ее давшей и ее потом сохранившей непонятным для нас образом, известным только Богу, их соединившему и разлучившему, введет с собою в наследие грядущей славы. И как по естественному союзу с плотью разделяла ее тяготы, так теперь сообщит ей свои утешения, всецело поглощая ее в себя, делаясь с нею единым духом и умом, и богом, после того, как смертное и преходящее поглощено будет жизнью..."
В этом уповании и причина отрешения от чувственного теперь. "Для чего мне прилепляться к временному", - восклицает Григорий. "Дождусь Архангельского гласа, последней трубы, преобразования неба, претворения земли, освобождения стихий, обновления целого мира". Аскетика св. Григория есть скорее "очищение плоти", чем брезгливое очищение от плоти... "Ее я люблю, как служителя. От нее же и отвращаюсь, как от врага. Бегу от нее, как от уз, и почитаю, как сонаследника..."
Как эллин, Григорий недоумевает о связи ума и персти. Но знает, чего не знали эллины, что тело есть творение Божие, что темницею для ума тело становится только чрез падение. И потому может перестать быть узилищем, - в силу воплощения Христова. Брение восприняло закваску и стало новым смешением.
Богопознание есть путь обожения и потому путь аскетический. "Философствовать о Боге можно не всякому", - говорил св. Григорий против евномиан. "Да, не всякому. Это не дешево приобретается и не пресмыкающимися по земле". Не всякий, не всегда может и смеет говорить о Боге. Для этого нужна чистая или по крайней мере очищаемая душа. Для нечистого даже небезопасно прикасаться к чистому, подобно тому, как для слабого зрения опасно сияние солнца.
Богопознание есть путь обожения и потому путь аскетический. "Философствовать о Боге можно не всякому", - говорил св. Григорий против евномиан. "Да, не всякому. Это не дешево приобретается и не пресмыкающимися по земле". Не всякий, не всегда может и смеет говорить о Боге. Для этого нужна чистая или по крайней мере очищаемая душа. Для нечистого даже небезопасно прикасаться к чистому, подобно тому, как для слабого зрения опасно сияние солнца.
Нужна свобода от внешней тины, внутренний покой и тишина. Памятовать о Боге надлежит непрестанно. Это единственное, что безусловно нужно для жизни. Но богословствовать непрестанно и не во благовремении недопустимо. Здесь нужна сдержанность и мера. Св. Григорий имеет в виду не только праздные пререкания, когда святыня подвергается оскорблениям. Он хочет показать, что богословие без приготовления бесплодно, - потому что беспредметно. Взволнованная душа не отразит верно круга солнца.
И философствовать можно уже тогда, "когда внутри нас тишина и мы не кружимся по внешним предметам". Самые понятия должны быть выкованы, должна быть приготовлена так сказать апперцептивная масса. "Ибо если ум не просвещен или слово слабо, или слух не очищен и потому не вмещает слова, - от одной из сих причин, также как от всех, неизбежно хромает истина".
В Богопознании есть ступени: не всем и не сразу восходить на гору, вступать внутрь облака и беседовать с Богом. Иным по нечистоте лучше стоять внизу горы и внимать единому гласу и трубе, т.е. голым речениям благочестия, и не прилагаться к богословским научениям до времени, - но взирать на дымящуюся гору, окруженную молниями, как на угрозу и на чудо для неспособных взойти. Это не отзвуки Александрийского аристократизма с его делением на "гностиков" и "простецов". Это - аскетика, учение о ступенях...
"Хочешь ли со временем стать богословом и достойным Божества, - соблюдай заповеди и не выступай из повеления, ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию..." И это лестница для каждого и всех. Но не все идут за одно и вместе. Потому не равны дарования Духа, что не равны приемники: дары подаются в меру вместимости. Это не расторгает единства церковного тела... "Говорить о Боге, - великое дело, но гораздо больше, - очищать себя для Бога", - замечает Григорий. Ибо только тогда открывается Бог...
