1.
В Писании народ Божий именуется стадом Божьим (ττοίμνιον той 0еоО), в котором епископы – пастыри. Как пастырь идет впереди стада и ведет его, так и пастыри в Церкви стоят впереди стада и ведут его. «Входящий дверью есть пастырь овцам. Ему предверник отворяет, и овцы слушают голос его, и он зовет своих овец, и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, т. к. знают голос его» (Ин. 10:2-4).
Епископы – пастыри в узком смысле, т.к. во всем стаде Божьем – один Пастырь Христос. «Да будет едино стадо и един Пастырь». Они пастыри через пастырство Христа, а потому они поставляются не над стадом Божьим, а в самом стаде [114]. «Внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас епископами пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе кровию Своей» (Деян. 20:28).
В эмпирической жизни Церковь Божия во Христе проявляется во множественности местных церквей, которые имеют своих пастырей, возглавляющих Евхаристическое собрание каждой местной церкви. В этих церквах верные являются пасомыми своих предстоятелей, но те и другие – овцы Христовы, и все находятся в стаде Божьем. Епископы предстоят стаду Божьему, будучи сами овцами этого стада, ведомые, как все остальные, Христом.
Если бы они были вне стада, они не были бы овцами стада Божьего, а потому не могли бы быть пастырями [115]. Как овцы стада, они ведут стадо, «какое у них» (1 Пет. 5:2), будучи в нем поставлены не по своему личному усмотрению или по желанию стада, но Духом Святым.
«Пасите стадо Божье, какое у вас… не господствуя над клирами, но подавая пример стаду» (1 Пет. 5:2-3). Господствовать над клиром означает иметь неограниченную власть над теми, кто поручен пастырям, согласно своему личному усмотрению, а подавать пример стаду значит быть образом для стада для исполнения воли Божьей.
Первое предполагает слепое следование пасомых за своим пастырем, а второе – повиновение ему на основе творческого личного делания при его помощи и содействии. Поэтому из понятия пастырей и пасомых нельзя сделать вывода, что верные в области пастырства являются пассивным элементом и исключительно объектом забот церковной иерархии. Как живые члены Церкви, верные в ней активны, ибо их активность является выражением их жизни.
Они активны, как мы видели, в области священнодействия, они активны и в области церковного управления, которое принадлежит пастырям. Мы видели, что область священнодействия им открыта, т. к. они священнодействуют совместно со своими предстоятелями.
Область церковного управления им также открыта, т. к. иначе они бы оказались в ней пассивными. Их участие в области священнодействия выражается в том, что они являются сослужителями епископа и пресвитера. Выражается ли их участие в области управления в том, что они являются также сослужителями епископа, т. е. что они управляют стадом Божьим совместно со своими пастырями?
Активность мирян в области церковного управления в истории церкви была разной. Идеальным выражением этой активности были первые два или три века, когда она достигала высшей степени своего проявления, а затем начинаются значительные колебания в ее выражении. Были эпохи, когда активность мирян ни в чем не выражалась, за которыми следовали эпохи ее «возрождения».
Ревниво оберегая область священнодействия, церковная власть делала уступки в той или иной форме в области управления вплоть до того, что фактически призывала мирян к участию в церковном управлении. Так было, например, на Московском соборе 1917/18 года, который, как будто, открыл или точнее имел намерение открыть эпоху ренессанса для русской церкви.
Исключение мирян из области священнодействия и уступки, делаемые в области церковного управления в пользу мирян, являются парадоксом истории. Этот парадокс может быть объяснен только делением членов церкви на посвященных и непосвященных, вытеснившим основное деление на основе «дела служения» между теми, кто призван Богом в Церкви к особым служениям, и теми, кто этих служений не имеет.
Вместе с тем, это был реванш непосвященных в области церковного управления за потерю ими своего священнического достоинства. Под давлением мирян ввиду ошибок в системе церковного управления русская церковная власть открыла мирянам область церковного управления, вводя мирян во все церковные учреждения, начиная с приходских и кончая поместным собором русской церкви.
В настоящее время участие мирян в церковно-правительственных учреждениях стало аксиомой, которую оспаривать можно только под угрозой обвинения в клерикализме. Миряне в настоящее время – во всяком случае по постановлениям Московского собора – соуправляющие с клиром и, в частности, с епископом.
