Архангельск, 27 февраля 1934. Родной наш. Мысль о необходимости нашей поездки в Москву все более крепнет. В этой поездке есть такой смысл. Во-первых, Ирина сообщила, что Олюня оставила родную жизнь. Во-вторых, время пришло подумать о нашем новом всеобщем устроении.
Дни становятся все светлее. Приближается весна, а вместе с ней крепнет надежда скоро увидеть тебя. Господь тебя сохрани.
Твоя Ирина (м. Н.)
Москва, 17 марта 1934 г. Родная Душенька! Сейчас получила твое письмо. Неужели завтра приедет мамка? От радости и слов не нахожу, и не верится. Не даром мы целых пять дней готовились. Все, как к празднику, чистили, мыли, убирали. Спасибо тебе, родная, за весточку, и Грушенька говорит:
- Тысячекратное спасибо. Целую.
Таня Ирина (м. Н.)
Heт, это новое. Это - родное…
Москва, 18 марта 1934 г. Вот, родные мои, я и дома! Подъехала я к Москве рано утром. Едва я показалась из вагона, как увидела Грушеньку. Не успела я с ней поздороваться, как меня обняла Олюня, а за ней Ирина. Эта встреча была для меня полной неожиданностью, так как я о своем приезде им не писала.
С радостью и удивлением я оглядела всех. Мордочки у всех веселые и розовые. Только Грушенька, как обычно, бледная. На каждой - хорошая шубка с хорошим воротником. Только у Ирины все та же черная папка. Захватили они мой багаж, и мы пошли. Дома нас встретила мать Грушеньки. Она все еще больная. Сели мы все около нее, и началась у нас беседа то об одном, то о другом, пока не пришло время идти Ирине на службу. Уходя, она сказала Грушеньке:
- Оставляется тебе Лида в полное твое распоряжение до вечера. Утешайся и наслаждайся.
Что же я нашла здесь? Прежде всего, все тот же удивительный уголок. В углу икона. Лампада горящая. Бревенчатые стены. Все чисто, все убрано. От дома ли, который напротив, или от занавесок на окнах в комнате тускло, а это еще больше подчеркивает тишину:
- Я думала, что ты скажешь - как на Никольском, - сказала Ирина.
«Нет, это новое. Это родное», - подумала я.
Для сведения Душеньки и успокоения сообщаю, что сегодня у них на обед суп с вермишелью и пшенная каша. Грушенька заверяет, что у них всегда бывает на обед и первое, и второе. Масло у них есть. Есть и сахар.
19 марта. Родные мои. Продолжаю письмо. Когда Грушенька занялась приготовлением обеда, я стала разглаживать наши подарки. На середине глажения неожиданно пришла Ирина. Ее приход нарушил мои планы, и мне пришлось заняться раздачей подарков, хотя они еще не совсем были подготовлены. Первый подарок был бабушке - мармелад от Л. Дальше - Олюне платье; Грушеньке - кофточка и юбка. При виде последней Ирина с Олюней облегченно вздохнули: «Теперь Грушенька с юбкой. Когда я вынула синее платье, Ирина воскликнула:
- Этого я не заслужила - и тут же добавила. - Вот именно синее, вот именно летнее, вот именно такое, какое мне хотелось.
Пока она высказывала свои восторги, я достала черное платье. Увидев его, Ирина взмолилась:
- Отдаю синее безвозмездно.
- Хорошо, - сказала я, - только ты примерь сначала, годится ли оно тебе.
Быстро примерив, Ирина объявила:
- Предел моих желаний.
Оно ей свободно и в груди, и в талии, но это для нее неважно. Самое главное - фалды развеваются.
Вечером Олюня увела меня к себе в комнату и стала рассказывать, как она решала и перерешала вопрос о жизни с нами, и как теперь окончательно решила оставить нас. Пыталась я разъяснить ей ее ошибку, но она меня не послушала. Не захотела она и к вам поехать отдохнуть
Ваша мамка (м. С.)
Сенгилей, 30 марта 1934 г. Дорогая о Господе внучка моя Ирина! Шлю тебе сердечную и глубокою благодарность за теплое писмецо и за все присланное в посылке. Посылка пришла, хотя и с большим опозданием, а в полной сохранности. Радуюсь, что вы все живете, по милости Боже, благополучно. Трудитесь по-старому, а живете по-новому. Иначе и быть не должно.
Я, слава Богу пока здоров и благодушен. Благодаря заботам старых друзей ни в чем не нуждаюсь. В начале февраля я переехал на другую квартиру, по той же улице. Занимаю отдельную комнату и плачу 15 рублей в месяц. Никто не нарушает здесь моего покоя и уединения. По-прежнему ежедневно хожу в храм Божий, где вспоминаю молитвенно вас всех, в том числе и тебя, как ты пишешь «нерадивую».
С любовью. Еп. Леонид
Москва, 3 апреля. Любимые и родные. Наш папка сообщил о том, что он скоро будет с нами, если Бог благословит. От радости мы с Грушенькой плакали, а потом я поспешила к Ирине на службу, чтобы сообщить и ей об этом радостном событии. Сохрани вас Господь.
Ваша мамка (м. С.)
Олюня не захотела отрешиться от себя...
Архангельск, 16 апреля 1934 г. Дорогая Лида. В последнем письме ты продолжаешь горевать об Олюне. Жизнь с ней - перевернутая страница. Не измени я прошлый год своего поведения, и моя жизнь с родными была бы окончена. Надо было пойти против себя, чтобы для меня стала возможной родная жизнь, а я не захотела отрешиться от себя и поэтому осталась без родных. Внешние заботы о ней надо сохранить, а внутреннюю жизнь нашу надо закрыть от нее. Она теперь для нее - только предмет любопытства.
