Вот и все у нас есть, что есть на свете
Москва, 15 апреля 1933 г. Христос Воскресе! Родные мои и любимые. Вот и дожили мы до светлого дня. Дожили все, и прилежные, и ленивые, и послушные, и непослушные. Все преисполнены великой радостью. К празднику получили много писем, а среди них самое дорогое письмо - от В. Только от бати нашего родного не было письма. На все ваши вопросы и обо всем обещаю написать на праздничных днях. Спасибо вам за денежки. Получили 100 рублей. Купили шесть стаканов творога, да сметаны. А масла немного дали на службе. Два кулича испекли. А вчера достали еще 2 килограмма воблы копченой, да килограмм конфет, да столько же халвы и печенья.
Вот и все у нас есть, что есть на свете. Целую крепко.
Ваша Ирина.
Хотелось на весь Божий свет закричать: «Христос Воскресе!»
Пинега, 17 апреля 1933 г. Родные мои и любимые сестренки. Я уже вам писала, как нам удалось достать в Пинеге немного яиц, молока и творога. Теперь опишу, как было дальше. В своей маленькой печке мы испекли куличики, сделали маленькие пасхи, накрасили ярко-красных яиц. Утром в Великий Четверг почти все причащались Святых Тайн. Вечером в Четверг тоже была служба. В Субботу, рано утром, весь барак вымыли, на окна повесили голубые шторки, стены украсили брусничником. Стол белым покрыли, а постели пришлось черными платками прикрыть. Посередине барака повесили большую лампу, зажгли лампаду перед иконой, и весь наш барак преобразился. В пасхальную ночь было северное сияние. Когда мы с пением «Воскресение Твое Христе Спасе» обходили барак, то не только мы, но и северное сияние, и необитаемый и непроходимый лес, и вся природа вместе с нами славили Воскресшего Христа. Незабываемая, святая ночь! Было так радостно на сердце, что хотелось на весь Божий свет закричать: «Христос воскресе!». Часа в три наша праздничная служба окончилась, и мы стали разговляться. Целую крепко.
Ваша Наташа.
Заветная мечта моя...
Архангельск, 23 апреля 1933 г. Родные мои и любимые. Шлю вам свое драгоценное сокровище - Душеньку. Как это сокровище нужно для вас - вы сами знаете; знает и Душенька, как нужны вы ей, а что до меня, так поездка Душеньки к вам была давняя и заветная моя мечта. Тут и В., как всегда, своей весточкой помог.
Ваша мамка (м. С.).
Радость для всех была неописуемая...
Москва, 27 апреля 1933 г. Родная Лида...
Приехала я в Москву около восьми часов утра. Квартиру я быстро нашла, но она оказалась на замке. Я отнесла свой багаж к соседям, а сама пошла к Никите-мученику. Там после службы я захотела приложиться к Распятию. Подхожу и вдруг вижу, что Грушенька в это же самое время подходит к Распятию с другой стороны. Это было так неожиданно, что я в первый момент даже растерялась. Тут же мы пошли домой. Ребята еще не вставали, но проснулись. Катюня, увидев меня, закричала:
- Лидуша, Лидуша! Вставай скорее! Душенька приехала.
Радость для всех была неописуемая. Ирины дома уже не было. Она ушла на службу. Ребятки быстро оделись, и мы сели за стол, милуясь и веселясь, не спуская глаз друг с друга.
В этот день они собирались ехать на кладбище. Туда же обещала приехать Ирина. Я была очень рада этой поездке, и мы вскоре поехали туда. Там я поклонилась всем нашим дорогим могилам; помолились и стали ждать Ирину. Представь себе ее изумление, когда она увидела там меня!
Но пока я не забыла, опишу тебе всех. Катюня подросла. Если посчитать от земли на четверти, от большого до среднего пальца, то будет шесть с половиною четвертей. Катюня смеется и говорит:
- Смотри, Душенька, так и напиши: шесть с половиною четвертей.
Слава Богу, выглядит она хорошо. А Л. оказалась совсем другая, чем мы ее представляли. Ростом выше Катюни. Худенькая. Очень милая, со светлыми волосами. Совсем городская, а не деревенская. Мне показалось, что они даже похожи друг на друга. В общем, пара весьма приятных сестренок. Ирина выглядит хорошо... Целую крепко.
Твоя Душенька (м. Е.).
Эта процедура проходит здесь особенным образом
Архангельск, 30 апреля 1933 г. Москва. Родная Лида. Мне здесь очень хорошо. Кажется, никогда в жизни я не переживала столько радости, сколько переживаю теперь. Грушенька, по обычаю, ушла к обедне к Никите-мученику, там записан «сорокоуст» по бате. Мы с Д. заняты разными делами. Работа у нас кипит. Сейчас прибежала Катюня и принесла твое письмо. Но не думай, что я его распечатала и прочитала. Эта процедура проходит здесь особенным образом. Распечатывают письма только вечером, когда все собираются домой. Усаживаются вокруг стола и тогда только распечатывают и вслух читают. Обычно это делает Ирина. Если письмо радостное, то тут же сыплются восклицания и одобрения, а если письмо грустное, то все молчат и каждый думает свою думу... Целую.
Твоя Душенька (м. Е.).
Она вдруг стала серьезная, как взрослая...
Москва, 8 мая 1933 г. Родная и любимая Лида. Именно с тобой мне хочется поделиться пережитым. Вчера отправили нашего Федора [111]. Уезжал он радостный и бодрый. Я имела с ним последнее свидание. Отец Феодор много расспрашивал о родных, особенно о В., и очень стремится к нему. У меня на душе спокойно.
Верю, что Господь его не оставит. При проводах его был один случай, о котором мне хочется тебе написать. Когда я уходила из дома прощаться с ним, Катюня только проснулась. Она лежала в постельке и вертела в руках большую английскую булавку. Я попросила у нее эту булавку.
- А зачем тебе? - спросила она.
- Для Федора, - ответила я, - она ему пригодится. Он сегодня уезжает.
