Первые два блаженства как бы негативны - они удерживают прибой властности и деловитости. Благодаря им создается пустота, в которой может действовать Бог. Именно в этой пустоте Он переделывает нас.
Конечно, главное для Него - создать в нас любовь, милосердие. Только эта добродетель делает нас совершенными. Но в земной жизни она не расцветет без веры и без надежды. С верой и надеждой связаны два первых блаженства; они создают место для любви, с которой связаны шесть остальных.
Вера и надежда тоже "негативны"; они освобождают нас от власти сиюминутных потребностей. Благодаря вере мы смотрим на мир глазами Божией правды и потому способны противостоять давлению "видимого". Надежда дает нам силу ждать, пока Бог не уладит все по-своему. Благодаря ей мы свободны от стремления к немедленным результатам и от разумного желания рассчитывать все наперед. Эти добродетели выводят нас из мира, где правит, в лучшем случае, людская фантазия, в истинный, но сокровенный мир Божиих действий. Живущий верой и надеждой как бы пребывает в пустоте, в которой творит Бог.
Наш мир - не мир полноты, а мир недостатка. Человек пал, он не в раю. Но падшим людям кажется, что они знают, как в этом мире управляться. Такое знание - ложь, и идет от "отца лжи" (см. Ин. 8:44).
Вот почему так необходимы вера и надежда. Они отучают нас от мнимого знания и учат ждать полноты, которую дает только Бог. Однако чистая пустота, по притче Господней, очень опасна; она привлекает бесов, которые хуже прежних (см. Мф. 12:43-45). Заполнить ее должна любовь.
Любовь наполняет, делает нашу жизнь полной, но что же это такое? Апостол говорит нам в послании к Коринфянам, что всякое проявление любви - двусмысленно, двузначно. Можно совершать подвиги доброделания и все же не иметь любви. Знаки ее и симптомы немаловажны, но не они - главное. Как говорил Джордж Макдональд, "мы просто не можем отличить полностью истинную любовь от ложной, пока мы не умерли..." Различить ее можно лишь тогда, когда это уже не нужно. Пока мы живем в этом двузначном мире, мы никак не установим до конца причины и мотивы даже собственных наших действий.
Мы так привыкли психологизировать, что нам кажется, будто где-то внутри лежит "наше истинное я". В определенном смысле это верно (см. дальше, о чистых сердцем). Но тайна нашей души ведома только Богу, и мы в нее проникнуть не можем. Ошибка начинается тогда, когда мы предполагаем, что способны истолковать своими силами (и в свою пользу) то, что отделяет "внутреннее" от "внешнего". Любим мы и сомневаться во "внешнем" других людей, обычно - уже не в их пользу.
Такой подход к людям очень опасен. Теперь нередко говорят: "Важно не то, что ты делаешь, а то, какой ты". Опять же, в определенном смысле это верно - важнее всего наша сокровенная глубина, ведомая лишь Богу. Достигнуть ее не помогут никакие, сколь бы то ни было тонкие, методы, созданные человеком. Если же речь идет о "внутреннем", что мы увидеть можем, оно не столь уж важно. Часто бывает важней, что мы делаем. Например, иногда мы не любим кого-нибудь, но все же помогаем ему. Почему нелюбовь важнее, чем тот удивительный факт, что мы способны подавить свои недобрые чувства? Вполне возможно, что именно это выражает истинный замысел Бога, даже если не выражает нашего замысла. Иногда мы говорим: "Сам не пойму, почему я так сделал"; значит, истинная причина много глубже доступной нам "психики".
Поэтому Церковь и учит церковному послушанию, благодаря которому наши действия хоть как-то отделены от хаоса настроений. Послушание позволяет нам выражать милосердие, а не собственные наши прихоти и фантазии. Мы должны выполнять "Золотую заповедь" [1], хотим мы этого или нет.
Есть и другой верный путь, доступный всем христианам - путь сакраментальных знаков и символов, в которые Церковь облекает свою жизнь. Жизнь эта - своего рода священное действо; в нем мы можем символически выражать нашу глубочайшую сущность. Церковь - "без пятна и порока" (Еф. 5:27), мы - в пороках и пятнах; но, совершая таинства, мы становимся тем, что лучше нас, укрепляя нового человека, зарождающегося в нашей сокровенной глубине.
Не будем отступать, если мы не "видим в этом толка", если таинства "ничего не говорят нам". Не литургия должна приспособиться к нам, а мы - к литургии. Она рассчитана на зрелых, на духовно взрослых людей. Быть может, это мы не созрели, это мы еще плохо слышим. Наверное, мы вправе сказать, что, совершая таинства, "облекаемся во Христа" (см. Рим. 13:14). Как всякое "переодевание", это - действие; более того, это похоже на игру; но только так мы соучаствуем в реальности, которая здесь, на земле, выражает себя в символах и ритуальных жестах.
Если мы преданно, щедро и терпеливо будем следовать тем символам, какие дает нам Церковь, чтобы выразить любовь, рано или поздно придут более спонтанные признаки этой добродетели. Но не они определяют, насколько ценно наше участие в литургии; как раз наоборот. "Спонтанные проявления" любви всегда двузначны, обряд однозначен. Именно он, обряд, взращивает нового человека, зародившегося в нас; и наша верность обряду дает нам надежду на то, что наши "спонтанные проявления" станут выражать именно любовь, а не что иное. Теперь мы можем обратиться к другим блаженствам, тесно связанным с любовью.
Примечание
[1]. "Золотая заповедь" ("золотое правило" этики) - "не делай другому того, чего не хочешь себе" (прим. ред.)