"Много путей ко спасению, - говорил св. Григорий, - много путей, ведущих к общению с Богом. Ими надобно идти, а не одним путем слова. Достаточно учения и простой веры, какою без мудрствований по большей части спасает Бог. А если бы вера была доступна одним мудрым, то крайне беден был бы наш Бог..."
Впрочем Григорий говорит здесь скорее о мудрованиях, чем о мудрости. В эпоху арианских словопрений св. Григорий прежде всего боролся с чрезмерной словоохотливостью, с развязностью в Богословии. И богословскому любопытству он противопоставлял трезвые и спокойные требования познавательной педагогики.
"Много путей ко спасению, - говорил св. Григорий, - много путей, ведущих к общению с Богом. Ими надобно идти, а не одним путем слова. Достаточно учения и простой веры, какою без мудрствований по большей части спасает Бог. А если бы вера была доступна одним мудрым, то крайне беден был бы наш Бог..."
Впрочем Григорий говорит здесь скорее о мудрованиях, чем о мудрости. В эпоху арианских словопрений св. Григорий прежде всего боролся с чрезмерной словоохотливостью, с развязностью в Богословии. И богословскому любопытству он противопоставлял трезвые и спокойные требования познавательной педагогики.
Он старался погасить то любопытствующее беспокойство толпы, которым разжигались богословские споры, когда невежественная ревность подкрепляла любителей Пирроновых и Хрисипповых ухищрений и, по его собственному выражению, старался излагать свое любомудрие "догматически, а не самостоятельно, - по способу рыбарей, а не Аристотеля, - духовно, а не хитросплетенно, по уставам Церкви, а не торжища..."
Он старался отвлечь внимание неподготовленных к другим, более для них доступным предметам, нежели тайна трисолнечного Божества. "Любомудрствуй о мире или мирах, о веществе, о душе, о разумных природах, добрых и злых, о воскресении и суде, о мздовоздаянии, о Христовых страданиях..." Нужно помнить, что в эпоху каппадокийцев арианская ересь разложилась в софистику, в "технологию богохульства..."
С этой софистикой и борется св. Григорий в своих "богословских беседах", - не с "софией", не с подлинным Богословием. "Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова". Себя св. Григорий исповедывал любителем и хвалителем мудрости. Но именно поэтому избирал безмолвие... Для св. Григория богословствовать значило подвизаться. Отсюда его воздержание в слове и любовь к тишине.
С евномианами у св. Григория был не только педагогический спор. Евномианская словоохотливость питалась рационалистической самоуверенностью. И этому притязательному религиозно-гносеологическому оптимизму св. Григорий противополагает учение о пределах Богопознания. При этом он снова говорит языком эллинской философии, но по-эллински передает библейское учение. Бог есть предел желаний, успокоение всех бывших умозрений. Высшее из благ - знание Бога, и оно открывается в созерцании - θεωρα.
"Ибо для меня всего, кажется, лучше, - говорил Григорий, - как бы замкнуть чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми впечатлениями, быть и непрестанно делаться как бы неомраченным зерцалом Бога и Божественного, приобретать ко свету свет, - к менее ясному лучезарнейший, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зеркала..."
Созерцание не есть только пассивное отражение Божества, и душа не только зеркало. Созерцать значит соединяться с Богом... Именно поэтому к созерцанию нужно восходить чрез πραξις. Это есть прикосновение к Богу... Человек соединяется с Богом и Бог с людьми, с "богами..." На пути восхождения человек становится новым, - "преобразуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяясь Божественным изменением..." - И, однако, на этих высотах Бог сокрыт от человека...
"Но что со мною соделалось, друзья, таинники и подобные мне любители истины! - восклицает Григорий. Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога. С этой мыслию, отрешившись от вещества и вещественного, собравшись сколько мог сам в себя, восходил я на гору. Но когда простер взор, едва увидел задняя Божия (срав. Исх. 33:22-23) и то покрытый Камнем (1 Кор. 10:4), т.е. воплотившемся ради нас Словом. И приникнув несколько, созерцаю не первое и чистое естество, познаваемое Им Самим, т.е. Самою Троицею. Созерцаю не то, что пребывает внутри первой завесы и закрывается херувимами, - но одно крайнее и к нам простирающееся... А это есть... то величие, которое видимо в тварях, Богом и созданных, и управляемых..."