Целую тебя. Душенька (к м. Е.)
Она у меня по Гегелю живет...
Москва, 18 апреля 1934 г. Здравствуйте, любимые. Сегодня у нас неожиданно вновь выходной. Утром даже Олюня дома была. Вместе пили чай.
- Как хорошо быть вместе, - сказала она, а того не понимает, что у нас так хорошо бывает семь раз в неделю.
Ирина от радости, что на почте стали принимать посылки весом 15 килограммов, с утра занялась снаряжением вам посылки. Соорудила весы из кочерги, положенной на два стула, и вешалки, привешенной к кочерге, а гирями ей служат утюг и разные ребячьи игрушки. Несмотря на страхи, весы оказались правильными, посылку на почте приняли, и она благополучно уехала к вам.
В прошлом письме я тебе, Душенька, писала, что Ирина ратует за Олюню и укоряет меня в недостатке любви к ней. Это был тезис. Теперь у нее антитезис: «Поменьше, и даже совсем не обращать внимания на Олюню», - и она уже укоряет меня за то, что я излишне заботлива о ней. В конце концов будет синтез. Его я и жду. Она у меня по Гегелю живет. Когда дождешься синтеза, тогда бывает хорошо. Господь да сохранит вас.
Ваша мамка (м. С.)
Сенгилей, 11 мая 1934 г. Христос Воскресе! Дорогие мои внучата. Шлю вам привет, добрые пожелания и великую благодарность за вашу посылку, полученную мною сегодня.
Радуюсь, что члены вашей семьи стекаются в родное гнездо. Дай вам Бог вновь зажить прежнею жизнью в мире, любви и единомыслии, заботясь о благополучии своей семьи и не забывая о всяком нуждающемся присном своем, согласно святым заветам нашего великого Пастырeначальника (Ин. 15:17) [119]. Призываю на вашу новую жизнь и труды Божие благословение.
Любящий вас всех еп. Леонид.
Москва, 12 мая 1934 г. Здравствуйте, родные мои. Получили ли вы мое большое письмо, в котором я сообщила вам, что малышам лучше побыть в Архангельске до приезда папки? Он имеет в виду застать их у вас.
Ваша мамка (м. С.).
Только бы нам не иметь пристрастия
к себе и к своим желаниям
Архангельск, 26 мая 1934 г. Здравствуйте, родные мои. Вы все думаете, где и как жить В. Я тоже об этом думаю. Не лучше ли ему пока пожить здесь, в Архангельске? Но, Бог даст, все будет так, как нужно и полезно и для него, и для нас. Только бы нам не иметь пристрастия к себе и к своим желаниям. Сегодня днем был Владыка [120] и советовал малышей пока не отпускать.
Целую. Душенька (м. Е.).
Из воспоминаний архимандрита Сергия
Срок заключения в лагере, с учетом рабочих дней, оканчивался в марте 1934 г. Но еще до окончания срока был один момент, который мне хочется отметить.
Однажды я был вызван в III отдел (лагерное отделение ГПУ). Войдя в комнату уполномоченного - фамилия его была, кажется, Шнурковский, - я увидел с левой стороны стоявших заключенных, которые подверглись избиению в штрафизолятое, а с другой стороны - охранников, повинных в этом. И услышал слова уполномоченного:
- Вот пришел человек, которому мы верим. Что он скажет, то и будет. И, обращаясь ко мне, спросил:
- Вы были в изоляторе летом 1932 года?
- Да, был.
- Помните ли Вы случай столкновения заключенных с охранниками?
- Помню.
- Расскажите, что именно Вы помните.
Я рассказал, что было избиение заключенных и что я слышал в камере удары прикладами и отчаянные крики.
Выслушав меня, уполномоченный, обращаясь к другим, сказал:
- Ну, все ясно, - отпустил меня.
Позже мне стало известно, что охранники были осуждены на разные сроки лагерного заключения.
Незадолго до освобождения я виделся с начальником лагеря. Им был Перцов - властный, жесткий, а лучше сказать, жестокий человек, уже познавший сладость безответственной власти над людьми. Еврей по национальности. Между прочим играя в шахматы, а он был большой любитель этой игры, часто с растяжкой приговаривал, переставляя фигуры:
- Не приходя в сознание.
Он привык к этим словам. Они вошли в его природу от усердного исполнения карательных дел, и он не замечал, когда произносил их. Слышно было, что он был одним и главных чекистов на Украине, и в его руках, в частности, находилось духовенство. На Печору, на мелкую для него работу, он был прислан в наказание, за сочувствие к «троцкистам». Позже, во второй половине 30-х годов, он и сам погиб в лагере.
Так вот этот Перцов на прощание сказал мне:
- Желаю Вам сюда больше не попадать.
На это я ему ответил:
- Русская пословица учит, что от сумы и тюрьмы зарекаться не следует.
Путь моего возвращения был возможен в двух направлениях: вниз по Печоре, через Нарьян-Мар и дальше морем, или же вверх по Печоре, на Троицк-Печерск. В обоих случаях мне нужно было прежде всего заехать в Архангельск, где ожидали меня мои родные. Первый путь, через Нарьян-Мар, обеспечивался речным и морским транспортом, а второй включал километров 70-80 перехода с Печоры на Вычегду. Но верховье Печоры значительно раньше вскрывалось ото льда, чем низовье, и поэтому я выбрал путь на Троицк-Печерск.
До начала навигации оставалось около трех месяцев, и я их провел в поселке спецпоселенцев, который был близ лагеря.
