(i) Исцеление
Материал Евангелия от Марка о воскресении можно разделить на четыре вполне ясных категории: исцеление, призыв, предсказания (того, что подтвердится в будущем) и загадки. (Спор Иисуса с саддукеями я рассмотрю отдельно.) Первая категория содержит всего лишь один рассказ: исцеление дочери Иаира [1284].
Рассказ этот, как и параллельные исцеления, упомянутые только у Луки и Иоанна (см. ниже), с неизбежностью напоминают нам о возвращении к жизни, которые совершали Илия и Елисей [1285]. В евангелиях они поданы как часть образа Иисуса-пророка, хотя и крайне необычного. Дополнительное толкование (внутри самого евангелия) кроется в рассказе о кровоточивой, который во всех трех версиях события расположен внутри большего повествования о девочке и некоторым образом перекликается с последним (женщина больна двенадцать лет, что в точности соответствует возрасту девочки; в обоих случаях подчеркивается значение веры) [1286].
Внутри повествования можно выделить несколько небольших, но значительных для нашего исследования моментов. Вначале мы находим замечание Иисуса, обращенное к плачущим: девица не умерла, но спит [1287]. Едва ли это указывает на особенности языка, где «спать» - это общепринятая обычная метафора смерти, однако эти слова вполне могут, во всяком случае для тех, кто пересказывал или слышал эту историю, указывать на Дан. 12:2, где говорится, что «спящих» в будущем разбудят [1288]. В этом случае насмешки свидетелей отражают неверие учеников (вначале), а потом - неверие тех, кто услышал сам рассказ о воскресении. Употребление слова «спать» естественно подводит к описанию «пробуждения» девочки. Слово, которое Иисус употребил как повеление (только у Марка и у Луки) - égare, «встань», - у Марка приводится по-арамейски: talitha kaum [1289]. Когда девочка пробуждается, глагол, к которому прибегают Марк и Лука, - это aneste, а у Матфея это - egerthê [1290]. Изумление родителей (exestesan и у Марка, и у Луки) отображает изумление женщин у гроба Иисуса и других, услышавших весть о воскресении [1291]. Когда Иисус просит дать ей поесть (только у Марка), это отдаленно напоминает его собственную просьбу о какой-нибудь пище - у Луки в рассказе о горнице [1292]. Христианине первых поколений, рассказывая этот эпизод подобным образом, почти наверняка должны были иметь в мыслях само воскресение Иисуса как еще более потрясающий пример такого рода удивительной силы. Евангелисты, редактируя его, должно быть, слышали, - ожидая, что подобное услышат и читатели текста, - предвозвещение темы, которая, как взрыв, завершит записанное ими повествование. Но в рассказе нет указания на то, что кто-либо, исторический или придуманный персонаж, предугадывал тут «воскресение» иного рода. Дочери Иаира предстоит вновь когда-нибудь умереть. Марк, Матфей и Лука завершают повествование об Иисусе, который прошел через грань смерти и как бы вышел с другой стороны.
(ii) Призыв
Вторая категория материала в тройственном предании - это призыв Иисуса, адресованный своим последователям, и его предсказания о великом перевороте при наступлении нового мира. В этом, безусловно, слышалось зашифрованное послание о необходимости рискнуть всем, дабы приблизить Царство; на этом уровне оно сопоставимо, скажем, с призывами вождей Маккавеев и других. Я всякий раз привожу версию Марка, отмечая значимые расхождения у других евангелистов.
8:34 И призвав народ вместе с учениками Своими, сказал им: если кто хочет за Мною пойти, да отречется от самого себя и возьмет крест свой и следует за Мною. 35 Ибо, кто хочет душу свою (psyche) спасти, тот погубит ее; кто же погубит душу свою ради Меня и Доброй вести [Мф и Лк пропускают «и Доброй вести»], тот спасет ее [Мф: обретет ее].36 Ибо какая выгода человеку весь мир приобрести и повредить душе своей? 37 Ибо что даст человек в обмен за душу свою?38 Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов в роде этом прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет во славе Отца Своего с ангелами святыми [Мф добавляет: «и воздаст тогда каждому по делу его»].9:1 И Он говорил им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, доколе не увидят Царства Божья, пришедшего в силе [Мф: увидят Сына Человеческого, грядущего в Царстве Своем; Лк: увидят Царствие Божье] [1293].
9:43 И если соблазняет тебя рука твоя, отруби ее: лучше тебе без руки войти в жизнь, чем с двумя руками пойти в геенну, в огонь неугасимый. 45 И если нога твоя соблазняет тебя, отруби ее: лучше тебе войти в жизнь хромым, чем с двумя ногами быть ввергнутым в геенну… 47 И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе кривым войти в Царство Божье [Мф: войти в жизнь], чем с двумя глазами быть ввергнутым в геенну [1294]…
10:29 Сказал Иисус: истинно говорю вам: [Мф добавляет: «что вы, последовавшие за Мною, - в новом бытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах и будете судить двенадцать колен Израилевых. И»] нет никого, кто оставил дом, или братьев, или сестер, или мать, или отца, или детей, или земли ради Меня и ради Доброй вести [Мф: ради имени Моего; Лк: ради Царства Божья], 30 и не получит в сто раз больше теперь, во время сие, домов, и братьев, и сестер, и матерей, и детей, и земель, при гонениях, а в веке грядущем жизнь вечную. 31 Многие же первые будут последними и последние первыми [1295].
Каждый из этих текстов по-своему дает обетования, в которых, в свете Иосифа и других текстов периода Второго Храма, описанных нами, можно прочитать обетование воскресения. На этом уровне они не отклоняются от норм своего времени: следуй этим путем, предай себя этому учителю, оставь эти привилегии - и в веке грядущем истинный Бог даст тебе новую жизнь, новое Царство, новую семью. В первом отрывке, Мк. 8:35, говорится, что тот, кто умрет ради большего, спасет свою жизнь, что, вероятно, означает новую жизнь по ту сторону смерти; в контексте это, безусловно, связано с особым вызовом - следовать за Иисусом, но такое обетование имело бы смысл внутри какого бы то ни было революционного движения того времени. У Марка и Луки это тесно связано с обетованием Царства, а у Матфея - с Сыном Человеческим и его Царством, что демонстрирует уже сказанное выше, - хотя упоминание о воскресении в евангельском предании нечасто, было бы неверным забыть о нем, если мы помним, что основной темой общественного служения Иисуса было Царство Божье. Конечно, указание на Даниила у Матфея легко связывалось в голове еврея периода Второго Храма с более широкой картиной, открывающейся у Даниила, где победившее царство 2-й главы, побеждающий Сын Человеческий в 7-й, а также победившие и воскресшие мученики в 12-й представляют части единого целого, что обретает черты вызова благодаря главам 1, 3 и 6, где описываются правоверные иудеи, готовые встретить опасность и смерть, лишь бы не отказаться от своей верности Богу Израиля. Вызов, который бросает Иисус, дан тут в классическом стиле иудаизма Второго Храма; в вызове, обращенном к народу Божьему, содержится призыв рискнуть абсолютно всем ради Царства, и этот вызов включает в себя зашифрованное обетование (зашифрованное, т. к. слово «воскресение» здесь не встречается) о том, что потерявший свою жизнь спасет ее (Евангелия от Марка, от Луки) или обретет (Евангелие от Матфея). Апокалиптический сценарий, с аллюзией на Даниила, также указывает на слова Иисуса о своем оправдании, к чему мы вскорости обратимся. Это обетование остается, тем не менее, на уровне противопоставления, совсем как утверждения 2 Макк 7: тот, кто рискует всем и даже теряет все, просто обретет свою жизнь вновь. Косвенно там предполагается, что Царство Божье, или Сын Человеческий, представляет собой тот же здешний мир, но где истинный народ Божий оправдан. Иначе говоря, нет здесь чего-либо подобного взгляду Павла на воскресение как на преображение мира или преображенную плоть. Тут нет ни намека на послепасхальное развитие представлений, или «христианизацию». Это само по себе не доказывает, что Иисус на самом деле говорил такие слова. Сейчас такое доказательство отнюдь не является моей целью. Но это указывает, с одной стороны, на верования того времени, а также на тот факт, что люди, передавшие эти слова, а затем собравшие и записавшие их, считали их совместимыми, пускай и не до конца развитыми, с более полным христианским учением своего времени.
Второй отрывок говорит о «вхождении в жизнь» (в последней строке измененной на «Царство Божье»), за что каждый должен заплатить. Это предполагает стандартную еврейскую дихотомию между нынешним веком и веком грядущим, между которыми существует сильная взаимосвязь. Даже полагая, что Иисус призывал отрубить ногу и руку и вырвать глаз скорее в качестве яркой метафоры, нежели буквально, суть повторяющегося объяснения состоит в том, что, попадает ли человек в геенну или в «жизнь», он остается тем же, что и прежде. Хотя этот образ шокирует [1296], в идее вхождения в Царство Божье или новую жизнь в том же теле, что и в настоящем, нет ничего такого, что не могло бы прозвучать в широком контексте иудаизма Второго Храма [1297]. Опять же, хотя христиане I века, читавшие этот отрывок, естественно толковали его с точки зрения следования за Иисусом в жизнь воскресения (воскресшее тело Иисуса можно было узнать, согласно хотя бы Евангелию от Иоанна, по следам крестных ран), здесь еще не говорится ничего о том, как этот текст воспринимало позднее богословие.