- Куда? - спросила она.
Я объяснила ей. Она вдруг стала серьезная, как взрослая. Молча встала, в одной рубашонке, подошла к своему шкафику, попросила меня подставить ей ее стульчик, забралась на шкафик и сама достала со стены свою любимую иконку, как преподобный Сергий молится об исцелении болящего юноши. Протянула эту иконку мне и сказала:
- Передай от меня Федору и скажи ему, что я всегда буду его помнить.
Грустно было у меня на сердце тогда, но такое напутствие так согрело и умилило меня, что я с радостной душой и ушла от нее. Трудно и передать тебе, как она меня растрогала. Поистине Господь даровал ей чистое сердце и большую любовь.
Целую крепко.
Твоя Олюня.
Царевна и двенадцать богатырей...
Пинега, 10 мая 1933 г. Любимые мои сестренки. Как же хорошо, что Душенка наша у родных малышей. Это чудесно! И я, и я там вместе с вами!
А теперь и у меня новость. Приехали к нам двенадцать лесорубов и предложили мне работать у них. Я, конечно, с радостью согласилась, и вот, поздравьте меня, уже четыре дня я у них уборщицей и поварихой. Мои обязанности заключаются в следующем: два раза в день вскипятить котел воды, сварить обед, вымыть посуду, убрать барак, напилить и наколоть дрова и один раз в неделю вымыть пол в бараке. Одним словом, царевна и двенадцать богатырей. Одна беда, говорят, что этих богатырей на днях станет гораздо больше, и тогда нас отсюда куда-то переселят. Целую.
Ваша Наташа.
Светлый, низенький, как сам батя, провожавший нас
Архангельск, 12 мая 1933 г. Родные мои и любимые. Трудно в словах передать вам свои переживания во время нашей поездки с Юрой на могилу бати, но все-таки нужно это сделать.
Наш пароход ушел поздно. Всю ночь ехали. Немного померзли. В десятом часу приехали в Холмогоры. День был светлый. Мы пошли среди больших и малых прозрачно-голубых озер, окаймляющих извилинами проложенную среди них дорогу.
В одном месте пришлось переехать на лодке. Когда мы поднялись в гору, то увидели могилы, но среди них свежей могилы не было.
Тут же за церковью - дом, где живет Мавруша. Постучались, вошли. Перед нами была еще совсем молодая женщина с голубыми глазами и правильными чертами лица. Это и была Мавруша. Тут же она стала рассказывать о жизни бати, о болезни, о кончине и похоронах. Незаметно рассказ переходил от Maвруши к ее хозяйке-старушке, а от нее - к подруге Мавруши, которая тут же была, а от подруги - к Мавруше.
- Теперь я часто вижу батюшку во сне. Только он не смотрит на меня. Он недоволен, что я не пошла по одному умершему Псалтирь читать, - сокрушается она.
Недолго побеседовав, мы отправились на кладбище. По дороге зашли в дом где жил и умер наш батя.
- Нет у меня теперь утешника, - горестно вздохнула хозяйка, и вновь начались воспоминания о доброй жизни старца.
У крыльца стоял большой деревянный крест, приготовленный на могилу бати. Поднял Юра его на плечи, и мы тихо пошли дальше. Прямо за церковью, среди темнеющих кустиков, еще издали виднеется высокая елка, а рядом с нею могила нашего бати. Поклонились мы бате, помолились. Потом Юра стал устанавливать крест, а я ушла в соседний лесок и там, впервые со смерти бати, заплакала...
Когда Юра установил крест, то священник, приглашенный нами, освятил его, и мы все вместе пропели «Пасху».
Недалеко от могилы бати - озеро, а на берегу его росли маленькие пушиночки. Этих пушиночек я набрала для родных в память о батиной могиле. С кладбища нас позвала к себе хозяйка дома, в котором жил батя, и передала нам оставшийся от бати чемодан с книгами.
Наутро, часов в пять, мы пошли еще раз, в последний раз, поклониться бате. А когда уходили оттуда, то долго был виден батин крест. Светлый, низенький, как бы сам батя, провожавший нас, подобно тому, как он провожал меня два года назад. Тихо шли мы. Впереди шел Юра, склонив голову, неся батины книги...
«Что ищите живаго с мертвыми». На светлом Христовом пути мы вновь обретем нашего дорогого батю, а в этой тленной жизни мы уже не увидим его светлых любящих глаз и не услышим его мудрого ласкового слова. Господь с вами, мои любимые.
Ваша Лида (м. С.).
Архангельск, 26 мая 1933 г. Здравствуйте, родные мои. По просьбе В. закажите металлическую, желательно медную, пластинку на крест бати с надписью: «Старец иеромонах о. Варнава (И. М. Гоголев) из скита Параклит, близ Троице-Сергиевой лавры». Может быть, успеете сделать эту дощечку до отъезда Душеньки. К сведению ее, первый пароход на Печору отправляется 24 июня.
Прошу Душеньку привезти мой диплом об окончании высшего учебного заведения (Политехнический институт), расчетную книжку и всякие справки о моей прошлой работе. Все это находится внутри обеденного стола. Всех целую.
Ваша Лида (м. С.).
Московские воспрянули духом...
Архангельск, 5 июня 1933 г. Пролетели, родной наш, три дня, которые пробыла здесь Душенька. Вчера я проводила ее к Наташе, а Юру, вместо Душеньки, - в Москву. О жизни московских у Душеньки осталось самое светлое воспоминание. Потрудилась она там немало. За ее заботами они там отдохнули и вновь воспрянули духом. Даже Олюня воодушевилась на родные труды.
Теперь, родной наш, наступает время и мне начать готовиться к своему путешествию. Сохрани тебя Господь.
Твоя Лида (м. С.).
Все-таки трудно ей...
