Это была Пасха
1 июля 1932 г. Родные мои. Это письмецо я пишу вам по дороге из Москвы в Котлас. Вас изумляет, как это так случилось, что я побывал в Москве, и вам хотелось бы знать каждый мой шаг там: как я вошел домой (это было рано-рано утром), как встретился с родными, кого видел, кого слышал и как я прожил там пять счастливых дней - я знаю, родные мои, что вам дорога каждая подробность моего путешествия, но как в письме расскажешь об этом! Бог даст, в скором времени у вас побывает Ирина, и она подробно расскажет вам об этом чудесном событии. Это была Пасха!
Помолитесь обо мне.
В. (м. С-й).
Произошли некоторые изменения!
5 июля 1932 г. Родная Лида. Приезд ко мне пока отложи, так как в моей жизни после возвращения от вас произошли некоторые изменения, затруднившие меня. Хорошо бы тебе с Катюней теперь же поехать к Душеньке и побыть у нее. Обо мне не беспокойся. Бог даст, все уладится.
Господь да сохранит тебя и родных.
Ваш В. (м. С-й.).
Не все благополучно
6 июля 1932 г. Дорогая Душенька. У меня после поездки не все благополучно. Тревожусь за Лиду. Пусть поживет она пока у тебя. Позаботься о ней. Будь благоразумна. Крепче держитесь за батю. Надо бодрствовать.
Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Из воспоминаний архимандрита Сергия
Однажды начальник лагеря вызвал меня.
- Вам придется ехать в Москву, - сказал он.
Я промолчал. Он мне объяснил причину этого и предложил подготовиться. Когда приблизился момент отъезда, я спросил его, как мне вести себя в Москве.
- Вам об этом скажет сопровождающий Вас, - ответил он. Я был отпущен под надзором и ответственностью начальника военизированной охраны лагеря. Когда мы отъехали от станции Пинюг, я задал своему конвоиру тот же вопрос. Он ответил:
- Как частное лицо.
Так немыслимое в лагерной жизни стало не только мыслимым, но и воплощенным в жизнь.
Доехали до Вятки. Узнав продолжительность стоянки поезда, я отправился в город осмотреть собор, построенный Витбергом [90] после неудачной его попытки построить храм Христа Спасителя на Воробьевых горах в Москве.
Идя по улицам города, я наслаждался свободой. На меня все производило чарующее впечатление, особенно сами вятчане. Высокие, красивые, с русыми бородами и светлыми глазами, а женщины - и того прекраснее.
Собор мне понравился. Здание монументальное, хотя особой архитектурной ценности оно не имеет.
На обратном пути я увидел на улице фотографа и тут же получил полдюжины карточек.
Вернувшись на вокзал, я застал своего конвоира совершенно расстроенным и даже растерянным. Он вообразил, что я уже сбежал.
Приехав в Москву, я убедил конвоира остановиться у моей сестры на Арбате [91], сам же поехал к своей семье. В Москву мы приехали рано утром и условились в десять часов встретиться в ГУЛАГе (Главное управление лагерей).
Там меня принял начальник производственного отдела, кажется, Дизенберг. Встретил сурово, но в конце беседы немного смягчился и предложил зайти на другой день.
Вторая встреча с ним прошла более спокойно. Мой конвоир повеселел. Прошло три дня, и мне удалось убедить конвоира возвратиться в лагерь, чтобы успокоить начальника. Мне же нужно было еще остаться для окончания дел. Мои охранник уехал, а я остался сам по себе, без всяких документов и в довольно странном положении. Вся моя поездка имела какой-то приключенческий характер. Непонятно было, почему начальник лагеря выбрал именно меня. Впрочем, это еще можно понять. Дела на строительстве железной дороги шли неудовлетворительно. Начальство ГУЛАГа было крайне недовольно. Начальнику нашего лагеря грозили неприятности, и ему надо было защищаться, а это лучше всего можно было осуществить путем личного доклада начальству ГУЛАГа. Своим ближайшим сотрудникам из числа вольнонаемных он, видимо, не доверял, и лучшего ничего не придумал, как командировать меня.
Может быть, в этом выборе имел значение еще один эпизод из моей лагерной жизни. Однажды он вызвал меня к себе на дом, который находился вне лагерной зоны. После служебных вопросов и указаний он вдруг спросил меня:
- Вы верующий человек, а во что Вы верите?
Я ответил:
- Я - христианин и верую во Христа, Сына Божьего, который Своею кровью освободил нас от первородного греха и открыл нам путь спасения и вечной жизни.
- Ну, это пустяки. Какая там вечная жизнь, - сказал он.
- Да, для Вас и для всех неверующих это пустяки, но для верующего человека без вечной жизни во Христе нет жизни на земле, - ответил я.
В это время около него была жена, худенькая, небольшого роста, и с удивлением смотрела на меня. Я почувствовал, что она, да и он, но особенно она, были встревожены тем, что я говорил. Это меня ободрило, и я с увлечением стал разъяснять им сущность православной веры. В какой-то момент я вдруг сказал:
- Что вы думаете, так и будете вечно жить, как живете теперь? Нет, ваша жизнь, как и жизнь каждого человека, мимолетна. Вот-вот и перед вами станет вопрос не о жизни, а о смерти, и вам придется дать ответ за свою жизнь.
При этих словах жена начальника тревожными глазами посмотрела на меня, прижавшись к руке своего мужа. Видя, что беседа зашла далеко, начальник, ставший было простым человеком, вновь вернулся в начальническую оболочку и спросил меня:
- А Вы читали Ленина, Маркса?
- Да, - ответил я, - читал.
- Я Вам советую их больше читать.
- Хорошо, - сказал я.
Может быть, и в этой беседе что-то доброе пробудилось в нем ко мне. Во всяком случае, необычайность моей поездки была очевидна, а что обусловило ее, для меня так и осталось неизвестным.
Как правило, заключенных можно было командировать в Москву, только получив предварительно разрешение ГУЛАГа. Заключенных под охраной доставляли в Москву и помещали во внутреннюю тюрьму ГПУ, а когда миновала в них надобность, их снова под конвоем отправляли в лагерь.
При командировании меня все эти правила были нарушены. Чем руководствовался при этом старый опытный чекист, осталось также для меня неизвестно.
Однако я совершенно не сознавал формальную необычность своей поездки. Я был убежден, что все шло так, как надо. С моей стороны все было просто, честно, и совесть моя была спокойна. Я был так наивен, что даже не обратил внимания на вопрос Дизенберга, брошенный как бы между прочим:
- А Вы где остановились?
- В квартире своей семьи, - ответил я.
Мне тогда совершенно было невдомек, что с момента моего выхода из ГУЛАГа я попал под специальное наблюдение.
Окончив свои дела, я должен был спешить в лагерь. Мои близкие проводили меня с Северного вокзала. Так закончилось райское сновидение.
Начальник лагеря встретил меня приветливо и был очень доволен результатами моей поездки. И мне стало в лагерной жизни немного посвободнее.
Но благодушие оказалось очень кратковременным. Дня через два начальник вызвал меня к себе. Я застал его сидящим за столом, склонившим голову. Несколько секунд он продолжал сидеть, не обращая на меня внимания. Потом посмотрел и спросил мрачным голосом:
- А где в Москве Вы были?
- В семье, - ответил я.
- А еще где?
- В церкви.
- Ну вот, не могли подождать. Не утерпели, - и протянул мне телеграмму:
«Заключенного Савельева Василия Петровича заключить в штрафизолятор сроком на шесть месяцев с выводом на общие работы. Берман» [92].
Да, действительно «не утерпел». Я был, и не один раз, в церкви Рождества Пресвятой Богородицы (в Путинках, на углу Малой Дмитровки), где ютился архиепископ Варфоломей [93] со своей братией, среди которой был и наш Федор (Олег). Меня связывали с архиепископом и с некоторыми из его монахов добрые узы. И то, что мое посещение этого храма было противозаконно, я и подумать не мог. Но часто в жизни и понятное становится совершенно непонятным. Так или иначе, меня посадили в штрафизолятор, который находился на четвертом лагерном пункте.
Обычный лагерь, обнесенный высокой колючей проволокой, с часовыми на «вышках». В середине лагеря был большой деревянный барак с камерами для заключенных по обе стороны от прохода. Этот барак и был изолятором, тюрьмой в тюрьме. Он также был обнесен колючей проволокой и «вышками» для часовых.
Одна камера была свободной. По моей просьбе меня водворили в нее. Утром всех штрафников выстраивали парами и выводили на работы, предупреждая:
- Шаг вправо, шаг влево - стрелять будем.
Рыли мы глубокий котлован.
Однажды, вернувшись с работы, я увидел свою камеру опустошенной. Оказалось, заключенные соседней камеры, уголовники, в тот день отказались идти на работу. И когда изолятор опустел, они устроили с помощью кружек, кастрюль, кулаков и истошных криков невероятный «джаз», под шум которого разобрали деревянную стенку, отделявшую их от моей камеры, и, взяв все, что у меня было, стенку вновь заделали.
Такое соседство не очень было приятно, и меня перевели в так называемую «крестьянскую» камеру. В ней, среди других, были два ксендза, фамилию одного из них я помню - Каплуновский. Позже мне пришлось видеть его умирающим. Умирая, он проклинал Россию.