В этом поселке была столярная мастерская. Чтобы не терять напрасно время я поступил в нее работать учеником. Особых способностей к столярному делу у меня не нашлось. Но табуретки делать все-таки научился. И в то же время побыл с людьми, которых ни в Москве, ни вокруг Москвы не видел. Спецпоселенцы были с Дона, а, может быть, с Кубани. Ах, какой это был народ! Какая там бы молодежь. Рослая, статная, красивая, умная, дельная. Как на подбор! Не знаю, может быть, такое впечатление создалось у меня в какой-то мере от того, что я вырвался на свободу. Едва ли... Тяжело вспомнить об их печальной участи, которой оправдания не найти.
Но одно воспоминание все-таки просится в строку. Когда я был еще в лагерe я постоянно соприкасался с вольнонаемным работником Иосифом Пятигорским. Я не знаю, как он попал в лагерь. Но, конечно, оказался он там не по своей воле. Видимо, его за что-то сослали. Лет ему было около тридцати, не больше. Это был простой, грубый, совершенно не тронутый культурой или хотя бы приличным воспитанием человек. Что бы он мог делать на воле? Трудно сказать. Во всяком случае нельзя себе представить, что он мог быть занят полезным для общества трудом. Наиболее вероятное место для него было на рынке, в каких-нибудь темных, спекулятивных делах.
Но в лагере для него нашлось «подходящее» место. Он был как бы погонщиком заключенных. Ходил с длинной палкой, как говорили заключенные, «с дрыном» и был очень нагл. Наглость была не только в его природе, но и усиливалась в нем прикрытием со стороны сильных людей. К этому следует еще добавить, что вес его был в пределах 120-130 килограммов...
***
Печорский лагерь, 15 июня 1934 г. Родные мои и любимые. Еду в Архангельск. Там я думаю побыть, если Бог благословит, недели две. Надеюсь видеть вас в самом скором времени. Ваше намерение снять под Москвой комнату я имею в виду и ему сочувствую. Выясните, как мне повидаться с дедушкой. О моем возвращении нет нужды пока говорить даже близким родственникам.
Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Архангельск, 16 июня 1934 г. Дорогие мои. Сегодня получили телеграмму: «Выезжаю из Котласа». Получили ее утром, когда Д. с малышами была в церкви.
Ваша Душенька (м. Е.).
Уж не сон ли это?
Архангельск, 20 июня 1934 г. Любимые мои и дорогие. Слова наши слишком бледны, чтобы ими можно было описать наши переживания за последние два дня, как приехал к нам папка. Я даже и не пытаюсь это сделать. Они лучше это сделают. Пароход пришел в 6 часов утра. Встречали Душенька, Юра и я. Белый большой пароход, а на нем наш родной папка... Уж не сон ли это? Целую крепко.
Ваша Наташа.
За все - слава Богу!
Москва, 22 июня 1934 . Родные и самые любимые. Спасибо Юре за его коротенькое, но бесценное для нас письмо. Нам и его вполне достаточно, чтобы приобщиться к вашим радостным переживаниям. Папкино письмо из Котласа получили только вчера.
Родные мои, мысли непрестанно улетают к вам, и я не то что думаю о вас, я всем сердцем с каждым из вас, и нет слов у меня, чтобы выразить вам радость, которую я переживаю. За всех родных, за нашу родную Христову жизнь, за все - слава Богу!
Ваша Ирина (м. Н.)
Все - ради родных, ради Господа
Архангельск, 22 июня 1934 Родные мои. Вот уже несколько дней я отдыхаю среди родных. 24-го, Бог даст, малыши поедут к вам. Эти дни я хорошо с ними жил. Малыши большие только тем и отличаются от малышей маленьких, что они чуть побольше. От этого все в их жизни просто и ясно. Никаких личных вопросов, никаких личных забот, никаких личных желаний я у них не нашел. Все ради родных, ради Господа. Слава Богу! Утешился я очень и ободрился. Господь с вами.
Из воспоминаний архимандрита Сергия
Жизнь в лагере, окончание ее, возвращение к родным - все это шло само собой, помимо меня. Нам приходилось принимать решение только во второстепенных вопросах. Когда же я приехал в Архангельск, то передо мной и перед родными открывалась новая страница жизни. Эта страница была узкая, во многом предопределенная ограничениями в выборе местожительства из-за нашей судимости, а также вследствие сложности устроения на гражданской службе. Однако выбор местожительства в некоторых пределах все таки зависел от нас.
Вчера этого вопроса не было, но с моим освобождением из лагеря он встанет со всей остротой, не только передо мной, но и перед всеми родными, которые окончив срок высылки, оставались в Архангельске в ожидании моего возвращения.
Архангельск сам по себе не представлял удобного места для жительства. Все-таки мы, уроженцы и жители Москвы, мало расположены к жизни на севере. В то же время Архангельск был местом, где родные уже прожили несколько лет, уехать оттуда можно было только в том случае, если открылась бы перед нами возможность лучшего устроения.
Все было очень туманно. Пришлось продвигаться ощупью. Сначала надо было посетить Москву. Повидать своих. Оглядеться там и взвесить все. Перед отъездом из Архангельска я все-таки повидал того самого начальника, который в свое время командировал меня в Москву, а потом вынужден был посадить меня в штрафизолятор. Он работал уже не в системе ГУЛАГа, а в Управлении ОГПУ по Северному краю, я просил его помочь мне устроиться на работу в Архангельске, в случае необходимости. Он обещал. Таким образом, «тыл» у нас был подготовлен, и я более или менее спокойно выехал в Москву.
В Москве же все открылось по-другому. В то время строился канал Москва-Волга. Строительство вело ОГПУ. На нем работали, уже по вольному найму, некоторые бывшие заключенные, с которыми я был вместе на Печоре. Они помогли мне устроиться на этом строительстве в качестве финансово-планового работника. Это предопределило дальнейшую жизнь родных. Нужды возвращаться в Архангельск уже не было. Вся семья стала стягиваться к Москве.
