έν ττ έπιστήμρ... ενεργεία μέν μέρος τό προχειρισδέν ού χρεία και τοΰτο προτέτακτα, επεται μέντοι καί τά άλλα δυνάμει λανθάνοντα, καί έστι πάντα έν τω μέρει... έρημον δέ των άλλων Θεωρημάτων ού δει νομίζειν.
Плотин, Ennead. IV. 9, 5
В предыдущих главах мы пытались разъяснить понятие предмета, т. е. объяснить возможность обладания «неведомым нечто», на которое мы направляемся в знании и которому мы приписываем познанное содержание. На очереди стоит теперь вторая основная гносеологическая проблема - вопрос о том, как возможно само познание, т. е. в чем состоит то «проникновение» в неведомое, то раскрытие непосредственно скрытого от нас содержания бытия, которым осуществляется знание о предмете. В намеченной выше формуле знания «х есть А» надлежит уяснить природу и условия перехода от х к А от неизвестного предмета к знанию его содержания.
Однако обсуждение этого вопроса мы пока должны отложить. Его решение предполагает знакомство с некоторыми общими свойствами содержаний знания и их связей. В частности, вопрос о переходе от неизвестного предмета к его содержанию требует прежде всего уяснения логической природы и условий перехода в знании вообще, т. е. изучения существа логического следования.
Каким образом и на каком основании мы переходим от одного, уже имеющегося знания к другому, новому, лишь в этом переходе осуществляемому знанию? Пусть нам дано, т. е. нами уже осуществлено некоторое знание, содержание которого мы схематически обозначаем, как А. Спрашивается, как от него мы можем перейти к какому‑либо новому, непосредственно еще не имеющемуся у нас знанию В? Этот вопрос есть, таким образом, вопрос о логической природе умозаключения.
Для решения этого вопроса нам нет надобности перебрать по отдельности все возможные формы умозаключения и от них подняться до их общей природы. Теория знания не есть индуктивная наука; усмотрение общего в ней может и должно предшествовать уяснению частных видов. Рассматривая природу опосредствованного знания как такового, т. е. сосредоточиваясь на самой его задаче, мы легко можем найти ближайшую общую логическую его формулу.
В самом деле, в чем бы ни заключалась логическая природа отдельных умозаключений - силлогизма, так называемого «непосредственного умозаключения», «несиллогистических умозаключений» и т. п. - общая сущность опосредствования в знании ясна сама собой: она состоит в переходе от одного содержания к другому и притом в переходе обоснованном, т. е. требуемом самим первым содержанием.
Мы условились назвать исходную точку знания А, а содержание, к которому оно приходит в результате своего движения, т. е. вывод, - В. Тогда природа всякого опосредствованного знания состоит в том, что, в силу наличности А и его необходимой связи с В, есть также и В. Формула опосредствованного знания обрисовывается сама собой - А есть; из А вытекает В (или: «если есть А, то есть и В») - следовательно, есть В.
Ясно, что этой формулой объемлются все без исключения умозаключения. Ведь она выражает их общую природу и сводится к тому, что всякий вывод предполагает как исходную точку знания («посылку» или «посылки», в чем бы они ни заключались) А, так и закон перехода от нее к выводу: если есть А то необходимо должно быть В.
Возьмем, например, так называемое непосредственное умозаключение обращения: из «все S суть P» мы умозаключаем, что «некоторые P суть S». Очевидно, вывод опирается здесь как на посылку «все S суть Р», так и на правило: «если все S суть Р, то некоторые Р суть S». Столь же легко, конечно, подвести под эту формулу силлогизм, и все вообще допускаемые нами виды умозаключения.
Всюду и везде, в чем бы ни заключалось специальное содержание посылок и частная форма перехода от них к выводу, умозаключение есть переход от основания к следствию, т. е. опирается как на присутствие основания, так и на закон, связующий основание со следствием.
Могло бы показаться, что по крайней мере один тип умозаключения противостоит этой формуле в качестве самостоятельной формы, именно умозаключение, которое совершается через переход не от основания к следствию, а наоборот - от следствия к основанию, именно от отсутствия следствия к отсутствию основания.
Логика обычно рассматривает указанную нами формулу, как так называемый modus ponens условно-категорического умозаключения и противопоставляет ему в качестве самостоятельного типа modus tollens.
Отнюдь не отрицая относительной, т. е. дидактической целесообразности, этого традиционного деления, мы ограничиваемся здесь тем самоочевидным указанием, что в умозаключении, основанном на переходе от отсутствия следствия к отсутствию основания, отсутствие следствия само играет роль основания, а отсутствие основания - роль следствия; таким образом, переход от основания к следствию в силу закона, объединяющего их между собой, есть подлинно универсальная форма движения знания [92].
Итак, о каком бы содержании знания ни шла речь, и какими бы частными видами опосредствования мы ни пользовались в отдельных случаях, переход к новому содержанию всегда осуществляется в указанной универсальной форме.
Мы должны теперь уяснить истинный смысл намеченной нами формулы умозаключения и исследовать условия, в силу которых возможно умозаключение.
Содержание A (суждение «А есть») должно служить посылкой вывода «В есть»; т. е. эти два содержания так связаны между собой, что раз признано или имеет силу первое, непосредственно должно иметь силу и второе. Таков самоочевидный смысл намеченной формулы, выражающей общую природу логической связи между разными содержаниями. Но как возможна эта связь?
Посылка, рассматриваемая сама по себе, имеет, подобно всякому знанию, определенное, замкнутое в себе содержание; в качестве такового она говорит нам только об этом содержании, и ни о чем ином. Каким же образом это знание «А есть» может вместе с тем говорить, что «В есть», т. е. вынуждать нас к признанию содержания, которое лежит за его пределами и не заключено в нем самом [93]?
Поскольку исходную точку, т. е. основание умозаключения, мы усматриваем в таком определенном, замкнутом в себе содержании, мы не имеем здесь иного исхода, кроме признания, что посылка приводит к выводу не сама по себе, но лишь в связи с иным, дополнительным знанием, содержанием которого служит связь между этой посылкой и выводом.
