Материалы, изложенные в этой главе, не были включены в предыдущую главным образом по соображениям удобства для читателей. Все, что сейчас известно о науке и технике Месопотамии, основывается на клинописных текстах и должно было бы поэтому рассматриваться в V главе. Как известно, тексты с информацией о науке и технике весьма различны по своему характеру: это астрономические эфемериды и расписки о выдаче ремесленникам разных материалов, сборники медицинских предписаний и описания произведений искусства, в том числе статуй и барельефов, инвентарные списки драгоценностей и словари, математические таблицы, предсказания по движению планет, некоторые отрывки литературных и юридических документов.
Сохранившиеся до наших дней предметы материальной культуры, развалины зданий, архитектурные украшения, изделия из металлов и цилиндрические печати также содержат, хотя и весьма ограниченную, информацию об инструментах и приспособлениях, с помощью которых они были созданы. В первую очередь это относится к изделиям из металлов, стекла, к керамике, а также изразцам. К сожалению, не часто удается установить связь между найденными изделиями и текстами и сравнить использованную для их изготовления технику с той, которая описана в глиняных табличках. Археологические данные и письменные документы, обнаруженные в Месопотамии, не так хорошо дополняют друг друга, как те, что найдены в Египте.
Наибольшее число археологических находок приходится на древнейший период месопотамской истории, который очень слабо документирован. Почти все тексты, которые могли бы пролить свет на историю развития техники тех дней, относятся главным образом к текстилю или металлам, т.е. таким изделиям, которые практически не сохранились: у нас совсем нет образцов ткачества и очень мало изделий из металлов [1]. Наряду с этим некоторые ремесла и сферы человеческой деятельности, такие, как архитектура, гончарное ремесло и сельское хозяйство, вообще не имели письменной традиции [2].
Медицина и врачи
Вместо литературоведческого описания медицинских, математических и астрономических текстов и обсуждения их формы, словарного состава и исследования истории текста я считаю целесообразным на данном этапе ограничиться рассмотрением только некоторых научных и технических проблем в качестве иллюстрации деятельности людей, живших в Месопотамии и действовавших в реальном мире в рамках имевшихся в них познаний.
Наши знания о месопотамской медицине основаны на текстах древних медицинских руководств и сборников предписаний, а также письмах, случайных замечаниях в литературных памятниках и отдельных упоминаниях в сборниках законов. Первые из них свидетельствуют об эрудиции врачей, последние - об их отношении к больному и социальном положении врачей.
В месопотамской медицине следует четко различать два основных направления, что важно для понимания ее как науки. Оба направления возникли в старовавилонский период и описываются в текстах, поступивших в основном из двух крупных источников документов: коллекции, обнаруженной в Ашшуре, и собрания документов из библиотеки в Ниневии [3]. Подтверждают эти сведения также таблички из Ниппура, Богазкёйя, Султантепе и поздних поселений на территории Южной Месопотамии. Они показывают, что оба направления традиционны и часть единого потока.
Я обозначаю одно из этих медицинских направлений, или школ, как ''научное'', а другое - как ''практическое''. Для первого характерно большое количество сохранившихся и уже упоминавшихся в последнем разделе 4" главы текстов. Там они определены как прогностические предсказания. Основной документ этой школы представляет собой серию, получившую название по начальным словам: ''Если заклинатель, идя в дом больного...''. Как видно, эта форма типична для сборника знамений, и здесь не стоит ее обсуждать.
Мы вернемся к ней и к научной оценке ее после рассмотрения текстов второй школы, школы медиков-практиков. Большинство текстов этого типа, называемых ассириологами медицинскими текстами, составлено по определенному образцу, что характерно для традиции месопотамских писцов. Формально они похожи на тексты знамений и также входят в сборники. Каждая табличка состоит из ряда одинаково построенных записей, начинающихся, как правило, словами: ''Если человек болен (и у него такие-то симптомы)...'' или ''Если человек страдает от (такой-то и такой-то) боли в голове (или других частях тела)...''. Перечисление симптомов заболевания дается подробно, с использованием более или менее устойчивой терминологии для описания субъективных ощущений и объективных симптомов.
Оно сопровождается детальными инструкциями врачу относительно рекомендуемой materia medica, ее приготовления, процедуры приема больным и способа ее применения. Все это описывается с использованием широкого набора медицинских терминов. Обычно каждая запись заканчивается заверением: ''он поправится...'', но иногда и предупреждением, что больной не справится с болезнью. Нечего и говорить о том, что в этих текстах можно найти ряд вариаций и специальных формулировок.
Есть таблички, которые представляют собой диагноз заболевания, другие содержат ссылки на причины заболевания: среди них фигурируют главным образом вредоносная магия или грехи. Подробное исследование различных типов текстов, а также их распределение по времени и месту еще никем не производилось, хотя результаты обещают быть весьма интересными. Во всех вариантах и случаях отклонения структура записей постоянна. Она типична для построения длинных рядов, расположенных в соответствии со словесным оформлением начального заявления.
Иными словами, таблички, содержащие предписания, подобраны либо по характеру симптомов, либо по названию пораженных частей тела. Ценность ''учебников'' этого вида для практикующего врача очевидна.
Имеются тексты, датируемые серединой II тысячелетия до н.э., из хеттской столицы Хаттусаса, где писцы копировали старовавилонские оригиналы либо непосредственно, либо с помощью каких-нибудь пока неизвестных посредников. Следующими по времени идут таблички, найденные в двух ассирийских столицах, Ашшуре и Ниневии, датируемые между примерно 1000 и 612 гг. до н.э.
Тексты из Ашшура содержат ряд еще не опубликованных старо- и среднеассирийских версий, которые, в свою очередь, восходят к старовавилонским оригиналам. Старовавилонская группа текстов состоит из ряда копий, все еще ждущих публикации. К этому же источнику можно возвести и несколько средневавилонских фрагментов и небольшую группу нововавилонских медицинских текстов. Поскольку основные документы названных групп еще не опубликованы, то специалисту по истории медицины придется подождать, пока кто-нибудь из ассириологов не предложит их перевода, прежде чем пытаться проследить развитие медицины и установить те изменения, которые произошли на протяжении времени более чем в тысячу лет.
Но, как уже теперь очевидно, сохранившиеся таблички этого типа, каковы бы ни были их даты и происхождение, отражают главным образом медицинскую практику и состояние медицины в старовавилонский период. Более поздние копии, так же как копии, найденные за пределами Месопотамии, показывают, что врачи, составлявшие их, были заинтересованы в первую очередь в сохранении традиции.
Эти тексты раскрывают уровень и объем медицинских знаний в период, когда они были составлены, и показывают, что месопотамская медицина была типично народной медициной, описанной некогда в древнеанглийских лекарских книгах.
Materia medica состоит главным образом из различных местных трав и таких животных продуктов, как жир, кровь, молоко, кости и небольшое количество минеральных веществ. В текстах нет упоминаний о чем-либо редком и дорогом, ввозившемся из далеких районов, равно как не отдается предпочтения тому или иному специфическому виду лечения или способу применения лекарств. Травы - корни, стебли, листья, плоды - использовались либо сухими, либо свежими, растертыми и просеянными или размоченными и прокипяченными.
Они смешивались, по-видимому, с пивом, уксусом, медом или твердым жиром. Некоторые из них нужно было глотать, другие применялись в виде свечей или вводились в организм с помощью клизмы; третьи втирались в кожу в виде лосьонов или мазей. Как и следовало ожидать, среди этих растительных средств имеется ряд послабляющих, диуретиков и противокашлевых. Иногда их применение явно показывает, что качество и эффект таких растений были хорошо известны. Слишком частое, однако, их применение, по-видимому, диктовалось какими-то иными причинами. Вероятно, потребуются исследования филологов и помощь экспертов по фармакологии и ботаников, хорошо знающих флору Ирака, чтобы определить принципы, лежащие в основе применения таких растений - каждого в отдельности или в смесях.
Попытки определить заболевания по совокупности симптомов и других указаний, выраженных в понятных нам терминах, придется связать с исследованием растений, которые представляют основной источник наших познаний о месопотамском лечении. Действительно, термин шамму (''травы''), по-видимому, часто является синонимом слова ''лекарство''. Основным источником информации служит пространное сочинение (три таблички), в котором перечисляются сотни растений, частей тела животных и других не всегда поддающихся определению материалов. Текст расположен в двух колонках; он дает интересное представление о месопотамской фармакопее, перечисляя продукты растительного происхождения (листья, корни, семена и др.). Кроме того, в нем названы минералы (соли, квасцы, измельченные камни) и части тела животных. Эта номенклатура зашифрована и потому не вполне ясна.
Медицинские инструменты редко упоминаются в рассматриваемой группе текстов. Говорится о шпателях, металлических трубках, а также ланцетах, которые, возможно, недаром названы брадобрейскими ножами. Они использовались для различных разрезов при хирургических операциях. Шприцы в текстах не упоминаются. Возможно, что ряд простых приборов и инструментов употреблялся, но в текстах о них не упоминается, потому что названия их и способ употребления были очевидны. Ввиду примитивного характера медицинских знаний в этой области, неудивительно, что к хирургии обращались только в критических случаях. Действительно, ни один медицинский текст или иной отрывок, относящийся к деятельности врачей, не упоминает того, что мы назвали бы хирургией [5]. Кесарево сечение, о котором мимоходом говорится в юридическом тексте старовавилонского периода, не противоречит этому утверждению, так как оно было произведено после смерти больной [6].
Такие операции известны из греческих и римских источников, а также из Вавилонского талмуда, подтверждающего их для самой Месопотамии. Также известно, что они производились и у народов, чье знание медицины было очень примитивным. Магико-медицинская практика, такая, как удаление зубов, трепанация, обрезание, не засвидетельствована в Месопотамии. Акушерством и тогда занимались женщины; относящиеся к этому упоминания в неспециальных текстах редки.
В популярных книгах по месопотамской цивилизации (в главах о медицине) часто встречаем заявления о том, что в Кодексе Хаммурапи упоминается операция катаракты. Это не так. Действия врача, упомянутые в этом своде законов как, возможно, подвергающие опасности жизнь больного, - надсечка, которая делалась для того, чтобы облегчить некоторые заболевания глаза, - обычная практика в александрийской медицине.
Взаимоотношения между врачом и больным в Месопотамии имеют два аспекта, которые надо различать, если мы хотим понять медицинскую науку этой цивилизации. От представителя ''практической школы'' медицины, врача-практика, не ждали, что он станет осматривать тело больного или исследовать симптомы его болезни. Врач определяет заболевание с помощью списков симптомов, составленных именно для этой цели, и применяет конкретное лечение, указанное для каждого случая.
Члены ''научной школы'' демонстрируют совершенно другой подход к больному и его заболеванию. Симптомы считаются не показателем того, какие средства применить, а скорее ''знаками'', которые связаны с исходом заболевания и иногда помогают определить его так, чтобы специалист мог применять соответствующие магические контрмеры. Этот двойной подход имеет определенные последствия. У ''врача-предсказателя'' более прямой интерес к симптомам, и он склонен к точному и тщательному осмотру тела больного, чем не занимается ''практик'', для которого симптомы имеют эвристическое значение.
Интерес первого является четко ''научным'', поскольку он тщательно осматривает тело больного, отмечает температуру кожи, которую он проверяет в нескольких местах, и наблюдает за кровеносными сосудами, их окраской и движением кровяного потока. Таким образом, он исследует пульс, но не как показатель физиологического состояния больного человека, а скорее как ''знак'', который предназначен для искушенного наблюдателя и имеет отношение к судьбе больного [8].
Многое из того, что мы знаем об аккадской анатомической номенклатуре, терминологии здорового и больного тела и его функций, получено из текстов, которые мы называем текстами-знамениями или, чтобы быть точным, - прогностическими предзнаменованиями. Специалист, который тщательно ищет раскрывающие состояние больного ''знаки'', называется не врачом (асу), а ашипу, что мы традиционно переводим как ''заклинатель''. Наблюдаемые признаки рассказывают ему, выживет ли больной или умрет, как долго должна продолжаться болезнь и серьезна она или скоро пройдет [9].
Точно так же, как предсказатель, который не ограничивается изучением внутренностей убиваемых овец, но, для того чтобы получить добавочные приметы, распространяет свое наблюдение и на поведение животного перед тем, как его убивают, поступает аишпу при лечении больного. Действительно, не только симптомы больного человека передают информацию, но учитывается и ситуация, в которой он находится, наблюдаются и истолковываются время дня или ночи, дата и ''знаки''.