Архангельск, 16 июня 1933 г. Родная Ирина. Приехала я в Пинегу в два часа ночи с 4-го на 5-е. При всей своей близорукости я увидела Наташу спешащей на пристань. О том, как мы были счастливы видеть друг друга, ты уже знаешь. В первый же день моего приезда я поняла, как велика была твоя жертва, что ты отказалась от поездки к ней. Тогда же поняла я и другое, что слишком мала моя любовь к Наташе, чтобы я могла заменить тебя. От этих мыслей я готова была плакать, но, к сожалению, исправить это положение уже было невозможно, и мне пришлось смириться.
Грустно мне было оставлять ее там. Хотя ее все там любят, и люди там хорошие, но все-таки трудно ей. Пока все необходимое у нее есть, и продукты, и деньги. Когда будет возможность, то пошли ей немного разного шелка, а то ей приходится по заказу вышивать розовую кофточку голубым шелком. Поцелуй всех.
Твоя Душенька (м. Е.).
Сенгилей, 3 июля 1933 г. Дорогая Ирина. От дедушки я приехала 1-го числа. Он чувствует себя великолепно. Ноги его пока не болят. Живет один в маленьком домике в два окна. Ежедневно ходит в храм и благодушествует. Просил передать, что рад будет видеть у себя Лиду.
Ваша Е.
Будто вторично родилась на Божий свет
Архангельск, 3 июля 1933 г. Моя дорогая Ирина. Наконец-то исполнилось наше желание, и сегодня в два часа ночи Лида уехала к В. Еще за несколько часов до отплытия парохода мы не знали, поедет ли она или нет. Тысячи препятствий возникавших одно за другим, совсем замучили нас. Я так устала, что еле хожу. На ходу засыпаю. Но как я ни устала, я постоянно думаю о вас. Я знаю, что ты очень затруднена материально, и очень горюю об этом. Потерпи еще немного. Бог даст, скоро выправимся. Буду работать день и ночь, лишь бы вам помочь. Свои расходы сведу до минимума. Пишу тебе об этом для того, чтобы ты в трудные минуты не чувствовала себя одинокой. О своей поездке к вам я всегда вспоминаю с радостью. Будто вторично родилась на Божий свет. Целую всех.
Ваша Душенька (м. Е.).
Сколько же я оставила тебе неотложных забот
7 июля 1933 г. Родная Душенька. В два часа ночи приехали в Нарьян-Мар. Это небольшой поселок в устье Печоры, застроенный простыми бараками. Сколько их? Может быть, пятьдесят. Все они однотипные, и поэтому поселок выглядит уныло. Речной пароход ушел вчера, а новый, говорят, будет числа 10-го. Сколько же я оставила тебе неотложных забот, даже подумать тяжело! Целую.
Твоя Лида (м. С.).
Родственное, мирское захлестнуло нашу жизнь...
Москва, 9 июля 1933 г. Родная Душенька. Спасибо тебе за каждое твое доброе слово, которое я прочла в твоем последнем письме. Правда, если бы не любовь родных, то не хватило бы и сил все пережить. Только это я пишу, Душенька, не о материальных затруднениях, они второстепенны, а вообще о жизни. В одном из писем ты писала, что я тебе нужна, а я это же чувствую в себе, и так же нужны мы все друг другу. Мы друг друга и ободряем, и утешаем, а когда нужно, и страдаем друг за друга. В этом и есть наша родная жизнь. Она для нас - Божий дар.
Последнюю неделю мы с Юрой пожили у наших малышей в деревне [112] очень хорошо. Бывало, все выйдем в поле. Малыши резвятся или цветочки собирают. Грушенька с Юрой мирно беседуют, а я все больше в молчании отдыхала, радуясь на них и на весь Божий свет. Утреннее и вечернее правило совершали вместе. У малышей - свое, а у взрослых - свое, и от этого во всей нашей жизни там было умиротворение.
А когда приехали в Москву, то все у нас пошло по-другому. В нашу жизнь вошла Вера Георгиевна [113], а вместе с ней вторглось чужое, неродное. Надо было бы нам с Юрой быть единодушными и противостоять ей, а у нас на это сил не хватило. Юра поддался родственным чувствам, и поэтому родственное, мирское, захлестнуло нашу жизнь. Я знаю, что я сама была в этом повинна и что надо было все перетерпеть. Я терпела, но все таки не так, как нужно.
Очень рада я за Лиду. Ее поездка - дело. Слава Богу, что это дело осуществляется. Пришло письмо В., мне так нужно оно. Целую.
Твоя Ирина.
Скоро, Бог даст, приедем.
14 июля. С праздником, мои любимые. Вот уже три дня мы плывем по Печоре, а она все такая же широкая и спокойная, как была вначале.
16 июля. Уса нас встретила неласково - грозою и проливным дождем. По пути, на редких пристанях, и здесь, в Усе, - кругом слышится зырянский язык.
Приятно видеть зырянок в национальных костюмах - алых, синих сарафанах. Сарафаны широкие, в сборку, до самой земли. Талии высоко перехвачены цветными поясами. Красивые шелковые платки свободно, по-старорусскому, покрывают голову и плечи...
Здесь родного уже знают. «С такой бородой», - говорят, показывая до половины груди, а один предупредил меня, чтобы я не испугалась его аскетического вида. В ответ я только улыбнулась. До В. осталось 20 км.
20 июля. ...Вот мы уже снова - на буксирном пароходе - плывем вверх по Печоре. Сегодня показались Уральские горы. Они очень далеко, а кажутся совсем близко. Целая цепь гор, уступами, как темно-голубые облака. Среди них - Сабля, самая высокая. Она кажется выше облаков. День сегодня солнечный. Печора из зеленой стала голубой и под солнечными лучами сверкает разноцветными огнями. Скоро, Бог даст, приедем.
Ваша Лида (м. С.).
Больше всего о вас, любимые, и о нашей Христовой жизни...
25 июля. Здравствуйте, родные мои и любимые. Наконец, еще издали мы увидели Еджид-Кирту. Это высокая гора, а у подножия ее разбросаны небольшие строения. Было два часа ночи, когда мы приближались к пристани.
- А вот и В. П. стоит слева, - сказали мне, и тут я увидела родное бледное лицо.