В это время в Москве архиепископа Филиппа уже не было. Епископ Леонид был вне Москвы, а в Москве из близких нам оставался только архиепископ Варфоломей.
Я... уже 46 лет как монах.
Санглей, 29 июня 1934 г. Шлю тебе, дорогая внучка, искренний привет и добрые пожелания. Получил твое письмо от 23 июня, в котором ты уведомила меня, что скоро ждете к себе папку. Буду очень рад видеть его и у себя.
Спасибо тебе, дорогая Ирина, за твое теплое и истинно родное письмо. Я уже давно отвык от такой ласки, ибо я вот уже 46 лет как монах.
Радуюсь, что жизнь ваша протекает в ничем не омраченной радости и приятных заботах по Апостолу (Фил. 4:4) [121]. Я продолжаю учиться. Задал себе урок (Мф. 11:29-30 [122], Мф. 18:2-4 [123]) и никак не могу его усвоить. А не усвоив его искренно, всем сердцем, не вписав его в свою жизнь, считаю, что все остальное в моей жизни беспочвенно и построено на песке: «Биение воздуха».
С 5-го на 6-е я был у вас. Впрочем, про это посещение сообщу при личном свидании. Я, по милости Создателя, живу по-прежнему. Только вследствие ежедневных дождей мой ревматизм сильно меня беспокоит. Хожу ежедневно в храм, где всегда молитвенно вспоминаю вас всех. Прошу и вас, не забывайте меня в своих молитвах.
30 июня. Шлю вам, дорогие внучата, искренний привет и глубокую благодарность за посылку и деньги, сегодня мною полученные. Спешу в храм. Любящий вас о Христе.
еп. Леонид.
Это всецело зависит от Господа
Москва. 12 июля 1934 г. Родные мои. Та радость и то благополучие, которые по милости Божией, сопутствовали мне, когда я бы у вас, не оставляют меня и доныне. Все и здесь по-доброму. За все слава Богу! В Архангельск я, по-видимому, не вернусь. Может быть, устроюсь под Москвой. Если это осуществится, а это всецело зависит от Господа, то вам также надо почаще посматривать на поезда, идущие в наши края, и, не спеша, готовиться к отъезду. Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й)
Мы с ним почти не виделись
Москва, 14 июля 1934 г. Любимые мои. Семь дней был здесь наш родной, но мы с ним почти не виделись, так как я была на работе с утра до поздней ночи. Утешая меня, он говорил, что и он дома был очень мало. Каждый день, и утром и вечером, он был в храме. Вчера днем он уехал в деревню, к малышам. Собираюсь и я туда. Господь да сохранит вас.
Baшa Лида (м. С.)
Божие благословение да будет на всех
Сенгилей, 1934 г. Очень рад поздравить тебя, мой дорогой друг, с возвращением в свой родной очаг. Советую тебе основательно отдохнуть, а потом уже приниматься за дела. Не сомневаюсь, что мои внучата, находясь под постоянным твоим наблюдением, будут ревностно трудиться, чтобы при помощи Божией стяжать себе светлую будущность и этим возвеселить тебя, отца, и меня. Бог вам на помощь!
Сию минуту принесли письмо от Ирины. Содержание его, вероятно, тебе известно. Оно полно радости по случаю вашей жизни вдали от шумной столицы. Радуюсь и я с вами о Господе! Благодарю вас всех, дорогие, за вашу любовь, ласку и добрые пожелания. Божие благословение да будет на всех!
Ваш искренний доброхот
eп. Леонид
Мы, возвеселившись духом, забыв обо всем, в умилении сердца запели…
Москва, 18 июля 1934 г. Родной наш дедушка. Со всею сыновней любовью и преданностью поздравляю тебя со днем твоего Ангела. Да сохранит тебя Господь на многие годы ради нас, твоих малышей. Все мы всегда молитвенно помним тебя и с нетерпением ждем дня нашей встречи.
О нашей прошлой жизни с тобой, дорогой мой, я часто вспоминаю. Воспоминания - одна из самых светлых страниц моей жизни. Вспоминаю, как, бывало, я приходил к тебе, в твою сторожку, в волнении, в смятении, и даже подавленный своими немощами и узостью жизни. Ты всегда встречал меня с любовью. Как родная мать, принимал мои болезни в свое сердце и, как родной многими словами, мудрыми и спокойными, воздвигал меня на новые труды.
С особой любовью я вспоминаю то лето, когда ты был сторожем на сенном складе. Бывало, часами под стогом сенa мы от души беседовали с тобой обо всем, и прежде всего и больше всего о нашей Святой Церкви и о том, что «едино на потребу».
Помнишь ли ты, как однажды во время такой беседы мы, возвеселившись духом, забыв обо всем, в умилении сердца запели знаменным распевом: «Царь небесный». Я люблю эти воспоминания. Они мне бесконечно дороги, и я всегда благодарю Господа за то, что Он благословил мне в трудное время своей жизни быть с тобой. Это такая милость Божия, которую мне никогда не оценить.
Помню я и твои последние слова, сказанные мне на прощание:
- Не забывай, кто ты.
Они укрепляли меня в минуты горести и малодушия; они же и побуждали меня к покаянию и сокрушению о грехах; они же указывали мне и путь исправления.
Возвратившись в родные края, я с первых же дней стремлюсь повидать тебя, но пока это невозможно. В Москве есть и печальное, но, слава Богу, Блаженнейший здравствует.
Преданный тебе всем сердцем В.
Пора и вам собираться сюда...
