В последнее время мы с вами много разговаривали о послушании. И теперь я боюсь, чтобы у вас не возникло склонности к недоверию, чтобы не стали все во всем сомневаться и таким образом разлагать ту основу, ту сущность монашеской жизни, которая, собственно, и делает монашество монашеством. Может возникнуть злоупотребление. Вот, например, совсем юная сестра Е. скажет: "Отец Авраам учил нас все время думать; нельзя, не проверив по святым отцам, делать то, на что тебя благословляют"; а так как сестра Е. со святыми отцами еще не скоро познакомится, то неизвестно, как и что она будет проверять. Но она думает, что поступает верно, так как в наше время иначе делать нельзя. Действительно, я согласен (и не только согласен, я сам всегда говорю об этом) - рассуждение необходимо всегда. Никто и никогда нас не научит так, чтобы уже не нужно было рассуждать. Но надо знать меру своего рассуждения и удерживать его в определенных рамках. Человеческий ум как океан, и он обязательно должен быть ограничен берегами. Или лучше сказать, человеческий ум как река. Когда река выходит из берегов, она все разрушает. Если же она течет в своем русле, то, наоборот, приносит пользу всему, что питается от нее, всему, что произрастает на ее берегах. И если мы не будем удерживать свой ум в определенных рамках, то это уже будет не рассуждение, а полный произвол.
Соблазниться можно чем угодно. Если человек страстный, своевольный, то естественно, слушаться ему трудно, потому что он не хочет бороться со своей страстностью и своеволием. А своеволие - это желание привести в исполнение веление той или иной страсти. Если в человеке страсти действуют слабо, значит, и своеволие в нем ослабевает. Когда страсть действует мощно, она понуждает волю напрягаться и искать возможности исполнить то, что велит страсть. Кажется, святитель Игнатий сказал, что страсти лукавы. Иногда они принимают вид добродетели. Не нужно думать, что, скажем, блудная страсть всегда проявляется в откровенной форме. Когда человек понимает пагубность этой страсти, пытается с ней бороться, то она иногда облекается в какие-то завуалированные, приличные формы. Так же ведут себя и другие страсти, в особенности тщеславие. Оно даже может принять вид смирения. Это очень часто бывает, особенно в монашеской жизни. Все мы знаем, как должен вести себя смиренный человек, и знаем, что смирение - это добродетель весьма похвальная, весьма важная и что ее все одобряют. И вот человек начинает ходить со скромным видом, с опущенными глазами… Я не говорю, что это всегда плохо; но хорошо, когда это действительное проявление сердечного чувства, а не маска. Совсем не всегда человек, который смотрит прямо, бывает гордый; а человек, ходящий с опущенными глазами, не обязательно смиренный. Тщеславие очень искусно принимает вид смирения. По неопытности, бывало, и я путался. Хотя и знаешь верность, справедливость русской пословицы, что в тихом омуте черти водятся, но все же иной раз ошибаешься. Человека горделивого, чрезвычайно своевольного, но внешне скромного иногда принимаешь за смиренного: он говорит тихим голосом, ходит мелким шагом, с опущенной головой, глаза не поднимает, но все делает так, как ему хочется. Тихо, спокойно, но ни в чем не уступит. И оказывается, что человек этот отнюдь не смиренный, а чрезвычайно гордый. Иногда даже одержимый сатанинской гордостью.
Итак, мы видим, что наши страсти не всегда действуют открыто, а иногда принимают вид добродетелей. Тщеславие принимает вид смирения. Блудная страсть может принять вид проповеди лицу другого пола. Гнев может скрываться под видом духовной ревности. Страсти как волки, которые облекаются в овечью шкуру. Поэтому слова Спасителя, которые, конечно, прежде всего надо понимать в прямом смысле: "Берегитесь лжепророков, которые подобны волкам в овечьей шкуре" (Мф.7:15), - эти слова можно отнести и к внутренней жизни. Иногда страсть просто надевает личину добродетели; к примеру, мы знаем, как должен выглядеть смиренный человек, и начинаем вести себя с притворным смирением, чтобы нас все хвалили и одобряли.