Третий отрывок основывается, как и у Павла, на иудейском предании, которое говорит о народе Завета, оправданном в грядущем веке. В дополнение к этому у Матфея представлен суд над Израилем, который вершат последователи Иисуса, что указывает (как отчасти и наша следующая категория) на Даниила. Обетование «грядущего века» тут дано открыто, и жизнь в этом веке (zoe aionios, «жизнь будущего века», что обычно переводится как «вечная жизнь») будет воздаянием для того, кто последует за Иисусом. Главная цель этого отрывка, на самом деле, - гарантировать последователям Иисуса то, что обычно относили ко «всему Израилю»; это входит в новое определение Израиля вокруг самого Иисуса, которое свойственно его действиям и высказываниям на разных уровнях [1298]. Этот отрывок также содержит обетование о драматическом повороте событий, когда «первые» и «последние» поменяются местами, что соответствует множеству других слов о «переворотах», особенно - Заповедям блаженства (см. ниже). Но что достойно внимания в этом отрывке - главный переворот обещан не в веке грядущем, но уже в настоящем. Тут нет никакого разработанного богословия будущего века, или воскресения. Матфей пользуется словом «новое рождение» (palingenesia) для обозначения будущего века, - в Новом Завете это слово употребляется в подобном смысле только в этом месте [1299]. Тут со всей очевидностью предполагается огромная перемена в мире, но сказано об этом не более того, что можно было бы извлечь из множества других текстов периода Второго Храма [1300].
В этих отрывках присутствует ясное чувство грядущего, когда тем, кто верно следует за Иисусом, даже если они претерпят смерть или муки в этом веке, дарована будет новая жизнь. Если мы рассмотрим эти отрывки в контексте представлений о грядущей жизни и будущем веке, мы увидим, что они точно соответствуют другим апокалиптическим иудейским фрагментам, и, в частности, тем, которые хранят в себе отзвук или продолжают темы Даниила. Хотя в них и отсутствует термин «воскресение», можно с уверенностью утверждать, что эта тема присутствует, по меньшей мере, косвенно. Однако тут нет ничего специфически христианского, кроме того, что они сфокусированы на Иисусе, вокруг которого обретают иной статус люди, носящие эти обетования. Можно утверждать, что первые христиане, передававшие, зафиксировавшие и собравшие эти речения, нисколько не ориентировались на более развитое христианское мироощущение, они даже не пытались показать, что сам Иисус, их произнесший, однажды будет воздвигнут из мертвых.
(iii) Грядущее оправдание Иисуса
Трижды у Марка Иисус ясно предсказывает не только свою смерть, но и воскресение:
И начал учить их, что надлежит Сыну Человеческому много претерпеть и быть отвергнутым старейшинами и первосвященниками и книжниками, и быть убитым, и через три дня [Мф и Лк: в третий день] воскреснуть [1301].
Ибо Он давал наставления Своим ученикам и говорил им, что Сын Человеческий будет предан в руки человеческие, и убьют Его, и, убитый, Он через три дня [Мф: в третий день] воскреснет [Лк пропускает упоминание об убиении и воскресении] [1302].
Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и приговорят Его к смерти, и предадут Его язычникам; и надругаются над Ним, и оплюют Его, и будут бичевать Его, и убьют, и через три дня [Мф и Лк: в третий день] Он воскреснет [1303].
Я уже приводил доводы к тому, что, вопреки широко распространенному среди богословов последних двух или около того поколений мнению, наиболее вероятно, что Иисус восходил в Иерусалим, зная, что он тут умрет и что такого его призвание от Бога [1304]. Я доказывал и то, что, весьма вероятно, он понимал свою скорую смерть в свете доступных основополагающих повествований Писания, соответствующих другим сторонам его призвания и общественного служения, и что он, - как и любой другой иудей периода Второго Храма, вовлеченный в одно из движений, провозглашающих Царство Божье, - думал и, возможно, провозглашал, что Бог Израиля воздвигнет его из мертвых, оправдает его после страдания. Это, безусловно, очень близко соответствует повествованию о мучениках во Второй книге Маккавейской (хотя в этом случае контраст между их предсмертными угрозами и предсмертными словами Иисуса становится куда более ярким) [1305]. Это не означает, разумеется, что все предсказания по сути дословно передают то, что сказал Иисус. «Через три дня» у Марка каждый раз изменяется на «в третий день» у Матфея и Луки (при том, что Лука опускает во втором случае важные элементы), что указывает на редактирование еще на раннем этапе становления предания; если Иисус умер в пятницу, три полных дня никак не могли пройти до воскресного утра, однако же это был «третий день», и именно это мы находим в самом раннем предании, которое приводит Павел в 1Кор. 15:4.
Особый интерес представляет реакция учеников. После первого предсказания Петр отводит его в сторону и укоряет; очевидно, упоминание о воскресении никак не смягчило потрясения от сказанного Иисусом о предстоящих страдании и смерти. Во второй раз - Матфей сообщает, что «они очень опечалились», тогда как и Марк, и Лука говорят, что «не уразумели они сказанного, а спросить Его боялись». Лука говорит о том, что это было провиденциально сокрыто от них, и это созвучно его теме полного непонимания со стороны учеников вплоть до самого воскресения Иисуса, - теме, повторяющейся вслед за третьим и последним предсказанием [1306]. Иначе говоря, ученики нигде не понимают того, что Иисус вроде бы говорит о своем скором воскресении. Кажется, родственникам и последователям маккавейских мучеников и другим людям, погибшим в борьбе за Царство ГОСПОДА в последние века до P. X. и в первые после P. X., слова о том, что они воскреснут в отдаленном будущем, приносили немного непосредственного утешения; подобным образом, ученики, похоже, были потрясены или опечалены тем, что Иисус ожидал неминуемой близкой смерти, или просто никак не могли взять в толк, о чем же он в конце концов говорит.
Само по себе предание и передающие его евангелисты заставляют читающего думать, что ученики допускали, с одной стороны, что Иисус, должно быть, имеет в виду грядущее последнее воскресение, и (или), с другой стороны, - что он метафорически говорил о битве за восстановление Израиля и о необходимости быть готовым рискнуть всем в этой битве. Остается только гадать, как они понимали фразу «на третий день» и подобные ей; мне представляется, что они воспринимали ее как метафору, не понимая, однако, к чему конкретно она относится. И хотя в контексте иудаизма периода Второго Храма услышанное шокирует, эти речения тут знакомы, они, подобно Второй книге Маккавейской, демонстрируют веру в физическое воскресение тех, кто умер из верности Богу Израиля. Однако, не считая упоминания о трех днях (возможно, конечно, тут слышен отголосок Ос. 6:2, но в синоптических евангелиях эти слова не привлекают никакого внимания), нет и намека на что-то новое по сравнению с еврейским преданием ни у Павла, ни где бы то ни было еще у первых христиан. Безусловно, верующие, передававшие, собиравшие и редактировавшие эти речения, окружали их победным ореолом в полной убежденности, что предсказания исполнились и что это превосходило понимание слышавших эти слова учеников. Но помимо того, что они отредактировали слова о трех днях, они, похоже, никак не пытались сделать эти отрывки понятнее.
Наряду с этими предсказаниями об оправдании и восстании, можно отметить высказывание, которое представляет собою отклик на Дан 7 и указывает на будущее оправдание:
…Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус же сказал: Я; и вы увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы и грядущего с облаками небесными [1307].
Я уже показал в книге «Иисус и победа Бога», что здесь скорее говорится об «оправдании», чем о «возвращении»: «подобный Сыну человеческому» в Дан 7 после страдания, которые доставили ему звери, подведен к Ветхому днями. Сам по себе ответ Иисуса ничего не говорит о воскресении. Однако всякий, кто слышал, оценивал и передавал дальше эти слова в контексте всей Книги Даниила в целом, с ее знаменитым пророчеством о царстве во 2-й главе и столь же известным пророчеством о воскресении в главе 12-й, был в состоянии свести эти ссылки воедино и увидеть тут воскресение как таковое, главную основу для оправдания. В этом свете можно рассматривать и слова, вложенные Иоанном в уста лжесвидетелей на суде и в уста самого Иисуса:
Мы слышали, как Он говорил: «Я разрушу храм этот, рукотворенный, и в три дня воздвигну другой, нерукотворенный» [1308].
Ответил Иисус и сказал им: разрушьте храм этот, и Я в три дня воздвигну его (egero auton) [1309].
Хотя Марк и Лука настаивают, что это было произнесено лжесвидетелями, традиция Иоанна, как и другие связанные с этим речения, указывают на то, что Иисус на самом деле говорил нечто в этом роде; в конце концов, предыдущие главы у всех трех синоптиков упоминают о том, что Иисус всерьез говорит о разрушении и Храма, и Иерусалима, заключая свои слова утверждением о том, что и он сам, и его ученики будут оправданы [1310]. Иоанн интерпретирует это высказывание именно в связи с телесным воскресением Иисуса. Когда мы пытаемся охватить взглядом ожидания Иисуса в целом (что я обрисовал раньше), - то, как он символически действовал в Храме и в Сионской горнице, желая приблизить долгожданный час осуществления его собственной судьбы и призвания истинного Израиля, - мы находим тут глубокий исторический смысл [1311].
(iv) Загадки
(а) Ирод
Из всех малопривлекательных персонажей, которые открывают нам что-либо о верованиях иудеев I века касательно умерших и их участи, именно Ирод Антипа, с его дошедшими до нас суждениями об Иисусе, портит тут всю картину. В этом случае Лука и Марк существенно расходятся; Матфей близок к Марку, но умолкает после стиха 14 у Марка:
[Марк 6] 14 И услышал то царь Ирод, - ибо стало известно имя Его, и говорил он: Иоанн Креститель восстал (egegertai) из мертвых, и потому в нем действуют силы. 15 Другие же говорили: это Илия. А другие говорили: это пророк, как и другие пророки. 16 А Ирод, услышав это, говорил: Иоанн, которого я обезглавил, - он и восстал (egerthe) [1312].
