Что нашел Иисус в святом городе, когда вступил в него, уже не скрываясь? Какие силы там действовали? Как были настроены люди по отношению к Нему? Как Он Сам вступил в разворачивающиеся события накануне их завершения? Один раз, в главе «Посев и почва», мы уже говорили о том, с какими категориями людей, с какими настроениями столкнулся Иисус. Теперь нужно вернуться к ним еще раз.
Во-первых, это те, кто именует себя «чистыми», - фарисеи. По своему характеру и влиянию это наиболее действенная и сильная группа, в подлинном смысле слова носительница исторического сознания еврейского народа. Фарисеи все еще находятся под влиянием воинствующей этики эпохи Маккавеев и уверены в том, что царство Израильское скоро придет и, распространяясь от Иерусалима, охватит всю землю; для пришествия этого царства они готовы на все.
Когда появляется Иисус, они сразу же чувствуют, что истина, стоящая за Ним, не отвечает их чаяниям. Поэтому они видят в Нем врага, который должен быть обезврежен, и хотят добиться этого всеми средствами... Кроме них, существует группа саддукеев: ненавидимая фарисеями и, со своей стороны, презирающая их.
Это - космополиты, отказавшиеся от связи с народом и его историей, эллинисты по образованию, желающие наслаждаться жизнью, в том числе и духовной. Их политика интернациональна и направлена на достижение компромисса. По своим взглядам они рационалисты и скептики. В Иисусе они видят одного из мечтателей, каких в то время было немало. Сначала они вообще не обращают на Него внимания, и до столкновения дело доходит только под конец; вспомним вопрос о женщине, семь раз выходившей замуж (Мф. 22. 24-30).
Народ чувствует в Чудотворце Мессию и требует от Него действия. Он же уклоняется, так как знает, что народное представление о Царстве Божием не отличается, в сущности, от представления фарисеев. Народ несет к Нему своих больных, рассказывает ему про свои беды, слушает, восторгается его словами, переживает потрясение от Его деяний - но не принимает окончательного решения и колеблется в зависимости от минутного настроения. Нет никого, кто помог бы ему совершить решающий шаг, поэтому он и поддается влиянию каждого демагога. Наконец, носители политической власти вообще не видят оснований прийти именно по этому поводу к какому-либо определенному мнению. Правитель родного края Иисуса, Ирод - сладострастный деспот, властвующий по своему произволу в отведенных ему ничтожных пределах. Правда, как показывает его общение с Иоанном, он проявляет интерес к религии, но интерес этот весьма поверхностен, иначе он не пожертвовал бы последним пророком ради легкомысленного обещания. Он «интересуется» также и новым проповедником Иисусом, но только глупец мог бы на него положиться. В остальном он был, видимо, ловким дипломатом, раз Сам Иисус называет его «лисой» (Лк. 13. 32). Что же касается представителя настоящей власти в Палестине, императорского прокуратора, то он вообще не замечает Иисуса. Он знает, что в эту эпоху страна кишит странствующими учителями и чудотворцами, поэтому, если бы ему и довелось слышать о Господе, он просто счел бы Его одним из них.
В этот мир вступает Иисус. Он приносит Свое благовестие. Он творит чудеса, подсказываемые Ему людской бедой и духовными потребностями времени. Он увещает, зовет, встряхивает людей. Он хочет дать им понять, что святая истина уже стучится в дверь. Не просто изложить некое учение, внедрить некое нравственное увещание, показать спасительный путь, возвестить новое понимание святого Царства, - но довести до их сознания: час настал. Царство Божие - у дверей истории. Оно готово вступить в нее. Бог восстал. Все созрело. Обратитесь же сюда душой! Дайте простор исполнению воли Божией! Вступите в него! Идите с ним!
