Плиний
Наличие письменности - характерная особенность ранних цивилизаций Юго-Западной Азии. В начале III тысячелетия всюду - от Инда до Нила - можно было встретить различные системы письма. Хотя внутри этого региона, несомненно, имелся единый центр, откуда был дан первоначальный импульс, тем не менее возникло несколько совершенно различных систем письма. Позднее различия между ними приобрели устойчивый характер и стали частью культурных традиций той или иной страны. Таким образом, пространство от Инда до Нила оказалось важным центром распространения письменности по всей Евразии. Одни системы письменности были отсюда просто заимствованы, другие возникали или перерабатывались под влиянием ранее здесь существовавших.
Роль письменности
Важнейшими системами письменности в названном регионе были: клинопись, как в Месопотамии, так и за ее пределами, египетские иероглифы, а также ряд алфавитных систем письма, зародившихся на берегах Средиземного моря. Близкие к ним, пока еще не расшифрованные или мало разработанные системы мы оставим за пределами нашего исследования. К ним следует отнести вид письма, который обычно называют хеттскими иероглифами, древнеперсидскую систему алфавитной клинописи, частично расшифрованную письменность или, вернее, системы письменности Крита, нерасшифрованное протоэламское письмо, письменность долины Инда и некоторые другие, от которых сохранились только следы [1].
Три основные системы письменности породили каждая собственную технику письма, основанную на применении и использовании особых инструментов и материалов. Эта техника повлияла, в свою очередь, на возможность сохранения текстов, а также на объем и даже характер дошедшей до нас информации. Глиняные таблички, на которых писали народы, применявшие клинописные системы письма, явились наилучшим - самым дешевым и прочным - материалом из всех когда-либо использованных человеком для письма.
Папирус, пергамент, кожа, дерево, металл и камень сохранились до наших дней лишь случайно. Климатические условия, характер почвы и вмешательство людей часто уничтожают такие материалы полностью. Там, где люди перешли от использования глины к каким-либо другим менее устойчивым материалам, погибли письменные памятники ряда эпох. Именно это случилось с документами, характеризующими заключительный этап месопотамской цивилизации.
Полная утрата документов, составленных на коже или пергаменте и относящихся к формированию корпуса, известного ныне под названием ''Ветхий завет'', вынуждает современных ученых прибегать к реконструкции основных этапов истории создания этих текстов. Надписи на камне и металле, обнаруженные в Египте, в большинстве случаев сильно отличаются по содержанию и стилю от текстов, записанных на свитках папируса или коже. Утрата последних создает трудности, которые всегда будут серьезно осложнять попытки египтологов восстановить литературные памятники важной цивилизации. По сравнению с этими трудностями проблемы, с которыми сталкиваются ассириологи, представляются второстепенными. Земля Месопотамии еще долго будет возвращать человечеству таблички с записями, которые она так хорошо сохранила.
Цивилизации древнего Ближнего Востока оставили нам записи трех типов. Это, прежде всего, тексты, фиксирующие информацию для использования ее в будущем, затем записи, передающие факты на синхронном уровне, и, наконец, как я их называю, ''церемониальные надписи''. Последний термин покажется неясным только нам, современным людям Запада, где такой вид записей стал редким явлением. Число документов в каждой цивилизации распределяется между тремя названными видами в зависимости от местных условий и потребностей. Предпочтение, отдаваемое тому или иному виду записей, не стабильно, оно меняется не только от цивилизации к цивилизации, но и в ходе исторического развития каждой из стран. Я вынужден рассмотреть эти виды записей лишь в самом общем виде и постараюсь при этом уделить особое внимание использованию их в каждой цивилизации. Начнем с записей, фиксирующих информацию.
Итак, имеется пять основных целей, ради которых делались записи: фиксация административных распоряжений, кодификация законов, оформление священных канонов, создание анналов и, наконец, научные цели. Нет оснований рассчитывать, что это перечисление будет сколько-нибудь полно отражать множество оттенков. Каждый из них имел только ему свойственное значение и функции в соответствующей цивилизации.
К письму в административных целях прибегали в древности там, где персонал и товары (предметы торговли - материалы или готовые изделия) проходили через бюрократические каналы и находились под наблюдением официальных лиц, занимавших ответственные должности лишь определенный срок.
В области распределения, подобного тому, которое существовало в месопотамских дворцах и храмах, чиновники регистрировали поступающие налоги, дань и урожай с царских и жреческих владений, изделия, изготовленные в мастерских, а также распределение материалов и продуктов среди ремесленников и работников (этот вид записей, строго формализованный и бухгалтерски четкий, часто встречается в Месопотамии, а также там, где официальные лица под влиянием Месопотамии обращались в сходных ситуациях к письму на глиняных табличках). Данные подобного рода в Египте не сохранились. Несколько случайно дошедших до наших дней папирусов и остраконов заставляют нас остро ощутить эту утрату.
В тех случаях, когда не применялась письменность, с успехом использовались бухгалтерские методы оперативного учета, которые, как это хорошо известно, применялись за пределами изучаемых нами цивилизаций. Имеются доказательства, что различные приспособления для оперативного учета (такие, как счеты и бирки) существовали также и в Месопотамии [2].
Широкое распространение бюрократии как социального явления или, точнее, как способа социальной интеграции в прошлом характерно и для Месопотамии, и для Египта. Оно нашло своеобразное и неожиданное отражение в некоторых клинописных текстах, описывающих царство мертвых. В них упоминается писарь правителя умерших, который заранее составляет списки тех, кому предначертано умереть в каждый данный день [3].
Это упоминание о ''божественной бухгалтерии'' можно с большим основанием, чем деятельность божественного писца и покровителя писцов Набу, сопоставить с известной фразой Псалма 138 о Божьей книге, куда вносятся все дни людей еще до того, как они ими прожиты. Под влиянием позднейших эсхатологических веяний образ божества, мудрого администратора, пекущегося о своих клиентах и подданных, был заменен представлением о причинной обусловленности человеческой воли и таинственной его судьбе, предначертанной божеством [4].
Кодификация законов получила широкое распространение в древние времена на Ближнем Востоке. Известно большое число собраний законов, действовавших в Месопотамии и других областях. Сохранилось несколько шумерских [5], аккадских [6] и хеттских [7] судебников, а также ряд кодексов, включенных - в Ветхий завет. Есть также указание на то, что и в Египте существовал свод законов, записанный на папирусе [8].
Непосредственные цели таких записей очевидны: заменить устные традиции и обычаи или привести законы в соответствие с изменившимися социальными, экономическими и политическими условиями. Выше уже говорилось, что месопотамские кодексы законов превратились в ''свод'' намерений царя или бога изменить ту или иную ситуацию и имели целью подчеркнуть их заинтересованность в улучшении благосостояния своих подданных.
В какой степени эти законы в действительности применялись и насколько ''буква'' закона преобладала над жизнью, нас сейчас не интересует. Однако следует заметить, что представление о безусловном подчинении условий реальной жизни требованиям писаных законов было чуждо Месопотамии, а возможно, и всему древнему Ближнему Востоку. Лишь позже и на периферии иудаизму, стремившемуся создать в идеологических целях специфическое социальное общество, удалось достичь реализации подобной практики.
Не только законы, но и сакральные знания сохранились в письменных памятниках интересующих нас цивилизаций. Под сакральными знаниями мы понимаем ''историю'' божеств, религиозных лидеров, этнических и других групп, поскольку такая ''история'', являясь частью идеологии общины верующих, поддерживала и сохраняла их объединения. Записи такого рода делались в целях сохранения основ существовавших традиций, верований и представлений, изменявшихся под воздействием социальных перемен или внешнего давления.
В таких случаях причины применения письменности в корне отличались от тех, по которым требовалась кодификация законов. Цель записи - зафиксировать традицию, а не приспособить ее к реальным условиям. Предполагалось, что письменное фиксирование преданий воспрепятствует чрезмерному спонтанному росту корпуса текстов. Однако главной целью было стремление помешать теологу по-своему интерпретировать ''историю'', усложнить или включить в нее что-либо новое, влекущее за собой искажения.
В этих обстоятельствах возникало несколько типичных ситуаций. Так, мог появиться текст, который одновременно отражал в своих формулировках внутреннее давление, имеющее целью изменение традиций, и тенденцию сопротивления этому. Текст Ветхого завета в том виде, в каком он сохранился, ярко отразил такой конфликт. Могло быть и по-другому: текст оставался неизменным, но явно или скрыто он сосуществовал с противоречащей ему традицией. Особая ситуация возникла, по-видимому, в Месопотамии в отношении эпоса ''О сотворении мира''; Что касается темы и стиля названного сочинения, то легко впасть в искушение увидеть в нем закрепление богословских основ веры, важных для всей цивилизации, и начать сравнивать его с египетской ''Мемфисской теологией'' [9].
Такая трактовка, подсказанная тем, что мы знаем о Ветхом завете, неприемлема для эпоса ''О сотворении мира''. Это произведение, хотя и появилось сравнительно поздно, обнаруживает влияние более ранних текстов и традиций, связанных главным образом с культом Мардука в Вавилоне. В этом эпосе на литературном уровне отражены более ранние, возможно локально ограниченные, обычаи, как, например, мимическое ритуальное представление, которое исполнялось во время празднования Нового года.
Таким образом, если эпос ''О сотворении мира'' и излагает историю Мардука как историю божества и объясняет сотворение мира с позиции теологии, то и в этом случае данное произведение не предназначено для народа, а только для возрождения связи между жрецом и богом. Этот эпос читали не для верующих в качестве доказательства могущества творца мира, а самому богу. Это был гимн в честь Мардука, в котором жрецы восхваляли своего бога.
Хотя сохранилось немало документов по истории древнего Ближнего Востока, однако анналы, в которых бы тщательно фиксировались текущие события, встречаются лишь изредка и только в позднюю эпоху. Многие документы, которые на первый взгляд кажутся историографическими, на самом деле упоминают исторические события совсем для иных целей. Даже столь известный и уникальный памятник, как египетский ''Палермский камень'', при внимательном рассмотрении оказывается лишь перечнем ежегодных пожертвований фараонов различным храмам; утраченная ''Книга войн Яхве'' и некоторые вавилонские хроники и анналы отмечают победы и поражения с чисто теологических позиций. Все же эти документы предполагают существование традиции составления ежегодных хроник, которая, по-видимому, была порождена бюрократической практикой, существовавшей издавна в дворцах и храмах.
Записи, содержащие фундаментальные историографические сведения, такие, как старовавилонские списки дат и перечни ассирийских эпонимов, также преследовали практические цели. По политическим, а иногда и научным соображениям, эти материалы включались порой в литературные произведения.
Использование письма для регистрации того, что мы сейчас называем научными данными, началось в Месопотамии с глубокой древности и продолжалось до последних дней существования этой цивилизации. Уже в старовавилонский период имелись записи предсказателей о гаданиях по внутренним органам животных. Наблюдения над особенностями исследуемых органов в них четко отделены от истолкования, которое давалось на основе прецедентов либо выводилось дедуктивным методом. Спустя примерно тысячу лет появились столь же точные описания движения планет среди созвездий, восходов и заходов Солнца и Луны.
Хотя нет никаких письменных свидетельств, мы с уверенностью можем утверждать, что подобные наблюдения позволили позже установить определенные закономерности в движении небесных тел, которые месопотамские астрономы выразили математически, что в конце концов обеспечило греческих астрономов из Александрии важной информацией.
Письменность использовалась также как средство передачи информации на синхронном уровне для составления писем, царских указов и публичных объявлений. Благодаря прочности материалов для письма в наших руках оказались тысячи месопотамских писем. Надписи публичного характера использовались в политических и юридических целях. Их наносили на каменные обелиски характерной формы (Египет, Сирия, Месопотамия) и на каменные kudurru, наиболее типичные для Вавилонии. Бросается, однако, в глаза отсутствие в Месопотамии таких надписей, как погребальные - весьма важных для средиземноморских цивилизаций.
Надписи обычно содержат обращение к прохожему, называют умершего по имени и призывают не трогать памятник. Единственный такой текст, обнаруженный в Месопотамии, говорит о матери вавилонского царя Набонида. Царь от первого лица (что типично для погребальных надписей) рассказывает о жизни матери, а также сообщает в постскриптуме о ее похоронах [12].
Форма, содержание, стиль надписи настолько мало согласуются между собой в этом позднем и уникальном документе, что у нас есть все основания признать его необычность. Значительная часть текстов, как египетских, так и месопотамских, предназначена для подготовки писцов и, таким образом, для сохранения их ремесла и традиций. Об этих текстах мы расскажем в следующем разделе главы.
К ''церемониальным надписям'' относится большее число текстов, чем ожидает читатель. Сюда следует включить многочисленные надписи из Египта и Месопотамии, не предназначенные для здравствующих на земле или по крайней мере написанные не для этой цели. Все египетские погребальные надписи (от ''Текстов пирамид'' до ''Книги мертвых''), а также многочисленные клинописные документы, замурованные в фундаменты зданий в Вавилонии и Ассирии, - конусы, призмы, цилиндры, таблички - следует отнести к этой категории.
Ни один из таких текстов не был адресован современникам. Однако именно эти ''церемониальные надписи'' донесли до нас значительную часть той информации, какой мы сегодня располагаем о Египте и Месопотамии. Это же относится и к надписям, высеченным возле речных порогов на скалах и в ущельях. Главная цель таких надписей состояла в том, чтобы магически связать царя с богами. ''Церемониальное письмо'' встречается и в других случаях, где его магическое назначение также не вызывает сомнения. Примерами такого применения письменности могут служить многочисленные амулетовидные таблички с клинописными надписями и филактерии, гарантирующие здоровье и благополучие детей [13].
Размер надписей на месопотамских амулетах колеблется от кратких заклинаний против демонов до больших литературных опусов (например, ''Эпос об Эрре'', служивший для защиты дома от чумы). Те же цели преследовали египетские ''тексты проклятий'', призывающие к уничтожению перечисленных в них врагов. Изредка встречаются свидетельства о символическом акте раскалывания клинописной таблички, на которой, очевидно, был перечень грехов. Это делалось для того, чтобы освободить больного от грехов и излечить [15].
Писцы
Клинописные тексты создают уникальную возможность увидеть эволюцию системы письма. Сейчас можно проследить почти все стадии, кроме первоначальной. Для этого в нашем распоряжении более чем достаточно материалов, которые позволяют изучить палеографию, проанализировать историю письменности, динамику ее развития, тенденции к разнообразию и стандартизации, приспособление письменности к внутренним потребностям, а также адаптацию к нормам чужого языка. Таковы лишь некоторые аспекты рассматриваемой проблемы.
На начальной стадии развития шумерской клинописной системы можно лучше, чем в других подобных системах, проследить переход от логографического к фонографическому принципу письма. Бюрократический аппарат администрации должен был периодически отчитываться о перевозке товаров, сырья, скота. Применение словесных знаков (логограмм) для таких целей или для регистрации обычных торговых сделок стало столь же необходимым и, вероятно, естественным для писцов делом, как и употребление знаков для обозначения чисел и мер. Когда установилась практика ведения письменных записей, такие символы стали широко применяться для обозначения количества, качества, вида предметов, а также характера сделок.
Позже, когда появилась необходимость обозначать новые предметы и материалы, а также имена собственные (личные или географические), создатели этой системы хитроумно воспользовались принятыми ранее словесными знаками для того, чтобы, соединяя их как соответствующие слоги, применять их для передачи новых слов - короче говоря, составлять фонограммы. Слоги (обычно односложные слова) прочитывались без учета их первоначального значения, которое они имели как логограммы. В результате получалась невообразимая смесь: писцы еще не отказались от использования того или иного знака как логограммы, в то же время где-то в другом месте текста эта же логограмма могла встретиться уже как фонограмма, причем ни графического, ни какого-либо иного разделения между логограммами и фонограммами не наблюдалось.
Такая смешанная система с использованием одних и тех же знаков, но с различными функциями была чревата многочисленными осложнениями, которые писцы должны были преодолевать, проходя долгий и трудный курс обучения. В конце концов от этой системы пришлось отказаться. Следует, однако, подчеркнуть, что исчезновение месопотамской клинописи было обусловлено не ее природной трудностью по сравнению с более простыми алфавитными системами. Такое утверждение было бы необоснованным упрощением.
В сущности, алфавитные системы восходят к прототипу, который представляет собой адаптацию месопотамской техники письма: самые древние алфавитные символы наносились тоже на глину клинописными знаками [16]. Предшествовало ли письмо на глине более позднему написанию алфавитных знаков чернилами на пергаменте или дереве, или же глиняное письмо представляло собой один из вариантов перехода от более древнего чернильного письма к использованию глины - это не имеет принципиального значения.
Алфавитные системы начали с последней трети II тысячелетия до н.э. вытеснять клинописную, так что сохранилась она только в немногих местах. Однако она была упразднена и там. В Вавилонии клинописная система изжила себя в результате замены аккадского языка арамейским (а не соревнования с более эффективной и легкой системой алфавитного письма) и применялась позже лишь в ограниченном и непрерывно уменьшавшемся числе случаев.
В качестве курьеза следует упомянуть новый подъем в распространении поздней клинописной системы по инициативе ахеменидских правителей (VI-IV вв. до н.э.) в Южной Персии и в Сузах. Она представляла собой сложный гибрид логографических, силлабических и алфавитных элементов и, по-видимому, обязана была своим происхождением стремлению персидских царей иметь собственную ''национальную'' систему письма, отличную от используемых вавилонянами и эламитами [17]. Таким образом, можно сказать, что персидская система просуществовала какое-то время скорее по соображениям престижа, чем вследствие потребностей администрации.
Почти не вызывает сомнения, что принцип логографического письма был изобретен нешумерскими предшественниками тех месопотамцев, которым принадлежат самые ранние из признанных шумерскими надписей на глине. До сих пор остается неясной зависимость между постулируемым протошумерским письмом и более поздней, еще не расшифрованной системой письма, которую мы называем протоэламской, потому что она была обнаружена до сих пор только в Сузах и их окрестностях. Проблематична также связь этих систем с письменной системой долины Инда.
Расшифровка этих последних письмен пролила бы свет на древнейшие стадии месопотамского письма, но мало надежды, что имеющихся данных окажется достаточно для их расшифровки. Обычно считают, что египетская иероглифическая система развилась хотя и независимо от клинописной, но под ее влиянием. Концепция письма распространяется легко в условиях, когда социальная организация общества достигает определенного уровня развития и сохраняет способность положительно реагировать на стимулы извне [18].
На наш взгляд, вместо того чтобы обсуждать вопрос о распространении систем письма и зависимости одной из них от другой, гораздо важнее заняться исследованием характерных случаев их применения в различных цивилизациях. Переход от логограмм к фонограммам в Месопотамии был ускорен, по-видимому, вследствие полисинтетического характера шумерского языка, а также обилия в нем сложных существительных с классифицирующим элементом в начальной позиции. Как уже указывалось, переход шумерского письма от логографического к фонографическому не был доведен до конца.
Распространение передачи на письме грамматических показателей - различного рода коротких слогов, присоединяющихся к ведущему слову путем префиксации, инфиксации или суффиксации (эти элементы добавлялись к логограмме ведущего слова), - еще больше усложнило эту систему. Затем она была перенесена с шумерского на аккадский язык. Фонограммы были просто заимствованы, несмотря даже на то, что их звуковой состав был явно недостаточным для передачи всех фонем первых аккадских диалектов (тигро-аккадский). Все это привело к появлению значительного числа неадекватных написаний, вызванных различиями в фонологических системах двух языков.
Некоторые логограммы были заимствованы для передачи существительных, прилагательных и даже глаголов, примерно соответствующих шумерским. Ради облегчения идентификации таких слов стали добавлять к логограмме фонограмму, для того чтобы точно указать, какое аккадское слово подразумевается и в какой грамматической форме его нужно читать. Такое развитие сопровождалось палеографической эволюцией, которая сводилась к упрощению и стандартизации форм знаков и к уменьшению их числа.