Жизнь в изоляторе была обычная для заключенных, хотя режим в ней был строже. В нерабочее время мы сидели под замком в тесных, душных и слабоосвещенных камерах.
Охранники изолятора от безделья изнывали. И иногда ночью, чтобы развлечься, занимались стрельбой, прошивая пулями деревянную крышу барака.
Заключенные в так называемых «крестьянских» камерах были мирными людьми, и у охранников не было повода ссориться с ними. А вот уголовники вели себя более независимо и даже иногда вступали с охранниками в грубую перебранку.
Однажды отношения между уголовниками, сидевшими в так называемой камере «смертников», и охранниками до такой степени обострились, что между ними возникла драка. Драка была неравная и окончилась тем, что заключенные были избиты до крайности. Сидя в своей камере, мы слышали удары винтовочными прикладами и отчаянно-озлобленные крики заключенных. На другой день, выходя на работу, сквозь решетку двери камеры «смертников» можно было видеть их окровавленные и избитые лица. На работу их не вывели. Об этом эпизоде мне еще придется упомянуть.
Подвергнутый наказанию, я о себе мало думал, но меня очень беспокоила мысль о моих близких, оставшихся в Москве. Я опасался, как бы и на них не обрушился удар. Время тогда было очень тревожное, и всего можно было ждать. Надо было действовать. И я, не видя другого выхода, послал с помощью заключенного, имевшего право свободного выхода из лагеря, письмо в Москву своим с просьбой срочно выехать в Архангельск.
Из воспоминаний м. Серафимы
Вскоре после отъезда В. из Москвы мы получили от него письмо, в котором он просил меня с Катюней срочно выехать к Душеньке и пожить в Архангельске. Сборы были недолгие. Перед отъездом акафист преп. Серафиму. И вот мы уже в пути. На все сборы ушло не больше суток.
В Архангельске нас встретили, и так началась новая страница жизни.
Вскоре к нам зашел один человек и привез письмо от В. Он же подробно объяснил нам причину молчания В., лишенного права переписки и оторванного от тех людей, которые иногда помогали ему отправлять письма, минуя цензуру.
В своем письме В. указал, что Душеньке в такой трудный момент нужно принять на себя старшинство в семье и заботу обо всех.
***
12 июля. Родной наш В. Утро. Солнечный день. Сижу на палубе парохода и еду к Наташе. Уже скоро Усть-Пинега. Наверное, заждалась она меня.
Твоя Ирина.
Я посвятил свою жизнь вам…
1932 г., июля 15 числа. Дорогая и незабвенная Лида. Получил твое письмо по случаю посещения вас моим превозлюбленным В. и благодарю Господа Бога за Его неизреченные милости и щедроты к нам. Я живу Вашей жизнью. У меня своей личной жизни нет, ибо я посвятил всю свою жизнь вам, моим превозлюбленным чадам, и поэтому радуюсь вашими радостями.
Очень жалею, что Олюне не удалось повидать моего дорогого В. Да сохранит вас Господь и утешит вечным утешением.
Остаюсь любящий Вас о Господе и преданный вам
Варнава.
Но она все такая же верная и любящая.
Пинега, 18 июля 1932 г. Родной наш В. Тихо мы живем с Наташей и в тишине стараемся лучше слышать друг друга. Целый день мы вместе. Я больше за чтением, а Наташа или хозяйственными делами занимается, или шьет. Часто бродим с ней по лесу. Вот и сейчас сидим мы на бревне на берегу озера. Солнце светит ярко. На небе ни одного облачка нет. Мне здесь очень по душе, и я хорошо отдохнула. Наташа почти не изменилась. Только чуть побледнее стала. Пережить ей пришлось много, но она все такая же верная и любящая, какой была и раньше. Всегда помнит о тебе.
Твоя Ирина.
Внешне они невеселые, а внутренно - спасительные.
Пинюг. 1932 г. Родные мои! Когда я расставался с дедушкой [94], то на прощание он мне сказал:
- Не забывай, кто ты. К стыду своему, я часто об этом забывал. Теперь условия моей жизни изменились. Внешне они невеселые, а внутренно - спасительные. Вот за это внутреннее крепко держаться. Аз, их же аще люблю, обличаю и наказую: ревнуй убо и покайся [95].
А где Лида? Как путешествует Ирина? Мне трудно теперь быть близко к вам [96], и поэтому прошу Душеньку, как старшую, все одумать и обо всех позаботиться.
Господь с вами.
Безгранично любящий вас
ваш В. (м. С-й).
Ветхая печаль Душеньки.
Пинюг, 30 июля 1932 г. Родные мои и любимые. Недавно я получил два письма от Душеньки. В одном из них она пишет: «Живу я еще немного печально», - а в другом есть такое выражение: «как деревцо, чуть-чуть надломленное». Как же это ты так пишешь? Разве ты не слышишь, что это отзвук твоих недавних ветхих переживаний? Это тоскует в тебе ветхий человек. Будь поближе к родным, к их трудам, скорбям и радостям, и печаль твоя, сего мира печаль [97], исчезнет. Будь поближе к Лиде. Она для нас с тобой может быть примером того, как надо жить и забывать себя.
Обо мне не беспокойтесь. Я здоров, и жизнь моя стала попроще. Я теперь работаю землекопом. Если есть возможность, то пришлите мне маленькую посылку и денег рублей двадцать-двадцать пять. Не забывайте о бате. Помогайте ему. Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Надо трудиться
Архангельск, 4 августа 1932 г. Здравствуй, родной наш. Все мы благополучны. Только Душенька все еще печальна. Живя здесь, я еще не видела ее такой радостной и ласковой, какой она бывала раньше. Скажу тебе, что и пожить-то нам с Катюней у нее едва ли придется. Она думает, что хозяйка не согласится на это, а мне кажется, что прежде хозяйки она сама так по усталости настроена. Может быть, нам придется снять отдельную комнату. Но я ко всему отношусь спокойно. Все упование возлагаю на Господа.
6 августа. Родной наш. Пишу на пароходе. Едем с Юрой разыскивать комнату. Проехали минут десять, и уже какой-то рукав Двины. Берега близки, а на них деревушки. Вот в них-то и надо нам искать. Это предприятие становится повеселее, так как Душенька хочет переехать вместе с нами.
7 августа. Вчера Душенька сказала, что Наташа написала ей: «Хорошо только невидимое». Душенька думает так же. Не знаю, о чем это было написано. Я на это ничего не ответила, но подумала, что бывает и видимое хорошо. Например, хороша наша родная жизнь. В жизни Душеньки есть такие достижения аскетического порядка, о которых я могу только мечтать, но в нашей московской жизни есть и простота, и ласка, и тишина, которых здесь еще мало. Но за последние дни и здесь стало повеселее. Решимость Душеньки переехать вместе с нами была тем переломным моментом, с которого мы почувствовали себя у нее как дома. Теперь надо трудиться, Бог даст, будут и плоды.
Сохрани тебя Господь.
Твоя Лида (м. С.).
Наревелась вдоволь
Пинега, 11 августа 1932 г. Родные мои и любимые сестренки. Вот и уехала моя Ирина. Когда расставались, мне не хотелось ее огорчать, и я не плакала, а когда пароход скрылся с глаз, то наревелась вдоволь. Уже поздно вечером я вернулась к себе. К. укрыла меня, как укрывала Ирина, когда я ложилась спать, и горько заплакала надо мной. Помолитесь обо мне, дорогие мои.
Любящая вас Наташа. Олюня пытается стряхнуть с себя ветхий сон…
Москва, 15 августа 1932 г. Моя дорогая Лида... Не знаю, как бы лучше передать тебе о своих переживаниях, но одно ясно: нет, родная, у меня теперь большей радости, как радость родной жизни, и нет у меня большего желания, как трудиться вместе с вами, моими родными и любимыми. Прости меня за все.
Твоя Олюня.
Катюня... скоро будет нужна родным в Москве
Пинюг, 14 августа 1932 г. Родные мои и любимые. Мне было очень отрадно узнать из письма Лиды, что ее жизнь с Душенькой стала потеплее. Знать о том, что родные любовью, смирением, терпением превозмогают горести и трудности своей жизни - это самое лучшее для меня утешение и самое лучшее врачевание моих болезней.
Хорошо бы Лиде пожить у Душеньки подольше и потрудиться вместе с ней и Юрой, а Катюня, вероятно, скоро будет нужна родным в Москве. Получил ли Юра мое письмо? Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Я и здесь теперь всецело за нашу родную жизнь
Архангельск, 29 августа 1932 г. Здравствуйте, родные сестренки... Недавно я стояла в очереди за хлебом. Была одета в старенькое пальтишко, а на голове был платок. Как будто «с картошки» - это по внешнему виду, а когда я почувствовала себя такой же убогой, тогда все кругом прояснилось и все люди стали добрыми и близкими сердцу. Целую крепко.
Ваша Лида (м. С.).
Из воспоминаний м. Серафимы
Приехав в Архангельск, я из садовой работницы и счетовода преобразилась в Севлесосбыта. Душенька работала бухгалтером Северолеса, а Юра - техником-чертежником там же.