Все это заметно сразу. Но если приглядеться внимательнее, то в поведении Иисуса можно обнаружить и другое. Он отдает все Свои силы. Всем Своим любящим существом Он идет навстречу людям. О Себе Самом Он не думает. Он не знает ни наслаждений, ни удобств, ни страха, ни ложной почтительности. Он безусловно и полностью Вестник, Пророк - и больше, чем Пророк. Но почему-то не создается впечатления, что перед нами Человек, посвящающий весь труд, все силы достижению своей цели... Можно возразить, сказав, что то, ради чего Он живет, не вмещается в рамки подобных понятий; ради этого нельзя «трудиться», что-то приближается, раскрывается ~ Он же возвещает это и готовит почву. Несомненно, так и было с пророками. Но разве есть над Иисусом сила, влекущая Его и не дающая передышки, как это было у Илии? Разве легла на Него рука, как на Иеремию, который, возвещая слово Господне, сам надламывается под его тяжестью? Нет. Конечно, Иисус приносит благовестие, превышающее все благовестия, но Он Сам с ним - одно. Оно не тяготеет над Ним, не подталкивает Его; оно то же, что Он Сам. Правда, Он испытывает нетерпение, «пока сие совершится», но это - внутреннее побуждение к свершению, а не требование извне (Лк. 12:50). Борец ли Иисус? Некоторые склонны смотреть на Него, исходя из этого великого и благородного представления. Но борется ли Он на самом деле? Мне кажется, нет. Конечно, у Иисуса есть противники, но Он вовсе не относится к ним как к настоящим противникам. Чему Он противостоит действительно, так это состоянию мира и сатане, утверждающему такое состояние вопреки Богу.
Сатана для Него не противник в собственном смысле слова. Иисус ни в какой мере не признает его равным Себе. В конечном итоге Он не борется: Его поведение слишком непринужденно для этого.
Мы лучше поймем Господа, если будем наблюдать за Его действиями и поведением из точки, лежащей за пределами этого мира. Выводя Его сущность из привычной нам человеческой духовности, мы разрушаем все.
После первого периода, когда свободно изливалась полнота Его слов и деяний, назревает, как мы видели, кризис; сначала в Иерусалиме, а затем и в Галилее происходит решительный поворот против Него. После этого - не по необходимости, не от отчаяния и вовсе не будучи потрясенным надвигающейся катастрофой - Он со спокойной решимостью направляется в Иерусалим, - как Он Сам все время повторяет, навстречу смерти (Лк. 9:51).
Его вступление в город равнозначно откровению - мы об этом уже говорили. Дух пророчества нисходит на народ. Он узнает Мессию, следует за Ним, ликует. Он ждет освобождения, как оно ему рисуется в соответствии с распространенными представлениями: великие мессианские знамения будут совершены, и Царство будет воздвигнуто. Но с точки зрения истины народ именно в этом проявляет свою неустойчивость. И он отшатнется, как только увидит, что Мессия по-человечески бессилен. Фарисеи решились идти на все и только выжидают удобного момента. Они еще боятся народа, который, правда, в основном мыслит так же, как они, но чувствует в Иисусе Мессию и старается подогнать Его под свои ложные представления; фарисеи же недвусмысленно противостоят Ему. Таким образом, их отделяет от народа всего лишь недоразумение, но, пока его заблуждения не рассеялись, им приходится быть осторожными. Однако, тут начинают тревожиться и саддукеи с эллинистами. Они опасаются осложнений политического характера и размышляют о том, как покончить с опасными мечтаниями... Что же делает тогда Иисус?
Наше представление о Христе и Его искупительной судьбе сложилось полностью под впечатлением Его конца. Так как Он - такой, каким был, - стал для нас искуплением, мы склонны считать это искупление необходимым и трактовать все исходя из него.
Но этим мы разрушаем жизненность событий. Конечно, это «должно» было так быть, но эта необходимость лежит глубже, чем наши представления о «почему» и «откуда». На самом же деле должно было быть не так, а случилось так в силу переплетения человеческой вины и Божией воли, и распутать это переплетение мы не можем. Чтобы отбросить привычные представления, поставим вопрос следующим образом: что делал бы в таком положении человек, преисполненный самого высокого сознания своей миссии? Он мог бы напрячь все силы, чтобы и в последний час еще раз провозгласить истину. Поэтому он говорил бы со священниками, с книжниками, с людьми, уважаемыми в народе, старался бы на основании Писания разъяснить им связь вещей, показал бы им, в чем их заблуждение, вскрыл бы для них более глубокие слои Откровения и вступил бы с ними в борьбу за смысл мессианских предсказаний. Он старался бы повлиять на народ вновь и вновь, умно применяясь к его чувствам и мышлению, показать ему самое важное и посредством блистательного красноречия изменить его образ мыслей.
Происходит ли это? Нет! Конечно, Иисус возвещает истину мощно, величественно, проникновенно, но без того особого напряжения, которого можно было бы ожидать. К тому же форма, в которой Он это делает, непривлекательна, - напротив, в ней есть нечто беспощадное, вызывающее. Тот, кто всеми силами еще и в последний час стремится убедить, говорит не так, как Иисус... Человек, о котором мы говорим, мог бы думать и иначе: время, когда можно было убеждать, прошло, теперь нужно действовать. Противников, больше не вступающих в духовное состязание, нужно бить их же оружием, противопоставляя силе силу. Поэтому он постарался бы обнаружить и использовать слабости своих противников. Направил бы фарисеев на саддукеев и наоборот, обратился бы к народу, разоблачил бы перед ним влиятельных лиц, предупредил бы, возбудил бы его, призвал бы его к действию.