[Лука 9] 7 Услышал же Ирод тетрарх о всём происходящем и недоумевал, так как некоторые говорили, что Иоанн восстал (egerthé) из мертвых, 8 а некоторые, что Илия явился, другие же, что некий из древних пророков воскрес (anesté). 9 И сказал Ирод: Иоанна я обезглавил. Кто же Этот, о Ком я слышу такое? И искал увидеть Его [1313].
Этот маленький сюжет представляет собою интерес на нескольких разных уровнях. Начнем с евангелистов: для Матфея и Марка это отправная точка рассказа о смерти Иоанна Крестителя, тогда как Лука, у которого рассказ о смерти Иоанна отсутствует, но который уже упомянул о заключении Иродом Иоанна в тюрьму (Лк. 3:19-20), довольствуется упоминанием в последнем стихе о том, что Иоанн обезглавлен, разводя Ирода в Лк. 9:9 и Лк. 9:7 и высказывание, которое ему приписывают Матфей и Марк: что Иисус не кто иной, как воскресший Иоанн Креститель. Разумеется, ни Матфей, ни Марк не считают, что предположение Ирода истинно. Мы можем догадываться, что сюжет передавался из уст в уста в раннем предании и был использован Марком отчасти из-за того, что он подводил к рассказу о смерти Иоанна, но в равной степени и из-за того, что, несмотря на ошибочное мнение Ирода, стоило заметить, что Иисус привлекал к себе особое внимание, и потому его удивительная власть находила такие из ряда вон выходящие объяснения. Подобным образом действует и молва о том, что Иисус - это Илия или какой-то из древних пророков: первые христиане не воспринимали Иисуса подобным образом, но сохранили память о таких мнениях, которые отчасти намекали на то, что они почитали истиной [1314]. Если мы вдумаемся в то, что двигало евангелистами и людьми, передававшими эти рассказы до них, мы вероятнее всего отвергнем идею, что эти истории - плод воображения первых христиан. Маловероятно, что они готовы были поставить под угрозу свою веру в бесспорную и перевернувшую мир силу воскресения, предположив, что время от времени умершие пророки могли бы также возвращаться к жизни [1315].
Если идти от евангелистов и их источников вглубь к земной жизни Иисуса, интересно заметить, что предположение, будто бы Иисус не кто иной, как воскресший пророк, предваряется у Матфея и Марка попыткой объяснить, почему он был наделен столь необычайной властью. Это объясняет тот факт, что Иисуса могли воспринимать как Илию redivivus, ибо Илия также совершал удивительные вещи (рассказанная у Марка незадолго до того история воскрешения дочери Иаира напоминала о воскрешении Илией умершего ребенка). Однако Иоанн Креститель, в отличие от Илии, не являл никаких исцелений или иных «великих деяний». Таким образом, предположение о том, что Иисус - восставший к жизни Иоанн, никак не давало ключ к объяснению его удивительного могущества, которым он обладал в предыдущей жизни, - скорее это указывало на то, что воскресение из мертвых означало не просто очередной период жизни, но необычные, может быть, сверхчеловеческие, возможности. Иного основания для таких представлений нет. Несомненно, евангелисты должны были видеть в этом отдаленный и смутный намек на собственную веру в то, что, когда сам Иисус воскрес из мертвых, в мир вошла новая сила.
Что говорит нам эта история о представлениях иудеев эпохи Второго Храма? Если мы предположим, что Ирод и его придворные действительно говорили что-то в подобном роде, это скорее похоже на исключение из общего правила: «воскресение мертвых» по идее должно произойти со всеми праведниками сразу, а не с одним или двумя то тут, то там. Упоминание об Илии во всех этих текстах может указывать на причину этой особенности, которая кроется, как мы видели, в завершении ветхозаветной истории Илии: он взят на небо, он избегнул всеобщей смерти, а пророк Малахия обещал, что настанет день, когда он вернется вновь [1316]. Не думаю, что нам следует думать, что Ирод и его двор точно отображают генеральную линию представлений иудеев периода Второго Храма; даже если фарисеи и иродиане действительно пару раз действовали сообща, можно предположить, что они вряд ли обсуждали утонченные вопросы протораввинистического богословия [1317]. Однако тут есть пара моментов, достойных внимания. Во-первых, едва ли тут есть что-то подобное вере в «реинкарнацию» или в «переселение душ», в новое воплощение умершей души либо сразу же после смерти, либо через какое-то время [1318]. Это бы предполагало, что душа входит в новорожденного или только что зачатого, ребенка, тогда как Иисус был вполне взрослым человеком примерно того же возраста, что и Иоанн. Во-вторых, Иисус, без сомнения, был полноценным, обладающим телом, человеком, который ходил, говорил, действовал. Здесь Ирод точен. Язык «воскресения» не говорит о привидениях, духах или призраках: для этого существует свой язык; но первый, без сомнения, говорит о теле. Мы не найдем тут никакого намека (помимо новой власти, присущей такому человеку) на преображение тела или на то, что он не должен или не может умереть вновь [1319]. Возможно, самое простое объяснение тому, что сказал Ирод (или тому, что ему приписывают), - это общее представление, по меньшей мере, со времени Маккавеев и автора Книги Даниила, о том, что Бог Израилев оправдает праведного страдальца, - Ирод вполне мог думать об Иоанне в этом ключе [1320].
(б) Растерянность учеников
Если язык для выражения понятия воскресения, которым пользовались в I веке, нам кажется порой странным, неплохо помнить о том, что подобное испытывали и ученики:
9 И когда сходили они с горы, Он приказал им никому не рассказывать о том, что видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, 10 И это слово они удержали (ton logon ekratesan), рассуждая между собой, что значит: «когда Он воскреснет из мертвых» [1321].
10-й стих представляет собой проблему для перевода: удержали ли они слово в себе или же они «ухватились за него», «обсуждая между собою»? Интересно, что некоторые переписчики изменили последнюю фразу на куда более простую, «спрашивая, когда надлежит ему воскреснуть из мертвых» [1322]. Это можно поставить в один ряд с тенденцией Матфея опускать любое упоминание о замешательстве учеников: конечно, читатель-христианин должен был быть уверен, что ученикам следовало знать, что имелось в виду под словами «воскресение из мертвых». Не предполагает ли этот стих, что, быть может, вопреки всем прочим свидетельствам, говорящим о противоположном, вера в воскресение не была распространена и еще не стала ортодоксальной? [1323] Вопрос становится еще более сложным, если мы вспомним наши предыдущие размышления об Ироде и Иоанне Крестителе, так как и у Матфея, и у Марка ученики продолжают спрашивать Иисуса о пришествии Илии, только чтобы получить ответ: Илия уже пришел и ушел, а теперь им следует подумать о том, чему надлежит вскоре произойти с Сыном Человеческим [1324]. Марк, похоже, дает намек на то, что, столкнувшись с проблемой воскресения, ученики раздумывают над определенными деталями и упираются в тот же вопрос, перед которым за несколько глав до того встали придворные Ирода.
Но ответ на вопрос - наш вопрос о том, о чем же они вопрошали, и их вопрос о том, что есть воскресение, - лежит на поверхности. Вопреки тому, что, быть может, вообразил себе Ирод (или кто-то предположил, что он так думал), «воскресение из мертвых» (to ek nekron anastenai, Мк. 9:10) обычно относили к воскресению всех праведных в конце времен, а не одного праведника в теперешний момент. Харви хорошо обозначил эту проблему: ученикам показалось, что Иисус выражает веру в окончательную будущую жизнь после смерти «и внезапно включает ее в ряд надвигающихся событий, чтобы обозначить момент, когда им можно будет говорить о преображении» [1325].
Данный отрывок указывает на одну из деталей, которая была предметом нашего внимания, когда мы изучали Павла, - это примечательное христианское нововведение: мысль, что «воскресение» разбилось надвое с воскресением Иисуса, которое стало центром истории. Без сомнения, Марк хочет, чтобы его читатели поняли, что они задним числом уже знают то, что Иисус, по-видимому, знал заранее. Читатель понимает то, что в свое время для учеников оставалось загадкой. Таким образом, Марк привлекает наше внимание к тому факту, что это было очевидным новшеством для иудейского образа мысли. Последующий разговор, помимо прочего, подчеркивает, что мы не должны соглашаться со придворными Ирода, думая, что Иисус - это Илия. Илия уже пришел, и сделали с ним, что захотели. Настало время Сыну Человеческому пройти тем же путем страдания, но он будет воздвигнут из мертвых.
(ν) Вопрос саддукеев
(а) Введение
Во всей евангельской традиции есть один отрывок о воскресении куда более важный, чем все остальные. Это ответ Иисуса на вопрос саддукеев. О саддукеях и их представлениях мы знаем достаточно из других источников, чтобы предположить, какой вопрос они могли бы задать фарисеям, так что нас не удивляет то, о чем они спросили Иисуса. По-настоящему интересен сам Его ответ [1326].
18 И приходят к Нему саддукеи, которые утверждают, что воскресения нет; и стали спрашивать Его: 19 Учитель, Моисей написал нам: «Если у кого брат умрет и оставит жену и не оставит детей, да возьмет брат его жену и восстановит семя брату своему». 20 Было семь братьев: и первый взял жену, и умирая, не оставил семени; 21 и второй взял ее и умер, не оставив семени. И третий также. 22 И все семеро не оставили семени. После всех и жена умерла. 23 В воскресение, когда воскреснут, кого из них будет она женой? Ибо все семеро имели ее женой.