Дер. Матрешкино. 20 июля 1934 г. Родные мои. Представьте себе такую картину: простой деревенский бревенчатый дом, по праздничному убранный стол, на столе - огромный букет цветов, кипящий самовар и пироги с лесной малиной; за столом - нашего папку, по бокам его двух светлоголовых малышей, приклонивших к нему свои головки; Грушеньку в белом платочке, как хозяйку, и нас с Лидой. Необычайное у всех благодушие. И, кажется, что это благодушие наполняет не только наши сердца, но и весь видимый и невидимый мир. Папка вспомнил, что прошлый год Душенька, приехав в Москву, переживала месяц «ксанфик» - вот такой же месяц «ксанфик» мы все переживаем теперь, - и поручил мне об этом написать вам. Поручил он мне еще написать: Се что добро, или что красно, о еже жити братии вкупе [124], - а поэтому пора и вам собираться сюда. Всей душой с вами.
Ваша Ирина (м. Н.).
Из воспоминаний м. Серафимы
Отец Феодор (Олег) был осужден в лагерь на три года. Никто не знал, в какой именно лагерь он был отправлен. Чтобы выяснить это, я написала ему письма и направила их во все известные нам лагеря. К удивлению и общей радости, одна из открыток разыскала его в дальневосточных лагерях. После стало известно, что он, по заключении в лагерь, имел намерение не сообщать никому ничего о себе. Полученная открытка разбила лед в его сердце, и он отозвался. К сожалению, его первые письма не сохранились.
Эта нелюбовь победила не родных, а Олюню и тех, кто с нею…
Москва, 29 июля 1934 г. Дорогой брат Федор. Возвращаясь из далеких краев, я уже погостил в Архангельске, а теперь живу в деревне, недалеко от Москвы.
Жизнь родных трогательна, и мое пребывание среди них - лучшее утешение, которое только возможно для меня в условиях моей жизни. Но, дорогой мой, в нашей жизни есть одно печальное событие, о котором мне нужно тебе написать. Ты знаешь, что Олюня оставила родных. Сознавая и сложность твоего положения, и сложность твоих отношений с родными, я не хотел тебя беспокоить этим делом, но ты сам поспешил высказать свое мнение о нем, и это побуждает меня ответить тебе.
В этом вопросе снова выявилось наше разномыслие. Оно было печально тогда, когда касалось твоего ухода, не менее печально и теперь, когда касается твоей сестры. После той светлой незабываемой беседы, которую мы имели с тобой два года назад, когда я был в Москве, согласись, друг, можно было ждать от тебя иного отношения к нам. Нельзя, дорогой мой, философствовать о любви к родным и в то же время напутствовать свою сестру на уход от родных, да еще предупреждая, что «зрящий вспять не управлен». Это жизнь с родными-то «вспять»? Неужели ты в самом деле думаешь, что Олюня, оставив родных, смотрит вперед? Видимо, так, хотя и кажется это невероятным.
Дорогой брат, я знаю, что Олюне было трудно и что родные слишком слабы, чтобы нести на себе немощи Олюни. Но почему же ты не помог ей и не ободрил ее в трудные минуты? И почему сама Олюня не хотела понести, ради Господа, тесноту нашей жизни? Кто же нас учил идти широким и пространным путем: и куда такой путь ведет?
Тебе, вероятно, известно, что Олюня ссылается на авторитет некоторых близких нам с тобой людей, которые будто бы оправдывают ее решение и оказывают ей поддержку. Я не знаю, так ли это или нет, но, дорогой мой, ты хорошо знаешь, что вопрос об авторитете в духовной жизни - весьма сложный, и тут можно допустить огромную ошибку.
Вспомни одно из оглашений преподобного Феодора Студита, в котором повествуется, как святой Герман и даже собор епископов не решился развязать ученика от уз, наложенных на него, поскольку связавший его отец умер. Покойный старец Варнава благословил Олюню жить и трудиться с родными - кто же может решиться на то, чтобы нарушить завет старца?
Как бы ни были почтенны люди, на которых ссылается Олюня [125], а я их, так же как и ты, очень уважаю, однако в решении вопроса нашей жизни их авторитет недостаточен. Пока родные идут правым путем, оставить родных можно только ради ветхого мира, а не ради Господа. Вот, дорогой мой, истина, которую исповедуют родные. Эту истину может недопонимать Олюня, но как ты можешь забывать о ней?
Осмеливаюсь думать, что и Олюня, и ты, и те почтенные люди допускают ошибку и оправдывают то, что ради Господа оправдать нельзя. Ты знаешь: «Любовь не разъединяет». Мы же с тобой и твоей сестрой оказались разъединенными. Что же нас разъединило? Ответ ясный - нелюбовь. Так же ясно и то, что эта нелюбовь победила не родных, а Олюню и тех, кто с нею.
Хотя ты, дорогой брат, и утешаешь нас и себя тем, что за последние годы много недоуменных вопросов между тобой и родными разъяснилось, но разъяснились вопросы второстепенные, а сердце твое по-прежнему далеко от родных.
Прости меня, дорогой брат, за это письмо. Оно уже второе, и я не знаю - пошлю ли я тебе его. Я очень тебя люблю, и мне трудно и грустно тебя огорчать. Всегда помню.
Твой В. (м. С.).
Москва, 13 августа 1934 г. Родные мои. Сегодня вернулись из деревни. Папка просил написать вам, что мы ждем Наташу. Добро пожаловать! Денежки ваши получили. Если бы вы знали, как они были нам нужны! Я расскажу вам об этом при встрече, которую очень жду. Целую крепко.
Ирина (м. Н.).
Помня твой завет, стараюсь быть тише...
Москва, 25 августа 1934 г. Здравствуй, родная Душенька. Приехала в Москву с опозданием на два часа, но сестры все-таки встретили меня. Едва дошли до дома, как сестры убежали на службу, поручив мне хозяйственные дела.