Но бывает, что этого мало, этого недостаточно. И тогда страсти ищут своего оправдания. Посмотрим, в чем может искать оправдания лень, нерадение. Вот, допустим, я нерадив, я не слушаюсь, в особенности в духовном отношении. Я неусерден в молитве. Я не хочу отсекать своих помыслов - значит, нерадив и в отношении внутренней борьбы. Я испытываю леность к послушанию, к выполнению той или иной монастырской работы. А в монастыре работа - это не просто работа, это отсечение своей воли, и в этом тоже выражается некоторая самоотверженность. Работа, если относиться к ней разумно, также превращается в духовное делание. Как же оправдать свое нерадение? Во-первых, происходит то, что очень часто вообще бывает в человеческой жизни: валят с больной головы на здоровую, то есть ищут причину и оправдание своего нерадения в якобы неправильном духовном руководстве. Допустим, я говорю той же двенадцатилетней сестре Е.: "Молись Иисусовой молитвой. Ты будешь получать от нее большую пользу. Никогда не оставляй Иисусову молитву. Не пропускай правило и на правиле изо всех сил молись. Не будь нерадивой. Не молись с холодком, а всегда понуждай себя, насколько это для тебя возможно, ко вниманию". Сестра Е. слушает, наставление ей очень нравится, уходит и не делает ничего из того, что ей сказано. Трудно ей себя заставить: хочется попрыгать, поскакать, бабочек половить, а тут надо целых полтора часа сидеть на правиле. И вот она прыгает, прыгает, потом приходит ко мне: "Отец Авраам, ничего не получается". - "А почему не получается?" - "Не знаю, видимо, вы что-то не так сказали". То есть что сестра Е. хочет? Она хочет за бабочками бегать и чтобы при этом у нее Иисусова молитва читалась. Ей такое нужно наставление. И сестре К. тоже хочется, чтобы они вдвоем прыгали за бабочками по скиту, а вслед за ними и другие сестры. Им нужно наставление соответственно возрасту и уму. Умом они понимают, что молиться Иисусовой молитвой - это хорошо, что это полезно, но понуждать себя у них нет ни желания, ни сил. Им хочется совместить свои детские и сравнительно невинные страсти с духовным деланием. Отец Авраам скажет: "Конечно, я тебя понимаю. Ты хорошая девочка, и бабочки тоже красивые. Но вообще-то это неприлично. Не надо прыгать за бабочками. Как же ты можешь прыгать и молиться одновременно? Это нелепо. Ты ведь не юродивая". Сестра Е. говорит: "Да, наверное, вы правы", - но в ее душу уже вкралось некоторое сомнение. "Что-то не понимает меня отец Авраам, - думает она. - То, что он не прозорливый, я давно уже вижу. Но он не понимает моей души. Для меня бабочки - это просто все. Вот сестра К. меня понимает. Она хоть и молоденькая, но у нее, видимо, есть духовное рассуждение. Она видит, что бабочки - это прекрасно, это творение Божие. И, прыгая за бабочками, мы таким образом Бога прославляем. А что пользы, если я сижу в келии, бабочек нет, прыгать негде - четыре кровати. Ужасное положение в монастыре. Жить невозможно. И как же я буду прославлять Бога, не прыгая за бабочками? Отец Авраам этого не понял, а сестра К. понимает. У нее есть рассуждение, потому что бывает, что и у молодых бывает рассуждение. Потому что есть опыт духовный. У кого опыт духовный, у того и рассуждение. А отец Авраам хоть и больше прожил, но у него, видимо, этого духовного опыта нет, потому и рассуждения нет". И вот начинают сестра Е. и сестра К. друг с другом советоваться. Может быть, им иногда кажется, что все-таки сестра К. слишком молодая, и они ищут кого-нибудь постарше, но с таким же детским умом. Сестра П.? Сестра П. скажет: "Бабочек всех переловить - от них гусеницы. Гусеницы все поедают. Деревья посрубать - от них тень на огород - ничего не вырастает. И построить овощехранилище, гигантское желательно. Когда у нас в монастыре будет пять тысяч человек, чтобы на всех овощей хватило". Нет, не надо с сестрой П. советоваться. Но так или иначе наши юные сестры находят такого человека, который бы потворствовал их страстям. Они начинают с этим человеком советоваться, а поскольку он льстит их страстям, то девочки считают, что нашли прекрасного наставника. А отец Авраам их не может удовлетворить, потому что у него нет рассуждения. Он их души не понимает. Он им не может дать такое наставление, чтобы совместить их страсти со стремлением к познанию Бога, с любовью к Богу, с усердием к Иисусовой молитве. И на самом деле никто не сможет дать такое наставление! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сказать, что нужно молиться, нужно смиряться, нужно молчать побольше и так далее. А не то получается, как апостол Павел говорит: "Ибо будет время, когда … по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху" (2Тим. 4:3).