Последующий сдвиг, который привел к установлению господства старовавилонских диалектов (евфрато-аккадских), еще более изменил палеографию и систему письма. Хотя сложная и трудная для усвоения система знаков сохранялась всюду, где на аккадском диалекте писали клинописью, применение знаков, обозначающих целые слова, уже в старовавилонский период значительно сократилось. Их сохранили для обозначения лишь некоторых наиболее часто встречающихся существительных, таких, например, как ''божество'', ''царь'', ''серебро'', ''город''. Постепенно в обиход ввели несколько новых знаков. Были выработаны другие способы передачи существенных для аккадского языка фонетических различий. Но и в этом случае ряд знаков фонетически и фонологически представлялся двусмысленным (это относится, в частности, к звонким и глухим согласным и к согласным с так называемой ''эмфатической артикуляцией''). Это, а также унаследованная многими знаками поливалентность (красноречивое свидетельство перехода от нешумерского языка к шумерскому) делали для писцов задачу еще более трудной.
В процессе обучения им приходилось подолгу изучать различные пространные справочники. Таким образом, писцы по необходимости превратились в группу высокообразованных специалистов, о методах обучения которых речь пойдет ниже. Все это объясняет застой и даже регресс, который наблюдался вскоре после перехода от шумерского языка к аккадскому в клинописной системе письма. Сколько-нибудь значительных упрощений или попыток рационализации письма в этот период не происходит, хотя то тут, то там писцы начинают игнорировать сложные знаки и в текстах на специальные темы наиболее ходовые логограммы встречаются в сокращенном виде. Противоположная картина обнаруживается в поздний старовавилонский период и особенно замет ной становится в собраниях ассирийских текстов первой половины I тысячелетия до н.э.: здесь использование логограмм резко возрастает.
Правда, это явление ограничивается научными текстами специального характера, главным образом текстами предсказаний. Логограммы появляются как для существительных, так и для глаголов и снабжаются минимумом фонетических добавлений, необходимых для установления синтаксических связей. Их применение позволяет писцу использовать квазиматематическую точность и формульную краткость изложения, которая делает тексты такого рода почти непонятными для непосвященных.
Несмотря на явные недостатки этой системы письма, а также на ее сложность, она оказалась достаточно гибкой для того, чтобы быть использованной такими иноземными языками, как хеттский, эламский, хурритский и урартский. Только в нескольких случаях пришлось пойти на создание диакритических вариантов и особых приемов для передачи состава иноязычных фонем без значительного искажения [18].
С палеографической точки зрения тексты четко различаются по времени и месту написания, а также по своему типу; в их внешнем оформлении есть определенные различия: в форме глиняных табличек, в расположении строк и столбцов текста. Стали очевидными и некоторые общие тенденции, в особенности различия между скорописью и монументальным стилем письма, между ассирийскими и вавилонскими формами знаков, между техническими приемами писцов. Школы писцов появились в самые ранние периоды. Писцов учили пользоваться палочкой для письма (стилем) и различать смысл знаков, прививали им основы шумерского языка, насколько это считалось необходимым, и обучали строгим правилам изготовления глиняных табличек (определенная форма, состав глины и т.д.), а также порядку размещения на них записей.
На гладкую и мягкую поверхность мокрой глины легко нанести соответствующими инструментами знаки, которые сохраняются независимо от того, обжигать ли таблички или только высушивать на солнце. Глина сохраняет тончайшие линии, нанесенные на ее поверхность палочкой, мельчайшие детали оттиска цилиндрической печати, которую прокатывают по влажной табличке, или вдавленного отпечатка плоской печати. В прошлом для письма глину использовали тремя способами: в виде подвесных печатей на узлах веревок, которыми завязывались мешки и корзины; табличек, разнообразных по форме и размерам; и, наконец, в особо торжественных случаях - в виде имеющих церемониальное назначение призм, цилиндров, бочонков, на которых помещали гораздо больше строк, чем на табличках.
Клинописные знаки обычно вдавливались тростниковой палочкой (стилем), которая изредка делалась также из дерева или другого материала. Стиль применялся и для разлиновки таблички; вертикальные линии, разделяющие столбцы, иногда наносили с помощью нитки, протягиваемой по мягкой табличке. Некоторые таблички покрывали слоем высококачественной глины, что позволяло писать текст знаками меньшего размера. Формы табличек широко варьировались. В одних случаях это были тонкие прямоугольники или квадратики величиной с почтовую марку, в других - большие по размерам подушкообразные таблички с тонкими или толстыми краями вплоть до прекрасных больших таблиц, размером в иных случаях до 90 см.
Строки, как правило, наносили параллельно меньшей стороне прямоугольника. Для каждого периода и района существовали характерные особенности. Кроме того, форма и размер таблички зависят от содержания текста (юридический документ, письмо или официальный текст). Поэтому по форме глиняных табличек можно их классифицировать, не читая текста. Если же таблички предназначались для заключения важных сделок или закладки в фундамент какого-либо здания, то их изготавливали из камня или металла.
В древнейший период слова писались на табличках одно под другим в разлинованных ячейках, расположенных вертикальными полосами от правого края к левому. Лучше всего это иллюстрирует текст Кодекса Хаммурапи, записанный именно таким, в то время уже устаревшим, способом. Вскоре метод записей на табличках был изменен. На табличках размером с ладонь письмо было повернуто на девяносто градусов влево. Таким образом, первое слово текста, который когда-то наносили силлабическими знаками в направлении сверху вниз, стоявшее в первой ячейке у правого края таблички, теперь оказалось в первой ячейке, или первой строке, первого столбца, в левом верхнему углу.
Для того чтобы заполнить табличку с другой стороны, ее обычно поворачивали так, чтобы нижний край занял верхнее положение. Большие таблицы делились на параллельно расположенные столбцы. Писцы заполняли их лицевую сторону слева направо, а оборотную - в противоположном направлении. На всех важных по содержанию табличках и в литературных текстах обычно оставлялось место в последней колонке либо для подведения итогов, либо для заглавия сочинения. Этот раздел, так называемый колофон, содержал в литературных текстах ту информацию, которая в современных книгах помещается на титульном листе: заглавие (обычно начальные слова или первая строка), имена владельца и писца, а иногда дата и пояснения писца, относящиеся к оригиналу, с которого он делал копию.
В колофоне иногда указывалось, что данный текст носит секретный характер. Тогда далее встречались проклятия по адресу тех, кто без разрешения унесет табличку или задержит ее на ночь. Если литературное или научное произведение оказывалось слишком большим и его нельзя было поместить на одной табличке, тогда колофон указывал первую строку той таблички, на которой текст продолжался. Обычно таблички таких серий нумеровались, иногда даже помечались двумя цифрами, обозначающими порядок таблички в серии в целом и в каком-либо подразделе. В библиотеках таблички таких серий хранились на полках или глиняных скамьях связками, скрепленными веревками с глиняной печатью, указывающей на содержание произведения [19].
Некоторые из таких печатей, так же как и каталоги, в которых перечисляются серии табличек по названиям и часто указывается, какое число их входит в каждую серию, дошли до наших дней [20]. Частные архивы хранились обычно в глиняных кувшинах. Обширные записи писцов администрации III династии Ура хранились в корзинах с соответствующими печатями (их обнаружено довольно много). Для того чтобы быстро найти в архиве нужную табличку, пользовались специальными пометками, нанесенными на ребро табличек (III династия Ура). Позже таблички с нововавилонскими документами снабжались арамейскими приписками, в которых кратко излагалось их содержание, чтобы облегчить пользование табличками писцам, которым, по-видимому, было трудно читать клинопись [21].
Чтобы заменить ручное письмо более эффективными способами, были сделаны два технически интересных изобретения. Однако они крайне редко применялись месопотамскими писцами. Обычай писать имя царя и название сооружения на кирпичах, из которых строились дворцы, храмы и другие здания, привел к изобретению глиняных штампов. В некоторых из них использовались вынимающиеся и заменяемые знаки, наподобие ручного набора [22]. Заслуживает внимания и такой технический прием: писцы города Сузы в Эламе использовали цилиндры с выгравированными на них проклятиями. Прокатывая цилиндр по глине, получали оттиск и таким образом избавлялись от утомительного труда, связанного с нанесением формул от руки [23].
В начале I тысячелетия до н.э. писцы стали пользоваться длинными узкими деревянными табличками, покрытыми тонким слоем воска, на которые наносили клинописные знаки. Не совсем ясно, было ли это подражанием чужеземной технике письма или изобретением местных писцов, стремившихся отличиться. Недавно обнаружили набор таких табличек. Он состоит из ряда продолговатых желтого цвета пластинок, концы которых соединены кожаными ремнями, так что они раскрываются, как ширмы [24].
Ясно, что такую ''книгу'' намного удобней носить с собой, нежели набор тяжелых, объемистых и хрупких глиняных табличек. Тем не менее мы утратили бы большую часть литературных и научных клинописных текстов, если бы такие книги получили широкое распространение. Есть все основания утверждать, что книги, изготовленные из ценных пород дерева, в то время считались предметом роскоши. Не исключено, что это был арамейский способ письма, существовавший еще до того, как аккадские писцы начали применять его для клинописи, и что с потерей этих недолговечных книг, возможно, погибла вся арамейская литература в Месопотамии [25].
В противоположность шумерской и особенно египетской литературе в аккадских текстах редко восхваляется ремесло писца и его роль в обществе. Мы почти ничего не знаем о социальном положении, благосостоянии и политическом влиянии месопотамских писцов. Покровителями этого ремесла сначала была богиня Нисаба, а позже - бог Набу, в храм которого, называвшийся Эзида, писцы в качестве жертвенных приношений обычно дарили красиво написанные таблички. Неизвестен характер связей между этими божествами и писцами. В ряде случаев искусство писцов передавалось в семье из поколения в поколение. Образование и упражнения подготавливали ученика к умению читать и писать любой вид текстов.
Об этом можно судить по двуязычным сочинениям, в которых говорится о большом разнообразии предметов, входивших в учебную программу [26]. Сохранилось лишь несколько указаний на специализацию писцов: одни из них занимались исключительно астрологическими и астрономическими табличками, другие в качестве чиновников служили при дворе Навуходоносора II, так же как и ''городские писцы'', упоминающиеся в средне- и новоассирийских текстах среди высших официальных лиц.
О методах обучения писцов можно судить по большому числу ''школьных'' табличек - небольших чечевицеобразных дисков со знаком, словом или коротким предложением, написанным учителем на одной стороне (или над строчкой). На обратной стороне (или на строчку ниже) мы видим попытки ученика скопировать данный пример. Другие учебные таблички, часто плохо написанные, содержат отрывки из литературных произведений, скопированные учениками.
Начав с простых знаков и групп знаков и переходя постепенно к написанию более сложных и трудных словосочетаний, учащийся должен был копировать и учить наизусть произношение и чтение различных рядов и комбинаций знаков. Писцов полагалось учить по четкой программе: это относилось как к начальным этапам обучения, так и к изучению литературных произведений. Первые таблички из известных серий дошли до нас в большем числе копий, чем последующие, а заключительные нередко и вовсе не сохранились. От писца-ученика, по-видимому, не требовалось закончить копирование одной серии, прежде чем перейти к другим текстам, предусмотренным программой обучения.
Иногда ученик воспроизводил таблички не в учебных целях, а просто для учителя или для себя лично, что было обычным способом собирания коллекций. Некоторым, вероятно наиболее ученым, писцам удавалось создать с помощью своих учеников личное собрание табличек. Писцы школ, которые существовали при дворцах и храмах, были экономически обеспечены и располагали свободным временем, что позволяло им интересоваться специальными темами. Так создавались коллекции табличек по различным отраслям знаний, которые ассириологи обычно называют библиотеками. Они обнаружены в Ашшуре, в Султантепе и во многих пунктах Южной Месопотамии, причем их нашли не археологи-профессионалы, а многочисленные кладоискатели, в конце XIX в. разграбившие эти коллекции.
Следует, однако, подчеркнуть, что настоящая библиотека в подлинном смысле этого слова, систематически собиравшая клинописные таблички, существовала в Месопотамии только в Ниневии. Она была создана в правление Ашшурбанапала, и значительная ее часть сохранилась до нашего времени. Из личных писем Ашшурбанапала известно, что собирание табличек было его увлечением. Он специально направлял своих людей в Вавилонию на поиски текстов и проявлял столь огромный интерес к собиранию табличек, что лично занимался отбором текстов для библиотеки [27].
Многие тексты с научной аккуратностью по определенному стандарту весьма тщательно копировались для этой библиотеки; их колофоны называют Ашшурбанапала и содержат упоминания о том, что царь интересуется литературой и наукой. Мы уже говорили о количестве табличек в библиотеке; к сожалению, до сих пор не было систематического изучения состава библиотеки Ашшурбанапала и происхождения табличек и групп текстов. Тем не менее есть указания на то, что значительная часть библиотеки поступила из древней столицы Ассирии, Калаха, куда Тиглатпаласар I (1115-1077 гг. до н.э.) после завоевания Вавилона, по-видимому, привез древние вавилонские оригиналы [28].
В библиотеку Ашшурбанапала были включены также частные коллекции. Изучение первоначального состава куюнджикской коллекции могло бы дать важную информацию по истории развития мысли в Ассирии. Особый вид текстов, созданный месопотамскими писцами первоначально для учебных целей, со временем стал образцом научного преподнесения любого материала. Эти тексты состояли из знаков, групп знаков и слов, расположенных на табличках вертикально узкими колонками. Такого рода списки предназначались для обучения писцов написанию знаков и одновременного запоминания их произношения.
Если какой-нибудь знак имел несколько значений, то он повторялся столько же раз, сколько их насчитывал. Из пособия чисто мнемотехнического характера эти тексты развились в полноценные справочники, пригодные для обучения писцов высшей категории. Их невозможно игнорировать при изучении и описании месопотамской цивилизации; большое количество текстов делает совершенно необходимым изучение этих ''силлабариев'', или ''вокабуляриев''. Эти древние списки оказывали большую помощь при расшифровке клинописи и установлении аккадской лексики и грамматики с первых дней существования ассириологии. Значительная часть их была опубликована еще до первой мировой войны, однако после этого было сделано лишь несколько попыток систематизировать эти материалы, исследовать их форму и функции. Тридцать лет Бенно Ландсбергер занимался подготовкой этих текстов к публикации. В результате в последние пятнадцать лет вышли в свет первые несколько томов.
Рассмотрим краткое описание этих материалов, расположив их типологически. Списки знаков, которые были распространены в начале старовавилонского периода, делились на три вида. Первый содержал слоговые знаки, сгруппированные по последовательности гласных: u-a-i (например, bu-ba-bi) ; второй - знаки, группировавшиеся в зависимости от их начертания в большие или меньшие группы; третий вид ассириологи называют Еа - по первому знаку. Первые два вида списка знаков использовались для начального обучения за пределами Ниппура, а третий - в самом Ниппуре. Первый вид не претерпел никаких изменений, второй же (ассириологи когда-то называли его ''Силлабарий а'' или S*) получил дальнейшее развитие. На нем мы и остановим свое внимание.
Эти знаки, тщательно выписанные один под другим, со временем были снабжены слева указанием (с помощью простых слоговых знаков) их чтения по-шумерски, а справа - аккадскими названиями. Таким образом появились трехколонные силлабарии, в которых вертикальные линии четко разделяли отдельные столбцы (произношение-''-знак-^название знака). Ниппурский силлабарии (типа Еа) оказался первым этапом в позднейшей сложной цепи взаимосвязанных списков. Первоначально он содержал знаки, необходимые для обучения элементарному чтению и письму на шумерском языке.
Текст содержал не только знаки, но и все варианты их чтения, которых благодаря полифоническому характеру системы письма было немало. Первоначальный вид силлабария, называемый теперь условно Proto-Ea, вскоре увеличился и обогатился; таким образом появилась обширная серия, состоящая из сорока табличек, в которой к первоначальной системе, напоминавшей S", была добавлена еще одна, четвертая колонка (крайняя справа) с аккадским переводом каждой шумерской логограммы, и часто не с одним, а с несколькими. Аккадцы называли этот силлабарии по первой строчке a A=naqu (букв. ''а'' - произношение знака ''А'' в значении ''жаловаться''). В нескольких вариантах этого типа колонка с названиями знаков была пропущена. Для практических целей из полного текста делались выписки; один такой сокращенный вариант на восьми табличках называется еа A=naqu. Из последнего извлечен двутабличный компендиум для элементарного обучения (''Силлабарий b'', S1'), содержавший наиболее употребительные знаки и их значения.
Акрофонический список знаков и их сочетаний использовался в Ниппуре для обучения писцов высшей квалификации. Первоначальный шумерский список (так называемый Proto-Izi) был позже расширен и снабжен аккадскими переводами и состоял по крайней мере из шестнадцати табличек. Еще одна ниппурская серия служила для подобной же цели: это первоначально двуязычные серии diri DIRI siaku=watru [дири - это произношение знака DIRI, называемого siaku, букв. (''см''-''а'') в значении ''избыточный'']. При акрографическом расположении список ограничивался группами знаков, шумерские чтения которых отличаются от чтения отдельных компонентов. Он составляет семь таблиц.
Тенденция к созданию двуязычных списков (вокабуляриев) усиливается начиная со средневавилонского периода. Многочисленные новые списки классифицируют группы синонимов, обычно включающие три слова. Один такой список состоял более чем из десяти таблиц, другой - более чем из шести таблиц. Сюда относится также серия списков, расположенных по темам а1ап==^агш и серия SоG^ALAM==nabnitu, которая содержит на более чем тридцати табличках шумеро-аккадские соответствия, причем выдерживается принцип расположения согласно аккадской колонке. Эта серия называет части человеческого тела, начиная с головы и кончая ступнями. В ней также даются глаголы, передающие действия этих частей тела.
Традиции разных периодов и различных школ оставили свой след в ряде фрагментарных списков слов и знаков. Мы не говорим о тех из них, которые, возможно, принадлежали к упомянутым сборникам, многие из них плохо сохранились. Теперь целесообразно рассмотреть тематические списки слов. Они появились в древний период и стали позже играть важную роль. Эти списки составлены исключительно из существительных и объединены в большие группы. Первоначально они состояли из последовательно подобранных составных шумерских существительных, т.е. из существительных с классифицирующим элементом в начальной позиции. Начальный элемент служил критерием для подбора слов.
Позже они были снабжены аккадским переводом, в ряде случаев не вполне удачным. Мы имеем списки слов, в которые включены названия деревьев, деревянных предметов и многих других классов вещей. В поздний старовавилонский период из шумерских прототипов развилась знаменитая двуязычная серия на двадцати двух табличках (таблички 3-24), называемая HAR. га ==hubullu. В ней говорится о деревьях, деревянных предметах, тростнике и изделиях из тростника, о глиняной утвари, кожаных изделиях, металлах и металлических предметах, домашних животных, диких зверях, частях человеческого тела, камне и каменных предметах, растениях, животных, рыбах и птицах, шерсти и одежде, местностях разного рода, пиве, меде, ячмене и других продуктах. В колонке слева содержится шумерское слово, начинающееся с классифицирующего элемента, а в колонке справа переводится либо все шумерское слово, либо его существенная часть. С течением времени многие из аккадских слов стали редкими или устарели и в новой серии была добавлена вторая аккадская колонка с объяснением, которое дополняло прежний перевод новым. Эта новая серия, содержащая все перечисленные термины, распределенные на три колонки, называлась HAR.GUD=imrn= ballu.
