1.
Отстранение верных от священнодействия, происшедшее в истории, было результатом проникшего в церковное сознание учения, которое рассматривает их как непосвященных в противоположность клирикам, особенно церковной иерархии как посвященным.
Это отделение постепенно влияло на весь литургический строй жизни, в котором незаметно затемнялось священническое служение верных. С затемнением этого служения вновь появляется завеса, как в Ветхом Завете, отделяющая святыню от народа.
Основы литургической жизни сложились ранее, чем в сознании христиан возникло различие между посвященными и непосвященными. Тем не менее, многое в ней было изменено и приспособлено к новым понятиям. Если верные – βιωτικοί, то доступ к святыне и в святилище для них закрыт, по крайней мере, в принципе. Святилище (алтарь) сначала постепенно отделяется от народа, а затем совсем закрывается от него иконостасом.
Церковная власть настаивает на том, что доступ в алтарь открыт только посвященным и, прежде всего, конечно, священству. По 69-му правилу Трулльского собора (692 г.), «никому из принадлежащих к разряду мирян (лаиков), да не будет позволено входить внутрь священного алтаря (святилища). Но, по некоему древнейшему преданию, отнюдь не возбраняется сие власти и достоинству царскому, когда восхощет принести дары Творцу» [84].
По поводу этого правила один из трех самых знаменитых византийских канонистов [85] Вальсамон (XII век) писал: «Каким образом в божественное святилище православного храма Господа нашего Иисуса Христа на о. Халки беспрепятственно входит всякий желающий… Заметь настоящее правило и никак не дозволяй мирянам входить в святый алтарь храма.
Я, впрочем, много употреблял старания, чтобы воспрепятствовать мирянам входить во святый алтарь храма пресвятой Госпожи моей Богородицы Одигитрии, но не мог достигнуть успеха: говорят, что это древний обычай и не должно возбранять» [86]. Поразительно, что простые византийские греки сохранили древний обычай, а мудрейший византиец забыл о нем или не хотел о нем вспомнить, хотя и должен был уступить народу.
Византийское богословие твердо держалось этого правила и стремилось ввести его в практику, видя в нем выражение принципа отделения священства от народа. «Алтарь отделен для лиц священных», – писал Зонара в своем толковании этого правила. Более прямой и менее дипломатичный, чем Вальсамон, он чувствовал некоторое смущение, что Трулльский собор разрешил вход в алтарь царю, когда он приносит дары Богу.
«Предоставив царю это преимущество, отцы как бы в оправдание себя упомянули о власти и достоинстве, говоря как будто так: и ему, как мирянину, не должно бы входить в алтарь, но ради власти и достоинства предоставлено ему это преимущество по изначальному преданию о сем древнейших отцов» [87].
Зонара видел в разрешении царю входить в алтарь исключение, лишь подтверждающее правило, хотя в действительности исключение было правилом, т. к. в древней церкви каждый верный приносил дары для Евхаристии. Рассуждения Вальсамона иные. Считая, как и Зонара, что алтарь отделен для священства, он не смущается признать архиерейское достоинство василевса.
«Относительно царей некоторые, держась буквы сего правила, говорили, что им не должно возбранять входить внутрь алтаря тогда, когда хотят принести дар Богу, но не тогда, когда захотели бы войти в него для одного поклонения. А мне представляется это не так. Ибо православные императоры, с призыванием Св. Троицы назначая патриархов и будучи помазанниками Господа, невозбранно, когда захотят входят в св. алтарь, и ходят и делают знамение креста с трикирием, как архиереи.
Они предлагают народу и катехизическое учение, что предоставлено одним местным архиереям. В 19-ом слове Иудейских древностей Иосифа Флавия находится следующая императорская подпись: Тиверий Клавдий, Кесарь Август, Германик, величайший архиерей, консул, во второй раз облеченный трибунской властью.
А как царствующий император есть и помазанник Божий по причине помазания на царство, а Христос и Бог наш есть, между прочим, и архиерей, то благословно и императору украшаться архиерейскими дарованиями» [88]. Сакральные римские понятия настолько не вызывали возражений, что в качестве основания архиерейского достоинства василевса Вальсамон приводит и то, что император был «pontifex maxiraus».
Древний обычай, хранящийся в Церкви, Вальсамон забыл, но зато помнил римское сакральное предание. Церковная жизнь, вопреки 69-му правилу Трулльского собора, сохранила этот древний обычай, и мирянам, если не разрешается, то и не возбраняется входить в алтарь.
