1. Спор об иконах не был обрядовым спором. Это был догматический спор, и в нем вскрылись богословские глубины. Спор начала светская власть. Но иконоборческие симпатии оказались сильны и в клире, и даже среди епископов. Иконоборствующие епископы не только прислуживались императорам, они часто действовали по убеждению. Поэтому и потребовалось богословское обоснование иконопочитания. Спорили прежде всего об образе Христа, о Его изобразимости (или "описуемости").
И с самого начала защитники икон приводили этот вопрос к его христологическим предпосылкам.
Почитание икон установилось в Церкви не сразу. В первые века во всяком случае оно не занимало заметного места в христианском благочестии. Даже у писателей IV-го века мы находим только редкие и случайные упоминания о священных изображениях, - и то были библейские эпизоды, либо изображения мученических подвигов. В древнейших известных нам росписях нет "икон" в собственном смысле слова. Отчасти то были символические знаки (якорь, голубь, "Рыба") и аллегории, - всего чаще евангельские притчи.
Почитание икон установилось в Церкви не сразу. В первые века во всяком случае оно не занимало заметного места в христианском благочестии. Даже у писателей IV-го века мы находим только редкие и случайные упоминания о священных изображениях, - и то были библейские эпизоды, либо изображения мученических подвигов. В древнейших известных нам росписях нет "икон" в собственном смысле слова. Отчасти то были символические знаки (якорь, голубь, "Рыба") и аллегории, - всего чаще евангельские притчи.
Отчасти то были ветхозаветные прообразы, "типы". Иногда апокалиптические видения. Эти изображения имели прежде всего декоративный, иногда дидактический смысл.
"Ибо что слово повествования предлагает для слуха, то молчаливая живопись показывает чрез подражание", говорил святой Василий Великий (его слова почти буквально повторяют впоследствии Дамаскин и папа Григорий: quod legentibus scriptura, hoc idiotis praestat pictura cernentibus).
Очень характерен известный совет преподобного Нила Синайского: "а святой храм пусть рука искуснейшего живописца наполнит историями Ветхого и Нового Завета, чтобы и те, кто не знает грамоты и не может читать божественных писаний, приводили себе на память мужественные подвиги искренно послуживших Богу" (Письма, IV. 58).
Существа иконописи эти дидактические объяснения, конечно, не исчерпывают. Но древние росписи были, действительно, своего рода "лицевой Библией", Biblia picta, в избранных отрывках и эпизодах. Иконы в узком смысле слова связаны не столько с храмовой росписью, сколько с изображениями на священных предметах. Всего важнее было почитание Нерукотворного Образа... Проследить раннюю историю иконописания во всех подробностях мы не можем, за недостатком исторических данных.
"Ибо что слово повествования предлагает для слуха, то молчаливая живопись показывает чрез подражание", говорил святой Василий Великий (его слова почти буквально повторяют впоследствии Дамаскин и папа Григорий: quod legentibus scriptura, hoc idiotis praestat pictura cernentibus).
Очень характерен известный совет преподобного Нила Синайского: "а святой храм пусть рука искуснейшего живописца наполнит историями Ветхого и Нового Завета, чтобы и те, кто не знает грамоты и не может читать божественных писаний, приводили себе на память мужественные подвиги искренно послуживших Богу" (Письма, IV. 58).
Существа иконописи эти дидактические объяснения, конечно, не исчерпывают. Но древние росписи были, действительно, своего рода "лицевой Библией", Biblia picta, в избранных отрывках и эпизодах. Иконы в узком смысле слова связаны не столько с храмовой росписью, сколько с изображениями на священных предметах. Всего важнее было почитание Нерукотворного Образа... Проследить раннюю историю иконописания во всех подробностях мы не можем, за недостатком исторических данных.
К концу VI-го века иконы уже были во всеобщем употреблении. Однако, мы знаем о резких возражениях против икон. Прежде всего нужно припомнить отзыв Евсевия Кесарийского (см. его письмо Констанции, сестре Константина Великого). Евсевий считал невозможным и недозволительным живописное изображение Христа. Впоследствии это объясняли его "арианством". Вернее сказать, свой "иконоборческий" вывод Евсевий сделал, и вполне последовательно, из оригенистических предпосылок.