Другая тематическая серия из четырех табличек содержит названия различных категорий людей: чиновников, ремесленников, калек и т.д. Эти списки несомненно являются уникальным материалом не только для лексикографов, но и специалистов, изучающих технику и другие реалии. К сожалению, вся та информация, которой они так богаты, еще далеко не использована. Так как список считался образцовым пособием для обучения и филологических упражнений, то и другим сочинениям, связанным с этим видом деятельности, стремились придать такую же форму. Ряд грамматических текстов, предназначенных для обучения аккадских писцов шумерской морфологии, сохранились в форме списков, датируемых как старо-, так и нововавилонским периодами и даже еще более поздним временем. Чтобы показать различия диалектов внутри шумерского языка, была создана серия, в которой перечисляются сначала диалектная форма (eme.sal), затем слово основного диалекта и, наконец, в третьей колонке дается аккадский перевод (эта серия называется diinmer= dmgiv==ilu) [30].
Сохранился также старовавилонский компендиум из Ниппура, содержащий юридические формулы для обучения писцов правильному составлению сделок и контрактов [31]. Отрывки из него по неизвестным причинам входят в серию HAR. rд ==hu-bullu и содержатся в двух первых таблицах, которые, таким образом, совершенно отличаются от основной части этого сочинения. То, что было, по-видимому, своего рода фармакопеей [32], тоже было оформлено в виде списка; совершенно естественно, что подобный вид имели и перечни богов и богинь [33], а также каталоги звезд.
Стоит упомянуть списки синонимов, поясняющие редкие, устаревшие или диалектные аккадские слова более ходовыми; в этих списках обе колонки - аккадские. Они относятся к позднему периоду. К еще более высокой ступени обучения писцов можно отнести особые сборники списков, которые, по существу, являются справочниками. Так, в нашем распоряжении имеются тексты, детально описывающие внешний вид камней и растений и сообщающие их названия. Как использовали эти тексты в древности, установить невозможно, но не следует приводить их в качестве доказательства научного интереса к минералогии и ботанике.
Может быть, мы излишне подчеркивали практический элемент в истории возникновения рассмотренных нами многочисленных списков. Но такое истолкование, на мой взгляд, проще и больше отвечает основным особенностям этих списков, чем квазимифологическая теория Ordnungswille (''стремление к порядку''), согласно которой писцы, создававшие списки, руководствовались желанием ''организовать'' окружающую их вселенную, регистрируя все, что они видели вокруг, и описывая результаты своих наблюдений в узких колонках на глине [34].
Столь же необоснованным представляется утверждение о том, что списки слов с названиями растений, животных и камней были как бы первичными курсами ботаники, зоологии и минералогии. Такие утверждения порождены сегодняшней обстановкой, когда чуждая нам цивилизация обязана иметь ''научные'' достижения, чтобы считаться заслуживающей изучения. Вот почему к изучению этих многочисленных и разнообразных списков следует подходить так же, как и к другим явлениям культуры, усматривая в них те же наслоения, то же предпочтение добавлять и усложнять (вместо того чтобы вносить структурные изменения), которые можно видеть, например, в месопотамских юридических правилах, в развитии вотивных надписей или в архитектуре храмов. Короткий и простой по структуре образец письма служил писцам для того, чтобы передавать разнообразное и сложное содержание.
Форма не влияла на содержание и не определяла его; она являлась только способом выражения. Образец становился формой, в которую отливалось последующее развитие. О результатах использования каждого из них можно судить, лишь сравнивая достигнутое с исходным образцом. Любой другой подход может создать запутанную и неясную картину.
Ранее уже говорилось о свидетельствах ''политической'' двуязычности Месопотамии безотносительно к научной стороне этого явления. Традиционная двуязычность месопотамского писца сохранялась благодаря обучению, при котором активно использовался шумерский материал. Интерес к шумерской грамматике и лексикографии эффективно поддерживался усиленным использованием этого языка в религиозных текстах. Традиция составлять шумерские тексты с межстрочным аккадским переводом также способствовала сохранению двуязычности. Переводы шумерских текстов вначале писались в виде глосс (более мелкими знаками) под шумерской строкой или в свободных местах, оставшихся в строке, а позднее отдельными строчками под шумерским текстом и лишь изредка - на обратной стороне таблички.
Эти переводы далеко не всегда точны, но их значение для изучения шумерского языка было замечено уже давно. Несмотря на это, все еще нет систематического исследования текстов этой категории, хотя они представляют важное лингвистическое достижение древних месопотамских писцов. Тексты эти либо религиозные по характеру и назначению, либо ''магические''. Такова, например, обширная серия, которая называется ''Злые духи'', и другие подобные сочинения. Шумерская поэзия переводилась очень редко (сочинения Lugale melambi nergal и Andimdim). Столь же редко снабжались аккадским переводом многочисленные коллекции шумерских поговорок.
Творчество
Приступая к изучению творческого начала в чужой литературе, мы сразу же сталкиваемся с трудностями, поскольку читатель знаком в лучшем случае лишь с ограниченным числом хорошо известных, многократно переводившихся текстов. Отказавшись от перечисления разнообразных литературных форм, бытовавших в Месопотамии, и составления своего рода переводной антологии литературных отрывков, я вынужден избрать трудный путь исследования художественных средств и набора поэтических тем. Этот путь не даст нам исчерпывающего ответа на вопрос о природе и целях творчества, однако позволит читателю составить все-таки какое-то представление о сути явления.
Если любые клинописные тексты, связанные не только с передачей информации, отнести к числу ''литературных'', то их можно разделить на две основные группы. В одну войдут собственно ''поэтические'' произведения, для которых характерно определенное содержание и круг тем, а также ограниченный и строго формализованный набор выразительных средств. Другая группа будет менее четкой, поскольку признаки, по которым объединяются входящие в нее тексты, не столь очевидны, а правила, которым они подчиняются, не столь жестки.
Сначала обратимся к произведениям первой группы. Они различны по происхождению, тону и назначению, но их объединяют такие общие черты, как ритмическая организация основных синтаксических единиц (предложений и частей предложений), организация структурная, т.е. объединение стихов (или предложений) в короткие (двустишия) или более длинные (четверостишия, строфы) группы, особый поэтический словарь и круг тем. Благодаря ритмической организации предложение делится на части, от четырех до шести-семи слов в каждой; система ударений при этом такова, что в каждом стихе - два полустишия, разделенных цезурой, которую писцы зачастую старательно указывают, оставляя промежуток в строке.
До сих пор остается неясным, какой принцип стихосложения, тонический или силлабический, лежал в основе ритмической организации слов или словосочетаний в стихотворной строке (возможно, что использовались оба). Ни полустишия, разделенные цезурой, ни парные строки двустишия не связаны аллитерацией или рифмой, хотя составляют единое целое: связь осуществляется здесь лишь на смысловом уровне. Смысловое содержание каждого стиха, как правило, повторяется дважды в параллельных, разделенных цезурой полустишиях - прием, известный под названием parallelismus membrorum. При этом обычно первый член (полустишие) формулирует заданную мысль в определенной ритмической манере, а второй повторяет ее в ином словесном оформлении, используя более ярко выраженную ''поэтическую'' лексику, т.е. менее употребительные слова или слова с несколько неожиданными ассоциациями.
Этот нехитрый принцип может быть распространен на полустишия в пределах двух, а для достижения особого эффекта и много большего числа строк. Цель этого приема - объединить стихи, усилив их поэтическое звучание с помощью сходных формулировок одного и того же (а иногда и противоположных) высказывания. Например:
Когда наверху - небо названо не было, Внизу земля - не имела названья
ИЛИ
Даже боги испугались потопа, Отступили, поднялись к небу Ану;
Улеглись снаружи, как псы, свернулись.
Иштар кричит, как женщина в родах,
Госпожа богов стонет - та, чей голос прекрасен.
Поэтическое впечатление создается сразу от воздействия ряда факторов: тщательным распределением информации между небольшими смысловыми единицами и повторением и противопоставлением этих единиц в общей схеме произведения. Все это подкрепляется подбором слов, отличающихся либо семантическими нюансами, либо редкими и искусственными формами. Кроме того, мы не в состоянии уловить многие поэтические эффекты, достигаемые модификациями глагольного корня, нахождением оригинальных средств при образовании существительных, использованием усложненной синонимики, когда автор подбирает не только слова, но даже слоги.
Эту динамичность в выборе значений и очарование, производимое разнообразием и богатством словаря, сплавляет в поэтическое единство организующий ритм поэмы. Как уже отмечалось, нет возможности показать те элементы, которые создают этот ритм, но он явно используется на двух уровнях: внутри строки образцом служит структура, при которой большая нагрузка (и больше слов) приходится на вторую половину строки; в построении строфы строки связываются по две и более подчеркивающим эту связь ритмом. При этом мы часто наталкиваемся на явное отклонение от нормы, которое невозможно объяснить логически, но которое помогало удерживать внимание слушателей. Мы не можем также сказать, применялись ли эти и другие отклонения от ритмической структуры специально, или считались допустимыми, или, может быть, их сглаживали, когда читали поэму вслух.
Вопросы такого рода связаны с фонетической ролью ударения, с количественной долготой гласных в разговорном языке и с историей рассматриваемого поэтического жанра. Предназначались ли эти поэмы для чтения или их должны были петь? Исполнял ли их певец в сопровождении музыкальных инструментов, или без него, или, может быть, с хором? Дополнительные трудности возникают, если в поэтической традиции Месопотамии существовала дихотомия - шумерская поэтическая форма и содержание, резко отличные от аккадской поэзии и даже от поэзии общесемитского происхождения. Вот почему следует сосредоточиться скорее на характеристике, чем на истории возникновения месопотамской поэзии.
Очевидно, подобная поэзия лучше всего подходит для описаний, гимнов и торжественных обращений; они легко членятся на короткие высказывания. Медленный и полный достоинства темп, свойственный такой поэзии, не подходит для передачи драматических событий. Этим объясняется ограничение тематики; только некоторые ситуации рассматриваются как материал, подходящий для использования в поэзии. Когда читаешь описание битвы Мардука с Тиамат, отрывки из ''Эпоса о Гильгамеше'', в котором излагаются события, приведшие к всемирному потопу, уничтожившему почти все человечество, или такие небольшие произведения, как, например, историю Адапы, то нельзя не заметить влияния этого своеобразного поэтического стиля. Поэт проявляет склонность к сочинению торжественных речей, к описанию предметов, приготовлений и результатов определенных столкновений, не жалея сил для написания стихов, предназначенных скорее для развлечения читателя или слушателя, нежели для развития действия. Крупные же события и важные перемены в судьбах героев передаются скупо и минимальным количеством стихов.
В результате создается впечатление, что повествование состоит из ряда статистических ситуаций, связанных лишь краткими переходами, благодаря которым и развивается основной рассказ. Все это в сочетании с явным отсутствием интереса к динамике событий, к бытовым реалиям, к социальной основе жизни, на фоне которой ведется повествование, объясняет удивительную безжизненность большей части эпической клинописной литературы. Конечно, талантливый поэт в состоянии искусно маневрировать, учитывая эти особенности, и позднейшая версия ''Эпоса о Гильгамеше'' в ряде случаев подтверждает наличие такого умения.
Обратимся теперь ко второй группе произведений клинописной литературы. Поэтические устремления этих литературных трудов выражены более тонко. Поэтому требования, которые они предъявляют к форме и содержанию, установить трудней. К этой категории следует отнести различные царские надписи из Вавилонии и Ассирии в тех случаях, когда они содержат больше чем минимум необходимых слов и не сводится к стандартному отчету о военных кампаниях. Когда эти тексты обращаются к описаниям местности, пустынь или гор, лесов или болот, к рассказу о героических деяниях царя, о вмешательстве богов в сражения или об иных неожиданных поворотах событий, заметно меняется характер повествования - нудное изложение и официальные фразы уступают место стилю, который с полным правом можно назвать поэтическим. По выразительности многие места в царских надписях обычно более поэтичны, чем стихи.
Ничто лучше не иллюстрирует это, чем сравнение сообщения Синаххериба о битве при Халуле с мифологическим или космологическим состязанием между Мардуком и Тиамат, описанным в четвертой табличке ''О сотворении мира'' [35]. В этой поэме сначала утомительно излагаются бесконечные приготовления и сборы к битве и только последние двенадцать стихов посвящены самой битве. Описание победы Мардука не производит сильного впечатления, так как оно основано на примитивном приеме, который довольно часто встречается в фольклоре [36].
Форма произведения - поэтическая, однако ни дух, ни стиль изложения не заслуживает такого определения. Совершенно по-иному описана битва Синаххериба. О ней живо рассказано в пятидесяти пространных строках, и так сильно чувствуется огромная увлеченность и упоение радостями битвы, что читатель воспринимает эту прозу как поэзию. Образы здесь ярки и сочны, грубый натурализм чередуется с восторженным полетом религиозной фантазии. Надпись следует литературной традиции, которая хорошо знала, как использовать формальные и лексические возможности языка. Именно поэтому здесь обнаруживается такая изобретательность в сравнениях, в описании подробностей боя и триумфа победы.
Этот рассказ о битве и описании ландшафта в отчете Саргона о его кампании в горах и лесах Армении, фантастический рассказ о путешествии Асархаддона через пустыни Аравии и полное напряжения описание Ашшурбанапалом поражения восставших арабов намного превосходят по литературному мастерству современные им поэтические произведения ассирийцев. Подобным же духом проникнуто описание участия Навуходоносора I в битве с эламитами, хотя здесь картина и подается в вавилонском ''ключе'' [37].
Если даже допустить вероятность связи между новым стилем в исторических надписях начала I тысячелетия до н.э. с некоторыми поэтическими литературными произведениями, то и в этом случае остается неясным, почему две поэтические традиции - одна в исторических текстах, а другая в традиционных литературных жанрах - сосуществовали в Месопотамии? Хотя казалось странным писать царские надписи в поэтической форме, однако была, по-видимому, некая генетическая связь между ними и шумерскими гимнами, что подтверждается возвышенным, напоминающим гимны стилем некоторых разделов ассирийских царских надписей.
Обсуждая проблемы поэтической формы, мы затронули также вопросы содержания поэтических произведений. Мы предположили, что месопотамская поэзия предпочитала описания статических ситуаций и пересказ речей героев изложению драматических событий. Лишь изредка, как это можно наблюдать в отдельных фрагментах из старовавилонского ''Гильгамеша'', уделяется внимание реалиям и делаются попытки ввести в литературу немифологическую тематику и показать реакцию индивидуума на окружающий мир. Нет недостатка в отрывках, которые заставляют признать наличие способностей у поэта наблюдать и умение использовать свои наблюдения и образно мыслить. И все же космические явления, символика снов и главным образом произносимые героями торжественные речи занимают большую часть текста известных нам эпических произведений.
Обратимся теперь к рассмотрению содержания и стиля наиболее важных литературных произведений и к оценке с учетом уровня современных знаний важнейших литературных текстов. Во избежание простого перечисления литературных произведений, а также их фрагментов сузим интересующую нас область. Литературная история Месопотамии может быть обрисована лишь в самых общих чертах, и я глубоко сомневаюсь в том, что в нашем распоряжении достаточно материалов для написания истории месопотамской литературы.
Месопотамская литература предоставляет уникальную возможность определить степень переосмысления шумерского наследия. В одних случаях оно просто сохранялось, в других - получало дальнейшее развитие, как это было во многих областях искусства и техники. Иногда шумерские достижения оказывались намного превзойденными, как это было с искусством предсказания будущего и науками. В литературе положение более сложное. Вавилонская литература с ее богатством и разнообразием жанров переживала взлет в то время, когда шумерский этап месопотамской цивилизации еще не закончился, но в нем уже начался упадок. И все же многие литературные темы и приемы, характерные для шумеров, хотя и в измененном виде, были положены в основу вавилонской литературы. Насколько известно - это уникальное явление в культурной истории Месопотамии, хотя возможно, что когда-нибудь глубокое исследование развития религии откроет сходную картину.
Важнейшее место среди месопотамских эпических произведений на аккадском языке - не только по обширности и степени сохранности - занимает ''Эпос о Гильгамеше''. Представление о высших достижениях Месопотамии в области литературы можно составить, исследуя все, что нам известно об этом важном произведении. Самая поздняя версия этого эпоса сохранилась в библиотеке Ашшурбанапала на двенадцати табличках, содержавших свыше трех тысяч строк, а также на обломках табличек, датируемых нововавилонским периодом. Более ранний материал можно изучать по шумерским версиям, по пяти старовавилонским табличкам и по трем копиям, найденным на западе: одна - из Богазкёйя, вторая - из Мегиддо [39] и третья - из Угарита [40]. Как хеттские, так и хурритские переводы были обнаружены в Богазкёйе [41].
Несмотря на относительно большое количество источников, пока невозможно восстановить весь текст без лакун, приходящихся на самые критические моменты повествования. Прежде чем переходить к разбору этого эпоса, следует опровергнуть широко распространенное мнение о нем как о столь значительном произведении литературы, что его можно назвать ''национальным'' эпосом. Как известно, все так называемые ''национальные'' эпосы начиная с ''Энеиды'' Вергилия, бесспорно, имитируют эпос Гомера. Поэтому навязывание месопотамской литературе в качестве образца подобного произведения, относящегося к определенному времени, должно быть заранее отвергнуто. К тому же в клинописных текстах нет никаких доказательств того, что ''Эпос о Гильгамеше'' занимал особое положение в их литературе. Напротив, есть указание на то, что весь этот эпос был мало известен в самой Месопотамии.
Несмотря на широкий кругозор, разнообразие приключений, психологическую привлекательность и часто изысканную поэзию, это эпическое произведение не заинтересовало месопотамских писцов. По немногим сохранившимся фрагментам пока невозможно воссоздать, даже предположительно, историю текста. Версия произведения из царской библиотеки в Ниневии все еще оценивается как наиболее важная; без содержащейся в ней информации вряд ли можно было бы понять смысл нескольких более ранних фрагментов. В различных литературных текстах того времени отсутствуют цитаты из ''Эпоса о Гильгамеше''. Следовательно, особого отклика это произведение не вызвало.
В тех же литературных текстах приводятся цитаты и перефразированные фрагменты из ''Эпоса об Эрре''. Значит, это сочинение в тот же период пользовалось популярностью и распространилось шире, чем ''Эпос о Гильгамеше''. Характерно, что ни персонажи, ни яркие события, ни подвиги, которых так много в тексте ''Гильгамеша'', почти не упоминаются в остальной литературе. Фантастический мир ''Эпоса о Гильгамеше'' не оставил заметных следов в месопотамской иконографии [42]. Все это резко контрастирует с многочисленными, бесспорными и увлекательными параллелями к ''Эпосу о Гильгамеше'', которые встречаются в Ветхом завете, в угаритской и греческой мифологии (сюжетные мотивы и персонажи), а также с той популярностью, которую он приобрел за пределами Месопотамии. Один греческий писатель даже предложил несколько видоизмененный вариант ''Эпоса о Гильгамеше'' [43].
Жизнь и приключения Гильгамеша во время его безуспешных поисков бессмертия рассказаны на одиннадцати из двенадцати табличек [44]. Параллельные сцены - одна в начале первой, другая в конце одиннадцатой таблички умело превращены поэтом в своеобразную рамку, придающую рассказанной истории законченность и подчеркивающую тщетность поисков Гильгамеша: герой возвращается на то же место, откуда начал свой путь. Это показывает глубокое понимание драмы, заключающееся в том, что первый эпизод произведения - возведение Гильгамешем стены в его родном городе Уруке - единственный подвиг героя, который обещает, даже обеспечивает ему бессмертие.
Поэт дважды описывает эти стены, преследуя совершенно разные цели: во введении, обращаясь к читателю, он рассказывает об этих стенах, связанных роковым образом с главным героем. В конце повествования Гильгамеш по воле поэта вновь описывает стены Уршанаби, в момент, когда с гордостью знакомит гостя с городом и его стенами. Но во втором случае Гильгамеш умалчивает о том, что история его жизни тесно связана с городскими стенами. Эта его сдержанность удивительна и непонятна. Стремление к бессмертию - основной мотив эпоса - довольно примитивно подается как, во-первых, желание героя сохранить вечную молодость, а во-вторых, как стремление к совершению удивительных подвигов ради славы, которая служит средством продлить существование личности за порогом могилы.