Душенька первое время с трудом принимала на себя новое родное «ярмо» старшинства. Очень скоро мы с Катюней были выселены в другую комнату - к «тете» которая перегородила для нас свою комнату занавеской. Душенька же осталась у тети Маршуни, с которой она была очень дружна и которая была поверенной всех ее переживаний. Напротив занавешенного окна Душенькиной комнатки на другой стороне улицы, было окно А. Но занавесочка Душеньки уже не открывалась.
Юра, призванный из своего «отъединения» (он уже давно был «поселен» на другом конце города, у одного знакомого по ссылке, пригласившего его к себе), с большой радостью помогал нам в устроении на новом месте. Душенька весь день была у нас, Юра тоже. Восстановлена общая трапеза, в которую включилась и хозяйка нашей комнатки, тетя Ниля, простая женщина, украинка, сумевшая остаться в городе и даже приспособившая себе жилье в заброшенном и наполовину разрушенном полуподвале одного из архангельских домиков. С нами она была и на вечерней и утренней молитве, и с Душенькой у них было растворение сердец в совместных хозяйственных заботах.
***
4 сентября 1932 г. Прости меня, ради Бога, заботливая, любимая Ирина, что я не смогла исполнить твою просьбу, послать Л. [98]... Этого нельзя было сделать.
Мама говорит, что Л. глупенькая и с ней будет трудно. Родная моя, от души и от чистого сердца скажу, что и у меня нет желания брать Л., потому что он, правда, глупенькая. Но своей воли не хочу. Как вы мне напишете, так и сделаю.
Ваша Грушенка.
У нее нет ни одежки, ни обувки...
Сентября 1932 г. Здравствуйте, дорогие В. П. и Лида. Письмо ваше получила, за которое душевно благодарю. Как мне надо за вас Бога молить, что вы так заботитесь о моих детях. Теперь не я им мать, а вы. Вы их питаете, вы их покоите, никогда нам не замолить о вас. Мы - вечные ваши должники. А Л. я не отпустила к вам потому, что там их у вас двое [99], да еще третью привезти, так вам будет очень трудно. Спаси вас Господи! Если бы не вы, то куда нам голову приклонить? А насчет Л., я еще потому к вам не отпустила, что у нее нет ни одежки, ни обувки. Затем прощайте и простите.
Любящая вас Васса [100].
Пришло время не терпения, а долготерпения
Архангельск, 1932 г. Родная Олюня. Знаешь ли ты, что вдали «и дым отечества нам сладок и приятен». Так и мне приятна от тебя даже и невеселая весточка. Может быть, потому, что я все еще не теряю веры, что ты возлюбишь когда-нибудь родную жизнь больше, чем неродную. Помнишь ли ты сказку про луковое перышко? Как там, в сказке, луковое перышко спасло и ту женщину, и много-много людей, которые за нее держались, так и теперь тебя со всеми твоими немощами спасет одна лишь родная любовь В., и спасет тебя, если ты только не усумнишься в этом.
Родные мои, а от В. весточки все нет и нет. Вот и пришло время уже не терпения, а долготерпения. Господь вас сохрани.
Ваша Лида (м. С.)
Пинюг, 15 сентября 1932 г. Здравствуйте, родные мои и любимые. Обо мне не тревожьтесь. Я здоров и бодр. Живу просто. Встаю по солнышку. Ободряюсь вашими трудами. Когда у вас тишина и единомыслие, тогда у меня радостно на сердце; а когда у вас нестроения, тогда мрак подавляет меня. Мы ныне живи есмы, аще вы стоите о Господе [101]. Очень болезную о Душеньке. Все эти годы Душенька больше жила своим умом и своею волей и поэтому устала. Чтобы воспрянуть духом, надо полюбить послушание и меньше полагаться на себя. О детском саде для Катюни, уроках немецкого языка и прочих премудростях века сего - решайте по своему усмотрению. Помните, что Катюне больше всего нужна Грушенька.
Ее никто ей не заменит. Чем скорее они будут вместе, тем лучше. Готовится ли Грушенька к поездке к бате?
Лида, а зачем ты пишешь мне об А. и его жене?
Разве это входит в твои родные заботы? Помни и ты слова дедушки, которые он мне сказал на прощание: «Не забывай, кто ты».
Родные мои. Помогайте друг другу. Каждый сам к себе пусть будет построже, а к другому подобрее. Покрывайте любовью немощи друг друга, и Господь будет с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Живите сердцем так, как будто
вы живете не в миру, а в монастыре...
Архангельск, 1932 г. Родные мои сестренки. Еще вчера утром все было как обычно. Вдруг в полдень принесли от B. письмо, в котором он сообщил, что его направляют на Печору [102]. Вот что он пишет:
Радость освобождения от довольно тяжелых условий жизни чередовалась с некоторым недоумением от необходимости совершить необычное путешествие. Но оно не по моей воле, так что же смущаться? Слава Богу за все! Господь лучше знает, где надлежит мне быть. Итак, завтра утром мы готовимся начать наш дальний путь. Буду стремиться по дороге увидеть вас, однако это трудно. Не предадимся излишней печали и в том случае, если я проеду мимо вас. Бог даст, и так недалек день, когда я буду вновь среди вас, мои дорогие и любимые.
С моим переездом на Печору еще больше может затрудниться наше письменное общение, но и в этом случае будем благодушны и терпеливы, помня, что от Господа наша жизнь устрояется.
Прошу вас всех: берегите покой бати и чтите его старость. Его благословение на вашей жизни - лучшее ограждение вас от всякого зла; а его молитва о вас - лучшее предстательство о вас перед Господом.
Очень прошу, и даже не прошу, а умоляю Душеньку подумать о той ответственности, которая лежит на ней как на старшей. Чтобы исполнить свой долг, ей нужно всю жизнь положить на родные труды, имея во всем согласие с Лидой.
В тех случаях, когда в вашей жизни возникнут особо тесные обстоятельства, - не малодушествуйте, не падайте духом, а крепче уповайте на Господа. Сила Божия в немощи совершается [103]. Она совершится и в нас, если только мы не ослабеем верою. Живите сердцем так, как будто вы живете не в миру, а в монастыре. Только монастырь ваш не за каменной стеной, а раскинут по всему белому свету. Еще Гоголь когда-то писал, что «монастырь ваш - Россия. Облецыте себя умственно рясой чернеца - и идите подвизаться в ней» [104]. Для нас пришло такое время.
Господь да сохранит вас, а по молитвам бати и вашим помилует и меня недостойного.
Всею жизнью ваш В.».
Это письмо мы получили вчера. Больше о В. пока ничего не знаем. На все Его Святая воля. Попомните в молитвах нас в эти дни.
Ваша Лида (м. С.).
Но вот он уже снова в рядах...
Архангельск, 23 сентября 1932 г. Родные мои. Привезли B... Юра видел его и издали. Днем он был на работе. На берегу Двины, среди штабелей леса, были выстроены рядами люди. Среди них был и он. Мы с Душенькой, замерзшие от длительного ожидания, были недалеко и видели его. Тут же переправили их на другую сторону реки. К концу работы и мы с Душенькой поехали туда. Снова нашли его, но подойти к нему было невозможно. Вернулись на пароход и стали так, чтобы нас было видно при входе. Душенька с безразличным и задумчивым видом смотрела в сторону. Но вот и он вышел из-за трубы, увидел нас, улыбнулся и приподнял фуражку. Мы прошли в узкий коридор и стали у стены. В двух шагах, напротив, среди людей, полуобернувшись, стоял и родной наш. Отдельные слова друг другу, взгляд ласковый, любящий... Но вот он уже снова в рядах, и мы оторваны от него. Господь с вами.
Ваша Лида (м. С.).
Из воспоминаний м. Серафимы
21 сентября В. известил нас, что его с этапом направляют на Печору через Apхангельск. Стали ждать. Следили за пароходами. В один из дней Юра увидел в рядах заключенных В. Когда этап повели по улице, Юра в одном месте задержался, поставил ногу на тумбу тротуара, как бы завызывая ботинок. В. шел недалеко от края. Увидев Юру, он поднял руку и приветствовал его.
Тут для нас с Душенькой не стало ни вечера, ни дня, ни утра. Утром ранним мы у парохода. В ожидании долго пришлось дрожать на пристани, укрывшись одеялом, которое приготовили для него.
Но вот привели партию заключенных. Выстроили на берегу. В рядах - В. Мы обе близоруки, и нам трудно было определить, заметил ли он нас. Погрузили на пароход и повезли на лесную биржу по другую сторону Северной Двины. Пытались и мы, перебравшись на другую сторону, повидать его. Но приблизиться к В. нам не удалось.
Созрела новая мысль - подождать их возвращения после работы и попытаться встретиться на пароходе.
Когда наступил час окончания работы, заключенных снова погрузили на пароход. Помимо заключенных, были и обычные пассажиры. Заключенных собрали в кормовую часть парохода, а свободных - в носовую. Но те и другие соприкасались друг с другом. Вот вместе соприкосновения нам и удалось увидеться с В.
Переезд кончился, и В. снова в рядах. Уже стемнело, и мы поехали домой.
По дороге заехали в Управление полномочного представителя ГПУ по Северному краю. Совершенно неожиданно сам «П. П.» принял нас в роскошном кабинете. Со вниманием выслушал и дал разрешение на свидание с В.
