Первоначальная община верила в Христа как в своего Господа и в этом исповедании дала выражение своей безусловной преданности и упованию на Него как на властелина жизни; каждый отдельный христианин стоял в непосредственной духовной связи с Богом - жрецы и посредники уже не требовались; и, наконец, эти "святые" сплотились в союзы, обязывающее к нравственной жизни в беспорочности и братстве. По этому последнему пункту позвольте сказать еще несколько слов.
Надо считать доказательством задушевности и нравственной силы этой новой проповеди то, что несмотря на восторги, сопровождающие переживание религии, сравнительно редко приходилось бороться с сумасбродными явлениями и бурными движениями. Очень может быть, что они случались чаще, чем можно предположить по прямым указаниям наших источников, но все же они составляли исключения, и, наверно, при возникновении таковых не один апостол Павел хлопотал об их усмирении. Угнетать духа он не хотел; но когда восторги угрожали выродиться в лень, как в Фессалонике, или когда возникали "незнакомые языки", как в Коринфе, тогда он отрезвлял их словами: "Если кто не хочет трудиться, тот да не ест" и "Хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтоб и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке". Но еще более выдаются сосредоточенное спокойствие и сила наставников в нравственных поучениях, встречаемых не только в посланиях ап. Павла, но, например, и в первом послании ап. Петра и в послании Иакова. В простых великих основных условиях человеческой жизни должен проявить себя христианский характер; Дух их подкрепит, поведет и просветит. "Служение Богу" должно проявиться и в отношениях мужей к женам, и жен к мужьям, и родителей к детям, и господ к рабам, далее - в отношениях к власти, и к окружающему языческому миру, и к вдовам и сиротам. Где найдется в истории второй такой пример, чтобы новая религия вызывала такое мощное сознание загробного мира и, вместе с тем, так сумела укрепить нравственные основы земной общественной жизни, как именно это благовествование? Даже тот, кого проповедь веры новозаветных писателей оставляет холодным, - даже он в глубине сердца должен быть тронут чистотой, богатством, силой и чуткостью нравственного сознания, придающими их наставлениям ни с чем не сравнимую ценность.
Далее есть еще один пункт, на который следует обратить внимание. Первые христиане жили в ожидании близкого пришествия Христа. Эта надежда составляла чрезвычайно сильное побуждение к презрению всего земного и всех радостей и скорбей мира сего. В этом расчете они ошиблись - приходится сознаться в том безо всяких оговорок; но все же он им послужил могучим стимулом к возвышению над мирскими делами, он их научил считать малое малым и великое великим, отличать бренное от вечного. В истории религии это - повторяющееся явление: новая великая религиозная идея, действующая сама по себе убедительно, сопровождается коэффициентом, повышающим и укрепляющим это действие. Каким рычагом со времен св. Августина служила мысль о предопределении при каждом новом переживании греховности и благодати; а идея эта ведь не происходила от этого переживания! А сознание своего избрания, увлекавшее приверженцев Кромвеля и воодушевившее пуритан по сию и по ту сторону океана, - ведь и оно также было лишь коэффициентом! А отречение от собственности, - какой опорой оно послужило новому благочестию, развившемуся в средние века из религиозного переживания св. Франциска; - а ведь и оно было лишь обособленной силой! Эти коэффициенты, - а к ним для апостольского времени можно причислить и убеждение в действительном явлении Господа после Его смерти на кресте, - учат, что и самое сокровенное, религия, развивается не само по себе, растет не отдельно, не независимо, но, так сказать, в оболочках, без которых оно обойтись не может. Но для апостольского времени весьма важно познание, что, несмотря не только на энтузиазм, но и несмотря на чрезвычайно возбужденные загробные надежды, задача освящения земной жизни не была оставлена в стороне.