Иначе сказать, и на высотах созерцания не открывается Сам Бог в Себе, но только Слава Его, Его великолепие, - не свет, но сияние света. На этой непознаваемости Божества по природе св. Григорий настаивает со всей силой: "Представлять себя знающим, что есть Бог, есть повреждение ума..." По его выражению, существо Божие есть "Святая Святых, закрываемая и от самих серафимов". Божество беспредельно и неудобозримо, и только эта беспредельность Божия в точности постижима.
"Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и естестве, Бог одним умом оттеняется в один некий образ действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, чем будет умопредставлен, столько же осиявающий владычественное в нас, если оно очищено, сколь быстрота летящей молнии озаряет взор..."
И при том познается Бог "не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но что окрест Его..." И на высоте подвига человеческий ум созерцает только "образ истины", - "подобно тому, как отображение солнца на водах показывает солнце слабому взору..." Это явная реминисценция из Платоновской Политии: "Все это - тени и образы на воде..." Мы созерцаем Бога, как в зеркале. Это сразу и повторение из Апостола Павла (1 Кор. 13:12), и реминисценция из Платона (или из Плотина).
С евномианами у св. Григория был не только педагогический спор. Евномианская словоохотливость питалась рационалистической самоуверенностью. И этому притязательному религиозно-гносеологическому оптимизму св. Григорий противополагает учение о пределах Богопознания. При этом он снова говорит языком эллинской философии, но по-эллински передает библейское учение. Бог есть предел желаний, успокоение всех бывших умозрений. Высшее из благ - знание Бога, и оно открывается в созерцании - θεωρα.
"Ибо для меня всего, кажется, лучше, - говорил Григорий, - как бы замкнуть чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми впечатлениями, быть и непрестанно делаться как бы неомраченным зерцалом Бога и Божественного, приобретать ко свету свет, - к менее ясному лучезарнейший, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зеркала..."
Созерцание не есть только пассивное отражение Божества, и душа не только зеркало. Созерцать значит соединяться с Богом... Именно поэтому к созерцанию нужно восходить чрез πραξις. Это есть прикосновение к Богу... Человек соединяется с Богом и Бог с людьми, с "богами..." На пути восхождения человек становится новым, - "преобразуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяясь Божественным изменением..." - И, однако, на этих высотах Бог сокрыт от человека...
"Но что со мною соделалось, друзья, таинники и подобные мне любители истины! - восклицает Григорий. Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога. С этой мыслию, отрешившись от вещества и вещественного, собравшись сколько мог сам в себя, восходил я на гору. Но когда простер взор, едва увидел задняя Божия (срав. Исх. 33:22-23) и то покрытый Камнем (1 Кор. 10:4), т.е. воплотившемся ради нас Словом. И приникнув несколько, созерцаю не первое и чистое естество, познаваемое Им Самим, т.е. Самою Троицею. Созерцаю не то, что пребывает внутри первой завесы и закрывается херувимами, - но одно крайнее и к нам простирающееся... А это есть... то величие, которое видимо в тварях, Богом и созданных, и управляемых..."
Иначе сказать, и на высотах созерцания не открывается Сам Бог в Себе, но только Слава Его, Его великолепие, - не свет, но сияние света. На этой непознаваемости Божества по природе св. Григорий настаивает со всей силой: "Представлять себя знающим, что есть Бог, есть повреждение ума..." По его выражению, существо Божие есть "Святая Святых, закрываемая и от самих серафимов". Божество беспредельно и неудобозримо, и только эта беспредельность Божия в точности постижима.
"Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и естестве, Бог одним умом оттеняется в один некий образ действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, чем будет умопредставлен, столько же осиявающий владычественное в нас, если оно очищено, сколь быстрота летящей молнии озаряет взор..."