Положили трап, пришел родной наш. Взяли чемоданы и пошли тихонько вверх по горе. Подошли к маленькой зырянской охотничьей избушке. Дверь в нее такая маленькая, а порог такой высокий, что я с трудом вошла. В избушке маленький то у окна, печка и два «Топчана». Сели мы с ним у окна. Перед нами, внизу, Печора. И так до утра беседовали обо всем, а больше всего о вас, любимые, и о нашей Христовой жизни. Потом он ушел на работу.
Наша хижина на склоне гористого берега Печоры. Дальше вверх - десятка два домов, а еще выше - лес, а сбоку - высокая каменистая скала, прямо отвесом спускающаяся вниз. Тут же ущелье горы, в котором бежит большой ручей с ледяной и кристально-чистой водой. Кругом много разных цветов. Целую вас крепко.
Ваша Лида (м. С.).
Я так и ахнула!
Архангельск, 21 июля 1933 г. Дорогая моя Ирина. Вчера получила телеграмму от Лиды, в которой она пишет, что надо подыскивать более удобную комнату и готовиться к переезду малышей в Архангельск. Я так и ахнула! Это дело по-человечески невыполнимо. Посуди сама: одна луковица стоит один рубль. Комната более удобная будет стоить не менее 100 рублей, да еще неизвестно, пустят ли с такою семьей. Я думаю, пока ничего предпринимать не следует. Подождем ее возвращения.
Твоя Душенька (м. Е.).
Лишь бы нам быть верными Ему...
Печорский лагерь, 25 августа 1933 г. Родные мои и любимые. Моя дорогая гостья, ваша мамка, подробно рассказала мне о вашей жизни. Я подивился вашим трудам и терпению, кротости и преданности воле Божией, незлобию и благодушному несению скорбей. Подивился и возблагодарил Господа. «Кто есмь аз, Господи, мой Господи? и что дом мой, яко возлюбил мя еси». Внимая ей, я внимали вам, и ваша святая любовь незримо и неотлучно пребывала с нами. Я отдохнул около вас и обновился, и мне теперь веселее продолжать свой жизненный путь.
Сегодня мамка покидает наши края. Бог даст, она благополучно вернется к вам и расскажет, как я, живя вдали, всегда сердцем с вами, как я свято чту и всегда молитвенно помню ваши светлые имена. Бог даст, недалек и тот день, когда я буду среди вас.
Но не будем об этом мечтать. Господь, как премудрый архитектор, все устроит в нашей жизни в свое время на радость и спасение наше, лишь бы нам быть верными Ему. Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Из воспоминаний м. Серафимы
Приближался день отъезда. В. предстояло еще провести в лагере зиму, когда возможности уже не было для какой-нибудь посылки [114]. Желая оставить ему свидетельство нашего упования на милость Божию, я вышила ему образок преподобного Сергия, как ладанку, в которой была земля с родных могил. На обратной стороне образка, в малюсеньком кармашке, В. мог хранить в особых случаях частицы Святых Даров.
Для вышивки я использовала нитки, которые у меня были на всякий случай взяты с собой. Они пригодились для лика и рук, а случайно запутавшаяся красная ниточка послужила для для воротника облачения на образке. В. с радостью надел этот образок на себя. И это меня успокоило за дальнейшую его жизнь.
С тобою осталась наша родная, святая любовь...
26 августа 1933 г. Родной и любимый наш. Прошли первые часы, как мы расстались. Сердце неотрывно около тебя. Еще передо мною те минуты, когда ты отошел от берега и я стремилась из всех узнать тебя одного, и потом ты вновь подошел к берегу, и я еще раз слышала твой родной голос. Когда наш пароход тихо отошел, я была наверху. Взяв бинокль у капитана, я смотрела и еще долго-долго была около тебя. Так и стояла я, пока видна была Еджид-Кирта и та дорога в гору, на шахты, по которой ты пошел.
Пусть расстояние между нами все больше и больше, но с тобой осталась наша родная, святая любовь. Она всегда будет с тобой. И теперь я не сама уезжаю от тебя. Это наша любовь уводит меня к родным, чтобы вместе с ними трудиться.
Последние минуты, когда прощались мы, ты был чуть-чуть печален. И вот эта твоя печаль еще больше побуждает меня стремиться к родным, чтобы быть с ними и своими трудами и любовью помогать тебе.
Ты знаешь, родной, жить вдали от тебя очень трудно. Близ тебя все в жизни становится простым и ясным, и даже кажется невозможным сбиться с правого пути, но по опыту своей прежней жизни знаю, что, когда остаюсь без тебя, то, по нерадению моему, ясность и простота в жизни мало-помалу исчезают и мрак покрывает меня. Первая моя забота теперь - жить так, чтобы и вдали от тебя быть всегда с тобою.
Ты, родной наш, не один. Покров Божией Матери над тобою, и все мы с тобой, и милость Божия с нами.
29 августа. Знаю, знаю, родной наш, что и ты вчера поскорбел, когда в одиночестве вспоминал «В молитвах неусыпающую Богородицу». Лучшая моя помощь тебе - это предать тебя воле Господней. Какой путь указал нам Господь, тот и есть для нас самый благой и совершенный, так ты читал в день моего отъезда у преподобного Макария Египетского. Господь указал нам путь родной нашей жизни. Он и есть для нас совершенный.
Эти дни, которые отделили меня от тебя, помогли мне еще глубже понять, как окончательно и непреложно решена моя жизнь. Уезжая от тебя, я сказала тебе, что я «выздоровела около тебя». Выздоровела от великой духовной немощи, которая обессиливала меня, когда я была далеко от тебя. Я всегда буду помнить, с какою любовью, нежностью и осторожностью ты трудился около меня. Прости что я принесла тебе эти труды. Благослови тебя Господь за все.