Церковь как общественный организм отчасти самоуправляется народом через избранных им управителей. Как ни грозно обвинение в клерикализме, и можно, и нужно поставить вопрос, является ли аксиома соуправления мирян выражением нормы активности верных и их участия в церковном управлении.
2.
Церковное управление есть особое служение в Церкви, для которого необходимы особые дары Духа. В среде народа Божьего, благодатно одаренного служением царственно-священнического служения, всегда имелись особые лица, которых Бог поставил в Церкви на дело управления через сообщение особых благодатных даров Духа.
«И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова» (Еф. 4:11-12; ср. 1 Кор. 12:28).
Здесь для нас неважно, как именовались в апостольское время лица, которые исполняли в местных церквах служение управления – назывались ли они пастырями, предстоятелями, епископами, пресвитерами или игуменами, – важно то, что для «созидания тела Христова» существовало служение управления, которое исполнялось особыми лицами. Только те, кто получил дары управления, могли управлять народом Божьим.
В самой древней молитве поставления пресвитеров, содержащейся в «Апостольском предании» Ипполита Римского (первая половина III века) говорится: «Боже и Отче Господа нашего Иисуса Христа… призри на Твоего служителя сего и удели ему от Духа благодати, чтобы он мог иметь часть в пресвитериуме и управлять Твоим народом в чистоте сердца» [116].
Предназначенные к этому служению призываются Богом не через таинство «крещения водою и Духом», а через особое поставление, в котором преподаются особые дары Духа.
Если управление есть особый дар Духа, который преподается не всем, а только тем, кто к этому призван, то это означает, что народ Божий в целом этого дара не имеет. Весь народ Божий призван к служению царственного священства, а потому каждый, вступая в Церковь, поставляется на это служение. Управление принадлежит только особо призванным, а не всему народу, члены которого даров управления не получали, а без благодатных даров не может быть служения в Церкви.
Поэтому служение пастырей отлично от служения народа Божьего. Оно не исключает их от служения народа, т. к. пастыри остаются членами Церкви, но оно исключает народ от их служения. Как и все особые служения, служение пастырства совершается для народа Божьего к совершению святых для созидания тела Христова, чтобы он мог служить Богу.
«Епископу вверены люди Господни, и он воздаст ответ о душах их». Так говорится в 39-ом Апостольском правиле, относящемся к концу IV века. Опять же нам неважно, что в то время, по сравнению с апостольским временем, в церковном устройстве произошли перемены.
Нам важно, что и в это время, как и во все последующие времена, народ Божий вверен своим предстоятелям, т. к. они призваны и поставлены Богом на служение управления, а потому они, как пастыри, управляют народом Божьим. Никому другому не вверен народ Божий, а потому никто другой не может им управлять. Народ не самоуправляется, а на основе дела служения, которое установлено самим Богом, управляется своими пастырями.
Верные, не имея харизмы управления, не могут быть соуправляющими своему епископу, как они и не могут сами собою управляться. Поэтому – и это есть самое главное – они не сослужители епископа в области управления, которая принадлежит всецело предстоятелям, получившим дары управления.
Означает ли это, что в этой области верные являются совершенно пассивными? «Епископу вверены люди Божий» – живые и деятельные члены Церкви, а потому управление народом Божьим не исключает, как мы уже указывали, активности верных, но эта активность совсем иной природы, чем активность епископов. Активность в Церкви означает служение, а служение предполагает и соответствующую харизму, т. к. не может быть служения в Церкви без даров Духа.
3.
Не имея дара управления, «люди Господни» имеют дар рассуждения и испытания, который означает особый вид служения, вверенного Церкви как народу Божьему. «И пророки пусть говорят два или три, а прочие пусть рассуждают» (1 Кор. 14:29). «Все испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фес. 5:21). Народу Божьему принадлежит рассуждение и испытание того, что совершается в Церкви.
Это есть особое служение свидетельствования, вытекающее из царственно-священнического служения. Епископ управляет народом Божьим совместно с пресвитериумом не от своего имени (ex sese) и не на основе права, как получивший власть от народа или через народ, а управляет от имени Бога как Им поставленный «во Христе» на служение управления.
Имея харизму рассуждения и испытания, народ свидетельствует, что все совершающееся в Церкви под водительством его пастырей происходит согласно воле Божьей по откровению Духа. В первоначальной и древней церкви все церковные акты, будь то совершение таинств, в том числе и таинства поставления, приема в Церковь оглашенных, кающихся, отлучение от Церкви и т. д. происходило с участием народа.
