Из воспоминаний архимандрита Сергия
Во время Великой Отечественной войны и в первые годы по окончании ее отношение советской власти к Церкви несколько смягчилось. Было восстановлено Патриаршество. Часть епископов была выпущена из лагерей и направлена на епархии. Сняли замки с Троице-Сергиевой Лавры и некоторых других монастырей. Это смягчение было обусловлено, конечно, не заботой о Церкви как таковой, а соображениями иного порядка, но все-таки смягчение было, и я решил попытаться открыто войти в церковную жизнь.
В начале декабря 1943 года мне пришлось быть проездом в Москве. Я зашел в Елоховскую церковь (ныне Патриарший собор) [143] к протопресвитеру Николаю Колчицкому [144], который в то время был Управляющим делами Московской Патриархии, с просьбой помочь мне в этом деле. Он предложил мне зайти в Патриархию.
У ворот особняка в Чистом переулке стоял милиционер. Перед входом в особняк - надпись на черном фоне золотыми буквами: «Священный Синод при Московской Патриархии». Не без удивления я открыл дверь особняка и вошел в переднюю с большим зеркалом и голубым ковром. Сбоку, на маленьком столике, стоял телефон, у которого сидел седенький монах. Вскоре стали приходить разные посетители…
Наблюдая и размышляя, я вдруг услышал голос отца Николая, обращенный ко мне:
- Заходите...
Отец Николай сел за стол и после обычных вопросов: Кто, откуда, и прочее - приступил к беседе со мною.
Затем он предоставил мне возможность повидать Патриарха Сергия.
Войдя к нему, я встретил светлый взгляд Патриарха. Мне было ясно, что он стоит на грани двух миров и что пришло время, когда этот мир должен стихнуть перед величием нового мира, который уже приоткрывался перед ним. В эту минуту уместно было бы испросить у него благословение и молча уйти, но я и что-то говорил... Во время беседы мне пришлось от него услышать печальную весть, что наш епископ Леонид скончался.
Расставаясь, Патриарх Сергий дважды сказал Колчицкому обо мне:
- Пусть послужит с нами.
От Патриарха я вышел в общую комнату. Вскоре отец Николай снова позвал:
- Все, что вам еще нужно передать Святейшему, напишите и принесите мне. Я ему передам, - сказал отец Николай.
На мой вопрос о церковном устроении отец Николай ответил: - Напишите свой послужной список и принесите мне.
- Что же мне написать? На приходе я не был, и документов у меня никаких нет, - заметил я.
- Мы вас принимаем как иеромонаха. Что бы вы хотели? - спросил отец Николай.
Мне было трудно объяснить ему, что именно мне хотелось.
- Видите ли, - сказал я, - мне хотелось бы иметь благословение на устройство общины, независимой от прихода.
- Да, Вы - иеромонах, и жена ваша также приняла монашество... Теперь я понимаю. Не столько из ваших слов, сколько так... - сказал отец Николай и обещал известить меня, когда будет что-нибудь подходящее.
Возвратившись, я рассказал своим близким о посещении Патриархии, и мы стали ждать обещанного извещения. Была надежда, что оно не замедлит себя ждать. Однако дни текли, а извещения не было. Сначала мы объясняли это краткостью прошедшего времени, но дни уходили, известий все не было, и все больше и больше стала прокрадываться печальная мысль о бесплодности наших ожиданий. Так прошло два месяца. К этому времени мне снова пришлось побывать в Москве.
«Не осведомиться ли? Может быть, не забыли?» - подумал я.
В один из праздничных дней я пошел в Елоховский собор и спросил отца Николая о себе.
- Пока ничего нет, - сухо ответил он.
Прошло еще несколько месяцев, а от Патриархии по-прежнему известии не было. Хотя было очевидно, что ожидания наши тщетны, однако мы все-таки поджидали.
В одну из следующих поездок в Москву я снова зашел в Елоховский собор было вечером, накануне праздника Преполовения. Отец Николай освободился поздно, около 10 часов. На вопрос о судьбе моего прошения отец Николай ответил, что оно сдано в архив.
- Мы вас принять не можем, так как у Вас нет ставленой грамоты [145], - сказал отец Николай.
- Как же это так? Вы мне тогда сказали, что принимаете, а теперь вдруг такая перемена, - едва я нашелся, что ему сказать.
- Может быть, можно еще с кем нибудь в Патриархии поговорить? - спросил я.
- С кем же? - с достоинством ответил отец Николай.
Видя мое горькое изумление, отец Николай предложил мне зайти к нему в Патриархию.
Тихо, сиротливо шел я по затихшим улицам Москвы. В сердце звучали слова наступающего праздника:
«Жаждай да грядет ко мне и да пиет», - и тут же гнетущие слова: «Сдали в архив...»
Через день, с утра, я отправился в Патриархию.
- Как же мы можем принять вас, не зная, кто вы и кто вас рукополагал, - сказал отец Николай, принимая меня в своем кабинете.
- Ну, это мы, положим, знаем: Святейший помнит преосвященного Леонида. Но как могло так случиться, что архиерей не выдал вам ставленой грамоты? Это несерьезное отношение к своим обязанностям. Такой случай у нас впервые.
- Я согласен с Вами, - ответил я, - в данном случае была допущена ошибка, и даже, может быть, легкомысленная, но повинен в ней не преосвященный Леонид, а только я. Ставленая грамота мне тогда не была нужна, так как на приход идти я не собирался. На крайний же случай думалось и так: моя жизнь должна быть моей ставленой грамотой. Если же моя жизнь не будет свидетельством моего священства, то тогда и ставленая грамота не будет иметь значения для меня. Конечно, не внешнего, а внутреннего. Вот именно это и было причиной того, что я своевременно не позаботился о ставленой грамоте.
- Но мы вас не знаем, - снова сказал отец Николай. - В гражданских учреждениях без соответствующих документов не принимают. Как же мы можем принять в духовную среду человека, которого не знаем?
- Если вы не можете принять меня священником, то примите как мирского, а когда поближе узнаете, тогда, может быть, вам будет легче оказать мне доверие, - сказал я.
- Куда же мы можем вас принять? - с недоумением спросил отец Николай.
- Хотя бы дворником, - сказал я.
- Но и дворником без документов не принимают, - ответил он. - Ваш епископ легкомысленно отнесся к делу. Рукоположить и не дать ставленой грамоты - это совершенно непонятно. Это несерьезное отношение к такому важному делу.