1 сентября. ...Родной наш. Мало-помалу подвигаемся вперед. День светлый. Тихо расстилается Печора. Снова горы вдали видны. Все такие же темно-голубые, изрезанные сверху ложбинами. По-прежнему красуется Сабля, островерхая и зубчатая. Только все это не во мне. Когда я ехала к тебе, тогда все окружавшее меня имело во мне живейшее отражение. Теперь же я вся сосредоточена внутри, обратный путь мой проходит для меня незаметно. Около тебя я жила ребенком, а теперь мне нужно выращивать семена, которые ты посеял в моей душе, и стать взрослой во Христе для родных трудов. Это - мое святое послушание.
Преданная тебе Лида (м. С.)
Да и зачем тебе это нужно? Получаешь ты их, ну и слава Богу!
Москва, 20 сентября 1933 г. Родная моя Наташа. Третьего дня получили Твое письмо, а вчера явилась к нам и посылка твоя. Сколько же было всем радости! Взяли мы все - и малые и большие - по ложке, уселись вокруг стола, с удовольствием стали уплетать твою бруснику, и была она нам слаще винограда. А Грушенька, глядя на нас и вспоминая тебя, от умиления проливала слезы. Грибы же твои для нас прямо клад! Теперь обеспечены ими на всю зиму.
Но больше всего я обрадовалась, кажется, упаковкам. Бывало, бродишь, бродишь по квартире, выискивая что-нибудь для обшивки посылок, а теперь только успевай наполнять их и отсылать. Так я люблю эти твои мешочки - чистенькие, гладенькие, аккуратно сложенные. Ты все беспокоишься о посылках, которые мы тебе посылаем - все ли доходят до тебя? А я не знаю, что написать тебе. Сколько я их ни пыталась записывать, в конце концов, обязательно счет теряла. Да и зачем тебе это нужно? Получаешь ты их, ну и слава Богу!
Ты еще спрашиваешь меня о том, как и где ты будешь жить, когда тебя отпустят, а я, Наташа, боюсь даже и думать об этом. Как Господь даст, так и будет. Вот я беспокоюсь о том, не голодаешь ли ты там? Мы теперь богачи стали - на шесть человек имеем восемь фунтов хлеба. Пиши. Целую.
Твоя Ирина.
...Батя обещал, что любовь его будет с нами вечно и нерушимо.
Архангельск, 20 сентября 1933 г. Родные мои и любимые. Вы знаете, что слезы часто набегают мне на глаза, когда я думаю о вас или пишу вам. Не без слез и это письмо пишу я вам. Знаете также и то, что вернулась я в Архангельск ради вас, родные мои. Приехала я с великим желанием потрудиться вместе с вами и с великой надеждой, что и у нас будет также тепло и радостно, как мне было тепло и радостно на далекой Печоре. Тогда придет день, и родной наш будет с нами. От обещал на Благовещение прислать радостную весточку о себе, если Бог благословит. Прошедшая зима была трудна для него. Физически он ослаб, но за время моего пребывания наша родная любовь неизъяснимо обновила его силы, и он заметно окреп.
- Сколько же ты радости мне привезла, - часто повторял он. Драгоценным для него было, что я приехала от вас и к вам вернусь обратно, чтобы вместе с вами потрудиться. Тогда, Бог даст, мы все доживем до того дня, когда будем вместе. Не будет с нами только бати, но и батя нам обещал, что любовь его будет с нами вечно и нерушимо...
Да сохранит вас Матерь Божия под покровом своим.
Ваша мамка. (м. С.).
Надо подвигаться дальше.
Архангельск, 22 сентября 1933 г. Родной наш. Теперь я немного поогляделась здесь, а первое время было трудновато. Как, бывало, в Москве: дел - непочатый край, и не знаешь, за что взяться. Только дела стали посложнее. Родные ждали, то я сразу же поеду к дедушке, а от него в Москву. Ждала этого и Душенька и сответственно с этим настроилась на одинокую жизнь в Архангельске. Ждал и Юра, что после моего возвращения ему можно будет ехать если не в Москву, то поближе к Москве и устраивать новую жизнь. Тем более, что его родственники, особенно Вера Георгиевна, постоянно зовут его в Москву, обещая всякие блага. Вот и трудно им отрешиться от личных желаний.
- Ждут тебя там и большие, и малые, - не раз внушала мне Душенька, и, признаюсь тебе, эта мысль и меня стала смущать.
«Не поехать ли? - думала я, - дедушку надо повидать, и с Ириной обо всем надо поговорить, и с Грушенькой побыть, и малышей утешить». Есть там и другие дела. Все это казалось соблазнительным, «Море радости»... [115]. Тут уж я, по-Ирининому, «всю голову передумала». Но, сколько я ни думала, все-таки в глубине души сознавала, что по-родному будет, если я останусь в Архангельске.
А тут еще моя Душенька захлопоталась. С денежками трудно, вот и работает она до ночи, и ни на что другое у нее сил не хватает. Надумалась она эти месяцы без меня обо всем, по своему, и все у нее стало по-другому. Даже месяц своей жизни в Москве стала вспоминать не как месяц «ксанфик», а как «месяц мечтаний». И все эти печальные настроения явились у нее по неуклонному ее стремлению обрести правду, забывая о том, что наша родная Христова правда и в печали своей теплая и радостная.
Ты мне когда-то рассказал, что один человек был очень недоволен крестом, который Господь послал ему, и он хотел сменить его на более легкий. Ему предложили на выбор много крестов. Долго этот человек выбирал для себя крест, наконец выбрал и был очень рад, что нашел крест самый легкий и удобный для себя.
Каково же было его удивление, когда оказалось, что этот крест был тот старый крест, который раньше так тяготил его.
Этот рассказ можно применить и к Душеньке, только с тою поправкой, что Душенька недовольна своим крестом не оттого, что он слишком тяжел, а оттого, что ей хочется более тяжелого. Вот и ищет она крест потяжелее, а когда Бог даст, найдет, тогда и окажется, что это будет старый ее крест. Только она еще не взяла его на себя так, как следует взять.