"Конечно, ты ищешь икону, которая изображает Его в образе раба и в плоти, которою Он облекся ради нас; но мы научены, что и она срастворена славою Божества и смертное поглощено жизнью"...
Чувственно зримое во Христе как бы растаяло в сиянии Его Божества, и потому недоступно изображению в мертвенных чертах и красках. И не к чувственному или земному образу Христа должно быть обращено внимание истинного христианина. Он уже предвкушает видение будущего века, лицом к лицу... В рассуждении Евсевия ясно чувствуется резкое разделение "чувственного" и "духовного", столь характерное для самого Оригена.
"Конечно, ты ищешь икону, которая изображает Его в образе раба и в плоти, которою Он облекся ради нас; но мы научены, что и она срастворена славою Божества и смертное поглощено жизнью"...
Чувственно зримое во Христе как бы растаяло в сиянии Его Божества, и потому недоступно изображению в мертвенных чертах и красках. И не к чувственному или земному образу Христа должно быть обращено внимание истинного христианина. Он уже предвкушает видение будущего века, лицом к лицу... В рассуждении Евсевия ясно чувствуется резкое разделение "чувственного" и "духовного", столь характерное для самого Оригена.
Только "простецы" заняты воспоминаниями о земной и уничиженной жизни Спасителя, о днях плоти Его, о Кресте; истинный "гностик" уже созерцает Его Божественную Славу, и отвлекается от Его домостроительного уничижения. Да и Христос по вознесении для Оригена "уже не человек". Оригеновский пафос отвлеченной духовности делает соблазнительным всякое возвращение к чувственному реализму. Вряд ли один Евсевий делал "иконоборческие" выводы из Оригеновской системы.
Можно думать, что и другие "оригенисты" рассуждали так же... С другой стороны к подобным выводам приходили и противники оригенизма, например, Епифаний. У него это был рецидив иудаизма (срв. запреты Эльвирского собора). Впоследствии именно евреи нападали на иконопочитание. От VI-го и VII-го века мы знаем ряд апологий в защиту святых икон именно против евреев. Особенно характерно свидетельство Леонтия, епископа Неаполя на Кипре, известного агиографа.
Его доводы впоследствии дополняет и повторяет Дамаскин (срв. еще апологию Стефана Бострского). Иконы поставляются в храмах ради благолепия, и в напоминание, и для почитания (πρός άνάμνησιν καί τιμήν). И Леонтий разъясняет, что почитание относится к самим изображенным.
"Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах, и на площадях, и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и во всяком месте, чтобы, ясно видя их, воспоминать, а не забывать... И как ты, поклоняясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я поклоняюсь образу Христа. Не естеству дерева и красок, - да не будет. Но, поклоняясь неодушевленному образу Христа, чрез него я думаю обнимать Самого Христа и поклоняться Ему...
"Начертываю и пишу Христа и страдания Христовы в церквах и домах, и на площадях, и на иконах, и на полотне, и в кладовых, и на одеждах, и во всяком месте, чтобы, ясно видя их, воспоминать, а не забывать... И как ты, поклоняясь книге Закона, поклоняешься не естеству кож и чернил, но находящимся в ней словесам Божиим, так и я поклоняюсь образу Христа. Не естеству дерева и красок, - да не будет. Но, поклоняясь неодушевленному образу Христа, чрез него я думаю обнимать Самого Христа и поклоняться Ему...
Мы, христиане, телесно лобызая икону Христа, или апостола, или мученика, душевно лобызаем Самого Христа или Его мученика"...
Это уже не только дидактическое оправдание икон. Леонтий подчеркивает иератический реализм изображений; и то "воспоминание", о κотором он говорит, не есть только психологическое движение души... В самый канун иконоборческого взрыва Трулльский собор (692) установил основные начала иконописания, в известном 82-м правиле. Здесь характерно резкое противопоставление Ветхого и Нового Завета.