24 Сказал им Иисус: не потому ли вы заблуждаетесь, что не знаете Писаний, ни силы Божьей? 25 Ведь, когда из мёртвых воскреснут, не женятся, и замуж не выходят, но пребывают, как ангелы на небесах. 26 О мёртвых же, что они восстают [Мф: а о воскресении мертвых], разве не читали вы в книге Моисея, в повествовании о купине, как сказал ему Бог: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? 27 Он не есть Бог мёртвых, но живых. Вы весьма заблуждаетесь [1327].
Вариант ответа Иисуса у Луки содержит значительные отличия:
34 И сказал им Иисус: сыны века сего женятся и выходят замуж. 35 А те, которые удостоены будут достичь века того и воскресения из мертвых, не женятся, и замуж не выходят, 36 ибо и умереть уже не могут: ибо равны они ангелам, и сыны они Божьи, будучи сынами воскресения.37 А что восстают мертвые, - и Моисей показал в повествовании о купине, когда он называет Господа Богом Авраама и Богом Исаака и Богом Иакова.38 Он - Бог не мертвых, но живых; ибо у Него все живы [1328].
Этот небольшой запутанный отрывок заслуживает куда большего внимания, чем мы можем себе позволить на этих страницах [1329]. Надеюсь, однако, хотя бы наметить путь, на котором можно обрести ключ к историческому постижению затронутых проблем.
Отрывок может привести к анахроническому прочтению. Я поясню свою мысль при помощи примера. У меня на столе есть открытка - блаженный Иероним работы Альбрехта Дюрера. Как на многих изображениях Иеронима, здесь есть лев, распростершийся прямо за спиной святого; животное взирает на Иеронима сзади, тогда как взгляд святого устремлен в пространство, как будто он что-то там созерцает. Предположим теперь, что я ничего не знаю об Иерониме, но неплохо осведомлен о содержании Библии и гляжу на картину. На первый взгляд мне может показаться, что это Даниил во рву со львами. (Несоответствие окружения тут не имеет значения, поскольку художники Средневековья и Возрождения запросто размещали объекты изображения в ином пространстве.) Вот святой человек на молитве, возможно, он видит ангела. Вот лев, который готов напасть на человека, но, ощутив присутствие святости, а возможно, и ангелов, он останавливается. Прекрасно, скажем мы: красивый и впечатляющий этюд, изображающий Даниила. Но на самом деле и окружение, и смысл тут совершенно иные. Лев оказался рядом с Иеронимом по той причине, что, согласно легенде, святой, подобно Андроклу, исцелил его, вынув ему занозу из лапы, и с той поры лев стал его верным и преданным другом. Поверхностное воображаемое сходство может увести зрителя совершенно не туда. Лев защищает святого, а вовсе не собирается на него нападать.
Нечто подобное происходит, когда рассказ об Иисусе и саддукеях читают христиане, да и нехристиане современного западного мира [1330]. Веками в западном христианстве считалось, что окончательный итог христианской жизни - «уход на небеса после смерти». Хотя одна традиция (римская, которая в этом отношении отличается и от восточного Православия, и от протестантизма) включила в эту картину период ожидания («чистилище») для всех, кроме бесспорно святых, картина оставалась той же: место под названием «небеса», где обитают Бог и ангелы, куда будут допущены верные либо сразу же после смерти, либо позднее [1331]. Эту картинку закрепили в сознании в эпоху Средневековья и Возрождения такие шедевры, как, с одной стороны, труды Данте, с другой - живопись Микеланджело.
Когда протестантские реформаторы поставили Рим перед вопросом: как одновременно можно быть оправданным и, вместе с тем, попасть в чистилище после смерти, - они не ставили под сомнение конечную цель всего этого - попасть на «небеса». Богословы, даже если взять только христиан, имели самые разные представления о воскресении тела [1332]. Но поскольку Иисус после своего воскресения, как все считали, должен был в любом случае «взойти на небеса», цель христианской жизни, ее духовности и надежды была последовать туда за ним. Эта вера, выраженная во многих гимнах, множестве молитв и бесчисленном количестве проповедей, остается основной пищей для большинства христиан и сегодня [1333]. В этом контексте слово «воскресение» можно воспринять, как многие воспринимают его сегодня, просто как живой синоним для выражения «жизнь после смерти» или «попасть на небеса». А поскольку всегда считалось, что (а) небо населяют ангелы - и по иудейской, и по христианской традиции, - и (б) в народной религии всегда была распространена тенденция считать, что наши любимые умершие теперь стали ангелами, обе стороны легко соединяются и могут служить координатной сеткой для «понимания» разбираемого отрывка. «Воскресение», таким образом, уже означает «жизнь после смерти», что (хотя бы в оптимистическом свете) означает «жизнь на небесах», а возможно, и «бытие, как у ангелов» [1334]. Именно это, как полагают многие читатели, и утверждает Иисус в своем споре с саддукеями [1335].
Но рассматривать настоящий отрывок в свете таких представлений - все равно, что смотреть на картину с Иеронимом, думая о Данииле во рву со львами. Стоит ли доказывать то, что весь этот комплекс представлений, так сильно и разносторонне развивавшийся столетиями, целиком и полностью отсутствовал в уме и сердце Иисуса, или саддукеев, или фарисеев, или даже рядовых иудеев и язычников первого века? С таким же успехом можно было бы предположить, что Ирод, пожелавший послушать музыку во дворце, выбирал между Гайдном, Моцартом и Бетховеном. В еврейской традиции, во всяком случае, «небеса» не были, - в том числе и какой-то период времени после I века, - постоянным обозначением места, куда праведные идут или сразу же после смерти, или спустя какой-то период времени. Немногие, насколько нам известно, думали, что люди станут ангелами в этой будущей жизни. И никто не предполагал, что слово «воскресение» означает «жизнь после смерти» вообще. Когда саддукеи вступили в спор на эту тему с фарисеями, там вопрос, как мы уже видели, разбирая взгляды саддукеев в 3-й главе, имел два уровня: во-первых, это самый последний вопрос: состоится ли последнее новое воплощение; а во-вторых, это «предпоследний» вопрос: каково теперешнее существование людей, ожидающих такого окончательного воплощения [1336]. (Это было связано с еще одним вопросом: можно ли все это доказать, опираясь на Тору?) Поскольку эти вопросы не из тех, какими задаются люди современного Запада (сегодня в газетных опросах людям просто предлагают ответить, верят ли они в «жизнь после смерти», как будто атеистическое отрицание загробной жизни и традиционалистское утверждение есть единственный достойный рассмотрения выбор), необходима некая историческая переориентация, если мы хотим освободить наше воображение от анахронизмов и заменить их адекватными вопросами и контекстом для смысла этих вопросов. Если мы не готовы к этому, мы в конечном итоге решим, что Иисус учил примерно тому же, что и Платон, - и иные богословы слишком просто приходят к такому выводу.
К счастью, данные, которые позволят задать верные вопросы, у нас под рукой. Сначала обрисуем контекст отрывка. У всех трех синоптиков это длинная последовательность споров между Иисусом и различными группами людей вслед за символическими действиями Иисуса в Храме [1337]. В соответствии с общепринятым теперь представлением о соотношении между синоптиками, Марк располагает эту историю в данном месте, с одной стороны, предваряя его притчей о злых виноградарях и с вопросом о подати, а с другой, ставя его перед вопросом о главнейшей из заповедей и встречным вопросом о Господе Давида и сыне Давида. Матфей и Лука близко следуют этому порядку изложения [1338]. Интересно здесь то, что все другие споры в этом ряду, включая те, которыми дополнил картину Матфей [1339], сами включены в остро полемический и даже конфликтный контекст, где главная тема - вовсе не абстрактные споры о тонких предметах богословия или веры в будущую жизнь, но актуальные политические намеки относительно смысла того, что Иисус только что совершил в Храме. Марк и Лука сообщают как раз перед этим перечислением событий о заговоре первосвященников (т. е. саддукейских предводителей) и книжников против Иисуса [1340]. Они также переходят от этой последовательности событий прямо к «апокалиптическому» осуждению Иисусом города и Храма в целом, и здесь Матфей вновь присоединяется к ним, после длинной главы, где Иисус обличает книжников и фарисеев.
Отсюда, естественно, синоптики быстро ведут линию рассказа к тому моменту, когда Иисус сам уже стоит перед лидером саддукеев, первосвященником, и в ответ на обвинение, что он угрожал Храму, провозглашает, - и в этом слышится отзвук Даниила, - что Бог оправдает его после страданий. Как бы то ни было, евангелисты, похоже, считают, что спор о воскресении - часть обширного комплекса мыслей, богатой и взрывоопасной смеси политики и богословия, которая составляет кульминацию повествования синоптиков. И необходимо сделать вывод, что тут они, скорее всего, были правы [1341].
В равной мере любопытно, если думать о намерениях евангелистов в целом, сравнить то, что говорится тут о воскресении, с тем, что каждый из них говорит в необычайном повествовании, завершающем евангелия. Можно предполагать, что повествование Марка тут намеренно лаконично и неинформативно или же сокращено путем редакторского вмешательства в первоначальный материал (я склоняюсь к последнему, однако нам нет нужды опережать доводы из 14-й главы); рассказы о воскресении Иисуса у Матфея и Луки совершенно не вяжутся с нормальным современным западным восприятием того, о чем идет речь в представленном отрывке. Мы, конечно, могли бы сказать, что Матфей и Лука попросту включили в настоящий отрывок традиционный материал, хотя он и не соответствует тому, что было для обоих евангелистов кульминацией их повествования; однако такой довод выглядит довольно слабовато. Лука, в конце концов, успешно отредактировал версию Марка, касающуюся ответа Иисуса, сделав это очень осторожно; по-видимому, по ходу дела он мог внести сюда и другие изменения, если бы полагал, что этот текст противоречит рассказу о воскресении самого Иисуса, который предложен в главе 24 [1342]. Тот факт, что Лука этого не делает, - а подобное можно сказать и о Матфее, - показывает, что здесь не все так просто. Это единственный случай у каждого из евангелистов, когда Иисус высказывается о том, что есть воскресение из мертвых; предположить же, что евангелисты попросту не обратили внимания на то, что эта столь важная часть учения противоречит тому, что они намеревались сказать об Иисусе, - это было бы слишком наивным. Иисус не «ушел на небеса» на Пасху; когда это происходит (и в Евангелии от Луки и в Деяниях Апостолов), Лука настойчиво говорит, что это не то же самое событие, что воскресение. Даже если бы мы думали, что такое разделение искусственно, Лука, по меньшей мере, не предполагает, что «воскресение» Иисуса состоит в том, что он поднялся на небеса и стал ангелом; нет никаких причин приписывать подобное мнение и Матфею.