Родной Христов крест тем и замечателен, что он тяжел и легок одновременно и Душенькин крест тоже и тяжелый, и легкий. Он тяжел для нее, когда она живет личной жизнью, и тем более тяжел, чем больше она предана себе, и он становится легким, когда она идет против себя и своих личных хотений. Казалось бы, зачем ей искать более тяжелый крест, когда сказано: «иго Мое - благо, и бремя Мое легко есть», но это сказано для тех, кто «отвержется себе и возьмет» крест Христов. А Душенька не хочет отвергнуть себя, а, чтобы это ей не так заметно было и чтобы совесть ее не так укоряла, она ищет в своей жизни крест потяжелее.
Вот, как умела я, так и пыталась ей все разъяснить. Ни одного слова напротив или в оправдание я от нее не услышала. Это меня ободрило, и мысли об отъезде из Архангельска перестали смущать меня, а теперь мне даже и подумать больно, и писать тебе стыдно, что я, хотя и в мыслях, но все-таки соблазнялась мыслью отсюда уехать.
Как только осознала я, что мое родное место - трудиться в Архангельске, а лучше сказать, как только вспомнила я, что и ты меня напутствовал на эту жизнь в Архангельске, так все сразу же стало чудодейственно меняться и во внешней, и во внутренней жизни. Стало ясно, что и малышам надо сюда приехать, а старшим в Москве побыть одним.
6 октября 1933 г. Родная моя Грушенька. Сегодня пошлем денежки. Скорее собирайте малышей к нам. Вот уедут твои питомцы, тогда тебе будет полегче. Кормить их, как ты кормила, я, конечно, не смогу, но зато поживут они около мамки. А мамка у них стала еще тише и смиреннее. Поздравляю тебя с годовщиной нашего путешествия к бате. Целую.
Твоя Душенька (м. Е.).
Архангельск, 14 октября 1933 г. Родной наш. Сегодня праздничный день ознаменовался радостной весточкой - Наташа сообщила о своем выезде. Сохрани тебя Господь.
Твоя Лида (м. С.).
Из воспоминаний Н.И. Сорокиной
Кое-кого у нас стали отпускать. Я в это время имела небольшую работу по шитью и вышивке в ближайшем поселке. Об этом узнала жена нашего коменданта и тоже дала кое-что вышить для нее. Работа моя ей очень понравилась, и она чем-то наградила меня за нее. Потом еще стала давать работу, и я с усердием работала, надеясь, что, может быть, меня пораньше отпустят. Но получилось иначе.
Отпускали тех, кто был арестован после меня, а меня все задерживали. Тогда я обратилась к коменданту и сказала ему об этом. Он ответил:
- Придет и ваше время.
Но время не приходило. Пришлось написать в Архангельск, и вскоре комендант меня отпустил. Оказалось, что он меня задерживал по внушению своей жены, которая хотела, чтобы я ей все сшила и перешила.
Никак своих цыплят не соберу
Архангельск, 19 октября 1933 г. Родной наш. Вчера вечером Наташу проводили в Москву. Расставаясь, Душенька с улыбкой сказала ей:
- Никак своих цыплят не соберу. Не слушаются. - И тут же добавила. - Потому что я сама не слушаюсь.
Наташа уехала с тем, чтобы поскорее вернуться и приняться за всякие родные дела, которые в изобилии ее здесь ждут. С отправкой малышей Ирина продолжает медлить. Теперь есть надежда, что Наташа оттуда их привезет. Бог даст, все будет по-хорошему.
Твоя Лида (м. С.).
Архангельск, 9 ноября 1933 г. Дорогие мои и любимые. Все эти дни я думаю о вас. Где-то сейчас Ирина? С нетерпением ждем от нее весточки. Мы живем, слава Богу, хорошо. С приездом Наташи и двух малышей у нас стало особенно радостно, так что иногда думается: на земле ли я живу? Сейчас вечер. Все мы дома. Кто - за писанием писем, кто - за рукоделием, а малыши - за рисованием. На душе так светло, что и не думается, что это действительность. Больше похоже на сон, и думается: «Вот-вот проснусь и буду тогда, как старуха у разбитого корыта». И так не хочется расставаться с этим сладким сном. Наташа сидит рядом и кажется чуть ли не призраком. Забрала она в свои руки все дела, а руки-то у нее, вы знаете, золотые. Так и кипит все в них. Целую вас всех.
Ваша Душенька (м. Е.).
По новому снегу, чистому и пушистому...
Москва, 12 ноября 1933 г. Родные мои и самые любимые. Захватив с собой чемодан с гостинцами для дедушки, я выехала из Москвы 6-го числа в 8 часов утра. В вагоне было холодно, и я забилась в угол, мечтая о Грушенькиной шубе и оплакивая свое неразумие. От этого холода путь показался мне особенно длинным и утомительным. В Ульяновск я приехала в 6 часов вечера 7-го. Времени терять было нельзя, и я тут же отправилась на пристань. Там все было забито пассажирами. Пароход пришел ночью. В два часа дня я приехала в Сенгилей [116]. Шел дождь. Под дождем и по ужасной грязи я пошла разыскивать дедушку.
Увидев меня и узнав, что я от B., он очень изумился и обрадовался. Усадив меня, как гостью, он приготовил чай, и мы долго беседовали с ним при свете керосиновой лампы. Когда я рассказала ему о цели своего путешествия, он сначала пытался убедить меня с этим делом не спешить. Мне трудно было убедить его в обратном. Я только сказала, что это мое заветное желание и что если В. считает что наступило время, то для меня сомнения нет.
Видя мою решимость, дедушка умягчился и исполнил мою просьбу. Я стала, как он сказал, первой его внучкой [117]. Утром дедушка и новая его внучка по первому снегу, чистому и пушистому, пошли в церковь к обедне. Оба причащались. А потом вернулись в его домишко и долго беседовали о нашей родной жизни, о его жизни, о В. и о всех.
- Какой у нас праздник сегодня, - сказал дедушка.