Cтавленую грамоту я мог в свое время получить. Но мне неловко было говорить с епископом Леонидом на эту тему. Мы были связаны глубокими сердечными узами, и сказать ему, что мне нужна ставленая грамота, означало бы, что я думаю о разлуке с ним. А дать ему повод так подумать я не мог. Мы вообще не предполагали расставаться. Он был оптимист. Мечтал вернуться в свою епархию и видеть меня благочинным всех монастырей своей епархии. Когда же он получил епархию, то нам пришлось с ним расстаться. Однако это было только внешне, внутренне же мы были по-прежнему едины.
В самом деле, провести годы в лагере, пройти тернистый путь, сродниться, сплотиться и вдруг сказать своему епископу - отцу и другу: «Дай мне ставленую грамоту, мало ли что ждет тебя».
Нет, сказать так я не мог. Я мог сказать и говорил другое: «Ничего нас не ждет. Будем вместе до конца».
Формально Колчицкий был, конечно, прав. Но бывают в жизни такие переживания, которые в бумагу уложить нельзя.
Однако «сентиментальное» мое разъяснение в этом духе отца Николая не тронуло, и ничего обнадеживающего он мне не сказал.
Окончилась война. Прошло еще два года, и мы вернулись в Москву, сохранив и даже углубив тот строй жизни, который зародился еще в Грузинской церкви и в наших семинарских занятиях.
Передо мной же стоял все тот же вопрос о начале открытой церковной службы.
Это был трудный вопрос, так как мысль о службе в приходских условиях казалась мне, как и всегда, невозможной... И все-таки иного выхода у меня не было, как еще раз попытаться войти в церковную жизнь. Хотя мои прежние попытки из-за формальностей и всяких сомнений во мне были неудачны, но я-то знал, кто я. И это мне давало силу продолжать стучаться в церковную дверь.
«Все принимаю, и даже худшее, - все мое», - сказал я себе и снова постучал в церковные ворота. На этот раз медленно, со скрежетом, ворота раскрылись, и я вошел внутрь церковного двора. Так казавшееся ранее невозможным стало действительностью. Однако это случилось не так просто, как звучит в этих строках.
На этот раз, чтобы приобщиться к открытой церковной жизни, я не стал более убеждать отца Николая Колчицкого в том, что я священник. Я обратился через него к Патриарху Алексию с просьбой разрешить мне устройство женской общины в одном из подмосковных поселков. И для подтверждения основательности своей просьбы я передал Патриарху книгу, собранную из одних только пиcем.
Люди, близкие мне, всячески убеждали меня не делать этого. По их мнению, отдавая книгу и свое прошлое, я ставил не только себя, но и своих под удар со стороны гражданской власти. Но в отношении гражданской власти совесть моя была чиста, и поэтому я не мог уклониться от решения, которое было обусловлено всей моей прошлой жизнью.
Приведя в порядок книгу с письмами, я передал ее и соответствующее прошение, с поименным указанием членов предполагаемой общины, отцу Николаю Колчицкому. В своем прошении я указал также, что для оборудования небольшой церкви я и мои близкие готовы безвозмездно передать общине дом, который принадлежат нам.
Спустя некоторое время Колчицкий сообщил мне резолюцию Патриарха Алексия на моем прошении, смысл которой заключался в том, что он не может дать благословения на устройство такой общины, так как гражданские органы этого не допустят.
Совершенно неожиданно, тут же, Колчицкий сказал мне:
- Я хочу посетить вас на даче.
- Хорошо, - ответил я.
Вызвав по телефону Катюню, которая в то время была студенткой, я повез Колчицкого к себе на дачу.
Несмотря на то, что у отца Николая были и служебные, и личные машины, он выразил желание ехать поездом. Поехали. Меня не столько заботила необычность этого визита, сколько то, что почтенного гостя нечем было угостить.
Приехав на станцию, я поручил Катюне гостя, а сам отправился к известному в нашей местности огороднику, в надежде купить у него хотя бы два килограмма помидоров. На большее или на что-нибудь другое у меня денег не было. Это было единственным угощением, которое мы могли предоставить нашему гостю.
На хождение за помидорами у меня ушло минут двадцать, и когда я пришел домой, то застал такую картину: отец Николай с большим вниманием слушал рассказ Грушеньки о ее чудесном сне, который привел ее к нам, и задавал ей разные вопросы.
Тем временем был приготовлен чай. За столом собрались все. Наш гость весьма аппетитно принялся за помидоры, попутно беседуя с членами нашей семьи. Беседа была непринужденной, а для моей семьи даже почему-то радостно-веселой.
Закусив и побеседовав, отец Николай направился в обратный путь. Я пошел проводить его. Дойдя до станции, при прощании он предложил мне на другой день приехать в Патриархию.
Все случилось так быстро, что толком и осмыслить происшедшее было нельзя. Особенно казался удивительным приезд Колчицкого на дачу. Потом, когда я ближе узнал его, то понял, что приезд на дачу был для него решающим. Прочитав мою книгу, он был очень заинтересован ее содержанием. Особенно поразило его, как он потом говорил, то, что рассеянные повсюду, спустя много лет, вновь собрались воедино, да еще такими, какими были раньше. Ему казалось невероятным все это, но в то же время книга свидетельствовала, что так и было. Быль это или мистификация - вот вопрос который стал перед ним. Для выяснения этого вопроса он и решился ощупать все своими руками. И сделал это мгновенно.
На другой день я, по предложению Колчицкого, поехал в Патриархию. Войдя к нему в кабинет, я с первых же слов услышал от него пожелание видеть меня на службе в Патриаршем соборе.
Проведя десятилетия в скитаниях и ютясь на задворках жизни, я меньше всего был подготовлен к тому, чтобы служить в Патриаршем соборе, и поэтому предложение Колчицкого меня озадачило. Однако выбора у меня не было, и я дал свое согласие. Тут же Колчицкий предложил мне идти к Патриарху. Патриарх Алексий встретил меня словами:
- Вот, протопресвитер предлагает вам службу в Соборе. Как вы на это смотрите?
Колчицкий в это время из кабинета вышел. Я ответил:
- В больших приходах, тем более в Патриаршем соборе, я никогда не предполагал служить и поэтому затрудняюсь ответить на ваш вопрос.