Необходимо еще раз подчеркнуть, что это участие не означало участие народа в самом управлении, которое ему не принадлежало, а было его свидетельством о воле Божьей.
В древней церкви служение свидетельствования выражалось в согласии (consensus) на то, что должно совершиться в Церкви [117], и в принятии (рецепции) того, что в ней совершилось, как отвечающее воле Божьей. Однако было бы ошибочно считать, что согласие народа имело правовой характер, как это было в народных собраниях греческих городов-государств или как это имеется в нынешних представительных учреждениях.
Согласие и рецепция не означало того, что народ выражал свое личное мнение или желание на совершение того или иного церковного акта. Церковная власть не была связана волей верных, т. к. их воля недостаточна сама по себе для действования в Церкви. Церковь живет и действует не волей человеков, а волей Божьей. Согласие и рецепция означало свидетельство Церкви, что предстоятели действуют и управляют согласно воле Божьей.
История первоначальной и древней церкви до Константина В. указывает, что служение свидетельствования было живым и действенным фактором церковной жизни того времени. Здесь можно напомнить о замечательных словах Киприана К.: «С самого начала епископства моего я положил за правило ничего не делать по одному своему усмотрению без совета вашего (т. е. пресвитеров) и без согласия народа» [118].
Не следует думать, что испытание и согласие народа обязательно предшествовало каждому акту епископа. Служение епископа испытано и засвидетельствовано народом в его поставлении. «Пусть епископом поставляется тот, кто, будучи во всем беспорочен, избран всем народом» [119].
Я не имею возможности касаться здесь вопроса об избрании народом своих предстоятелей, засвидетельствованное всей древней историей церкви, а потому должен ограничиться простым указанием, что оно не носило правового характера, а имело задачей избрать того, кто уже предъизбран Богом.
Поэтому это избрание в молитвах поставления рассматривается как избрание самим Богом. «Отче, который знаешь сердца всех, даруй сему Твоему служителю, которого Ты избрал для епископства, пасти Твое святое стадо…» [120]. Отсюда, естественно, должна была существовать презумпция, что епископ, как избранный самим Богом и получивший дар управления, действует согласно воле Божьей. Испытание и согласие народа часто могло носить латентный характер.
Оно молчаливо сопровождало во многих случаях действия епископа и выражалось в последующей церковной рецепции того, что совершено было епископом. Поэтому не следует придавать чрезмерного значения указанию Киприана, что он ничего не предпринимал без согласия народа.
«Ничего» надо понимать в том смысле, что ничего важного. Действительно, письма Киприана свидетельствуют нам об участии народа во всех важных и ответственных моментах жизни Карфагенской церкви, а особенно в вопросах, которые вызывали споры и разногласия. Так было, например, в вопросе о приеме в Церковь падших во время гонения.
Мы знаем, как упорно Киприан противился принимать какие бы то ни было решения в этом вопросе, пока длилось гонение и пока не было возможности обсудить этот вопрос на церковном собрании. То же самое мы наблюдаем при поставлении клириков. Повторяя слова Киприана, мы могли бы сказать, что действительно ни одно поставление на церковные служения, как общее правило, не происходило без согласия народа.
Если Киприану ввиду исключительных обстоятельств, вызванных гонением, приходилось совершать поставления без согласия церковного собрания, то он считал нужным каждый раз в этом оправдываться.
По поводу поставления им в изгнании Аврелия чтецом без предварительного согласия народа и пресвитеров Киприан в своем послании к пресвитерам, диаконам и всему народу своей церкви писал: «При поставлении клириков мы имеем обыкновение советоваться с вами и обсуждать с вами поведение и достоинство каждого.
Но нет необходимости ожидать человеческого свидетельства, когда сам Бог предпослал свой суд» [121]. Это письмо, как и ряд других [122], есть не что иное, как просьба о рецепции церковным собранием того, что было им сделано. Оно еще важно в том отношении, что вскрывает природу участия верных в поставлениях: они свидетельствовали о воле Божьей.
Описанная нами позиция Киприана не является исключительной для церковной жизни того времени. Так же обстояло дело и в Римской церкви. В письме Корнилия Римского говорится о том, что Новат (инициатор известного раскола новациан) был рукоположен по особой просьбе епископа: «Рукоположение его (т. е. Новата) совершилось вопреки желанию не только клира, но многих мирян: потому что облитого на кровати во время болезни, как было с Новатом, не следовало возводить ни в какую церковную степень. Но епископ просил позволить ему рукоположить только этого одного» [123].