Те три пункта, которые мы выдвинули как самые важные для характеристики древних христиан, могли собственно иметь место и в рамках иудаизма в соединении с синагогой. И там можно было признать Христа Господом, связать новое событие с религией предков и обратить братский союз в иудейское общество. Первые общины в Палестине приняли именно эти формы. Но, развиваясь мощно, эти новые начала все же шли много дальше иудаизма: Христос - Господь, но не для одного Израиля; он Господь истории, глава человечества. Новое испытание непосредственного общения с Богом упраздняло древний культ с его посредничеством и жрецами. Братский союз - он выше всех других союзов и лишает их всякого значения. Внутреннее развитие, заключавшееся динамически в новом ростке, началось сразу. Оно не было основано ап. Павлом; уже до него и наряду с ним неизвестные нам, не прославившиеся христиане в рассеянии принимали там и сям язычников в новый союз, устраняя частичные и уставные требования закона объяснением, что их надо понимать в чисто духовном смысле и символически. В одной отрасли иудаизма вне Палестины это объяснение давно практиковалось, хотя и по другим причинам, и там готовилось посредством философских толкований такое освобождение иудейской религии, которое подняло ее на высоту духовной, мировой религии. Это развитие могло показаться ступенью к христианству, и в некоторых отношениях оно таковой и стало. Христиане считались с нею. Этим путем можно было достичь постепенного освобождения от исторического иудаизма и его отживших религиозных законов. Но нельзя было твердо рассчитывать на подобный результат. Пока не было ясно выражено, что со старой религией покончили, всегда надо было опасаться, что в грядущем поколении старые требования появятся вновь в буквальном значении. В истории религий можно насчитать десятки таких попыток устранения унаследованных, но устаревших форм жизни и культа посредством переталковывания. Успех как будто обеспечен, души благоприятно настроены к новому - и вдруг старое водворяется вновь: буквальный смысл ритуала, требника, официального учения оказывается сильнее всего остального. Если какая-нибудь новая религиозная идея в самом критическом пункте - остальное не так важно - не будет в силах покончить с прошлым, не создаст себе "тела", то она не удержится и погибнет. Нет более консервативного и живучего явления, чем учрежденная религия; чтобы ей можно было уступить место новой форме, с прежней необходимо покончить. Поэтому и в апостольское время нельзя было ожидать прочного успеха от переделывания и перетолковывания закона с целью расчищения места для новой веры и с тем, чтобы сблизить ее со старой религией. Непременно кто-нибудь должен был выступить и объявить, что старое отменено; надо было указать, что следовать старому - значить грешить; надо было показать, что все обновилось. Совершил это апостол Павел, и в этом подвиге состоит его историческое величие.
Ал. Павел - самая ясная личность в истории древнейшего христианства; тем не менее о его значении судят разно. Всего несколько лет тому назад мы слышали от выдающегося протестантского богослова, что ал. Павел благодаря своей раввинской учености стал губителем христианской религии. Другие, наоборот, называют его настоящим основателем этой религии. Но великое множество близко его знающих утверждают, что он действительно был тот, который понял Учителя и продолжал начатое Им дело. Это суждение совершенно правильно. Называющие его губителем никогда не чувствовали теплоты души этого человека, они видят лишь его внешность и ученость; а превозносящие или критикующие его как основателя религии принуждены признаться, что в главнейшем пункте он сам себя опровергает и что увлекавшее и поддерживавшее его сознание было лишь иллюзией и самообманом. Мы же, не желая быть мудрее истории, знающей его только миссионером Христа, и опираясь на собственные его слова, в которых он ясно свидетельствует, чем он хотел быть и действительно был, - мы его понимаем как ученика Христа, как апостола, не только работавшего, но и совершившего больше, чем все остальные.
Именно ап. Павел вывел христианскую религию из иудаизма. Как это случилось, это мы узнаем, принимая в соображение следующее.
1. Апостол Павел представил Евангелие так, что оно сделалось благовествованием о совершившемся спасении и принесенном уже благе. Он возвестил о распятом и воскресшем Христе, даровавшем нам общение с Богом и, вместе с тем, справедливость и мир.
2. Именно он понял Евангелие как нечто совершенно новое, отменяющее религию закона.
3. Он понял, что эта ступень достижима для каждого и должна поэтому быть достоянием всех; с этим убеждением он вполне сознательно распространял Евангелие среди всех народов и перенес его с иудейской почвы на греко-римскую. Он хотел не только единения греков и иудеев, - нет, он желал прекращения иудаизма. Ап. Павлу мы обязаны тем, что Евангелие с востока, где оно и впоследствии не могло привиться, было пересажено на запад.
4. Он - тот, кто внес Евангелие в великую схему "духа и плоти", "внутренней и внешней жизни", "смерти и живота"; он, иудей по рождению и фарисей по воспитанию, дал Евангелию язык, посредством которого оно стало понятным не одним грекам, но человечеству вообще, вступило в связь со всем духовным капиталом, выработанным историей.