Каков же характер контрмер, применяемых aшиny ? Из того, что мы знаем о месопотамских предсказаниях, есть все основания полагать, что это - магические действия, заклинания и ритуалы. Точной информации у нас все-таки нет. Это подводит нас к другой проблеме, тесно связанной с месопотамской медициной. Есть много указаний на то, что жители Месопотамии верили в эффективность двух способов, двух фронтов действия при лечении заболевания - применения медикаментов и использования магии. Между этими двумя способами не было жесткого разделения; медицинское лечение, как правило, содержит только незначительные примеси магических процедур, в то время как магические меры против болезней используют традиционную фармакопею, хотя причины этого обычно неясны.
Магические элементы, применяемые практиком, состоят из коротких заклинаний, уверенности в магии чисел (например, семь капель жидкости), символических актов (завязывание узлов), требования определенного расписания для выполнения отдельных операций при приготовлении лекарства или помощи во время лечения особых лиц (ребенка, девственницы). Нам не следует пытаться разъяснить или слишком подчеркивать такую практику; потребуются долгие поиски и кропотливые исследования, для того чтобы установить типологию ситуаций, при которых предписывалось медицинское или магическое лечение, отдельно то или другое или и то и другое вместе.
В этом отношении важно установить различия между месопотамскими концепциями заболеваний и концепциями, свойственными нам, - так что, например, рецепты против седения волос оказываются медицинскими, а не магическими. Неизлечимые глазные заболевания, ежегодно повторяющиеся эпидемии, легочные и кишечные нарушения, умственные расстройства, если упомянуть здесь только наиболее частые жалобы, обсуждаемые в наших текстах, являются областями, относящимися в равной мере и к практикам, и к ученым. Для того чтобы подчеркнуть значение этой дихотомии в месопотамской медицине, которую я старался охарактеризовать использованием этих двух ключевых слов, следует изучить их связь, прежде чем мы вернемся к месопотамским медицинским знаниям, как таковым.
Хотя обе традиции возникли в старовавилонский период и сохранялись с незначительным изменением писцами до второй половины I тысячелетия до н.э., можно отметить происшедший за это время сдвиг в положении врача-практика. Он теряет значение сравнительно со специалистами по предсказаниям и заклинаниям. Явные признаки этого изменения можно найти в письмах, в которых говорится о больных и лечении. Письма старовавилонского периода и письма, обнаруженные в городе Мари, часто упоминают врачей и их деятельность. Письма из Ниппура средневавилонского периода подробно описывают больных и симптомы и излагают интересные детали медицинского лечения, включая указания на существование клинического учреждения. Однако в средневавилонский период термин асу больше не употребляется. Нет его и в царской корреспонденции ассирийского двора, которая дала нам большую часть информации об уходе за больными и о медицинских процедурах, включая ссылки на лечение зубов [10].
Лица, которые сообщают в этих письмах о болезнях при дворе и здоровье самого царя и которые дают различные предписания, короче говоря, те, кто действует как врач, - все являются учеными и специалистами по предсказаниям, заклинаниям и магическим процедурам (неважно, какое название ассириологи предпочтут им дать). С месопотамской точки зрения, однако, они все являются представителями ''научной школы'' медицины. Все данные, касающиеся врача - ''практика'' и врача - ''ученого'', по-видимому, указывают на то, что ''практик'' потерял свое значение и положение в течение тысячелетия, которое отделяет старовавилонский период от новоассирийского, тогда как врач - ''ученый'' укрепил свое положение и присоединился к царскому двору. Невозможно установить, в какой степени они оказывали действительную медицинскую помощь, но, по всей вероятности, они переняли то, что относилось к методам врача-практика.
Было бы слишком претенциозно назвать этот обзор историей месопотамской медицины; просто укажем на изменение в общем подходе к делу, принесшее престиж тому, что мы считаем ненаучными медицинскими спекуляциями, во вред трезвому, хотя едва ли очень эффективному лечению с помощью народной медицины, основанному на том знании растений и человеческого тела, какое опытный практик мог собрать и переварить. Подобное же изменение, по-видимому, произошло в египетской медицине. Там замечательные папирусы с их удивительными достижениями, не имеющими равных в истории медицины до Гиппократа, дошли от периода даже более раннего, чем старовавилонский. И все же мы читаем в ''Иероглифике'' Гораполлона, любопытном сочинении IV в. н.э. о чудесах Египта, что у египетских врачей была книга, называвшаяся Ambres, которая давала им возможность распознавать, смертельно ли данное заболевание или нет. При наличии месопотамского опуса по медицинским предсказаниям вполне можно предположить, что книга ''Амбрес'' - если это сообщение Гораполлона вдруг окажется более надежным, чем то, что он в других местах говорит о Египте, - соответствовала по функции (хотя, конечно, не по взглядам и подходу) нашей серии ''Если заклинатель, идя в дом больного...''.
Для того чтобы охарактеризовать месопотамские медицинские знания, нужно сначала рассмотреть ситуацию, при которой происходила кодификация старовавилонских текстов. Мы, конечно, не можем сказать, когда писцы попытались зафиксировать в письменном виде устные традиции врачей, основанные на их собственных приемах и на практике предшествовавшего периода. Даже если бы все еще не опубликованные старовавилонские медицинские тексты были доступны, они едва ли пролили бы какой-нибудь свет на этот критический период начальных медицинских записей. Но есть и другие указания; первое - это древний (периода III династии Ура) фармацевтический текст, написанный на шумерском языке, в котором уже содержатся основы месопотамской фармакопеи, и второе - маленькая группа фрагментов, найденная в Богазкёйе, содержащая медицинские тексты того типа, который мы рассматриваем, но написанных скорее на шумерском, чем на аккадском языке [12].
Это говорит о том, что в старовавилонский период медицинские тексты на шумерском языке существовали в достаточном количестве, чтобы оказаться в хеттской столице. Так как старовавилонские тексты, касающиеся предсказаний, никогда не писались на шумерском языке, а шумерский, как и аккадский, использовался для записывания математических текстов, можно предположить, что запись математического и медицинского материала предшествовала составлению текстов о знамениях (куда входили предсказания по внутренностям животных, тератология и гадания по маслу и дыму). Впрочем, это необязательно объясняется разницей во времени; такое положение вполне могло быть результатом локальных различий.
Возможно, что медицинские и математические тексты записывались в научных центрах, где шумерская традиция сохранялась лучше, чем в тех местностях, в которых предсказание перешло с уровня фольклора на уровень науки, основанной на письменных текстах. Так как у нас мало научных и литературных текстов, относящихся к критическому периоду месопотамского творчества - несколько веков до и после середины II тысячелетия до н.э., - и, кроме того, многое, возможно, было потеряно для археологов из-за поднявшегося уровня подпочвенных вод там, где оно, по-видимому, процветало, то мы, возможно, никогда не будем иметь в нашем распоряжении ничего, кроме косвенных данных об этих важных интеллектуальных достижениях.
Одно предупреждение в этой связи: язык, на котором впервые записаны клинописные тексты той или иной категории (т.е. та или иная область интеллектуального развития), не является прямым свидетелем этнической или лингвистической принадлежности тех, кто писал их. Таким образом, нельзя сказать, что предсказания являются аккадским, а математика и медицина шумерским занятием. Все они являются плодом длительного процесса, который проходила месопотамская цивилизация, используя как средство общения сначала шумерский язык, а затем аккадский. Однако эта последовательность проявлялась не везде и, по-видимому, зависела в разных местах от действия все еще не установленных политических и социальных факторов.
Как только писцы этого созидательного периода, характеризующегося постоянным расширением их профессиональных интересов, допустили медицинские наблюдения и рецепты в корпус письменных документов, эти тексты стали копировать последующие поколения. Таким образом они были спасены от забвения. В этой связи встает вопрос: продолжали ли медицинские знания и связанные с ними методы лечения развиваться независимо от корпуса традиционных текстов, позволяя образоваться разрыву между записанными формулами и изменяющейся практикой? Я склоняюсь к мысли, что эта традиция в Месопотамии оказывала такое же парализующее действие, какое любая письменная традиция оказывает на развитие предмета. История медицины во всем мире подтверждает это явление. Более того, не существует никакого текстуального доказательства, которое указывало бы на то, что в Месопотамии замечали разрыв между традицией и практикой.
Возможно, конечно, что тщательный анализ медицинских текстов выявил бы следы изменений в методах лечения и применении медикаментов, добавленных писцами к копируемым текстам. Все же консерватизм, который проявляется, например, в математической литературе, говорит против такой возможности. Новое применение существующих научных методов должно создавать свои собственные образцы, как это произошло с теми текстами, которые дают нам информацию по математической астрономии.
Месопотамская медицина всегда оставалась на низкой ступени развития. Геродот (III, 1) высказывает свое мнение о ней, когда говорит о вавилонянах, приносящих своих больных на рынок для того, чтобы узнать у прохожих, какие средства они бы предложили для лечения. Хотя ассириологи находят удобным не верить этому рассказу Геродота, совершенно очевидно, что греческий путешественник, говоря о Вавилонии, не проявлял того восхищения, которое он испытывал к египетской медицине и египетским врачам.
Было бы ошибкой обвинять традиционализм медицинской клинописной литературы в низком уровне медицины в Месопотамии. Даже интерес к копированию медицинских текстов уменьшился с течением времени, что, по-видимому, указывает на изменение отношения к медицинской традиции. После падения Ассирии в ученых центрах Вавилонии было создано много лексических текстов, сборников предсказаний и литературных и религиозных табличек, но копии медицинских текстов ''школы практиков'' редки. Это находится в противоречии с большим количеством таких текстов, найденных в Ашшуре и в меньшей степени в библиотеке Ашшурбанапала в Ниневии.
Несколько объяснений приходит к голову, однако ни одно из них недостаточно для того, чтобы разъяснить, очевидно, исключительно сложную ситуацию. Возможно, что ''научная школа'' пользовалась популярностью в ученых кругах юга или что какой-то особый интерес вызвал необычное накопление медицинских текстов, особенно в Ашшуре и Ниневии. Мы, вероятно, никогда не узнаем, до какой степени различные интеллектуальные течения в месопотамской науке стимулировались модами при дворе и предпочтениями царя. Медицина чувствительна к таким влияниям. Почти несомненно, что в Месопотамии и на медицину, и на предсказания сильно влияли как внутренние изменения, так и внешнее давление.
В этих текстах не видно того монолитного единообразия, которое объединяет математические тексты в течение тысячелетия или более. Не следует также исключать возможность того, что идеологические соображения, вероятно, повлияли на искусство врача. Специалисты по истории медицины признают, что отношение к врачу, доверие к его способности помочь представляет собой обусловленное культурой поведение, чрезвычайно характерное для любой цивилизации [13].
Парадоксально, но наше отношение к смерти, по всей вероятности, определяет наше отношение к врачам. Это подтверждают два контрастных примера. Усиленный интерес к медицине, проявлявшийся египтянами, целенаправленный и научный подход, который наблюдается в медицинских папирусах, специализация в пределах профессии, произведшая такое сильное впечатление на Геродота, богатая и сложная фармакопея, которой восхищались в ''Одиссее'' (IV, 229 - 231), - все это приобретает значение, когда мы рассматриваем их на фоне экзистенциального отношения к смерти у египтян. За смертью следовал новый вид ''жизни'', который должен был продолжаться за барьером смерти посредством сохранения тела, внимания, проявляемого к мумии, и всего того, что предусматривалось в социальных, экономических и религиозных обычаях. Тем не менее со смертью и болезнью борется талант врача.
Наоборот, в Ветхом завете мы наталкиваемся на несколько красноречивых отрывков (например, ''...но он в болезни своей взыскал не Господа, а врачей'', 2-я книга Паралипоменон XVI, 12), которые выражают отрицательное отношение к услугам врача. Такое нежелание допустить какого-либо другого целителя, кроме бога, иногда, по-видимому, принимало крайние формы; этим можно объяснить, почему Иисус Сирах вынужден был так умолять позвать врача (XXXVIII, 2): ''именно у Бога врач получает мудрость''. И в четвертом стихе: ''Бог создал лекарства из земли, и пусть никакой привередливый человек не отвергает их''. Такое негативное отношение в Ветхом завете, по-видимому, связано с концепцией смерти как конца индивидуального существования без надежд на последующую жизнь.
Весьма показательно, что, когда обещание апокалиптического блаженства и ожидание небесных чертогов были приняты во всем этом регионе, отношение к врачу изменилось; его знания и помощь ценились и их домогались.
Возможно, что статус месопотамской медицины объяснялся концепцией смерти, родственной концепции Ветхого завета. Месопотамский детерминизм, который описывался в главе о религии, хотя он и сочетался с верой в предсказания и с апотропической магией, возможно, был способствующим фактором.