В эпосе не затронуты две связанные между собой темы: бессмертие, которое дети, особенно сын, могут обеспечить отцу, и вечная слава, обретаемая творцом за созданное им великое сооружение. Намеки на второй вид бессмертия достаточно ясные, но не навязчивые, встречаются в обрамлении эпоса и угадываются также в некоторых подробностях рассказа об угнетении жителей Урука, которые вынуждены нести царскую повинность. Ссылки на наследников Гильгамеша подчеркнуто отсутствуют. Можно предположить два объяснения такой сдержанности: в литературной традиции не был известен какой-либо сын Гильгамеша (несмотря на шумерский ''царский список''). Возможно также, что поэт создавал последний вариант произведения при дворе царя, у которого не было наследника.
На эту тему, видимо, было наложено табу, и придворный поэт старался возможно деликатней изложить историю Гильгамеша, с тем чтобы отразить трагическую судьбу собственного царя и вместе с тем дать ему определенную надежду. Намеки на нее можно усмотреть в последней, двенадцатой табличке в описании потустороннего мира, в котором Гильгамеш правит и после смерти. Он является там божественным судьей над тенями, руководит ими и дает те или иные советы, точно так же как Шамаш, который служит живым.
Введение в историю Гильгамеша описания потустороннего мира - типичный шумерский литературный мотив - обнаруживает скорее желание угодить здравствующему правителю, нежели намерение ослабить пессимистическое впечатление от неудачи царя добиться бессмертия, о чем рассказывается в первых одиннадцати табличках [45]. Конечно, это рассуждение основано на аргументах е silentio, так как старовавилонские фрагменты ''Эпоса о Гильгамеше'' не подтверждают предположения о том, что двенадцатая табличка включена в поэму уже в раннюю эпоху. Можно более или менее убедительно показать, что явно чуждая эпосу история потопа вошла в основной сюжет позже. Это обстоятельство делает более убедительным предположение о том, что последняя табличка была позже включена в основную часть произведения.
Введение к эпосу вызывает и другие вопросы. Воспев Гильгамеша как мудрого, много путешествовавшего человека, поэт рассказывает о его последнем деянии - сооружении стелы, на которой герой написал о своих странствиях. Предполагается, что именно из этого источника поэт почерпнул ту информацию, которую включил затем в свой эпос. Намек на то, что эпос взят из текста стелы, не более чем литературный прием, рассчитанный на читателя, достаточно искушенного, чтобы оценить его, а не считать доказательством подлинности текста или, что еще хуже, попыткой обмануть его критическое чутье.
Термин ''читатель'' здесь введен для того, чтобы отметить мое несогласие с некогда модной теорией, по которой в Месопотамии существовала поэзия бардов, влиявшая на возникновение и развитие эпической традиции. Авторы этой теории безосновательно предполагают, что такие же условия, как в Греции, существовали и в Месопотамии. Однако литературная жизнь в названной стране вовсе не обязательно должна была развиваться по греческому образцу. Иногда шумерские эпические произведения (''История Энмеркара''), несомненно, создавались при царском дворе, как и те, что написаны на аккадском языке. Надо признать, однако, что древние аккадские версии ''Эпоса о Гильгамеше'' с их отчетливой поэтической структурой наводят на мысль о влиянии на них народной поэзии. Следует поэтому в поисках источников месопотамской эпической литературы обращаться ко всем видам поэзии, включая народную, дворцовую и творчество образованных людей, т.е. поэзию письменную.
Вторая половина введения в эпос довольно убедительно свидетельствует о том, что это произведение предназначалось скорее для зрительного восприятия, чем для декламирования. Когда поэт пишет о Гильгамеше как о строителе стен Урука и храма Эанна, он обращается к читателям с призывом ознакомиться с этими строениями, коснуться их, войти в храм, взобраться на стены. Таким приемом автор пытается достичь связи с читателем на уровне чисто зрительного воображения. Никакой певец не может призывать аудиторию к подобным действиям, и обращения такого рода не могут существовать в литературе, идущей от рапсодов. Отсюда следует вывод, что отрывок предназначался для обычного чтения. Стало быть, по крайней мере эта часть поэмы была адресована публике, которая либо сама умела читать, либо принадлежала к такому социальному слою, который имел возможность слушать чтение.
После вступления в поэме от эпизода к эпизоду раскрывается история Гильгамеша, которая отвлекается от главного героя лишь тогда, когда где-то происходят важные для повествования события. Так, мы попадаем к Энкиду, знакомимся с его education sentimentale (''воспитанием чувств''), узнаем о настроении и опасениях матери Гильгамеша, оказываемся свидетелями диалога между Иштар и Ану. Персонажи появляются и исчезают, но Гильгамеш остается в центре внимания. Всемогущий царь достигает всех поставленных перед собой целей, а затем, когда умирает его друг Энкиду, внезапно задумывается о неизбежности собственной смерти.
Появление Энкиду вызвано непомерной дерзостью (hybris) Гильгамеша, принуждающего всех жителей родного города работать на себя и строить храмы и городские стены, те самые, которыми нам вначале предлагали восторгаться и которые в конечном счете и должны обеспечить Гильгамешу вечную славу. Разгневанные дерзостью героя боги создают Энкиду для того, чтобы одернуть Гильгамеша. Боги быстро откликнулись на жалобы жителей Урука, гражданские свободы которых нарушены царем. Это обстоятельство позволяет определить эпоху жизни поэта как позднекасситский период, когда концепция kidinnu стала мощным политическим фактором [46]. Чувствуя необходимость драматической мотивации, поэт связывает таким образом появление Энкиду, чему предшествуют вещие сны, с грехом Гильгамеша.
Повествование об Энкиду уместно дополняет историю успехов Гильгамеша, строителя Урука, ставшего поневоле победителем гигантского чудовища Хумбабы и убийцей небесного быка, посланного против него богиней, которой он нанес оскорбление. Энкиду, предстающий вначале в звероподобном обличье, сопровождает Гильгамеша на Кедровую гору, где живет Хумбаба, затем помогает герою в борьбе против небесного быка. Текст, повествующий о приключениях на Кедровой горе, сохранился плохо, и ни более ранние шумерские, ни аккадские версии не разъясняют этого эпизода. Известно лишь, что Энкиду был каким-то образом связан с таинственной горой.
Он совершил тяжкий грех либо тем, что привел Гильгамеша на эту гору, либо тем, что подстрекал друга на действие, которое повлекло за собой смерть хранителя горы Хумбабы. За это он и поплатился жизнью. Но именно смерть Энкиду заставляет опьяненного собственными успехами Гильгамеша отказаться от погони за славой и обратиться к поискам вечной жизни. Вновь и вновь автор подчеркивает грозящую опасность и намекает на двусмысленный характер предсказаний богов. Намеки в многочисленных фрагментах на родственную связь Энкиду с Хумбабой и подчеркивание роли Энкиду в этой схватке с чудовищем показывают, что без ясного представления о случившемся на Кедровой горе невозможно полностью понять художественный замысел поэта, раскрывающийся в структуре поэмы. Наше понимание этого эпического произведения в значительной степени зависит от того, насколько верно понят смысл подвига друзей.
Структура поэмы тщательно продумана. Появление Энкиду среди диких зверей, приручение его иеродулой из Урука, а затем превращение в цивилизованного человека - все это описывается с любовью. Чувствуется, что поэт торжествует, он доволен своей выдумкой. Автор, восхваляя радости цивилизованной жизни в Уруке, рисует идиллическую картину пастушьего быта, что необычно для отношений между городом и ''открытой страной'', существовавших в Месопотамии. Вместо обычного подчеркивания культурных, социальных и политических различий между горожанами и обитателями степи поэт обнаруживает сентиментальный интерес к сельскому образу жизни, характеризует Энкиду как ''благородного дикаря''.
В ранних старовавилонских вариантах эпоса обнаруживается та же тенденция; это обстоятельство позволяет утверждать, что поэт более поздней эпохи следует давней традиции. Очень вероятно, что восхищение Уруком и воспевание сельской жизни восходят к древнейшим аккадским вариантам эпоса [47]. Описание природы в эпосе проникнуто особым духом. Чудесные красоты Кедровой горы воспринимаются как прекрасный сад, в котором много благоухающих деревьев и тенистых уголков. Очевидно, поэт был горожанином, для которого красивая природа - это хорошо ухоженный сад.
Как было сказано ранее, смерть Энкиду является поворотным моментом повествования. Этой смерти предшествовала сцена ссоры Энкиду с Иштар, которую поэт удачно увязывает с триумфальным возвращением Гильгамеша в город. Хотя данный эпизод отсутствует в нашей версии эпоса, однако его следует учитывать, так как известно, что он принадлежит к циклу ''Гильгамеша''.
Если в шумерской версии Гильгамеша охватывает страх перед смертью при виде ''умирающих людей, то в нашем варианте той же цели (но более эффектно и драматически обоснованно) служит смерть Энкиду. Тема дружбы и ужаса перед смертью придает этому месту особую человечность и оправдывает изменение стиля, характера и содержания повествования во второй половине эпоса. Кончина Энкиду тщательно инсценирована. С проклятиями обращается Энкиду к людям, с которыми сталкивала его жизнь. Это дает возможность автору повторить всю его историю. Перед смертью Энкиду видит вещий сон - он в потустороннем мире (интересная дупликация и предвосхищение последней таблички эпоса). Внезапностью его смерти объясняется потрясение Гильгамеша.
Восьмая табличка - это жалобы Гильгамеша. Вместе со строками, посвященными смерти друга в седьмой табличке, оказывается, что две из одиннадцати табличек не относятся непосредственно к развитию действия, за чем поэт в остальной части поэмы следит неуклонно. Это ослабление динамичности сюжета представляется необъяснимым.
Настроение героя и тема повествования резко меняются, когда Гильгамеш отправляется - скорее пускаясь в бегство, чем преследуя какую-либо цель, - на поиски способа избежать смерти. Он не стремится больше к вечной славе и героическим подвигам, меняется и его положение - он уже не царь или обожествляемый герой. Как простой человек, лишенный украшений, обнаженный, он упорно обходит землю в поисках магического зелья против смерти. Несколько раз Гильгамеш наталкивается на волшебные средства, но ему не удается узнать их или воспользоваться ими. На двух табличках рассказывается о том, как Гильгамеш бродит по земле, проникает в недоступные человеку районы, где ему предлагают различные средства избавления от смерти, но каждый раз коварно отбирают их [48].
Поиски связаны с различными опасностями. Упоминается переход через гору, охраняемую чудовищами, полускорпионами - полулюдьми, лежащую по краю света, там, где солнце восходит и заходит. Есть описание - к сожалению, фрагментарное - сада драгоценных камней и рассказ о встрече со странной, скрытой покрывалом женщиной - Сидури, содержательницей таверны на морском берегу, куда не заглядывают посетители, -этакой месопотамской сивиллой, сведущей в делах человеческих и божественных. Сидури предупреждает Гильгамеша о тщетности его поисков, но все же указывает, куда следует идти, чтобы найти единственного человека, которому удалось добиться того, к чему так стремился Гильгамеш, - бессмертия. Им оказался Утнапиштим - месопотамский Ной.
Переправившись через воды смерти с помощью корабельщика того ковчега, который уцелел во время всемирного потопа, Гильгамеш встречает Утнапиштима на острове блаженных. Он просит Утнапиштима рассказать историю потопа. Описание потопа, занимающее менее двухсот строк, - вершина месопотамской эпической поэзии. Рассказ полон непринужденных описаний, пересыпанных различными эпизодами, которые месопотамские поэты передавали в нескольких словах. Приводятся остроумные вопросы и ответы, следует восхитительное описание потопа и строительства ковчега. Поэтический язык повествования столь богат, что невольно приходит на ум, не была ли сухость стиля предшествующих табличек специально задумана, чтобы оттенить особую яркость последней. Вновь и вновь Гильгамешу задают вопрос: ''Почему ты странствуешь?'' В ответ он неизменно перечисляет свои огорчения и страхи.
Внезапно Утнапиштим отвлекается от описания потопа и резюмирует свой диалог с Гильгамешем, а последний молит сказать, как избежать смерти. Как и Сидури, Утнапиштим отвечает, что ничто на земле не вечно и что человек должен умереть тогда, когда прикажут боги. Однако - намекает Утнапиштим - Гильгамеш мог бы спастись, если не будет спать шесть полных суток. Именно сон, подобие смерти, определяет различие между человеком и бессмертными богами. Гильгамешу, однако, это не удается. Тогда Утнапиштим убеждает Гильгамеша выкупаться в источнике, который, по-видимому, был источником молодости и вечной силы. И тут вновь Гильгамеш не смог воспользоваться возможностью добиться вечной жизни. Ему дают зелье против смерти - ''растение жизни''. Утнапиштим, тронутый мольбой своей жены, удрученной двойным поражением Гильгамеша, снабжает его этим зельем, но змея крадет ''растение жизни'' и, сбросив кожу, становится молодой. Эти внезапные повороты использованы как драматический прием, предсказывающий окончательную неудачу Гильгамеша, но они свидетельствуют также и о том, что в цикле Гильгамеша был ряд независимых эпизодов.
Прежде чем перейти к краткой характеристике других эпических произведений, следует отметить, что таблички, содержащие эти тексты, довольно часто обнаруживают за пределами Месопотамии. ''Эпос о Зу'' и рассказ об Этане происходят из Суз. Историю Адапы и повествование о Нергале и Эрешкигаль нашли в Амарне. Только случайностями можно объяснить как эти открытия, так и то, что не найдена старовавилонская версия ''Нисхождения Иштар в преисподнюю''. Местонахождение фрагментов этих эпосов подтверждает наблюдения, сделанные выше относительно ''Эпоса о Гильгамеше''.
Более короткий, чем поэма о Гильгамеше, эпос ''О сотворении мира'' занимает семь табличек, причем каждая содержит от 115 до 170 строк. Этот эпос своего рода ''священная книга'', ее полагалось читать на новогоднем празднике в Вавилоне. Таким образом, она занимает особое положение среди мифологических текстов. Как литературное произведение ''О сотворении мира'' уступает ''Эпосу о Гильгамеше''. В помпезном стиле гимнов касситского времени в ней рассказывается о происхождении богов [49] и последовательности их поколений вплоть до рождения Мардука, которому приписывается роль создателя вселенной. Наполненный туманными мифологическими намеками, украшенный дофилософскими спекулятивными построениями, эпос повествует с частыми и утомительными повторами о борьбе богов с силами хаоса.
По сравнению с историей Гильгамеша рассказ об этой войне примитивен. За образец взята обычная для многих мифологий история молодого бога (в данном случае Мардука), который в трудный момент включается в борьбу и спасает старших богов. Мудрый Эа, несмотря на хитрость и ловкость, терпит поражение, тогда как Мардук, спасая положение, одерживает победу над злыми силами в битве с ужасной Тиамат, воплощением первозданного океана. Поэт повествует об этом важном событии довольно равнодушно, хотя его рассказ, 'очень подробный, имеет вставные эпизоды - о предшествующих столкновениях и подготовке к битве. О самой битве поэт говорит скорее не как о столкновении героев, а как о борьбе магических сил, в которой Мардук побеждает, прибегая к хитрости [50].
Битва Мардука и Тиамат получила отражение в ассирийской иконографии. Изображения этой битвы сохранились не только на цилиндрических печатях, но даже на бронзовом барельефе на воротах Новогоднего храма в Ашшуре, где, как утверждают, полностью воспроизведена эта сцена [51]. По-разному дается описание битвы в самом эпосе и в изображении на рельефе, где момент столкновения выдержан в более героических тонах. Известно, что в некоторых святилищах существовал обычай представлять эту мифическую битву в лицах. Однако свидетельств о том, какую именно роль играл в культе эпос, и об аудитории, для которой он предназначался, столь мало, что невозможно сколько-нибудь убедительно сравнивать три уровня - эпос, иконографию и действо, на которых представляли драму сотворения мира как битву между двумя противниками [52].
Терпеливо и очень выразительно описывает поэт в пятой табличке то, как были созданы земля и небо, распределены обязанности между богами - все деяния Мардука, ставшего верховным богом. Современному человеку трудно понять, что верховная власть Мардука покоилась в равной степени как на его победе над Тиамат, так и на том хитроумном договоре, который он сумел заключить с богами перед сражением. Этот договор обеспечил ему подчинение всех богов за избавление от разъяренной Тиамат. История сотворения человека из крови ''падшего'' бога, изложенная в шестой табличке, явно восходит к более древнему мифу об Эа. Только здесь роль последнего приписана Мардуку.
То значение, которое придавалось в этом мифе Эа, видно из любопытного и краткого отрывка, дублирующего рассказы о победоносной битве Мардука с Тиамат. В нем описана битва Эа с Апсу, мужским воплощением подземных вод. Этот эпизод в качестве вступления мы встречаем в начале первой таблицы. Умело использованный в литературных целях, эпизод важен также с теологической точки зрения, ибо устанавливает, что Мардук был porphyrogenetos , т.е. родился там, где и должен родиться правитель вселенной - во дворце, называемом ''Апсу'', а отцом его был верховный бог. В последней сцене эпоса ''О сотворении мира'' рассказывается, как боги, собравшись во вновь построенных небесных хоромах, торжественно подтвердили верховную власть Мардука.
Эпос заканчивается перечислением пятидесяти почетных имен Мардука, причем каждому из них дается объяснение. Происхождению этих имен, то шуточных, то благочестивых, поэт придает большое значение. Он даже советует ученым заняться их изучением, а отцам - обучать им своих сыновей. Большинство комментариев к поэме посвящено последней табличке, что еще раз доказывает, какое значение придавали теологическим рассуждениям подобного рода. Копии эпоса, найденные в Ниневии, Ашшуре, в Султантепе, в Ассирии, а также в различных местах Вавилонии, мало различаются: все они, по-видимому, восходят к одному прототипу. Странный эпилог (строки 149-162), завершающий поэму, очевидно, добавлен в честь набожного вавилонского царя, при котором писец увековечил канонический текст эпоса, однако имени этого царя он не называет. Это весьма необычно, и приходится датировать памятник, основываясь лишь на косвенных данных.
На трех старовавилонских и на одной или, возможно, двух табличках из библиотеки Ашшурбанапала сохранился во фрагментах большой эпический памятник, который первоначально содержал тысячу двести сорок пять строк. Он посвящен изначальному периоду истории мира и называется ''Когда боги (и?) человек...''. Рассказ, по-видимому, начинался с момента сотворения человека богиней Мамой. Основная тема эпоса - потоп и вызвавшие его причины, и спасение Атрахасиса, своеобразного Ноя [53]. Структура поэмы свободная - часто в нее вводят второстепенные мотивы, большое место уделяется подробно описываемым бедствиям. Поэт, нарисовавший выразительную картину потопа в ''Эпосе о Гильгамеше'', безусловно, находился под влиянием эпоса об Атрахасисе или подобного ему текста, но, обладая творческой фантазией, пользовался материалом более смело и вдохновенно.
Сохранились значительные фрагменты поэмы, рассказывающей о мифическом царе Этане, имя которого, как и Гильгамеша, встречается в шумерском ''царском списке''. В эту династическую историю, сохранившуюся в двух старовавилонских, среднеассирийском и ниневийском фрагментах, поэт вставил басню об орле и змее, живших вместе на одном дереве. В центре сюжета поэмы - рассказ о бездетном царе, который ищет растение, способствующее зачатию. Чтобы получить это магическое растение, которое растет, по-видимому, только на небесах, милостивый Шамаш посоветовал царю прибегнуть к помощи орла. Последний нарушил клятву дружбы со своей соседкой - змеей. Хитростью она заманила его в западню, также по совету Шамаша, который, таким образом, создает повод для встречи между царем и орлом.