Бывает иногда, что и в книгах начинают искать оправдания. Берет сестра Е., допустим, какую-нибудь книгу. Открывает ее: третье, четвертое, пятое, десятое - это все не подходит. Ага, вот - нашла что-то о богомыслии и думает: "Вот я как раз за бабочками прыгаю, а это ведь богомыслие. Я же размышляю о творении Божием, какой Бог премудрый Творец, какой Он великий Художник. А отец Авраам это отрицает. Как же так? Неужели он умнее, чем, например, святитель Тихон Задонский?" А когда у того же святителя Тихона Задонского через пять страниц говорится то, что говорит и отец Авраам, этого она уже не видит, потому что человек замечает только то, что ему подходит. Он выбирает не то, что его обличает, что обнаруживает его страстность и позволяет в наставлении своего духовника, в наставлении святоотеческом, в Священном Писании, как в зеркале, увидеть себя. Он выбирает то, что льстит его страсти и оправдывает его.
Про себя скажу, что я тоже грешил таким образом. Правда, духовнику своему я верил, но в книгах искал себе оправдания. Мне не хотелось просто, смиренно молиться, не хотелось ежедневно трудиться над собой. Хотелось быстрых, легких результатов, возвышенных добродетелей. И я искал такие изречения у святых отцов, что льстили бы моему тщеславию, которое я принимал за стремление к возвышенной христианской любви. Я искал такие изречения, которые бы оправдывали, как мне казалось, какой-то мой особенный, быстрый путь к совершенству. Даже выписки делал. Потом, правда, понял, что эти выписки не на пользу были, а во вред, хотя все они были из святых отцов. Я увидел, что неразумное отношение к святоотеческой литературе тоже может принести человеку вред, и по неопытности его (а совсем не потому, что святые отцы писали плохо и неправильно) оно может послужить средством к прельщению, к самообольщению.
Конечно, справедливо мнение, что в наше время нет таких старцев, какие были в древности. Никто этого не отрицает. Справедливо и то, что нужно читать святых отцов и ими руководствоваться. Но все должно быть с умом. Не нужно уклоняться ни в ту, ни в другую сторону. В одну сторону уклониться - это беспрекословно слушаться кого угодно. В другую сторону уклониться - это вообще никого не слушаться или искать таких учителей, которые бы оправдывали твои страсти.
Бывает немощный ученик, но бывает и немощный учитель. Можно к немощному учителю найти ключик, польстить каким-то его слабостям. Такой немощный учитель бывает очень рад, что к нему обратились за наставлением. У него начинает работать страсть тщеславия. И он, польщенный вниманием и доверием к нему, начинает наставлять своих учеников так, как им нравится, отчасти потому, что желает им таким образом показать любовь и удержать их при себе, а отчасти по той причине, что человек, обладающий умом или хитростью, лукавством, как правило, может добиться от такого наставника, чтобы тот говорил то, чего от него ждут. Я, конечно, человек неуравновешенный - это все вы знаете. Но от меня трудно добиться, чтобы я вам потакал. Если я что-то сказал, значит все - я только так и буду говорить. Если уж совсем меня доведете, я могу сказать: "Делайте что хотите!" И то минут через десять я опять начну говорить свое.
Конечно, бывают такие случаи, когда действительно оказываешься неправ. Тебе могут что-то подсказать, могут возникнуть какие-то новые обстоятельства - и ты изменишь свое решение. Но нужно понимать, что есть какие-то вещи, от которых отступаться нельзя. Это, собственно, и есть опыт. Нельзя сказать, что Иисусовой молитвой молиться вредно - этого разумный человек не скажет. Разве что в виде исключения какому-то особенно горделивому человеку, да и то едва ли. Просто можно сказать ему, как правильно молиться, но не запретить вообще молиться Иисусовой молитвой.
Немощный учитель думает о том, чтобы удержать при себе людей, дорожит хорошим к себе отношением. Будь то какой-нибудь священник или во всем равный тебе человек, но желающий быть в роли учителя, допустим та же самая послушница, - кто угодно, совсем не обязательно, чтобы это был именно священник. Во многих людях есть страсть любоучительства. Это очень вредная, очень опасная страсть. Мы почти все болеем ею и пытаемся навязать друг другу свое понимание вещей, хотя на самом деле не имеем на это права.