- А что бы вы хотели? - спросил Патриарх. - То, о чем вы писали, осуществить нельзя, надо что-то другое.
- Мне бы хотелось иметь маленький храм и маленький приход, - ответил я.
- Где же именно? - спросил Патриарх. - Назовите такой приход.
На этот вопрос я ответа не имел, потому что те храмы, которые я знал, были мне не по душе, но все-таки упомянул храм в бывшем Новодевичьем монастыре, который был в то время семинарским, и мне нравился в нем уставной строй службы.
- Хорошо, - ответил Патриарх, - я могу вас приписать к нему.
В этот момент я почувствовал, что допустил ошибку, поскольку судил о храме с внешней стороны, совершенно не зная внутренней его жизни, и поэтому сказал:
- Простите, я не знаю жизни Новодевичьего храма. Я согласен служить в вашем соборе. Пусть будет воля Божия.
Патриарх улыбнулся, перекрестился и ответ:
- Вот и хорошо. Пусть будет воля Божия.
Патриарх отдал мне книгу со словами:
- Вы ее не очень-то давайте читать, - и многозначительно взглянул на меня.
Итак, совершенно неожиданно для себя, я стал членом причта Патриаршего собора.
Из воспоминаний об архимандрите Сергии
Открытое служение архимандрита Сергия Святой Церкви началось в 1947 году, 4/17 октября, под праздник Святителей Московских, в день, когда Церкви были возвращены мощи святителя Алексия.
В Богоявленском соборе отец Сергий шесть дней в неделю совершал или помогал совершать Божественную Литургию. Вечерами служил акафисты. В 1950 году он был посвящен в сан архимандрита.
Во время сужения в разных храмах отец Сергий до 1966 года жил при этих храмах, считая, что Господь приводит его на такое место, где он должен отдавать все свои силы. Состоя в причте Богоявленского собора, отец Сергий жил в комнате, где находилась батарея, подававшая тепло для всего храма, и от духоты и жары (а когда отключали отопление - от холода) спать было нелегко. Окно комнаты выходило на улицу с шумным движением грузовиков даже по ночам. У отца Сергия началась бессонница, мучившая его в течение 29-ти лет.
***
Я никогда не был таким родным, каким я сознаю себя теперь
Москва, среда, 7 января 1948 г. Родные мои и любимые! С праздником всех вас, от всей души, с праздником Рождества Христова!
В светлую Рождественскую ночь меня с вами не будет, но пусть эти строки напомнят вам, что сердцем я с вами всегда, и особенно в такие минуты. Я иногда и сам дивлюсь, как ваши дорогие имена сами собою оживают в моем сердце, когда я, недостойный, предстою у Престола Божия не столько за себя, сколько за всех тех, кого мне дал Бог и прежде всего, за вас, мои любимые о Христе.
Я не с вами, но сердцем и всею своею жизнью я неразрывно с вами, и даже больше, чем когда-либо в прошлом. Я прохожу сейчас испытание. Я это знаю. Не скрою от вас, иногда мне бывает трудно, но я не ропщу, а всегда благодарю Бога, ибо моя настоящая жизнь - чудо, когда посмотришь на нее из глубины прошлых лет. Но иногда оскудевает дух мой и изнемогает тело, и я почти не обретаю в себе сил, чтобы идти дальше. А путь еще далек, и еще много надо пережить. Знаете ли вы, и не забыли ли, что путь, которым я иду сейчас, - не мой и не чей-либо, а наш родной, Христов путь. Тот самый путь, абсолютно тот же путь, которым мы шли всю нашу прошлую жизнь.
Хотя я преисполнен заботами, которые как будто непосредственно нашей родной жизни не касаются, и все силы отдаю на служение, о котором вы мало что знаете, но все это так кажется по внешности, а по существу я никогда не был таким родным, каким я сознаю себя теперь, и никогда не чтил так верность нашей святой, родной жизни во Христе, как чту теперь. Все мое настоящее служение - не мое, а наше родное служение.
Я не один, а вы все со мною предстоите у Престола Божия - вот истина, которая очевидна и которая таит в себе великую радость, неисчерпаемую радость не только в дни веселия, но и в дни плача, которые всегда около нас. Будем до конца дней своих верны Христу, будем верны друг другу во Христе. Господь любит эту верность. Вся наша жизнь служит свидетельством этой любви. Господь миловал нас именно за эту нашу верность Ему.
Жизненное поприще наше еще не окончилось. Мы продолжаем наш путь испытания. Нужна неустанная бодрость. Нужно свято жить, иначе жизни нет. Одно то, что мы имеем такую жажду постоянного обновления своей жизни, есть чудо. Этого могло и не быть. Нас могли бы поработить самые различные страсти, и что было бы тогда? Мы были бы рабами своей плоти, жалкими рабами, а теперь мы познали великую свободу жизни во Христе; мы стали «сынами света». Только бы не быть нам гасителями его...
Бог знает, всем ли нам суждено прожить этот новый наступающий год или кто-нибудь из нас уйдет в иной мир, но сегодня мы вместе, здоровы, благополучны, перед нами кристально-ясный жизненный путь, и сердца наши преисполнены Христовой любви, - так будем же мы верны Господу и будем всегда благодарить Его за великие милости к нам, недостойным.
Еще раз сердечно поздравляю вас, дорогие мои, с великим праздником Рождества Христова!
Очень стремлюсь к вам, но когда буду, - не знаю. Может быть, в пятницу к вечеру. Всегда с вами.
Ваш а. Сергий
Москва, Вторая неделя Великого поста, 1955 г. Има! [148] Как будто особых дел нет. Слава Богу, что вы бодрствуете и мирствуете. Я тоже духом не падаю и чувствую себя неплохо. Благодарю за письмо.
С радостью уехал бы к вам в эти дни, но, к сожалению, это трудно осуществить без большого ущерба делу, которому я служу. Слава Богу за все! Ваш о Христе.
Сергий.
Из воспоминаний об архимандрите Сергии
В 1952 году архимандрит Сергий был переведен в церковь Покрова Божией Матери в Лыщиковом переулке [149]. Заботясь о молитвенном духе богослужения, отец Сергий вместо хора, руководимого бывшим театральным антрепренером.
При отце Сергии были расписаны алтарь и своды храма, построены дополнительные помещения для удобства прихожан и клира.