Для того чтобы закончить нашу характеристику месопотамской медицины, необходимо хотя бы схематически описать социальный статус, функции и нравы врача. Относящиеся к этому сведения до недавнего времени были довольно скудными, но оказалось, что уже упоминавшийся текст, найденный не так давно в Султантепе и названный его издателем ''Сказка о ниппурском бедняке'', содержит больше сведений, чем все медицинские тексты, известные до сих пор. Это должно напомнить нам еще раз об основном недостатке почти всех клинописных документов, их оторванности от реальной повседневной жизни.
Табличка содержит историю, которую я вкратце изложил в предшествующей главе. Наибольшую ценность представляют не ее литературные достоинства, а то, что она дает нам возможность увидеть жизненные привычки обычного человека той эпохи. Эта сказка позволяет нам наблюдать социальную структуру непосредственно, что редко допускает присущий большинству литературных текстов формализм. Из трех эпизодов, рассказывающих о шутках, которые бедняк сыграл с жадным градоправителем Ниппура, в данном контексте имеет значение второй.
В нем шутник выступает под маской врача. В нескольких трудных, поврежденных строках текст рассказывает нам, что шутник сбрил волосы и запасся кувшином для возлияний и курильницей. Сделавшись неузнаваемым с помощью такого изменения внешности и держа символы своей профессии (кувшин для возлияний и курильницу), этот бедняк (нужно предполагать, на нем была только набедренная повязка или что-то в этом роде, так как в тексте не упоминается костюм, зато об одежде специально рассказывается, когда он переоделся официальным лицом) появляется в доме градоправителя и представляется следующим образом: ''Я - лекарь, уроженец Исина, сведующий...''. Здесь текст прерывается. Мы можем предположить, что далее шли обычные самовосхваления врача того времени. Представление было убедительным; лжеврача впустили, показали ему больного и его раны.
Он осмотрел их так профессионально и произвел такое хорошее впечатление, что градоправитель превозносил его как искусного лекаря. Можно предполагать, что это указывает на то, что врача-практика обычно не очень-то высоко ценили. Шутник быстро реагирует на комплимент, говоря, ''господин мой, мое лечение успешно только в темноте''. Когда ''доктор'' остается наедине со своим больным, он использует принесенные ''инструменты'', но текст не описывает как. Я полагаю, что он вылил воду из своего кувшина на пылающие угли для того, чтобы наполнить комнату дымом; затем он связал градоправителя по рукам и ногам и избил его. Ни просьба шутника, ни связывание больного, ни его вопли и дым, по-видимому, не вызвали подозрений у слуг градоправителя.
Прежде чем мы проанализируем этот случай с точки зрения отношения древних к врачам, отметим, что рассказываемые события относятся к гораздо более раннему периоду, чем текст, который дошел на табличке VII в. до н.э. из Верхней Сирии и крошечном фрагменте из библиотеки Ашшурбанапала. Географические названия, имена действующих лиц и лексика заставляют датировать этот рассказ серединой или началом второй половины II тысячелетия до н.э. Таким образом, он, вероятно, на несколько веков моложе, чем время первой записи медицинских текстов.
Врач в этом рассказе наголо обрит - древнешумерское требование к человеку, который должен общаться с божеством, - и, вероятно, очень скудно одет, но едва ли обнажен, как шумерские жрецы. По ссылкам в древних словарях и неопубликованному фрагменту из Ниневии, врач носил сумку, вероятно для трав и бинтов. Другое указание находим в религиозном тексте, который содержит самопредставление бога Мардука как врача и гласит следующее: ''Я лекарь, я знаю, как лечить, я ношу с собой все травы...'', ''У меня есть мешок, [полный действенных] заклинаний, я ношу masclaru, которая... я одариваю хорошим здоровьем...''. Врач этого рассказа носит кувшин для возлияний вместо мешка характерная особенность шумерского жреца, совершающего богослужение, которого часто изображали на древних цилиндрических печатях и сосудах для благовоний. Внешний вид его имеет некоторые характерные приметы медика.
Это отнюдь не ''примитивная'' черта; не так давно врачи носили специальную одежду даже в повседневной жизни, да и сейчас они должны носить своего рода форму, когда общаются с больными. Мы не знаем, должны ли были месопотамские гадатели, заклинатели и жрецы носить какое-нибудь особое платье, когда они выполняли свои обязанности или появлялись на людях. Есть указания, что некоторые лица, связанные со святилищем, носили льняные одежды, но это и все, что известно.
Плут, переодетый лекарем, вероятно, действовал совершенно в стиле врачей того времени, рекламируя свои услуги и нескромно ссылаясь на свою искусность. Это было, очевидно, так же принято, как и предлагать свою помощь, когда кто-нибудь нуждался во враче. То, что ловкач объявляет себя уроженцем ученого города Исина, с тем чтобы произвести впечатление на своего предполагаемого пациента, весьма любопытно, так как такое же заявление делает предсказатель бару на печати со своим именем [14]. Так как указывать свой родной город на печати не было принято, можно предположить, что предсказатель добавил эту информацию с той же целью, что и плут в ''Сказке о ниппурском бедняке''.
Другой клинописный литературный текст ставит предсказателя и врача на один уровень с хозяином гостиницы и пекарем [15]. Мы ссылаемся на заклинание, которое считалось действенным для обеспечения успеха в делах представителей этих четырех профессий. Из текста мы узнаем, что врач и предсказатель зарабатывали на жизнь, получая плату от больных. Оба были специалистами средней квалификации, более или менее обученными, так как не каждый врач и предсказатель получал образование в знаменитом ''Университете'' Исина.
Специалисты, использующие заклинания, чтобы увеличить свою клиентуру, удивительны только для нас; до возникновения городов они явно представляли древнейшее ядро людей свободных профессий. С развитием урбанизации и предсказатель и врач перебираются в столицу. Владелец гостиницы, как первый промышленник, продолжал продавать свое пиво жителям города и деревни (в тяжелые времена - в кредит), выступал в старовавилонский период как ростовщик и сделал из своего учреждения социальный центр. Пекарь представляет первого лавочника, обеспечивая горожан повседневным хлебом и печеными изделиями. Улица пекарей в Иерусалиме (Кн. Пророка Иеремии XXXVII, 21) ярко иллюстрирует эту ситуацию. Упоминание этих четырех занятий показывает, что данное заклинание восходит к раннему времени.
Врачи при таких обстоятельствах, должно быть, понимали, что для их экономического и социального благополучия было выгодней пристроиться ко дворцу, чем полагаться на заклинания. Действительно, большинство упоминаний о врачах до второй трети II тысячелетия до н.э. показывает, что они были связаны с дворцом. Эти ссылки находятся в текстах из периферийных районов - Мари, письмах из Амарны и в табличках, найденных в Хаттусасе. Имеются также разрозненные указания на сохранение той же ситуации вплоть до середины I тысячелетия до н.э. В большинстве из этих текстов царь посылает врачей, чтобы помочь своим слугам и официальным лицам; врачи пишут отчеты царю о здоровье своих пациентов.
Иногда дворцовых врачей посылают в чужие страны, для того чтобы помочь их правителям, и таким образом увеличить престиж царя, произведя впечатление на союзников искусством его врачей. Столь же важной была роль лекаря и при дворе, где он наблюдал за здоровьем царя, его семьи и гарема. Из среднеассирийского собрания царских распоряжений относительно гарема мы узнаем, что врач, лечивший женщин, там и жил. Частные врачи были редки в Месопотамии, но они упоминаются в старовавилонских текстах и текстах III династии Ура. Есть одиночная ссылка на женщину-врача при дворце в старовавилонском тексте из Ларсы, а также на глазного врача - уникальная ссылка на врача-специалиста в нововавилонских текстах [16].
Как уже указывалось, медицинское лечение при ассирийском дворце находилось под управлением ''ученых'', которые не назывались асу. Это были специалисты машмашу и ашипу, искушенные в знаниях, которыми славился скорее Эреду, далеко на юге, чем Исин. Они предсказывали течение заболевания по признакам, замеченным на теле больного, произносили заклинания и совершали другие магические действия, а также предлагали средства, рекомендуемые при данном диагнозе.
Профессия практика асу не была ни прибыльной, ни дающей какое-либо особое положение; по крайней мере, в имеющихся ссылках ничто не говорит об их сколько-нибудь привилегированном положении. Отсутствие особого божественного патрона этой профессии, кроме Эа, который являлся покровителем всех ремесел, воспринимается как подтверждение их сравнительной незначительности. В месопотамском пантеоне нет ссылок на таких обожествленных врачей, как египетский Имхотеп или греческий Асклепий. Хотя месопотамскую богиню Гулу часто называют Великой врачевательницей, она - божество смерти и исцеления, играющее активную роль в культе, но не имеющее функции патрона какой-либо профессии.
Списки слов перечисляют асу среди предсказателей и заклинателей, причем асу упоминается последними. Можно предположить, что ученые члены этой профессии переписывали учебники по своему ремеслу, но известен только один текст, который, как гласит приписка, был скопирован учеником врача.
Изучение месопотамской медицины ведется почти сто лет, но ассириологам еще следует доказать, что его результаты важны для истории медицины, не говоря уже об истории науки. Большой помехой было рвение энтузиастов, надеявшихся произвести впечатление на специалистов по истории науки, изобразив месопотамскую медицину как великое достижение, так как в ней, мол, не использовалась магия. Попытки двух поколений понять терминологию старых врачей и фармацевтов оказались не слишком успешными.
Прогресс в этом отношении зависит не только от создания корпуса всех медицинских текстов, хотя такая работа ускорила бы дело. Скорее успех придет, если мы поймем функции и характер нескольких имеющихся типов текстов и будем подходить к истории медицины, судя о прошлых достижениях в пределах их собственного содержания, без попыток влить их в общую схему эволюции.
Математика и астрономия
Следует пожалеть, что такой важный аспект месопотамской науки, как математика и математическая астрономия, невозможно использовать более непосредственно для представления месопотамской цивилизации. В этой книге моей целью было не переступать пределы, устанавливаемые текстами и документами, которые я прочел сам и считал относящимися к ''портрету'', создать который я стремлюсь. В случае математики и астрономии я вынужден ограничиться кратким очерком, основанным на работах специалистов, которые сами исследовали эти тексты и интерпретировали их (см. библиографические примечания к этой главе).
Нематематические клинописные тексты очень редко упоминают математику, и когда такое упоминание встречается, то о математике говорится в более или менее общих терминах. Так поступает Ашшурбанапал в самовосхвалении, открывающем одну из его надписей. Он говорит, что научился находить ''сложные обратные дроби и умножать'', в том же контексте, в котором он говорит о своем знании шумерского языка и способности читать старые таблички; все это составляло часть его ''широкого'' образования [18].
Литературные сочинения, в которых ученые писцы говорят о своем обучении, дают еще одну ссылку на занятия математикой. Писцы хвастают, что их обучили ''умножению, обратным дробям, коэффициентам и подведению итогов, административной отчетности, тому, как составлять все виды платежных документов, как делить собственность и определять границы участков'' [19]. Многие из этих тем повторяются в так называемых проблемных текстах, важном источнике для понимания обучения математике в писцовых школах, хотя только что приведенное перечисление не дает адекватной картины интеллектуальных достижений, элегантности исполнения, сложного применения орудий чрезвычайной простоты, которыми месопотамские математики имели все основания гордиться. Их математические методы вполне могут выдержать сравнение с достижениями всех прочих цивилизаций вплоть до середины II тысячелетия н.э., т.е. на протяжении более чем трех тысяч лет.
Большая часть того, что мы знаем о месопотамской математике, получена из двух типов клинописных математических текстов: таблиц, используемых для умножения и других целей, и ''проблемных текстов''. Оба типа засвидетельствованы для старовавилонского и селевкидского периодов. Не известно никаких предшествующих стадий исторического развития, которые вели бы к старовавилонским текстам; нет также никаких данных о продолжении этой традиции в течение тысячелетия, отделяющего эти две текстовые группы друг от друга, исключая третью маленькую группу математических текстов, ''таблиц коэффициентов'', которые служили в основном для практических целей [20].
Что касается содержания, математического метода и изложения, то тексты последних трех веков отличаются от текстов периода Хаммурапи только второстепенными деталями. Математические таблицы предназначены для умножения и деления; они также перечисляют квадраты и кубы, извлеченные корни, списки цифр, ''экспоненциальные функции'', нужные для того, чтобы вычислять сложные проценты. ''Проблемные тексты'' обращаются к читателю во втором лице и написаны на аккадском и в нескольких случаях на шумерском языке. Они либо излагают задачу, давая основные факты и цифры, описывая затем шаг за шагом способ решения этой задачи, либо перечисляют большое количество задач, без указаний какого-либо решения. Последовательность, в которой эти задачи (число их иногда доходит до двухсот и более) перечисляются, ведет от простых к сложным и чрезвычайно утонченным.
