Ст. 28-30. Но мы знаем: для любящих Бога Он позволяет всему содействовать во благо, для тех, кто согласно Его определению призваны к этому. Ибо тех, кого Он познал, Он определил к тому, чтобы быть подобными образу Сына своего (чтобы Он был первородным среди многих братьев!). Тех, кого Он определил к этому, Он и призвал. Тех, кого Он призвал, Он и оправдал. Тех же, кого Он оправдал, Он сделал причастными славе.
«Мы знаем». Это не божественная данность, не видимость, не вещественность! Если бы она была всем этим, Бог не был бы Богом! Не происходит вторжения человека в это царство и вступления этого царства в наш мир. Мы - телюди, для которых Бог бесповоротно и на всем протяжении того, что мы знаем, есть другой, чужой. Наш мир есть тот мир, которому Бог окончательно и полностью внеположен. «Согласно вечным, железным, великим законам мы должны пройти все круги нашего бытия». Этот человек в этом мире (Рим. 8:22-23) знает только о стенании твари и о своем собственном стенании, по крайней мере, он может знать (Рим. 1:19-20), если от него не ускользает «пустота» его бытия (Рим. 8:20), диалектика противоположностей, относительность и тоска по родине всего данного, видимого, вещественного. О целебном открытии наших глаз заботятся страдание и философия, связанная с пограничной данностью страдания и по существу достойная своего имени как толкование этой данности. Итак, не зная о Боге и Его Царстве, зная о стенании всего сотворенного, мы единодушны с любым искренне светским анализом природы и истории, не единодушны с полумерами богословского анализа. Ибо именно это незнание и это знание представляют собой кремень и кресало, из которых, если они соприкасаются в духе, в истине, как новое и третье внезапно возникает огонь незнающего знания о Боге и знающего незнания о пустоте нашего бытия, огонь любви к Богу, ибо Он - Бог (Рим. 5:5), в то время как богословское, кажущееся знание о Боге и кажущееся незнание пустоты нашего бытия не могут встретиться ни в духе, ни в истине, они не могут зажечь огонь, а тем более огонь любви к Богу.
«Для любящих Бога». Любовь к Богу не есть та или иная возможность человеческой позиции. Она может присутствовать в наших ушах, когда мы слышим стенание твари, и в наших устах, когда мы сами стенаем. Она может присутствовать в нашей молитве и в нашей невозможности молиться. Она может присутствовать в нашей религии и в нашей индифферентности, в нашей антипатии и в нашей борьбе против нее. Она может обитать на дне нашей величайшей страсти или на дне нашего величайшего бесстрастия. Однако тем не менее она никогда не есть ни то, ни другое, но смысл и сила, которые могут получить как одна, так и другая возможность человеческой позиции от Бога и по отношению к Богу. Любовь к Богу есть глубочайшая целесообразность проблематики нашей жизни. Если человек (в том или другом положении) действительно, экзистенциально, неповторимо, ясно, неизбежно, всецело столкнулся с вопросом «кто я?», то он любит Бога. Противостоящее «ты», заставляющее человека отличать себя от самого себя, есть Бог; и, будучи вынужденным противостать самому себе таким образом, человек уже осуществил свою любовь к Богу. Человек может действительно знать о тех стрелах, которые торчат в нем, о том яде, который должен испить его дух, об обращенных на него ужасах (Иов. 6:4). Он может действительно знать, что он постоянно вынужден сражаться на земле и что дни его - как дни поденщика (Иов. 7:1). Он может действительно возопить: «Разве я море или морское чудовище, что ты так стережешь меня?» (Иов. 7:12). Он может действительно противостать Тому, над Кем он не знает судьи, «который возложил руку свою на нас обоих» (Иов. 9:33). Он действительно может быть человеком, чей путь скрыт и прегражден Богом (Иов. 3:23), - настолько действительно и именно поэтому настолько Богом, что наряду с этой действительностью он не может увидеть, узнать, пожелать, воспринять и допустить ничего второго, ничего другого, но может посвятить себя именно этому действительному, не разочарованно, не фаталистично или религиозно, но он должен отдать себя экзистенциально, с неизреченным воздыханием Духа (Рим. 8:26): «я знаю, что жив мой Искупитель!» (Иов. 19:29). Только тогда человек любит Бога - не до того и не после того, но в тот момент, который не принадлежит этому временному ряду и представляет собой смысл всех моментов во времени: «Magna et incomprehensibilis res est, amare Deum nipe hilari pectore et grato complecti per omnia voluntati divinam, etiam turn