«Алтарь отделен только для посвященных», потому что святилище отделено от народа. Один из самых крупных православных канонистов Никодим Милаш считает, что «с древнейших времен церкви воспрещено было входить в алтарь всякому, кто не принадлежит к клиру, в силу таинственности приносимой в алтаре бескровной жертвы» [89].
Оставим в стороне правильность утверждения о древности воспрещения, как и следующее замечание, что это общее правило восточной и западной церкви [90], но спросим, почему таинственность бескровной жертвы, приносимой в алтаре, может мешать мирянам входить в алтарь? Где и в чем объяснение?
Таинственность жертвы, приносимой в алтаре? Но «я от Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал…» (1 Кор. 11:23-24) и «чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение тела Христова?» (1 Кор. 10:16).
Евхаристия есть «трапеза Господня» как эклезиологическое продолжение Тайной Вечери. Ее последование возникло из порядка иудейских субботних и праздничных трапез, где все участники были объединены около своего предстоятеля. Мы сейчас знаем, что священные трапезы последователей секты Кумрана были открыты только для ее полноправных членов и никто из внешних не мог принимать в них участие [91].
Для последних они были «мистерией», но ее не существовало для членов секты, и ничто не отделяло одних членов от других. Начиная с первой Евхаристии, совершенной в Иерусалиме на день Пятидесятницы, в Евхаристическом собрании все члены были его участниками. Это была «κοινωνία» (общение) во Христе, а потому никто и ничто не отделяло участников Евхаристии друг от друга.
Они все пребывали в «святилище», которым было само Евхаристическое собрание как выявление Церкви Божьей во всей ее полноте. Только те, кто находился во «святилище», могли принимать в нем участие. Для внешних Евхаристия была тайной, т. е. закрытой, как была тайной, закрытой последняя вечеря Христа с учениками перед Голгофой. Ап. Павел знал о мистерии, но она для него имела совсем иной смысл.
Он считал, что ему дана благодать, чтобы «благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны (мистерии), сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известной через Церковь начальствам и властям многоразличная Премудрость Божия» (Еф. 3:8-10; ср. 1 Кор. 2:7).
Тайна домостроительства Божьего открыта для всех членов Церкви, а потому не по причине таинственности жертвы, приносимой в алтаре, как думал Н. Милаш, воспрещен вход мирянам в алтарь. Идея посвящения, которая, как мы уже говорили, разделила членов Церкви на посвященных и на непосвященных, изменила новозаветное понимание «мистерии», сближая его невольно в силу идеи «посвящения» с эллинистическим пониманием [92].
Миряне как непосвященные не могут приближаться к святилищу, потому что они оказались вне его, и от них как непосвященных должна быть скрыта, по возможности, великая мистерия, которая совершается в святилище вне их и без них.
2.
Желанием скрыть от непосвященных то, что делается в алтаре, объясняется и чтение священником про себя тайнодейственных молитв. Мы даже не можем ставить вопроса, знала или нет древняя церковь тайное чтение молитв, настолько оно находится в противоречии со всей ее литургической практикой.
«Потом к предстоятелю братии приносится хлеб и чаша воды и вина: он, взявши это, воссылает именем Сына и Духа Святого хвалу и славу Отцу всего… После того, как он совершит молитвы и благодарение, весь присутствующий народ отвечает: аминь» [93]. Не мог бы народ ответствовать «аминь» на «благодарение» предстоятеля, если бы оно читалось тайно. Но «благодарение», о котором говорил Иустин Мученик, есть те евхаристические молитвы, которые сейчас читаются тайно.
Еще менее могли читать тайно апостолы, когда они совершали Евхаристию. Они следовали практике иудейских трапез, на которых молитвы благодарения читались вслух для всех, а не только для некоторых. «Аминь», как восклицание народа священников [94], является решающим аргументом против тайного чтения евхаристических молитв. С самого начала существования Церкви от верных в литургической области ничего не было скрыто.
Тайный гнозис у Климента Александрийского и Оригена, который является во всяком случае некоторой девиацией церковного учения, не имел отношения к церковным актам, которые полностью были открыты всем верным, но к более полному знанию, которое тайно передается через преемство дидаскалов и усваивается верными в зависимости от их личного совершенствования.
Практика тайного чтения евхаристических молитв вошла в Церковь ранее VI века, т. к. с нею уже боролся император Юстиниан, который в 137-ой новелле предписывал, чтобы «святые возношения с возгласом от святейших епископов и пресвитеров произносимы были Богу нашему Иисусу Христу с Отцем и Духом» [95]. Несомненно, что тайное чтение молитв стало входить в практику после того, как сложился евхаристический канон, иначе его структура была бы иной.