Когда Этана освобождает орла, благодарная птица переносит его на спине на небеса Ану. Хотя текст здесь прерывается, однако можно предположить, что Этана получил это растение, а следовательно, и сына-наследника. Видимо, и умный сын орла, сдерживающий опрометчивого отца набожными увещеваниями, тоже как-то участвовал в этом приключении. Идиллический симбиоз двух животных передает в форме волшебной сказки шумерский миф ''Гильгамеш и дерево хулуппу'', где орел и змея живут на иве вместе [54].
Главная фигура другого мифа - Адапа. Он смертен, но рожден от божества и походит в этом отношении на греческих героев. Если бы не хитрость богов (как и в случае с Гильгамешем), он стал бы бессмертен; так же как и Гильгамеш, он получает компенсацию, становится мудрейшим из людей [55]. Этот рассказ сохранился на табличке амарнского периода, найденной в Египте, где ею пользовались при обучении писцов аккадскому языку. Отрывки из этой таблички имеются также в библиотеке Ашшурбанапала. Адапа, правитель города Эреду, любимец Эа, ломает крылья южному ветру, который перевернул его рыбачью лодку.
Его призывают к Ану, чтобы наказать за преступление. Эа, бог Эреду, советует Адапе не пробовать никакой пищи или питья, которые предложат на небесах, хотя Эа знает, что, отведав пищу богов, человек приобретает бессмертие. С помощью этой уловки он помешал Адапе стать бессмертным. Конец этой истории потерян, но Ану, по-видимому, все же как-то наградил Адапу, наделив его самого и его учеников, заклинателей из Эреду, магической силой и способностью отводить демонов и болезни.
Один из фрагментов (ниневийский) внезапно обрывается словами ''и так далее...'', за которыми следует заклинание. Это наводит на мысль о том, что запись была дана в сокращении и, по-видимому, предназначалась для отвращения злых сил. Поэму, вероятно, декламировали, чтобы напугать демонов богоданным могуществом Адапы, знаменитого заклинателя из числа семи великих мудрецов (apkallu). Известно, что литературные произведения использовались для этой цели - например ''Эпос об Эрре''. Считалось, что он спасает от чумы; его часто находят на глиняных табличках, имеющих форму амулетов, которые вешали на стены для защиты обитателей дома.
''Эпос об Эрре'' - это дошедшая в нескольких фрагментарных списках-копиях поздняя поэтическая компиляция; сохранилось примерно две трети первоначального текста, занимавшего сначала пять табличек. Большее, чем это было принято, внимание поэт уделяет описаниям. Особенно его интересуют бедствия войны и чумы и радости мирной жизни и благополучия. Эти темы всегда волновали месопотамских художников - достаточно вспомнить ''штандарт'' из Ура, цветные инкрустации которого изображают сцены из военной и мирной жизни.
Подобные же контрасты эффектно использованы в ''Эпосе об Эрре''. Если в результате деятельности Эрры вспыхивают войны и эпидемия чумы, то бог Мардук приносит с собой счастливые периоды, которые поэт с удовольствием рисует, считая, что они наступают в то время, когда в Вавилоне находится бог этого города. Довольно тонкая сюжетная нить связывает эти описания некоей логической последовательностью. Эрре, т.е. чуме, удалось опустошить Вавилон только благодаря хитрости: он заставил Мардука спуститься в подводное царство Эа, чтобы получить там ремесленников и драгоценные материалы, необходимые для починки и восстановления божественных одеяний Мардука.
Воспользовавшись его отсутствием, Эрра обрушил свой гнев на город и Вавилонию. Лишь умиротворенный своим добрым визирем Ишумом (как тот этого добился, неясно), Эрра благословляет Вавилонию и предсказывает, что в страну вернется процветание и счастье. В четвертой табличке мы находим ''Плач о разрушенном Вавилоне''. К оплакиванию присоединяется и сам Мардук. Наличие плача - продолжение древней шумерской литературной традиции оплакивания разрушенных храмов и городов [57]. Возможно, что на этот раз поэта на создание эпоса вдохновило разграбление Вавилона эламским царем Шутрук-Наххунте. Он был составлен в тяжелый для страны период и будил надежду на светлое будущее. Тогда становится понятным уникальный эпилог. В нем поэт утверждает, что поэма приснилась ему - Кабти-илани-Мардуку - во сне, он-де говорит от имени божества и ни одна строка им не добавлена, и не пропущена [58].
''Эпос об Эрре'' - новая фаза литературного творчества, отразившаяся в обширной, но плохо сохранившейся группе текстов, найденных в Ассирии и Вавилонии. Наибольший интерес среди них представляют вавилонские таблички, некогда названные увлеченными Библией ассириологами ''Кедорлаомерскими текстами'', и связанные с ними документы. Мы располагаем также несколькими копиями претенциозной эпической поэмы, воспевающей ассирийского царя Тукульти-Нинурту I (1244-1208 гг. до н.э.). Существовали и небольшие по размеру произведения, отдельные фрагменты которых найдены в клинописных собраниях Ашшура и Ниневии. Степень распространенности и история этого ''нового сладостного стиля'' (dolce stil nuouo) еще полностью не оценены.
К наиболее выдающимся произведениям данного направления относятся царские молитвы Ашшур-нацир-апала I (1050-1032 гг. до н.э.), Тиглатпаласара I (1115-1077 гг. до н.э.) и гимны - из kudurru Навуходоносора I (1126-1105 гг. до н.э.). Царским молитвам этого периода подражают молитвы последних ассирийских царей, особенно Ашшурбанапала. Вполне возможно, что в те периоды месопотамской истории литературы, к которым принадлежат поэты или составители эпоса ''О сотворении мира'', сложились направления, заслуживающие особого внимания. К сожалению, скудость сохранившихся текстов не дает возможности представить объем, характер и художественные достоинства той месопотамской литературы, которая развивалась в стороне от русла традиции и, возможно, в противовес ей.
Вернемся, однако, к эпическим текстам. Здесь из не затронутых нами текстов наиболее важным является тот, в котором рассказывается история мифической птицы Анзу (ранее ее имя читалось как Зу) [59]. Значительное число таблиц и фрагментов из Суз и библиотеки Ашшурбанапала, не говоря уж о нескольких шумерских вариантах, содержит рассказ о птицеподобном сыне Ану. Этот эпос не превосходит уже известные нам ни содержанием, ни стилем, ни богатством словаря. Те же характерные приемы, повороты темы: восставший претендент на высшую власть крадет у законного ее хранителя символ и магический талисман превосходства, искать избавителя. Избранный ими герой побеждает узурпатора в героической битве и, таким образом, добивается славы и власти.
Текст прославляет победоносного бога, которого в одних текстах называют Нингирсу, в других - Лугальбанда, в третьих - Нинурта. Сочинение это интересно описанием природы и функции талисмана. Оказывается, тот, кто его имеет, обладает верховной властью над богами и миром. Его название (''табличка власти'', или ''должностная табличка'' подобно ''должностной'', или ''государственной печати'') представляет лишь вторичное осмысление древней концепции талисмана.
Следует рассмотреть два небольших сочинения, повествующих о царстве мертвых. Это история о Нергале и Эрешкигаль, в которой рассказывается о том, как Нергал стал царем потустороннего мира, и поэма о нисхождении Иштар в преисподнюю. Первая (известная из Амарны и Султантепе) - рассказ о жизни богов, полный очарования, свойственного литературе бытового жанра. К этому рассказу добавлено заимствованное еще от шумеров описание потустороннего мира [60]. Вторая, к сожалению, не дошла до нас целиком: на ашшурской и ниневийской табличках сохранилось всего сто пятьдесят строк. Однако этого достаточно, чтобы прийти к выводу, что поэма отличалась высокими художественными достоинствами. Построенная по хорошо известному шумерскому прототипу, поэма изящно повествует о том, как (о причинах речи не идет) Иштар спустилась в потусторонний мир, как ее подвергли там заключению, а Эа хитростью спас ее. Богиня покидает царство мертвых, пройдя через ворота семи концентрических стен, при этом соблюдаются те же церемонии, как и при описании ее нисхождения.
Основные эпизоды, да и весь фон событий переданы минимумом слов. Описание также существенно отличается от шумерской версии, в которой богиня называется Иннин, а нисхождение было лишь главным событием гораздо более сложного и запутанного повествования [61]. Чтобы спасти Иштар, Эа сотворил существо - не мужчину и не женщину, а евнуха. Он должен был преодолеть заклятие царицы потустороннего мира, запретившей всем существам как мужского, так и женского пола приходить на помощь Иштар, которая оказалась у нее в заключении.
На Иштар обрушились все болезни, которыми был полон потусторонний мир: в результате прекратилась всякая сексуальная активность среди людей и животных. Последние тринадцать строк ашшурской и ниневийской версий ''Нисхождения Иштар в преисподнюю'' взяты, по-видимому, из поэм сходного содержания и построения'', точно так же как и весь аккадский вариант производит впечатление эпизода, выбранного из большого произведения, связанного с культом бога Таммуза и написанного в основном на шумерском языке [62].
В этой связи следует упомянуть позднюю табличку из Ашшура, содержавшую поэтические видения потустороннего мира, его обитателей и правителей, и имевшую, по-видимому, политическую окраску [63]. Если не принимать во внимание таблички, содержащие ритуальные наставления, то можно сказать, что почти во всех религиозных текстах, имеющих форму молитв и предназначенных для нужд культа, использованы поэтические приемы. Текст, читаемый во время богослужения (в широком смысле этого слова), назывался по-аккадски заклинанием и, как уже говорилось выше, чтобы быть действенным культовым актом, сопровождался определенным ритуалом.
Из подобных молитв лучше всего представлен тип, называемый ''воздетые руки''. Эти тексты, хотя и не собранные в специальный компендиум, использовались в различных ритуальных сериях. Отдельные молитвы расположены друг за другом в определенной последовательности: сначала обращение к богу и его прославление, затем (различные по размеру) - жалобы и просьбы молящегося, и, наконец, предваряющие исполнение просьб благодарности и новые, заключительные восхваления в адрес божества. Лишь иногда эти компиляции из стандартных фраз, эпитетов и цитат из гимнов могут быть названы литературными произведениями (например, длинная молитва Иштар или поэма, составленная во славу Шамаша).
В двухстах строках текста (Ниневия, Ашшур и поздний Сип-пар) мы найдем много новых редакций и переработок традиционных мотивов молитв к Шамашу. Одни выражают радость, связанную с восходом солнца и движением его по небу, воспевают благодеяния, которые светило совершает ради богов и людей (временами по своему настроению они напоминают египетские гимны солнцу), восхваляют роль солнечного бога, устанавливающего справедливость в обществе, причем часто в этих местах можно предположить наличие социальной критики. В других молитвах язык и содержание зависят от характера божества или от конкретной цели, ради которой совершается молитвенный ритуал. Цели эти различны - от придания магической силы священным предметам, материалам и личному имуществу и до ограждения от вредных последствий затмений и неблагоприятных снов. Были также особые молитвы, состоящие из ламентаций и жалоб, и ikribu , предназначенные для благословений и благодарений.
Стилистически эти молитвы написаны довольно плохо, несмотря на хитроумные приукрашивания, применяемые в отдельных случаях. Эта оценка подкрепляется тем различием, которое явственно проступает, если сравнить их с молитвами, которые мы встречаем вне культа и связанных с ним пособий. Молитвы, добавленные к новоассирийским и нововавилонским царским надписям, показывают больше подлинного чувства, яркости и поэтического вдохновения, чем те, которые составлялись для культового использования. Это касается сложных и часто трогательных царских молитв, которые начали появляться к концу II тысячелетия до н.э. Еще раньше сочинялись гимны в честь некоторых божеств. Их назначение - установить связь божества с названным по имени царем [64].
Таким образом мы обнаруживаем, что в поэтическую традицию при дворе, которая сначала создавала царские гимны, а затем сложные и изысканные царские надписи, входили также и произведения на религиозные темы. Компендии для жрецов (они специализировались на изгнании злых духов и подобных операциях), к которым обращался за помощью больной или пострадавший, содержат молитвы иного характера. В двух родственных сериях, называемых Шурпу и Мак-лу, мы находим заклинания, обращенные либо к божествам, известным своей способностью избавлять от злых сил, либо к стихиям (например, огню, который использовали, чтобы уничтожать фигурки, сделанные из воска или других горючих материалов и воспроизводящие врагов пострадавшего) [65].
Молитвы эти значительно отличаются от предыдущих по своему стилю, содержанию и литературной ценности. Наряду с по праву высоко оцениваемой ''Молитвой к богам ночи'' мы найдем беспорядочные повторения стандартных фраз или текст, состоящий из бессмысленного набора слов [66]. Часто, однако, подобные молитвы содержат ссылки на мифы и яркие, заимствованные из фольклора образы, свидетельствующие о том, что при определенных обстоятельствах и в некоторых исторических условиях устное творчество влияло на литературное оформление молитв.
Среди немногих произведений месопотамской литературы, выражавших религиозные чувства, но не предназначенных для отправления культа, особенно интересна поэма Ludiul bel nemeqi . В ней вельможный страдалец весьма детально перечисляет, употребляя при этом необычные слова, несчастья, которые навлекли на него опалу и привели к болезням. Эти жалобы, по временам весьма многословные и повторяющиеся, создают интересное представление о социальном климате и психологической основе взаимоотношений между богом и человеком и заслуживают подробного исследования.
Жалобы заполняют первую табличку (если не считать вводного гимна, посвященного Мардуку), вторую и часть третьей, в которой рассказывается о трех снах, предвещающих прощение богов и сулящих благополучие. Меньшее внимание уделено самим результатам божественного вмешательства; дистихи, рассказывающие о чудесном исцелении, посвящены главным образом контрасту между описаниями во время и после болезни, причем акцент делается на последнем. Четвертая и, вероятно, последняя табличка сохранилась плохо. В ней продолжается гимн в честь Мардука - спасителя, описывается выздоровление страдальца, демонстрирующее могущество бога.
Композиция поэмы технически беспомощна - не сделано ничего, чтобы как-то упорядочить длинные жалобы и какими-то замечаниями, дающими возможность предположить внутреннее состояние страдальца во время болезни, подготовить читателя к развязке. Все это вполне возможно было сделать в молитве, обращенной к Мардуку. Может быть, все это входило во фрагменты, которые, к сожалению, утрачены.
Хотя поэму Ludiul bel nйmeqi довольно безосновательно называли вавилонской ''Книгой Иова'', ее стихи лишь весьма косвенно затрагивают проблему теодицеи. Этой теме целиком посвящена другая поэма, отличающаяся несколькими удивительными особенностями. Текст, его обычно называют ''Вавилонская теодицея'', вероятно, был составлен позже, чем Ludiul, в конце касситского периода, и оказался столь же популярен и. в I тысячелетии до н.э. [68]. Копии обеих поэм происходят как из Вавилонии, так и из Ассирии, и наличие комментариев к каждой из них свидетельствует об интересе, который они вызывали у месопотамских писцов. ''Теодицея'' состоит из стихотворного диалога, написанного в форме акростиха (акростих раскрывает имя поэта, содержащееся в благочестивой фразе) [69].
Стихи представляют собой стансы по одиннадцать строк в каждой строфе (необычная метрическая структура). В этой поэме два собеседника в вежливой форме церемонно и попеременно выражают свои взгляды, прибегая к ученым абстракциям и искусственным аналогиям: один - благочестивый, другой - скептик. В диалоге скептик вновь и вновь противопоставляет несчастья 'и невезение благочестивого успехам нечестивца. Его оппонент, также повторяясь, восхваляет достоинства благочестия и преданности богам, мудрость которых при распределении успехов и неудач остается за пределами человеческого понимания. Аргументы лишены живости и убедительности, конец скомкан и неудачен. Скептик в конце концов полагается на милость богов, но совершенно непонятно, почему он поступает именно так: единственной причиной, по-видимому, является то, что акростих достиг своего естественного завершения.
Поскольку ''Теодицея'' написана в форме диалога, можно упомянуть еще один сходный текст, называемый ''Диалог о пессимизме''. В нем выведены господин и слуга. Они ведут явно комический разговор. Господин приказывает слуге то одно, то другое. Последний отвечает поговорками, чтобы доказать мудрость желаний хозяина. Когда же господин, внезапно поменяв решения, отменяет приказы, слуга тут же находит другие поговорки, подкрепляющие новые распоряжения хозяина. Все это делается не только для того, чтобы развлечь читателя, но, по-видимому, и для того, чтобы доказать, что мудрость пословиц ненадежна. Чтобы оживить рассказ, слуга изображался гораздо более смышленым, чем хозяин, которого он терпеливо пытается умиротворить и умилостивить. Слуге предоставлено и последнее слово - проклятие господину, который угрожал убить несчастного: ''[Я желаю] тогда, чтобы мой господин пережил меня только на три дня!'' Так слуга спасает себя и ставит в тупик господина.
Подобный пример скрытой социальной критики можно обнаружить и в другом литературном произведении - рассказе о плуте, известном под названием ''Ниппурский бедняк'' [70]. Проделки этого бедняка рассказываются в поэтическом тексте из Султантепе, который дублируется маленьким фрагментом из библиотеки Ашшурбанапала. Место действия - старовавилонский Ниппур, но на самом деле мы находимся в сказочной стране, где любой человек может войти во дворец царя и потребовать за мину золота на день царскую колесницу. Бедняк, обманутый наместником Ниппура и лишенный своего последнего достояния - козы, трижды мстит бесчестному чиновнику.
С помощью ловких трюков он проучил как следует наместника. История рассказана живо и содержит много ценных сведений о разговорной речи, нравах жителей Ниппура и фактов из повседневной жизни, которых не найдешь в обычных документах. Композиция рассказа продумана, все эпизоды искусно связаны между собой. Так, сначала бедняк торжественно появляется на взятой взаймы царской колеснице и держится так, словно он важная персона. Бедняк делает вид, что золото, которое он будто бы везет, украдено в доме градоправителя; под этим предлогом он избивает обидчика; - затем под видом врача бедняк появляется в доме градоправителя якобы лечить его раны, на самом же деле он причиняет наместнику новую боль; наконец, хитростью бедняк выманивает наместника из собственного дома и избивает за воротами городских стен. Рассказ написан сжатым и ясным языком.
В нем почти нет повторов; некоторые детали теряются из-за быстрого развития действия. Создается впечатление, что в поэтическую форму облечена всем хорошо известная история и автор считает, что читатель дополнит сам места, которые слишком торопливо рассказаны. Если это объяснение соответствует действительности, то поэма - это дворцовый вариант народной повести. Характерно, что сатира направлена только против чиновника, а о царе говорится с большим почтением; к нему обращаются с полагающимся сложным церемониалом - ситуация, напоминающая египетскую ''Повесть о красноречивом крестьянине'' [72].
Характерный шумерский литературный жанр - ''споры'' - по-видимому, лишь в какой-то степени привлекал тех поздних писцов, которые были заинтересованы в сохранении шумерской литературной традиции и в разработке ее на их собственном языке. Оба оппонента выступают здесь перед божественным трибуналом с весьма стилизованными речами, отстаивая каждый свои собственные позиции. Спорят они из-за того, кто же более полезен обществу. В многочисленных шумерских текстах подобного жанра в споре принимают участие: Зима и Лето, Серебро и Бронза, Топор и Плуг [73].
В аккадской литературе встречается лишь несколько фрагментов подобного рода. В них упоминаются растения и животные: Тамариск и Пальма, Зерно и Пшеница, Бык и Лошадь. Тех же оппонентов мы видим и в баснях. Существует несколько фрагментов на аккадском языке, большая часть которых сохранилась неудовлетворительно. Утеряна, например, и только упоминается в каталоге табличек ''История Ивы''. ''История Лисы, Собаки и Волка'' сохранилась в нескольких фрагментах. Они кажутся весьма любопытными, но содержание их понять пока невозможно. Имеется несколько коротких басен или длинных пословиц о животных. Однако то ли из-за отсутствия интереса к этому жанру у писцов, то ли по простой случайности число имеющихся в нашем распоряжении образцов весьма незначительно.