Посылка «А есть» сама по себе говорит лишь за себя, утверждает лишь заключенное в ней самой содержание, но, сочетаясь с особым знанием «если есть А есть и В», она дает вывод «В есть». В таком случае подлинным основанием вывода или, что то же, его посылками будет служить не одно суждение «А есть», а оба суждения <А есть» и «если А есть, то есть и В».
На первый взгляд, ничто не мешает нам так толковать найденную нами формулу умозаключения. При ближайшем рассмотрении, однако, тотчас же обнаруживается, что это понимание ведет к безвыходным трудностям.
Прежде всего, если закон перехода от А к В мы будем рассматривать как одну из посылок, т. е. найденную формулу умозаключения будем толковать, как силлогизм с двумя посылками - категорической и условной, - то ясно, что этот силлогизм сам также нуждается, помимо своих посылок, еще в особом законе, связывающем его посылки с выводом.
В самом деле, вывод «В есть» совсем не «дан», не содержится «аналитически» в посылках «А есть; если А есть, то есть и В»; напротив, по сравнению с ними он содержит именно совершенно новое знание, которое, правда «вытекает», синтетически «следует» из посылок, но не заключено в них; это видно уже из того, что в выводе содержание В появляется в категорической форме, т. е. утверждается само по себе, тогда как в посылках (именно в гипотетической посылке) оно дано лишь в условной форме, или утверждается не оно само, а лишь его связь с А
Поэтому, если из посылок «А есть; из А следует А» действительно вытекает вывод «В есть» (как это несомненно), то лишь на основании особого закона, соединяющего посылки с выводами: «если А есть, и если из А вытекает В, то и В есть» [94].
Таким образом, общая формула умозаключения примет у нас следующий вид:
Если А есть, и если из А вытекает В, то и В есть.
А есть, и из А вытекает В.
Следовательно, В есть.
Необходимость этой формулы очевидна. Но очевидно также, что, раз признав ее, мы приведены к регрессу до бесконечности. В самом деле, в этой новой формуле повторяется трудность, присущая предыдущей: закон сочетания посылок в свою очередь играет роль посылки, и потому для получения вывода опять‑таки требуется еще особый закон сочетания ее с другой посылкой, который снова должен быть выражен в виде гипотетической посылки дальнейшего умозаключения, и так далее до бесконечности [95].
Само собой разумеется, что формальная природа всех этих умозаключений и их принципов остается совершенно одинаковой; но они каждый раз имеют различное содержание. Принцип предшествующего умозаключения становится гипотетической посылкой следующего умозаключения, и порядок сочетания посылок с выводом становится принципом этого второго умозаключения, т. е. гипотетической посылкой третьего, и т. д.
Коротко говоря, суть этого регресса до бесконечности состоит в следующем: чтобы из непосредственного знания (данного в посылке или посылках) получить новое знание (вывод), необходимо иметь еще одно непосредственное знание о порядке сочетания посылки с выводом; но это последнее знание должно быть в свою очередь соединено с предшествующим, что предполагает опять новое соединяющее звено и т. д.
Это значит, что выведение опосредствованного знания из непосредственного невозможно, так как требует бесконечного числа промежуточных звеньев.
Наряду с этой трудностью рассматриваемого понимания формулы опосредствованного знания, в нем открывается и другая, в известном смысле прямо противоположная первой и вместе с тем тесно с ней связанная. Сущность этого понимания состоит, как мы знаем, в том, что для перехода от имеющегося знания А к опосредствованному знанию В мы должны иметь особое знание о правиле этого перехода в лице суждения «если есть А, то есть и В».
В состав непосредственного знания должно входить не только знание А, но и знание о связь А с В, или о зависимости В от А Но как возможно это последнее знание до знания о самом В, которое должно из него вытекать? Ведь для того, чтобы знать, что В зависит от А или вытекает из него, казалось бы, надо уже иметь само это В как таковое.
Это затруднение, правда, не имеет места в одном случае опосредствованного знания, именно когда категорическая посылка, а следовательно, и вывод заключает в себе знание какого‑либо конкретного временного факта, тогда как гипотетическая посылка «если есть А есть и В», как это само собой разумеется, содержит лишь указание на вневременно общую связь между А и В; в этом случае, очевидно, гипотетическая посылка не предвосхищает вывода и, следовательно, возможна до него.
Так, если я рассуждаю «NN выпил сулемы; сулема есть яд; следовательно, NN отравлен», то закон, соединяющий посылки с выводом и гласящий: «если NN выпил сулемы, и сулема есть яд, то он отравлен», очевидно, выражает только общую, вневременную связь между двумя мыслимыми событиями, но отнюдь не действительность самого факта отравления NN, о чем говорит вывод.
Но оставим пока в стороне эту область знания и остановимся на знании, которое в посылке и в выводе говорит об отвлеченно общем. Ведь рассматриваемая нами формула умозаключения по замыслу своему должна иметь универсальное значение, т. е. распространяться на всякое опосредствованное знание. Между тем любой пример из области знания об отвлеченно-общем обнаруживает наличность указанной трудности.
Допустим, что я доказываю необходимость признания субстанциального бытия следующим рассуждением: необходимость качественного бытия самоочевидна; но качество предполагает субстанцию, как носителя качества (т. е. если есть качество, есть и носитель его); следовательно, есть и субстанциальное бытие. Не ясно ли, что «гипотетическая» посылка здесь предполагает уже категорический вывод или тождественна с ним?
Откуда взялось бы у меня понятие «носителя качества», входящее в состав этой посылки, если бы это понятие не было мне как‑либо «дано», и что означает эта «данность», как не необходимость рассматриваемого понятия - необходимость, которая именно и образует содержание вывода?