Денежки, которые я привезла, оказались и в этот раз крайне нужными. Уже без копейки оставались, а расходов без конца. Папку вызывают телеграммой в Дмитров относительно работы. Я его еще не видела. Собиралась ехать в деревню, а теперь отложила. Буду ждать его здесь. Работы тут для меня без конца, все пообносились. О нас с тобой папка говорит, что мы всегда опрятно одеты, и ставит нас в пример, и вообще нас хвалит. Спасибо тебе за все. Помня твой завет, стараюсь быть потише. Пиши, родная.
Твоя Наташа.
Будем благодушны и верны...
Сенгилей, 1 сентября 1934 г. Дорогой мой! Шлю тебе сердечную благодарность за поздравление и добрые пожелания. Я тоже часто вспоминаю время, которое мы прожили вместе. Вспоминаю с любовью наши задушевные беседы и предположения.
Предстоящая жизнь пусть тебя не смущает. Пусть боятся жизни и дрожат за свою будущность те, которые не имеют упования. Наша же будущность ясна, как на ладони. Дорога, по которой нам надлежит идти, уже прекрасно проторена. Конечная цель ясна, и хорошие результаты обеспечены. Будем благодушны и верны.
Живу, по милости Создателя, по-старому. Живу и учусь жизни в постоянной борьбе. Иногда борьба бывает жестокая и с переменным успехом. Молитва укрепляет меня. Да хранит тебя и всех присных Господь.
Любящий тебя о Господе твой,
еп. Леонид.
Из воспоминаний архимандрита Сергия
По возвращении из ссылки родные (Душенька, Ирина, Наташа) временно поселились в Егорьевске (Московской обл.). С устроением на работу Юры встретились затруднения внешнего порядка, и ему пришлось искать работу в другом месте. Выбрали Калинин, имея в виду, что, может быть, в дальнейшем и все родные соберутся там. Вместе с Юрой в Калинин поехал после освобождения из лагеря и отец Феодор. В. в основном жил в Дмитрове, где находилось Управление строительства канала Москва-Волга.
Хорошая она, и сердце у нее светлое
Москва, 5 сентября 1934 г. Родные мои. 1-го сентября я простился с малышами. Провожали меня Катюня, Л. и Наташа, а Грушенька в слезах осталась дома. Наташа тоже была взволнована, а малыши простились со мной спокойно и просто.
Накануне отъезда Катюня обняла меня и сказала:
- Как же ты, папка, уезжаешь, когда я на тебя еще не нагляделась.
Хорошая она, и сердце у нее светлое. Пока я жил там, я часто путешествовал с ними в окрестностях. Катюня очень любила такие путешествия, и обычно они проходили у нас в оживленной задушевной беседе. Она задавала мне разные вопросы, главным образом касающиеся духовной жизни. Эти вопросы были в ней неистощимы, и часто такой глубины и такого серьезного значения, что нельзя было не удивляться, как они вмещаются в ее детской головке. Л. тоже очень хорошая девочка, но другого душевного склада. Но как они ни любезны моему сердцу, все-таки пришлось с ними пока расстаться.
Был ли Юра на могиле бати? Если нет, то не лучше ли там побывать Душеньке?
Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Москва, 12 сентября 1934 г. Родные мои. Душенька печалится, что с поступлением на службу у меня не будет времени для духовных занятий; об этом же задумывается и дедушка. А разве мне это не грустно? Но, родные мои, других возможностей у меня нет. Слава Богу за все! Вот только о вас болезную. Поскорее бы вам сюда перебраться. Особенно взгрустнул я о вас, прочитав последнее письмо Душеньки к Наташе. Там есть такие слова: «Живу я в какой-то тоске. Думаю, что это тоскует душа моя, уставшая жить в грехах». В этих словах мне послышалось что-то ветхое.
Тоска не свойственна христианину. Она свойственна людям, не знавшим или забывшим Христа. Эта тоска, или «сего мира печаль», по слову Апостола, - «смерть соделoвает». Христианину свойственно другое чувство - скорбь о грехах, или «печаль, яже по Бозе».
Душа христианина скорбит оттого, что она через грех разлучена со Христом. Чем больше христианин любит Господа, тем больше он скорбит от сознания своей греховности и от того, что «мир во зле лежит».
В откровении Иоанна Богослова есть такие строки: Сии, облеченнии в ризы белыя, кто суть и откуду приидоша?.. сии суть, иже приидоша от скорби великия... Сего ради суть пред Престолом Божиим! [127]. Таков удел тех, кто познал скорбь во Христе. А тоска куда ведет? К усталости, к унынию, отчаянию и гибели. Господь не допустит тебя, Душенька, до этого, но будь внимательна к себе. Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Кажется, сам папка был счастливее всех...
Москва, 22 сентября 1934 г. Родные наши, а денежки ваши опять пришли в трудную минуту и очень нас выручили. Они пришли даже не в «последнюю минуту», а тогда, когда и эта «последняя минута» прошла, и поэтому были особенно дороги. Получили их утром, и тут же они у нас растеклись. А вечером у нас были такие дела. Часов в 11, когда мы вернулись от всенощной, вдруг приехал папка.
Конечно, всякий сон отлетел. Уселись мы все вокруг стола и стали обсуждать наши насущные дела. А дела-то у нас, сами знаете, самые важные.
Потом папка, улыбаясь, сказал, что и он тоже немного денежек привез, и стал вынимать из бокового кармана, одну за одной, новые бумажки по 30 рублей каждая, и таких бумажек у него было 10. Потом взял свой дорожный мешок и улыбаясь:
- Это тоже на вашу братию.
Там были всякие продукты: и компот, и чай, и сахар, и пшеничная мука, и еще что-то. Представляете ли вы себе нас в эти минуты? Но, кажется, сам папка, был счастливее всех. Родные мои.