Следует упомянуть также поговорки и пословицы и другие произведения этого жанра. Шумерские писцы оставили потомкам несколько больших сборников, которым на аккадском языке можно найти лишь скудные параллели, главным образом билингвы [74]. В них рассказывается о повседневной жизни и заботах жителей Месопотамии. Здесь мы находим яркие контрасты, риторические вопросы и загадки. Произведения полны едкого цинизма, лишены сентиментальности и сострадания. Практическая мудрость, суммированная в этих поговорках, нигде не противоречит идеалам правильного поведения, а полезные советы (без стремления поучать нормам поведения) в изобилии содержатся в небольшой группе текстов, посвященных наставлениям и запретам.
Образцы нелитературных текстов
Как я уже говорил, в обучение писцов входило ознакомление их с образцами, которых следует придерживаться при составлении определенных категорий текстов. Письма и юридические документы всех видов следовало писать в соответствии с определенными требованиями. Это относилось как к подбору слов, последовательности фраз, так и к расположению строк и даже к размеру и форме глиняных табличек.
Шумерская бюрократия оставила нам ошеломляющее число текстов. Трудно себе представить, сколько еще табличек, кроме тех (их свыше ста тысяч), которые находятся сейчас в распоряжении музеев, сокрыто до сих пор в земле Южной Месопотамии. Встречаются различные таблички: от почти пиктографических из Ура, Джемдет-Насра и Урука до огромных административных архивов империи III династии Ура. Последние происходят главным образом из раскопок двух холмов, Дрехема и Джохи, и городского комплекса Лагаша; в значительно меньшей степени из столицы империи - города Ура.
Все они написаны исключительно хорошо. Каждая табличка датирована. На ребре часто ставили знаки, помогающие легко найти табличку в корзинах, в которых они хранились. Наружные ярлыки корзин точно сообщают об их содержимом. Понятно, что размер, форма и содержание табличек связаны между собой: система, которая заслуживает специального исследования. Во всех деловых операциях тщательно указаны предмет сделки и имена лиц, которые его передавали и получали: называлось и ответственное лицо. Те же правила соблюдались и в последующие периоды, причем одни виды текстов исчезали, а другие широко входили в употребление, как это видно по табличкам из Ура, Ларсы, Исина и Сиппара, сообщающим о деятельности старовавилонской дворцовой и храмовой администрации.
Документы стали составляться по типу бухгалтерских отчетов, причем записи производились столбцами, под соответствующими заголовками. В начале старовавилонского периода (в отличие от периода III династии Ура) снова появляются такие же круглые таблички, как и во времена до Саргона. Можно отметить в отдельных случаях некоторую небрежность в палеографии, внешнем виде и расположении текстов. Более крупные изменения наблюдаются после ''Темного периода'' в административных документах, сообщающих о деятельности администрации дворца касситских царей (Ниппур и Дур-Куригальзу), а позднее - больших вавилонских святилищ, включая Эбаббар в Сиппаре, Эанну в Уруке, и ассирийской дворцовой администрации в Ашшуре, Калахе и Ниневии.
Подобные тексты обнаружены также в тех административных центрах вне Вавилонии, где характерные для Месопотамии бюрократические методы управления были приняты, модифицированы и приспособлены к нуждам дворцов. Например, в Мари, Чагар-Базаре, Сузах, Алалахе и Нузи, если принимать во внимание только основные города.
Стиль писем или сообщений зависел от того, к какой форме они относились [75]. Если это был приказ гонцу прочитать послание дословно, тогда оно начиналось словами: ''Скажи такому-то...'' (адресату, названному в заголовке письма). Приказ всегда составлялся в повелительной форме и касался административных вопросов, в основном доставки товаров или животных. Подобные письма встречаются от шумерского вплоть до нововавилонского периодов [76].
Доклады же, направляемые к вышестоящим властям и касающиеся сложных административных распоряжений, сохраняли на протяжении всего касситского периода вторую, несколько отличающуюся от первой форму. Письма начинались так: ''Так (говорит) такой-то. Скажи такому-то...'' до тех пор, пока эти слова не были заменены на лаконичную нововавилонскую формулу ''письмо от такого-то...''. В текстах второй формы со старовавилонского периода после традиционного начала шли в зависимости от социальных взаимоотношений автора письма и адресата более или менее сложные благословения и приветствия. Кроме того, в текстах использовались и некоторые стереотипные обороты, например, такие, в которых обосновывалась срочность просьбы. В письмах, исходящих от центральной власти, царские чиновники династии Хаммурапи, отвечая на официальный запрос, жалобу или доклад, как правило, повторяли те же выражения, которые встречались в первоначальном документе. Это очень помогает нам разобраться в официальных письмах, административных решениях, просьбах о назначениях, инструкциях и всякого рода претензиях.
В письмах старовавилонского периода коммерческая деятельность отражена сравнительно слабо. Однако корреспонденция древнеассирийских торговцев Анатолии посвящена в основном торговле с другими странами: распределению и доставке товаров, отчетности и сложным деловым операциям. В ней затрагиваются также и некоторые другие проблемы, интересные с точки зрения истории и культуры Месопотамии. Частные письма представляют собой исключение. Они, как правило, составлялись только в старовавилонский период; все нововавилонские письма (т.е. написанные на юге Вавилонии) касаются административных дел храмов, в то время как письма, которые обнаружены в царских архивах Ниневии, посвящены государственным вопросам.
Иногда международные дипломатические переговоры велись с помощью писем. На шумерском языке письма писали друг другу Ибби-Суэн, последний царь III династии Ура, Ишби-Эрра, первый правитель Исина, и другие цари того периода. Об этом стало известно из коллекции одного, интересовавшегося историей писца [77]. Эти сочинения представляют историческую и литературную ценность, причем последняя более значительна. Историческое значение имеют также письма, которыми обменивались Хаммурапи и Зимри-Лим - правитель Мари, Ясмах-Адду (сын Шамши-Ада-да I) из Мари и другие правители, с которыми он поддерживал контакт, но больше всего - письма из Амарны - архива, найденного в новой столице фараона Эхнатона.
Там обнаружены копии писем, посылавшихся египетским царем, а также оригиналы, которые направляли фараонам цари-правители Ближнего Востока. Они поступали из Вавилонии и Ассирии, из Митанни и Хеттского царства, с острова Кипр, а более всего от правителей и египетских должностных лиц из Верхней Сирии и Палестины. Кроме письма на хурритском и двух на хеттском, все они написаны на варварском аккадском, применявшемся в тот период за пределами Месопотамии в качестве дипломатического языка. Исключение составляет несколько текстов, происходящих из Вавилона и Ашшура. В зависимости от их происхождения, политической ситуации и грамотности писцов, состоявших на службе данного правителя, меняются стиль, словарный состав и орфография этих документов.
Ярко прослеживаются политические взаимоотношения между автором и адресатом по форме вступлений, которые подчас занимают значительную часть послания. Например, щедрые похвалы расточают правители Сирии и Палестины по адресу более могущественных царей. Эти письма резко контрастируют с полными достоинства ответами последних. Подобные письма известны уже более полувека и являются предметом ряда научных исследований. Однако следует продолжить изучение их стиля, установить уровень грамотности и происхождение писцов и писцовых школ. В них обучали иностранцев аккадскому языку, распространившемуся в тот период по всему Ближнему Востоку. Необходимо также обратить внимание на лингвистические особенности местных наречий. Необходимо сравнить документы из Алалаха и Угарита (юридические, административные и особенно письма из архива Амарны) с корреспонденцией и другими подобными документами, найденными в хеттской столице.
Другая находка, заслуживающая названия царского архива, обнаружена в Куюнджике, месте, на котором была расположена Ниневия. Из найденных там свыше двух тысяч писем и их фрагментов только около двухсот относятся к царской корреспонденции и охватывают период от Саргона II до Ашшурбанапала. Большинство этих писем написаны Ашшурбанапалом или адресованы ему; есть также много писем Саргону и Асархаддону, но нет ни одного, направленного Синаххерибу [78].
Цари Ассирии позднего периода изменили стиль своей корреспонденции: их официальные письма начинаются словами: ''Приказ царя''. Кроме того, архив содержит и новый тип писем - доклады царю предсказателей будущего, в которых истолковывались знаменательные события. Эти тексты (их около четырехсот) - ответы на вопросы царя. Для них характерен особый стиль: ученый опускает обычные вводные формулы и сразу сообщает о знамении или обо всем, что, как он считает, относится к тому случаю, о котором его запросили. К астрологическим предсказаниям он, как правило, добавляет некоторые благоприятные для царя соображения. Делается это обычно для того, чтобы истолковать дурное знамение как хорошее. Иногда к докладам добавляются личные просьбы и сведения о различных происшествиях. В конце доклада просто сообщается имя ученого [79].
В форме писем составлены также и тексты особого характера - обращения к богам. У нас есть много примеров такого рода документов - несколько написано на шумерском, в основном же на аккадском языке. Они охватывают периоды от старовавилонского и Мари вплоть до нововавилонского и новоассирийского [80]. Обращения к богам часто составлялись частными лицами и правителями, стремившимися выразить им свое почтение. Иногда эти письма сопровождались жертвенными приношениями. Возможно, эти подношения оставляли божеству в святилище, однако более вероятно, что это были стилистические упражнения набожных писцов.
В особую категорию попадают письма, написанные ассирийскими царями Салманасаром IV, Саргоном II и Асархаддоном к богу Ашшуру и другим божествам города Ашшура, а также ко всем его гражданам [81]. Они содержат сообщения о победоносных кампаниях. Письма написаны живым и поэтическим языком и, очевидно, предназначались для публичного чтения жрецам божества данного храма и собранию граждан города, носящего имя этого божества. Некоторые стилистические особенности писем могут быть объяснены только таким предположением. Следует указать на два любопытных письма: в одном от бога Нинурты, адресованном ассирийскому царю, говорится о недовольстве бога (в копии из Ниневии сохранилось только начало этого письма).
Второе, найденное в Ашшуре, было предположительно направлено божеством этого города царю Шамши-Ададу V. В той части письма, которая сохранилась, выражается, видимо, недовольство бога скептицизмом, которое выказывает царь по отношению к божественным откровениям. Если мое толкование ''божественных'' писем правильно, то они представляют собою скорее облеченные в форму послания божества увещевания жрецов, чем критический голос какого-нибудь пророка.
Шумерские школы писцов высоко ценили искусство составления писем. Свидетельство тому - множество писем, написанных ради практики, и даже прямое указание на это автора одного из них [82]. Это были длинные, туманные, трудные для понимания поздравительные послания, адресованные царю, написанные в характерном придворном стиле.
Юридические документы Месопотамии (и шумерские и аккадские) построены по единому образцу [83]. Сначала назван и точно определен объект сделки независимо от того, идет ли речь о доме, который намереваются снять, о поле, которое желают продать, о девушке, которую хотят взять замуж, или о ребенке, которого считают нужным усыновить. Затем перечисляются имена участников сделки, причем большое внимание уделяется установлению права собственности на объект сделки, который предполагается продать, обменять или выдать замуж. Взаимоотношения между владельцем и лицом, приобретающим права или привилегии, выражаются в характерной фразе-формуле, которая определяет суть сделки: ''Он купил (у)...'', или ''Он нанял (у)...'' или ''Он взял взаймы (у)...''.
Таким образом, этой формулой определяются основные черты сделки, что требует минимума необходимых слов, указывающих на связь действующих лиц друг с другом. Далее следуют дополнительные условия, относящиеся к передаваемой ценности или принятым обязательствам, количественные и хронологические указания, а также дальнейшие разъяснения, касающиеся второстепенных пунктов. Они тоже формулируются установленным способом, коротко и сжато.
Такой твердый и последовательный формализм записи приводит к тому, что иногда приходится разделить сложную сделку на несколько простых, для которых существуют установившиеся формулы, перечисленные в списке ''ана иттишу'', составленном в старовавилонский период в Ниппуре для обучения писцов. Список этот дается на двух языках: формулы приведены по-шумерски с переводом на аккадский. В нововавилонский период существовали специальные учебные тексты, по которым шло обучение писца, изучающего строгие требования, предъявляемые к юридическим документам [84].
Формулировки варьируются в зависимости от времени и района. Различаются технические термины и стиль ключевых фраз, изменяются формы табличек и внешнее оформление письма, включающие датировку и манеру ставить печать. Однако многое остается неизменным или, во всяком случае, преобладающим. Например, необходимость называть свидетелей, чье присутствие при заключении сделки необходимо, а также перечисление имен в конце документа. Свидетели часто прилагали печати, чтобы удостоверить свое присутствие, случалось, что им вручали за услуги небольшую плату.
Имя писца почти всегда ставилось после имен свидетелей. Следует, однако, подчеркнуть, что роли нотариуса он не играл. В конце часто указывалась дата и место сделки, причем исключение представляли сделки, оформленные на периферии, в таких местах, как Каниш, Сузы, Нузи или Угарит. Радикальные изменения стиля встречаются редко и только в поздних текстах, найденных в периферийных районах. Так, ряд юридических документов из Нузи носит более личный характер. При этом человек, который делает распоряжения об имуществе, говорит о себе от первого лица единственного числа [85]. Группа поздних нововавилонских документов построена в форме диалога: одна сторона в устоявшейся форме выражает намерение купить, арендовать или жениться, другая, принимающая предложение, также формулой дает ответ.
В документе должны были быть указаны как свидетели, так и лица, принимающие на себя обязательства. Подтверждением присутствия человека считалось прокатывание его цилиндрической печати на табличке по мягкой глине, отпечаток перстня или - в некоторые периоды и в определенных районах - ногтя, сделанные определенным образом. Иногда таковым подтверждением служил отпечаток края одежды. Цель всех этих правил - закрепить присутствие, а значит, и согласие лица на заключение сделки. Соблюдение всех этих правил не было методом, которым устанавливали подлинность документа, хотя писец мог сделать приписку под печатью, подтверждающую достоверность того, что отпечаток действительно произведен перстнем названного лица (и это притом, что печатка уже указывала имя). Разрешалось использовать печать другого лица, если это оговаривалось в документе.
Для того чтобы оградить точность выражений юридического документа от жульнических попыток изменить их, придерживались следующей практики. До середины II тысячелетия до н.э. в Вавилонии (а в Ассирии в течение почти всего рассматриваемого периода) документ помещали в тонкий глиняный ''конверт'', на котором дословно повторялся его текст. Когда судья вскрывал ящичек, он мог легко сравнить формулировки, написанные на нем, с теми, которые были в самой табличке. Для большей безопасности в нововавилонский период с оригинала снимали копии.
Таким образом, документ имелся у каждого участника сделки; о наличии копий обязательно упоминалось и в оригинале. Характерная для юридических документов, предшествующих ''Темному периоду'', практика использования печатей и глиняных ''конвертов'' впервые стала применяться должностными лицами III династии Ура. Именно тогда печати должностных лиц начали прикладывать к табличкам, а таблички для сохранности помещать в ''конверты''. В более древние времена печати применялись только на бирках и подвесках. На юридических же документах они появляются лишь со старовавилонского периода. Обычай запечатывания перешел сюда из административной практики.
Самые древние юридические документы посвящены продаже рабов и относятся к периоду, предшествующему аккадскому. Однако значительно чаще встречаются такие документы в период III династии Ура. Хотя торговля полями и домами засвидетельствована в некоторых текстах и до периода III династии Ура, но общепринятой она стала с самого начала старовавилонского. Продажа животных, лодок и т.д. лишь изредка подкреплялась документом, несмотря на то что в Кодексе Хаммурапи такое требование выдвигалось. Доходы за отправление должности при храме стали продавать уже в начале старовавилонского периода; о такой же практике говорят поздние документы, составленные в Уруке (во времена Селевкидов), где это был наиболее часто встречающийся вид текстов.
Обязательства поставлять какие-либо товары, оказывать определенные услуги или отпускать товары в кредит оформлялись как займы - правило, ставшее необходимым вследствие строгого формализма месопотамской юридической практики. Во все периоды существования месопотамской цивилизации в документах часто имеются упоминания о выплате аренды за дома, поля, лодки, животных или об оплате услуг. Здесь, как и в сохранившихся в больших количествах расписках о ссудах и поручительствах, касающихся дворцовых поселений, мы встречаемся с разнообразными специфическими оговорками, связанными с местными особенностями, изменением обстановки или обычаев. Столь же сложными были месопотамские законы о семье, если судить по имеющимся в нашем распоряжении юридическим документам.
Контракты об усыновлении, а также брачные, широко представленные в ранние периоды, становятся более редким явлением в поздние; то же относится и к документам о разделе имущества, связанным с разводами и завещаниями, - всякого рода текстам, устанавливающим распределение собственности между наследниками. Некоторые типы текстов исчезают совсем, например контракты, оговаривающие плату по уходу за детьми и за их воспитание (они встречаются только в старовавилонский период). Другие контракты появляются лишь в позднее время, например контракты об обучении (почти исключительно в нововавилонский период) [87].
На периферии - в Сузах, Нузи, Алалахе и Угарите - регистрация сделок производилась тоже на аккадском языке. В них чувствуется подражание месопотамским образцам, хотя их приспосабливали к иной социальной и экономической обстановке. Только в исключительных случаях конкретная обстановка регистрации сделки находила отражение, в составленных по жесткой схеме документах. Текст из Нузи рисует трогательную картину: ''Мой отец [имярек] был болен, и, лежа в постели и держа мою руку, мой отец сказал мне: ''Эти мои старшие сыновья взяли жен, а ты не взял жену, поэтому я даю тебе девушку-рабыню [имярек] в качестве жены'' [88].
Группа нововавилонских документов рассказывает о необычной ситуации, возникшей во время осады Ниппура, где родители продавали своих детей лицам, способным их содержать. Судебная процедура, очевидно, на табличках не регистрировалась: шумерский текст из Ниппура, описывающий суд по делу об убийстве и последующую затем казнь, вполне возможно, представляет лишь литературное упражнение на заданную тему [90]. Все, что мы знаем о подобных случаях, - это старовавилонские сообщения о рабе, который был задушен, и о ребенке, которого похитили. В документе из Мари сообщается об убийстве с политической целью, о том, как было найдено изуродованное тело младенца; рассказывается несколько случаев убийства торговцев на Западе, о политическом преступнике, казненном в Алалахе, и о государственной измене при Навуходоносоре II. О воровстве и грабеже упоминания очень редки и относятся к более позднему времени [91].
В Месопотамии обнаружены письменные договоры, заключавшиеся правителями или городами, в которых говорится о прекращении военных действий. В ранние периоды такие документы встречались редко. Шумерская ''Стела Коршунов'', которая сообщает о новых границах, установленных победителем Эаннатумом из Лагаша и правителем Уммы, была исключением. Написанный на староэламском языке договор, в котором упоминается Нарам-Суэн Аккадский, разобрать невозможно [92].
Однако в текстах из Мари имеются указания па существование международных договоров - один из них был найден в древних слоях при раскопках в Алалахе [93]. Из нескольких мирных договоров, заключенных между Ассирией и Вавилонией в период их длительных конфликтов, сохранился только один, и то лишь во фрагментах. Это договор между Шамши-Ададом V (823-811 гг. до н.э.) и Мардук-закир-шуми I (854-819 гг. до н.э.).
Краткое содержание подобных Договоров имеется в ''Синхронистической истории''. Ассирийские договоры с западными правителями встречаются дважды - между Ашшур-нерари V (754-745 гг. до н.э.) и арамейским правителем Сирии Мати'илу, также между Асархаддоном и царем Тира. Большинство договоров, написанных по-аккадски, поступили из хеттской столицы и относятся к гораздо более древнему периоду, чем упомянутые выше тексты. Самым знаменитым было соглашение, Найденное в Богазкёйе, - договор между Хаттусилисом III и фараоном Рамсесом II. Он дошел до нас в хеттском варианте, в плохо сохранившейся аккадской копии, и в египетской версии, высеченной на стенах зданий, построенных Рамсесом II.