Кто отрицает субстанциальное бытие, тот признает неосновательной саму гипотетическую посылку, а кто признает последнюю, тот уже не нуждается в особом выводе, ибо в самой этой посылке уже имеет его. Или возьмем геометрическое положение: «из природы треугольника вытекает, что сумма углов его равняется двум прямым», и будем считать его достоверным для нас знанием.
Не ясно ли, что это положение, которое выражает необходимую связь между двумя содержаниями А и В (между понятием «треугольника» и понятием «равенства его углов двум прямым»), уже в себе самом заключает утверждение необходимости второго понятия, тая что вывод «следовательно, сумма углов треугольника равна двум прямым» (т. е. по нашей схеме вывод «В есть») не дает уже ничего нового, а лишь повторяет часть содержания гипотетической посылки?
Нам, конечно, возразят, что для действительности вывода необходима не только гипотетическая посылка, но и категорическая: так, если бы такой фигуры, как треугольник, вообще не существовало, то указанное гипотетическое суждение не давало бы права на категорическое признание равенства суммы его углов двум прямым.
Это, конечно, совершенно справедливо. Но дело в том, что отношение гипотетической посылки к категорической совершенно таково же, как ее отношение к выводу. Если рассматриваемое гипотетическое суждение вообще возможно, т. е. имеет смысл и признается истинным, то это именно и значит, что мы имеем право на входящие в него понятия, т. е. что содержание А (также, как содержание В) мы обязаны признавать; так что признание истинным указанного геометрического положения о связи между треугольником и величиной суммы его углов уже предполагает суждение «треугольник (как математическая фигура) есть понятие правильное» (т. е. по нашей схеме - суждение: «А есть»).
Если бы речь шла о реальном, конкретном бытии, например, о реальном существовании где‑либо или когда‑либо треугольника, как фигуры, воплощенной в каком-либо телесном предмете, то, конечно, отнюдь нельзя было бы утверждать, что указанная общая геометрическая истина его предполагает.
Но в области знания об отвлеченно-общем (в области абстрактного или рационального знания), напротив, совершенно очевидно, что гипотетическое суждение «если есть А, есть и В» (или «из А вытекает В»), уже в себе самом заключает как посылку «А есть», так и вывод «В есть».
Таким образом, опосредствованное знание (знание «В есть») либо невозможно, если оно действительно требует независимого от него промежуточного звена («если А есть, есть и В»), либо ненужно, если оно совпадает с этим - по условию, непосредственно известным - промежуточным звеном.
Или, иначе говоря, умозаключение по формуле «А есть; из А вытекает В следовательно, В есть» невозможно либо потому, что вывод совсем не вытекает из посылок, т. е. не обоснован в них самих, либо же потому, что посылка «из А вытекает В» уже сама предполагает этот вывод (как и категорическую посылку).
Сопоставление обеих указанных трудностей ценно для нас в том отношении, что каждая из них в известном смысле противоположна другой и что поэтому они как бы взаимно нейтрализуют друг друга.
В самом деле, смысл первой из намеченных нами апорий формулы опосредствованного знания заключался в том, что вывод имеет категорический характер, в посылке же содержание вывода фигурирует в гипотетической форме, и что именно поэтому необходимо посредствующее звено, устанавливающее связь между гипотетическим и категорическим знанием содержания вывода; и так как это посредствующее звено носит само гипотетический характер, то оно не может удовлетворить своей цели, откуда вытекает необходимость бесконечного числа таких звеньев.
Смысл же второй апории, напротив, заключается в единстве, и неотделимости категорических частей умозаключения от его гипотетической части, в невозможности разделить ход опосредствования на отдельные, независимые друг от друга части.
С одной стороны, таким образом, движение опосредствования как бы растягивается в длину до бесконечности, обнаруживает бесконечно большое число промежуточных этапов, с другой стороны, оно вливается в единый непосредственный акт мысли и вообще перестает быть опосредствованным знанием.
Этим открывается путь к преодолению указанных трудностей. Обе эти трудности проистекают, очевидно, из одного источника: из допущения, что движение опосредствованного знания слагается из обособленных, замкнутых в себе отдельных частей.
Именно при этом допущении оказывается, что, с одной стороны, для возможности перехода между отдельными частями необходимо бесконечное число промежуточных звеньев и, с другой стороны, отдельные части, из сложения которых составлялся, по допущению, ход опосредствованного знания, немыслимы, ибо одна из них предполагает другие. Если отказаться от этого допущения, то обе апории сразу отпадают.
3. Прежде всего, как мы должны формулировать рассмотренную только что природу умозаключения в области знания об отвлеченно-общем, для того чтобы избегнуть указанной второй апории? Если гипотетическое суждение («если А есть, то есть и В») в области знания об отвлеченно-общем уже заключает в себе как категорическую посылку («А есть»), так и (категорический же) вывод «В есть», то ясно, что по своей логической природе это суждение не может быть определено как гипотетическое, а имеет категорический смысл.
Оно означает: «из А (как сущего или признанного содержания) вытекает В». И в самом деле, в области знания об отвлеченно общем не существует никакого различия между гипотетической и категорической формой. Истина «если А есть, есть и А» означает не что иное, как утверждение (т. е. категорическое признание) связи между А и В - связи, которая не могла бы иметь силы, если бы сами содержания А и В в качестве общих содержаний не имели бы силы. Другими словами, рассматриваемое суждение именно и означает, что содержание А связано с содержанием.
Таким образом, здесь переход от содержания А к содержанию В дан непосредственно, т. е. отнюдь не требует сочетания двух отдельных знаний «А есть» и «если есть А, есть и В». Лишь в применении к знанию о конкретно-индивидуальном бытии это непосредственное знание «из А вытекает В» принимает гипотетический характер: для получения вывода, что В есть, как конкретный, воплощенный где‑либо и когда‑либо факт действительности, оно нуждается в дополнении другой посылкой «А есть» (также в том смысле, что общее содержание А действительно воплощено в конкретной действительности).