Они передают ход решения, как таковой, без разработки числовых результатов, используя измерения и другие данные величины только для того, чтобы проиллюстрировать описанные действия. Говоря математическим языком, задачи, которые больше всего интересовали месопотамских математиков, такие, как квадратные уравнения и сходные действия, имеют алгебраический характер, хотя и сформулированы в геометрических терминах.
Тот же самый внезапный скачок, который поднял месопотамских математиков от уровня практики, разрабатываемой и сохраняемой для административных и утилитарных целей, до уровня научного творчества, наступает в астрономии более чем на тысячелетие позже.
После середины I тысячелетия до н.э. в Южной Месопотамии происходит изменение в интересах и методах писцов и ученых, занимающихся небесными явлениями, особенно движениями планет и Луны и изменениями длины дня и ночи. Мы совершенно не понимаем характер такого развития и те факторы, которые его вызвали; отметим лишь, что он произошел одновременно с подъемом греческой математики, начатым Эвклидом. Можно высказать предположение, что именно гений какого-то месопотамского ученого впервые применил хорошо известные математические методы, для того чтобы выразить изменения, наблюдаемые в движениях Луны по отношению к фиксированной точке, и отметил другие повторяющиеся отклонения, для того чтобы их вычислять, так как они считались важными. Введение математики в астрономию было решающим шагом вперед в истории месопотамской науки - одинаково важным для соседей Месопотамии на западе и востоке.
Еще в шумерских (а позже в двуязычных) списках слов появляются названия звезд и созвездий. В молитвах Сину, Шамашу и Иштар встречаются упоминания некоторых фактов, относящихся к Луне, Солнцу и планете Венере. Есть также много старовавилонских молитв, в которых говорится о звездах и созвездиях. Особенно часто фигурируют, по-видимому, Большая Медведица и Плеяды, а среди крупных звезд - Сириус. Пятая табличка эпоса ''О сотворении мира'' только в нескольких строках описывает чудеса космоса, движение Солнца и Луны, расположение звезд на небе и упорядочение календаря [21].
Все же следует отметить относительно малое значение культов, связанных со звездами и созвездиями. Должно быть, накопилось некоторое количество основной астрономической информации и она была сформулирована таким образом, что это в конце концов привело к образованию трехтабличной серии MUL.APIN [22]. Серия сохранилась в библиотеке Ашшурбанапала и содержит не только список звезд, размещенных тремя параллельными ''рядами'' (центральный ряд идет по экватору), но также ссылки на планеты и на сложности календаря.
В связи с древними астрономическими знаниями следует упомянуть наблюдения за исчезновением и появлением Венеры из-за Солнца, которые сохранились в астрологических предсказаниях, сделанных в период правления старовавилонского царя Амми-ца-дуки, четвертого царя после Хаммурапи. Вне зависимости от их реального или придаваемого им значения для хронологии II тысячелетия до н.э., они подтверждают большой интерес древних к тому, что происходит на небе, особенно в тот момент, когда день сменяется ночью [23].
То, что они интересовались этим, видно и из нескольких сохранившихся астрологических предсказаний древнего периода [24]. При все еще неизвестных обстоятельствах ряд малых серий предсказаний разросся в последующие пять-шесть веков во внушительного объема материал, который и сохранился в Ассирии до падения империи, а в Вавилонии - и в селевкидский период. Тексты учитывают гелиакальпое восхождение планет, затмения, время появления новой луны, длительность дня, пути планет среди звезд, для того чтобы получить предсказание, касающееся царя и страны. Астрология стала важной наукой при ассирийском дворе Саргонидов, превзойдя по значению даже гадание по внутренностям жертвенных животных, как это явствует из царских писем и других текстов.
О роли ее в Вавилонии судить нельзя, так как никаких письменных свидетельств нет. Во всяком случае, астрология, с одной стороны, не помешала развитию математической астрономии, с другой - но лишилась популярности, когда, например, была определена регулярность затмений и их больше не могли использовать для предсказания катастрофических событий - по крайней мере мы сейчас склонны так думать. Астрология и математическая астрономия развивались в разных социальных и интеллектуальных кругах, однако весьма любопытно, что либо прямо, либо через промежуточные звенья они обе оказали значительное влияние на Египет и эллинистический запад. Астрология приобрела репутацию ''халдейской'' науки, которая распространилась по всей Европе, в то время как эллинистические астрономы использовали достижения месопотамской астрономии и тем самым спасли их от забвения.
Этапы этого процесса все еще исследуются. Такое исследование должно охватить пространство от восточного берега Индийского океана до Рима и Византии, где сохранились записи астрологов. Хотя роль эллинизма как создателя, преобразователя и носителя идей едва ли можно переоценить, нужно помнить, что другое, ''интернациональное'' движение предшествовало ему. Это все еще не полностью известная группа народов, писавших и говоривших по-арамейски, которые населяли приблизительно ту же самую территорию и, должно быть, осуществляли не только международную торговлю, но также и интеллектуальные контакты.
Подобно математическим текстам, большинство текстов, касающихся астрономических вопросов, распадается на две категории.
Они либо устанавливают правила для вычисления конкретных событий (положения планет и Луны, затмений), либо содержат результаты этих вычислений, т.е. эфемериды. Эфемериды указывают полнолуния и новолуния для периодов вплоть до двух лет, а затмения на пятьдесят лет. Другие таблички отмечают ежедневные солнечные и лунные позиции. Для того чтобы установить систему, с помощью которой можно измерять движение Солнца и планет, был определен и использован зодиак и разработаны правила для точного расчета лунно-солнечного календаря. Практическая ценность всего этого при составлении календаря очевидна. Интерес вавилонского астронома к планетам определялся сходными, более или менее практическими соображениями; он был заинтересован в предсказании конкретных событий, таких, как гелиакальные восхождения и закаты и противостояния. Изучаемыми планетами были Юпитер, Венера, Меркурий, Марс и Сатурн.
Мастера и художники
Любое исследование месопотамской техники эпохи, предшествующей письменным источникам, наталкивается на ряд трудностей. Описывать местные технологические традиции затруднительно прежде всего из-за гибели большинства изделий того времени, за исключением более или менее случайно сохранившихся предметов, сделанных из камня, раковин, кости, глины и металла, а также фундаментов некоторых зданий. Пиктографические изображения людей, животных, зданий и лодок также очень скудны. Недостаточность источников и их специфический характер вынуждают нас обращаться к технике, применявшейся в других цивилизациях, в надежде найти там современные параллели для ситуации, которая существовала в Месопотамии.
Здесь ключевое положение принадлежит Египту в силу количества и разнообразия найденных там предметов. Не менее интересна также информация, содержащаяся в документах, и та, которую можно почерпнуть из артефактов, найденных в Сирии, Анатолии и Палестине. В сочетании с египетским материалом эти достаточно разнообразные изделия позволяют нам реконструировать картину месопотамского искусства и ремесла.
''Сравнительная технология'' дает единственно правильный способ обработки имеющихся у нас данных. Более продуктивно сравнивать определенные технические приемы нескольких цивилизаций, нежели отдельно анализировать каждую цивилизацию и сравнивать полученные данные. В этом отношении вполне подходят такие темы, как металлургия, приемы ткачества, строительство домов, лодок и таких сложных устройств, как плуги, колесницы и музыкальные инструменты. Сравнения, касающиеся конкретных артефактов, должны охватывать не только форму, функцию и исполнение, но и выходить за пределы чисто описательного подхода и исследовать замысел, связи (вызов - ответ) между изготовителем и выбранным им материалом, между его инструментами и теми требованиями, которые он к ним предъявляет.
Одинаково важны преимущества и. экологические ограничения, которые часто определяют технологию, и прежде всего влияние идеологии. Последнее создает как препятствия, так и специфические требования; они могут вызвать застой, который, в свою очередь, замораживает технологию, но могут и стимулировать творческие нововведения. И, наконец, необходимо объяснить влияние социальной структуры на технологию: социальная стратификация может способствовать сосуществованию разных уровней технологии, например священного и светского, связанного со стремлением к престижу и с поисками средств к существованию, местного, импортированного и навязанного свыше. Короче говоря, сравнительная технология может считаться столь же важной для понимания одной из цивилизаций в рамках других цивилизаций, как сравнительная филология или сравнительное изучение религий. Что делает сравнительную технологию особенно важной в этой почетной компании признанных дисциплин - так это ее распространенность во времени и пространстве, значительно превосходящая в этом отношении обе другие дисциплины. Технологические приемы распространяются не только дальше и легче, чем религиозные концепции и языки, но они оставляют ощутимые доказательства существования - художественные изделия, в то время как сравнительная история религий вызывает только миражи, основанные на современных теориях, а сравнительная филология обращается к сложным и хрупким системам мертвого анализа.
Из разнообразных технических приемов, известных в Месопотамии, технология обработки минералов должна быть разобрана подробнее, чем, например, комплекс проблем, связанных с окультуриванием растений и одомашниванием животных. Если мы рассмотрим три сферы (растения, животные, минералы), то познакомимся с большинством аспектов месопотамской технологии.
Обитатели Месопотамии с самых древних времен выращивали культурные растения в садах и на полях; добавочную растительную пищу они, возможно, получали и из дикорастущих растений. Между садом и полем существовало глубокое различие - в садах сажали черенки, побеги и некоторые семена растений, которые требовали, как правило, особой заботы во время роста. Они давали луковицы, клубни или корни, урожаи которых можно было распределять на весь год для того, чтобы обеспечить необходимое и устойчивое снабжение. Культурные травы, растущие в поле, требовали интенсивной сезонной работы и известного рода техники. Они давали урожай, как правило, только раз в году и в таком количестве, которое требовало организации работников, хранения и какого-то вида финансирования.
Сад как источник пищи гораздо старше, чем поле; его растения давали продукты, которые можно было использовать без приготовления на огне: их сушили, солили или вымачивали. Плуг и соха так же характерны для поля, как палка-копалка для сада; более того, мотыга гораздо эффективнее в саду, чем в поле. Обработку полей можно легко расширять, а сады требуют устойчивой постоянной рабочей силы, количество которой и определяет их возможные размеры. Все это оказывало глубокое влияние на социальную структуру общины, плотность и распределение населения на обрабатываемой территории и на разделение труда. Если бы мы знали соотношение между площадями, занятыми полями и садами в Месопотамии, то получили бы лучшее представление об экономической и социальной структуре, чем то, которое дают нам многие сотни документов. Мы знаем, что обрабатывали как поля, так и сады, что продукция садов была дополнением к культурным злакам и сезаму, выращиваемых на полях, но не знаем, какое было соотношение между ними.
Из всех видов сада только пальмовые рощи играли важную роль в экономике Месопотамии. Финиковая пальма была единственным важным фруктовым деревом в этом регионе. Культивация финиковой пальмы, по-видимому, началась на восточных берегах Индийского океана и распространилась на запад, к Персидскому заливу, Средиземному морю и долине Нила [25]. Неприхотливость финиковой пальмы, растущей как на соленой, так и на щелочной почве Южной Месопотамии, большие урожаи, питательная ценность плодов и возможность их долгого хранения, возможность получать многочисленные побочные продукты (листья, волокно, древесина) - все это придавало дереву исключительное значение. Финиковая пальма требует малых затрат рабочей силы, однако опытности при посадке, уходе, искусственном опылении, а также специальной обработки плодов. Все эти знания - результат методического экспериментирования многих поколений. Ни одному другому дереву не уделяли такого внимания: финиковая пальма занимает в Месопотамии такое же положение, какое оливковое дерево в бассейне Средиземного моря.
Менее эффектными, но не менее впечатляющими оказались усилия первых ''ученых'', окультуривавших и выведших многочисленные и разнообразные растения, которые заполняли сады Месопотамии. Представители семейства лилейных (среди них лук и лук-порей), зонтичных (кориандр и сладкий укрой), семейство крестоцветных (различные виды капусты, горчица и редис), для которых характерны сильный запах и острый вкус, привлекли внимание древнего человека и стимулировали культивацию этих растений. Древним агрономам и их многолетним трудам Месопотамия обязана бобовыми культурами, богатыми белком, накапливавшимся в их семенах (чечевица и горох), которые использовались разнообразными способами. Если бы ассириологи могли определить более точно природу садовых растений, так часто упоминавшихся в шумерских текстах, мы могли бы с помощью ботаников и других специалистов проследить историю их культивирования и пути распространения далеко за пределами данного региона.