В то же время важно отметить, что ответ Иисуса не служит, с точки зрения евангелистов, предсказанием того события, о котором они впоследствии расскажут. Он не говорит здесь, что саддукеи ошибаются и что вскоре он сам лично это докажет. Он не говорит о третьем дне, о Сыне Человеческом, восставшем из мертвых, о palingenesia. У Луки он говорит о настоящем веке и веке грядущем, - иными словами, Иисус использует основные категории эсхатологии фарисеев, которую, безусловно, разделяет, но которую у Марка и Матфея он тут никак не объясняет. Об этом нам остается лишь читать между строк: Лука, по меньшей мере, хочет предположить, что с воскресением самого Иисуса грядущий век уже настал. Высказывание Иисуса у Луки указывает, хотя бы косвенно, на более развитое богословие Павла. Но основное у всех трех авторов - то, что Иисус сначала опровергает заключение саддукеев, постулируя несвязанность нынешней жизни в теле с будущей, и, кроме того, приводит отрывок из Писания, который, как он думает, указывает на воскресение. Оба эти момента запутаны и легко порождают непонимание, поэтому рассмотрим их по очереди.
(б) При воскресении не женятся и не выходят замуж
Вопрос саддукеев опирается на одно установление Торы, а именно - закон левирата о женитьбе, который установлен во Втор. 25:5-10. Согласно этому установлению, если человек умирает бездетным, его брат должен жениться на вдове, и родившиеся в этом браке дети будут считаться детьми первого мужа. Мы видим, что это правило применяется (а в некоторых случаях не применяется), в таких отрывках, как Быт 38 (Быт. 38:8: «восстанови семя брату твоему», - цитируется в вопросе саддукеев), и в Книге Руфь, часто оно обсуждается в позднейших раввинистических сводах законов [1343]. Его смысл заключается, конечно, в том, чтобы избежать полного вымирания семей в Израиле. Это и создает ситуацию, когда небольшая продолжительность жизни, при многократном вдовстве и повторных браках, более частых, чем в современном западном мире, могла бы, пусть в воображении, породить подобный сюжет, как в старой сказке о семи братьях, по очереди женатых на одной и той же женщине [1344]. Более того, сама Тора не только разрешает, но предписывает такой образ действий, дабы никто не мог уклониться от исполнения долга, ссылаясь на то, что частая женитьба или замужество не согласовывалось с волей ГОСПОДА [1345]. Значит ли это, что Иисус пренебрегает предписаниями Торы и поддерживает нелогичные и смехотворные мнения фарисеев о воскресении, - тем более что он руководил влиятельной группой, провозглашавшей Царство Божье, и только что совершил символический революционный акт в Храме?
У Марка и Матфея ответ Иисуса начинается как бы с заголовка: саддукеи своим вопросом показывают, что они не знают ни Писаний, ни силы Божьей. Это еще более интересно в свете описанных выше представлений Павла, для которого воскресение самого Иисуса было, конечно, «по Писаниям» и который часто говорил о воскресении как о действии божественной силы, в частности, силы Бога Творца. Ссылается ли Иисус на сам акт творения, как у Мк. 10:2-8, чтобы показать относительность позднейших установлений Торы [1346]?
И да, и нет. В 10-й главе Евангелия от Марка Иисус обращается к эпохе до утверждения уставов Второзакония (по какой причине надлежит разводиться с женой), к первоначальной заповеди из Быт 2, рассматривая эту заповедь как требование верности на всю жизнь. В настоящем же отрывке он движется не назад к первичному творению, но вперед - к творению новому. И утверждает, без всякого объяснения у Марка и Матфея, что восставшие из мертвых не женятся и не выходят замуж, но пребывают, как ангелы на небесах. Последняя фраза не просто объясняет, почему воскресшие не вступают в брак (если бы это было так, было бы использовано gar, «для», а не alla, «но»). Она добавляет новый, положительный смысл, который ретроспективно служит объяснением для отрицательного: в воскресении они подобны ангелам на небесах.
Последняя фраза не означает «они, подобно ангелам, обитают на небесах». Она не относится, так сказать, к местоположению воскресших, как бы ни было соблазнительно такое понимание для западного ума в последующую эпоху. В конце концов, если евреи I века думали, что люди «по смерти идут на небо», они вполне могли предполагать, что и тут брак продолжается; вопрос о местонахождении ушедших не был бы аргументом в речи Иисуса. Однако, как пытались прояснить позднее некоторые книжники, это означает «они как ангелы, которые на небесах» [1347], или, если угодно, «они как ангелы (которые оказались на небесах)», как я мог бы сказать своему племяннику в Лондоне: «Ты прямо как твой двоюродный брат (который оказался в Ванкувере)». «Как» тут используется не в онтологическом смысле - что воскресшие теперь представляют собой тот же тип творения, что и ангелы, ни в смысле размещения их, будто они размещаются в тех же местах, но в смысле функциональном - что ангелы не вступают в брак. Ни здесь, ни где бы то ни было еще в раннехристианской литературе нет представлений о том, что воскресшие превращаются в ангелов [1348]. Они им подобны, как тромбон подобен гобою, поскольку и тот и другой - духовые инструменты, хотя один сделан из меди, а другой из дерева.
Лука, который, в конце концов, был одним из самых первых известных нам читателей Марка, стремился представить ответ саддукеям таким образом, чтобы он соответствовал и господствующим представлениям иудеев эпохи Второго Храма, и представлениям первых христиан, по крайней мере, апостола Павла. «Век нынешний» и «век грядущий», как мы убедились, были традиционными рамками представлений, через которые фарисеи и многие их последователи рассматривали космологию и политику, а также и то, что порой называют «личной эсхатологией» (т. е. надежда отдельного человека на жизнь после смерти). По версии Луки, Иисус должен провести резкое различие между этим и тем веком, где в первом брак правомочен, а во втором - нет. Совершенно очевидно, что это сказано не оттого, что брак как-то связан со злом, и еще менее касается половой идентичности и поведения, но просто потому, что «грядущий век» характеризует бессмертие. Те, кто его достигли, уже не могут умереть (стих 36). Воскресение не есть просто возвращение к жизни, как это произошло с дочерью Иаира или с Лазарем. Это не означает начинать новую жизнь в мире, подобном теперешнему. Воскресение означает пройти через смерть и выйти по другую ее сторону - туда, где смерти нет. (Здесь надо заметить, что в контексте мироощущения, где все это наполнено смыслом, а именно - в контексте того направления иудаизма периода Второго Храма, где верили в воскресение, фраза «они умереть уже не могут» могла бы означать и бестелесное бессмертие. Но она может означать, - и если мы прочтем другие слова о воскресении, то можно без сомнения утверждать, что именно это и означает, - новое воплощение по воскресении, где смерть уже потеряет свою власть - в отличие от некоего состояния бестелесности, которым на самом деле управляет смерть, не позволяющая обретению нового тела.)
В таком случае сила логики в ответе Иисуса у Луки зиждется на двух невысказанных предположениях: (а) брак учрежден, чтобы как-то справиться с той проблемой, что люди умирают; (б) ангелы не умирают. Закон левирата совершенно ясно относился к продолжению рода перед лицом смерти; Иисус у Луки не только провозглашает, что в этом законе не будет нужды там, где смерти нет, но что и сам брак, даже одного мужа и одной жены, станет в таком мире подобным образом ненужным. Тут ключевой момент, который часто не замечают, в том, что вопрос саддукеев не касается взаимной привязанности и отношений мужа и жены, но главное здесь - как исполнишь закон, предписывающий иметь ребенка, то есть как в будущей жизни семейный род будет продолжаться [1349]. Это, вероятно, держится на вере, восходящей еще к Быт. 1:28, что главная цель супружества - плодиться и размножаться.
Пояснительная фраза Луки об ангелах имеет тонкие отличия от параллельных мест у Марка и Матфея. Вместо того чтобы сказать, что воскресшие подобны ангелам, у Луки Иисус говорит, что они равны ангелам, употребляя редкое слово isangeloi [1350]. Хотя стоит подчеркнуть, что он не говорит, что они подобны, или равны, ангелам во всех отношениях, но только то, что все-таки подобны в одном отношении (тут используется обычное объяснение, т. е. gar): они бессмертны [1351]. Они «дети Бога, будучи детьми воскресения», и, по-видимому, Лука хочет, чтобы эта двойная фраза с силой передавала одну и ту же мысль. Истинные дети Божьи подобны своему Отцу, они не могут умереть [1352]. Лука здесь свободнее, чем в некоторых других местах, но главный смысл остается тем же, что и у Марка и Матфея: вопрос о законе левирата не имеет отношения к вопросу о воскресении, ибо в новом мире, который создаст Бог-Творец, не будет смерти и, стало быть, не будет нужды в деторождении [1353]. Иисус обращается тут к исходной предпосылке спорного вопроса, упраздняя саму необходимость его задавать [1354].
