Глава 5. Истоки текстологии как научной дисциплины

Подобно многим наукам, существование которых для нас, носителей западной культуры, является само собой разумеющимся, текстология возникла в Древней Греции. Ее появление и развитие связаны с гомеровским эпосом. Рапсоды - певцы, которые публично исполняли отрывки из «Илиады» и «Одиссеи» - часто изменяли текст, чтобы он более соответствовал торжественному случаю, пожеланиям аудитории или их собственному представлению о том, в каком именно виде тот или иной отрывок будет выглядеть более эффектно. Поэтому уже в самый ранний период существовало много параллельных вариантов одного и того же текста. Постепенно сформировалось несколько так называемых «городских редакций» Гомера, иными словами, таких, чья сохранность обеспечивалась правителями различных старинных центров (обычно говорят о семи городах); с этих городских текстов делались частные списки. Другие редакции Гомера были подготовлены Феагеном Регийским, Стесимбротом Фасосским (ок. 450 г. до н. э.) и Аристотелем, который создал собственный вариант текста для своего ученика, Александра Македонского. Этот вариант обычно называют ἡ ἐκ τοῦ νάρθηκος (дословно «книга из сундука») по месту ее обычного хранения (Плутарх, Жизнь Александра, 8).

В эллинистическую эпоху критическое изучение гомеровского эпоса обрело форму, более близкую к научной. Подобная текстологическая работа велась в знаменитой Александрийской библиотеке, которая, как полагают, насчитывала около 600 тысяч томов [345], и для которой, согласно принятой традиции, был сделан перевод Ветхого Завета на греческий язык (Септуагинта). Хранители библиотеки стремились получить как можно более точные редакции поэм Гомера. Незадолго до 274 г. до н. э. первый из таких ученых библиотекарей, Зенодот Эфесский (ок. 325 - ок. 240 гг. до н. э.), сделал сверку многих рукописей для того, чтобы восстановить оригинальные тексты «Илиады» и «Одиссеи» [346]. Зенодот внес в текст Гомера исправления четырех видов: (1) вычеркнул стихи, которые не считал подлинными; (2) атетировал некоторые другие стихи как имеющие сомнительное происхождение; (3) изменил порядок стихов; (4) ввел конъектуры, т. е., новые чтения, не являющиеся общепринятыми.

Одним из его преемников и известных библиотекарей был Аристофан Византийский (ок. 257 - ок. 180 гг. до н. э.), возможно, самый выдающийся античный филолог, которому традиция приписывает изобретение знаков греческого ударения и других диакритических знаков. Для того, чтобы оценить состояние текста в своей редакции «Илиады» и «Одиссеи» Аристофан использовал целую гамму критических символов. Его величайшим учеником стал Аристарх Самофракийский (ок. 220 - ок. 144 гг. до н. э.), который, возглавив библиотеку после своего учителя, издал труды полудюжины греческих авторов и опубликовал два критических издания поэм Гомера, расширив число критических символов, которые использовали его предшественники.

Таким образом, в древнем мире, в особенности в Александрии, уже существовала текстуальная и литературная критика как довольно развитая научная дисциплина, предметом рассмотрения которой было, в первую очередь, наследие Гомера. Общеизвестно, что Филон Иудей (или, как его еще называют, Филон Александрийский) и многие отцы церкви, находясь под влиянием филологической мысли Александрии, использовали в своих толкованиях Священного Писания методы аллегорической экзегезы, которые в гомеровском цикле применялись к некоторым историям о богах и богинях. Гораздо реже можно встретить адекватное понимание того, насколько глубоко были восприняты церковными учеными разработанные в Александрийской библиотеке текстологические методы. Многие даже не подозревают, что методы эти были приложены к тексту Нового Завета. Ниже мы приведем краткий очерк того, что патристические источники говорят об интересующем нас предмете.

По иронии судьбы самые первые попытки [347] установить подлинный текст Нового Завета предприняли те, кто был отлучен от церкви за еретические воззрения авторитарным римским епископом, папой Виктором (понтификат 187-198 гг. н. э.). Случилось так, что образованный торговец кожей (σκυτεύς) по имени Феодот, недавно прибывший в Рим из Византия, был уязвлен критическими нападками знаменитого греческого врача Галена, который бичевал христиан, возмущаясь их философской наивностью [348]. Пытаясь внести некоторые улучшения в методологию толкования Священного Писания, Феодот и его последователи, по-видимому, осуществили критическую рецензию библейского текста. У Евсевия сохранился большой отрывок из анонимного памфлета, направленного против таких философски настроенных христиан [349]. По мнению его автора, феодотианцев следует осудить по трем причинам: (1) они были слишком увлечены изучением логики, математики и эмпирических наук («Некоторые прилежно занимаются геометрией Эвклида; они восхищаются Аристотелем и Теофрастом; Галена чтут почти как Бога»); (2) отрекшись от аллегории, они практиковали строгую грамматическую экзегезу; (3) они применяли текстологические принципы для изучения Септуагинты и Греческого Нового Завета:

…поэтому они бесстрашно и наложили руку на Священное Писание, оправдываясь тем, что они его исправляют (διορθωκέναι)… Они не могут отречься от этого преступления, потому что списки их собственноручные. Не такому писанию обучали их оглашатели, и они не могут показать подлинник, с которого списывали (δεῖξαι ἀντίγραφα ὅθεν αὐτὰ μετεγράψατο μὴ ἔχωσιν) [350].