В полях Месопотамии мы видим тоже немало выдающихся сельскохозяйственных достижений. Помимо злаков, культивировали лен и сезам. Специальные термины, отличающиеся от тех, которые применяли при возделывании зерновых, возникли вместе с культурой сезама. Выведение сезама было лишь одним из путей в поисках необходимых жиров, по которым шел древний человек. Жиры были найдены в некоторых сортах репы, особенно рапса, в семенах льна и конопли. В конце концов были найдены и другие свойства этих растений, такие, как возможность использовать волокно льна и, вероятно, конопли.
Культивирование злаков показывает, что внимание, уделяемое растениям, повышает их урожай, а кроме того, можно улавливать выгодные случаи эндемизма (появление форм, ограниченных данной местностью) или спонтанные мутации. Происходит процесс селекции: менее продуктивные или медленно созревающие растения автоматически вытесняются более совершенными. Плодотворным источником изменений, часто сильно влияющим на развитие культурных злаков, был также перенос семян на новые почвы или в новые климатические условия.
Так, предполагают, что субтропический лен с большими цветами, многочисленными отростками и маслоносными семенами на низких стеблях переродился в более холодном климате в растение с немногочисленными семенами, но длинным, лишенным отростков стеблем, дающим волокно большого экономического значения. Сорняки, сопутствующие определенным травам, могут вытеснить их в подобных обстоятельствах, так же как овес и рожь заменили ячмень и пшеницу, когда последние были перенесены человеком в другой климат и на иную почву. Важным шагом в культивировании ячменя независимо от того, по каким причинам он был сделан, было укрепление стебля, на котором держится колос и который позволяет человеку срезать растение целиком, для того чтобы получить зерно.
Сбор урожая становится процессом, требующим эффективных методов, но обеспечивающим высокую отдачу. Когда был ''механизирован'' и посев, выращивание ячменя и таких ранних зерновых, как эммер и пшеница-двузернянка, привело к далеко идущим изменениям в плотности населения и в характере сезонных работ. Ключом к механизации посева был плуг, орудие большой сложности (появившееся в результате долгого и трудного развития), которое нужно было приспосабливать к характеру почвы и к ее состоянию в пахотный сезон.
Месопотамский плуг был высочайшим достижением техники. Его тащили волы, а приспособление для сеяния выбрасывало семена в борозду; единственная параллель к этому сеющему аппарату была на Дальнем Востоке [26].
Месопотамские земледельцы не вывозили навоз на свои поля, хотя есть сведения, позволяющие думать, что для повышения плодородия почвы использовался мусор из разрушенных селений [27]. Эта практика хорошо известна но всему Ближнему Востоку и продолжает наносить разрушения древним городищам.
Мы не будем здесь разбирать запутанную историю распространения зерновых внутри треугольника, образованного горами и Абиссинии, Загром и Тавром. Все же кое-что следует сказать о технологических последствиях культивации ячменя и пшеницы. Так как ячмень может расти на неплодородной и щелочной почве, то в Месопотамии его предпочитали пшенице; Египет стал землей пшеницы, а между этими двумя странами сеяли те зерновые, которые лучше всего соответствовали местным условиям. Когда ячмень собирали, его приходилось молотить, веять, промывать и сушить, прежде чем его можно было надежно отправить в зернохранилища, как это было в старовавилонский период, или ссыпать в кучи, покрытые матами, как это делалось в нововавилонское время [28].
Для еды зерно очищали от шелухи опаливанием (''поджаренное зерно''), вымачивали или дробили пестиками, превращая в грубую крупу. Из такой крупы варили кашицеобразные блюда, или из нее можно было выпекать нечто вроде хлеба. Зерно просеивали, толкли или мололи на ручных зернотерках, так как никаких вращающихся мельниц не было вплоть до эллинистического периода. Из ячменной муки готовили плоские хлебные лепешки, которые надо было есть сразу. Пшеничная мука требовала дрожжей или закваски, которую добывали из растений или путем ферментации. Тесто пекли в подовой печи, и хлеб получался лучше, чем из ячменной муки.
Процесс ферментации, применявшийся при приготовлении и сохранении растительных продуктов, использовали и при переработке ячменя, которому давали прорасти. Из образовавшегося солода получали алкогольный напиток, который, по-видимому, составлял существенную часть ежедневного рациона. Технология производства пива в Месопотамии была сложной, и многочисленные названия входящих в него ингредиентов, различных сортов пива и побочных продуктов его производства, прослеживаются даже во второй половине II тысячелетия до н.э. [29].
Примером редкого нововведения в месопотамской пищевой технологии оказывается упоминание в нововавилонских текстах пива (или, точнее, алкогольного напитка), изготовленного из фиников, - напитка, не упоминавшегося до этого времени. Что касается других операций - приготовления блюд из зерновых или способов ведения сельского хозяйства, - то на протяжении всего отраженного в документах периода никаких существенных изменений не происходило. Не окультуривалось и не ввозилось никаких новых растений, не появлялось никаких новых способов обработки земли или сбора урожая.
Месопотамская сельскохозяйственная технология, по-видимому, застыла. (Это заявление, возможно, придется пересмотреть, когда, наконец, будут установлены точные значения ряда трудных технических терминов.) Однако с точки зрения экономики сделки, зарегистрированные в документах, связанных с сельским хозяйством или с его продукцией, резко различаются, если сравнить документы древнего периода с документами позднего (разрыв в два тысячелетия).
Отношение человека к животным значительно меняется от цивилизации к цивилизации. Стремление иметь под рукой запасы свежего мяса не всегда было основной причиной для того, чтобы держать при доме животных. Некоторых животных разводят в утилитарных целях, других держат для показа; некоторые становятся просто домашними баловнями; других приручают, чтобы использовать для охоты или в бою. Мангусты и хамелеоны жили с хозяевами в доме; других животных разводили, чтобы использовать в пищу, как, например, буйволов, оленей или овец, которые следовали за кочевыми народами, пребывая с ними в более или менее сложном виде симбиоза.
Успех одомашнивания не обеспечен, пока животные не начнут плодиться в неволе. Как только одомашнивание достигло этой стадии, начинается процесс дегенерации животных - результат новых привычек питания, особого внимания, инбридинга и изменившихся жизненных условий. Эндемические изменения помогают или противодействуют природе животного, его способности адаптироваться к изменившимся условиям жизни, к месту, отведенному для него в соответствии с представлениями той группы людей, с которыми животному приходится жить. Коров приучили, например, давать молоко не только когда оно нужно их телятам, но на протяжении всего года; также и куры стали тем, что египтяне назвали ''птицами, рожающими ежедневно''.
Из Месопотамии до нас дошли сведения об экспериментах по одомашниванию, о которых мы знаем и по египетским источникам. Было время, когда у овец была не шерсть, а только пушок. Распространенный художественный мотив - корова, облизывающая своего теленка, который встречается по всему этому региону, возвращает нас назад, ко времени одомашнивания скота, когда в момент доения было необходимо держать теленка возле матери; точно так же циклоп в ''Одиссее'' (IX, 245) подкладывал при доении ягненка каждой овце.
При рассмотрении животных, одомашненных на древнем Ближнем Востоке или попавших туда из других регионов, мы должны различать животных, имеющих непосредственное экономическое значение, и тех, продукты которых требуют специальной обработки, чтобы быть полезными человеку. Такие домашние животные, как ослы (вероятно, попавшие в Месопотамию с запада), собаки, гуси, утки и свиньи (происхождение которых неясно), не стимулировали технологического процесса и не нуждались в развитии специальных приемов, для того чтобы быть полезными человеку. Что касается коз, овец и молочного скота, то все они требуют специального ухода. Их нужно кормить, поить и охранять.
Они дают мясо, которое нужно готовить и хранить (высушенным или посоленным), шкуры, которые необходимо дубить, обеспечивают регулярное пополнение молодняка. Козы, овцы и коровы дают молоко, из которого можно сбить масло или сделать сыр. Здесь нужно также упомянуть шерсть, получаемую от коз и овец, и то, что это сырье тоже требует специальной технологии обработки: стрижки, прядения, ткачества и окраски. Была разработана упряжь, для того чтобы скот можно было использовать как тягловую силу - тащить плуги, повозки и т.д. Когда появилась лошадь, произошли лишь второстепенные изменения; увеличение скорости движения на лошади потребовало более легкого экипажа, а ее анатомия - другой упряжи.
Конечно, рыбная ловля, охота, установка капканов требовали особой технологии, которая часто способствовала появлению новых орудий и приспособлений, характеризующих мастерство их создателей; однако от всего этого остался только список шумерских и аккадских слов, обозначающих сети, ловушки и тому подобные вещи, которые не очень-то много нам говорят.
Технический инвентарь, относящийся к домашним животным, не показывает на протяжении всего исторического периода большого их распространения в Месопотамии и в окружающих районах, как это было с домашними растениями. Конечно, происходило некоторое расширение этого инвентаря, заметно участилось использование верблюдов (возможно, его действительно в это время одомашнили), но все это не оказало значительного влияния на Месопотамию [30].
Разведение павлинов и кур распространилось на запад сирийцы даже называли кур ''аккадской птицей''. Общая картина не указывает на более эффективные методы использования этих животных и продуктов, которые можно было получить от них. Нет никаких оснований полагать, что усовершенствовались повозки и колесницы или что улучшились методы ткачества или дубления кож. В поздние периоды ослы так же тащат свои грузы; уток и гусей так же откармливают тестом; овцы и другой скот кочуют с зимних пастбищ на летние; лошади и быки так же влекут быструю колесницу и неуклюжую повозку; только свиньи почти исчезли.
Для того чтобы охарактеризовать уровень развития месопотамской технологии, связанной с переработкой продуктов животноводства, мне бы хотелось сказать здесь несколько слов о двух важных ремеслах - о дублении и ткачестве.
Случайно вышло так, что мы лучше информированы о дублении в Месопотамии, чем обо многих других ремеслах. Два ритуальных текста подробно описывают, как в одном случае шкура черного быка должна быть приготовлена для того, чтобы покрыть ею священные литавры, а в другом - как нужно дубить шкуру коз ленка. Оба текста перечисляют множество жидких составов - одних из жиров, масел и муки, других - содержащих все виды растительных веществ; упоминаются также растворы, в которые входят привезенные из Малой Азии квасцы.
Шкура, после того как ее пропитали этими жидкостями, натерли жирами и маслами, считалась достаточно продубленной. Любого из упомянутых методов (применения квасцов, жиров, дубильной кислоты) было бы достаточно для того, чтобы получить желаемые результаты. Шкуры можно обрабатывать жирами, предпочтительно растительными (как это показано в Илиаде XVII, 389 и сл.), или солью и квасцами, которые препятствуют распаду и делают кожу прочной, или применяя растворы растительных веществ (таких, как дубовая кора или дубильные орешки, некоторые корни и листья), ведя обработку вяжущими веществами. Короче говоря, месопотамская технология не учитывала эффективности каждого отдельного процесса для сохранения животных шкур, а использовала их все, не различая еще, какие методы более пригодны для конкретных материалов и целей.
Возможно, устаревшие приемы применялись только для ритуальных целей, но не использовались профессионалами-ремесленниками. Если это предположение правильно, то паше наблюдение только переносится на более древний период.
Хотя мы располагаем множеством технических терминов, обозначающих различные части месопотамского ткацкого станка, типы ткацких станков и изделия ткачей, все же мы почти ничего не знаем о самом станке - был ли он горизонтальным или вертикальным, как его изготовляли и как на нем работали. Для оценки месопотамской технологии ткачества при отсутствии точной информации приходится основываться на догадках и полагаться на аналогии и контрасты, получаемые благодаря нашей информации о ткачестве в Египте. Прежде всего бросается в глаза контраст: египетские ткачи использовали растительные волокна, ткачи из Месопотамии шерсть животных. Египтяне не признавали шерсть.
В то время как растительное волокно, будучи увлажненным, загибается всегда в одном направлении и поэтому его легко ткать, животное волокно лишено этой особенности и поэтому требует затраты большего труда и более тяжелой катушки веретена, для того чтобы получить нить из мотка пряжи. По-видимому, прядение шерсти развивалось как подражание прядению нитей из растительного материала.
Разработанная египтянами техника тканья льна возникла, несомненно, под влиянием плетения циновок. Льняное волокно шло только на изготовление платья. Никакие технические усовершенствования не применялись, не использовались и возможности, предоставляемые тонкой и ровной структурой льняного волокна и его прочностью при натяжении. Не использовались даже относительно простые технические приспособления, удобно располагающие нити основы для облегчения прохода челнока.
Месопотамское ткачество развивалось в иных условиях. Тонкий и пушистый волос, вырванный или вычесанный у овцы, проще всего сбить с помощью палок в плоскую ''циновку'', а затем, используя влагу и пресс, получить из него гибкий водоустойчивый теплый материал. Такое шерстяное изделие называется фетром. Я склонен думать, что начальной ступенью месопотамского шерстяного ткачества было производство фетра, так же как производство тростниковых циновок было исходным пунктом тканья льна в Египте.