Первое время архимандрит Сергии жил под храмом, немного выше отопительного котла и места хранения угля, в закутке без вентиляции, света и отопления. Но вскоре была возведена пристройка с крестильней, помещениями для уборщиц. В Покровскую церковь приезжали люди с разных концов Москвы, и, чтобы они не оставались под дождем, снаружи к дверям храма пристроили тамбуры.
В 1957 году архимандрит Сергий был назначен настоятелем храма Преображения Господня в Богородском [150]. Его тщанием был устроен киот для чудотворной Божией Матери Тихвинской, которая уцелела во время пожара, происшедшего еще до настоятельства отца Сергия, написаны иконы преподобного Серафима Саровского, Ангелов на диаконских дверях главного придела, образ пророка Илии и сооружен киот для него. Был произведен ремонт храма, проведена вентиляция. Под храмом была оборудована комната для отдыха священнослужителей, устроена и комната для уборщиц. Расчищен двор, разбит цветник. Появилась на ограда вокруг храма. Церковь приобрела более благолепный вид.
В 1959 году архимандрит Сергий был уволен за штат. На Крещение Господне он служил последнюю службу в Преображенском храме.
***
Москва, 15 декабря 1959 г. «День прешед», дорогие мои, благодарю Тя, Господи и верю, что вы благополучны, благоразумны и бодрствуете. Учусь и я жить, внимая себе. Все у нас, слава Богу, по-доброму. Господь с вами, родные мои и любимые.
Ваш отец (а. Сергий)
Суббота, 29 октября 1960 г. Родные мои и любимые. С вами всем сердцем в этот вечно памятный, дорогой, светлый день [151]. День становления, после которого жизнь приняла совершенно определенное направление, вполне оправдавшее себя.
Чувствую себя хорошо. Полный отчет о моем житии и о нашей жизни дадут мои драгоценные дочки.
Сегодня (попутно) был в музее, где я очень вспоминал Иму. Только она могла бы вполне оценить то, что мы там видели. Господь с вами.
Дочки, к сожалению, поздно приедут, так как очень медленно собираются. Видимо, устали. Дайте им полный отдых.
Из воспоминаний об архимандрите Сергии
В 1961 году отца Сергия назначили настоятелем храма Покрова Божией Матери в Медведкове [152], близкого в то время к закрытию. Господь судил отцу Сергию умереть в этом храме.
Первая служба нового настоятеля была совершена в начале Великого поста. Слова канона преподобного Андрея Критского: «Откуда начну плакати» - соответствовали тому, что он увидел: ничто не свидетельствовало о любви к дому Божию.
Отцом Сергием был произведен необходимый наружный и внутренний ремонт храма, которому в значительной мере был возвращен его первоначальный облик. Проведена реставрация иконостаса. Написана храмовая икона Покрова Божией Матери, устроена сень над ней. Создана замечательная по исполнению плащаница Успения Божией Матери.
Благоговейность богослужения была главной заботой отца Сергия. Стихиры пели чаще с канонархом, чтобы сделать все слова понятными молящимся. Старинные распевы звучали в службах Погребения Спасителя и Божией Матери, в стихирах Спасителю, Кресту, Благовещению, некоторым святым. На знаменитый распев регентом А. И. Буйко был положен ряд стихир Божией Матери, преподобному Сергию Радонежскому, преподобному Серафиму Саровскому, кондаки и светильны некоторых Двунадесятых праздников и великих святых.
***
В 1974 году стоявшие в галерее обычные свечные ящики были заменены установленными вдоль стен узкими столами, с которых молящиеся сами брали просфоры и другие предметы богослужебного назначения, опуская свою посильную лепту. Это нововведение, как и отмена «тарелочных» сборов во время богослужения, имели основной целью установление молитвенной тишины в храме. Посильная и непринудительная жертва прихожан - основа духовного процветания храма.
***
Москва, среда, 27 декабря 1961 г. Родные и любимые мои дочки. История с «младшим научным сотрудником» мне не по душе. Как будто М. М. ведет себя не совсем тактично и разумно [155]. Твое же поведение, Катюня, мне кажется правильным. Тебе надо избежать гордости, но оберечь свое достоинство. Разница между гордостью и достоинством - огромная, однако люди обычно этого не понимают. Твою приписку: «если Вы считаете нужным» - одобряю. Слово «временно» от тебя не должно исходить.
Дорогие мои. Что-то эти дни я очень тревожусь о вас. Беспокоит меня ваше переутомление. Вы живете, как белка в колесе, а это для вас недопустимо. Вы обе ДОЛЖНЫ помнить о том, что отдых для вас абсолютно необходим. Будьте благоразумны. Помогайте друг другу. Жалейте друг друга. Ваша совместная жизнь - лучшая школа для того, чтобы учиться тому, как надо жить с другими. Дома все благополучно. Господь с вами.
Ваш отец (а. Сергий).
Москва, 14 января 1962 г. Родная моя Има и родные мои. Постоянно думаю о вас и не раз корил себя за то, что оставил вас в такое беспокойное время. Этой ночью я плохо спал. Пред глазами всегда были вы. Я верю, что, Бог даст, ничего плохого не случиться и злые люди не причинят вам никаких тяжелых переживаний. Но все-таки мне грустно, что вы одни...
Теперь о здешних делах. Все здесь очень хорошо и даже умилительно. Дочки меня поджидали, но каждая внутри себя. Накануне Катюня встретила Милочку!. [154]
Когда я вошел к ним, неожиданно для них, они так нежно говорили друг с другом и так были милы, что я возрадовался духом. Слава Богу, что-то очень доброе, очень нужное, очень родное у них повеяло.
Господь с вами, мои родные и любимые. Всем сердцем помню о вас.
Отец (а. Сергий).
Москва, 2 февраля 1962 г. Родная Катюня. Возвращаясь из Медведкова, куда я ездил по служебной необходимости, заглянул сюда с надеждой повидать вас. К сожалению, на тебя взглянуть не удалось. Это грустно, но я утешаюсь и тем, что побыл немного здесь и имею возможность написать тебе это письмецо. Вчера не заехал сюда потому, что было уже поздно и я должен был спешить восвояси.
Хотя потом немного жалел, что не остался здесь ночевать.
Дома все слава Богу! Все бодрые и родные. А вот ты что-то меня тревожишь. И на работе у тебя сложно. Господи, чувствую, что ты переутомилась, а конца твоей страде не видно.