Договоры между хеттскими царями и их вассалами тщательно, в установленной форме перечисляют все обязательства вассалов, а также помощь, на которую они могут рассчитывать со стороны своего хеттского господина. Заканчиваются эти договоры торжественным обращением к богам обоих народов, которых призывают быть свидетелями. В концовках содержатся проклятия и благословения, цель которых - подкрепить необходимость соблюдения соглашений.
Документы, которые показывают, каким образом ассирийские цари обеспечивали себе преданность чужеземных вассалов, свидетельствуют о том, что в основе этой примитивной практики лежали обряды. В тексте Ашшурнерари V описаны символические действия, наглядно иллюстрирующие судьбу каждого, кто нарушит договор: ''...эта голова не является [отрубленной] головой барана, но головой Мати'илу... Если Мати'илу нарушит эти соглашения, его голова должна быть отрублена так же, как была отрублена голова этого барана'' [94].
Эти слова точно соответствуют магическим правилам, способствующим причинению зла. Правила эти подробно описаны в ряде религиозных текстов. Остается спорным, заиствовали ли ассирийцы варварские обычаи у своих соседей, чтобы воздействовать на них и убедить в серьезности последствий, если эти соглашения не будут соблюдаться. Возможно, эта практика иллюстрирует изменение в культурном уровне, происшедшее со времени хеттских договоров с отраженной в них верой в божественные санкции по сравнению с эпохой последних ассирийских царей с их магическими действиями. Последние упоминаются и в арамейском договоре Мати'илу с его вассалами, записанном на стеле; их можно сравнить с примитивными обычаями, засвидетельствованными в Мари и упоминаемыми в Ветхом завете [95].
Клятва верности, навязанная Асархаддоном индийским вождям, чтобы заручиться их преданностью по отношению к его сыну и преемнику Ашшурбанапалу, сопровождалась таким же магическим ритуалом. Неизвестно, была ли клятва верности, принесенная высшими ассирийскими должностными лицами, также подкреплена ритуальными действиями, однако это весьма вероятно. О подобном способе обеспечивать лояльность должностных лиц мы узнаем из царской корреспонденции, найденной в Ниневии: сохранились фрагменты, содержащие ту часть клятвы, в которой на должностных лиц возлагается обязанность сообщать царю все, о чем слышали или видели [96].
Своеобразной формой соглашения, заключенного между ассирийским царем и его подданными, следует считать хартии свободных городов. Известна только одна подобная хартия, та, в которой Саргон подтвердил особое право обитателей Ашшура не платить налоги, право, которое отменил его предшественник; несомненно, это было сделано в ответ на услуги, оказанные Саргону в его борьбе за трон [97].
Как правило, царь считал, что издаваемое им эдикты определяют функции должностных лиц и обязанности подданных. Эдикты, касающиеся должностных лиц и их обязанностей, часто встречаются в хеттских документах. В Месопотамии их находят только в Ассирии и окружавших ее землях [98]. Среди текстов этого типа среднеассирийское собрание царских эдиктов, в которых девять царей послеамарнского периода пытались весьма детально установить обязанности лиц, отвечающих за царский гарем, представляет наибольший интерес. Еще один документ подобного рода из Нузи определяет обязанности градоправителя [100]. Вавилонские декреты представлены уникальным документом, изданным предпоследним царем династии Хаммурапи Амми-цадуком [101].
Этот декрет отменяет часть долгов и направлен на то, чтобы облегчить положение известных слоев населения. Упоминания о подобных актах (seisachtheia) , проведенных царями того периода, встречаются в текстах и даже в датировочных формулах. Однако эта табличка - единственная дошедшая из текстов, которые, вероятно, были в то время широко распространены. Ее содержание чрезвычайно важно для изучения экономической и социальной жизни старовавилонского периода, ибо довольно точно определяет масштаб царской реформы и степень допустимых отклонений, давая также уникальную возможность понять экономическую структуру общества [102].
В средне- и нововавилонский периоды царские пожалования обычно записывались на овальных или столпообразных пограничных камнях - kudurru [103]. Обнаружено свыше восьмидесяти подобных памятников, относящихся к периоду от Кадашмана-Эллиля I (ок. 1380 г. до н.э.) до брата Ашшурбанапала Шамаш-шум-укина (668-648 гг. до н.э.). Из них можно точно датировать только тринадцать; несколько более поздних kudurru не содержат записей о пожалованиях. Чтобы объявить о царском подарке, камни устанавливали на границах полей и обширных владений, пожалованных царем частным гражданам. В исключительных случаях так же оповещали о дарах храмам; копии таких kudurru на глиняных табличках хранили в самих храмах.
Существенную часть надписи составляли рисунки, вырезанные на камнях. На них символически изображались главные божества пантеона, иногда с пояснительными надписями. В тексте изображения обозначались самыми разными словами - ''боги'', ''знамена'', ''оружие'', ''изображение'' и даже ''место'', поскольку их часто помещали на особых возвышениях, напоминающих троны богов. Функция их не вызывает сомнений: они охраняли памятник. Той же цели служили, очевидно, и вырезанные на kudurru рельефы: изображение царя - одного или вместе с человеком, которому он жалует землю, или получателя, поклоняющегося божеству. Сохранность памятникам также обеспечивали проклятия и благословения, высеченные на kudurru. Они препятствовали удалению или уничтожению надписи, ибо только она подтверждала подлинность царского дара.
Период создания этих памятников документирован очень слабо, поэтому язык надписей, отраженная в них юридическая и социальная деятельность, упоминания имен царей, официальных и других лиц, дают нам ценную информацию. Украшающие эти памятники изображения представляют для историков месопотамского искусства большой интерес.
Среди царских декретов следует также упомянуть чрезвычайно важный свод законов Хаммурапи, высеченный на украшенной рисунками стеле. Как показывают фрагменты, обнаруженные в Сузах, существовало по крайней мере три такие стелы [104]. Они были доставлены в Сузы в качестве трофеев, добытых в результате успешного набега эламитов на Вавилон.
Примечания. Глава 5
[1]. Об иероглифических системах письма из Библа см.: Dunand M. Biblia gram-mata. Beyrouth, 1945; о редкой системе из Урарту см.: Goetze A. Kleinasien 2. Mьnchen, 1957, с. 194, примеч. 1. Обо всех других системах соседних цивилизаций ср.: Gelb I. J. A Study of Writing 2. Chicago, 1963, но указателю. О надписях на глине, сделанных загадочными знаками, см.: Eilers W. - Analecta Orientalia. 12, 1935. О редких примерах искусственно архаизированных надписей см.: Meissner В. Ein assyrisches Lehrbuch der Palйographie. - AfO. 4, 1927, с. 71-73; Landsberger В. - MSL. 3, с. 10. Родственный текст имеется в до сих пор еще не опубликованном фрагменте из Калаха.
[2]. См.: Oppenheim A. Leo. On an Operational Device in Mesopotamian Bureaucracy. - JNES. 18, 1959, с. 121-128. Этот текст происходит из Нузи и относится к началу второй половины II тысячелетия до н.э. К еще более ранним источникам принадлежат сходные приспособления для учета - глиняные жетоны, заключенные в шарообразный глиняный футляр, - которые были найдены в таких местах, как Чога Миш (см.: Delougaz Р. Р., Kantor Hйlиne l. - Fifth International Congress of Iranian Art and Archaeology, c. 27), Сузы (Amiet P. Il y a 5000 ans, les Elamites inventaient l'йcriture. - Arehaeologia. 12, September-October 1966, с. 20 и сл.; он же. Elam. Auvers-sur-Oise, 1966, с. 66, 70) и Варка (XXI. Vorlдufiger Bericht... Uruk-Warka. В., 1965, с. 31 и сл.). Эти находки обычно связываются с глиняными табличками, на которых записаны только цифры; см.: Delougaz P. Р., Kantor Hйlиne J. Chogha Mish (=OIC. 23). Chicago, 1976, eh. 5. Следует отметить, что текст из Нузи, возможно, не настолько уникален, как я предполагал в момент его публикации, - М. Сивил сообщил мне, что ему известны упоминания о похожей практике в шумерских текстах. См. также: Eissfeld O. Der Beutel des Lebendigen. В., 1960. Отметим, что описание коммерческой деятельности в Тире у Иезекииля, гл. XXVII, по-видимому, не упоминает записывания расчетов, называя ряд технических терминов.
[3]. См.: Oppenheim A. Leo. Mesopotamian Mythology II. - Orientalia. N. s. 17, 1948, с. 44.
[4]. См.: Коер Leo. Das himmlische Buch in Antike und Christentum. Bonn, 1952.
[5]. О шумерских судебниках см.: Steele F. R. The Code of Lipit-Ischtar. - AJA. 52, 1948, с. 425-450; Finkelstein ]. J. The Laws of Ur-Nammu. - JCS. 22, 1968-1969, с. 66-82; Civil M. New Sumerian Law Fragments. - Studies in Honour of Benno Landsberger on His 75th Birthday (=AS. 16, 1965), с. 1-12; Gurney 0. H., Kramer S. N. Two Fragments of Sumerian Laws. - Там же, с. 13-19.
[6]. Кроме кодекса Хаммурапи (см. примеч. 28 к гл. III) см.: Goetze A. The Laws of Eshnunna. New Haven, 1956; Yaron Д. The Laws of Eshnunna. Jerusalem, 1969. О средпеассирийском периоде см.: Driver G. В., Weidner E. F. Das Alter der mittelassyrischen Gesetztexte (mit 4 Tafeln). - AfO. 12, 1937, с. 46-54 (обе последние работы есть во французском переводе - см.: Cardascia G. Les lois assyriennes. P., 1969). О нововавилонской кодификации законов см.: Driver G. R., Miles ]. С. The Babylonian Laws. Oxford, 1955, с. 324-347; Szlechter E. Les lois nйo-babyloniennes. - Bйvue Internationale des Droits de l'Antiquitй, 3e sйrie. Vol. 18, 1971, с. 43-107; vol. 19, 1972, с. 43-126; Petshow H. Das neu babylonische Gesetzesfragment. - Zeitschrift der Savigny-Stiftung fьr Rechtsgeschichte. Rom. Abt. 76, 1959, с. 37-96. То, что Драйвер и Майлс в своей книге называют законами (см.: The Assyrian Laws, с. 1-3, 376-379), на деле суть правила, определяющие функции и обязанности царского чиновника в каруме Каниша; см.: Larsen M. T. The Old Assyrian City-State and Its Colonies. Copenhagen, 1976, с. 283 и сл.
[7]. См.: Friedrich J. Die hethitischen Gesetze. Leiden, 1959, и добавочные материалы в: AfO. 21, 1966, с. 1-12. Новый английский перевод см.: Goetze А. - ANET 2, с. 188-196.
[8]. О египетских сборниках законов см.: Heick H. W. Zur Verwaltung des mittleren und neuen Reiches. Leiden, Kцln, 1958, с. 30; Edgerton W. E. - JNES. 6, 1947, с. 154, примеч. 5.
[9]. Ср.: Junker H. Die Gцtterlehre von Memphis. В., 1940; Erichsen W., Scott S. Fragmente memphitischer Theologie in demotischer Schrift. Wiesbaden, 1954.
[10]. Относительно ''Книг войн Яхве'' см.: Числа XXI, 14.
[11]. В разряд погребальных надписей включается группа небольших конусо-, образных предметов, призывающих благословить того, кто приведет в порядок могильный памятник; см.: Szlechter E. Inscription funйraire babylonienne conservйe au Musйe Fitzwilliam а Cambridge. - CRAIB. 1965, с. 429-440. Из погребений в Сузах происходят немногочисленные глиняные таблички с записью коротких аккадских молитв, произносимых от имени усопшего. Эти материалы опубликованы Эбелингом; см.: Ebeling E. Tod und Leben. Vol. I. В., Lpz., 1931, с. 19-22.
[12]. Ср.: Gadd С. I. - AnSt. 8, 1958, с. 46-57.
[13]. См.: Edwards I. E. S. Oracular Amuletic Decrees in the Late New Kingdom. L., 1960.
[14]. О текстах проклятий см.: Posener G. Princes et pays d'Asie et de Nubie. Brussels, 1940.
[15]. См.: Zimmern H. - BBR. 25 iii 5.
[16]. Об алфавите подобного типа см. примеч. 33 к гл. I.
[17]. См.: Diakonoff l. M. The Origin of the Old Persian Writing System and the Ancient Epigraphic and Annalistic Traditions. - W. B. Henning Memorial Volume. L-, 1968, с. 98-124. Об эламской системе клинописного письма см.: Cameron G. G. Persepolis Treasury Tablets. Chicago, 1948, eh. IX.
[18]. Лишь в редких случаях наблюдается использование фонетических указателей в комбинации со значком PI (читаемым как wa-, wi-, wu-), условное разделение начальных групп, которые трудно воспроизвести в существующей системе письма, и весьма ограниченное использование удвоения для различения звонких и глухих согласных.
[19]. О библиотечных ярлыках см.: Craig I. А. - ААТ, табл. l; KAV 130. О таких же ярлыках из Богаакёйя см.: Gьterbock И. G. - MDOG. 72, 1933, с. 38. Отметим также MRS 9, с. 2, примеч. 3. О колофонах см. их первое систематизированное издание: Hunger H. Babylonische und assyrische Kolophone (== AOAT. 2). Neukirchen-Vluyn, 1968; добавочные материалы см.: Borger Я. - WO. 5, 1970, с. 165-171.
[20]. Ср. ссылку на Ф. Р. Крауса в статье Э. Лароша (Laroche E. - АгОг. 17/2, 1949, с. 14, примеч. 2). Более поздние публикации каталогов см.: Lambert W. G. - JCS. 11, 1957, с. 11 и сл.; он же. A Catalogue of Texts and Authors. - JGS. 16, 1962, с. 59-77; о шумерских текстах подобиого типа см.: Kramer S. N. New Literary Catalogue from Ur. - RA. 55, 1961, с. 169-176; Bernhardt I., Kramer S..N. Gцtterhymnen und Kult-Gesдnge der Sumerer auf zwei Keilschrift-Katalogen in der Hil-precht Sammlung. - WZJ. 6, 1956-1957, с. 389-395. См. также: Hallo W. - JAOS. 83, 1963, с. 167-187. Каталоги из Богазкёйя см.: Laroche E. - АгОг. 17/2, 1949, с. 14-23. Каталоги, в которых содержатся начала ''серии'', здесь не упоминаются.
[21]. Об арамейских приписках см. каталог Ваттиони (Vattioni F. - Augustinia-num. 10, 1970. с. 493-532). Дополнительные материалы см.: Millard A. Some Aramaic Epigraphs. - Iraq. 34, 1967, с. 134-137 (в основном надписи из Нимруда); Jakob-Rost Liane, Freydank H. Spдtbabylonische Rechtsurkunden aus Babylon mit aramдischen Bcischril'len. - Forschungen und Berichte. 14, 1972, с. 7-35 (вавилоп-ские надписи).
[22]. О таких штампах см.: Schroeder О. Gesetzte assyrische Zicgelstempcl. - ZA. 34, 1922, с. 157-161...
[23]. См. MDP 23, № 242; 24, № 373.
[24]. См.: Wiseman D. J. Assyrian Writing-Boards. - Iraq. 17, 1955, с. 3-13.
[25]. Арамейский клипописпый текст на глине (TCL 6 58) см.: Gordon С. И. The Aramaic Incantation ill Cuneiform. - AfO. 12, 1937-1939, с. 105-117; Landsberger R. - Там же, с. 247-257. Ссылку на арамейский документ (kanпku annоtu Armпlti) см.: Saggs H. W. F. - Iraq. 17, 1955, с. 130. № 13: 3.
[26]. О шумерских школах см. цримеч. 19 к гл. VI.
[27]. Отрывок в ABL 334 звучит так: ''Царь, господин мой, пусть прочтет... таблички, и я помещу в нее (в библиотеку) все, что приятно царю; все, что неприятно царю, я удалю из нее; таблички, о которых я сказал, заслуживают того, чтобы храниться вечно''. Ясно, что в отрывке идет речь о библиотеке Ашшурбана-пала. Забота царя о содержимом его библиотеки иллюстрируется в знаменитом письме СТ 22 1, в котором царь велит своим агентам искать таблички определенного рода.
[28]. Ср.: Weidner E. F. Die Bibliothek Tiglatpilesers I. - AfO. 16, 1952, с. 197- 215. За последнее время не появлялось никаких исследований о месопотамских библиотеках. См.: Milkau F. Geschichte der Bibliotheken im Alten Orient. Lpz., 1935; Schawe J. Uor alte Vorderoricnt. - Handbuch der Bibliothekswissenschaft. Ed. F. Milkau, G. Leyh. Vol. 3, 1955, с. 1-50; Weitemeyer M. Archive and Library Technique in Ancient Mesopotamia. - Libri. 6, 1956, с. 217-238.
[29]. Они опубликованы в основном в серии MSL. 13 vols. Rome, 1937 -, а также в AfO. 18, 1957, с. 81-86, 328-341; JAOS. 88, 1968, с. 133-147.
[30]. Серия опубликована в MSL. 4, 1956, с. 1-44. Специфические лингвистические черты emesal - шумерского диалекта - еще не изучены (см.: Falkenstein A. Das Sumerische. - Handbuch der Orientalistik. Leiden, 1959, с. 18). О египетско-аккадском списке слов см.: Smith S., Gadd С. J. A Cuneiform Vocabulary of Egyptian Words. - JEA. 11, 1925, с. 230-239, и указание Олбрайта (Albright W. F. - JEA. 12, 1926, с. 186-190); о касситско-аккадском списке слов см.: Balkan К. Kassi-tenstudien. Die Sprache der Kassiten. - AOS. 37, 1954, с. 3-11. Отметим также: Frank С. Fremdsprachliche Glossen in assyrischen Listen und Vokabularen. - MAOG. 4, 1928-1929, с. 36-45. Здесь мы не упомянули о переводе шумеро-аккадских списков слов на чужие языки.
[31]. Опубликован с переводом и комментарием Б. Ландсбергером (см.: Lands-. berger В. - MSL. Vol. l).
[32]. Ни перевода, ни подробного исследования этой важной серии пока нет, поскольку сохранились только тексты из Апппура (см.: Kцcher F. Keilschrifttexte zur assyrisch-babylonischen Pflanzenkunde. B., 1955) и из библиотеки Ашшурбана-пала. Нововавилонский фрагмент комментария СТ 41 45 (ВМ 76487) к тексту № 28 (по упомянутому выше изданию Кёхера) представляет собой, по-видимому, единственное доказательство того, что эта серия была известна на юге.
[33]. Серии называются соответственно аЬпи sikinsu и sammu sikinsu и укладываются в рамки традиции, как показывают их фрагменты из Ашшура, Ниневии и Султаптепе.
[34]. См.: Soden W. von. Leistung und Grenze sumerischer und babylonischer Wissenschaft. - Welt als Geschichte. 2, 1936, с. 411-464, 509-557; он "же. Zweisprachigkeit in der geistigen Kultur Babyloniens. - Цsterreichische Akademie der Wissenschaften. Sitzungsberichte. Phil.-hist. Klasse. 235/1. Vienna, 1960; Labat R. Le bilinguisme en Mйsopotamie ancienne. - GLECS. 8, 1957, с. 5-7. Мое несколько видоизмененное толкование назначения этих списков см.: Man and Nature in Meso-potamian Civilization. - Dictionary of Scientific Biography. Vol. 15. N. Y., 1977.
[35]. См.: Luckenbill D. 1). The Annals of Sennacherib. Chicago, 1924, с. 43 и сл.
[36]. См.: Oppenheim A. Leo. Mesьpotamian Mythology I. - Orienlalia. N. s. 16, 1947, с. 228 и сл.
[37]. См. BBSl. 6.
[38]. См.: Oppenheim A. Leo. A New Prayer to the."Gods of the Night". - Analocta Biblica. 12, 1959, с. 190 и сл.