В Месопотамии ткач не интересовался структурой той ткани, которую он ткал. Он отделывал, ворсовал, выравнивал поверхность, для того чтобы сгладить любую видимую структуру и придать изделию гладкую фетрообразную поверхность. Вместо того чтобы использовать в основе и утке различные цвета, он предпочитал украшать законченный продукт аппликациями, петлями и бахромой. Так как законченный кусок материала использовался как одежда в том самом виде, в каком он выходил из станка, без разрезания или сшивания, то для украшения ткани можно было добавить многоцветные декоративные полоски.
Жители Месопотамии, по-видимому, сами понимали, что технически их текстильная продукция была ниже уровня продукции запада. Ассирийские цари в своих сообщениях о трофеях, захваченных в непрерывных войнах с западными соседями, часто наряду с упоминаниями серебра, золота и других драгоценных предметов называют также и многоцветные одежды, которые они высоко ценили. Во II тысячелетии до н.э. в областях от Евфрата до границ Египта разработали текстильную технологию, превосходившую технологию и Египта и Месопотамии, особенно в применении ярко окрашенных волокон и других средств украшения, основанных, вероятно, на примитивном ткачестве, дававшем узкие полосы.
Знаменитое финикийское производство пурпура возникло, по-видимому, на основе многовековой традиции. Из-за скудности письменных данных об этих достижениях можно только догадываться по сохранившимся египетским и месопотамским описаниям. Однако ткацкое искусство не было единственной областью техники, в которой запад был далеко впереди; в этой связи следует назвать также ювелирное искусство, металлургию и изделия из стекла.
Весь древний Ближний Восток никогда, видимо, не продвинулся дальше одночелночного ткацкого станка, появление которого в Египте и Месопотамии вышло, как мы старались здесь показать, из совершенно различных технических источников. Только китайская многочелночная техника (которая позволяла ткать рисунчатые ткани), распространившаяся в последние века I тысячелетия до н.э. от Индии до Средиземноморья, вытеснила архаические методы первых великих цивилизаций.
Для того чтобы закончить эту несколько схематическую картину развития месопотамской техники, следует включить и такие темы, как строительство домов, лодок и колесниц, изготовление мебели. Я могу только указать, что такое сложное изделие, как, например, лодка, много может сказать о технических стремлениях ее строителей. В проектировании лодки и в ее конструкции скрыта вечная борьба между творческим стремлением и характеристиками наличного материала, который нужно обработать и преобразовать; лодка свидетельствует о достижениях конструктора, что не менее важно для нашего понимания прошлого, чем барельеф на камне или статуя. Часто лодка может дать даже более существенные сведения об умственном кругозоре ее строителей, позволяет заглянуть в их внутренний мир и увидеть конфликт между изобретательством и традициями.
В своих непрерывных поисках идеального материала человек очень давно обратился к минералам, может быть даже раньше, чем к пластической глине, которую так легко обрабатывать. Широкое разнообразие камней, их прочность и привлекательность, их краски и строение всегда возбуждали любопытство человека. Некоторым камням можно сравнительно легко придать нужную форму и отполировать их; одни прозрачны и мягки, другие очень тверды, но твердый камень дает острый край при искусной обработке. Есть еще и другие камни - медные самородки, например, которые можно расплющить молотком и, вытягивая, придать им требуемую форму. Мы снова пропустим перечисление многочисленных способов использования камня, доставшихся в наследство обитателю Месопотамии. Сохранилось великое множество обработанных, полированных бус, каменных ваз и других каменных изделий (гирь, ламп, пряслиц) и прежде всего цилиндрических печатей, сделанных из камня и украшенных вырезанным рисунком.
Усовершенствование подовой печи позволило плавить некоторые ''камни'' (лат. metllum - ''камень'') и сделало возможным придавать им нужную форму путем отливки. Печь, в которую плавильщик ставит свой тигель, печь для обжига горшков и печь, в которой пекли пшеничный хлеб, появились в результате ''революции'', перехода от использования огня для приготовления пищи к использованию его для технических целей. Применение огня сделало возможным не только металлургию, но и обжиг глины и ее постоянную окраску, т.е. производство глазури, а это, в конце концов, привело к получению стекла. Во всех этих случаях материалы минерального происхождения преобразуются с помощью огня.
В нашу цель не входит рассуждать здесь о внутреннем развитии металлургии, применяемой технике и используемых металлах и сплавах. Достаточно сказать, что человек в Месопотамии пользовался подовой печью, хотя там в подобных печах пшеничного хлеба не пекли, ячменные же лепешки печи не требовали. Медь, бронза, серебро и золото обрабатывались месопотамскими кузнецами, которые работали с помощью какого-то вида мехов и, возможно, пользовались углем, чтобы получать требуемую температуру. Металлические изделия древнейшего периода были выполнены технически превосходно, но едва ли выделялись на общем уровне древнего Ближнего Востока. В противоположность Египту большая часть металлических изделий, созданных в Месопотамии в течение II и I тысячелетий до н.э., утеряна.
Все же есть несколько случайно сохранившихся вещей и, кроме того, в письменных источниках нередко встречаются упоминания о такого рода работах, информация, которую, между прочим, еще предстоит собрать и изучить систематически.
Применение железа в Месопотамии представляет значительный интерес. Оно не сразу появилось на древнем Ближнем Востоке, но распространилось по всему региону где-то на исходе II тысячелетия до н.э. Древним металлургам удалось превратить красивые зеленые и голубые минералы в новый материал, который, когда его выливали горячим, мог принять почти любую форму. Они пытались снова и снова применить эту технику и к красно окрашенным минералам. Хотя железную руду можно восстанавливать при более низкой температуре, чем медную, получаемый продукт не удавалось использовать так, как это делали с медью н бронзой - его невозможно было отливать. Это можно делать лишь при высокой температуре - способ, который впервые был применен европейскими металлургами в XIV в.
Раскаленному железу можно относительно легко придать нужную форму молотом. Его можно превратить в род стали, если повторно нагревать (чтобы вызвать науглероживание), а потом закаливать в холодной воде. Момент, который следует подчеркнуть, заключается в том, что в то время как холодная ковка меди и других металлов была хорошо известна на древнем Ближнем Востоке, ковку раскаленного металла применили значительно позже. Похоже, что ''пробка'' в техническом мышлении вызвала отставание, а ее удаление привело к распространению применения железа.
Переход от меди и бронзы к железу был постепенным, и следы древнейшего применения железа почти исчезли. Это было изменением технологии, а не ''революцией'' с непосредственными военными, экономическими или социальными последствиями, как это часто предполагалось. На древнем Ближнем Востоке, с одной стороны, железо было новинкой, которую не следовало в определенных ситуациях допускать; с другой - металлом, известным с древности, металлом, который мог падать с небес и поэтому считался наделенным магическими свойствами. С появлением железа произошли некоторые изменения в торговых маршрутах, по которым ввозили руду и металлы в Месопотамию, а также в положении кузнецов, так как работа с железом требовала от них гораздо более, высокой технической квалификации. Желание сохранить приемы своего ремесла в секрете приводило к уединению, а это, в свою очередь, порождало недобрую славу о кузнецах.
Увлечение жителей Месопотамии разноцветными и драгоценными камнями вызвало, по-видимому, весьма сложные изменения, связанные снова - как это было с цветными рудами (малахитом и красным железняком) - с техникой обработки минералов огнем. Все еще совершенно неясно, что было толчком, вызвавшим производство стекла.
Нехватка привозных драгоценных камней привела к изготовлению искусственных камней, к украшению дешевых местных камней, с тем чтобы увеличить таким образом их привлекательность. В Египте негодные кусочки и осколки излюбленной там ляпис-лазури разбивали, растирали в пудру, прессовали и придавали форму бус, применяя в качестве скрепляющего состава какое-то низкоплавкое щелочное вещество. В Месопотамии кусочки кварца окрашивались минеральными голубыми и зелеными красителями, которые при нагревании превращались в стеклообразную красочную глазурь с ярким и постоянным блеском. При такой технике использовали образующие глазурь кремневые соединения (например, кварцевые камешки) и стеатит, который в силу множества причин был очень популярен. Стеатит достаточно мягок, чтобы использовать его для резьбы, обладает хорошей и ровной структурой и, кроме того, твердеет при нагревании. Другим камнем, который также при обработке нагревали, был сердолик. Его можно обесцвечивать с помощью щелочных веществ, накладываемых на него, и окрашивать красными минеральными красителями - техника, которая практиковалась от Индии до Египта с давних времен.
Несомненно, химики IV и III тысячелетий до н.э. экспериментировали с такими химикалиями, как известь, сода, силикаты (кварцевый песок), сочетая их с минеральными веществами ярких окрасок, чтобы получить глазурь, стеклянные смеси и стекла различного состава, прочные и быстро приходящие в негодность, мутные и прозрачные, такие, которым предстояло служить покрытием на ''сердечниках'', и такие, которые формовали подобно отливкам металлических предметов, и, наконец, обработанные особым способом, подходящим к природе этого удивительного пластичного материала - стекла.
Я не могу здесь заниматься историей древней глазури и стекла на Ближнем Востоке, рассказывать, как они появились и совершенствовались в постоянном обмене идеями и техникой, распространяясь из Месопотамии через Сирию в Египет и снова назад. Много технических знании и умения было затрачено на поиски тех искусственных камней, с помощью которых человеку удавалось имитировать природу и которыми по праву гордился месопотамский химик. С точки зрения технологии было бы интересно проследить ход этого развития, случайное или сознательное распространение технических приемов с их поисками и ошибками, плодотворными начинаниями и тупиками.
Встают новые вопросы: когда, где и с какой целью глазурь отделили от ее ''сердечника'' и превратили в новый исходный материал, когда и где была разработана техника обработки этого нового материала, дававшая возможность лучше использовать его технические и эстетические возможности? Ответов на эти вопросы еще нет. Они будут получены только тогда, когда существующие стеклянные предметы будут подвергнуты анализу и соотнесены с клинописными текстами, в которых месопотамские ремесленники изложили свои методы для потомков. Эти тексты уникальны в клинописной литературе: только парфюмеры [31] и изготовители стекла [32] ценили свою работу настолько высоко, что стремились сохранить в письменном виде традиции ремесла.
Последний вопрос, связанный с технологией обработки материалов минерального происхождения, который следует упомянуть, относится к глине, гибкому, прочному и почти универсальному ''пластику''. Из трех основных видов глиняных изделий в Месопотамии - глиняной посуды, глиняных табличек и кирпичей обжиг был необходим только для первых. Таблички и кирпичи высушивались на солнце и лишь иногда обжигались в печи. С точки зрения сравнительной технологии глиняные таблички, как ни важны они для нашего познания Месопотамии, представляют собой нечто нетипичное, а изделия месопотамских горшечников, иногда удивительно привлекательные и совершенные, достойны лишь краткого упоминания. Это не означает, что искусство горшечников не требовало большой технической изощренности при выборе глины и ее смесей, при работе на гончарном круге, и с другими необходимыми инструментами, при орнаментации горшка, при строительстве печи (доступ воздуха, температуры), при самом обжиге, украшении и полировке законченного изделия. ''Все это - достойные темы для технологического исследования, в результате которого, вероятно, удастся получить ясное представление о техническом образовании древнего ремесленника [33].
Однако сейчас более важно рассмотреть процесс производства и применения кирпича. Кирпичная стена, которая лежит в основе большей части сакральной архитектуры этой цивилизации, - столь же характерное для Месопотамии средство художественной выразительности, как и та комбинация стен и колонн, с помощью которой греческий строитель достигал своих целей. Эта кирпичная стена развилась из глинобитной (murus terreus) и так и не смогла преодолеть свойственные этому типу строений недостатки. От глинобитных стен кирпичная унаследовала ограниченность своих размеров, вернее говоря, зависимость высоты от толщины, которая для стен из утоптанной земли определяется законами притяжения и качеством работы (прочностью фундамента и способом трамбовки). Хотя наружный уклон мог бы увеличить высоту, к нему редко прибегали, так как трудно было рассчитывать, что в этом случае вся конструкция хорошо просохнет насквозь.
Использование предварительно высушенных стандартных блоков - кирпичей - оказалось очень удачным: стены становились легче, и поэтому их можно было строить выше. Кирпич повысил и прочность стен, потому что точки и линии, особо напряженные, можно было укреплять дополнительно. Однако эти преимущества не использовались полностью из-за некоторых технических предубеждений месопотамских строителей.