И при том познается Бог "не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но что окрест Его..." И на высоте подвига человеческий ум созерцает только "образ истины", - "подобно тому, как отображение солнца на водах показывает солнце слабому взору..." Это явная реминисценция из Платоновской Политии: "Все это - тени и образы на воде..." Мы созерцаем Бога, как в зеркале. Это сразу и повторение из Апостола Павла (1 Кор. 13:12), и реминисценция из Платона (или из Плотина).
И, однако, св. Григорий хочет сказать нечто большее, чем только то, что мы познаем Бога неполно и отраженно. Это неполное созерцание есть тем не менее действительное созерцание и созерцание Самого Бога, хотя и не в Его неприступном Существе. Ибо нисходящие от Бога озарения, те "нисходящие действия" (или "энергии"), о которых говорил и св. Василий Великий, суть действительные лучи Божества, проникающие всю тварь.
Познание Бога "в зеркале" не есть символическое Богопознание. Это - действительное видение, видение Бога, действительное причастие Божественного света и Божества. Что Бог есть по существу и по естеству, никто из людей не находил и не найдет. Но Бог познается не только чрез умозаключение, и о свойствах Его узнаем мы не только по аналогии с выражающими Его совершенства Его делами и творениями.
Бог бывает видим... Он являлся Моисею и Павлу, - не в образах, но и не по существу. Открываются силы Божие... Каппадокийцы применяют здесь мысли Плотина и Филона, различая так сказать трансцендентную и имманентную зоны в нераздельности Божества. Но применяя эту философскую схему, они вкладывают в нее христианский опыт - опыт благодати...
Св. Григорий приводит слова Платона, "одного из греческих богословов", - "Уразуметь Бога трудно, изречь же невозможно". И поправляет его: "Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно". Нельзя до конца перевести опыт веры на язык понятий. И потому Бог не именуем, есть Бог безымянный...
"О, Ты, Который превыше всего. Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? Как воспеснословит Тебя слово! Ибо Ты неизрекаем никаким словом... Как воззрит на Тебя ум, - ибо Ты непостижим никаким умом... Ты - един и все. Ты ни един, ни единое, ни все. О, Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого..."
И потому Богословие становится апофатическим, описывает Бога чрез запреты и отрицания. Из положительных имен только богооткровенное имя Сущий выражает нечто о Нем и принадлежит собственно Ему и только Ему, - так как только Ему принадлежит самобытность и самобытие... Однако, нужно помнить, что Бог выше всякой сущности, всех категорий и определений. И самое имя Бог есть имя относительное, обозначающее Бога в отношении к твари...
Св. Григорий приводит слова Платона, "одного из греческих богословов", - "Уразуметь Бога трудно, изречь же невозможно". И поправляет его: "Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно". Нельзя до конца перевести опыт веры на язык понятий. И потому Бог не именуем, есть Бог безымянный...
"О, Ты, Который превыше всего. Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? Как воспеснословит Тебя слово! Ибо Ты неизрекаем никаким словом... Как воззрит на Тебя ум, - ибо Ты непостижим никаким умом... Ты - един и все. Ты ни един, ни единое, ни все. О, Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого..."
И потому Богословие становится апофатическим, описывает Бога чрез запреты и отрицания. Из положительных имен только богооткровенное имя Сущий выражает нечто о Нем и принадлежит собственно Ему и только Ему, - так как только Ему принадлежит самобытность и самобытие... Однако, нужно помнить, что Бог выше всякой сущности, всех категорий и определений. И самое имя Бог есть имя относительное, обозначающее Бога в отношении к твари...
Есть основание думать, что в апофатическом Богословии Григорий следует Клименту Александрийскому: у них сходство не только в словах, но прежде всего в библейских текстах. При этом у Григория очень смягчен тот агностический стиль, в который нередко впадает Климент. Апофатическое Богословие для Григория в известном смысле положительнее катафатического. В катафатическом мы познаем по аналогии. И все аналогии недостаточны и обманчивы.