Несмотря на то, что в эпоху Киприана в церковной жизни уже наступает некоторый перелом, она сохраняла еще по-прежнему свое целостное единство. «Дары различны, но Дух один и тот же, и служения различны, но Господь один и тот же» (1 Кор. 12:4-5). Дар свидетельствования и дар управления – различны, но «Бог один и тот же, производящий все во всех» (1 Кор. 12:6).
Один Господь и один Дух, производящий и служение свидетельства, исполняемого народом, и служение предстоятелей, а это предполагает полное согласие народа со своими предстоятелями, на котором так настаивал в своих посланиях Игнатий Антиохийский: «Составляйте же все из себя вы до одного хор, чтобы согласно настроенные в единомыслии могли быть всегда» [124].
Эта симфония, о которой говорил Игнатий, определяется тем, что в действиях епископа и народа выражаются действия Церкви. Поставленный Богом на служение царей и священников Своему Богу, народ царственно дает свое согласие на то, что происходит в Церкви, свидетельствуя через это о воле Божьей, действующей в Церкви. Он не управляет в Церкви, т. к. не имеет харизмы управления, он царствует, т. к. получил благодать царственного священства.
Согласие народа на то, что происходит в Церкви, указывает, что предстоятели действовали в среде народа, а не отдельно от него. Народ мог давать свое согласие только на то, что ему было известно, а не на то, что ему оставалось неизвестным. В древней церкви все управление, как и вся жизнь, носило явный характер: все начиналось и все кончалось на церковном собрании.
Древняя церковь дала на все времена образ единства церковного тела, в котором все вместе и каждый в отдельности живут и действуют согласно воле Божьей. Епископ управляет народом не отдельно от него, но в среде стада, в котором он поставлен (Деян. 20:28), и народ управляется епископом не пассивно, а активно через полное ведение того, что совершается в Церкви, и свидетельствование о воле Божьей.
Это есть постоянная норма активности верных в области церковного управления. Эта норма не имеет отношения к идее самоуправления. Народ Божий в Церкви не самоуправляется на церковном собрании. Последнее в себе самом не имеет никакой власти. Само по себе оно не способно придать обязательность и действительность ни одному акту, совершаемому в Церкви.
Само по себе оно не может создать ни одного служения для себя и поставить на эти служения лиц, ему угодных. Но он и не самоуправляется через своего епископа как избранного и поставленного им делегата и не участвует в управлении через каких-либо своих представителей. В Церкви нет и не может быть ни делегатов народа, ни его представителей.
Народ Божий управляется Богом через поставленных в Церкви предстоятелей как исполнителей Его воли. Поэтому епископ не может быть без народа, а народ не может быть без епископа. Епископ, поставленный в Церкви и для Церкви, не может управлять народом без народа, т. к. он не может оставаться без свидетельства Церкви о его служении, но и народ не может управляться сам, т. к. он не имеет дара управления.
В древней церкви единственным управляющим органом при епископе был пресвитериум, в который входил епископ. Сомнительно, чтобы мы могли найти где-либо указания, что в него входили представители народа, чтобы совместно с пресвитерами участвовать в управлении [125].
Каково бы ни было участие верных на соборах доникейской эпохи, оно не было основано на идее представительства. В отношении соборов народ выступал в том служении, какое он имел, т. е. в служении свидетельствования о том, что решения собора действительно соответствуют воле Божьей [126].
С Константиновской эпохи церковь в глазах Римского государства становится правовым организмом, что вполне естественно, т. к. государство не может иначе рассматривать церковь. Под влиянием государства сама церковь в свою очередь принимает право внутри себя самой, что неизбежно начинает разрушать согласие между епископами и народом. Епископ становится высоким чиновником и князем церкви, которому народ и клир обязаны подчиняться.
Церковное устройство становится таковым, что активность верных не может находить своего прежнего выражения, а особенно служение свидетельствования. Тем не менее, старые основы церковной жизни не могли быть сразу и окончательно уничтожены, как на Востоке, так и на Западе. В течение всей истории Византии церковная рецепция продолжала играть, во всяком случае спорадически, немалую роль.