cum damnat et mortificat» (лат. Великое и непостижимое дело - любить Бога именно с радостью в сердце и благодарно принимать любое решение Божье, даже тогда, когда Он проклинает и умерщвляет. - Прим. пер.) (Меланхтон). Итак, понятно, что через осуществление любви к Богу религиозная возможность становится (осознанно или неосознанно) временным событием, но при этом существенны не сопутствующие ему явления, не предсказание, не говорение на языках, не познание, с которыми она желала бы выступить на сцену (как и в Книге Иова не существенны как раз превосходные речи его друзей), - но слышимый здесь ответ Божий, осуществляемое здесь присутствие Христа и излияние Святого Духа, «непостижимый путь» (1 Кор. 12:31) Бога к человеку, человека - к Богу (этот путь открывается, и на него вступают), необходимость и свобода, с которыми здесь соприкасается человек, экзистенциальное обоснование его личности, с которым он сталкивается, смысл всех человеческих возможностей, открывающийся ему здесь как вечный смысл; по ту сторону всего того, что «прекращается», когда ребенок становится мужчиной, когда мы вместо темного зеркала видим лицом к лицу, когда мы, вместо того чтобы познавать «частично», познаем то, как мы познаны (1 Кор. 13:8-12). Любовь к Богу - агапе, отделенная от всего, в том числе и от всего религиозного эроса, сверкающим мечом смерти и вечности, провозглашает, что здесь перед Богом предстоит новый человек, который не женится и не выходит замуж, с Ним (в отличие от Ваала и ему подобных) невозможны любовные истории - это «более не прекращающаяся» любовь (1 Кор. 13:8), она с верой и надеждой есть то, что всегда продолжается и одновременно «величайшее из всего этого», ибо она как экзистенциальное событие в вере и надежде (как «энергетическое становление» веры, (Гал. 5:6)) может быть понята лишь как дело Божье, как «непостижимый путь» (1 Кор. 13:13): «Cami contraria voluptate sponsus sponsam suam afjicit Christus, nipe post amplexus, amplexus vero ipsi mors et infius sunt» (лат. Вопреки желанию плоти жених, Христос, поражает свою невесту, однако затем окружает любовью, Его объятия же для нее - это смерть и преисподняя. - Прим. пер.) (Лютер).
Для них «Он позволяет всему содействовать во благо». Любовь к Богу - это смирение, самосознание, знающее, чего оно хочет, так что оно более не задает определенных вопросов, не выдвигает определенных претензий. Любовь есть горячее и огромное стремление, уже вкусившее исполнения, и поэтому его более нельзя успокоить и затушить. Любовь есть мир, достаточно глубокий, чтобы одновременно быть высшим покоем и высшим беспокойством. Любовь - это ожидание искупления, которому нет нужды ждать времени, событий, состояний исполнения и искупления. Не зная, она уже знает о Боге и, зная, она более не знает о «пустоте» нашего бытия. Таким образом, она есть невидимое, вечное место, где уже совершилось изменение всех вещей. Иов в своем бесцеремонном крике перед лицом сокрытости Бога «правильно говорил передо Мной». Поэтому Господь взирает на него и дает ему вдвойне то, что у него было прежде (Иов. 42:7-10). В отличие от своих слишком религиозных друзей он преодолел мертвую точку и достиг той живой точки, где человек и его мир более не находятся в ночи, но уже в отблеске грядущего дня славы, той точки, где Бог как великий неведомый становится великим познанным и тайна космоса открывается как творение Бога. «Для любящих Бога Он позволяет всему содействовать на благо». Благо - это видение Искупителя и искупления, достижение живой точки по ту сторону точки мертвой, начало того ожидания, которое не есть ожидание, того незнания о Боге, которое есть высшее знание, того знания о грехе и смерти, дьяволе и аде, которое есть высшее незнание. Благо - это любовь самого Бога к человеку, который, бедный и обнаженный, предстоит только перед Ним самим, но именно поэтому предстоит как богатый и хорошо одетый. Все должно содействовать тому, чтобы сделать любящего Бога причастным этому благу и тем самым воссоздать его: абсолютно неназидательная видимость мира, и настолько же неназидательная невидимость Бога, стенание нашей тварности и тьма божественного гнева, неисцелимая сомнительность «времени» и противостоящая ей сомнительность «вечности». Любящий Бога человек находится там, где оба отрицания, вскрытые и увиденные в их абсолютной остроте, соприкасаются друг с другом, уничтожают друг друга, где за ними, над ними, в них проявляется превосходящее их утверждение: Иисус Христос, воскресение и