"Почитая древние образы и тени ("типы" и "сени"), преданные Церкви, как знамения ("символы") и предначертания истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение закона.
Это уже не только дидактическое оправдание икон. Леонтий подчеркивает иератический реализм изображений; и то "воспоминание", о κотором он говорит, не есть только психологическое движение души... В самый канун иконоборческого взрыва Трулльский собор (692) установил основные начала иконописания, в известном 82-м правиле. Здесь характерно резкое противопоставление Ветхого и Нового Завета.
"Почитая древние образы и тени ("типы" и "сени"), преданные Церкви, как знамения ("символы") и предначертания истины, мы выше чтим благодать и истину, как исполнение закона.
Посему, чтобы и искусством живописания (именно) совершенное было представляемо очам всех, постановляем отныне напечатлевать на иконах Христа Бога нашего, Агнца, вземлющего грехи мира, в человеческом образе (κατά άνθρωπίνоν χαρακτήρα), чтобы чрез это изображение усматривать высоту смирения Бога-Слова и проводить себе на память Его житие во плоти, страдание, спасительную смерть и происшедшее отсюда искупление всего мира"...
Ударение здесь именно на евангельском реализме: "на память Его плотского жития", - πρός μνήμην τής ένσάρκоυ πоλιτείας... Трулльский собор закрепляет уже установившийся в иконописи священно-исторический реализм и отменяет архаический символизм ветхозаветных "символов" и "типов". "Предначертания" сбылись и исполнились, явилась "благодать и истина". И икона должна не столько пророчествовать, сколько "напоминать"... Здесь уже задана тема позднейшей богословской защиты святых икон.
Запрещение святых икон в начале VIII-го века исходило от императора. Трудно определить точно его мотивы. Во всяком случае в действиях иконоборцев мы улавливаем связную программу церковной и церковно-общественной реформации. Она оформляется не сразу. И к сходным выводам можно было приходить из разных предпосылок, к одним и тем же практическим мерам можно было прибегать по разным побуждениям. Однако, основная тенденция иконоборческого движения вполне ясна.
Ударение здесь именно на евангельском реализме: "на память Его плотского жития", - πρός μνήμην τής ένσάρκоυ πоλιτείας... Трулльский собор закрепляет уже установившийся в иконописи священно-исторический реализм и отменяет архаический символизм ветхозаветных "символов" и "типов". "Предначертания" сбылись и исполнились, явилась "благодать и истина". И икона должна не столько пророчествовать, сколько "напоминать"... Здесь уже задана тема позднейшей богословской защиты святых икон.
Запрещение святых икон в начале VIII-го века исходило от императора. Трудно определить точно его мотивы. Во всяком случае в действиях иконоборцев мы улавливаем связную программу церковной и церковно-общественной реформации. Она оформляется не сразу. И к сходным выводам можно было приходить из разных предпосылок, к одним и тем же практическим мерам можно было прибегать по разным побуждениям. Однако, основная тенденция иконоборческого движения вполне ясна.
Это - ложный пафос неизреченности, пафос разрыва между "духовным" и "чувственным". Можно сказать, ложный религиозный символизм из соблазна об историческом реализме священной иконы. В конце концов, именно нечувствие священного реализма истории. Это сразу угадали защитники иконопочитания. Уже патр. Герман угадывал в иконоборчестве своего рода докетизм (срв. послание его к Фоме Клавдиопольскому, еще до начала открытого гонения).
Позже Георгий Кипрянин в споре с иконоборческим епископом Косьмой прямо заявлял: "кто мыслит, как ты, тот кощунствует против Христа Сына Божия и не исповедует Его домостроительства во плоти" (τήν ένσαρκоν оίκоνομίαν)... У первых защитников иконопочитания мы не находим связной системы догматических доводов. Но совершенно ясно, что для них возможность иконописания связана именно с реальностью Евангельской истории, с истиной Воплощения...
Дамаскин впервые делает попытку развить защиту святых икон в богословское оправдание. При этом он опирается на прежние апологетические опыты, - вероятно, на Леонтия Кипрского больше всего. К сожалению, эти апологии VІІ-го века известны нам только в позднейших выдержках.