Есть ли что-либо подобное в поведении Иисуса?
Нет, ни малейшей попытки. И не оттого, что на это у Него не хватило бы сил, а оттого, что это противоречило бы тому, что для Него истинно важно... Может быть, человек, о котором мы говорим, признал бы, что он потерпел поражение, и бежал бы. И такая возможность была у Иисуса. Ведь фарисеи один раз уже ожидали чего-то в этом роде. Когда Он говорит: «Где буду Я, туда вы не можете прийти», они спрашивают:
«Не хочет ли Он идти в Эллинское рассеяние?» (Ин. 7:34-35). Тот человек, по всей вероятности, так и поступил бы. Он отправился бы в Александрию или Рим в надежде найти там слушателей и когда-нибудь вернуться в свою страну с новыми перспективами. Иисусу же такая мысль совершенно чужда...
Таким образом, остается последнее предположение: человек, о котором шла речь, счел бы, что все пропало, и умер бы, смотря по своему характеру и по своим силам, в отчаянии, или в изнеможении, или с гордо поднятой головой. Может быть, он даже и устремился бы к гибели как к таинственной противоположности успеха, зная логику смерти и жизни, катастрофы и нового начала. Во всем этом нет ничего, что можно было бы применить к Иисусу. Так Его пытались истолковать в то время, когда лозунгом была «эсхатология». По этой теории, Иисус, когда не осталось больше никаких земных перспектив, поставил все на «успех неудачи» - на мистическую суть исполнения, исходящего от Бога, надеясь, что с Его смертью все изменится. В этом смысле старались истолковать такие изречения как: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. 16:28). Об этом не может быть и речи. Иисус не капитулирует, ни разу не проявляются у Него ощущения краха или, тем более, «катастрофы». Но нет у Него также и никаких признаков мистического энтузиазма, перекрывающего неудачу эффектной гибелью. Все это - выспренная и, по сравнению с тем, что есть в Нем на самом деле, неглубокая психология. Здесь мы видим нечто иное.
Но что? Когда мы всматриваемся в поведение Иисуса, каким оно предстает перед нами в евангельских повествованиях о Его последних днях, мы видим в нем окончательное раскрытие того, о чем уже говорилось выше: смысла и сути Его жизни. Никакого страстного стремления к определенной цели. Никакой неустанной «работы». Никакой «борьбы» в обычном смысле этого слова. Поведение Иисуса - совершенно непринужденное. Он говорит своим слушателям то, что должен сказать. Он беспощаден, но в интересах дела. Не в расчете на воздействие, а так, как этого требует внутренняя логика откровения. Он не нападает, но и не отступает. Он не «надеется» ни на что, дающее какой-либо повод для человеческой надежды, поэтому Он и не боится ничего. Когда говорится, что Он из-за врагов вечером уходит в Вифанию и остается у друзей, то это не бегство: Он просто сохраняет Себя для того «часа», который еще не пришел. В душе Иисуса нет страха. И не только от природного мужества, но потому, что средоточие Его существа находится по ту сторону всего, чего можно бояться. Поэтому Его и нельзя назвать смелым в человеческом смысле этого слова. Он только свободен, - совершенно свободен делать то, что должно быть сделано в каждое мгновение. Он это и делает с непостижимым спокойствием и величием. Мы могли бы еще долго перечислять все «нет» и «да», но в результате мы бы только подчеркнули и усилили то, что и так уже ясно: совершающееся здесь протекает уже не в человеческих масштабах.
Конечно, здесь мыслит человеческий ум, желает человеческая воля, все это переживается самым горячим, самым великодушным, самым проникновенным сердцем; но источник этого и сила, это совершающая, превосходят все перечисленное, и вновь Он оказывается вне пределов досягаемости человеческого разума.
Воля Божия свершается, и Иисус желает этой воли. Действия людей противостоят Божией воле. Назревает второй грех человечества - второе грехопадение, совершаемое вот этими людьми, в это мгновение, но от имени всего человечества, так что этот грех лежит на всех нас. Но, совершаясь, грехопадение становится той формой, в которой должна быть исполнена искупительная воля Отца, и воля Иисуса едина с этой волей. Это та мысль, которую старается выразить Послание к Евреям, из десятой главы которого мы взяли девятый стих, чтобы озаглавить им этот раздел.