Напротив, вне отношения к знанию о конкретно-индивидуальном бытии, суждение «из А вытекает В» есть не один из моментов умозаключения о бытии В, а сразу и непосредственно выражает само это умозаключение в его целом.
Разложение этого умозаключения на указанные три отдельные части, в качестве описания отдельных, замкнутых в себе моментов, сложением которых впервые логически обосновывается само умозаключение [96] здесь, в рассматриваемой области, лишено, как мы видим, всякого смысла и явно несостоятельно.
Из сказанного, казалось бы, непосредственно следует, что, напротив, в области знания о конкретно-индивидуальном умозаключение от факта А к факту В необходимо должно слагаться из двух разнородных и обособленных частей - категорического знания о наличности самого А и общего (и в этом смысле гипотетического) знания о связи между содержанием А и содержанием В, и что именно лишь из сочетания этих двух частей логически возникает, опять‑таки в качестве особого знания, вывод «В есть».
С другой стороны, однако, мы видели, что такое понимание невозможно, ибо оно ведет к регрессу до бесконечности. Здесь мы имеем дело с первой из указанных трудностей рассмотренной формулы умозаключения, и должны найти путь к ее преодолению.
Корень этой трудности, как было указано, заключается в том, что вывод вечно остается необоснованным в посылках, ибо содержание его должно быть дано в категорической форме, тогда как в посылке оно участвует лишь в гипотетической форме. Следовательно, преодоление трудности и здесь должно заключаться в преодолении гипотетической формы того знания, которое устанавливает связь между исходным знанием «А есть» и выводом «В есть». Как это возможно?
Мы оставляем здесь в стороне вопрос о существе (т. е. онтологической природе) связи между отвлеченно-общим (идеальным) и конкретно-индивидуальным (реальным) [97].
Мы имеем право на это потому, что рассматриваемая нами проблема касается не связи между какими‑либо материальными содержаниями знания (индивидуальным и общим), а связи между содержанием знания, уже заключающим в себе единство того и другого, и законом, допускающим переход от этого содержания к другому, однородному с ним.
В самом деле, мы условились, что в посылке «А есть» заключено все материальное содержание знания, дающее права на вывод «В есть» (т. е. все, что содержится в так называемых «посылках» умозаключения), тогда как посылка «если есть А, есть и В» выражает лишь формальный закон перехода от А к В.
Так (возвращаясь к упомянутому выше примеру), знание, заключенное в двух суждениях «NN выпил сулемы» и «сулема есть яд», образует, взятое совместно, посылку «А есть»; посылка же «если есть А, есть и В» выражает формулу перехода от этого знания к выводу и гласит: «если NN выпил сулемы, и сулема есть яд, то он отравлен».
Таким образом, соединение отвлеченно-общего и конкретно-индивидуального материального знания уже дано в посылке «А есть», и у нас здесь речь идет лишь о формально-логической связи этой категорической посылки с гипотетическим знанием, выражающим закон перехода от нее к выводу.
Нетрудно видеть, что и здесь гипотетическая форма закона перехода в сущности совершенно не выражает истинной логической природы перехода от А к В (и именно поэтому оказывается, как мы видели, бессильной привести к выводу). Ведь переход совершается от категорического знания «А есть» к категорическому же знанию «В есть», а выражен он у нас в форме связи гипотетической, т. е. связи между мыслимым (или только возможным) содержанием А и тоже лишь мыслимым содержанием.
Истинная природа перехода состоит не в том, что из мыслимого А следует тоже лишь мыслимое В, а в том, что из уже осуществленного (признанного, как факт) содержания А вытекает также осуществленный факт В. Когда мы рассуждаем: «NN выпил сулемы, и сулема есть яд; следовательно, NN отравлен», то мы имеем здесь не гипотетический, а категорический переход от посылок к выводу, и только в силу категоричности перехода мы имеем и категорический вывод.
Но в таком случае здесь, в области знания о конкретно-индивидуальном, дело обстоит совершенно так же, как и в области знания об отвлеченно-общем: категорический переход от А к В, т. е. переход от одного категорического знания к другому есть не один из моментов умозаключения, который, присоединяясь к другому моменту (посылке «А есть»), дает вывод, в качестве третьего, столь же обособленного, момента умозаключения, а выражает собой непосредственно всю целостную природу умозаключения, ибо объемлет в себе и посылку («А есть») и вывод («В есть»).
Истинная природа умозаключения и здесь, следовательно, выражается в единой форме: «из сущего А вытекает сущее В».
Мы должны, следовательно, признать, что движение опосредствованного знания не может быть сложено из отдельных обособимых частей, т. е. из ряда готовых, законченных в себе содержаний знания. Смысл рассматриваемой нами формулы умозаключения совсем не тот, который ей обычно приписывается. Она никак не может означать, что вывод есть результат сложения двух раздельных знаний «А есть» и «если А есть, то есть и В».
Она, напротив, означает лишь результат позднейшего, так сказать, задним числом произведенного разложения единого в себе движения знания от А к В. Истинная природа вывода («В есть») состоит не в том, что он есть итог сложения двух упомянутых суждений, а в том, что он есть выделимая часть единого знания «А естъ В», и что эта часть выделяется непосредственно вместе с выделением двух предшествующих ей частей «А есть» и «если есть А, есть и В», в составе единого знания «А есть А».
Иначе говоря, суждение «если есть А, есть и В» есть действительно только закон перехода от А к В, а не посылка этого умозаключения: это значит, что оно есть не условие этого перехода, логически ему предшествующее, а абстрактно формулированная природа самого перехода.
Не в силу суждения «если есть А, есть и В» мы приобретаем право переходить от А к В, а, напротив, в силу логической неизбежности перехода от А к В мы имеем право формулировать этот закон, т. е. найти в переходе эту сторону, абстрактно выделимую от посылки и вывода, но логически не предшествующую выводу. Умозаключение может быть разложено на его отдельные моменты, но не может быть сложено из них.