На другой день мы поспешили к будке часового у ворот в лагерь. Сюда и пришел В. Сидели втроем на узенькой лавочке...
Так прошло несколько дней: с работы - за Катюней и скорее на свидание. Возвращались поздно. Катюня обычно уже спала на плече у Душеньки.
Наступил последний день. Начальник этапа, веря слову, данному В., разрешил ему проводить нас домой... В. нес на руках Катюню, Душенька шла рядом. Я же поспешила в храм за Юрой. Была суббота, и шла всенощная. Он вышел за мной, вот мы все вместе в родном уголке, на лавочках, вокруг маленького столика. Душенька, конечно, спешила чем-то угостить...
Как ни трудно было расставаться, но B. должен был вернуться, и Юра пошел проводить его.
В день отъезда мы вновь свиделись в большом сарае. Там стояли какие-то пустые бочки. Сели на них. Катюня осталась с В., я же поспешила за Душенькой. Она не знала об этой неожиданной возможности увидеться еще раз. Увидев ее, я просила ее все дела оставить и спешить. Нет, Душенька есть Душенька. Она спешила засунуть в бутылку какие-то маленькие рыбки ему на дорогу. Опасаясь внезапного отправления парохода, я умоляла ее оставить и это дело. Наконец, кое-как докончив, она поспешила за мной. Тут и Юра оказался.
Проскользнули за задними стенами сараев в запретную зону. Но и здесь последние мгновения исчезли. Простились...
Там, далеко от нас, у пристани, стоял пароход с белыми высокими бортами. Пристально следя за ним, мы увидели, как В. поднялся по трапу и скрылся на пароходе. Потом вышел к носу парохода и, совсем уже маленький, с высоты смотрел на нас. Еще раз простились и, поднявшись по откосу, поспешили в храм.
Темно. Молитва. И низкий-низкий протяжный гудок... «Вологда», так назывался пароход, отошла...
Утро. Еще ночью разразилась буря. Деревья клонились до самой земли. «Двадцать лет не было такой бури», - говорили архангельские старожилы. В пять мы встали и неотрывно, с молитвой, смотрели в окно...
Из воспоминаний архимандрита Сергия
Следует отметить, что в дни пребывания этапа в Архангельске этап неожиданно посетил полномочный представитель ГПУ по Северному краю. Увидев избитые лица заключенных изолятора, он остановился около них. И, узнав подробности избиения, тут же распорядился привлечь охранников, повинных в избиении, к уголовной ответственности. О том, как окончилось это дело, я напишу позже.
***
Москва, 25 сентября 1932 г. Родная Лида. Спешу поделиться с вами радостью. Вчера вечером приехала Грушенька c Л. Теперь с нетерпением ждем вас. Целуем.
Ирина.
Архангельск, 3 октября 1932 г. Здравствуйте, родные и любимые. Вот и уехал наш папка. Уехал на большом белом пароходе. Мне много нужно вам написать о пережитых днях, но пока это сделать трудно. Моего возвращения в ближайшее время не ждите. В. думает, что мне лучше здесь побыть и потрудиться, а Катюня, Бог даст, скоро приедет к вам. Господь с вами.
Ваша Лида (м. С.).
Какая-то необыкновенная, неизъяснимая радость!..
Архангельск, 7 октября 1932 г. Дорогая моя Ирина! За последнее время так много пережито, что кажется невозможным вместить все. Вот уже и В. нет, вот и Грушенька приехала, а сегодня мы с ней собираемся ехать к бате. Еще раз прошу тебя простить меня за все. Сегодня с утра та же торопливость, какая бывает перед праздником, когда минут мало, а дел много. Такое же волнение на душе и так же радостно и светло. Какая-то необыкновенная, неизъяснимая радость! Поцелуй Олюню. Прошу и у нее за все прощения. Целую крепко.
Твоя Душенька.
Отдай на это все свои силы, а если нужно, то и жизнь…
7 октября 1932 г. Родные мои и любимые. Сегодня, на пятый день путешествия, наш пароход вошел в устье реки Печоры, и мы впервые увидели пустынные холмистые берега, частично покрытые снегом. Изредка виднеются небольшие избенки, еще реже - стада оленей и довольно много диких уток. Но все это ни в какой мере не нарушает пустынный и суровый характер края, в который Господь меня привел.
Первые два дня путешествия я, как почти все мои спутники, сильно страдал от качки. На третий день стало легче, и поэтому дальнейший путь перестал казаться безотрадным, каким он был сначала. Как будто наше путешествие будет еще довольно продолжительным.
Тебя, Лида, прошу свято хранить единомыслие среди родных. Отдай на это все силы, а если нужно, то и жизнь. Моя безграничная любовь и полное доверие во всем неизменно с тобой. Помогайте Душеньке в ее трудах. Слушайте ее и берегите родную жизнь.
Теперь все московские малыши, вероятно, в сборе. Сколько же их там! Грушенька, родная, а малышей-то много у нас стало. Как-то ты с ними управишься:
Помогай Бог!
Болезную о Наташе. Имейте о ней постоянную заботу. Как ни добр о. Н. [105], но родных он ей не заменит. Да сохранит Вас Господь, а по вашим молитвам и меня недостойного.
Ваш В. (м. С-й).
Из воспоминаний архимандрита Сергия
Качка на пароходе было очень тяжелая. Трюм был забит заключенными. Почти все они страдали от качки. Изредка выходили на палубу. Пароход, сильно накренившись, шел в беспросветной мгле. Было очень холодно, дул сильный ветер. Но это было уже на другой день, когда шторм затих.
Наконец, вошли в Печорскую губу. Вдали с обеих сторон были совершенно пустынные берега, без всякой растительности. Мало-помалу, углубляясь в губу и приближаясь к устью Печоры, мы наконец увидели небольшое стадо оленей с Оленеводом, а по берегам - низкорослые кустарники. Это была уже жизнь, и мы вздохнули с облегчением. Так вошли мы в устье Печоры и остановились у пристани Нарьян-Мар (столица Коми-области) [106]. Эта столица представляла собой тогда целый ряд барачных зданий одного-двух этажей. Вид ее был до крайности унылый.
Здесь нам предстояло пересесть на речной пароход и подниматься вверх направлению Усть-Усы, где Уса впадает в Печору, а оттуда по Усе - до Воркуты, конечного этапа нашего пути. Но время было позднее. Вот-вот должны были начаться морозы. По Печоре уже шла «шурга», или, как говорили, «сало». Нависла угроза, что Печора замерзнет, и тогда нам пришлось бы за многие сотни километров до пункта назначения выгружаться на берег и идти пешком. Возможность движения в сторону Воркуты отпала, так как большая часть Усы уже замерзла. Наш пароход направили вверх по Печоре к Еджид-Кирте, где были угольные разработки, и туда мы кое-как добрались.
Если в Нарьян-Маре были какие-то ничтожные кустарники, то, по мере продвижения вверх по Печоре, растительность на берегах мало-помалу менялась, кустарники разрастались и переходили в лес - в кедровый богатейший лес.
В трюме парохода было очень тесно и душно. Это заставило меня, с разрешения начальства, на ночь выйти на палубу. Там лежали громадные мешки наполненные чем-то мягким. Я решил соорудить из них что-то вроде убежища. Внизу положил мешок, и с боков мешки, как стенки, для прикрытия от ветра. Это сооружение казалось мне идеальным, и я с удовольствием улегся на нем, прикрывшись всем тем, что было у меня. Но не прошло и получаса, как я стал ощущать, что меня что-то грызло со всех сторон. Я сначала не понял, что бы это значило. Но долго размышлять не пришлось, так как рука моя ощутила на лице бегающих во все стороны вшей. Оказалось, мешки были наполнены грязным бельем арестантов, и изголодавшиеся вши, почувствовав для себя возможность пиршества, нещадно бросились на меня в огромном количестве. После этого мысль о блаженстве на палубе уже не приходила мне в голову. Однако и в трюм вернуться было не так просто с тем обилием грызунов, которые были на мне.
Началась новая страница нашей жизни
Архангельск, 17 октября 1932 г. Дорогая Олюня. О моей жизни, ты, вероятно, все знаешь. Во всяком случае знаешь, что мы с Грушенькой были у бати, и там началась новая страница нашей жизни. Знаешь также и то, что мы виделись с В. Обещала я ему жить в единомыслии с родными и заботиться о них. Обещала я ему и тебе помогать в родных твоих трудах. Он поручил мне написать тебе, что для твоей пользы духовной тебе надо оставить попечение о бабушке, которая в тебе уже не нуждается, и вернуться к родным. Еще он просил тебя ограничить твою переписку с О. К. одним письмом в месяц. Он считает, что ваша переписка только мешает вашей духовной жизни. От себя прошу тебя, Олюня, эти просьбы В. исполнить. Вспомни обо мне и о том, что мы с тобой говорили, когда ты о у меня. Наша беда, что мы плохо слушаем старших, а следуем своим хотениям пока не получим горький урок. Это больше относится ко мне, чем к кому-нибудь другому, но говорят, что мы очень похожи друг на друга в таких делах, и поэтому тебе, может быть, легче будет исполнить то, о чем я пишу тебе по просьбе В. Крепко тебя целую и люблю,
Твоя Душенька (м. Е.).