К сожалению, об этой первой попытке текстологического анализа ничего более не известно.

Немного спустя после отлучения феодотианцев один из наиболее эрудированных и трудолюбивых ученых своего времени - Ориген Александрийский и Кесарийский - начал текстологическое изучение всего древнееврейского текста Ветхого Завета и нескольких его переводов на греческий язык. В результате многолетней работы на свет появились Гекзаплы (Hexapla), монументальное исследование, которым пользовались многие отцы церкви; оно хранилось в известной библиотеке Памфила в Кесарии вплоть до ее разрушения арабами в VII в.

На вопрос о том, пытался ли Ориген издать критический текст Нового Завета, современные ученые отвечают по-разному [351]; большинству исследователей представляется весьма вероятным, что собственную редакцию Нового Завета Ориген создавать не намеревался. В то же самое время его труды и, в особенности, экзегетические трактаты свидетельствуют об определенном интересе Оригена к критическим нюансам библейского текста. Он сетует на то, что

отличие рукописей (Евангелий) друг от друга весьма велико, как из-за небрежности одних писцов, так и из-за извращенной самонадеянности других; одни не утруждают себя перечитыванием переписанного, другие в процессе проверки сокращают или дополняют текст как им заблагорассудится [352].

Помимо общих ремарок такого рода о состоянии текста, Ориген искал (хотя и не всегда использовал) свидетельства о разночтениях в греческих рукописях Нового Завета. Он заметил, например, что в Евангелии от Матфея (Мф 18:1) на вопрос учеников о том, кто самый первый в Царстве Божьем, в некоторых рукописях евангелист открывает этот эпизод словами «в тот час…» (ἐν ἐκείνῃ τῇ ὢρᾳ), тогда как в других источниках там появляется «в тот день…» (ἐν ἐκείνῃ τῇ ἡμέρᾳ) [353]. Подобным образом Ориген выделяет два разночтения в Евр 2:9 - «отдельно от Бога» (χωρὶς θεοῦ) или «по Божией благодати» (χάριτι θεοῦ), но не берется судить, какое из них верно, поскольку находит оба духовно значимыми.

В других случаях Ориген прямо говорит о своем предпочтении того или иного разночтения, но зачастую его выбор определяется соображениями далеко не текстологического свойства. Так, варианту «Иисус Варавва» он предпочитает «Варавву» без имени «Иисус» (Мф 27:16-17), искренне считая, что этим никогда не нарекали злодеев [354]. Опять же, широко известно, что при выборе между двумя вариантами Ориген предпочитал называть место, где крестил Иоанн (Ин 1:28), Вифаварой, а не Вифанией, по географическим и этимологическим причинам [355]. Те же причины обусловили выбор названия «Гергеса», а не «Гераса» или «Гадара» - название того места, где бесы вселились в стадо свиней [356]. К другой группе относятся случаи иного рода - когда Ориген, столкнувшись с какими-либо экзегетическими затруднениями, выводит из них предположение, что, возможно, все рукописи его времени были испорчены [357].

С современной точки зрения, св. Иероним (ок. 347-420 гг.) был более проницательным текстологом, чем Ориген. Он хорошо понимал, какие виды ошибок могут возникнуть в результате переписывания рукописей. Например, он говорит о возможности смешения похожих букв, смешения аббревиатур, случаях диттографии и гаплографии, перестановки букв, ассимиляции, транспозиции и намеренных эмендациях, сделанных писцами [358]. Несколько ярких примеров показывают, сколь неподдельным был его интерес к текстологическим проблемам. В предисловии к исправленному тексту латинских Евангелий, адресованному папе Дамасу, по настоянию которого он и взялся за эту работу, Иероним пишет, что для текстуальной базы проделанной ревизии были избраны более старые греческие рукописи. В другой раз в письме к Минервию и Александру [359], двум тулузским монахам, обратившимся к нему с просьбой разъяснить некоторые места Священного Писания, Иероним говорит о нескольких формах текста 1 Кор 15:51 («не все мы умрем, но все изменимся») и указывает, что отдает предпочтение чтению «мы все умрем, но не все изменимся». В своем «Диалоге против Пелагиан» [360] Иероним утверждает, что в некоторых списках, и особенно в греческих кодексах, в последней главе Евангелия от Марка имеется обширное дополнение. Иероним не говорит, где он нашел эти рукописи, и вплоть до XX в. не было известно ни одной его копии. Только в наше время это место обнаружилось в греческой рукописи, купленной Чарльзом Л. Фриром (Freer) из Детройта у арабского торговца в Гизе близ Каира (о переводе этого дополнения см. выше).