Таким образом, умозаключение для того, чтобы быть возможным, должно быть логическим единством; и подлинным основанием вывода служат в нем не какие‑либо его части, а именно оно само в целом, т. е. его логическое единство. Тип такого непосредственного, как бы сразу, целиком данного перехода от одного содержания к другому, хорошо известен: он есть не что иное, как суждение.
В логически необходимом синтетическом суждении «А есть В» (или «S есть Р») мы имеем очевидный пример того единства или той непосредственности опосредствования, в которых мы усмотрели основу всякого опосредствованного знания. В самом деле, с одной стороны, суждение выражает некоторое определенное содержание знания, т. е., по существу, обладает единством.
То, что мы хотим сказать в суждении «А есть В», есть не наличность А, и не наличность В, и не гипотетическая возможность на основании А признавать В, а сразу и непосредственно связь между А и В, т. е. содержание АВ. Когда я говорю, что «ртуть есть металл», то высказываемое мной знание есть знание «металличности ртути», т. е. определенное единое содержание, целостная связь двух сопринадлежных моментов.
Уже Кант отметил неудовлетворительность учения, рассматривающего суждение, как соединение двух отдельных понятий: в этом учении упускается из виду и остается необъясненным именно единство суждения, вне которого сочетание понятий было бы невозможным.
С другой стороны, однако, в этом целостном и едином содержании АВ высказывается переход от А к В, т. е. заключается опосредствованное знание о В суждение А есть В есть вместе с тем умозаключение о В на основании А; говоря «А есть В», мы из А выводим В, или от А переходим к В и это движение мысли, этот переход от одного к другому, от первого знания ко второму столь же существенны для природы суждения, как и то, что оно имеет некоторое единое, т. е. непосредственно известное содержание.
В единстве суждения «А есть В», в котором проявляется непосредственность опосредствования, обнаруживается, таким образом, непрерывность логического следования или движения знания. Обнаруженные нами трудности обычного понимания умозаключения, как мы видели, определены допущением, что движение знания слагается из отдельных частей, т. е. представлением о дискретности перехода от одного знания к другому.
Эти трудности вполне аналогичны противоречиям в понятии движения как они вскрыты в знаменитых «доказательствах» Зенона.
Невозможно перейти от точки А к точке В, как бы мало ни было расстояние между ними, ибо, раз необходим переход, он может состоять лишь в ряде промежуточных положений, между которыми снова необходим переход, и т. д. до бесконечности, фиксируя последовательные положения летящей стрелы, мы получаем ряд точек, в которых стрела находится хотя бы мельчайшую долю времени; но раз она находится в какой‑либо точке, то в это мгновение она в ней покоится, и нужно опять особое основание для перехода в следующую точку.
Разрешение этих противоречий заключается, как известно, в признании непрерывности или сплошности движения, т. е. в отрицании самой возможности сложения движения из отдельных дискретных частей. Движение как таковое идет не скачками, от одного места покоя к другому, а есть неразложимо-цельный, непрерывный переход. То же самое разрешение должна иметь и наша проблема.
Поскольку мы разлагаем движение знания на отдельные моменты и мыслим его впервые слагающимся из этих моментов, оно становится неосуществимым. Лишь признав, что движение знания непрерывно, т. е. не слагается из определенных, логически предшествующих ему содержаний (как бы из отдельных покоящихся состояний знания), можно понять, как осуществляется логический переход.
Логика, для которой суждение есть сочетание отдельных обособленных понятий, а умозаключение - такое же внешнее сочетание отдельных суждений, - такая механическая логика оперирует с фикциями и смешивает позднейшие продукты абстракции с живым творческим началом знания; из отдельных частей, на которые разлагается уже пройденный путь знания, она мечтает сложить знание в его жизненном движении, не понимая, что это движение, подобно развитию организма, идет из единого центра, вне связи с которым отдельные органы суть неподвижные и несоединимые части.
Все упреки в бесплодии и формализме, которые неустанно раздаются по адресу так называемой «формальной» логики, имеют своим источником именно сознание этого несоответствия между живым синтетическим единством подлинного знания и всеми попытками воссоздать его из механического сложения отдельных частей. «Dann hat er die Teile in der Hand, fehlt, leider, nur das geistige Band!»
4. Однако полученным выводом мы отнюдь не можем удовлетвориться. Если умозаключение или логическое следование должно мыслиться как единство, логически предшествующее связуемым им членам, то должен быть поставлен вопрос о природе и условиях этого единства. И тут уясняется, что сведение умозаключения к типу знания, который мы имеем в суждении, еще не дает подлинного решения вопроса.
В самом деле, пусть, как было указано, элементы суждения не могут логически предшествовать его единству. Но, с другой стороны, столь же ясно, что единство это в качестве единства суждения, т. е. готового, законченного знания, не может в свою очередь логически предшествовать своим элементам.
Если содержания А и В мыслимы только как члены отношения «А есть В», так что само это отношение не может вытекать из них или быть производным их сочетанием, то, с другой стороны, оно не может и предшествовать им, ведь отношение есть отношение между терминами и, следовательно, предполагает их: отношение между нулями не дает никакого содержания.
На это, правда, можно было бы ответить, что под отношением А - В следует именно разуметь не отношение, отвлеченное от его членов и им противополагаемое, а именно целостное, внутренне неразрывное совместное бытие А и В в их связи между собой, и что в этом смысле отношение не нуждается для своего осуществления ни в чем ином, отличном от себя самого.
Однако в таком ответе был бы утрачен самый смысл, в котором, в этом анализе хода знания, берется понятие единства. Мы ничего не достигнем, заменив отдельные содержания А и В формально тождественным с этим готовым содержанием А. Если бы нам с самого начала и непосредственно были даны готовые определенности в их связи между собой, то проблемы опосредствованного знания вообще не существовало бы.
Если бы переход от А к В был возможен только на почве самого готового отношениям В, то он был бы логически не нужен или - что то же - вместе с тем логически невозможен, ибо нет нужды и вместе с тем нет возможности переходить туда, где уже находишься, искать то, что уже имеешь.