С одной стороны, люди, желающие оправдать свою страстность, свое своеволие, ищут такого руководителя. С другой стороны, любоучительный наставник рад, когда кто-то на него "наткнулся", и, поскольку его тщеславию льстит, что кто-то к нему обращается, он старается удержать этого человека при себе. А как можно человека, который сам себя оправдывает, удержать? Только помогая ему в этом самооправдании. Образуется такой пагубный союз: одни ищут самооправдания, другие - славы. Они находят общий язык, и получается своего рода негласный договор. Это очень опасное состояние как для тех, так и для других.
Вполне может быть, что один и тот же человек в одном отношении является учеником, в другом - учителем. Допустим, сестра Е. (не будем далеко ходить) обращается к сестре К., и та оправдывает ее желание ловить бабочек какой-то цитатой из Закона Божьего, который она прочитала до половины. А сестра К. в то же самое время обращается к какой-то более старшей сестре, которая ей говорит, что прыгать - это вообще хорошо. "Не обязательно за бабочками, - она уже начинает философствовать, - можно и за кузнечиками, и за птичками". А та думает: "Какая мудрая сестра А. Не только за бабочками, но еще и за кузнечиками. А птичками любоваться - это вообще богословие". И вот все эти люди с детским умом друг другом питаются, а какая от этого может быть польза? Человек закосневает в самооправдании. Ревностные послушницы этого обычно не ищут. Они получают пользу от любого человека и преуспевают, не задумываясь о том, понимают их или не понимают. Они не ищут у наставников понимания ради оправдания, а сами хотят понять, чего желают от них их руководители, к чему они их призывают; и они стараются это исполнить, отсекая свои страсти и своеволие. Да и что там понимать? Если это плохо, значит плохо.
Допустим, сестра Д. говорит сестре М.: "Знаешь, ты за бабочками не прыгай, это все суетно, это все ни к чему. Надо молиться". А та думает: "Да она меня не понимает. Я ведь не за бабочками прыгаю, я дождевых червей люблю копать, а она мне про своих бабочек говорит". Как будто бы разница какая-то есть: или ты копаешь дождевых червей, или ты прыгаешь за бабочками - суть-то одна и та же. Зачем в этих глупостях разбираться? Какое может быть в этом понимание? Грех он и есть грех. Один любит блондинок, другой - брюнеток. Какая тут разница? Разве от этого блудная страсть перестала быть блудной страстью?
Повторяю, нужно не искать понимания ради потакания, а самому стараться понять, что от тебя требуется. И искать строгого отношения к себе. Читать Священное Писание и святых отцов с целью обличения, а не с целью самооправдания.
Пимен Великий сказал, что своеволие - это медная стена между человеком и Богом, а если человек поддался самооправданию, тогда уже нет для него спасения. Чересчур критическое отношение к наставлению, которое тебе дают, под предлогом рассуждения (а на самом деле под предлогом своеволия, саможаления и тому подобного) - это и есть признак самооправдания.
Вы впадаете в маловерие по отношению к послушанию и пребываете безуспешными. Я могу долго убеждать ту же сестру Е. Но если она не исполнит того, что я сказал, а будет продолжать исполнять свою волю, то она не получит от моего совета никакой пользы. Совет помогает, когда его исполняют. Только тогда можно понять правильность или неправильность совета. А когда ты с самого начала предался нерадению, всем пренебрегаешь и в лучшем случае, немножечко потрудившись, оставляешь послушание, а в худшем случае даже не принимаешься за духовное делание, в чем бы оно ни состояло, то, конечно же, ты не познаешь, правильно ли тебя наставляли или неправильно. Ты не можешь войти к своей старице или к духовнику и сказать: "Вот, вы мне говорили то-то и то-то, а у меня не получается. Я сделала, и результат такой-то". Нерадивый человек будет топтаться на месте. Он и год будет в монастыре, и два, и три, и двадцать лет - и останется безуспешным, если не начнет понуждать себя слушаться прежде всего, разумеется, в духовном отношении. Хотя еще раз говорю, что монастырские работы - это часть духовного делания. Может быть, не самая главная, но все-таки существенная, потому что здесь проявляется самоотвержение человека. Монастырский опыт показывает: кто самоотверженно трудится на послушании, тот чаще всего и сподобляется внимательной, а иногда и благодатной молитвы. Об этом и святитель Игнатий говорит, об этом свидетельствует и мой опыт как духовника.