[39]. См.: Goкtze A., Levy S. Fragment of the Gilgamesh Epic from Megiddo. - Aliqol. 2, 1959, с. 121-128.
[40]. См.: Nougayrol i. - Ugaritica. Vol. 5. Г., 1968, с. 300-304, № 167 (о фрагменте, либо являющемся частью рассказа о Всемирном потопе, либо принадлежащем к его прототипу - согласно версии этого эпоса из Ниневии).
[41]. См.: Garelli Р. (йd.). Gilgames ot sa lйgende. - Vil8 Rencontre Assyriologiqiic Internationale. P., 1960, с прекрасной библиографией (с. 7-27). Ламберт опубликовал три новых фрагмента из библиотеки Ашшурбанапала (см.: Lambert W. G. - Там же, с. 53-55); о новом фрагменте из Ашшура см.: Frankena R. - Там же, с. 113-122; о нескольких нововавилонских фрагментах см.: Wiseman П. J. - Там же, с. 123-135. О шумерском цикле легенд о Гильгамсше см.: Kramer S. N. - Там же, с. 59-81. Тексты из Султантепе были опубликованы - см.: Gurney O. R. - JCS. 8, 1954, с. 87-95. См. также: Mittard A. R. Gilgamesh. X: a New Fragment. - Iraq. 26, 1964, с. 99-105; Wiseman D. J. A Gilgamesh Epic Fragment from Nim-rud. - Iraq. 37, 1975, с. 157-163.
[42]. Об изображениях Гильгамеша и Энкиду на печатях см.: Amiet P. Le problиme de la reprйsentation de Gilgames dans l'art. - Gilgames et sa lйgende. Ed. P. Garelli. P., 1960, с. 169-173; Offner Graciane. L'йpopйe de Gilgames a-t-ellc йtй fixйe dans l'art? -Там же, с. 175-181.
[43]. В своем собрании отрывков и анекдотов греческий философ Элиан (ок. 170-235 гг. н.э.) упоминает о некоем Гильгамосе. Но его рассказ сильно отличается от эпоса о Гильгамеше.
[44]. Двенадцатая табличка воспроизводит шумерскую TuM NF 3 № 14 и соответствующие дубликаты.
[45. На эту тему см.: Castellino G. Urnammu, Three Religious Texts. - ZA. 52, 1957, с. 1-57; ''Эпос о Гильгамеше'' (табл. VII, колонка iv) и, наконец, поздний текст, опубликованный фон Зоденом (Soden W. von. Die Unterweltsvision eines assyrischen Kronprinzen. - ZA. 43, 1936, с. 1-31).
[46]. В ранней версии упоминается еще одно преступление против морали - осуществление права первой ночи (о нем говорится в строках 32-33 пенсильванского фрагмента, колонка iv). В версии из Ниневии или в более раннем тексте, па котором она основана, упомянутый мотив ужо не фигурирует, - возможно, потому, что он содержал адресованное царю обвинение в превышении власти, а может быть, просто потому, что чужеземный обычай, о котором идет речь, стал к этому времени непонятным.
[47]. Восхваление городской жизни, с одной стороны, любовь к охоте и тесная связь с дикими животными - с другой, отражают ту особую культурную ситуацию, в которой оказались правители амореев до того, как их владычество распространилось на крупные города Месопотамии: их родным домом была пока еще пустыня, и они могли только мечтать о роскоши далеких городов.
[48]. Сначала Гильгамеш нс выдержал испытания, когда от него требовалось пе спать шесть суток; затем он выкупался в одежде в источнике молодости, вместо того чтобы испить его чудотворной воды, о свойствах которой ему намекали; и, наконец, вместо него растением жизни завладела змея, которая вернула себе молодость.
[49]. Опубликован еще один текст (СТ4643), который предлагает местный, во многом новый вариант теории происхождения богов; см.: Lambert W. G., Walcoi P. Л New Babylonian Theogony and Hesiod. - Kadmos. 4, 1965, с. 64- 72.
[50]. Ср.: Jacobsen T. The Battle between Marduk and Tiamat. - JAOS. 88, 1968, с. 104-108.
[51. См.: Luckenbill D. D. The Annals of Sennacherib. Chicago, 1924, с. 139 и сл., хотя этот текст нуждается в новом издании и в лучшем переводе.
[52]. На эту тему см.: Soden W. von. Gibt es ein Zeugnis dafьr, dap die Babylonier an die Wiederaiitstehung Marduks geglaubt haben? - ZA. 51, 1955, с. 130-166; он '' < . 7..\. 52, 1957, с. 224-234.
[53. За последнее время были открыты многочисленные новые текстовые материалы, что дало возможность подготовить новое издание этого памятника. См.: Lambert W. G., Millard A. R. Atra-hasis: The Babylonian Story of the Flood. Oxford, 1969. См. также список работ, посвященных его толкованию: Borger R. Handbuch der Keilschriftliteratur. Vol. 2. В., 1975, с. 157 и сл.
[54]. См.: Frei/dank H. Die Tierfabel im Etana-Mythus. Ein Ueutungsver-such. - MIO. 17, 1971, с. 1-13.
[55]. О мудрости Адапы и семи мудрецах см.: Reiner Erica. The Etiological Myth of the ''Seven Sagos''. - Orientalia. N. s. 30, 1961, с. 1-11. Предположение, высказанное па с. 7 и сл. относительно мудрого визиря Ахикара, подтвердилось благодаря тексту, найденному в Уруке и опубликованному Ван Дейком (Van Dijk J. J. A.- UVB. 18, 1962, с. 44-52).
[56]. Последнее по времени издание: Cagni L. L'cpopea di Erra (=:Studi Semi-tici. 34). Home, 1969.
[57]. Самый большой из этих текстов - ''Плач о разрушении Ура'' - опубликован С. Н. Крамером (Чикаго, 1940). См. ''Плач о разрушении Шумера и Ура'' в переводе того же автора: Pritchard 1. В. (йd.). - ANET 3. Supplement, с. 611-619.
[58]. Стихи, которые приходят во сне, - это, по-видимому, общее место, если судить по колофону 733 г. до н.э. (см.: Hunger H. Babylonische und assyrische Kolophone, № 290).
[59]. О чтении Anzu, предложенном Б. Ландсбергером, см.: VVZKM. 57, 1961, с. 1-21.
[60]. В дополнение к тексту ЕА 357 из Амарпы см. текст из Султантепе: Gurney О. The Myth of Nergal and Ereshkigal. - AnSt. 10, 1960, с. 105-131.
[61]. К двум сохранившимся копиям из Ашшура и из библиотеки Ашшурбапапа-ла сейчас прибавился более ранний и несколько отличающийся от них ассирийский фрагмент LKA 62 г. 10 и сл., опубликованный Эбелингом (Ebeling E. - Orienlalia. N. s. 18, 1949, с. 36-37).
[62]. Об этих трудных текстах см. примеч. 30 к гл. IV.
[63. Об этом тексте см. издание В. фон Зодена, пит. в примеч. 45 к гл. V, а также новое толкование, предложенное этим; автором в ''Weil des Orients'' (7, 1974, с. 237 и сл.).
[64. См., например, гимны в немецком переводе: Falkenstein A. Sumerische und akkadische Hymnen und Gebete. Zьrich-Leipzig, 1953, с. 85-114.
[65. Об этих текстах см.: Meier G. Die assyrische Beschwцrnngssamminng Maqlu. Graz, 1937; Reiner Erica. Surpu. A Collection of Snmcrian and Akkadian Incantations. Graz, 1958. См. также: Knudsen E. E. A Version of the Seventh Tablet of Shurpu, from Nimrud. - Iraq. 19, 1957, с. 50-55; Lambert W. G. An Incantation of the Maqlu Type. - АЮ. 18, 1958, с. 288-299.
[66]. См. статью, цит. в примеч. 38 к гл. V.
[67]. Об этом и многих других цитируемых ниже текстах см.: Lambert W. G. Babylonian Wisdom Literature. Oxford, 1960.
[68]. Пониманием этого литературного произведения ассириология обязана В. Ландсбергеру: Landsberger B. Die babylonische Theodizoe. - ZA. 43, 1936, с. 32-76 (английский перевод см.: Lambert W. G. Babylonian Wisdom Literature, с. 70-89).
[69]. Известны и другие примеры этого литературного приема, доказывающие, что произведение предназначалось именно для читателя, а не для слушателя. См, гимн Вавилону, опубликованный Пинчесом (Pinches Т. G. Texts in the Babylonian Wegde-writing. L., 1882, с. 15-16, № 4), и гимн Мардуку, опубликованный Крейгом (Craig J. A. Assyrian and Babylonian Religious Texts. Vol. 1. Lpz., 1895, с. 29-31), а также более мелкие тексты в отрывках. Редкий пример двойного акростиха см.: Sweet R. F. G. A Pair of Double Acrostics in Akkadian. - Orienlalia. N. s. 38, 1969, с. 459-460.
[70]. Оценку этого текста историком литературы см.: Hofer-Heilsberg A. Ein Koilschrifttoxt, dor дlteste Mimus der Weltliteratur und seine Auswirkung. - Theater der Welt. 3-4, 1937, с. 1-16.
[71]. Ср.: Gurney 0. R. The Tale of the Poor Man of Nippur. - AnSt. 6, 1956, с. 154-164; Julow V. The Source of a Hungarian Popular Classic and Its Roots in-Antiquity. - Acta Classica Univ. Scient. Debreciniensis. 6, 1970, с. 75- <S''i: Сигпгц О. Я. The Tale of the Poor Man of Nippur and Its Folktale Parallels. - AnSt, 22, 1972, с. 149-158.
[72]. О коротком шумерском произведении, которое по содержанию и топу можно сравнить со ''Сказкой о ниппурском бедняке'', см.: Falkenstein A. - Indogermanische Forschungen. 60, 1952, с. 114-120, ссылка на TCL 16, 80: 1-19.
[73]. Публикация соответствующих текстов с привлечением литературных аналогий готовится М. Сивилом.
[74]. По поводу собрания шумерских пословиц я должен отослать читателя к многочисленным работам Э. И Гордона, который уже давно занимается этим сложнейшим материалом. См., в частности, последнюю по времени превосходную публикацию: Gordon E. I. Л New Look at the Wisdom of Sumer and Akkad. - Bibliotheca Orientalis. 17, 1960, с. 122-151.
[75]. Обзор почти всех опубликованных на сегодняшний день материалов см.: Oppenheim A. Leo. Catalogue of the Cuneiform Tablets of the Wilbertorco Eames Collection in the New York Public Library. New Haven, 1948, с. 215-224. Продолжение этой библиографии см.: Jones Тот В., Snyder John W. Sumerian Economic Texts from the Third Ur Dynasty. Minneapolis, 1961, с. 347-352.
[76]. Типичный для Месопотамии эпистолярный стиль см.: Schroeder О. Kin mьndlich zu bestellender altbabylonischer Brief. - OLZ. 1918, с. 5-6; Kra.us F. R. Uriel'schreibiibungen im altbahylonischen Schulunterricht. - JEOL. 16, 1959- 1962, с. 16-19. Стилистические и литературные исследования, посвященные месо-потамской эпистолографии, весьма редки (см.: Salonen R. Die Gruss- und Hцflichkeitsformeln in babylonisch-assyrischen Briefen. Helsinki, 1967). См. также: Friedrich J. Die Bricl'adresse in Ras Schamra. - AfO. 10, 1935-1936, с. 80-81.
[77]. См.: Falkenstein A. Ibbisin-Tshbi'orra. - ZA. 49, 1949, с. 59-79. Более поздний пример политического письма см.: Weidner K. F. - AfO. 10, 1935-1936, с. 2-9; Landsberger B. - Там же, с. 140-144. Литературпый прием, основанный на использовании формы политического письма, см. в тексте STT 40-42, опубликованном Герпи (Gurney О. R. A Letter of Gilgamosh. - AnSt. 7, 1957, с. 127-136). Несколько ироническое описание ''первого'' политического письма см.: Kramer S. N. Enmerkar and the Lord of Aratta. Philadelphia, 1952, ста. 504-526.
[78]. Прекрасное введение к этому своду писем см.: Waterman L. Royal Correspondence of the Assyrian Empire. Vol. 4. Ann Arbor, 1936, с. 9-13. Письма ученых людей на ассирийском диалекте переизданы в книге: Parpola S. Letters from Assyrian Scholars to the Kings Esarhaddon and Assnrbariipal (==AOAT, 5/1). Neukirchen-Vluyn, 1970. Следует отметить, что не опубликованное до сего дня собрание Ку-юнджика в Британском музее содержит более двух тысяч писем этого тина.
[79]. См.: Thompson R. С. The Reports of the Magicians and Astrologers. 2 vols. L., 1900 (эта книга требует переиздания). См. уникальное упомипание об астрологических вопросах, касающихся частного лица, в нововавилонском письме UET 4 168.
[80]. См.: Falkenstein A. Ein sumerischer ''Gottesbrief''. - ZA. 44, 1938, с. 1-25; он же. Ein sumerischer Brief an den Mondgotl. - Analecta Biblica. 12, 1959, с. 69- 77; Kraus F. R. - JCS. 3, 1951, с. 78, примеч. 40; Gadd С. J. Divine Hule, с. 27 и примеч. 3; ср. UET 4 171 (см.: Soden W. von. JAOS. 71, 1951, с. 267) и его дубликат KAR 373; YOS 2 141 (см.: Stamm J. J. Namengebung, c. 54). См. также ARM l № 3 (Dossin G. - Syria. 19, 1938, с. 126; 20, 1939, c. 100 и сл.). Прекрасный обзор всех текстов см.: Borger R. Crottes brief. - RIA. 3, 1957-1971, с. 575-576; Kraus F. R. Eiы altbabylonischer Privatbrief an eine Gottheit. - RA. 65, 1971, с. 27-36. Поздние египетские письма богам см.: Hughes G. R. - .INES. 17, 1958, с. 3 и сл.
[81]. См.: Oppenheim A. Leo. The City u[ Asaur in 714 В. С. - JNES. 19, 1960, с. 133-147; отметим также письмо (sipirtu) Ашшурбанапала СТ 35 44-45 (Яa- uer Th. Das Inschriflenwerk Assiirbanipals. Vol. 2. Lpz., 1933, с. 83), которое, однако, принадлежит к другой литературной категории.
[82]. См.: Kramer S. N. - ANET 2, с. 382, с библиографией. В своде инеем, изданных Али (AU F. A. Sumerian Letters: Two Collections from the Old Babylonian Schools (Ph. D. Diss.). University of Pennsylvania, 1964), также имеются ''деловые письма''. См. письма такого типа: Gadd С. l., Kramer S. N. - UET. 6/2, 1966, № 173-183, и предисловие к этой работе (с. 3 и сл.).
[83]. Хорошее введение к месонотамскому законодательству см.: San Nicolц M. Beitrдge zur Ri-chtsgeschichtc im Bereiche der keilschriftlichen Rechtsquellen. Oslo, 1931: Kiisrhiil.er P. Krilscliril'l.recht. - ZDMG. 89. 1935, с. 1-39; Cardascia. G. Splendeur et misиre de l'assyriologie juridique. - Annales Universitatis Saravi-ensis. 3, 1954, с. 159-162.
[84]. Об этих текстах см.: Holt I. L. - AJSL. 22, 1910-11, с. 209 и сл.
[85]. Объяснение некоторых свойств юридических текстов из Суз (MDP 18, 22- 24 и 28), отражающих официальные высказывания, см.: Oppenheim A. Leo. Der Eid in den Rechtsurkunden aus Susa. - WZKM. 43, 1936, с. 242-262.
[86]. См.: Petschow H. Die neubabylonische Zwiegesprдchurkunde und Genesis 23. - JCS. 19, 1965, с. 103-120.
[87]. См.: San Nicolo M. Der neubabylonische Lohrvcrtrag in rechtsvcrgleichender Betrachtung. - Bayerische Akademie der Wissenschaften. Sitzungsberichte. Phil.-hist. Klasse. 3, 1950; отметим также соответствующие тексты из Нузи: JEN 572 (ткацкое ремесло) и HSS 1959 (кузнечное ремесло).
[88]. AASOR. 16, № 56.
[89]. См.: Oppenheim A. Leo. ''Siege Documents'' from Nippur. - Iraq. 17, 1955, с. 69-89.
[90]. Важность этого документа была впервые отмечена Фейгином (см.: Fei-ginS. - Hatequfah. 32/33,1947, с. 746- 765). См. также: Jacobsen T. An Ancient Meso-potamian Trial for Homicide. - Analecta Biblica. 12, 1959, с. 130-150 (на основе недавно найденных дубликатов); Szlechter E. La peine capitale en droit babylonien. - Festschrift Emilie Belli. Vol. 4, 1962, с. 147-148.
[91]. Цитируемые примеры взяты из: ZA. 43, 1936, с. 315-316; ARM 6 43; Wise-man D. J. Alalakh. № 17; Weidner E. F. - AfO. 17, 1954-1956, с. 1-9. См. также: Kohler J., Ungnad A. Assyrische Rechtsurkunden. Lpz., 1913, № 659 и 660. О политических тяжбах см.: AASOR. 16, № 1-14; Speiser E. A. The People of Nuzi vs. Mayor Kushshiharbe. - Там же, с. 59-75. См. также: Bolla Sybille von. - ArOr. 12, 1930, с. 113-120; Leemans W. F. Some Aspects of Theft and Robbery in Old Babylonian Documents. - RSO. 32, 1957, с. 661-666; Ebeling E. Kriminalfдlle aus Uruk. - AfO. 16, 1952, с. 67-69. О краже сообщается и в новоассирийском письме из Калы (ND 2703); см.: Saggs H. W. F. - Iraq. 27, 1965, с. 28 и сл" № 81.
[92]. См. MDP 11, № 83. См. также: Hinz W. Elams Vertrag mit Naram-Sоn von Akkade. - ZA. 58, 1967, с. 66-96.
[93]. См. Wiseman D. J. Alalakh, № 2.
[94]. См. Weidner E. F. Der Staatsvertrag Assurniraris VI. von Assyrien mit Ma-ti'ilu von Bоt-Agusi. - AfO. 8, 1932-1933, с. 17-34.
[95]. См. Filzmi/er J. A. The Aramaic Inscriptions of Scfire I and II. - JAOS. 81, 1961, с. 178-222.'
[96]. См. Oppenheim A. Leo. The Eyes of the Lord. - JAOS. 88, 1968, с. 173-180.
[97]. См. Windeier H. Sammlung von Keilschrifttexten. Vol. 2. Lpz., 1894, № l.
[98]. См. Schuler E. von. Hethitische Dienstanweisungen fьr hцhere Hof- und Staatsbeamte. Graz, 1957; Laroche E. - RHA. 59, 1956, с. 88-90.
[99]. См. Weidner E. F. Hof- und Harems-Erlдsse assyrischer Kцnige aus dem 2. Jahrtausend v. Chr. - AfO. 17, 1954-1956, с. 257-293.
[100]. См. HSS 15, № 1.
[101]. См. книгу Крауса, цитированную в примеч. 51 к гл. II. См. также: Finkeislein !. J. Some New misharum Material and Its Implications. - Studies Landsberger. c. 233-246; он же. The Edict of Amniisaduqa: A New Text. - RA. 63, 1969, с. 45-64, 189-190; Kraus F. R. Ein Edikt des Kцnigs Samsu-iluna von Babylon. - Studies Landsberger, c. 225-231.
[102]. См.: Ellis Maria de J. Simdatu in the Old Babylonian Sources. - JCS. 24, 1972, с. 74-82.
[103]. См. книгу, цит. в примеч. 30 к гл. III.
[104]. О числе стел с законами Хаммурапи, доставленных в Сузы, см.: Nougaif-rol J. Les fragments on pierre du Code Hammurabierl. - JA. 245, 1957, с. 339-366; 246, 1958, c. 143-155.