жизнь. Блаженно познание того, что Бог живет в неприступном свете! Блаженно познание того, что вся плоть - как трава, а вся слава человека - как цветы полевые! Если одно познание сделано в духе, в истине, то и другое; тогда оба действительно взаимодействуют, будучи направляемыми единым Богом, величие которого там и здесь есть «да» в «нет». Ибо все, одна и другая сторона великой загадки (поскольку любовь к Богу отваживается здесь и там видеть всецело), более не есть та или другая сторона, но откровение единой истины, которая повсюду, по ту сторону всей дуалистичности и напряженности говорит о том, что свободный, праведный, блаженный, живой Бог знает нас - плененных, грешников, проклятых, мертвых как своих. Итак (и именно это есть незнающее знание и знающее незнание любви к Богу), открывается окончательное, изначальное единство видимого и невидимого, земли и неба, человека и Бога, значит, и в двойственности, в которой мы только и знаем все существующее здесь и сейчас до конца дней; необходимо провозглашать его недвойственностъ, нашу надежду, славу детей Божьих. Бог вознаграждает любящих Его.
Но кто же они? «Согласно Его определению призванные к этому». Итак, ни те, ни иные, ни все. Вопрос «кто такие любящие Бога?» вообще не может быть поставлен количественно. Любовь к Богу нигде и никогда не дана, не наличествует, она не осязаема: ни как индивидуальное, ни как всеобъемлющее, ни как приобретенное, ни как унаследованное, ни как врожденное качество человека. Строго говоря, «христиан» не существует. Существует лишь вечная, одинаково доступная и одинаково недоступная для всех возможность стать христианами. Всегда и везде этому человеку в этом мире сам Бог противостоит как Бог. Именно Бог прежде возлюбил человека, именно Он разверзает пропасть по обеим сторонам от него, тем самым отнимая у человека любую возможность кроме возможности, в свою очередь, любить Его - Того, Кто настолько усиливает противоположности в их двойственности и тем самым позволяет им «содействовать», что человеку никогда не избежать их недвойственности, их скрытого единства, и таким образом там и здесь созидает человека через неназидательное. «Согласно Его определению» любящие Его призваны к тому действию, к которому никакой человек не может призвать самого себя или кого-то иного. Когда любящий Бога имел бы иное знание или хвалился бы тем, что он повернул ключ, открыл дверь, совершил отрицание отрицания, прошел узкий путь между двумя пропастями, изменил там и здесь неназидательный знак и таким образом совершил изменение всех вещей? «Христианская уверенность» (в том виде, в котором она, к счастью, сохраняется лишь в воображении богословов) может дерзко отмечать абсолютные парадоксы божественной власти над миром и человеческого доверия к Богу как религиозные данные, может считаться с ними или поигрывать ими, действительно смущенно, с хвастливой уверенностью или с апологетическим лукавством может разыграть эти «ценности» против других ценностей - но любовь к Богу знает, что она не есть нечто, не есть героическое блестящее достижение того или иного человека, не есть гавань, в которую в конце длинного и трудного путешествия можно войти, не есть «благо», обладая которым «христианин» тем или иным образом может противостоять кому-то как правообладающий, но абсолютно, снова и снова есть дар и дело Бога, абсолютная ссылка на основание решения, которое прежде всякого времени и тем самым прежде любого отдельного момента времени совершилось в Боге. «Если Ты даешь им, они собирают; если Ты открываешь руку Твою, они насыщаются блага. Если Ты скроешь лицо свое, они ужасаются; Ты отнимаешь их дыхание, и они умирают, снова становятся прахом» (Пс. 103:28-29). Лишь в Боге двойственность становится единством. Если двойственность открывает любовь к Нему, то Он открывается, но никогда Его откровение не получит измерения на уровне времени, чтобы из него могло произойти благо и обладание. Такое откровение всегда есть Его собственное дело, Его исключительный дар. Ибо лишь в Нем «жизнь» - это смерть, а «смерть» - жизнь, лишь Он открывает творение в космосе, и лишь Он открывает, что Он сам - Искупитель. Именно Он созидает экзистенциальность изменения неискупленного знания о пустоте мира в освобожденное незнание, неискупленного незнания о Нем - в освобожденное знание. Таким образом, любящие Бога - это те, кто призван к этому самим Богом, только Богом. Разве они могли бы быть любящими Бога, если можно дать более удовлетворительный, более успокаивающий ответ?