Из воспоминаний м. Серафимы
Вопрос о постриге Душеньки и Грушеньки все больше назревал. Уже приехала из Москвы Грушенька для этой цели, а Душенька все еще медлила с окончательным решением. Но после проводов В. на Печору Душенька приняла это решение, и всего на пятый день после его отъезда, 7 октября 1932 г. она и Грушенька отправились к отцу Варнаве.
В пути у них был момент, когда они забрели в болото и все с большим трудом стали продвигаться вперед, перескакивая с кочки на кочку. Возвращаться назад у них уже не было возможности, но и вперед продвигаться было крайне затруднительно. Но тут неожиданно увидевший их человек, неизвестно откуда появившийся и неизвестно куда исчезнувший, помог им выбраться из трясины.
Они восприняли эту дорогу, утопавшую в болотах, как путь их жизни, а нежданное избавление как цель, к которой они стремились.
Постриг по благословению епископа Леонида был совершен отцом Варнавой 8 октября, Душенька получила новое имя - Евфросинии в честь преподобной Ефросинии Суздальской, память которой совершалась в день пострига. A Грушенька - Веры, в честь мученицы Веры.
***
Москва, 17 октября 1932 г. Родные мои и любимые. Сегодня рано утром я, наконец, встретила своих дорогих Грушеньку и Катюню. Малыши с первой же минуты стали играть на своем коврике, а мы с Грушенькой долго стояли тут же, и я внимала ее рассказам обо всем пережитом ею за свою поездку в ваши края. Спокойно я ушла на работу, зная, что дома осталась наша заботливая Грушенька. Вечером к обеду приплыла Олюня. Полон стол народа! Вместе с приездом гостей как будто хлынуло на нас целое море радости.
Ваша Ирина.
Архангельск, 20 октября. Дорогая Ирина. Я всем сердцем с тобой в твоих родных трудах. Очень беспокоимся, как у вас с дровами, с питанием и квартирой? Пиши скорее. Меня назначили старшим экономистом. Бог даст, будем побольше посылать вам денежек.
Твоя Лида (м. С.).
На всех всего хватает
Москва, 26 октября 1932 г. Родная Душенька... Ты спрашиваешь меня о жизни и моих желаниях на будущее. Ответ на это у меня уже давно готов один и тот же: родная Христова жизнь - вот мое желание.
28 октября. Вы беспокоитесь о наших хозяйственных делах. Они у нас пока в порядке. Все необходимое имеется. Картофель есть, пшено есть, и капуста иногда бывает. А вчера нам с Н. [107] дали два килограмма мяса. Молоко покупаем по кружке в день. Без сладкого малыши тоже не бывают. Тут я как-то достала конфет, потом бабушка Е. И. баночку варенья принесла, а в критическую минуту сахару выдали. Так у нас и идет, потихонечку. На всех всего хватает, а посылочки идут своим чередом. Денежки тоже есть, а сегодня от вас опять перевод получили. Спасибо вам, родные наши заботницы. Придется завтра от вас малышам арбуз или дыню купить.
Ваша Ирина.
А в другом углу барака поют «Избранной от рода»... как хорошо поют!
Пинега, 29 ноября 1932 г. Здравствуй, дорогая и любимая Душенька. Наконец-то дождалась я твоего дорогого письма. Твое сообщение о вашей поездке к батюшке меня поразило. Хотя я давно этого ждала, но все-таки это было для меня большою новостью. Родная моя, от всего сердца поздравляю тебя и Грушеньку и очень хочу дожить до такого дня, когда и я буду достойна этого. Но скоро мне не дожить до этого, так как я все такая же негодная, какой была и три года назад.
Сейчас сумерки. Я пишу это письмо тебе, а в другом углу барака поют «Избранной от рода» - из акафиста преподобной Евфросинии. Ах, дорогая Душенька, как хорошо поют! Слушая их, забываю и темный убогий наш барак, и дальнюю чужбину, и все горести нашей жизни. Преданная и любящая тебя
твоя Наташа.
Где-то в глубине и она так же думает...
Архангельск, 2 декабря 1932 г. Родная Ирина. За последние дни многое пережилось и передумалось. Что-то нерадостно стало у нас с Душенькой за последнее время. Трудно живет она. Мы вот с тобой живем просто, во всем и до конца в верим В., а она такой веры не имеет. Она все сама знает и все проверяет свои умом. Советы В. принимает не по доверию и послушанию, а с рассуждения обсуждениями, и часто после сильного и длительного противостояния. У нее много всяких достоинств, о которых я могу только мечтать, но у нее больное сердце и она часто изнемогает. Чего только она не надумала, чего только не нарешала в своей жизни. Затрудняет ее, например, такая мысль: «Каждый мучается, все свои силы полагает на жизнь, а радости видит мало. Жил бы каждый отдельно, таких трудов и мучений не было бы, и жизнь была бы легче».
Я обычно на такие рассуждения отвечаю молчанием, так как знаю, что они переходящи, а однажды все-таки ей сказала: чтобы Ирина и Грушенька мучились, и я не мучаюсь, а трудиться ради Господа надо, так как без трудов не бывает и плодов. о замечательно: где-то в глубине и она так же думает, и иначе думать не может, но это скрыто в ней. Вчера за чаем опять поговорили:
- Надо, - говорю я ей, - смириться и валенки, которые прислали тебе, носить.
А она в ответ:
- Как же я буду их носить, когда Ирина у ребят отняла. Разве я вечерами работаю ради того, чтобы стoрублевые валенки носить?
- А ты все-таки смирись и валенки носи, - ответила я ей. - Может быть, как ты говоришь, малыши там и без масла, и без сахара, но валенки они тебе прислали по любви, и не надо их обижать.
Не знаю, будет ли она валенки носить или нет, хотя они ей очень нужны. Надо нам, дорогая Ирина, потрудиться около нее. Вот ты очень мало пишешь нашей жизни. А эта неизвестность томит ее и еще больше располагает к мрачным мыслям. Прошу тебя, пиши ей обо всем и больше советуйся с ней о своих делах. Забирайте ее в свою жизнь сильнее. Как цыплята свою мать, так и вы побольше тормошите ее. Чем больше будет вашего писка около нее, тем скорее и легче она забудется от своих личных переживаний. Постоим за нее! Спаси тебя Господь.
Твоя Лида (м. С.).
Готова... если забуду о себе
Архангельск, 23 декабря 1932 г. Милая Ирина. Получили от тебя еще письмо, и на душе стало повеселее. Слава Богу, что хвори у вас окончились и вы стали пободрее. Очень хочется повидать вас, и не только повидать, но и пожить с вами. Только не знаю, готова ли я к такой жизни? Вопрос ясный - ясен и ответ. Готова, если буду всем слуга, если забуду о себе. Если же буду занята собой, то никогда готовой не буду. Предела в том, чтобы быть готовой, нет. К нему можно только стремиться. В этом и есть смысл нашей жизни.
А сейчас я подумала: вот заболели вы там, и мы заволновались, а как же будем встречать смертный час? Ведь он уже не за горами.
У меня имеется к тебе большое письмо. Только я не знаю, когда я найду свободную минуту, чтобы написать его.
Твоя Душенька (м. Е.).
Разделяю с вами священную радость жизни во Христе...
Холмогоры, 1932 г., декабря 23 числа, Христос рождается, славите! Дорогие и превозлюбленные мои дщери о Господе! Поздравляю вас с величайшим Праздником Рождества Христова и молю Господа Бога, да сподобит Он вас провести сии священные дни в мире, тишине и радости о Дусе Святе. Мое сердце сильно стремиться в ваше тихое жилище. Я духом моим витаю у вас и разделяю с вами священную радость жизни во Христе Господе нашем Иисусе; но приехать к вам я еще не могу, так как мне не дают документов...
Ваш. Варнава.
1933
Хорошо у нас в нашем улье
Печорский лагерь, 14 января 1933 г. Родные мои и любимые. Утешаюсь весточками. Хорошо у нас в нашем улье. Хорошо и тепло. Так тепло, что на далекой Печоре, отдыхаю душой. Помогай вам Бог! Прошу Грушеньку не быть лицеприятной и не оказывать Катюне предпочтения перед Л.. В этом отношении Ирина, как я замечаю отсюда, более справедлива.
А как наш дорогой батя? Скоро ли он приедет к вам? Душенька задумывается о том, что не лучше ли бате устроиться где-нибудь в ближайших к Архангельску деревнях. Я этому не сочувствую. Если в Архангельске вместе жить нельзя, то переезжайте всей семьей в другое место. Господь с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Москва, 17 января 1933 г. Родные мои. Тут у нас всякие строгости пошли. На январь карточку Катюне дали, а на февраль предупредили, что не дадут. Требуют справку о моих родственных отношениях с ней. Говорят, что если есть мать, то она не может быть на моем иждивении, и угрожают отправить Катюню к матери, а комнату отобрать. Ты же, Лидочка, можешь быть в отсутствии только три месяца. Не знаю, что и делать! Напишите, как быть дальше. Только поспешите, так как каждый день теперь дорог. Д. [108] тоже лучше было бы сейчас уехать из Москвы.
Ваша Ирина.
Мы всегда будем «дома», ибо дом наш - Господь...