Единственная техническая возможность преодолеть барьер, унаследованный от технологии строительства глинобитных стен, - применение известкового раствора в сочетании с обожженным кирпичом; но хотя раствор уже был известен, его не применяли, как не применяли и обожженный кирпич.
Месопотамский архитектор, широко используя кирпич, всегда покрывал его толстым слоем глиняной обмазки по всей стене. Он не понимал, что применение другого типа раствора, скрепляющего кирпич, позволило бы ему увеличить высоту стен и при этом не делать их столь толстыми, что грозило их долговечности. В конце концов, под западным влиянием стали использовать известковый раствор в сочетании с обожженным кирпичом, а технология строительства арок и сводов, зародившаяся в каменной архитектуре, была перенесена в архитектуру кирпичных зданий. Размер комнат, до сих пор ограниченный длиной балок перекрытий, который прежде увеличивали только с помощью колонн, теперь мог быть больше.
Появилась новая техника, основанная на взаимосвязи веса и опор, напряжения и контрнапряжения, структуры и наполнителя. Тяжелые, обмазанные грязью, чересчур ярко окрашенные стены и массивные нагромождения храмовых башен были заменены за период несколько больше одного тысячелетия сверкающими стенами, покрытыми глазурованными кирпичами, образующими сложные рисунки, с изящными башнями и грациозными сводами. Но уже до этого строители месопотамских храмов и дворцов добились некоторых успехов в проектировании, расположении и строительстве. Эти архитекторы и строители создали монументальные произведения искусства, во многих отношениях превзойдя создателей скульптур и барельефов.
Как ни связаны были строители традициями своего ремесла и ограничениями, навязанными им несовершенной технологией, они стремились все же нарушить монотонность бесконечных стен, покрытых грязевой обмазкой. В храмовых постройках они украшали эти стены ритмически распределенными ступенчатыми нишами и контрфорсами. Я не знаю функционального происхождения этих ниш и не могу сказать, почему такое украшение отличало лишь храмы. Для украшения обмазки кирпичных стен часто применялась особая техника. Белая и цветная штукатурка использовалась для узоров, которые вскоре стали делать в Вавилонии более долговечными, применяя своеобразную мозаику, состоящую из глиняных конусов, вдавленных в грязевое покрытие так, что видны были только их окрашенные шляпки.
Настенные росписи известны с очень древнего периода (Тепе Гавра); в светских зданиях их позже заменили глазурованными кирпичами (в Ассирии и во дворце Навуходоносора II в Вавилоне) и каменными плитами с вырезанными на них рельефами. Это делалось в Ассирии, где имелся соответствующий камень и где ортостаты, помещенные у подножия кирпичных стен, использовались либо структурно, либо в целях престижа. Странную и явно импортированную технику мы встречаем в храме средневавилонского Урука - такая совершенно невавилонская черта, как имитация каменных рельефов, выполненная из оттиснутых в формах кирпичей. Храм был построен царем касситской династии Караин-дашем (начало XIV в. до н.э.).
Такая же техника, но еще более подчеркнутая полихромной глазурью, встречается на хорошо известных воротах Иштар в Вавилоне, воздвигнутых Навуходоносором, и на стенах Ахеменидского дворца в Сузах. На примере Ассирии видно, что светские здания, особенно дворцы, всегда восприимчивы к иноземным влияниям.
Помимо ниш в кирпичных стенах и сооружения террас, как бы возносящих над повседневностью все здание или значительную его часть [34], месопотамские архитектурные комплексы, принадлежащие богам и царям, отличаются также характерной планировкой. Заметна явная тенденция к хорошо продуманному расположению комнат, коридоров и дворов, из которых состоит месопотамский храм [35]. Иногда большие и наиболее знаменитые святилища кажутся лишенными ''великого замысла'', что, вероятно, объясняется стихийным разрастанием построек в течение веков строительной деятельности. В меньших святилищах, однако, гармоническое расположение достигалось чаще.
Башни с контрфорсами подчеркивают вход, который ведет в один или несколько обширных вымощенных дворов, не давая, однако, возможности заглядывать из одного помещения в другое, будь это двор, коридор или само святилище. Алтарь и источник в главном дворе выполняли функции, о которых мы можем только догадываться. Сложная конфигурация стен подчеркивает важность самой целлы. Здесь вновь одна или более предцелл отделяют изображение бога от внешнего мира. На небольшом возвышении находилось тщательно скрытое изображение, установленное в нише; ему торжественно прислуживали жрецы, совершающие богослужение.
Мы не будем детально обсуждать многочисленные отклонения от общего расположения помещений месопотамского храма, но два варианта рассмотреть можно. Первый вариант - это симметричное расположение, при котором изображение бога видно со двора в широкой, но неглубокой целле, а второй - асимметричное, при котором допущенный в целлу мог увидеть божество, помещенное в глубине длинной и узкой комнаты, лишь повернувшись на девяносто градусов. Асимметричное расположение, по-видимому, предпочитали в Ассирии, а симметричное - в Вавилонии.
С III династии Ура башня стала существенной частью месопотамского храма. Эти странные многоэтажные сооружения из утоптанной земли, облицованные кирпичом и покрытые цветной штукатуркой (позже - изразцами), вокруг которых шла крутая наружная лестница, поднимающаяся высоко над побеленными храмами, были специфически месопотамским явлением. О них говорится в Ветхом завете, в котором нет упоминаний о пирамидах. На юге эти внушительные строения помещали за специальные ограды и снабжали монументальными лестницами. В Ассирии храмовая башня помещалась возле святилища; иногда святилище распространялось, захватывая саму башню, так что ниша с изображением божества помещалась в основании башни храма, которая, по-видимому, наружных лестниц не имела.
Цель и функция этих зиккуратов, как их называли жители Месопотамии, еще не известны, хотя в литературных и исторических текстах часто упоминаются их названия и сообщаются о них кое-какие сведения. Геродоту (I, 182) рассказали, что жрица Бела проводила ночь на вершине башни храма, ожидая сошествия божества; это сообщение нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть на основе клинописных материалов, хотя история похожа на типичную выдумку проводников, придуманную для заезжих иноземцев [36].
Храмовая башня отличала в Месопотамии святилище от дворца. Планировка храмов и дворцов удивительно похожа. Более того, она хорошо иллюстрирует то, что уже говорилось выше о храме как обиталище божества. Самой важной частью дворца был тронный зал, где царь с подобающими церемониями принимал послов и приносящих дары вассалов. Он соответствовал целле храма, где восседало божество. Трон даже ставили, по-видимому, на то место, где находилось возвышение в целле. Во дворце Навуходоносора в Вавилоне трон был обращен ко входу; в ассирийских дворцах входящие посетители должны были сделать поворот на девяносто градусов, чтобы увидеть царя, восседающего на троне в конце длинной комнаты. Почти такое же значение, как тронный зал, имел двор перед ним, связанный с залом монументальными воротами, подобными тем, что вели в целлу храма. Значительную часть дворца занимали жилые помещения, существовал также просторный- зал, возможно используемый для тех роскошных пиров, о которых сообщалось в исторических и религиозных текстах [37].
Возле возвышения, на котором сидел ассирийский царь, располагается ряд небольших комнат, одна из которых была предназначена для ритуальных омовений и очищения царя.
Следует отметить еще одну весьма характерную черту ассирийского дворца - настенные украшения, представляющие царя любимцем богов, всегда побеждающим воином и удачливым охотником. Часто встречаются сцены битв, подношения даров и дани, избиения побежденных, цель которых - произвести впечатление на тех, кто приходил поклониться царю. Эти изображения, первоначально на крашеных стенах, а позднее на неглубоко врезанных и раскрашенных ортостатах, украшали тронный зал, входы и другие важные части дворца.
Рельефы появляются со времени Тукульти-Нинурты I и существуют примерно лет пятьсот - с XIII до VII в. до н.э. Включение ландшафта и других подробностей в качестве фона изображаемого действия и большее внимание, уделяемое анекдотическим происшествиям, - тенденция художественного развития рельефов, которая подчеркнута надписями, добавленными в ряде случаев. Изображения животных показывают вполне реалистический подход, но в сценах битв отмечаем все увеличивающееся количество стереотипных фигур, часто расставленных таким образом, чтобы проиллюстрировать рассказ. Сами по себе эти фигуры весьма схематичны, и у них ограниченное число жестов и положений. Композиция некоторых рельефов более удачна: когда-нибудь мы сможем различать их по стилю, а не сводить рассказ о них главным образом к перечислению деталей и мотивов.
Нам совершенно неизвестны художники, создавшие эти рельефы, стелы, скульптуры, отлитые из бронзы и драгоценных металлов статуи царей и другие произведения искусства. Немногие упоминания резчика печатей и каменщика, которые мы могли установить, почти все поступают из лексических текстов. Ссылки на их деятельность ограничиваются заявлениями в царских надписях, что царь потребовал, чтобы воздвигли стелу с его собственным изображением на ней или с изображением определенных божеств; заказал колоссов, которые украшали и охраняли входы во дворцы и храмы; или обеспечил ценные жертвоприношения по обету, дары храму, божественные символы и массу предметов, о которых мы не знаем ничего, кроме того, для чего они были предназначены и из чего изготовлены.
Ссылки на художников и их работу встречаются редко даже в письмах; в царской корреспонденции Саргонидов упоминаются статуи царя и его семьи, которые должны были быть изготовлены, говорится о перевозке тяжелых статуй быков с человеческими лицами, о золоте и драгоценных камнях, которые нужно выдать ремесленникам; некоторые сведения о произведениях искусства и их создании (размер, техника изготовления, сплавы и даже описания самих памятников) встречаются в царских надписях. Личность исполнителя, однако, остается для нас недосягаемой.
Из сохранившихся месопотамских произведений искусства, кроме рельефов и цилиндрических печатей, лишь очень немногие отвечают нашим эстетическим требованиям и действительно представляют интерес не только как антикварные вещи или предметы, позволяющие исследовать древнюю технологию. Оценивая работы, которыми мы сейчас восхищаемся, нужно понимать, что мраморное лицо шумерской богини, столь удивительное сейчас в своей меланхолии, возможно, выглядело гораздо менее достойно, когда на нас пялились натуралистически сделанные глаза; голова одного из царей (аккадский период), выполненная из бронзы, наделенная чертами несомненной элегантности и силы, возможно, выглядела совершенно иначе, когда она венчала статую.
Все же спокойное достоинство и величественная сосредоточенность нескольких хорошо известных статуй Гудеа из Лагаша (примерно 2130 г. до н.э.) показывают, насколько сдержаннее стала экспрессивность, характеризовавшая шумерскую скульптуру предшествующих периодов. Из всего этого вавилонское искусство сохранило только внешние, формальные черты. Поздние стелы и статуи, а особенно все те рельефы, которые не стремились изображать реальность, отражают только скуку крайнего традиционализма. Но множество монстров, изображаемых месопотамскими художниками с потрясающей убедительностью, показывают этих мастеров с их лучшей стороны, свободными от условностей, которые тиранически управляли изображением богов, царей и их деятельности.
В пределах чрезвычайно мелких размеров поверхности цилиндрической печати и ограничений стиля, навязанных ее функцией, месопотамские художники часто проявляли незаурядный талант. Они оживляли их целым миром изображений: божеств, сидящих на троне, чудовищ, животных, изображаемых геральдически или с чарующим реализмом, сражающихся героев, а также орнаментами или изображением предметов, сделанных только для того, чтобы заполнить пустые места в продолговатых оттисках цилиндрической печати. Изображаемые предметы неоднократно меняются: также изменяется и стиль изображения, переходя от геометрически подчеркнутых абстракций к мелочному реализму, от переполненных рисунками поверхностей к красоте умно оставленных свободных пространств; также меняется техника резьбы, использование и содержание надписей.
Эти изменения характерны для определенных периодов и районов и превращают печати в чувствительный барометр, регистрирующий иноземные влияния, и особый почерк отдельных художников и школ, ни одной из которых так и не удалось пробить тяжелую броню традиционализма, прочно укоренившегося и препятствовавшего артистическому самовыражению в других областях месопотамского искусства.
Так, не будь у нас небольшого количества сохранившихся среднеассирийских печатей и их оттисков можно было бы не заметить яркую живость и привлекательную близость искусства этого периода, который его памятники едва ли отражают полностью. Этот вдохновенный порыв и порожденная им великолепная техника продолжали жить в изображениях борющихся и умирающих животных, встречающихся на настенных рельефах новоассирийских дворцов. Они также заставляют вспомнить гораздо более отдаленное древнеаккадское искусство, которое оказало свое влияние на вавилонскую художественную традицию в изображении людей.