Вся проблема опосредствованного знания сводится к вопросу, как от А перейти к В, которого еще не имеешь, мы видели, что этот переход невозможен, если А мыслится обособленно от В но, очевидно, он столь же невозможен, если А уже с самого начала включает в себя В.
Отношение А-В не может служить основанием для перехода от А к В, потому что оно уже включает в себя то В, которое, по условиям задачи, должно быть отсутствующим. Решение проблемы возможно лишь в том случае, если А содержит в себе указание на В, момент, в силу которого необходим переход к В и который вместе с тем не тождествен с готовым отношением А-В.
Напротив, превращением логического следования, перехода от одного к другому, в нечто целиком и сразу данное, как бы сжатием последовательного движения в одну точку, столь же мало можно объяснить это следование как таковое, как и раздроблением его на ряд отрешенных друг от друга отрезков. Непосредственность опосредствования должна быть понята так, чтобы момент опосредствования, перехода к еще неизвестному, в ней был действительно сохранен.
Таким образом, подлинное основание опосредствованного знания, т. е. подлинная исходная точка для развития знания должна обладать такими свойствами, чтобы, с одной стороны, быть действительным началом, т. е. заключать в себе моменты, действительно достаточные для перехода к дальнейшему, и, с другой стороны, быть только началом, т. е. вести к дальнейшему, а не содержать его в себе. Ни отдельная определенность А, ни определенность в ее готовой связи с другой определенностью, следующей из нее (А-В), не удовлетворяет этим условиям: в первом случае остается невыполненным, как мы видели, первое условие, во втором - второе.
В чем заключается, в конечном итоге, основная трудность факта логического перехода от А к В? Она заключается в том, что всякая логическая определенность есть, так сказать, нечто законченное, неподвижное, в себе замкнутое. Эта неподвижность и замкнутость препятствует объяснению перехода, движения от одного к другому.
Если основание для А мы хотим усмотреть в В то это оказывается невозможным, ибо А есть только В и не может быть не-А, т. е. не может содержать в себе чего‑либо, в чем можно было бы усмотреть А и никакие промежуточные звенья здесь помочь не могут, ибо связь их самих с А и В разделяет всю трудность связи между А и В.
Если мы, напротив, признаем, что В почерпается нами не из изолированного А а из АД то мы не имеем искомого перехода от А к В ибо В, вопреки условиям задачи, уже дано с самого начала. Таким образом, либо следствие действительно есть новое знание, и тогда его нет еще в основании и потому нельзя из него добыть, либо оно уже лежит в основании, и тогда оно не есть следствие, в смысле нового знания.
Ясно, что пока объяснение ведется в терминах готовых определенностей (А, А или их готового же единства АА), оно остается безрезультатным. Условия задачи сами указывают путь к ее разрешению: они требуют, чтобы основанием знания В мы считали не изолированное А и не готовое единство АА а нечто среднее между ними - нечто, что было бы богаче отдельного А т. е. заключало бы в себе указание на А и вместе с тем не заключало бы в себе готового В.
Основание должно заключать в себе зародыш, зерно следствия, путь к нему, не заключая готового следствия. Уже выше (гл. 1, 3), в иной связи, мы видели, что суждение «А есть В», т. е. переход от А к В, мыслимо только в форме «Ах есть В». Теперь мы видим, что Ах, для того, чтобы вести к В, должно заключать в себе потенциальное начало А обозначим его как b, и мы получим формулу «Аb есть В».
К B, к новому знанию, мы приходим не из самого А (ибо А не заключает в себе B) и не из Ab (ибо тогда не к чему было бы приходить), а из такого начала Ab, которое, наряду с уже готовым знанием А, содержит в себе потенциальный источник b развивающийся или развертывающийся в B.
В той исходной точке, которую мы обозначим символом Ab мы имеем нечто, что стоит над противоположностью между В и non-В: оно не включает в себе само В подобно связи АВ, но и не есть просто non-В подобно чистому, изолированному А, а есть, напротив, начало для В не будучи готовым В.
Очевидно, постулируя необходимость такого начала, такого потенциального основания, мы высказываем не «гипотезу», не более или менее произвольную догадку о чем‑то неданном, предполагаемом, а лишь формулируем, выражаем в особом понятии самоочевидную природу опосредствованности или логической связи как таковой.
Природа эта заключается в движении от одного к другому, или в возникновении одного из другого, и это движение или возникновение, как нечто третье между неподвижным пребыванием в старом и самопроизвольным рождением из ничего, выражено нами, как развитие В из его источника Аb.
Вдумываясь в смысл того, что скрывается за символом Ab легко уяснить себе, что оно должно стоять и к первой определенности A в отношении, аналогичном его отношению к В. В самом деле, b не извне присоединено к А - иначе в отношении его мы имели бы снова прежнюю трудность перехода от одного к другому, - а как бы с самого начала должно принадлежать к нему, составлять с ним исконное единство.
С другой стороны, однако, А как таковое, - т. е. как отдельная определенность, не может содержать в себе ничего, кроме самого себя. Таким образом, то, что мы обозначили символом Аb, должно предшествовать не только второй определенности В, но и первой определенности А.
Оно есть не готовая определенность А + потенциальный источник b, а некоторое исконное единство, из которого может быть выделена отдельная определенность А и вслед за ней связанная с ней вторая определенность В. Обозначим это первоначальное единство, как ь.
Тогда мы можем сказать: связь между определенностями A и В основана на том, что обе они опираются на единство А в котором они заложены потенциально и из которого они возникают, сохраняя свою первоначальную связь. При этом, если, согласно условиям задачи, между А и В существует односторонняя связь основания и следствия, так что только от А можно перейти к В, но не наоборот, то это выделение обоих определенностей должно совершаться в определенном порядке: сперва должно выделиться А, и только на основании его может быть далее выделено В.