Печорский лагерь, 27 января 1933 г. Родные мои и любимые. Что-то вести из ваших краев идут невеселые. Где-то наши малыши?
Дома ли? Не потревожили ли их? Если потревожили, то не горюйте, милые. Мы всегда будем дома, ибо дом наш - Господь наш. Только бы нам сердцем поближе к Нему быть. А на тебя, Ирина, сердиться я не умею и за твое долгое томительное молчание уже простил тебя. Я знаю, что и ты не без немощей, но знаю также и то, что ты всю себя полагаешь на родные труды. Узнал я это не теперь, а еще на заре нашей родной жизни. Только очень прошу тебя - не отрывайся от старших. Будь с ними в полном единении, тогда Господь будет во всем помогать тебе.
Недавно я получил письмо от Лиды, в котором она сообщила о некоторых трудных переживаниях. Письмо печальное, но я не опечалился, так как печаль Лиды была о Господе, а не о себе, и поэтому верю, что Господь не замедлит прийти к ней на помощь. Будьте здоровы и радостны. Всегда с вами.
Ваш В. (м. С-й).
Мне еще надо здесь потрудиться...
Архангельск, 1 февраля 1932г. Здравствуйте, любимые мои. Слава Богу, пережились эти трудные дни. Будем тихонько дальше идти. Вот и B. в эти трудные минуты, как всегда, поспешил своим письмом ободрить нас. Эти дни я как бы остановилась жить. Душенька пишет вам, и она лучше меня сумеет описать, как и что было за эти дни пережито. Только и сейчас мы все-таки очень томимся в неведении - что же с вами?
Однако, как же мне рассказать вам, любимые, о последних днях? Пришла с 28-го с работы. Душенька ласково, опасаясь меня встревожить, сказала мне:
- Тебя домой зовут. С первым же поездом просят приехать. Вот телеграмма. Тут было возможно два решения - или тут же ехать, или от поездки воздержаться.
Как всегда, я, ради родных, готова была ко всему. Но нужно было руководствоваться не чувствами, а правдой. Будь за послушание, я, не мeдля ни минуты, выехала бы к вам, но меня брала человеческая печаль и человеческие чувства, а им-то так страшно доверяться.
30-го мы с Душенькой причащались Святых Тайн. Целый день я провела дома в молитвенной тишине, и вот тут-то я поняла, любимые мои, что хотя мои чувства влекли меня к вам, но по долгу родной любви я должна остаться в Архангельске.
Как я ни плоха, а все-таки еще надо здесь потрудиться. Здесь мое послушание, и я не решилась оставить его. Это и было той правдой, которая определила мое решение остаться здесь, вас же вверить заступлению Матери Божией. Но мы до сих пор не знаем, что случилось с вами. Господь да сохранит вас.
Ваша мамка (м. С.).
Ирина унывает...
Москва, 3 февраля 1933 г. Родные мои. Давно я послала вам письмо о разных осложнениях в нашей жизни, которые без вашей помощи нам трудно было устранить. Потом эти осложнения еще более усилились, и в конце концов мы решили телеграфом вызвать мамку сюда. Так она была нам здесь нужна и так мы ее ждали, что готовились к ее приезду, как готовятся к большому празднику. Всей семьей убирали, мыли, чистили - и вдруг вечером получили вашу «молнию», что мамка не приедет. Это известие так поразило меня, что я сначала даже не поверила. Я не могла и мысли допустить, что мамка не приедет...
Теперь о наших делах. Вчера я была в Жилфондтресте со справкой от вас. Там обещали на комнату выдать броню. Теперь как быть с карточкой? Плоховато у нас с хлебом. Весь подъедаем, и на сухари не остается. Денежки ваши, и те, и другие, получили. Они у нас, как весенний снег на солнышке, тают. За это время я уже успела в долг взять 60 рублей, а вчера получила от вас 80 рублей. Надо заплатить за дрова - это рублей 40-50, да за два месяца за квартиру, да на жизнь всем, да на посылки.
Это время я не писала вам, но не от обиды на вас, а не было свободного времени. Целую крепко.
Ваша Ирина.
Из воспоминаний м. Серафимы
Через десять дней после поездки Душеньки и Грушеньки к бате Грушеньку с Катюней проводили в Москву. Я же осталась в Архангельске. Все это было одумано с В. при нашем свидании, когда он проезжал на Печору.
Миновало Рождество. Вдруг получили отчаянную телеграмму Ирины с вызовом меня в Москву. Истекло шесть месяцев, как я уехала. Квартирка в Хомутовском тупике числилась на мое имя. Отсутствие мое дало основание для угрозы выселения всех оставшихся там. Я же Архангельск покинуть не могла по долгу родной жизни, и поэтому создалось трудное положение. Но неожиданно мне дали так называемую «броню» на комнату в Москве как молодому специалисту, работающему в отдаленных местностях, и вопрос решился благополучно.
В Москве же было иное. Заболела Ирина - у нее был ящур. От нее заразилась Катюня. Все измучились. Послав телеграфный вызов, родные ждали моего приезда как разрешения всех бед. «Броня» помогла во внешних делах, но трудности внутренней жизни остались без изменений. Надо было им самим эти трудности преодолевать, но сил не хватало. Катюня заболела воспалением легких. Ирина, писавшая нам почти ежедневно и бывшая старшей там, вдруг замолкла и две недели ничего не писала. Это было время очень трудное. Наконец, получив весточку от Ирины, я тут же сообщила В. обо всем пережитом.
Каждому нужно было пережить то, что он пережил...
Архангельск, 11 февраля 1933 г. Родная Ирина. Хочется мне, и это нужнее всего, написать несколько слов в ответ на твое письмо. Эти дни я читала Лествицу. Внимание, между прочим, остановилось на таких словах к пастырю: «Не приучай простодушного брата к тонкоразборчивости помыслов, но тонкоразборчивого приучай к простоте».
Я задумалась над этими словами и поняла, что такая ненужная тонкоразборчивость была у нас когда мы жили с тобою, но, к сожалению, мы не приучали себя к простоте.
Когда же я получила твое письмо, то с удивлением и радостью увидела, что ты, хотя и недовольна тем, что я не приехала, но особенно не испытуешь, почему я так поступила. Это - тебе, родная.
А о себе так думаю, не поехать к вам мне было очень трудно. Мне легче было бы поехать, но я все-таки не поехала и за это приняла немалую скорбь в свое сердце. Особенно мне трудно было, когда я узнала, что заболела Катюня. Но за все я благодарю Господа. Каждому нужно было пережить то, что он пережил. Нужно было и мне пережить эту зиму. Только не думай, что я ищу корни своих печалей вовне. Нет, они от меня и во мне. Господь с вами.
Ваша мамка (м. С.).
Только не знаю, отчего маленькая Катюня...уже второй раз заболела...
Архангельск, 8 февраля 1933г. Родной и любимый наш В. Ирина вчера известила, что Катюня больна воспалением легких, хотя и в легкой форме… За все слава Богу! Только не знаю, отчего маленькая Катюня за такой короткий срок жизни в Москве уже второй раз заболела. Вот об этом, родной наш, расскажи мне.
12 февраля. Вчера Юра получил паспорт. Мало-помалу жизнь идет вперед, и начинают обозначаться новые вехи.
Преданная тебе Лида (м. С.).
За Юрой и Душенька получила паспорт
Архангельск, 20 февраля 1933 г. Дорогие мои. Поотросли и у меня крылышки и я теперь могу, при надобности, к вам приехать, Лида радуется и говорит это очень хорошо. Я ей верю и тоже радуюсь. Порадуйтесь и вы с нами. Теперь дело за батей.
Ваша Душенька (м. Е.).
Старец слабеет...
Холмогоры, 1933 г., февраля 25 числа. Христос да утешит вас, дорогие, родные мои дщери о Господе, Лида и Душенька.
Вчера получил посланные вами пятьдесят рублей. Да воздаст вам всещедрый Господь тысячекратно за ваши любвеобильные обо мне заботы. Мое здоровье сильно ослабло. Доктор сказал, что у меня больное сердце и больной желудок. Помолитесь за меня, когда я умру, Бога ради, помяните меня и закажите сорокоуст о моей душе. Моя любовь к вам вечна. Простите, что мало написал. Не хватило сил. Премного благодарный вам и безгранично любящий вас
ваш Варнава.
Что-то взгрустнулось мне о нем...
Печорский лагерь, 5 марта 1933 г. Родные мои и любимые. Близится наш светлый праздник Благовещения. Всем сердцем, всею любовью с вами. Одновременно посылаю два письма. Второе для бати. Прошу незамедлительно переслать ему. Что-то взгрустнулось мне о нем. Здоров ли он? Получил ли документы?
Преданный вам ваш В. (м. С-й).
Из воспоминаний м. Серафимы
Кончался срок высылки отца Варнавы. Заранее стали подыскивать для него комнату. В самом Архангельске это сделать было очень трудно. Но под Архангельском нашли комнату, светлую и подходящую.
Однако вопрос о дальнейшей жизни отца Варнавы был неясен. Срок ссылки давно прошел, а документы отцу Варнаве задерживали. Поджидали весны. Когда получили известие о болезни его, то решили Юру направить к нему. Его возвращение немного нас успокоило. Однако болезнь отца Варнавы усиливалась. Тогда мы с Душенькой решили поехать и пожить около него. Написали ему письмо об этом. Ответ получили, но о нашем приезде он не упомянул.