На этих пунктах, о внутренней связи которых я тут распространяться не могу, покоится религиозно-историческое значение апостола. По отношению к первому из них я еще напомнил бы слова самого выдающегося из современных историков религии. Велльгаузен пишет "Более других апостол Павел содействовал превращению благовествования о царстве в благовествование об Иисусе Христе, так что оно представляет уже не пророчество о царстве, а исполнение этого пророчества, совершенное Христом. Соответственно этому он и спасение из грядущего перенес в настоящее. Он больше ценит веру, чем надежду; он предвкушает будущее блаженство, чувствуя себя и здесь на земле чадом Божиим; он преодолевает смерть и уже здесь живет вечной жизнью. Он восхваляет силу, одушевляющую немощного; он довольствуется милосердием Бога и знает, что никакая сила, ни настоящая, ни будущая, не оторвет его от Него, что любящим Бога все содействует ко благу". И сколько понимания, убежденности и силы требовалось для того, чтобы оторвать новую религию от родной почвы и перенести ее на совершенно новую! Ислам, зародившийся в Аравии, так и остался аравийской религией, куда бы он ни переходил; эта же религия, рожденная в Палестине и укрепленная своим основателем на иудейской почве, через немного лет оторвалась от нее. Ап. Павел противопоставил ее иудейской религии. "Конец закона - Христос". Она не только перенесла это отторжение и этот переход, - она доказала, что она была подготовлена к нему. Впоследствии она стала поддержкой и оплотом римской империи и всего западного цивилизованного мира. Если бы - замечает Ренан вполне правильно - в первом веке кто-нибудь сказал императору, что тот маленький иудей, который вышел миссионером из Антиохии, - лучший его сотрудник, готовящий империи прочное основание, его сочли бы сумасшедшим, но он сказал бы правду. Апостол Павел доставил римской империи новые силы и основал западно-христианскую культуру. Творение Александра Великого распалось, творение апостола сохранилось. Но, прославляя этого мужа, который без возможности ссылки на живое слово своего Господа, движимый одним духом, смело предпринял борьбу с буквой закона, надо воздать не меньшую славу тем личным ученикам Христа, которые после тяжелой душевной борьбы под конец примкнули к принципам Павла. Об апостоле Петре мы это знаем достоверно; о других мы слышим, что они, по крайней мере, признали эти принципы. А каково это было для тех, в ушах которых еще звучали слова Учителя, в памяти которых хранились живые черты Его лица! Нелегко было этим преданным ученикам одобрить благовествование, отступающее в важных пунктах от первоначальной проповеди и грозящее ниспровержением религии Израиля. Здесь сама история показала с очевидной ясностью и в самом скором времени, что было ядром и что оболочкой. Этой оболочкой была вся иудейская условность проповеди Христа; ею были и такие определенные слова, как: "Я послан только к заблудшим овцам из дома Израиля". Силой духа ученики нарушили эти ограничения. Именно личные ученики Христа, - а не второе или третье поколение с побледневшими уже воспоминаниями о Господе, - выдержали это великое испытание. Это самый замечательный факт апостольской эпохи.
Не нарушая самых существенных и внутренних черт Евангелия - безусловного упования на Бога как на Отца Иисуса Христа, надежды на Господа, прощения грехов, уверенности в вечной жизни, требования чистоты и братства - апостол Павел превратил его в мировую религию и положил начало великой церкви. Но с отпадением первоначальных ограничений должны были появиться новые пределы, изменившие простоту и силу внутреннего движения. На эти изменения мы в конце исследования апостольской эпохи должны обратить наше внимание.
1. Разрыв с синагогой и основание совершенно самостоятельных религиозных общин имели серьезные последствия. Хотя крепко стояли на том, что община Христа, "Церковь", нечто сверхчувственное, небесное, внутреннее, - тем не менее, держалось убеждение, что она проявляется в каждой отдельной общине; а так как связь с прежним союзом была нарушена или, скорее, не установлена, то понятно, что образование новых общин имело особое значение и сильно занимало умы. В своих изречениях и притчах Христос мог, не заботясь о внешнем, отдаваться всецело главному. Его нисколько не занимало, как и в каких формах произрастет брошенное Им семя: Он имел перед Собой иудейский народ в своем историческом развитии и не помышлял о внешних переменах. Но теперь связь с этим народом была порвана, а без тела ни одно религиозное движение не может обойтись. Оно необходимо должно найти формы для общественной жизни и для общественного богослужения. Но изобрести такие формы невозможно; они постепенно образуются, частью следуя конкретным потребностям, частью заимствуясь из окружающих условий. Языческо-христианские общины составили себе именно таким образом свой организм, свое тело; они свои формы частью создали самостоятельно и постепенно, частью переняли их из существующего.