«Ибо тех, кого Он познал, Он определил к тому, чтобы быть подобными образу Сына своего (чтобы Он был первородным среди многих братьев!). Тех, кого Он определил к этому, Он и призвал». Призванными называют любящих Бога. Призванными, очевидно, в противоположность к непризванным, которые считают, что они любят Бога, или необоснованно утверждают это, но все же не любят Его. Лишь призвание отличает истинных пророков от ложных, Павла - от семи сыновей Скевы (Деян 19). Любящие Бога никогда не будут возражать против того, что их ставят в один ряд со всеми тщеславно носящими тирс [1], и уподобляют им вплоть до полного стирания различий. Они не удивятся, если их путают с такими людьми, и они будут прославлять Бога, если их не путают с ними. Они не будут ссылаться на свое призвание, осознавая, что лишь само призвание, но никогда не ссылка на него, может его легитимировать. Они не будут сопротивляться тому, чтобы в покое и уверенности быть потревоженными напоминанием о том, что они - не больше и не меньше, чем призванные. Тот факт, что любовь к Богу излилась в их сердца Духом Святым, никогда не станет для них чем- то само собой разумеющимся, происшедшим, оконченным. «Я буду тем, кем Я буду!» (Исх. 2:13-15): неведомый, невидимый, вечный - это призвавший их, и они любят Его именно таким. В тот момент, когда они полюбили бы Бога иначе, в прямой связи, как обладающие, наслаждающиеся и уверенные, Бог более не был бы Богом, а их призвание - призванием. Ибо призваны те, которые определены Богом для того, «чтобы быть подобными образу Сына Его». «Образ», которому они «уподобятся», есть смерть Иисуса (Флп. 3:10). В этом образе, в этом инкогнито, в прозрачности этого характеризующего жизнь Иисуса и господствующего над ней события Сын Божий пришел в мир (Рим. 5:6; Рим. 6:5; Рим. 8:3). Они определены к тому, чтобы любить Бога: быть свидетелями смертного пути Иисуса и тем самым свидетелями Его воскресения. Сильнейшая, окончательная скорбь - это их жизненный путь, как бы он ни складывался: скорбь тех, кто не в состоянии выбрать между неведомым Богом и так хорошо знакомым миром. Любить Бога в этой скорби, наглядно показывать и провозглашать скорбь Иисуса в Гефсимании и на Голгофе, вместе идти по «непостижимому пути», который начинается крещением в Иордане и искушениями, а завершается крестом, и таким образом бытъ посланником Христа, беззащитно позволить в окончательной объективности созидаться слову примирения как суду над самим собой (2 Кор. 5:19-20) - это означает любить Бога. Но сразу же ясно: там, где это предназначение выполняется в человеке, где подобный Иову или Павлу человек возвещает смерть Иисуса, где становится возможным, что человек хвалится своими скорбями как своей славой и своим спасением (Рим. 5:3), что человек становится светящим светильником в своей нужде, вопреки своей нужде, вследствие своей нужды (2 Кор. 1:3-11), - это дело Божье в нем и через него. Не существует аскезы, мученичества, мудрости смерти, «добровольной смерти», самостоятельно избранного окончательного отрицания, которые создали бы божественное, бесконечное отрицание, сияющее в кресте Христовом. Никакое переживание смерти не может быть заменой смерти, говорящей призванному и через призванного о живом Боге, никакое «следование Христу», совершаемое как человеческое предприятие, не делает человека одним из многих братьев первородного Сына Божьего. Но божественное, невидимое, вечное определение, «движение Духом» (Рим. 8:14) творит такое богосыновство человека, такую значимость его видимого бытия, такую ориентацию его мысли, речи и действия. Богу принадлежит огонь, зажигающий этот свет, и тем самым Бог - это светильник. Ибо если скорбь - не только скорбь, смерть - не только смерть, «нет» - не только «нет», незнание - не только незнание, подобно тому как в «образе Сына Его» существует не только все это, но скорее отказ от всего этого, тогда налицо Бог, Творец и Искупитель, со своим словом как видящее око и увиденное солнце, тогда Он решил, а не человек. Итак, в этом определении, которое предшествует каждому моменту нашего времени, и поэтому в таком косвенном, преломленном отношении к Богу заключается легитимность и авторитет призвания любящих Бога. Однако они определены Богом потому, что