Привыкнув к нашему современному последованию литургии, мы обычно не замечаем, что возгласы, произносимые священником во время евхаристического канона, внутренне не связаны между собою, т. к. они, как хорошо известно всем, являются окончаниями евхаристических молитв.
Довольно наивно и слишком неуважительно объяснять чтение молитв про себя небрежением пресвитеров и епископов, стремящихся таким образом сократить продолжительность литургии. Еще менее можно объяснить его тем, что указание литургических чинов «μυστικώς» было неправильно понято как чтение про себя.
Как раз наоборот, «мистикос» было правильно понято как таинственное, мистическое и потому молитвы стали читаться тайно от народа: от непосвященных таинственность произносимых молитв должна быть закрыта. Мистерия совершается втайне от непосвященных, и только мисты посвящены в эту тайну. Случайно ли в «Церковных канонах» епископы названы «мистами»? Через много веков принят был, правда, не самый термин, но его содержание.
Как иконостас, так и тайное чтение евхаристических молитв, собственно, исключают народ от участия в «трапезе Господней». Конечно, при тайном чтении молитв ни о каком сослужении народа своему епископу не может быть речи: нельзя сослужить в том, что закрыто от народа.
3.
Древний образ причащения – так, как причащаются ныне священнослужители в алтаре – был достоянием всех членов Церкви.
«Аще, кто хочет во время литургии причаститися пречистого Тела и едино с Ним через причастие быти: руки да слагает во образ креста и да приемлет общение благодати. Ибо из злата или иного вещества вместо руки некие вместилища устрояющих для приятия божественного дара и посредством оных сподобляющихся отнюдь не одобряем, яко предпочитающих Божию образу вещество бездушное и подчиненное рукам человеческим» [96].
Вопреки этому правилу Трулльского собора, выражающему древнейшее предание Церкви – «ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пиете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он приидет» (1 Кор. 11:26) – засвидетельствованное всей древней христианской письменностью, начиная с Иустина Мученика, устанавливается различие в образе принятия св. Тайн между верными и священнослужителями.
Трулльский собор пытался устранить некоторые отклонения в образе причащения мирян и утвердить древнюю практику причащения верных, но ему не удалось это сделать. После него постепенно намечается различие между образом причащения священнослужителей и мирян, которое приводит к появлению лжицы, посредством которой причащаются верные [97].
Все тот же Вальсамон по поводу различия, которое в его время существовало, говорил, что оно не вызвано «недостоинством мирян, а что так предала истинная вера, страх и настоящее благоговение» [98]. Это скорее попытка уйти от объяснения, чем само объяснение. Почему истинная вера, страх Божий, настоящее благоговение должны изменить древний образ причащения для верных и для большинства членов клира?
Разве истинная вера, страх Божий и настоящее благоговение только лишь мирянская добродетель и от нее свободны высшие степени священства? Объяснение, конечно, не может лежать в этом, как оно не лежит в доводах чисто практического характера, а в учении о мирянах как непосвященных [99].
Как ни незначительны изменения в литургическом строе жизни, они тем не менее указывают, что древнее предание о священническом достоинстве всех членов Церкви было нарушено во имя возникшего учения о различии посвященных и непосвященных внутри самой Церкви. Вероятно, простой народ долго хранил истинное предание, но школьное богословие забыло о нем или не хотело помнить.
Вальсамон в своем толковании не вполне ясного для нас 58-го правила Трулльского собора [100] писал: «Мирянам не должно дерзать делать это (т. е. преподавать себе св. Тайны) тогда, когда присутствует епископ, или пресвитер, или диакон, могущие прикасаться к святыне. Итак, говорят некоторые по противоположению, когда никто из этих не присутствует, по настоятельной необходимости беспрепятственно можно преподавать себе самому божественную святыню. Но я не так думаю: ибо не должно допускать такого дерзновения посредством толкования и противоположения» [101].
Толкование Вальсамона на это правило свидетельствует, что в церковной жизни Византии в его время существовали разные мнения относительно содержания этого правила. Сам Вальсамон твердо держался того взгляда, что прикосновение мирян к божественной святыне является дерзновением, подлежащим наказанию.
Вместе с тем, это толкование еще раз свидетельствует, что для Вальсамона таинственное недостоинство вызвало различие в образе причащения. Мистически достойны принять участие в трапезе Господней, как ее совершил сам Христос, только посвященные в степени священства, а остальные мистически этого недостойны.
«Вечере Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими», – возглашает каждый верный перед причащением, но причащается не так или не совсем так, как установил Господь, не говоря уже о том, что миряне причащаются в тот момент, который в литургии, по ее символическому толкованию, представляет явление воскресшего Господа.