Я - вечный твой должник
Печорский лагерь, 5 марта 1955 г. Дорогой мой батюшка отец Варнава. Вот уже четвертый год живу вдали от тебя. Но, живя без тебя, я постоянно в радости, и в скорби устремляюсь к тебе. В радости, чтобы радостью утешить тебя, в скорби, чтобы самому согреться у тебя. Ты это знаешь по моим письмам, а еще больше знаешь в своем сердце.
Родной мой. На твоих глазах протекает вся моя жизнь. Сколько было и есть в ней лукавого и темного - мне стыдно об этом и подумать. Только твоя безграничная любовь и святые молитвы отвращали и отвращают от меня гнев Божий.
Я - вечный твой должник. Прости меня за все. Но как я ни плох а я нисколько не исправился с того дня, как расстался с тобой, - я твой сын, преданный тебе всею жизнью, и у меня одно желание: служить Господу и покоить твою всечестную старость.
Я не могу без волнения подумать о том дне, когда Господь благословит меня пожить с тобою и с родными. Большей радости здесь на земле я себе не жду. Да сохранит тебя Господь.
Твой В. (м. С-й).
Не забывай, кто ты
Печорский лагерь, 5 марта 1933 г. Родные мои и любимые. Вот уже первая неделя поста прошла. Эти дни у меня было на душе тревожно. Вы спросите - почему? По немощи, родные мои. Налетел на меня шквал, это так мне представляется, а в действительности просто подул на меня легкий ветерок, сбил меня, вот и лежу я, а подняться не могу...
А жизнь, родные мои, течет и течет. Все ближе и ближе день судный, Господи! Нет слов у меня, чтобы высказать скорбь о худости своей жизни! Сколько раз я приходил как будто к непреложному выводу, что так жить, как я живу, нельзя. Но как пьяница падок на вино, так и я падок ко греху. А на сердце постоянно воскресает завет дедушки:
- Не забывай, кто ты.
Воскресает лишь для того, чтобы изобличить меня, что я его забыл. Воскресает, чтобы осветить тьму души моей.
Горе мне, ленивому! Вот близится время, когда и я, Бог даст, буду с вами. А с чем я приеду к вам? Нет у меня брачной одежды. Я подобен тому лукавому рабу, который зарыл свой талант в землю. Нет, я хуже его. Тот, хотя и зарыл, но не растратил его, а я безрассудно растратил. А сколько было надежд! Сколько было возможностей, чтобы приумножить талант, данный мне от Бога! С чем же я явлюсь к вам?
Жизнь бати, дедушки и всех вас, жизнь и труды, кротость и терпение да и самозабвение всех вас, родные мои, - Господи, как много в вашей жизни для меня недостижимого!
Как бедняк смотрит на жизнь богача, так и я смотрю на ваши духовные доблести. Радуюсь им, чту их и сокрушаюсь о себе, что я так грехолюбив и так далеко отстал от вас. Родные мои, простите меня. Покройте меня, обнаженного в немощи, своею любовью и помолитесь обо мне.
Преданный вам ваш В. (м. С-й).
Старец благословляет Ирину приехать к нему…
Архангельск, 9 марта 1933 г. Родная Ирина. Вернулся от бати Юра с грустными вестями. Батя сильно болен. Очень слаб. С переездом его в Архангельск просил не торопиться. Условия жизни для него там неплохие. Недавно соборовался. По его благословению тебе надо ехать к нему [109]. Лучшее время для этого - воскресенье на Четвертой неделе [Великого поста]. Для этого тебе надо выехать из Москвы в среду. О цели своей поездки никому ничего не говори. Скажи, что едешь отдохнуть. Сохрани тебя Господь.
Твоя Лида (м. С).
Меня сильно мучает жажда
Холмогоры, 1933 г., марта 12-го числа. Дорогие и превозлюбленные мои дщери о Господе. Шлю вам благословение и молю Господа о вашем здравии и спасении. Когда поедет ко мне Ирина, то прошу ее не привозить мне ни конфет, ни сухарей, ни рыбы. Привезите мне яблочной пастилы, а если ее нельзя достать, то яблоков или яблочного варенья, ибо меня сильно мучает жажда. Простите, что мало написал. Я в настоящее время очень болен. Прошу вас, помолитесь обо мне. Затем вручаю вас всех крепкому заступлению Царицы Небесной. Остаюсь вечно и безгранично любящий вас о Господе
Варнава.
Мне очень жалко стало себя, художницу-то…
Пинега, 13 марта 1933 г. Помолитесь, родные мои сестренки, чтобы не до конца оскудело во мне, нетерпеливице вашей, терпение. Нет-нет, да иногда так соскучусь, что нигде места себе не найду. Единственная радость для меня, когда я получаю от вас весточки.
Спасибо вам за них и за посылки, которыми вы так меня поддерживаете.
Вчера получила письмо от Олюни. Больше всего меня порадовало то, что она дома с родными. А своей работой ты, Олюня, не огорчайся. Господь лучше нас знает, где нам работать. Вот я стремилась работать в реставрационных мастерских, а попала в грязный темный барак.
Недавно была в Пинеге и ночевала у своей бывшей квартирной хозяйки. У нее были гости. Вот и представь себе такую картину. Сидят за столом мужики, играют в карты, хохочут, сквернословят, и я тут около них. Я и рада бы не быть, а никуда не денешься.
Один из них сказал, чтобы я поставила самовар. Я поставила. Потом сказал, чтобы я собрала посуду на стол - собрала. А как закипел самовар, мне велели подать его. Я подала. Они стали пить, а я была около них и думала о своей жизни. Как вспомнила нашу прошлую жизнь, мне стало так жалко себя, художницу-то, что я чуть не заплакала. Потом успокоилась. Верю, что Господь посылает мне все это и за грехи мои и для моего смирения. Только вот беда - смиряться-то я плохо умею.
Сегодня отправила вам посылочку. Это - ребяткам на именины. Целую крепко.
Ваша Наташа.
Будем во всем следовать воле Господней,
ибо она благая и совершенная...
Печорский лагерь, 16 марта 1933 г. Родные мои и любимые. Наконец-то я получил долгожданное письмо Лиды, которое она писала с 8 до 17 февраля. Не скрою от вас, мне было очень грустно, когда я из письма узнал, что Ирина в трудное время оказалась оторванной от старших. Единение - необходимейшее условие вашего благополучия. Ирина утратила это единение, значит, она живет не так, как нужно. Хорошо бы Душеньке летом побывать у них.
В том же письме Лида просит меня объяснить ей, почему Катюня за короткий срок жизни в Москве уже два раза болела. Родная и разумная Лида, мне понятна твоя материнская тревога о Катюне, но «не забывай, кто ты» и не испытывай своим умом судеб Божиих. «Кто разуме ум Господень и кто советник Ему бысть».
Рассуждая о причинах болезни Катюни, очень легко подменить «ум Господень» своим умом, а это уже было бы непоправимым несчастием. Ты отпустила Катюню в Москву по благословению, ради Господа и вопреки своему ветхому материнскому естеству, поэтому да будет Его святая воля в жизни ее, как и всех нас.
Будем учиться не с воздыханием, а благодушно принимать все, что посылает Господь, хотя бы посылаемое и было печально для нас.
Господь дал нам Катюню, Господь и властитель ее. Удержим свои руки от посягательства на то, что нам не принадлежит, тогда Сам Господь будет и хранитель ее, и промыслитель о ней. Если же не удержим своих рук и будем стремиться присвоить нам то, что нам не принадлежит, то навлечем действительную беду на себя и на Катюню потеряем в ней ту радость, которую имеем теперь. Эта радость так же таинственно исчезнет, как таинственно теперь наполняет жизнь. Будем во всем следовать воле Господней, ибо она «благая, угодная и совершенная».
Божественный Давид в одном из псалмов с изумлением восклицает что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещаешь его. Умалил еси его малым чим от ангел, славою и честию венчал еси его [110]. И мы в радости сердца можем воскликнуть: «Господи, что мы сделали доброго в жизни, что ты нас так почтил? Ты открыл перед нами путь божественной жизни. Ты нас, смертных, живущих во юдоли плача, сделал наследниками жизни вечной. Ты украсил, осветил жизнь пресветлыми именами. Что было бы с нами, какой бы мрак охватил нас и как бы безотрадна стала наша жизнь, если бы вдруг эти имена закрылись от нас? Но они с нами, они в самой глубине наших сердец. Весь мир в них раскрывается для нас. Сонм их, как сонм ангелов, возвещает нам единственную правду этой жизни и делает нас, земных, участниками божественной, вечной жизни, которая уготована всем любящим Господа. В той жизни нет ни болезни, ни воздыхания. В ней побежден последний и самый страшный враг - смерть.
«О глубина богатства, и премудрости, и разума Божия!» Так будем же, родные мои, верны Господу до конца и во всем!
Безгранично любящий вас В. (м. С-й).
Старец сильно болезнует
Холмогоры, 1933 г., марта 17 числа. Дорогие мои, здоровье мое стало очень слабое. Стали сильно болеть бока, так что нельзя ни сидеть, ни лежать. Помолитесь усерднее за меня, чтобы Господь помог мне перенести сию болезнь. Я Юре написал, чтобы он купил для меня в аптеке резиновый круг. Прошу прислать по почте поскорее.