Дорогая дочка, будь благоразумна. Отдыхай больше и питайся так, чтобы восстановить твои силы. Надо крепиться. А тут и Милочка что-то не склеивается... Ах, молодое поколение! Мы, старики, пред вами герои. Господь с тобою! Незримо всегда с тобою
твой отец (а. Сергий).
12 апреля 1962 г. Родные мои и любимые! Ваше вчерашнее письмо несколько смутило меня. Я потом только понял, что ваше желание видеть меня не вызывалось необходимостью, а было следствием особой заботливости обо мне Катюни. Но, дорогие мои, как мне ни хотелось заглянуть к вам, я, после долгого размышления, решил проехать за город.
Несколько меня удивило то, что Милочка не была вчера в Медведкове. Не было ее и сегодня, а я имел надежду на это. Мне очень хочется на нее взглянуть. Ну, видно, придется отложить это до завтра. Что-то идут вести, что она очень похудела и прочее.
Мне думается, что это все только кажется по пристрастию. Господь с вами. Будьте благоразумны. Всегда с вами и всегда ваш
отец (а. Сергий).
Москва, 31 июля 1962 г. Родная моя, дорогая, самая любимая моя дочка и верный, незаменимый дружок Катюня!
В день твоего совершеннолетия я, как и всегда, неразрывно с тобой. Прошлое - чудесно, оно бесконечно дорого, но я не на него смотрю, а весь устремляюсь вперед, туда, куда ведет наш родной путь. Там, за далями, а, может быть, и близко, нас ждет то, чему мы сердце отдали еще тогда, когда впервые взглянули на мир как на Божие дыхание и себя познали в нем.
Господь с тобой. Целую твою светлую головку.
Твой отец (а. Сергий).
7 декабря 1963 г. Дорогая моя, родная и самая любимая дочка!
В день памяти твоего Ангела, в день твоей радости в нем, я особенно глубоко ощущаю святую любовь, которая связует меня с тобой и нас со всеми родными. Эта любовь всегда живет в нас, но в отдельных моментах нашей жизни, а их не так уж мало, эта любовь изобильно раскрывается в нас и наполняет наши сердца светлой, вечной радостью. Вот и сейчас, хотя меня и нет дома, но радостным сердцем я неразрывно с тобой, и с родными, и вы со мной. Господь с вами,
отец (а. Сергий).
Москва, 25 января 1964 г. Родная моя, любимая дочка! Сестренку твою проводил [в больницу], и она не возвратилась, видимо, ее оставили.
Немного грустно и жаль ее, но, как баба Вера [155] в таких случаях говорит: «Значит, так надо!» Надо ли, не надо ли, а бывают такие события в нашей жизни, когда нам приходится смолкнуть. Так и в данном случае: третий раз ее берут в больницу, а толку - чуть! [156] Будем надеяться, что в этот раз будет польза. Дай Бог!
Я мирно провел дневные часы. Читал, размышлял. Не забыл - ну как об этом можно забыть - поесть, и все как будто сделал, что надо было сделать, и даже отдохнул. А теперь приблизился час, когда мне надо ехать на свое место. Будь здорова и весела. Бог даст, завтра увидимся. Приветствую всех родных. Всегда с тобой твой
отец (а. Сергий).
Москва, 18 марта 1964 г. Родная Има, любимый мой друг, из всех друзей, больше, чем друг - ангел-хранитель!
Благодарю за твое письмо. Благодарю за светлую, родную любовь. Благо неоценимое, всеспасительное доверие любовью рожденное, нашею родною любовью.
Ты не тревожься о моем здоровье. Оно не плохое. Я чувствую себя бодро. А если душа чего-то взыскует, то, родная, это значит, что она еще не умерла.
Сегодня мне пришлось навестить одного глубокого старичка, смертельно больного. У него две дочери и сын, а одна из дочерей и скажи мне:
- А мы глядя на вас, завидуем вам. Сколько у вас энергии. Сколько у вас жизни. я улыбнулся. А потом вспомнил из прошлой жизни такую картину. Идет похоронная процессия. Шестерка лошадей, парами, везет богатый катафалк. Лошади высокие, в богатой сбруе, прикрытые красивой попоной. Люди со стороны смотрят и удивляются: как красиво, как трогательно, как богато, какие лошади - и покойник-то, и тот как будто преображается... А того никто, кроме хозяина да самих лошадей, не знает, что под попоной идут старые, ни на что не способные клячи, доживающие свой век.
Так и со мной, старичком. Мне было любопытно, что на людях и я «рысак», а кто я в действительности - это я хорошо знаю, когда остаюсь один...
Но, слава Богу, я здоров и бодр, и энергия духа во мне еще не оскудела. А как лучше затратить эту оставшуюся энергию - вот вопрос, который стоит передо мной. А разве, дорогая моя, он не стоит перед тобой...
Сегодня утром, при дневном свете, я увидел, какое усталое болезненное лицо у Душеньки... Господь с вами. Всегда помню, всегда с тобой и со всеми
Сергий.
Из воспоминаний об архимандрите Сергии
3 февраля 1966 года по дороге из Москвы на дачу с отцом Сергием случился сердечный приступ. На третий день с диагнозом «обширный инфаркт миокарда» он был госпитализирован в Институт терапии (кардиологии). Врачи предполагали, что отцу Сергию осталось жить не более трех лет. Господь дал одиннадцать лет, и все они были наполнены самоотверженным трудом.
***
Москва, 23 января 1968 г. Родная наша мамка! Не поддавайся паническим строениям. Будь покойна! Все, даст Бог, будет хорошо! А как хорошо - ведает один Бог! В этот тревожный день, я имею в виду 19 января [157], даже Катюню потревожили. Сегодня я чувствую себя хорошо.
Твое творение - Димитрий Солунский по Рублеву [158] - очень хорошо. Прекрасно. Я не налюбуюсь на него. Поздравляю тебя с успехом, который, конечно, является успехом всех родных.
Ты получила много поздравлений. Хорошо бы тебе и поблагодарить всех, кто вспомнил о тебе. Посылаю тебе продолжение поздравлений. Господь с вами. Всегда помню,
отец.
Москва. Драгоценная Има! Не беспокойся обо мне. Дай мне возможность о вас побеспокоиться. Все ли у вас устроено? Все ли у вас в порядке? Не замерзла ли вода? Как с дровами? А, самое главное, как ваше родное здоровье? Родное здоровье объемлет все самое главное, что есть в каждом человеке!