(в) Бог живых
Это приводит нас к положительному аргументу за воскресение, выдвинутому Иисусом. Здесь Лука следует Матфею и Марку лишь с одним значимым отличием. Именно тут современные западные представления сбивают нас с толку больше всего. Кажущееся самым «естественным» прочтение этого отрывка звучит так: Авраам, Исаак и Иаков давно умерли; но Моисей пишет, что Бог говорит о них как о живых; вот что подразумевает слово «воскресение». Такое прочтение вместе с чересчур поспешным и неточным толкованием слов «как ангелы» в предыдущей части отрывка ведет к заключению, которое сделали многие ученые, что это «духовное воскресение, а не телесное - не такое, какое имели в виду саддукеи или Ирод» [1355], или что «воскресение, которое здесь не доказывается, но просто молча предполагается, включает в себя творческую силу Бога, преображающую жизнь человека и придающую ей сверхматериальную форму, подобную жизни ангелов» [1356].
Так можно превратно понять доводы, которые мы обсуждаем [1357]. Если изучить споры в Талмуде на ту же самую тему, можно понять, о чем тут идет речь на самом деле. Кратко вспомним, что мы выяснили в главе 4: представления о воскресении фарисеев и раввинов всегда включали в себя две ступени: промежуточную ступень, где умершие так или иначе остаются живыми, и конечную ступень, когда они обретают новую телесную жизнь. И поскольку немногие из евреев, похоже, верили, что бестелесное бессмертие - это и есть окончательное состояние человека, наступающее сразу после смерти, основной спорный вопрос, с точки зрения фарисеев, касался различия между их представлением о двух ступенях и представлением саддукеев без всяких ступеней, согласно которому люди прекращали существование сразу после смерти [1358]. Более того, каждому было понятно, что «воскресения», в их обычном понимании, еще не произошло. Вопрос: «Что ты скажешь о воскресении?» - всегда был вопросом о будущем.
Если спор состоял именно в этом и если обе стороны это знали, тогда, как показывают споры в Талмуде, не всегда было необходимо разворачивать аргументы до логического завершения. Подобно шахматистам, которые наверняка знают за двенадцать ходов вперед, что партия выиграна или проиграна, раввины - участники спора - часто опускали заключительные ходы дискуссии: это было бы что-то вроде как объяснять шутку. Так, например, в Вавилонском Талмуде из Числ. 18:28 в качестве доказательства воскресения приводится тот факт, что после смерти Аарона израильтяне платят ему десятину. Это косвенно показывает, что Аарон все-таки жив и воскреснет в будущем; однако этот вывод, самый существенный в данном споре, не сформулирован [1359]. Множество политических споров, древних и современных, происходят по подобной схеме.
Именно с этим мы сталкиваемся в настоящем евангельском отрывке. Бог, говоря с Моисеем, называет себя «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова» (Исх. 3:6). Иисус выводит из этого предварительное заключение, что патриархи по-прежнему живы, раз Бог не есть Бог мертвых, но живых. Но это еще не конец доказательства. Если мы поместим этот спор в контекст подобного рода раввинистических дебатов, станет ясно, что настоящий кульминационный момент (как мы себе его представляем) тут опущен. Если они живы в присутствии ГОСПОДА, тогда они будут воскрешены в будущем. Никто, в конце концов, не предполагал, что Авраам, Исаак и Иаков уже воздвигнуты из мертвых. Упоминание о тексте, который показывает, что они живы каким-то бесплотным образом, если считать это последним аргументом, просто не имеет отношения к предмету спора. В этом смысле Эванс прав, когда говорит, что цитата из Исх 3 скорее доказывает обратное воскресению: что мертвые не воскресли, но только живут в бестелесном состоянии после смерти. Это не могло быть ответом на вопрос саддукеев, или, скорее, это бы звучало примерно так: «Я на самом деле согласен с Филоном, молодым александрийским философом, но я не хочу отказываться от слова "воскресение", и вот я буду употреблять его отныне по-новому, дабы обозначить представление, подобное тому, что исповедует Филон». Это настолько знакомый ход якобы христианского богословия XX века, так что слишком легко прийти к выводу, что Иисус говорил примерно о том же [1360]. Однако доказательство действует не таким образом. Патриархи живы, и, следовательно, будут воскрешены в будущем. Если доказано первое, значит (в рамках мировоззрения, принятого обеими сторонами спора, а также слушателями из фарисеев), тогда доказано и второе.
У Луки тут наблюдается незначительное отличие: чтобы дополнить объяснение, он добавляет: «ибо у Него все живы», т. е. у Бога Израиля. Умершие (а что они умершие - в этом нет сомнения) патриархи «живы у Бога». Эта фраза, однако, может иметь два смысла, и, разумеется, ее не следует считать техническим термином иудаизма I века, обозначающим какое-то особое состояние бытия. Автор Четвертой книги Маккавейской последовательно переделывает ясное учение о воскресении из Второй книги Маккавейской на учение о победе разума над страстями и обетование благословенного бессмертия [1361]. Те, кто управляет плотскими страстями (звучит некоторой натяжкой, если так говорить о мучениках, но автор решил усилить именно этот момент), верят, «что в Боге они не умирают, как не умерли наши патриархи Авраам, Исаак и Иаков, но что они живут в Боге» (4 Макк 7:19). Мать семерых убитых в бою братьев ободряла их решимость лучше умереть, чем ослушаться повеления Бога, «зная, что умершие в Боге живы у Бога, как Авраам, Исаак, Иаков и все патриархи» (4 Макк 16:25). Здесь фраза «живы у Бога», похоже, употреблена для того, чтобы описать конечное состояние благословенного развоплощения. Однако в Рим. 6:10-11 та же фраза употреблена для описания той жизни, которой теперь наделен сам Иисус, которая, как нам совершенно ясно из других мест этого Послания, есть новое существование тела, и для того чтобы настоять на этой основополагающей «жизни у Бога» христианской Церкви в настоящем [1362].
Эти отрывки указывают на то, что не существовало никакого общепринятого значения данного выражения, которое в любом случае маловероятно, учитывая его общий характер. Кажется, Лука использует его, имея в виду временное состояние бестелесности, когда «у Бога все живы» в ожидании своего воскресения; в двух других отрывках также невозможно найти иного смысла.
Ответ Иисуса саддукеям на самом деле указывает на перемену фокуса надежды воскресения, которое должно произойти уже позднее, в значительной степени благодаря трудам Павла. Этот ответ говорит об ином качестве жизни, жизни, которую смерть не может более коснуться, то есть жизни, где обычные измерения смертной (то есть связанной смертью) жизни, включая брак для продолжения рода, уже неуместны. Он говорит о промежуточном состоянии продолжающейся жизни, в котором пребывают все умершие праведники, в ожидании воскресения, которое, как было хорошо известно и фарисеям, и саддукеям, еще не настало. Он говорит о словах ГОСПОДА, обращенных к Моисею, дабы указать на сегодняшнюю реальность (патриархи живы), чтобы таким образом подтвердить грядущее упование (они воскреснут к новой жизни в теле).
(г) Патриархи, Исход и Царство
Достоинство такого прочтения текста состоит не только в том, что оно помещает спор все-таки скорее в мир иудаизма I века, нежели в контекст западного мышления, которое научилось пользоваться словом «воскресение» в качестве туманного синонима «жизни после смерти». Кроме того, тут становится ясно, что евангелисты-синоптики, с одной стороны, не пытаются редактировать текст этого отрывка, дабы подчеркнуть его христианскую суть, но, с другой стороны, это и не точная запись дискуссии, в которой Иисус утверждает нечто такое, что позднее опровергают их собственные рассказы о воскресении (или в которой Иисус косвенно отрицает то, что позднее их повествования будут утверждать). Но существует иное измерение, с которым все же стоит считаться, и оно чрезвычайно важно для понимания представлений первых христиан о воскресении. Мы не должны забывать о политическом значении, которое всегда имело это учение для фарисеев, и это, в конце концов, было одной из причин, по которой ему противостояли саддукеи. Из данного текста явствует, что это политическое значение оставалось актуальным и в раннем христианстве. Возможно, в конце концов, именно из-за этого, а не просто из-за скептицизма Юма, в западной современной мысли возникало и возникает столько проблем с воскресением.
Этот отрывок, как его разместил Марк, находится в контексте ряда напряженных споров о том, что Иисус хотел совершить в Храме и откуда у него такая власть, о том, не должно ли приближение его Царства положить конец сбору налогов для кесаря, и наконец - был ли он в действительности, как сам, по-видимому, провозглашал, Мессией Израиля. Похоже, Марк и другие, располагая эти эпизоды в таком порядке и таком контексте, используют именно это повествование для того, чтобы указать на воскресение самого Иисуса. Это, косвенно говорят они, будет в тот самый момент, когда саддукеи потерпят поражение не на уровне спора, но на уровне онтологической реальности. Когда Иисус воскреснет из мертвых, это событие, которое покажет их заблуждение, будет теснейшим образом связано с другими событиями, особенно с разрушением Храма, которое будет иметь как практический, так и богословский смысл. Мы слышим тут голос самого Иисуса, и нам нужно увидеть весь диалог в более широком контексте: Иисус критикует официальных вождей иудаизма своего времени. Он критиковал и фарисеев, однако в этот момент он, как и Павел в Деяниях Апостолов, мог объединиться с ними в противостоянии именно этим оппонентам.