Таким образом, единство А сначала раскрывается как Ab, т. е. в нем усматривается определенность A с остатком b, который в свою очередь раскрывается в B. Или, точнее говоря, так как первое суждение «аb есть A» есть условие, вне которого мы не можем получить суждения «аЬ есть В», то второе суждение получается из основы аЬ через вычет из нее первой определенности. Ход знания может быть изображен следующим образом: аЬ есть А; (аЬ - А =АЬ) есть Я.
Эта формулировка удовлетворяет всем требованиям, вытекающим из природы опосредствованного знания: с одной стороны, выделение первой определенности А есть необходимое условие для достижения второй, В, и в этом смысле движение знания есть действительно переход от А к В т. е. А есть основание для В с другой стороны, движущая сила самого перехода лежит не в самой определенности А, а в том едином начале, которое объемлет в себе потенциальной и В поэтому основание А, в качестве аЬ, т. е. рассматриваемое в неразрывной связи с этим началом, как бы на почве этого начала, действительно ведет к В т. е. содержит в себе нечто большее, чем саму замкнутую определенность А, - именно начало Ь, развивающееся в В.
5. Истинный смысл найденной нами и символически выраженной природы опосредствования или логической связи мы попытаемся прежде всего уяснить на конкретном примере. Пусть нам дано умозаключение «ртуть есть жидкость; все жидкости упруги; следовательно, ртуть упруга» [98].
Каким образом его посылки логически связаны с выводом и «приводят» к нему? Что вывод не заключен аналитически в посылках - это ясно само собой, ибо он содержит новое суждение по сравнению с ними или - что то же - утверждает необходимость нового понятия «упругости ртути», о котором как таковом нет речи в посылках.
Если мы скажем, что посьлки дают вывод не сами по себе, а на основании закона силлогизма (например, закона: «предикат предиката есть предикат субъекта), то мы либо не дадим никакого объяснения, ибо весь вопрос в том, откуда берется этот закон, либо же, поскольку этот «закон» мы объявим особой посылкой, запутаемся в упомянутых выше противоречиях.
Единственный выход может состоять лишь в признании, что посылки и вывод совместно заключены в логическом единстве, именно в суждении «ртуть, в качестве жидкости, упруга», т. е. что посылки как таковые логически не предшествуют этому единству, а, наоборот, опираются на него или коренятся в нем. Однако имея готовое суждение «ртуть, в качестве жидкости, упруга», мы в нем, очевидно, имеем также и готовый уже вывод.
Если же нам нужно найти то начало, которое является источникам вывода, т. е. ведет к нему или его впервые созидает, то это начало, очевидно, не может заключаться в упомянутом готовом, выраженном в связи понятий, суждении. Оно может заключаться лишь в единстве, предшествующем его разложению на понятия. Поставим, отрешившись от всех логических теорий, вопрос: в чем, в конце концов, заложено подлинное основание «упругости ртути»?
Ответ, конечно, ясен: оно коренится в природе самой ртути как единстве многообразных определений. Имея в виду эту природу, так сказать, мысленно созерцая ее, мы в ней, как единстве, одно временно открываем и то, что она есть жидкость, и то, что жидкость упруга, и что, наконец, и сама ртуть упруга.
Иначе говоря: высказывая первое суждение «ртуть есть жидкость», мы не исчерпываем им всю полноту содержаний предмета, а лишь односторонне характеризуем предмет, так что мыслим невысказанный явно остаток содержания, находящийся в непосредственном единстве с уже высказанным.
В самом деле, раскрывая то, что непосредственно связано с моментом «жидкости», мы усматриваем единство, т. е. внутреннюю связь определений «ртутности», «жидкости» и «упругости», - что и выражено в суждении «ртуть, в качестве жидкости, упруга». Таким образом, доказательство «упругости ртути» заключается в том, что мы на почве непосредственного предметного единства «ртути», как единства многообразных определений, усматриваем связь этих определений.
При этом определение, выраженное в суждении «ртуть упруга», может быть усмотрено лишь через посредство определений, заключенных в суждениях «ртуть есть жидкость» и «жидкое упруго»; и в этом смысле, т. е. на почве еще не раскрытого в понятиях единства предмета, которое в уже готовом умозаключении принимает характер суждения «ртуть, будучи жидкостью, упруга», посылки действительно «дают» вывод или обосновывают его [99].
Суть дела заключается, таким образом, в следующем.
Знание, поскольку оно выражено в уже готовых определенных содержаниях А, В, С…, дает только как бы окоченевшие, неподвижные продукты или отложения, из которых необъяснимо развитие знания, переход от одного содержания к другому.
Жизнь знания, которая есть органическая связность его содержаний, возможна только, если у него есть живая творческая глубина, из которой берутся отдельные содержания и в которой дано их исконное единство, в качестве условия перехода, т. е. связи между ними.
В лице непосредственной синтетической связи между разными содержаниями обнаруживается такая черта знания, которая необъяснима из природы знания как совокупности отдельных определенностей и которая поэтому предполагает основу знания, предшествующую ее выражению в понятиях.
Что основа знания есть не отдельное, замкнутое в себе понятие, а суждение, как непосредственная связь или единство многообразного содержания, - это уже давно - принципиально со времени Канта - уяснилось логике, и этот, довольно уже распространенный взгляд, кладущий в основу логики суждение, in nuce содержит все необходимое для объяснения природы логического следования.
Но только in nuce, ибо пока природа суждения выражена сама в форме связи понятий, она как будто предполагает отдельные определенности, и само возникновение понятий остается по-прежнему необъясненным. Мы должны, следовательно, различать между суждением, поскольку оно уже есть связь понятий «А есть В», и основой его, предшествующей образованию понятий и выразимой в первичном единстве ab.