Когда же вы приедете?
Ирина (м. Н.)
Вас - многое множество...
Сенгилей, 29 сентября 1934 г. Шлю вам, мои дорогие внучата, сердечную благодарность за деньги, вчера мною полученные. Впредь прошу не слишком много заботиться о моем бренном существовании. Я один, и мне требуется очень немного, тем более, что моя жизнь здесь приближается к концу. Вот ваша жизнь - другое дело. Вас - многое множество, и для поддержания такой семьи требуются большие расходы. Храни вас Господь.
Eп. Леонид.
Москва, 5 октября 1934 г. Родные мои Душенька и Юра. Приходит время, когда и вам надо перебираться в родные края. Не спеша собирайтесь. Желание Душеньки проводить сначала Юру я разделяю. Капитану так и полагается последнему уходить со своего мостика. Помолившись, приступайте к делу.
Ваш В. (м. С-й).
Сенгилей, 8 октября 1934 г. У вас сегодня, родные мои внучата, семейное торжество. Присоединяюсь и я к вашей семейной радости и молитвенно приветствую самого дорогого моего в день его Ангела [128]. Желаю ему расти и крепнуть во славу Божию, на радость и утешение вам всем, нежно любящим его, и мне, старому другу его. Господь с вами! С любовью ваш,
eп. Леонид.
Меня можно упрекнуть в том, что я не верю в силу любви родных. Да, это, пожалуй, верно...
Владивосток, 8 октября 1934 г. Дорогой мой брат и все родные! Поздравляю вас всех с сегодняшним радостным днем, который мне так же дорог, как и вам.
Твое письмо от 29 июля я получил. Под первым впечатлением не ответил, так как хотелось написать, чтобы не только отразилось чувство, вызванное этим письмом, но и постараться ясно и откровенно уяснить наши прошлые и будущие отношения.
Не буду защищать себя от упреков за свое письмо об Олюне. Отмечу только, что тем письмом я старался уничтожить всякие заблуждения, твердо веря в силу любви и общность жизненного пути.
Когда я получил первую открытку Лиды, разыскавшую меня на краю света, то она была для меня самым ярким и живым выражением этой любви и связи. Я всем сердцем откликнулся на нее, как родной ваш, и, не подумав о том, что таковым я, может быть, не имею права себя считать. То, что вы меня нашли такого, каким знали и каким искали, дало мне уверенность, что, действительно, я для вас родной, несмотря на последние годы. Вы же всегда оставались для меня самыми родными.
Новые обстоятельства моей жизни уничтожили много внешних и внутренних препятствий к нашему общению, и это общение теперь могло бы проявиться во всей возможной при данных условиях полноте. Как мне хотелось возможно лучше воспользоваться этим!
С какою радостью я получал и читал письма родных, в которых находил все новые пути, связующие нас. Я видел, что эти годы, когда мы росли вдали друг от друга, возрастили в нас одни и те же плоды, потому что почва и семена были одни и те же. Я понимал, что любовь к семье, чудесно укрепляющая жизнь, - выражение высшей и большей любви, объединяющей всех верующих в одну семью - святую Церковь. Если бы не любовь к Богу рождала любовь к семье и друг другу, то мертва была бы семья и взаимная любовь.
Теперь, каково же мое место в этом? Могу ли я быть членом вашей семьи, связав себя с другой семьей самым неразрывным образом 24 ноября 1930 года?
В нашу памятную встречу с тобой, дорогой мой брат, этот вопрос встал со всею категоричностью, и для нас обоих, как я помню, было очевидно, что положительное решение его зависит от жизненности нашей внутренней связи, то есть, чувствуем ли мы друг друга органически связанными между собой. Самое драгоценное для меня в той нашей встрече было именно это сознание.
Мы тогда не предрешали дальнейших жизненных форм нашего общения - дело было не в том, чтобы внешним образом менять свою жизнь. Задача заключалась в укреплении внутренней связи, которая неизбежно повлекла бы и внешние изменения. Когда я писал Олюне, для меня было ясно, что дальнейшее ее пребывание в семье для нее внутренно не оправданно, и наличных общих сил не хватает для того, чтобы это изменить.
14 октября. Поздравляю вас с праздником и продолжаю свое письмо, которое мне тоже не сразу дается. Меня затрудняет не боязнь написать что-нибудь лишнее, а стремление высказаться как можно проще и откровеннее.
Итак, когда я увидел, что жизнь Олюни в семье не оправданна и не содействует ее внутреннему росту, а скорее задерживает его, и когда она сообщила мне о своем не решении, а уже уходе из семьи, тогда я принял это как неизбежный в данный момент положительный вывод из всей жизни последних лет. Мне было ясно, что в условиях ее жизни в семье ее внутренний кризис не находит разрешения, и в то же время я знал, что «петровские» условия могут очень помочь ей, и я совершенно искренно, по-братски, написал это вам, имея в виду прежде всего душевную пользу Олюни, с одной стороны, и всей семьи в целом - с другой.
Я был очень удивлен и огорчен, что не получил тогда никакого отклика на то письмо, которое не могло остаться безразличным для родных, но я объяснял ваше молчание неполучением вами того письма и никак не полагал, что вы могли отнестись к нему так, как показало твое письмо. Конечно, можно возразить, что тут дело идет о самом существенном, а именно о любви и верности семье, но повторяю, что семью я понимаю как жизненное выражение нашей веры, и если она для кого-нибудь из нас перестанет им быть, то весь смысл ее для него пропадет. Правда, меня можно упрекнуть в том, что я не верю в силу любви родных. Да, это, пожалуй, верно.