Так мне не хотелось уезжать от него, и ему, видимо, не хотелось так скоро отпускать меня, но в этот день уходил последний пароход, и мне нельзя было задерживаться. Дедушка проводил меня до конца города, а дальше вдоль берега я пошла одна. Навстречу дул пронзительный ветер, и казалось, что он для того так и бушевал, чтобы только сбить меня с ног, но я бодро шла вперед, радуясь, что мое путешествие увенчалось успехом. На мое счастье, вскоре подошел пароход, и я под утро уже была в Ульяновске. В Москву я приехала 11-го, поздно вечером. Всегда с вами.
Ваша Ирина (м. Н.).
Архангельск, 14 ноября 1933 г. Дорогая Ирина. Получили твою телеграмму. Приветствую и от всего сердца поздравляю тебя, моя родная сестра. Это событие вдохнуло в меня новые силы. Поскорее уведоми об этом и телеграфом, и почтой В. Помоги тебе Господь во всем.
Твоя Лида (м. С.).
Архангельск, 14 ноября 1933 г. Родная и любимая моя сестра. Поздравляю тебя от всего сердца. Не могу и передать тебе, как я была рада, когда узнала о твоем благополучном путешествии к дедушке. Всею любовью с тобой, моя родная. Вчера и сегодня у нас праздник. Так хочется и мне еще потрудиться, чтобы быть достойной последовать вашему примеру.
Преданная всею жизнью Наташа.
А это как раз и есть самое важное…
Москва, 1933 г. Дорогие мои. Через час провожаем к вам Д. Уже все уложено и увязано... Олюня сейчас спросила:
- О чем ты пишешь?
Я ей ответила:
- О том, что ты дома, и ешь суп, приготовленный родной Грушенькой.
- А я думала, что ты спешишь написать что-нибудь важное, - ответила она, смеясь.
- А это как раз и есть самое важное, только ты этого не понимаешь, - разъяснила я ей. Целую крепко.
Ваша Ирина (м. Н.).
Наташа скучает...
Архангельск, 18 ноября 1933 г. Здравствуй, родная и любимая Ирина. Сегодня я последний день с малышами дома. Завтра пойду на работу. В музее подходящей для меня работы не нашлось. Другой художественной работы тоже нет, вот и пришлось поступить машинисткой. Помолись обо мне, родная. Что-то иногда бывает на душе очень тяжело. Это бывает тогда, когда я вспоминаю о мамке. То ли оттого, что, живя в лесу, я не до конца осознала ее утрату, то ли мне хочется еще иметь материнскую ласку, то ли я скучаю о ней - не знаю, только иногда бывает очень тяжело на душе. Прости меня! Как хочется мне пожить с тобой. Целую крепко.
Наташа.
Пойте Богу нашему пойте
Печорский лагерь, 30 ноября 1933 г. Родные мои и любимые. За последнее время, по милости Божией, много радости в вашей жизни. Большая радость, что Наташа среди родных; особая радость, что малыши в Архангельске и что Душенька воспрянула духом. Много и других радостных переживаний. Слава Богу за все!
Желание Катюни попеть вместе со мной я всецело разделяю и верю, что, Бог даст, попоем, а пока, родные мои, пойте одни от всего сердца, а я вам отсюда буду подпевать. «Пойте Богу нашему, пойте». Разучите по нотам и нашу Любимую песенку. А какую - пусть маленькая певунья сама сообразит. В ней всего восемь слов [118].
C переездом малышей в Архангельск у «московских» житейских забот стало меньше, и поэтому они больше могут подумать о том, что «едино на потребу». Верю, что эту драгоценную возможность они не упустят. А у «архангельских», хотя хлопот и прибавилось, но эти хлопоты несут им и радость, и пользу.
У них была распространена такая философия, что в жизни будто бы не надо радости. Меньше радости в своей жизни - больше радости для других. Это мелодия Душеньки. Но вот приехали малыши и без слов заявили, что эта философия им чужда, что они привыкли жить просто, от души, что радости у Господа хватит с избытком для всех любящих Его. Верю, что старшие извлекут для себя из жизни с малышами полезный урок.
Я с вами согласен - без особой нужды малышей в Москву пока не отправляйте. Пусть поживут у вас. Господь да сохранит вас.
Ваш В. (м. С-й).
Не строй себе розовых планов...
Архангельск, 21 декабря 1933 г. Родная моя Олюня. Вчера получили твое печальное письмо. Если бы ты знала, как тяжело мне было, когда я прочла его. Груcтно и за тебя, и за себя, и за всех родных. Неужели ты так ослабела, что у тебя уже нет сил бороться с «беглянскими» настроениями? Я не могу обличать тебя, так как сама еще больше немощна, чем ты, но прошу: не порывай сестринских уз, которые связывают тебя с родными. У меня есть горячее желание быть неотлучно с тобой и помочь тебе в это трудное время, но как можно помочь тебе, когда ты сама не хочешь остаться верной своему призванию.
Не строй себе розовых планов. Они обманчивы, и в них один лишь соблазн. Вот ты пишешь, не знаю только - искренно ли, что ты не стоишь той любви, которую родные имеют к тебе. А кто ее стоит? Все мы принимаем родную любовь как дар Божий, и все мы сознаем себя недостойными ее. Так неужели оттого, что мы недостойны ее, нам надо бежать от нее?
Но ты не обманывайся! Не от сознания недостоинства своего ты хочешь оставить родных, а от нежелания нести крест, который Господь тебе послал. Но разве можно убежать от своего креста?
Олюня родная! Я не пожалела бы себя, если бы знала, что могу чем-нибудь помочь тебе. Лучшая помощь тебе - молитва, и мы всегда молитвенно помним тебя. Сохрани тебя Матерь Божия.
Твоя Наташа.
Это только новая сеть...
Дорогая Олюня. Прочла я твое письмо, и стало мне так тяжело, что, кажется, жизни бы своей не пожалела, чтобы только помочь тебе. Неужели ты не видишь, в какую бездну ты сползаешь? Ты кого-то дожидаешься, и кто-то будет решать вопрос о твоей дальнейшей жизни с родными, но разве ты не понимаешь, что это только новая сеть, которую расставляет для тебя враг? Ты хочешь сделать беззаконие и хочешь, чтобы за это беззаконие кто-то другой отвечал.