они познаны Богом. «Если некто любит Бога, то он познан Им» (1 Кор. 8:3). Мы находимся перед тайной предопределения человека к блаженству. Августин и реформаторы, мифологизируя, представили ее как схему причины и следствия, тем самым лишив ее своего подлинного значения. Ибо тот факт, что Бог познает человека и что в таком познании самого Бога, только Бога, осуществляется любовь человека к Богу, его определение сыном Божьим и в этом определении - его призвание в качестве свидетеля воскресения, не означает, что такая любовь как бытие, обладание и действие человека во времени произведена находящейся в начале (но это означает внутри!) временного ряда божественной причиной, но что эта любовь к Богу ни в один момент временного ряда не может возникнуть и быть обнаруженной как бытие, обладание и действие человека, но над всем временем и тем самым ежесекундно имеет свое начало в самом Боге, ее необходимо искать и найти в самом Боге. Любящий Бога человек никогда не может задать себе вопрос «это я?», и его нельзя спросить «это ты?». Вопрос «это я?» целесообразен лишь в том смысле, в котором апостолы произнесли его во время Тайной вечери. Господь знает своих. Он знает их: пленников как свободных, грешников как праведных, проклятых как блаженных, мертвых как живых, ибо Он - судья, ибо человек только по отношению к Нему согрешил и может грешить. Истина любви человека к Богу заключается в Боге, а не в человеке: она основана в Боге, она осуществлена в Боге, Бог видит ее, и Бог вознаграждает ее, Бог знает ее, и в Боге, лишь в Боге, она экзистенциальна. Это познание Бога, происходящее вечно, невидимо, перед всем временем, после него и над ним, тем самым никогда не едино с познанием человека во времени, но представляет собой кризис, предпосылку и прекращение любого человеческого познания: «если некто полагает, что он познал нечто, то он еще не познал по достоинству» (1 Кор. 8:2), ибо то, что некто познал, что ему тем самым «явно, есть временно, но то, что невидимо, есть вечно» (2 Кор. 4:18). Это дух, это истина! Поэтому покой, уверенность любящих Бога заключается в том, что в вечности, в духе, в истине пребывает решение об их определении и призвании. Их беспокойство перед Богом есть их покой, их неуверенность перед Богом - их уверенность, их страх и трепет перед Богом- рычаг их собственного бытия, обладания и действия. Будучи осужденными, они оправданы, будучи слепыми - видят, будучи умерщвленными - живы и тем самым, никогда не находясь в прямом соотношении причины и следствия, всегда зависимы от Бога, в каждый момент времени они - то, что они есть.
Итак, сейчас мы в состоянии понять то, о чем мы говорим, произнося: «Тех, кого Он призвал, Он и оправдал. Тех же, кого Он оправдал, Он сделал причастными слоев». Если призвание человека любить Бога гарантировано в духе, в истине, в самом Боге, то гарантирована и его невидимая, чистая, из милосердия признающаяся за ним Богом праведность и пригодность к гражданству Царства Небесного, тот факт, что Бог причисляет его, грешника, к себе. Ибо в призванном, определенном, познанном Им человеке, в тайне его бытия, обладания и действия (Рим. 2:16), Бог находит то, к чему Он благоволит, ибо это то новое, которое Он сам творит ко спасению человека. Призванный любить Бога невидимым образом есть новый человек, который прав по отношению к Богу. Это достаточное основание, поэтому Бог для него «позволяет всему содействовать во благо», почему он может воспринять истину как вечную надежду, но экзистенциально как свою надежду. Вечное будущее как таковое становится человеческим прошлым, настоящим и будущим. Агапе «переносит все, верит всему, надеется на все, пребывает во всем» (1 Кор. 13:7). Агапе - это экзистенциальное чувствование Бога, экзистенциальное, ибо она есть собственное чувство Бога, ибо она - дух, исследующий глубины Божьи (1 Кор. 2:10). Но любовь есть и остается «непостижимым путем», который становится постижимым только через Бога, а не через переживание, не через доказательство, не через интенсивное утверждение Бога, но через Бога.
Ст. 31-32. Что же нам сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Кто не пощадил своего собственного Сына, но предал Его за всех нас, разве не даст и нам с Ним благодать во всем?