Но формам всегда присуще особое почитание; так как они представляют средство к объединению общины, то значение той идеи, которой они служат, незаметно переходит на них самих, или, по крайней мере, угрожает этим переходом. Эта опасность тем серьезнее, что соблюдение форм подлежит контролю и может быть вынуждено силой, между тем как внутренняя жизнь не поддается проверке. Несомненно, существовала необходимость образования новой общины в противовес старой, иудейской, с которой порвали. Самосознание и сила христианского движения сказались в создании "Церкви", сознающей себя истинным Израилем. Но с основанием церкви и церквей на земли явился еще новый интерес, рядом с внутренним стал внешний элемент; образовались право, дисциплина, правила культа и учения, и все это развивалось по собственной логике. Почиталась уже не одна идея, и сама она незаметным образом сотней незримых нитей была вплетена в сеть истории.
2. Мы указали на то, что значение апостола Павла как учителя состояло, главным образом, в его христологии. Он ее составил так, что при его освещении распятия и воскресения и при его сопоставлении "Господь - дух" спасение является уже совершившимся, и благо представлено настоящей силой. "Мы имеем мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа". "Кто во Христе, тот - новое создание". "Кто нас отторгнет от любви Бога"? Этим выясняется абсолютный характер христианской религии. Но и здесь надо сознаться, что всякая формулировка имеет свою логику и свои опасности. Против одной такой опасности уже самому апостолу приходилось бороться, - чтобы не пользовались спасением без осуществления новой жизни. Эта опасность никак не могла быть плодом изречений Христа, но формулировка апостола Павла не так хорошо была защищена против нее. И впоследствии этот вопрос должен был сделаться постоянной темой всех серьезных проповедников, чтобы люди не рассчитывали на "спасение", на прощение грехов и на оправдание при отсутствии отвращения от греха и нежелании последовать Христу. Кто может не признать, что учение об "объективном спасении" привело к тяжким искушениям в истории церкви и заслоняло многим поколениям серьезность религии? Понятие о "спасении", не вмещаемое без оговорок в проповедь Христа, стало западней. Да, конечно, христианство -- религия спасения; но понятие это тонкое и не может быть вынесено за сферу личного переживания и внутреннего переворота.
Но возникла и другая, тесно связанная с первой, опасность: если спасение должно быть поставлено в зависимость от личности и деяний Спасителя, то верное распознание этой личности вместе с ее деяниями должно показаться самым важным. Правильное учение о Христе грозит занять центральное положение и извратить величие и простоту Евангелия. И опять надо признать, что эта опасность не вытекает из изречений Христа; читайте хоть Иоанна: "Если любите Меня, то соблюдите Мои заповеди". Но при форме, данной религиозному учению апостолом Павлом, эта опасность стала очень возможной, что и было доказано на деле. Немного времени прошло, как церковь уже стала учить, что самое важное дело - знать, какова была личность Христа, какова была Его природа и т. д. Сам апостол Павел от этого далек - кто Христа называет Господом, тот говорит от Святого Духа - но все же неоспоримо, что порядок религиозных понятий, определенных его спекуляцией, подействовал и в обратном направлении. А что это направление ложное, несмотря на заманчивость для рассудка той постановки, которая в христологии видит основное содержание Евангелия, этому нас учит проповедь Христа, касающаяся всегда самого существенного и отсылающая всякого без обиняков прямо к Богу. Право апостола Павла сосредоточить все в проповеди о распятом Христе этим не умаляется, потому что Он тут указывал на Божью силу и Божью мудрость и любовью к Христу воспламенял чувство любви к Богу. Таким способом и поныне многим тысячам передается христианская вера, именно через Христа. Но ведь это не значит требовать согласия с рядом положений о личности Христа.
Но тут еще одно надо принять в расчет. Апостол Павел, руководимый мессианской догматикой и исходящим от Христа впечатлением, основал спекуляцию, что не только Бог был во Христе, но что сам Христос обладал своеобразной небесной природой. У иудеев это представление не выходило из рамок мессианской идеи, но у греков оно должно было вызвать совершенно новые мысли. Само по себе явление Христа, вступление в мир божественного существа, должно было занять главное место, считаться совершившимся уже фактом спасения. Сам апостол Павел так не рассуждал: для него главное - смерть на кресте и воскресение, а на вступление в мир он смотрел с точки зрения нравственности, как на образец для нашей жизни. Но это не могло долее оставаться так. Тот факт не мог занять окончательно второе место; он был слишком значителен. А при предоставлении ему первого места все Евангелие подвергалось опасности лишиться внимания и интереса. Кто может, глядя на историю догматов, сказать, что этого не случилось? В следующих лекциях мы в этом убедимся.