Хотя св. Августин (354-430) был в первую очередь богословом, он в некоторых случаях проявлял живой интерес к решению текстологических задач. Так, когда в Евангелии от Матфея (Мф 27:9) цитата из Книги Захарии приписывается авторству Иеремии, Августин пишет:
нужно вначале обратить внимание на то, что Иеремии приписывается данное место далеко не во всех евангельских рукописях и что в некоторых из них просто говорится, что данное высказывание принадлежит пророку. Следовательно, можно быть уверенным, что достойны следования те из рукописей, которые не упоминают имя Иеремии; ибо слова эти были несомненно произнесены пророком, однако же пророком этим был Захария…

Тем не менее, Августин с похвальной прямотой заявляет, что его самого подобное объяснение не удовлетворяет, поскольку «большинство рукописей называет имя Иеремии, и те, кто изучал Евангелие по греческим спискам прилежней обычного, говорят нам, что таковое чтение они обнаружили в более древних рукописях». Вслед за этим Августин почти сформулировал критический канон, предписывающий отдавать предпочтение более сложному чтению:
Из дальнейших доводов я вижу еще и тот, что не было причин, по которым это имя могло быть вставлено (в оригинальный текст при позднейшем переписывании) и тем самым исказить его; тогда как имелись вполне понятные причины для того, чтобы изъять это имя из столь большого числа рукописей. Ибо сделать это с готовностью могло бы бесцеремонное невежество (audax impritia), озадаченное отсутствием этого отрывка у Иеремии [361].

В другой раз Августин предлагает сделать выбор в пользу тех чтений, которые используются при главных епископских кафедрах, предвосхищая тем самым теорию локальных текстов Б. X. Стритера (см. ниже). Он пишет: «Если новозаветные книги озадачивают столь большой пестротой их латинских переводов, то они должны уступить место греческим версиям, в особенности тем, которые используются в церквах, отмеченных большею ученостью и знаниями» [362].

В Средние века, когда знание греческого языка упало до низшего уровня, усилия текстологов в основном были направлены на очищение текста Вульгаты Иеронима. Можно было, пожалуй, ожидать, что в этот вариант текста наряду с обычными ошибками, возникающими при переписывании, вновь войдут и некоторые старолатинские чтения, выброшенные Иеронимом из своей редакции текста. (Подробнее см. выше). Произведения таких авторов, как Гилберт Порретанский и Петр Ломбардский, содержат спорадические комментарии, отражающие почерпнутые у Иеронима и Августина, относительно того, как по-гречески звучит то или иное латинское выражение из Писания [363].

В эпоху Возрождения, когда начинает распространяться знание греческого языка, ученые берутся за исправление латинской Вульгаты по греческому оригиналу. В своих библейских примечаниях Эразм и Беза весьма часто делают ссылки на имеющиеся в греческих рукописях разночтения. Как уже отмечалось выше в третьей главе, первой английской Библией, которая содержала перевод вариантов из греческих рукописей (включая Кодекс Безы), была Женевская Библия 1560 г., подготовленная Вильямом Уиттингэмом и другими английскими эмигрантами, жившими в Женеве. Например, в этой Библии на полях напротив Деян 15:29 было отмечено Золотое правило в отрицательной форме, а также буквальный перевод западного типа Деян 19:9, согласно которому Павел проповедовал ежедневно в училище Тиранна «с пятого до десятого часа» [364].

Первым ученым, который воспользовался всеми тремя группами свидетельств о тексте Нового Завета, то есть греческими рукописями, ранними переводами и цитатами из отцов церкви, был, вероятно, Франциск Лукас из Брюгге (Fracis Lucas Brugensis), использовавший этот материал в своем труде Notationes in sacra Biblia, quibus variantia… discutiuntur (Antwerpen, 1580). Ближе к концу XVII в. научные основы текстологии Нового Завета были изложены в четырехтомном труде Ришара Симона (Richard Simon, 1638-1712), французского ученого-католика, в библейских изысканиях намного опередившего свое время. Тома эти носили следующие названия: Histoire critique du texte du Nouveau Testament (Rotterdam, 1689); английский перевод: Critical History of the Text of the New Testament в двух частях (London, 1689); Histoire critique des versions du Nouveau Testament (Rotterdam, 1690); английский перевод: Critical History of the Versions of the New Testament (London, 1692); Histoire critique des principaux commentateur du Nouveau Testament, в двух частях (Rotterdam, 1693) и Nouvelles observations sur le texte et les versions du Nouveau Testament (Paris, 1695). He испытывая пиетета к традиционным догматическим представлениям своего времени, Симон критически рассматривает Библию как литературное произведение. Его труды отличаются глубиной и меткостью суждений; он в деталях предвосхищает выводы, которые будут сделаны учеными спустя два-три столетия.