Соскучился. Но как-то все складывается, что не могу выбраться к вам. Однако не теряю надежды на это.
Берегите тишину, нашу родную тишину. Надо разумно ее оберегать. Когда она исчезает, то необходимо остановиться и прислушаться ко всему. Особенно к самому себе, чтобы вновь обрести родной ритм жизни.
Ты не скрывай от меня и теневых сторон вашей жизни, так как от этого пользы родной не будет.
Господь да сохранит вас.
А. Сергий.
Пришли Розанова - «Легенду о великом инквизиторе» и все остальное, что у вас есть из его работ. А также «Дневник писателя» Достоевского.
Напиши о хозяйственных делах.
Москва, пятница, март 1970 г. Родная Има, бесценный друг и хранитель во всей нашей жизни! Когда-то, как всегда молча, и даже не сама, а через малышей, передала мне две папки, прекрасно сделанные, с твоими воспоминаниями. Я в то время был поглощен другими необходимыми делами и поэтому, с радостью приняв, тут же положил их на полку, думая: «Всему свое время». И вот это время пришло.
Уже прошло несколько дней, как я живу в них и буду жить еще долго. Это - неоценимый клад нашей общей работы. Но ты сама еще более неоценима. Ну скажи мне, откуда у тебя берется такое душевное богатство, которым ты не перестаешь изумлять меня и других? Ну кто бы другой смог написать двести пятьдесят страниц воспоминаний, молча передать их через других, и ни разу, нет, ты только подумай, ни разу не спросить меня, даже ни одним словом не упомянуть о них? А записки-то очень нужные, и труд затрачен тобой на них очень большой. А самое главное записки не какие-нибудь, а самые дорогие, родные.
Нет, такая кротость, такое достоинство, такая мудрость, которые я вижу в тебе для меня просто непостижимы. Господь с тобой и со всеми малышами.
Не перестающий удивляться тебе и всеблагодарный Твой о Христе
Сергий
Mосква, 15 мая 1970 г. Родная Има! Что-то после посещения родного гнезда тревожусь и скучаю о тебе и всех. Утешаю себя тем, что это лето, если Бог даст, все будет хорошо, буду у вас часто. В ремонтных делах по храму у меня есть в этом году очень хорошие помощники, и я могу на них положиться.
Я чувствую себя вполне сносно. А это уже очень хорошо в моем положении. Но, увы, души моей тревоги не исчезают, и морщины на челе не расходятся, - гляжу вдаль, а попутно делаю все, что надо, но делаю, не отрывая глаз от дали.
Душеньку видел в воскресенье. «Не бывает худа без добра». Случившееся с нею [159] смирило ее пыл. Она стала тише. Лежит и, видимо, много думает. Она мне очень понравилась, и у меня укрепилась надежда, что все будет хорошо.
Ну, Господь с тобой, родная Има с «роденятами». Всегда с вами. Что-то тревожно думается о тебе.
Сергий.
Москва, 1970 г. Родные мои и любимые!
Поздравляю вас от всей души, от всего сердца и от всей, увы, обветшавшей и обнищавшей, крепости моей с великим праздником Рождества Христова.
Обстоятельства нашей жизни часто складывались и складываются не так, как бы нам хотелось, но я не помню, чтобы когда-нибудь мы роптали на Господа за это, мы всегда старались принять волю Божию кротким сердцем и в терпении стяжать свои души.
Так и в этот день Праздника мы, разделенные телесно, пребываем неразлучны сердцем, и поэтому наше внешнее разделение не имеет внутренней силы. Слава Богу, что и этот год мы встречаем праздник Рождества бодрыми и родными, подобно тому, как встречали его на заре нашей родной жизни. Это великое сокровище, это дар Божий, это сама наша жизнь!
Мы пронесли это сокровище от юных лет до преклонных, и в этом я вижу залог того, что и в будущем это сокровище будет всегда с нами и в этой, и в будущей жизни.
Христос рождается -
Славьте всею
любовью своих сердец.
Ваш Сергий.
За час до ночной службы. Физически немощствую, но помню, что сила Божия в немощи совершается.
1970. Родная наша, любимая Катенька. Большое тебе спасибо за твое дорогое второе письмецо. Как радостно услышать хоть несколько слов о родных. А то живем совершенно оторванные [160], а ведь мысли-то все время около вас, там, на Киевской и в Фирсановке.
Поздравляю тебя, дорогая, с днем твоего рождения, завтра ты станешь еще на год старше. Ты не любишь эти дни, эти поздравления, но этот день - большой день в родной жизни, трудно даже представить, что было бы, если бы ты не появилась на свет. Вся родная жизнь неизменно связана с тобой, даже тогда, когда ты была еще крохотной.
Спасибо тебе за все, за твою родную заботу и любовь, и за то, что ты есть, наша светлая сестренка.
Кланяемся родному и всем родным. Всегда с тобой и с вами. Сохрани вас Господь.
Твои Ирина и Наташа.
4 августа. Родной наш! Еще раз хочется поблагодарить тебя за тот светлый, чудесный день, который мы провели у тебя перед отъездом. Он как бы осветил - все наше дальнейшее путешествие, наполняя тихой радостью, благодарностью. Мы давно не переживали так той родной радости, которая наполнила и вселилась в нас. За все слова, за все, за все приносим огромную благодарность и хотим быть достойными такой же встречи. Сохрани вас всех Господь.
Ваши Ирина и Наташа.
Фирсановка, 19 мая 1971 г. Родной наш! Ты всегда просил нас хранить тишину, избегать лишних поездок и побольше трудиться. Так вот мы и стараемся жить.
Это такие хорошие дни, когда мы все дома. У каждого круг своих дел. И все дела, как бы сами собою, по нашему внутреннему единению складываются и выполняются, и все это как-то спокойно, без срывов, без недовольств и раздражений.
Малыши, ты знаешь, приезжая после трудовой недели, устраивают неизменный переполох, хватаясь сразу за все дела. Наутро, после милого нам переполоха, жизнь потихоньку входит в обычное свое течение.
Вчера у нас было веселье: устроили водопровод, и можно было напоить весь сад. Он давно ждал этих минут. Второй день - и все зеленеет на глазах. Сразу везде распускаются листики. В саду появилась первая легкая тень. Зацвели первые ветки черемухи. Яблони заготовили цвет. Вишня стоит вся в белых жемчужинках бутонов. Проглянули первые глазки незабудок. Белые нарциссы выдвинули колпачки - скоро раскроются.