«Что же нам сказать на это?» - к разъяснению, толкованию, дополнению того, что Бог сам говорит любящим Его и что только сам Бог может сказать там, где Он желает, чтобы Его искали, и дает найти себя? Разве все сказанное нами об этом не сказано сверх этого, мимо этого, против этого? Настолько же туманно, как человеческая речь о том, что знает любовь, действует лишь человеческое молчание об этом. Таким образом, мы не правы независимо от того, «говорим ли мы об этом» или молчим. Однако мы можем быть правыми в обоих случаях, если Бог делает нас таковыми.
«Если Бог за нас, кто против нас?» «Si Deus pro nobis, quis contra nos? »(лат. Если Бог за нас, кто против нас? - Прим. пер.) Если бы мы могли просклонять и осмыслить местоимения nos и nobis, то мы вполне могли бы и проспрягать существительное Deus и сделать из него глагол: Deus, dixit et dictum estr, тогда предлог contra стал бы абсолютно неподходящим предлогом, и в конце концов из него получилось бы infra nos, как это есть и должно быть. Аминь» (Лютер). «Бог за нас» - это говорится любящим Бога. «Бог за нас» означает тот неслыханный факт, что царство противоположностей находится за нашими плечами, что преодолена двойственность, в которой мы всегда видим все: для Бога во тьме - мир, для мира во тьме - Бог. Эта двойственность есть двойственность осознающего и желающего свою инаковость и своеобразие по отношению к Богу, освобожденного Богом, повергнутого в относительность, и, наконец, к тому же еще и религиозного человека. Он «заточил истину в непокорности» (Рим. 1:18). Против него Бог и мир, смерть и грех. Он может мыслить лишь в контрастах, в антиномиях, в напряжении. Он - тот неискупленный, который не знает о единстве. Но тот человек, с которым Бог и который тем самым, в силу божественной инициативы, находится на стороне Бога, не знает ни о какой двойственности, не мыслит в антиномиях, против него нет никого и ничего. Здесь это тленное облеклось в нетление и это смертное - в бессмертие. Здесь исполнилось слово: смерть поглощена победой! (1 Кор. 15:54). Этими словами «если Бог за нас!» сказано то, что может и должно быть сказано об исполнении, искуплении, совершенстве, славе, о невидимой середине: начало и конец - это «Бог все во всем» (1 Кор. 15:28). У нас нет слов и понятий для выражения всего этого, ибо иначе оно не было бы этим! Мы ограничиваемся констатацией, что все указатели указывают именно туда, и прекращаем наши рассуждения.
Но мы прекращаем их совершенно осознанно, не мечтая, но незабываемым образом увидев последнюю истину: «Кто не пощадил своего собственного Сына, по предал Его за всех нас, разве Он не даст и нам с Ним благодать во всем?» Если мы взглянем туда, где бытие и существование этого человека в этом мире достигают своей низшей точки, где его «пустота» становится наиболее очевидной, откуда по направлению к нам звучит исполненный боли «стон», где божественное инкогнито наиболее непроницаемо, то там, именно там, нас встретит Иисус Христос. Он находится на характерной границе всего видимого, «преданный», «не пощаженный». И Он недвусмысленно покрыт потопом! Он предан «за всех нас», и там Он стоит вместо всех нас. Ибо с Ним все мы (если Он, то насколько более и мы!) покрыты потопом, ввержены в пучину, поставлены перед «нет», произносимым Богом в отношении этого человека, не можем избежать этой возможности и приведены туда, где в суде, которому подлежит все, в неисцелимом конфликте праведности и греха, жизни и смерти, вечности и времени нам остается лишь Бог в своей экзистенциальности. Но через то, что происходит это загадочное событие, происходит и изменение всех вещей. Там, где нам остается только Бог в своей экзистенциальности, там Он становится для нас действительно живым Богом, там для нас появляется надежда Его славы, там Бог - Бог, которого мы всегда знаем как противостоящего нам, противоположного нам - за нас. Христос предан, Христос, который отнимает у нас все, кроме Бога в Его экзистенциальности, и это (мы должны отважиться взять приступом эту неприступную твердыню, ибо она уже пала!) - «Бог за нас» (Рим. 8:31), мы на стороне Бога! Преданный Христос есть Дух, истина, вечно действующая рука Бога. Если мы страдаем с Ним, то как мы можем и не прославиться с Ним (Рим. 8:17)? Если мы умираем с Ним, то как мы можем и не жить с Ним (Рим. 6:8)? Если Бог предал нас с Ним суду, который над всем, как может Он не дать нам с Ним и благодать во всем, не дать содействовать всему для нашего блага (Рим. 8:28)? «Во всем благодать!» Мы не можем говорить, но и не можем не говорить о заре, которую мы увидели.