Не имея возможности найти своего правильного выражения, она принимала беспорядочную форму протеста и оппозиции церковной и государственной власти, но тем не менее и одна, и другая власти часто принуждены были с нею считаться. «Духа не угашайте, пророчества не уничижайте» (1 Фес. 5:19-20).
И как ни уничижен был людьми дар пророчества, который лежит в основе служения свидетельствования, он продолжает жить в глубинах церковного сознания как норма благодатной активности верных в Церкви.
4.
Христианство пришло на Русь в то время, когда в Византии окончательно упрочилось право в Церкви. Правовые основы церковной жизни перешли из Византии в русскую церковь, а вместе с тем перешли и древние традиции, которые сохранялись в византийской церкви. На Руси все это приняло своеобразные формы при слабости правового сознания и отсутствии прочных церковных традиций.
Активность мирян сохраняется и в Московской Руси, принимая часто уродливые формы. Достаточно напомнить искажения приходской жизни, с которыми безнадежно боролись московские соборы. Эта активность мирян в области приходской жизни не имела ничего общего с древней нормой активности верных в церковном управлении, а основана была на ктиторском праве.
Эта искаженная активность окончательно исчезает в синодальный период русской церкви. Искажения были исправлены коренным образом через уничтожение всякой активности народа. Вся церковная жизнь была построена на правовом начале, а сама Церковь стала государственным учреждением. Между епископом и народом, который ему поручен Богом, возникло такое средостение, которое даже при доброй воле отдельных епископов не могло быть преодолено.
Московский собор 1917/18 года пытался преодолеть его и возродить активность народа в Церкви. Однако в церковное сознание настолько глубоко вошло право, что сам Московский собор в своих реформах пошел по пути права. В этом отношении он невольно продолжал тот период истории русской церкви, который он думал закончить.
Оценка всей деятельности Московского собора не является темой настоящего исследования, но тем не менее необходимо коснуться тех мероприятий собора, которые имели в виду активность мирян. Собор призвал мирян к управлению, но не согласно древней норме, чего он и не мог сделать, не реформируя все церковное устройство, а на представительном начале в качестве соуправителей епископа и пресвитеров.
Высший церковный орган – поместный собор – кроме епископов включает представителей всех церковных групп, в том числе мирян. Епископы были оставлены во главе епархиального управления, но им были приданы учреждения, совместно с которыми епископы должны управлять епархиями, и которые тем самым ограничивали правовую власть епископов. Этим собор признал наличие правовой власти епископа не только «de facto», но и «de jure», чего не было даже в Византии.
Все церковное управление, как и в Синодальный период, строится на основе права: с одной стороны епископы с правовой властью, а с другой учреждения при них, основанные на идее представительства. В эти учреждения, как центральные, так и епархиальные, миряне входят как представители мирян, подобно тому, как клирики – клириков, а монашествующие – монашествующих.
Представители мирян соуправляют с епископом епархией, подобно тому, как они же разделяют с епископами на поместном соборе высшую власть по всем инстанциям в области церковного управления.
Через идею представительства, которая была введена Московским собором 1917/18 г. в систему церковного управления, единство церковного тела было нарушено, и его разделение было объявлено нормою: высокое признание существования в церкви разных групп, имеющих разные интересы. Московский собор не заметил, что идея представительства как правовая идея к Церкви неприменима.
Епископ не является представителем своей епархии и не может действовать как ее представитель. Он возглавляет местную церковь как ее предстоятель и действует от ее имени при постоянно сопровождающем согласии и рецепции ее народа, а потому в нем действует вся церковь, т. к. он в церкви и церковь в нем. Клирик или мирянин может действовать в Церкви только от своего имени или от имени той группы, которую он представляет.
Конечно, если Церковь – правовой организм, в котором имеются разные группы (епископат, клир, монашествующие, миряне), то в правовом смысле каждая группа может иметь своих представителей. Все же остается вопрос: каким образом через представителей отдельных групп услышан будет голос Церкви? Сумма имеющихся в Церкви отдельных групп не может составить живого тела Церкви.
Воля Божья открывается только в Церкви, а не в соединении представителей отдельных групп. Как ни парадоксально, но по схеме Московского собора народ Божий (λαός του θεοί) не имеет участия в управлении. Миряне, призванные в качестве соуправителей, не создают участия народа, а создают ряд должностных лиц и ряд церковных учреждений.