Зайдешь домой - из кухонки слышится нескончаемая дружественная беседа. У Душеньки, кроме ее безнадежной кухни, появился интерес: «Мы с Аней польем завтра весь сад». «Мы с Аней привезем навоз, подкормим ревень». С работой в саду устаем. В половине одиннадцатого уже полная тишина. Каждый у себя, и я, закончив все необходимое, укладываюсь, и тогда наступает для меня самое блаженное время. Кругом полная тишина. Я открываю книгу [161], читаю и работаю над ней до самого предельного срока, когда надо гасить огонь и думать о сне.
«Дни идут неповторимые…» - когда-то ты писал нам. Каждый новый день исполнен необычайного значения, и во внешнем - весенне-летние дни, полные труда в родном нам уголке, где близка, знакома и любима каждая былинка; и по внутреннему значению переживаемого - в работе над книгой той поры, когда родная жизнь начиналась и создавалась молодыми силами.
В душе - постоянное благодарение за каждый день Тому, кто никогда не оставлял нас. Так же и в общей жизни: все еще у нас Пасха. Икона Воскресения, первые весенние ветви, первые листья и цветы, наша молитва - все это накладывает неизъяснимый отпечаток на всю нашу жизнь. Храни вас Господь.
Ваша мамка (м. Серафима).
Москва, 22 июня 1971 г. Родная мамка со всеми родными. Работая над книгой, я полностью погрузился в годы начала родной жизни.
Все непередаваемо дорого. Всех безгранично люблю. Ничего так душа не желает, как того, чтобы земная жизнь перешла в иную в светлейших переживаниях тех лет. Ничего так душа не желает, как того, чтобы и каждый из вас, и все мы вместе вдохновились тем же в полной мере, и не когда-нибудь, а вот теперь же, сегодня, в этот час.
Я полон веры в родную жизнь. Я полон веры каждому из родных и всем вместе. Вы все в моем сердце неделимы. Дух исчезает. В светильнике не хватает елея. Но, как всегда, стучусь к вам. Откройте...
Отец (а. Сергий).
***
Прошло много лет, много было пережито. И писем написано было немало. Но суть жизни родных в последующих письмах матери Серафимы отражается достаточно убедительно.
Нам же остается сказать: «Слава Богу за те неисповедимые пути, которыми Он, Всеблагий, вел нас, убогих разумом и немощных силами, через всю многолетнюю нашу жизнь».
***
Фирсановка, январь 1976 г. Из нашего случайного отдаления, в единении с вами, родные наши и любимые, славим рождающегося Христа.
Странное чувство и непонятное. Здесь - родной дом. И у вас - тот же родной Дом. Как это объяснить и как понять, что два - одно и то же.
Но это я ясно ощущаю и понимаю, потому что у вас эти дни я была дома, и здесь я дома. И так каждый из нас, в меру своей любви и веры в родную жизнь.
Поэтому и нетрудно, и негрустно это наше, не от нас зависящее, отдаление. Видишь, что каждый из нас поставлен на этот путь, чтобы лучше и больше трудиться на нашем едином общем пути, который сливается и в основах своих, и в своих достижениях.
Эти строки вызваны предпразднственным общим «утром» [162], перед временным расставанием (скоро ехать нашим двум А. [163]), солнечным светом сквозь снежные ветви, затихающими предпразднственными хлопотами сестер, думами о вас и о предстоящем в эти дни.
Глубина радости и полнота света рождения Христова на земле посетят нас так же, как они изольются и на вас. Зная это, сердцем вы будете спокойны и не умалите полноту радости сожалением о нашем внешнем разделении.
Единство любви покроет все, что нас отдаляет во внешней нашей жизни.
Христос рождается, славите! Да славят вместе с нами все, кто одинок и печален в своей жизни, да славят все люди мирствующе и в радости. Да хранит вас Христос, родные и любимые.
О Господе ваши родные [164]
Фирсановка, январь, 1976 г. Родной наш! Предпразднство уже вступило в свои права. А мои уже отправились - на спевку к пяти часам. Т. Настя отправляется по «праздничным делам». Только что вернулась из леса: «Мамка!.. Ты прошлась бы... Как там хорошо!...» Заказ ей был - веточки сосны для вас.
Тот день мы с Настей были одни (суббота) - и наш трипеснец «Странствия владычня» - оказался целым каноном, и мы с т. Настей по великолепным нотам (написанным еще Е. В.) торжественно исполнили все восемь песен!
Ну, зато вчера (воскресенье) вечером были все вместе - но трипеснец был маленький.
Храни вас Господь, родные наши. Дай вам силы и крепости. В такие светлые и радостные дни Господь не оставит вас, родные, Своею милостью. Единодушно с вами мы во всех переживаниях этих необычайных и драгоценных дней.
Ваши о Господе родные.
Фирсановка, январь, 1976 г. Родной наш! Вот тебе и три дня! «Оглянуться не успели», как уже подошел отъезд. «В мягких муравах у нас - песни, пляски всякий час..» Плясок, правда, не было, а песни... вчера вечером так и остались все вокруг стола, и пели и одно, и другое; заводила была Душенька! И пела во весь голос. «А завтра буду совсем без голоса», - сказала она.
Но и на сегодня голос остался достаточный, чтобы вразумлять и вдохновлять всех нас.
Деньки были хорошие, немного потревоженные в связи с заболеванием Ирины. Но дружные и светлые. Особенно дорого пение - первого рождественского трипеснца, на который мы собрались перед сном. И еще утро сегодня, тоже общее, дружное, тихое, светлое и как-то по особенному молитвенное.
Немножко поработали, кто над чем, а так, вообще, как промелькнули эти три дня - стараешься вспомнить, а отчета не даешь себе.
Пишу перед отъездом: собрались ребятки чуть ли не на пятичасовой поезд. Уже одеты, и шубки лежат, приготовлены.
Храни вас Господь, родные наши, в эти необычайные, и светлые, и тревожные, и радостные дни! Храни вас Господь! О Господе преданные всею жизнью
родные ваши.