Безжизненно изысканная условность искусства Вавилонии характерна и для Ассирии, которая следовала по пути, проложенному ее ''южной сестрой''. Изобразительные искусства показывают тот же самый конфликт между творчеством и традиционализмом, который характеризует месопотамскую художественную литературу. Сосуществование двух художественных традиций в Ассирии - одной, изображавшей людей под сильным влиянием южных прототипов, а другой, которая в изображении животных проявляла совершенно иное отношение к реальности, - иллюстрирует тот же вечный конфликт в Ассирии.
Примечания. Глава 6
[1]. Об отпечатках тканей на металлических предметах см.: Morgan J. de. La prйhistoire orientale. Vol. 3. P., 1927, с. 59-61.
[2]. Есть несколько исключений, о которых стоит упомянуть. Это, во-первых, Teix'riii. i.ic ¦ii"iii идет о том. к-лк on'i.e;i;naioT noiieil (они имеются и на аккадском, и на хеттском языке); см.: Kammenhuber Anneliese. Hippologia Hethitica. Wiesbaden, 1961. Во-вторых, есть аккадские тексты с инструкциями по изготовлению духов и благовоний, а также материалов, напоминающих стекло. В-третьих, известен один шумерский фармакологический текст. Существует, наконец, шумерское сочинение, известное как Georgica, хотя оно представляет собой скорее инструкцию для управляющего крупным дерновым хозяйством, где используется подневольный труд, чем ''справочник'' фермера. В тексте даются подробные указания о количестве семян, ширине борозды, размерах сельскохозяйственных орудий и т.д. - все это должно гарантировать успех земледельцу. При этом не уделяется никакого внимания состоянию почвы, которую фермер обрабатывает, и ничего не говорится о сельскохозяйственных возможностях района в целом. Обсуждаются только самые выгодные экономические методы, с упором на максимальное использование рабочей силы.
[3]. Большинство медицинских текстов из библиотеки Ашшурбанапала было опубликовано Р. Томпсоном; см.: Thompson fi. С. Assyrian Medical Texts. L., 1923; см. также: Ebeling E. Keilschrifttafolii inedizinisclitiii Inhalts. - Archiv fьr Geschichte der Medizin. 13, 1921, с. 1-42, 129-144; 14, 1922, с. 26-78. Тексты из Ашшура рассеяны по старым публикациям (KAR и LKA) и сейчас готовятся к печати ф. Кёхером; см.: Kцcher F. Die babylonisch-assyrische Medizin. В., 1963 - (на сегодняшний день вышло четыре тома).
[4]. См. примеч. 32 к гл. V.
[5]. См.: Labat R. A propos de la chirurgie babylonienne. - JA. 242, 1954, с. 207-218.
[6]. См.: Oppenheim A. Leo. A Caesarian Section in the Second Millennium В. С. - Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 15, 1960, с. 292-294.
[7]. См.: Soden W. von. Die Hebamme in Babylonien und Assyrien. - AfO. 18, 1957-1958, с. 191-221.
[8]. См.: Oppenheim A. Leo. On the Observation of the Pulse in Mesopotamia. - Oriontalia. N. s. 31, 1962, с. 27-33.
[9]. Об этих двух типах медиков см.: Ritter Edith К. Magical Expert (=-Asipu) and Physician (=Asu): Notes on Two Complementary Professions in Babylonian Medicine. - Studies in Honour of Bcnno Landsbergcr on His 75th Birthday (=AS. 16, 1965), с. 299-321.
[10]. Доказательств существования зубной хирургии нет; также нигде не упоминается о хитроумных механических приспособлениях для того, чтобы можно было пользоваться искусственными зубами (об аналогичных способах на Западе см.: Clawson D. Phoenician Dental Art. - Berytus. 1, 1934, с. 23-28). Ссылки на уход за зубами см.: Townend В. R. An Assyrian Uontal Diagnosis. - Iraq. 5, 1938. с. 82-84.
[11]. Некоторые рецепты именовались nijiirti sarruti (''царская тайпа''); см., например, текст 50 г. 23 у Кёхера, а также ссылки в AHw. 796 под nisirlu 4c.
[12]. Первую публикацию этого важного текста см.: Legrain L. Nippur Old Drugstore. - University Museum Bulletin. 8, 1940, с. 25-27; см. также: American Journal of Pharmacy. 1947, с. 421-428. Сейчас имеется более солидная публикация: Civil M. Prescriptions mйdicales sumйriennes. - RA. 54, 1960, с. 57-72. Новейший шумерский материал, подготовленный тем же автором, см.: RA. 55, 1961, с. 91-94. О медицинских текстах из Богазкёйя на шумерском языке см. KUB 4 19 и 30; KUB 3710.
[13]. См.: Lambert W. G. The Gula Hymn of Bullutsa-rabi. - Orientalia. N. s. 36, 1967, с. 120-121.
[14]. См.: Harper Memorial Volume 1, с. 393. Предсказатели из Исипа упоминаются также в древневавилонском письме (TCL 18 155).
[15]. См.: Zimmern H. Der Schenkenliebeszauber. - ZA. 32, 1919, с. 164-184. Характерный признак урбанизации - покупка хлеба в лавке - выразительно иллюстрируется в древневавилоиском письме VAS 16 50 (см.: Kraus P. - MVAG. 36/1, 1932, с. 48 и сл.), возможно из Сиппара; его автор сетует на то, что у него нет наемника, который смолол бы ячмень, и что поэтому им приходится есть покупной хлеб. Аналогичную ситуацию находим у Плиния (Natural History. XVIII, 107); в этом отрывке говорится, что некари появились в Риме после того, как жители перестали выпекать для себя хлеб.
[16]. О женщине-враче см. старовавилонский текст TCL 10 107: 27; о глазном враче - нововавилонский текст VAS 6 242: 8 и 17; отметим определение ветеринара как AZU.GUD.IjI.А в TCL 1 132: 7 (старовавилонский) вместо литературного muna'isu.
[17]. См. KAR 213 и CAD под agasgы. 0 взаимоотношениях между писцом и врачом в Египте см.: Junker H. Die Stele des Hofar/.les ' Irj. - ZДS. 63, 1928, с. 53-70.
[18]. Гимн, содержащий самовосхваления Шульги (теперь опубликован в UET 6/1, с. 81), говорит о том. что этот царь владеет искусством предсказания (niаs.su.gid.gid dadag.ga mo.en. стк. 9), а табличка KAR 384, г. 45 упоминает священную науку Шульги (nisirti"' Suivi). Отметим es.bar.kin, о котором см.: Goetze A. The Chronology of Siilgi Again. - Irai). 22, 1960, с. 151-152, и mas в Gu-dea Cyl. Л 12: 16 и сл.; 13: 17, 20: 5.
[19]. О шумерских текстах й.dub.ba см.: Kramer S. N. Schooldays, a Sumerian Composition Relating to the Education of a Scribe. - JAOS. 69, 1949, с. 199-215; Falkenstein A. Die babylonische Schule. - Saeculum. 4, 1954, с. 125-137. О двуязычном материале см.: Gadd С. I. Fragments of Assyrian Scholastic Literature. - Bulletin of Oriental and African Studies. 20, 1957, с. 255-265; LKA 65, PBS 5 132; и группу так называемых экзаменационных текстов (термин Б. Ландсбергера). Два текста из этой группы опубликованы Шебергом; см.: Sjoberg A. W. In Praise of the Scribal Art. - JCS. 24, 1972, с. 126-131; Der Examentext A. - ZA. 64, 1975, с. 137-176. О женщинах-писцах см.: Landsberger В. Materialen zum sumerischen Lexikon. Vol. 9. Rome, 1967, с. 148.
[20]. См.: Draffkorn Kilmer Anne. Two New Lists of Key Numbers for Mathematical Operations. - Orientalia. N. s. 29, 1960, с. 273-308.
[21]. Следует отметить, что в Месопотамии мало интересовались календарем и связанными с ним проблемами. Примитивный способ прибавления месяцев, который был позже усовершенствовал, применялся в Вавилонии уже в начале II тысячелетия до н.э. В исконной ассирийской календарной системе такая практика, по-видимому, отсутствовала - упоминаний о пей нигде нет; там лунные месяцы не приводились в соответствие с границами солнечного года (то же мы видим в мусульманском календаре).
[22]. Об этой серии см.: Weidner E. F. Handbuch der babylonischen Astronomie. Vol. 1. Lpz., 1915, с. 35-41, 141 и сл. О призме из слоновой кости, содержащей часть этой серии (измерение времени по длине тени), см.: ZA. 2, 1887, с. 335-337. См. также: Langdon S. Babylonian Menologies and the Semitic Calendars. L., 1935, с. 55.
[23]. О важном значении текстов с предсказаниями, в которых упоминаются наблюдения за планетой Венерой при старовавилонском царе Амми-цадуке, см.: Langdon S., Fotheringham J. К. The Venus Tablets of Ammizaduga. L., 1928; Van der Waerden B. L. The Venus Tablets of Ammisaduqa. - JEOL. 10, 1945-1948, с. 414-424. Оценку этого рода текстов см.: Neugebauer О. - JAOS. 61, 1941, с. 59. Новое издание см.: Reiner Erica., Pingree D. - Bibliotheca Mesopotamica. 2/1. Malibu, 1975.
[24]. О самых ранних астрологических текстах см. примеч. 39 и 79 к гл. IV.
[25]. О пальме см. литературу в книге И. Валлерт (Wallert Ingrid. Die Palmen im Alten Дgypten. B., 1962).
[26]. См.: Leser P. Wcstцstliche Landwirtschaft. - Festschrift B. W. Schmidt. Wien, 1928, с. 416-484; он же. Entstehung und Verbreitung des Pfluges. Mьnster, 1931.
[27]. Об использовании щебня и обломков в качестве удобрения см. CAD под eperu - значение 6 (''неопознанное вещество'').
[28]. Термин karы использовался в поздней Вавилонии для обозначения такой кучи. Ср.: Weidner E. F. - Mйlanges Dussaud. Vol. I, c. 924, примеч. 5.
[29]. См.: Hartman L. F., Oppenheim A. Leo. On Beer and Brewing Techniques in Ancient Mesopotamia. - JAOS. Supplement 10, Baltimore, 1950; Civil M. A Hymn to the Beer Goddess and a Drinking Song. - Studies Presented to A. Leo Oppenheim. Chicago, 1964, с. 67-89.
[30]. Об одомашнивании верблюда см. CAD под gammalu, Лии. См. также: Brent-jes В. Das Kamel im Alten Orient. - Klio. 39, 1960, с. 23-52.
[31]. См.: Ebeling E. Parfьmrezepte und kultische Texte aus Assur. Rome, 1950. О новоассирийском фрагменте из Калаха см.: Iraq. 13, 1956, с. 112, ND 400.
[32]. Об обширном материале в клинописных текстах, связанном с производством стекла и материалов, напоминающих стекло, см.: Oppenheim Л. Leo et al. Glass and Glassmaking in Ancient Mesopotamia. Corning, N. Y., 1970. См. также: Oppenheim A. Leo. Mesopotamia in the Early History of Alchemy. - RA. 60, 1Уо6, с. 29-4o.
[33]. См.: Kelso ). L. The Ceramic Vocabulary of the Old Testament. - American Schools of Oriental Research. Supplementary Studies. 5-6. New Haven, Conn., 1948. Необходимо изучение аналогичных текстологических и археологических материалов из Месопотамии.
[34]. Однако имеются указания, что царские дворцы не должны были стоять на более высоких террасах, чем храмы. Ашшурбанапал (см.: Streck M. Assurbanipal. Vol 2 Lpz 1916 с 86х78-80) упоминает, что не стал делать дворец наследного принца чересчур высоким из страха, как бы это здание но соперничало с храмами.
[35]. О более ранних периодах см.: Lenzen H. !. Mesopotamische Tempelanlagen von der Frьhzcit bis zum zweiten Jahrtausend. - ZA. 51, 1955, с. 1-36.
[36]. О теориях относительно этих башен см.: Busink Th. A. L'origine et revolution de la ziggurat babylonienne. - JEOL. 21, 1969-1970, с. 91-142; Heinrich. E. Von der Entstehung der Ziklirrate. - Vorderasiatische Archдologie. Studien nnd Aufsatze, Anton Moortgat zum fьnfundsechzigsten Geburtstag gewidmet. B., 1964, с. 113-125; Lenzen H. J. Gedanken ьber die Entstehung der Zikurrat. - Iranica Antiqua. 6, 1966,
[37]. Описание такого банкета см.: Mьller K. F. Das assyrische Ritual. I.pz., 1937, с. 58-89. Здесь стоит вспомнить о важном ритуале ассирийских царей, называемом tдkuitu, во время которого царь принимал у себя богов и богинь официального пантеона и обращался к ним с торжественными тостами, прося благословения себе и всему царству. См. примеч. 35 к гл. II.
