С самого начала христиане имели свой день и в «природе» этого дня мы и находим первый «ключ» к христианскому опыту и восприятию времени. Однако, чтобы понять этот день и все огромное значение его в жизни Церкви, мы должны вернуться к эпохе, предшествовавшей примирению Церкви с Империей, и, примирением этим порожденного, указа императора Константина, которым он объявил «день солнца» (т.е. воскресение) еженедельным днем отдыха. Этот декрет Константин издал, конечно, с самыми лучшими намерениями, в ревности о своей новой вере и Церкви. На деле, однако, это превращение «дня Господня» в «день отдыха», в христианский эквивалент иудейской субботы, а в будущем — мусульманской пятницы — привело к постепенному забвению христианами его первоначального и, поистине, уникального значения и места в жизни Церкви. Но, неведомое для большинства христиан, значение это сохранилось, ибо оно легло в основу литургической жизни Церкви, ее строя и духа, так что, зная это, или не зная, празднует этот день Церковь не как «день отдыха», не как «священный», отличный от всех прочих — «профанных» дней, а как явление в нашем, падшем и разбитом, времени первого дня нового творения, дня нашего, т.е. Церкви, восхождения в невечерний день Царства Божьего.
В Ветхом завете, исполнением которого, в христианской вере, является Новый Завет, счет времени определяется цифрой семь, означавшей полноту времени, а также совершенство и полноту мира, сотворенного Богом. Бог сотворил мир в шесть дней и, завершив творение, «благословил Бог день седьмой и освятил его, ибо в оный почил Он от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал» (Быт. 1 : 25). Т.о. в иудейском календаре празднование седьмого дня было как бы вхождением в «добро и зло» — в совершенство, красоту и полноту мира Божьего и в наслаждении покоем Божиим. Седьмой день знаменует собой радостное пришествие мира. Это не столько «запрет труда», сколько деятельное участие в «субботней радости», в Божественном покое, как причастии творению Божьему, как увенчанию дара Божьего...
Но вот этот «благой» мир, который заповедано было праздновать в день седьмой, в субботу, на деле оказался и миром падшим. Он подчинился греху и уделом его стали смерть и распад, его седьмодневное время — временем измены Богу и отпадения от Него. Но падшее время это Христос сделал временем спасения, той «историей спасения», которую рассказывает, о которой благовествует Писание Ветхого завета, ибо когда отпал человек от Бога, Бог «не отступил от него,... дондеже не вознес его на небо и Царство даровал будущее...»
Суббота, как исповедание и празднование Божественности мира, как Божьего «добро зело». Суббота — как знание падения мира и раскаяния в нем. Суббота — как обращенность к будущему, к грядущему пришествию Спасителя и спасения мира — вот опыт и предание, в свете которых мы можем понять истинное значение христианского «дня Господня». Ибо само это понятие возникло, прежде всего, в Ветхом Завете. В поздних апокалиптических и пророческих писаниях появляется возвещение «дня Господня» — т.е. дня исполнения Богом обещанного спасения, победы Богом «князя мира сего». Этот «день Господень» называют и днем первым и днем восьмым. Первым — потому что с него начинается новое время нового творения; восьмым — потому что новое время уже вне времени, подчиненного цифре семь, и время вечное, «невечернее» и не упирающееся в смерть... И вот этот то День первый и День восьмой и стал в Церкви основой всей литургической жизни, ее эсхатологической сущностью.
Христос воскрес из мертвых в первый день после субботы. В субботу Он «почивал во гробе от всех дев Своих», от завершенного крестом и смертью — нового шестидневного творения. Но жизнь этого нового творения началась «зело заутра в первый день», когда жены мироносицы услышали «Радуйтесь!» и увидели Воскресшего Господа. И вот этот день первый и восьмой, потому что Он вечен, есть день «невечерний» и стал днем Церкви, источником ее жизни и даруемой ею радостью. Церковь пребывает в «мире сем», ибо оставлена она в нем для свидетельства о совершившемся спасении и о Царствии Божием. И это значит, что живет она в старом времени падшего мира. Но если живет она в нем, то это не значит, “то живет она им, и в подчинении ему. Каждую неделю — в первый день после субботы — ей дано и заповедано выходить из этого «старого» — греху и смерти подчиненного — мире и восходить в невечерний день Господень, в царство Божие, в то вожделенное отечество» ~ »status patriae», о котором и свидетельствует она в «мире сем». Этого дня Господня нету в календаре «мира сего». В этом календаре — он всего лишь первый день еще одной «седьмицы». И только церковь, совершая Евхаристию, таинство восхождения, знает и узнает день этот как день восьмой, и в нем причастие Св. Духу и Царству Божию...
Мы так привыкли, что уже и не замечаем больше, что строй церковной жизни определяется в наших уставах, типиконах, служебниках — цифрой 8. Прежде всего, Христос, после воскресения Своего из мертвых, является ученикам Своим «через восемь дней»(Ин. 20:26). И этим же восемь до сего дня пронизана вся богослужебная жизнь Церкви. Восемь гласов, восьмидневные по-празднества и предпразднества, структура «времен года» и т.д. — об этом знает каждый, кто хоть немного знает церковное богослужение, но, увы, все это давно перестало приниматься в «богословское внимание» и превратилось просто в «предписание», освященное древностью и потому хранимое Церковью, но не имеющее отношения к ее вере и опыту.
И потому что «восьмой» день не от мира сего и только Церковь знает его, совершается и празднуется он «дверем затворенным», тайно от мира. После воскресения Его из мертвых даже ученики не «узнавали» Своего Господа, присутствие Его в мире уже не имело той эмпирической достоверности, которую имело оно до Воскресения. Ученики узнавали Его в «преломлении хлеба», в «реальности» не земной, а небесной, узнавали в День Восьмой, в Таинстве Царства.
Таково место времени в христианском предании. В нем, как мы видим, оно преображено. Ибо жизнь Церкви состоит, прежде всею, в ритме ожидания и исполнения. В христианской вере время есть ожидание, чаяние, приготовление. «И Дух и Невеста говорят — прииди!» (Откр. 22, 17). Но это ожидание все время исполняется. Не случайно в анафоре Св. Иоанна Златоуста, наряду с Распятием, смертью и воскресением Христа, вспоминается и «второе и славное паки пришествие» — т.е. событие будущего. А это так потому, что вся жизнь Церкви, наипаче же таинство Евхаристии, есть предвосхищение этой последней победы, предвосхищение конца и претворения его в начало. Церковь уже знает то, чего воспоминанием и ожиданием она и является... и в этом ожидании и исполнении — исцеление времени, преображение его и победа его над тленным и падшим временем «мира сего»...