Марта 25 числа. Прошу вас, пришлите мне поскорее что-нибудь кисленькое: яблочной пастилы или свежих яблок, ибо меня мучит ужаснейшая жажда.
Марта 27 числа. Посылку я получил, но кисленького в ней нет ничего. Шлю вам сердечный привет и благословение.
Остаюсь безгранично любящий ваш Варнава.
Кончина старца
Холмогоры, 4 апреля 1933 г. Письмо от неизвестной вам вашей духовной сеcтры Мавруши.
Дорогие сестрицы! Извещаю вас о смерти батюшки отца Варнавы, вашего и моего духовного отца. Он скончался 30 марта в 3 часа дня, в день памяти Алексия Божия человека. Я - великая грешница, но, по милости Божией, сподобилась быть при его кончине. Последние десять дней он ничего не мог есть. Только мучила его жажда. За полчаса до смерти он прислал за мной в церковь. Когда я пришла к нему, он сказал:
- Где же ты делась? Мне эта ночь за три года показалась. Трудно мне. Почитай Псалтирь. Поминай о здравии. Разложи Псалтирь на три дня.
Я, как услышала эти слова, заплакала:
- Батюшка, Вы умираете.
А он ответил:
- Жду смертушку, как дорогую гостьюшку, - и улыбнулся.
Я начала читать, а через полчаса он испустил дух. Я тут же послала вам телегамму. В пять часов служили панихиду. В семь часов приехал другой священник и тоже служил панихиду. Потом стали читать Евангелие, а я читала Псалтирь. На другой день панихиды были в 5, 9, 10 и 12 часов дня и в 7 часов вечера. На третий день панихиды были в 4, 6, 8 часов утра. Отпевали в церкви 7 священников по монашескому чину. До самой последней минуты все ждали вас. О себе скажу, что я живу на квартире у одной старушки. Вот уже полтора года я прожила здесь за батюшкины молитвы, а теперь не могу успокоиться, что лишилась такого молитвенника. Одно утешает, что я крепко верю в его святые молитвы и после смерти его.
Простите.
Ваша Мавруша.
Из воспоминаний архимандрита Сергия
«Сим сообщаю, что о. Варнава (Иван Михайлович Гоголев) скончался. Просил вас помолиться об упокоении его души, а также передать о его смерти всем знавшим его, и их он тоже просил помолиться. Умер......»
Такие письма батюшка отец Варнава собственноручно заготовил еще до посещения его Юрой всем своим близким. По указанию старца Юра вложил письма в конверты и написал адреса. Оставалось только вписать дату его кончины, что и было сделано, когда он скончался.
***
О том, что на сердце у меня, мне в письме не передать...
Архангельск, 7 апреля 1933 г. Родной наш. Сегодня светлый день Благовещения. День радости, но с грустной вестью я спешу к тебе. Сегодня получили известие о кончине нашего бати. В день его смерти нам послали телеграмму, но мы ее не получили. О том, что на сердце у меня, мне в письме не передать. Укрепи и сохрани тебя Господь.
Твоя Лида (м. С.).
Горько мне, нерадивой, что я не поехала к нему...
Москва, 7 апреля 1933 г. Родные мои сестры... Сейчас вернулась Олюня с известием, что умер наш батя. Знаете ли вы об этом? На все воля Божия, но если бы вы знали, как горько мне, нерадивой, что я не поехала к нему 25 марта, как он писал.
Ваша Ирина.
Все эти дни я провожу в храме...
Архангельск, 12 апреля. Родной и любимый наш. Когда Юра был у бати батя относительно приезда Ирины сказал:
- Пусть приедет в субботу, 31-го. - А потом задумался и сказал: - Нет, пусть лучше приедет 25-го.
Как только Юра вернулся, мы тут же сообщили об этом Ирине и стали ее поджидать. Ждали до 24-го, а 25-го она известила, что по служебным делам приехать не может.
Это известие очень затруднило нас, так как мы рассчитывали на эту поездку Ирины. Душенька предложила написать бате и просить его благословить нас приехать к нему и побыть около него. Я одобрила это, хотя сама уже за несколько дней перед этим написала бате письмо о том же. 27-го он прислал короткий ответ, но о поездке не написал ни слова, а 30-го скончался.
Как тяжело, что никого из родных не было около него. Я должна была быть у него, но по своей худости не была этого достойна. Все эти дни я провожу в храме. Там ото дня ко дню печаль понемногу стихает.
Когда мы с Катюней были у тебя, ты говорил нам о дорожке, которая всем нам предлежит, и сказал:
- Кто же первый из нас пойдет по ней?
Первому Господь судил пойти нашему бате. Царство Небесное ему! Сохрани тебя Господи.
Твоя Лида (м. С.).
Пинега, 13 апреля 1933 г. Родные мои сестры. Вчера получила вашу телеграмму о смерти бати. Как грустно, что он умер на чужбине, и никого из нас не было при нем.
Немного он не дожил до Пасхи. Вспоминаются его слова:
- Когда, Бог даст, мы соберемся все вместе, тогда у нас будет Пасха.
Вот и не стало нашего дорогого бати. Поплакала я и о B. Для него эта потеря особенно тяжела. Напишите мне все подробно, что вам известно о последних днях его жизни.
Целую крепко.
Ваша Наташа.
Архангельск, 20 апреля. Любимые мои. Получили телеграмму от B.: «Озаботьтесь могилой. Помогайте друг другу». Господь да сохранит его и всех нас.
Ваша мамка (м. С.).
Завещание старца
Москва, 15 апреля 1933 г. Христос Воскресе! Родные мои. Пылаю вам в утешение слова бати, которые он мне продиктовал, когда я была у него, для передачи родным.
Ваша Олюня.
Письмо старца
Любовь моя к вам, превозлюбленные мои о Христе чада, вечна и безгранична. Не имеет никаких пределов и после смерти будет так же нерушима. Самое величайшее мое желание заключается в том, чтобы вы, возлюбленные мои чада, получили вечное спасение и чтобы нам соединиться в вечной жизни. Прошу вас и молю, имейте между собой мир и согласие. Любите друг друга. Ибо где любовь - там Сам Бог, потому что Бог есть вечная Любовь. Прошу вас всех: всеми силами старайтесь угождать Господу Богу исполнением Его пресвятейших заповедей. Заповеди Господни сладче меда и сота. Всякие скорби благодушно претерпите ради Господа и ради вашего спасения. Ибо скорби ведут нас в Царство Небесное. Вот куда они нас ведут!
Радуюсь и утешаюсь вашей жизнью. Моя радость - вы о Господе. Мир Божий водворится в вас богатно. Это апостол Павел так писал. И так, возлюбленные, мои чада, спасайтесь, укрепляйтесь о Господе, и на всех вас да почиет благословение Божие.
Безгранично любящий вас о Господе
ваш Варнава.
Примечания:
[90]. По проекту А. Л. Витберга был построен кафедральный собор в г. Вятке. Взорван в советское время.
[91]. В квартире Ирины.
[92]. М. Д. Берман был начальником ГУЛАГа в 1930-1936 годах. Расстрелян в 1939 г.
[93]. Архиепископ Варфоломей был в то время настоятелем храма Рождества Богородицы в Путинках. Храм известен с 1625 г., закрыт в 1935 г.
[94]. Епископ Леонид в 1932 году был в свой срок освобожден из лагеря.
[95]. Откр. 3:19
[96]. Речь идет о возросших трудностях переписки.
[97]. 2Кор. 7:10
[98]. Л. - Лида. Племянница Грушеньки, сиротка, жившая в деревне в тяжелых материальных условиях. Мать ее, умершая вскоре после рождения девочки, взяла с Грушеньки (сестры мужа, убитого на войне) слово, что та Лиду не оставит. Грушенька обещала, и это обещание заставило ее в конце жизни переселиться на свою родину, д. Дракино (Мордовия), так как Лида получила инвалидность по психическому заболеванию. Изредка привозила Грушенька Лиду в Москву для продления инвалидности.
[99]. В Москве уже приютили младшую сестренку Грушеньки Настю и устроили ее в школу.
[100]. Bacca - мать Грушеньки.
[101]. 1Фес. 3:8.
[102]. Имеется в виду в виду Печорский лагерь, расположенный в басcейне реки Печоры, протекавшей по автономной области Коми и Ненецкому автономному округу.
[103]. 2Кор. 12:9.
[104]. Цитата (неточная) из письма Н.В. Гоголя к А. П. Т-му. См.: Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 137.
[105]. Отец Н. - архимандрит Никита (см. прим. 70).
[106]. Нарьян-Мар был центром Ненецкого автономного округа, основанного в 1929 г.
[107]. Н. - Настя, младшая сестра Грушеньки. Училась, живя с родными в Хомутовском тупике.
[108]. Д. - здесь и далее: Дуняша, средняя сестра сестра Грушеньки. Жила в Москве с родными, потом в «тупике», затем в Архангельске.
[109]. Речь идет о благословлении поездки Ирины к старцу Варнаве для принятия монашеского пострига.
[110]. Пс. 8:5-6.