Здесь нам важно не упустить косвенный «взрывоопасный» смысл цитаты из Исх 3, которую Иисус намеренно выбирает в качестве одного из своих аргументов, касающихся воскресения. Бог является Моисею в горящем кусте не просто для того, чтобы сказать, что Он - Бог Авраама, Исаака и Иакова, но чтобы сказать, что Он услышал вопль народа своего в Египте, вспомнил Завет свой с патриархами и пришел освободить Израиль, увести его, наконец, в свою землю. Текст Исх. 3:6 не просто потенциальное доказательство воскресения (которое в таком случае работает лишь при допущении, что настоящее время глагола в словах «Я есть Бог Авраама…» указывает на то, что Авраам до сих пор жив). Это - часть отрывка, который говорит о намерении ГОСПОДА освободить свой народ - намерении, которое сформировало основу для многих направлений еврейского сопротивления и которое мы находим и в сердцевине вести Иисуса о Царстве Божьем. Движение, которое возглавлял Иисус, само по себе было движением нового исхода, освобождения, возвращения из изгнания, в том значении, которое я выявил в книге «Иисус и победа Бога». Утверждать воскресение значило утверждать тот факт, что Бог Израиля действовал по-новому, переворачивая мир вверх ногами, совершая (возможно) с нынешними еврейскими вождями то же самое, что Иисус сделал с торговцами в Храме. Поместите этот спор в данный контекст, и он придется здесь как раз впору.
На самом деле текст из Исх. 3:6 был типичным среди высказываний (о Боге Израиля как Боге Авраама, Исаака и Иакова), которые приводились не столько для того, чтобы указать на состояние патриархов, сколько затем, чтобы указать на такого Бога: Он хочет быть спасителем Израиля в настоящем и будущем так же, как и в прошлом [1363]. ГОСПОДЬ был верен патриархам; это касается Моисея (контекст Исх 3), и это продолжает действовать дальше для Израиля [1364]. Историю Моисея рассказывали и пересказывали так, как будто она совершается сегодня (например, во время иудейской пасхи), чтобы показать, что Бог Израиля, истинный Бог, - это Бог свободы. И, как мы уже не раз видели, свободу, которой жаждал Израиль в I веке, можно было выразить в образах нового исхода, самих по себе прочно связанных, как метафора и метонимия, с верой в воскресение. Иезекииль в 37-й главе своей книги воспользовался образом воскресения как метафорой национального освобождения. Но день воскресения Иисуса, в буквальном смысле, виделся в качестве элемента общего освобождения, с которым Бог Израиля был связан Заветом.
Читатель евангелия должен был понять к этому моменту, что своим общественным служением Иисус одновременно и подтвердил надежду Израиля, и переосмыслил ее заново, сфокусировав ее на себя самого. Его весть о Царстве, с кульминационным моментом (предельным моментом), когда он символически со властью бросает вызов Храму, говорит о действии Бога Израиля, которое, как хорошо было известно саддукеям, называлось мощным словом «воскресение»: оно переворачивало сегодняшний порядок и утверждало Царство. Так, постепенно проникая слой за слоем в смысловые уровни этого отрывка, мы приближаемся к тому, что подразумевал Павел, когда говорил о воскресении Иисуса в качестве утверждения его как Сына Божьего, Мессии, Владыки всего мира (Рим. 1:3-5), и что Павел имел в виду, говоря о воскресении его народа, потому что Иисус есть Владыка и Спаситель, имеющий власть все подчинить себе (1Кор. 15:20-28, Флп. 3:20-21).
Этот текст с разных сторон освещает наше рассмотрение того, как ранние христиане понимали воскресение. Спор Иисуса с саддукеями находится на стыке между дебатами, происходившими в иудаизме I века, и новым мировоззрением, которое произросло изнутри самого иудаизма и быстро приобрело свои очертания внутри общины, где верили, что он воскрес из мертвых. Евангелисты - и, бесспорно, источники, которыми они пользовались, - как и сам Иисус, стоят на платформе широко признанной фарисейской веры. Они верят в грядущее воскресение плоти и разделяют идею, что этому предшествует некое промежуточное состояние, как в случае с патриархами. Этот отрывок добавляет нечто новое о разрыве между теперешним и будущим состояниями, тут он перекликается с мыслями апостола Павла в 1 Кор 15: нынешнее тело, относящееся к этому веку, подвержено тлению и умрет, тогда как новое тело, которым люди будут обладать в новом веке, нетленно и не умрет. Вот почему здесь приходят на ум и иные аспекты этого разрыва, в данном случае - тот факт, что не будет никакой нужды определять, кто на ком женат в веке грядущем. Более того, зарождающаяся христианская вера в воскресение оказывается революционной и в политическом смысле, как фарисейское учение о нем воспринималось саддукеями. Вот почему этот спор находится у синоптиков именно на этом месте. И вот почему не приходится удивляться, глядя на Павла или на II век, тому, что эта вера укрепляет раннюю Церковь, которая начинает показывать большую верность Иисусу, чем кесарю.
Все это, конечно, не говорит напрямую о воскресении Иисуса, которое является основным предметом данной книги. Но очень важно, по мере того как мы приближаемся к основным раннехристианским представлениям об этом событии, понять тогдашний язык и представления. И особенно важно отметить те значительные изменения, которые первые христиане внесли в иудейскую традицию. Рассмотренный отрывок предлагает нам, по меньшей мере, один такой пример, и нет никакой причины отрицать, что в принципе он восходит к самому Иисусу. Но тот факт, что рассказ передавался, пересказывался именно таким образом и, в частности, что он был включен Марком в контекст ряда споров, которые объясняли, что на самом деле происходило во время этого последнего рокового празднования исхода в Иерусалиме, много говорит и в пользу раннехристианской веры в воскресение Иисуса и его народа, и в пользу предчувствия первых христиан, что новая эпоха, которая началась на Пасху, стала эрой, когда истинный Бог собирается исполнить, наконец, для всего мира то, что было сделано для Израиля в момент исхода. Он осудит зло, освободит свой народ и принесет наконец справедливость и надежду.
Примечания:
[1286]. Только у Марка (Мк. 5:42) и Луки (Лк. 8:42) дается возраст девочки, причем - в различных частях эпизода; возможно, Лука в своем комбинированном повествовании желает привлечь внимание к этой параллели раньше.
[1288]. См. выше, с. 240–241, о термине «спать» у Павла.
[1289]. О значении использования арамейского языка см., например, Guelich 1989, 302сл; Gundry 1993, 274сл.
[1290]. Мк. 5:42/Мф. 9:25/Лк. 8:55. Как свидетельствуют указания во II, III и IV частях настоящей книги, все это - устойчивый словарь воскресения во всем Новом Завете.
[1293]. Мк. 8:34 — 9:1/Мф. 16:24-28/Лк. 9:23-27; см. JVG 304. Можно найти очень похожие места в Мф. 10:39 и Лк. 17:33 («Нашедший душу свою потеряет ее, и потерявший душу свою за Меня найдет ее»).
[1294]. Мк. 9:43-48. Ст. 44, 46 представляют собой позднее вставленную в текст цитату из Ис. 66:24 («где червь их не умирает и огонь не угасает»); это само по себе представляет интерес, показывая, что переписчики изначально желали подчеркнуть связь между этим отрывком и темой пророческого «нового творения» с сопутствующими провозвестиями суда. Параллельное место — Мф. 18:6-9, с незначительными вариациями.
[1295]. Мк. 10:29-31/Мф. 19:28/Лк. 18:29сл. Вопрос классификации здесь непрост; что это — отрывок «Q», или же модификации тройной традиции; либо различия настолько велики, что их надлежит отнести к отдельным материалам Мф и Лк? И в Мф, и в Лк пропускается перечень того, что приобретается после потери. Можно увидеть тут параллель тексту «да возненавидит отца, мать» и т. д. в Фома 55; 101; однако там нет упоминания о грядущем веке.
[1296]. О еврейских параллелях к этому образу см. SB 1.779сл.
[1297]. О «геенне» См. JVG 183, n. 42.
[1298]. См. JVG passim, особенно главы 7,9.
[1299]. Еще одно внешне сходное употребление слова в Новом Завете - Тит. 3:5, где, однако, оно относится к личному возрождению.
[1300]. О palingenesia см. TDNT 1.686–689; Davies and Allison 1988–1997, 3.57сл., с библиографией.
[1301]. Мк. 8:31/Мф. 16:21/Лк. 9:22. Мк употребляет в конце слово anastenai, а Мф и Лк — egerthenai.
[1303]. Мк. 10:33сл./Мф. 20:18сл./Лк. 18:31 сл. На сей раз в Мк и Лк — anastesetai, тогда как в Мф остается egerthesetai. Два этих ключевых слова, очевидно, употребляются у евангелистов как равнозначные, без явного предпочтения одного другому.
[1304]. yVG, гл. 12, где доказывается то, что все это стоит за разбираемыми изречениями. Эванс (С. F. Evans 1970, 33) придерживается противоположного мнения, он утверждает, что эти предсказания, должно быть, созданы позднее, иначе Пасха не была бы столь поразительной неожиданностью для учеников. Такого рода толкование заставляет замолчать всех оппонентов, и это печально, ибо ситуация здесь гораздо более тонкая. Вопрос только в том, как к такому толкованию относиться. Ср. с недавними положительными доводами в С. A. Evans 1999а.
[1305]. См. крещендо во 2Мак. 7:9, 14, 17, 19, 31, 34–37; ср. Лк. 23:34, например, с 1Пет 2:21-23; 1Пет. 3:18.
[1306]. Лк. 9:45; Лк. 18:34, ср. Лк. 24:16, 25, 45. Мк и Мф ничего не добавляют к последнему предсказанию.