Примечания:
[143]. Богоявленский собор в Елохове - известен со второй половины XVII в. В этом храме в 1799 г. был крещен А.С. Пушкин. Перестроен в 1835-1845 гг. по проекту архитектора Е. Д. Тюрина. В советское время храм не закрывался. После закрытия Богоявленского собора в Дорогомилове сюда переместилась кафедра Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Старогородского). Сюда же была перенесены многие святыни из разрушенных московских храмах.
[144]. Протопресвитер Николай Федорович Колчицкий (1890-1961) - настоятель московского кафедрального Патриаршего Богоявленского собора, управляющий делами Московской Патриархии с 1941 г.
[145]. Ставленая грамота - документ, удостоверяющий законность рукоположения.
[146]. Речь идет об одном из вариантов книги «Далекий путь».
[147]. Главки «Из воспоминаний об архимандрите Сергии» внесены в книгу при работе над вторым изданием.
[148]. Има - уменьшительное от Серафимы.
[149]. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе - упоминается как Покровский монастырь с конца XIV в. После 1917 г. храм не закрывался. На колокольне храма сохранились все колокола.
[150]. Церковь Спаса Преображения в Богородском. В начале мая 1922 г., накануне своего ареста Патриарх Тихон служил здесь последнюю Литургию. В советское время церковь не закрывалась: при попытках закрытия храма в 30-е годы на его защиту вставали рабочие завода "Богатырь", находящегося неподалеку.
[151]. 29 октября 1929 г. - день г. ареста В., старца Варнавы, Душеньки, Наташи и Юры.
[152]. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове - деревянный храм построен в 1620 г. князем Д. М. Пожарским во имя иконы Божией. Через пятнадцать лет был возведен каменный храм. В советское - время церковь не закрывалась, службы происходили в нижнем храме во имя иконы Божией Матери Знамение. После войны храм был отремонтирован под руководством архимандрита Сергия (Савельева). На безымянном кресте, найденном на месте медведковского кладбища, архимандрит Сергий благословил сделать надпись «Крест - победа над смертью».
[153]. Речь, очевидно, идет об одном из эпизодов из жизни Катюни.
[154]. Милочка, Милаша, Людмила Афанасьевна - дочь певчей, была близка с родными, начиная еще с храма Грузинской Божией Матери и до конца служения отца Сергия в Покровском храме в Медведкове.
[155]. Баба Вера - прихожанка Покровского храма.
[156]. В Институте терапии (кардиологии) у Милочки определили «подострый септический эндокардит». Безрезультатно она лечилась в нескольких больницах. Помог академик И. А. Кассирский.
[157]. В этот день во время богослужения, в Алтаре, с отцом Сергием случился сердечный приступ, который был прерван внутривенным вливанием.
[158]. Вышивка, выполненная м. Серафимой.
[159]. Нарушение кровоснабжения мозга.
[160]. Наташа и Ирина в 60-70-е гг. жили отдельно от родных. В 1972 г. у Ирины случился инсульт, оставивший паралич, который сделал ее надолго, практически на 16 лет, неподвижной. Наташа ухаживала за сестрой.
[161]. Имеется в виду работа над книгой «Далекий путь».
[162]. Речь идет о семейной молитве.
[163]. Две А. - Антонина Ивановна Буйко, регент правого клироса в Покровском храме в Медведково и Анна Трофимовна Быковская, в то время певчая. Второе поколение общинников, вошедших в послевоенное время.
[164]. Это и следующие письма с подписью родные написаны м. Серафимой.
[144]. Протопресвитер Николай Федорович Колчицкий (1890-1961) - настоятель московского кафедрального Патриаршего Богоявленского собора, управляющий делами Московской Патриархии с 1941 г.
[145]. Ставленая грамота - документ, удостоверяющий законность рукоположения.
[146]. Речь идет об одном из вариантов книги «Далекий путь».
[147]. Главки «Из воспоминаний об архимандрите Сергии» внесены в книгу при работе над вторым изданием.
[148]. Има - уменьшительное от Серафимы.
[149]. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы на Лыщиковой горе - упоминается как Покровский монастырь с конца XIV в. После 1917 г. храм не закрывался. На колокольне храма сохранились все колокола.
[150]. Церковь Спаса Преображения в Богородском. В начале мая 1922 г., накануне своего ареста Патриарх Тихон служил здесь последнюю Литургию. В советское время церковь не закрывалась: при попытках закрытия храма в 30-е годы на его защиту вставали рабочие завода "Богатырь", находящегося неподалеку.
[151]. 29 октября 1929 г. - день г. ареста В., старца Варнавы, Душеньки, Наташи и Юры.
[152]. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Медведкове - деревянный храм построен в 1620 г. князем Д. М. Пожарским во имя иконы Божией. Через пятнадцать лет был возведен каменный храм. В советское - время церковь не закрывалась, службы происходили в нижнем храме во имя иконы Божией Матери Знамение. После войны храм был отремонтирован под руководством архимандрита Сергия (Савельева). На безымянном кресте, найденном на месте медведковского кладбища, архимандрит Сергий благословил сделать надпись «Крест - победа над смертью».
[153]. Речь, очевидно, идет об одном из эпизодов из жизни Катюни.
[154]. Милочка, Милаша, Людмила Афанасьевна - дочь певчей, была близка с родными, начиная еще с храма Грузинской Божией Матери и до конца служения отца Сергия в Покровском храме в Медведкове.
[155]. Баба Вера - прихожанка Покровского храма.
[156]. В Институте терапии (кардиологии) у Милочки определили «подострый септический эндокардит». Безрезультатно она лечилась в нескольких больницах. Помог академик И. А. Кассирский.
[157]. В этот день во время богослужения, в Алтаре, с отцом Сергием случился сердечный приступ, который был прерван внутривенным вливанием.
[158]. Вышивка, выполненная м. Серафимой.
[159]. Нарушение кровоснабжения мозга.
[160]. Наташа и Ирина в 60-70-е гг. жили отдельно от родных. В 1972 г. у Ирины случился инсульт, оставивший паралич, который сделал ее надолго, практически на 16 лет, неподвижной. Наташа ухаживала за сестрой.
[161]. Имеется в виду работа над книгой «Далекий путь».
[162]. Речь идет о семейной молитве.
[163]. Две А. - Антонина Ивановна Буйко, регент правого клироса в Покровском храме в Медведково и Анна Трофимовна Быковская, в то время певчая. Второе поколение общинников, вошедших в послевоенное время.
[164]. Это и следующие письма с подписью родные написаны м. Серафимой.