Может быть, ты и найдешь кого-нибудь, но совесть твоя этого не признает. Или ты хочешь внешне обставить твой уход так, чтобы был скрыт его внутренний смысл? Но разве это возможно?
Покойный отец Варнава благословил тебя жить и трудиться с родными, и кто может решится изменить это? Если ты по пристрастию к себе самой и к миру хочешь пренебречь заветом покойного старца, то не ищи оправдания для себя, а «еже твориши - твори скоро».
Если же ты хочешь устоять, претерпеть узость своей жизни и остаться верной Христу, то я верю, что Господь тебе даст силы и враг не победит тебя. Прошу тебя, дорогая сестра: не спеши делать шаг, который, может быть, будет для тебя непоправимым. Целую.
Твоя Душенька (м. Е.).
Жизнь чувства, в котором я еще не вольна
Архангельск, 22 декабря 1933 г. Здравствуй, родной наш. День Ангела Катюни прошел по-праздничному. Только грустно мне было, что она в этот день не была церкви. День был холодный, а церковь далеко от нас. Как-то раз увезла я ее утром в церковь, а когда вернулась, то услышала от Душеньки, что «единомыслие прежде всего». И в этот раз я бы на холод не посмотрела и поехала с Катюней в церковь, но это было бы трудно для Душеньки, и я, ради мира и единомыслия, осталась дома.
Пора, давно пора, родной, написать тебе и о буднях нашей жизни. Первые дни, как приехали к нам малыши, я старалась быть сдержанной в отношении Катюни, опасаясь, как бы не омрачить своими ветхими чувствами радость родной жизни. А потом, видимо, я забылась. Думаю, что это так, иначе трудно понять то возбуждение, которое Наташа стала проявлять в отношении ко мне и к Катюне. Достаточно мне проявить хотя бы сдержанную ласку или внимание в отношении Катюни, как Наташа возбуждается и спешит подчеркнуть особую заботливость о Л., а к Катюне проявляет излишнюю строгость и требовательность. Вот тебе жизнь чувства во мне, над которой я еще не вольна.
Бывали у нас «противостояния» и в жизни с Ириной, только по другому поводу, больше при обсуждении или решении каких-нибудь отвлеченных вопросов. Но мы с ней из опыта нашей жизни знаем, что лучшее средство борьбы с «противостояниями» - не считать себя совершенной и свое мнение безупречным.
Опыт моей жизни с Ириной дает мне надежду, что, Бог даст, мы и с Наташей учимся побеждать свои ветхие чувства. Я Наташу не сужу, зная, что ветхие чувства и во мне не менее живучи, чем в ней.
Господь тебя сохрани.
Твоя Лида (м. С.).
Архангельск, 27 декабря 1933 г. Родная Ирина. А ведь правда, что наш Всеволод Иванович умер. Мне все еще не верилось, но вот вернулось мое письмо Ташкента с пометкой на конверте: «За смертью адресата». Значит - правда. Как это грустно и как мало мы о нем позаботились. Господь с вами.
Ваша Лида (м. С.).
Москва, 27 декабря 1933 г. Родные мои и любимые. Умер наш Всеволод Иванович. Полгода назад он заболел тифом. Это уже в третий раз за время его пребывания в Ташкенте. В тяжелом состоянии его отвезли в больницу. В какую - никто не знает, и с той поры нигде он не появлялся, и никто его не видел. Об этом сказал один наш общий знакомый, который приехал из Ташкента. Бедный на Всеволод Иванович!
Ваша Ирина (м. Н.).
1934
Москва, 6 февраля 1934 г. Любимые мои. Только послала Грушеньке письмо как она приехала, да не одна, а и больную свою мать с собой привезла. Мы еще с ней, как надо, и не виделись, так как я до поздней ночи занята на службе. Только рада, что Грушенька дома, а то без нее было сиротливо.
На днях получила слезное письмо от Е., в котором она, между прочим, пишет следующее: «Мне дедушка говорил, если есть у тебя какое-нибудь горе или нужда, то пиши всегда Ирине. Они тебе помогут». Так умилили меня эти слова дедушки, таким родным и близким я почувствовала его, будто всегда он был с нами. Само собой разумеется, что я для E. сделаю все возможное, чтобы только оправдать такое сердечное доверие дедушки.
17 февраля. Родные мои сестры. Олюня окончательно от нас ушла. На днях, вернувшись вечером, она рассказала такие подробности своей жизни, которые свидетельствуют, что она уже живет другою жизнью. При этом разговоре присутствовала Грушенька. Тогда же я прочла вслух первое письмо В. Это был наш прощальный разговор. Вы уж не горюйте о ней. Господь с вами.
Ваша Ирина (м. Н.).
Архангельск, 24 февраля 1934 г. Вот уже несколько дней прошло, дорогая Ирина, как ты сообщила нам об уходе Олюни. На сердце легла нестерпимая печаль. Родная моя сестра, мое маленькое сердце постоянно около тебя, особенно в такие трудные минуты. Пиши. Целую крепко.
Твоя Наташа.
Примечания:
[111]. В 1933 г. Феодор (Олег Богоявленский) был арестован.
[112]. Дер. Матрешкино в Подмосковье.
[113]. Вера Георгиевна - В. Г. Александрова (в монашестве Вера), мать Юры (см. Приложение).
[114]. Продукты, которые м. Серафима привезла о. Сергию, были украдены.
[115]. См. письмо Ирины от 17 октября 1932 г.
[116]. В пос. Сенгилей (около Ульяновска) жил епископ Леонид.
[117]. Ирина приняла монашество, получив при постриге имя в честь мученицы Надежды. Позже и всех других младших членов общины епископ Леонид ласково называл внучатами.
[118]. Архангельский глас: "Boпием ти, Чистая, радуйся. Благодатная, Господь с Тобою".