[1307]. Мк. 14:62/Мф. 26:64/Лк. 22:67-69, с существенными отличиями: подробности и дискуссия см. JVG 524–528, 550сл.
[1308]. Мк. 14:58/Мф. 26:61 (без упоминания о рукотворенном/нерукотворенном). Ср. также Мк. 15:29/Мф. 27:40.
[1309]. Ин. 2:19.
[1310]. Другое свидетельство, очевидно, опять от обвинителей, можно найти в Деян. 6:14. Отчасти подобное высказывание есть в Фома 71, но это исключение, подтверждающее правило, изложенное выше: «Иисус сказал, — разрушу дом этот, и никто не сможет восстановить его». Любой намек на воскресение определенно исключен, — как и любой намек на что–то иудейское, вроде восстановления Храма.
[1311]. Ин. 2:21сл. (см. ниже, гл. 17). См. также JVG, гл.12.
[1312]. Мк. 6:14-16/Мф. 14:1сл. Я процитировал параллельное (в некоторой степени) место из Луки отдельно, поскольку, как видно чуть ниже, оно существенно разнится в нескольких отношениях.
[1313]. Лк. 9:7-9.
[1315]. Подобное предположение, конечно же, есть у самого Иисуса, например, в Мф. 11:14; Мф. 17:12сл./Мк. 9:13. В каком смысле Матфей, если оставить Иисуса в стороне, думал, что Илия и Иоанн были почти в буквальном смысле одним и тем же персонажем, остается неясным, во всяком случае, для меня; см., например, Davies and Allison 1988–1997, 2.258сл.
[1317]. Мк. 3:6; Мк. 12:13/Мф. 22:15сл. Предположение Barclay 1996а, 26, что это говорит о «широко распространенном» веровании, не имеет оснований; параллель с идеей redivivus Нерона едва ли здесь уместна.
[1318]. В противоположность мнению Харви (Harvey 1994, 69, 78, п. 1), который полагает, что у Марка Ирод не утверждает, будто Иисус — это вернувшийся к жизни Иоанн Креститель, «но что результат его "воскресения из мертвых" в том, что "его силы действуют в Иисусе"». Сомневаюсь, что Марк обрадовался бы такой трактовке написанного им; конечно же, это отнюдь не соответствует представлениям Матфея и Луки. Во всяком случае, предложенное Харви прочтение представляет собой слабое свидетельство веры в «перевоплощение» как таковое. Харви, однако, прав, когда замечает (75), что предположение о том, что Иисус не кто иной, как оживший Иоанн Креститель, не повлекло за собой со стороны Ирода распоряжения послать слуг посмотреть, не пуст ли гроб Иоанна.
[1319]. Именно так в Wedderburn 1999, 41. Мысль о том, что воскресший человек наделен особой силой, безусловно, соотносится с тем, что мы находим в Деяниях Апостолов (например,Деян. 2:32сл.; Деян. 4:10), — что сила исцеления есть воздействие воскресшего Христа через Духа.
[1320]. Так считает Перкинс (Perkins 1995, 598, п. 749), цитируя Nickelsburg 1980, 153–184.
[1322]. Именно так в Evans 1970, 31, — хотя это прочтение было заимствовано, например, Лагранжем и Винсентом Тайлором.
[1323]. Так, например, в Evans 1970, 30сл.
[1325]. Харви (Harvey 1994, 72), однако, тут выдает непонимание, когда говорит о вере в воскресение в этот период как о «отвлеченном представлении о посмертии»; воскресение, как мы неоднократно видели, — не столько «посмертие», сколько новая жизнь после посмертия.
[1326]. Это главный синоптический отрывок, который я сознательно пропустил вJVG, с намерением включить его сюда. О саддукеях и их верованиях см. выше, с. 150–159.
[1328]. Лк. 20:34-38. Об особенностях Мк см., например, Kilgallen 1986, 48сл.
[1329]. См. подробно Schwankl 1987; библиография в Davies and Alison 1988–1997, 221–234. Juhasz 2002, 116–121, дает захватывающий обзор трактовки этого отрывка Иеронимом и в кругах ранней Английской Реформации.
[1330]. Включая христианских исследователей, например, Evans 1970, 32; Perkins 1984, 74сл.
[1331]. О чистилище и его новых современных трактовках в римском католичестве, достойных внимания, см., например, Rahner 1961, 32сл; McPartlan 2000, а также всестороннюю и ценную статью в ODCC (1349сл.)
[1332]. См. особенно Bynum 1995. О реформатских спорах, ср. Juhasz 2002.
[1333]. Например: «Тут пребывая временно, я затем, о Агнец Божий, я устремлюсь на небеса», заключительные строки гимна Шарлоты Эллиот (New English Нутпа1294). Примечательно, что немногие пасхальные гимны хотя бы пытаются выразить то, чем по сути воскресение Христа было для первых христиан: см. Wright, From Theology to Music.
[1334]. Среди множества трудов по распространенным представлениям о жизни после смерти можно выделить, например, Barley 1955, Edwards 1999, Jupp and Gittings 1999, Innés 1999, Harrison 2000.
[1335]. По вопросу касательно того, восходит ли этот отрывок к Иисусу, см. Forschungsberichte (Schwankl 1987), 46–58. Я нахожу, что он строго соответствует критериям двойного подобия и двойного несходства (см. JVG 131–133): вполне вписывается в иудаизм, однако в точности неясно, как он формировался; вполне вероятно, что это спор Иисуса с саддукеями, как его запомнили первые христиане, а вовсе не изобретение ранней Церкви, при помощи которого она пыталась выразить свои представления о воскресении (это они бы сделали иначе; см. подобный довод ниже, в гл. 13, касательно пасхальных повествований).
[1336]. См. выше, с. 150–154, 217–224.
[1337]. Касательно всей последовательности изложения целиком, ср. JVC, гл. 11.
[1339]. Притча о двух сыновьях (Мф. 21:28-32) и о пире (Мф. 22:1-14).
[1340]. Мк. 11:18 сл. /Лк 19:47сл.
[1341]. Доктор Эндрю Годдард высказал восхитительную мысль, что Иисус, отвечая на вопрос о человеке, который умер, не оставив потомства, представляет здесь, будучи сам безбрачным, бездетным и стоя перед теми, кто собирается предать его смерти, — в том числе и самого себя.
[1342]. Ср. также со взглядом на воскресение Лк/Деян, например, Деян 2 (см. ниже, гл. 10).
[1343]. См. особенно M. Йеваот passim и, например, M. Бехорот 1:7.
[1344]. Очевидна аналогия с Тов 6–8. Отзвуки 2 Макк 7 тут также удивительны (семеро братьев и мать умирают в надежде воскресения), однако не так близки к теме. Schwankl 1987, 347–352, подробно доказывает, что связь двух отрывков неслучайна.
[1345]. Хотя ср. Мк. 10:2-12 (противопоставление заповеди Бытия установлению Второзакония о разводе). Настоящий отрывок содержит в себе несколько интересных аналогий, отчасти — по вопросу о безбрачии. Ср. Fletcher–Louis 1997, 78–86, со ссылкой на отрывок из Луки.
[1346]. Ср. JVG, 284–286.
[1347]. Текст по–разному расширяется в этом направлении в Александрийском и Ватиканском кодексах, кодексе Коридети и в ряде других.
[1348]. Харви (Harvey 1994, 71), что для него нехарактерно, неточен, когда предполагает, что Иисус здесь отделяет свои представления от точки зрения фарисеев, описывая «умерших как (предположительно бесплотных) "ангелов на небесах"». Но суть в том, что (а) они живы; (б) что они (не тождественны ангелам, но просто) как ангелы в одном частном смысле. Подробнее о том, как раннехристианские авторы пришли к отождествлению умерших с ангелами, см. ниже, с. 529, 535, 540, 557–558. О подобных вопросах в иудаизме см., например, выше, с. 181.
[1349]. На этом делает акцент Килгален (Kilgallen 1986, 482–485).
[1350]. Единственный раз это же слово, включенное в LSJ, встречается у платоника Гиерокла (V в. н. э.) в Золотых стихах (4). Киттель (TDNT 1.87) приводит два других примера его литературного употребления и одну эпитафию. Еще одно наиболее близкое в Новом Завете выражение — в Деян. 6:15 (лицо Стефана было «подобно лицу ангела»).
[1351]. Например, Ellis 1966, 237.
[1353]. Ни евангелисты, ни Иисус, ни его собеседники не задавали себе вопрос, который приходит нам на ум: если брак создан для того, чтобы продолжать человеческий род перед лицом смерти, почему тогда Быт 2 говорит, что он был учрежден до грехопадения? Единственно возможный ответ — это то, что вопрос и ответ разбираемой истории остаются в рамках, касающихся закона левирата.
[1354]. Kilgallen 1986, 486.
[1355]. Perkins 1984, 74сл.
[1356]. Evans 1970, 32. Автор говорит, что цитата из Исхода дополнена «неуклюже» и что этот довод «не есть доказательство воскресения вообще, но скорее нечто обратное».
[1357]. О лежащей в основе этого логике см. особенно Schwankl 1987, 403–406.
[1358]. См. выше, гл. 4.
[1359]. В. Τ Санхедрин 90b.
[1360]. См. труды, которые были подвергнуты на этот счет критике со стороны Уэдденберна (Weddenburn 1999, 147–152). Он предпочитает, по его собственным словам, отстаивать альтернативное представление и выкинуть из употребления слова «воскресение».
[1361]. Ср. с. 161сл. выше.
[1362]. См. выше, с. 277.
[1363]. См. об этом: Dreyfus 1959, Janzen 1985; в более широком контексте: Schwankl 1987, 391–396. Никто из них, однако, не рассматривает скрытого политического звучания спора с саддукеями.