"Если и отыскивается малое некое сходство, то гораздо больше ускользает, оставляя меня долу вместе с тем, что избрано для сравнения..." В апофатическом Богословии чрез отрицания точные описуются неизреченные тайны созерцания.
В Богопознании есть ступени. Есть ступени и в самом Богооткровении. Это - два пути, снизу и сверху.
"В продолжение веков, - говорит св. Григорий, - было два знаменитых преобразования жизни человеческой, называемые двумя Заветами и, по известному изречению Писания, потрясениями земли (Агг. 2:7: и потрясу небо и землю, море и сушу и все народы, и приидет Желаемый всеми народами)... Одно вело от идолов к Закону, другое от Закона к Благодати. Благовествую же и о третьем потрясении, - о преставлении от здешнего к тамошнему, непоколебимому и незыблемому".
И оба Завета вводились постепенно, не вдруг и не сразу: "Нам нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают", - замечает Григорий. Истина раскрывалась "постепенными изменениями..." Так и в Богословии совершенство достигается чрез постепенные прибавления.
"Ветхий Завет ясно проповедал Отца, и не с такою ясностью Сына. Новый открыл Сына и дал указания о Божестве Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даруя нам яснейшее о Нем познание... Надлежало же, чтобы троичный свет озарял просветляемых постепенными прибавлениями..."
Откровение совершилось, троическая тайна явлена и открыта. Но еще не вмещается в человеке. И должно вникать в нее - "до совершенного явления того, что для нас вожделенно..." И Григорий провидит: "Когда взойдем внутрь, тогда Жених знает, чему научить и о чем беседовать с вошедшими душами. Будет же, как думаю, беседовать, преподавая совершенное и чистейшее ведение..." Но только чистые узрят Чистого, - трисолнечное сияние Божества.
"Наследуют совершенный свет и созерцание святой и царственной Троицы, Которая тогда будет озарять яснее и чище, и всецело соединится со всецелым умом, в чем одном и полагаю я собственно Небесное Царство", - замечает Григорий.
Получать "всецелое познание" Троицы, - "что Она, какова и колика..." Здесь св. Григорий близок к Оригену.
В Богопознании есть ступени. Есть ступени и в самом Богооткровении. Это - два пути, снизу и сверху.
"В продолжение веков, - говорит св. Григорий, - было два знаменитых преобразования жизни человеческой, называемые двумя Заветами и, по известному изречению Писания, потрясениями земли (Агг. 2:7: и потрясу небо и землю, море и сушу и все народы, и приидет Желаемый всеми народами)... Одно вело от идолов к Закону, другое от Закона к Благодати. Благовествую же и о третьем потрясении, - о преставлении от здешнего к тамошнему, непоколебимому и незыблемому".
И оба Завета вводились постепенно, не вдруг и не сразу: "Нам нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают", - замечает Григорий. Истина раскрывалась "постепенными изменениями..." Так и в Богословии совершенство достигается чрез постепенные прибавления.
"Ветхий Завет ясно проповедал Отца, и не с такою ясностью Сына. Новый открыл Сына и дал указания о Божестве Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даруя нам яснейшее о Нем познание... Надлежало же, чтобы троичный свет озарял просветляемых постепенными прибавлениями..."
Откровение совершилось, троическая тайна явлена и открыта. Но еще не вмещается в человеке. И должно вникать в нее - "до совершенного явления того, что для нас вожделенно..." И Григорий провидит: "Когда взойдем внутрь, тогда Жених знает, чему научить и о чем беседовать с вошедшими душами. Будет же, как думаю, беседовать, преподавая совершенное и чистейшее ведение..." Но только чистые узрят Чистого, - трисолнечное сияние Божества.
"Наследуют совершенный свет и созерцание святой и царственной Троицы, Которая тогда будет озарять яснее и чище, и всецело соединится со всецелым умом, в чем одном и полагаю я собственно Небесное Царство", - замечает Григорий.
Получать "всецелое познание" Троицы, - "что Она, какова и колика..." Здесь св. Григорий близок к Оригену.