Развитие знания из этого единства совершается в той форме, что каждая выделенная определенность, будучи, в качестве готовой определенности, замкнутой в себе, вместе с тем мыслится на почве этого единства и потому непосредственно связана с тем, что выходит за ее пределы. Мы имеем как бы поверхностный слой определенностей А, В, С и т. д., причем связь между ними, немыслимая на уровне самого этого верхнего слоя, возможна и необходима в силу прикрепленности этих определенностей к единой общей почве.
Нить, связующая отдельные определенности А, В, С лежит сама не в их плоскости, а проходит через глубину того исконного единства, из которого они произрастают и в котором укреплены, подобно тому, как листья дерева соединены между собой не на поверхности (где они, напротив, отрешены друг от друга), а лишь через их общую связь с единым стволом и корнем.
Поэтому знание, выражаемое как связь определенностей, как А-В-С, возможно только на почве иного, металогического знания, на почве исконного единства abc предшествующего возникновению отдельных определенностей. Каждое понятие осуществляет свой смысл лишь в своем отношении к другому понятию, каждое суждение в силу своего собственного содержания приводит к новому суждению.
Нельзя познать, выявить одно содержание, без того, чтобы в нем уже не иметь потенциально того, что лежит за его пределами, т. е. того, что связывает его с иным содержанием [100].
Всякое доказательство есть, таким образом, обнаружение взаимной связи содержаний знания через раскрытие в понятиях многообразия, непосредственно усматриваемого, как единство. Иначе говоря, умозаключение есть развертывание, разложение в систему понятий и их взаимных связей того, что непосредственно должно быть дано в форме единства, предшествующего системе содержаний, выраженных в понятиях.
Но итог, к которому мы пришли, имеет значение не только для объяснения опосредствованности в знании, т. е. связи между разными содержаниями или перехода от одного к другому.
Вместе с уяснением значения и возможности связи между определенностями уясняется и значение отдельной определенности как таковой: ясно, что и тетическое суждение «А есть» в такой же мере почерпается из исконно-единой, непрерывной основы аЬ vumax, как и синтетическое суждение, выражающее связь между определенностями А и В.
Оба момента знания - деление его на ряд отдельных определенностей, и наличность непосредственной связи между последними, так сказать, момент анализа и момент синтеза в знании - суть неразрывные соотносительные моменты и потому вытекают одновременно из одного источника. Уяснение связи между А и В означает тем самым уяснение природы самих А и Д взятых в отдельности, ибо, если эта связь возможна только на почве исконного единства ДВ, то отсюда следует, что и отдельные определенности А и В мыслимы только на этой же почве.
А это значит, что всякая отдельная определенность мыслится всегда в непосредственной связи с тем, что выходит за ее пределы, что всякое А есть для нас обособляемая, но по существу до конца не обособимая часть комплекса, одностороннее закрепление и выделение части того, что мы имеем как основу знания и что хотим выразить в этой определенности.
Именно потому, что А выражает то, что оно должно выразить, только односторонне и неполно, что выделение его всегда дает остаток, первая определенность есть основание или, точнее, повод для перехода к следующей.
И то же применимо ко всякому состоянию знания, ко всякому этапу в процессе выделения определенностей: не только А, но и А в связи с В, т. е. знание АВ, и не только оно, но и следующее за ним знание АВС и т. д. до бесконечности не выражают адекватно того, что хотят выразить, и потому влекут к все более полным, т. е. многообразным и богатым выражениям.
Всякое готовое содержание знания, хотя бы оно выражало не только отдельное, так сказать, первичное содержание, но и многообразный комплекс содержаний ABCDEF, в качестве выделенного содержания есть особая onределенностъ, символически выразимая одним простым знаком А; и потому всякое такое знание предполагает за своими пределами нечто иное, остаток, требующий особого выявления.
Всякое содержание знания имеет, таким образом, истинный смысл как бы не в себе самом, а только за своими пределами; выражая часть, не отделимую от целого, в состав которого она входит, оно есть лишь односторонний заместитель этого невыразимого целого и теряет смысл, когда упускается из виду эта относительность, частность его значения.
В этой связанности всякого частного содержания с единством, в котором оно укоренено, заключается та природа знания, которая выражается в так называемом законе достаточного основания.
Закон достаточного основания требует, чтобы всякое отдельное содержание мыслилось в связи с другими содержаниями; он указывает, что лишь в связи содержаний - иначе говоря, лишь на почве единства мыслимого - находит свое оправдание всякое отдельное содержание; мыслимое же изолированно без отношения к единству, без связи с тем, что лежит за его пределами, оно есть еще не содержание знания, а лишь «гипотеза»: «предположение», т. е. неоправданное, не усмотренное в самом бытии образование человеческой мысли [101].
Мы должны теперь ответить на вопрос, что такое есть эта «основа», это «исконное единство», предшествующее отдельным определенностям и связям между ними. Вместе с тем в общей связи наших размышлений мы должны показать, откуда и как возникает для нас само это «исконное единство» из предмета, непосредственно данного нам, лишь как я, т. е. как нечто вообще. В этих двух вопросах намечены задачи, которые подлежат еще разрешению.
Задача происхождения знания из неизвестного предмета еще не разрешена нами, а как будто только отодвинута на шаг дальше, причем вместо одной загадки выросли две другие: с одной стороны, проблема самой природы намеченного нами исконного единства и его отношения к знанию, выраженному в системе определенностей, и, с другой стороны, проблема происхождения этой основы знания из неизвестного предмета.
Мы отвечаем, предварительно, что это разделение одной загадки на две есть необходимое расчленение проблемы, вне которой она не может быть разрешена. Положительный итог нашего исследования условий знания заключается пока, следовательно, в том, что знание как система определенных содержаний немыслимо и не может возникнуть из неизвестного предмета иначе, как через посредство своей основы, в которой нет еще отдельных определенностей и их связей, т. е. которая не слагается из отдельных элементов и есть не система этих элементов, а непосредственное исконное единство.
Уже теперь ясно, что в качестве единства эта основа ближе к тому, по существу единому к абсолютному бытию, из которого должно вытекать знание, чем знание готовое, которое есть система многих определенностей.