3. У новой церкви нашлась священная книга - Ветхий Завет. И, хотя апостол Павел учил, что закон отменен, он нашел способ сохранить Ветхий Завет целиком. Каким благом церковь обязана этой книге! Как источник назидания, утешения, мудрости и совета, как документ истории она получила неоценимое значение для жизни и для апологетики! Какая из религий, с которыми христианству пришлось соперничать на греко-римской почве, могла похвастать подобным достоянием? И все же обладание этой книгой не во всех отношениях было благом для церкви; во-первых, потому, что на многих ее страницах говорилось об иной религии, иной нравственности, не христианской. Как ни старались придать им посредством толкования внутреннее одухотворение, настоящий их смысл не мог быть вполне устранен. Были опасения, которые и осуществились, что через Ветхий Завет в христианство вторгнется более низменный, отживший уже элемент. И не только в мелочах, вся цель там была иная; и, кроме того, та религия была в тесной связи с политической величиной, с народностью. Что если уступят соблазну войти снова в подобную связь, не с иудеями, конечно, но с другим народом, и не со старым народным законом, а с аналогичным? И, если сам апостол Павел иногда придавал ветхозаветным законам решающее значение, хотя и в аллегорическом толковании, то кто остановит преемников его, если они и другие законы, в соответствующей времени переделке, объявят действительными заповедями Бога? Это приводит нас ко второму пункту: даже если обязательные постановления, взятые из Ветхого Завета, по содержанию были безупречны, они все же угрожали христианской свободе, как внутренней, так и внешней, т. е. свободе образования церковных общин и порядка культа и учения.
Я этим старался показать, что с расторжением связи с иудаизмом стеснения Евангелия не прекратились; что, напротив, возникали все новые ограничения. Они появлялись именно на пунктах, обусловливаемых необходимым прогрессом вещей или же неотъемлемым достоянием церкви, каким был и Ветхий Завет. Здесь мы опять должны вспомнить, что в исторических условиях, коль скоро мы выходим из сферы чистой духовности, нет прогресса, нет успеха и какого бы то ни было блага, которые не имели бы обратной стороны. Апостол Павел с горечью восклицал: наше знание отрывочно. Это еще намного лучше подходит к нашему деланию и ко всему, что вообще происходит. Всегда приходится действовать в ущерб чему-то; приходится не только брать на себя тяжелые последствия, но и "убежденно, сознательно и непоколебимо" пренебрегать одним, чтобы достигнуть другого. Самое чистое, самое святое, раз оно выходит за пределы души и вступает в мир образов и реальности, не может не подлежать правилу, что именно это его проявление, составляющее его подвиг, становится и его пределом.
Когда великий апостол в 64 году кончал свою жизнь под секирой Нерона, он был в праве сказать о себе то, что он незадолго до кончины написал верному соратнику: "Я завершил свой бег, я соблюл веру". Кто из миссионеров, проповедников, духовников может сравниться с ним как по величине исполненной задачи, так и по священной энергии в совершении ее? Он действовал животворящим словом и возжег пламя; он боролся за души людей всеми силами своей души и заботился о них, как родной отец; он одновременно исполнял обязанности и учителя, и воспитателя, и организатора: когда он смертью запечатлел труд своей жизни, вся римская империя от Антиохии до Рима и до самой Испании была усеяна христианскими общинами. Немного было среди них "сильных мира сего" и знатных, и все же они были как бы "светочами мира", и прогресс всемирной истории зависел от них. Они были мало "просвещенны", но они обладали верой в живого Бога и в вечную жизнь; они знали, что человеческой душе присуща бесконечная ценность и что эта ценность определяется отношением к незримому; они вели жизнь в чистоте и братстве или же стремились к таковой. Сплоченные во Христе, главе своем, в новую народность, они были проникнуты высоким сознанием того, что они дают объединение и иудеям с эллинами, и эллинам с варварами и что последняя и высшая ступень в истории человечества отнюдь не достигнута.