Я убедился, что в настоящий момент семья не в силах помочь Олюне в ее внутренних затруднениях. Если это убеждение и вообще это письмо лишает меня в ваших глазах права считать себя родным и членом вашей семьи, то я безропотно, хотя и с большой скорбью, подчинюсь этому. Это звание я не заслужил. Оно было дано мне вашею любовью и отношением ко мне в течение этого года. Слишком глубока и крепка взаимная связь между нами, не меркнущая в течение многих лет. Она рано или поздно проявится.
А теперь, если время для нашего плодотворного общения еще не наступило, будем молиться и трудиться раздельно. Для меня одна лишь память о вас служит постоянным источником радости и ободрения. Да хранит вас Господь.
Феодор.
Сенгилей, 16 октября 1934 г. Дорогой В. П. Ваша карточка, которую я привезла дедушке, произвела на него удручающее впечатление.
- Как он изменился, как он похудел, какое у него страдальческое лицо! - неоднократно повторял он.
Часто смотрит на нее и все головой качает. Очень жалеет вас. Не можете ли вы приехать сюда и отдохнуть здесь? Дедушка будет очень рад. Добро пожаловать
Уважающая вас Е. [129]
Москва, 26 октября. Дорогая Душенька. Сегодня встретил Юру. Все очень рады. Чувствует он себя хорошо. Все мы здоровы и благополучны.
Господь с тобой.
Твой В. (м. С-й).
Дмитров, 13 ноября 1934 г. Дорогая Душенька. Сегодня Юра намеревается в Егорьевск к Наташе. Я по-прежнему живу под Москвой. Много работаю, чувствую себя бодро. Со мной Катюня и Грушенька. Грушенька домовничает, а у Катюни только и дело - книги. Они у нее трех сортов: жития святых, былины и Пушкин. Скоро ли ты закончишь свои дела? Мы поджидаем. Господь с тобой.
Твой В. (м. С-й).
Архангельск, 13 ноября 1934 г. Родные мои. К 10-му числу я чуть было к вам не приехала. Уже предвкушала (по-Наташиному) радость встречи, да и поплатилась за это. А как мне, дорогие мои, хочется поскорее к вам!
Наташа! Ты, глядя на жизнь родных, сокрушаешься о своем нерадении. Сокрушайся, родная, сокрушайся! Я и раньше тебе говорила, что истинное самоотвержение не в нас, а в наших московских сестрах.
Ваша Душенька (м. Е.).
Сенгилей, 6 декабря 1934 г. Шлю вам, своим дорогим и незабвенным внучатам, благословение и добрые пожелания.
Если Бог благословит, то 10-го, в понедельник, я собираюсь отсюда выехать. Но это сделать не так просто, в виду отсутствия железной дороги. Придется ждать попутного возницы до Ульяновска. Сегодня E. посылает на ваше имя две посылки. Они пойдут со мною в дальнейшее путешествие после того, как я побываю у Блаженнейшего. На днях еще пошлем одну или две посылки. До скорого свидания. Любящий вас всех,
еп. Леонид.
Москва, 6 декабря 1934 г. Душенька, моя любимая. Письмо твое еще не читала. Оно в мое отсутствие уехало к Наташе. Слава Богу, вести от тебя стали более утешительные.
Забот и дел здесь без конца. Спасибо, Грушенька помогает. А я еще не научилась бодрствовать и часто, когда не нужно, успокаиваюсь. В результате - родные не управлены, и все оттого, что я не доглядела за ними, не доболела о них. Ах, Душенька, кому, как не тебе, это лучше понять, когда ты сама все пережила.
Только у тебя, как и у В., есть постоянная тревога в сердце, которая помогает тебе бодрствовать, и постоянное горение, которое тебя влечет вперед, когда другие ослабевают, а я не сильна в этом, и поэтому у меня не всегда все ладится.
С любовью вспоминаю то ту, то другую страницу нашей архангельской жизни. Не думала я, что та жизнь оставит по себе такое отрадное воспоминание. Целую крепко.
Твоя Лида (м. С.).
А хлебца у нас, слава Богу, на всех хватает
Москва, 29 декабря 1934 г. Родная моя Душенька. О приезде дедушки ты уже знаешь. Эти дни он отдыхает после утомительной дороги. Радуемся, что наш убогий уголок служит и ему. Был у Блаженнейшего. На днях собирается поехать к В. Они уже виделись. Мы с Ириной в самых праздничных, конечно, внутренно, одеждах. Не хватает только тебя. Ждем со дня на день.
- А хлебца у нас, слава Богу, на всех хватает, - говорит В. Целую.
Твоя Лида (м. С.)
Примечания:
[119]. Се заповедую вам, да любите и друга. Имя не установлено.
[120]. Имя не установлено.
[121]. Радуйтесь всегда о Господе; и еще говорю: радуйтесь.
[122]. возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.
[123]. Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном.
[124]. Пс. 132:1.
[125]. Имеется в виду архимандрит Агафон (в схиме Игнатий) - бывший насельник Высоко-Петровского монастыря в Москве.
[126]. Ныне Тверь.
[127]. Откр. 7:13-15
[128]. 8 октября Церковь празднует память преподобного Сергия Радонежского, святого покровителя архимандрита Сергия.
[120]. Имя не установлено.
[121]. Радуйтесь всегда о Господе; и еще говорю: радуйтесь.
[122]. возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.
[123]. Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном.
[124]. Пс. 132:1.
[125]. Имеется в виду архимандрит Агафон (в схиме Игнатий) - бывший насельник Высоко-Петровского монастыря в Москве.
[126]. Ныне Тверь.
[127]. Откр. 7:13-15
[128]. 8 октября Церковь празднует память преподобного Сергия Радонежского, святого покровителя архимандрита Сергия.
[129]. Е. - келейница еп. Леонида, м. Елена.