Думать нужно, рассуждать нужно, но рассуждать в меру своего возраста. Если ты рассуждаешь о том, как исполнить то, что тебе говорят, - это прекрасно. А если ты рассуждаешь о том, правильно ли тебе говорят, значит, нужно что-то с собой делать, потому что это состояние очень тяжелое. Ты пришел к старице, ничего еще не знаешь, едва начал устной Иисусовой молитвой молиться - и уже сомневаешься в самых элементарных советах, в самых простых, которые, в принципе, ты, если бы знал, что и где читать, мог бы и вычитать. Если ты в этом сомневаешься, то что же дальше будет тогда, что же ты вообще будешь делать? Найди такого наставника, который позволял бы тебе, как говорится, царствовать лежа на боку, как в сказке Пушкина. Чтобы можно было спать, есть - и преуспевать в умном делании. Чтобы можно было хитрить - и от этого приобрести покаянный плач. Чтобы можно было беречь свое здоровье - и одновременно думать о смерти. Найди такого наставника... если он на земле вообще существует.
И святоотеческие книги, которые, безусловно, необходимо читать и постоянно насыщать ими свой ум, чтобы пропитать всего себя святоотеческим учением, - их тоже нужно читать с умом. Надо знать, что тебе подходит и что не подходит; что подходит тебе сегодня и что завтра тебе, может быть, будет полезно, а сегодня преждевременно. Надо читать разумно, а не выбирать только то, что тебя оправдывает или возбуждает у тебя неразумную ревность, которая, между прочим, часто совмещается с тяжелейшим нерадением. То есть в том отношении, в котором нужно человеку подвизаться, он проявляет нерадение, а в том отношении, где ему нужно еще смириться, он проявляет неразумную ревность. Например, в трудах монастырских он нерадив и в то же время показывает неразумную ревность даже не в отношении Иисусовой молитвы, а в отношении каких-то невероятно возвышенных добродетелей, например любви к ближнему, которую Иоанн Лествичник помещает на тридцатой (!) ступени, то есть на высшей ступени нравственной лестницы.
Итак, смысл нашей беседы в том, что не нужно уклоняться ни в ту, ни в другую сторону. Не нужно искать такого абсолютного послушания, которое было только в древности, как говорит об этом святитель Игнатий, но при этом не нужно и совершенно уклоняться от послушания и откровения помыслов. Я прочту несколько слов из "Приношения современному монашеству". Святитель Игнатий говорит, что сейчас абсолютное послушание невозможно, но нужно правильно понимать, что он имеет в виду. Сам святитель Игнатий насаждал везде старчество (в тех обителях, где он бывал руководителем), и его ученики исповедовали помыслы. Иногда он и смирял своих учеников. Казалось бы, они тоже могли сказать: "Отец Игнатий, вы же не Антоний Великий".
С одной стороны, мы находим у святителя Игнатия наставления о том, что невозможно иметь такое послушание, как в глубокой древности, потому что нет таких старцев - это, безусловно, справедливо. Это очень важно и нужно помнить всегда. Но, с другой стороны, святитель Игнатий называет послушание в наше время "жительством по совету". Вот как он описывает это: "Крупицами названо в предшествующей главе духовное жительство, предоставленное Промыслом Божиим нашему времени. Оно основывается на руководстве в деле спасения Священным Писанием и писаниями святых отцов, при совете и назидании, заимствуемых от современных отцов и братий (то есть руководствоваться нужно не только святыми отцами - о. А.). В собственном смысле - это послушание древних иноков, в ином виде, приспособленном к нашей немощи, преимущественно душевной. Древним послушникам их духоносные наставники возвещали немедленно и прямо волю Божию; ныне иноки должны сами отыскивать волю Божию в Писании, и потому подвергаться частым и продолжительным недоумениям и погрешностям. Тогда преуспеяние было быстрым по свойству делания, ныне оно косно опять по свойству делания. Таково благоволение о нас Бога нашего: мы обязаны покорствовать ему и со благодарением благоговеть пред ним. Наше современное иноческое жительство по Писанию и совету (выделено нами. - Ред.) отцов и братий освящено примером главы монашества, преподобного Антония Великого. Он не был в послушании у старца, но в новоначалии своем жил отдельно и заимствовал наставления из Писания и от разных отцов и братий: у одного научался он воздержанию, у другого кротости, терпению, смирению, у иного строгой бдительности над собою... стараясь усвоить себе добродетель каждого добродетельного инока, всем оказывая по возможности послушание, смиряясь пред всеми и молясь Богу непрестанно. Поступай и ты, новоначальный, таким образом! Оказывай настоятелю и прочему монастырскому начальству нелицемерное и нечеловекоугодливое послушание…" [1]