Большинство из них было вновь создано Московским собором, но некоторые из них перешли из синодального периода в новый с соответствующими, конечно, изменениями. Между консисторией и епархиальным Советом нет различия по существу, а имеется только различие в большем или меньшем обладании прав, т. к. и тот, и другой органы – это правовые учреждения.
Сам по себе факт призыва мирян к управлению не может снять вопроса, на каком основании миряне управляют церковью. Каким образом в церкви обычные выборы представителей от мирян могут их облечь служением управления и преподать им благодать для этого служения? Если выбранные представители мирян не имеют даров управления, то каким образом они могут управлять церковью?
Поразительно то, что этот вопрос вообще не ставится. Не есть ли это возмездие права, господствующего в современном церковном устройстве? Есть ли при этой схеме управления место для благодати в Церкви? Конечно, Московский собор не отрицал благодатных даров управления у епископов, но, поставив с ним рядом мирян, которые по общему сознанию являются непосвященными, он тем самым признал до известной степени ненужным для управления церковью благодатные дары.
Во всяком случае, управление в церкви становится лаицизированным в дурном смысле слова. Это тот тупик, в который право завело церковное сознание. В конечном счете для церковного народа не имеет значения, управляет ли епископ сам или с представителями от мирян. Это не имеет значения потому, что народ не выполняет того служения в области управления, к которому он призван Богом – служение свидетельствования.
Этого служения народ не может передать своим представителям, т. к. оно принадлежит не отдельным членам, а всему народу. Впрочем, в схеме управления, установленного Московским собором, как и при синодальном устройстве, нет места для согласия народа и церковной рецепции. Если о первом еще можно говорить с большими оговорками в приходском устройстве, то оно совершенно исчезает в епархиальном и центральном управлении.
Ни один современный епископ не мог бы повторить слова Киприана, что он ничего не делает без совета пресвитеров и согласия народа, т. к. именно этого он сделать не может. Что касается рецепции, то всякая попытка ввести ее в действие была бы встречена как недолжное вмешательство в дела других церквей.
В самом деле, если бы решения поместного собора должны были бы, хотя бы в принципе, подлежать рецепции других церквей, то это было бы воспринято при современном национализме и сепаратизме поместных церквей как нарушение их автокефальности.
Также ни одна епархия не согласилась бы, чтобы решения ее епархиального собрания подлежали бы рецепции другими собраниями. Правда, Московский собор оставил место для апелляции, но апелляция не может заменить церковной рецепции, т. к. это явления разнородные: апелляция имеет правовой, а рецепция – благодатный характер.
Пример Московского собора, который собрался в исключительно трудное время и члены которого показали много церковного мужества, доказывает, что при самых лучших намерениях церковная реформа не может быть действительной, если она не выводит церковь из области права, т. к. право в церкви не является творческим началом.
Русская церковь в начале XX века ждала реформы, как она ее ждала в начале XVIII века, реформы освобождения от права, во всяком случае, ослабления правового начала в церковной жизни. Вопреки этому, Московский собор усилил начала права в русской церкви. Церковное сознание не отдавало себе отчета, что право, будучи необходимым началом государственной жизни, неприменимо к церковной жизни без нарушения основных ее начал, на которых эта жизнь покоится.
Как ни высоки и ни совершенны демократические принципы, которые введены в церковное управление Московским собором, им нет места в Церкви, т. к. Церковь – не демократия, а народ Божий, избранный самим Богом и Им поставленный для служения в Церкви.
Его активность не имеет ничего общего ни с избирательными, ни с представительными началами, а покоится на благодатных дарах. Миряне не могут управлять в Церкви совместно с теми, кто через сообщение даров Духа призван к управлению в доме Божьем. Таков вывод из опыта Московского собора, и этот вывод есть древняя норма Церкви.
Неудача Московского собора не означает неудачу самой задачи. И сейчас мы стоим перед необходимостью возродить активность верных в области церковного управления. Она должна быть выражением служения, которым они облечены в Церкви, а не вмешательством в служения, на которые они не получили благодатных даров. История необратима, и мы не можем, если бы даже хотели, вернуться к началам истории Церкви.
В истории система церковного управления менялась и будет еще меняться, но эта ее текучесть не должна менять основные принципы управления: епископ с пресвитериумом [127] и церковное собрание [128]. В последнем должно находить свое выражение общее царственно-священническое служение народа, а в первом – особое благодатное служение управления.