Ст. 33-39. Кто может обвинить избранных Божьих? Может быть, Бог - который оправдывает нас? Кто может осуждать? Может быть, Христос Иисус - умерший, но более воскресший, находящийся одесную Бога, который ходатайствует за нас? Кто может отлучить нас от любви Христовой? Может быть, скорбь? Притеснение? Гонение? Голод? Нагота? Опасность? Меч? С нами происходит, как написано: за Тебя нас предают смерти весь день, считают нас овцами, предназначенными для заклания (Пс. 43:23), - но во всем этом мы побеждаем с помощью Того, Кто возлюбил нас! Ибо я знаю, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни власти высоты или глубины, ни какое-то другое творение не может отлучить нас от любви Божьей во Христе Иисусе, Господе нашем.
Можно ли утверждать, что мы взяли приступом эту твердыню «Бог за нас?» Нет, ее необходимо тотчас же вновь оставить; ибо мы знаем, что она есть собственная позиция Бога, в которой нам нечего искать в прошлом, настоящем и будущем. Обвинение уже предъявлено: в любое время, в любом отношении, против каждого человека. Человек перед Богом: разве он может когда-либо и каким-то образом быть кем-то иным, кроме как обвиняемым? Мы осуждены тем, что, будучи соотнесены с Иисусом Христом, мы «преданы» с Ним. Если открывается эта дверь, если мы вступаем в этот свет, то кто в таком случае может быть оправданным? И мы отделены от любви Христа; как нечто несоизмеримо неполноценное появляется искорка нашей любви по сравнению с тем, что проявляется как любовь к Богу в Его смерти, когда божественному, прекрасному, вечно будущему, которое мы в Нем видим, верим и испытываем, в беспощадной действительности противостоит скорбь жизни, которой мы вынуждены жить. «Во всем мы побеждаем!» Мы? Разве «мы»? Разве мы: тем или иным образом верующие, обращенные, действующие, убежденные, вдохновленные, ориентированные? Будем же честными, рассудительными и разумными! Разве мы не говорим все это слишком быстро, слишком громко, слишком уверенно, в том числе и тогда, когда мы не просто повторяем, но могли бы сказать это на основании собственного видения. Не так велика разница между сказанным на основе чужого или на основе собственного переживания. Может даже быть так - hornbile dictu (лат. страшно сказать. - Прим. пер.) - что первое сказано более истинно, чем второе! Но бесконечна разница между вечным моментом, в котором берется приступом твердыня «Бог за нас», и всем предшествующим и последующим, в котором мы все еще или уже давно находимся за его стенами и хвалимся победой, которая для нас, насколько хватает глаз, означает поражение.
Но нельзя и прекратить штурм этой твердыни. Любовь к Богу тех, кто призван к ней самим Богом, определен и познан Им (Рим. 8:29-30), воспрепятствовала судье, гневающемуся на этого человека в этом мире. Новый человек, который я не есть, Христос, ступил туда, где я не могу стоять. Ему сказано то, что я не могу сказать. Он не только умерший, но - совершается изменение всех вещей - воскресший и как таковой ручается за меня, стоит вместо меня одесную Бога. Он слышит, что я, грешник, - праведен, что мой плен - это моя свобода, что высшая предсмертная агония - это победа жизни. Я знаю, что никто и ничто не может отлучить меня от любви Божьей во Иисусе Христе (о которой я ничего не знаю). Как огромные, так сказать, беспредельные конечность, данность, сотворенность противостоят друг другу и окончательные, неизбежные контрасты между знанием и незнанием, смертью и жизнью, божественной и человеческой сущностью, прошлым, настоящим и будущим, с одной стороны, и Futurum aetium - с другой, видимым здесь и невидимым там, относительным и абсолютным, землей и небом: как подвергшиеся отрицанию отрицания, как уничтоженные положения, мирные, примиренные, искупленные, расторгнутые в их противоположности, единые в Боге. Ибо любовь Божья в Иисусе Христе - это единство любви Бога к человеку с любовью человека к Богу. В ней торжествует наша любовь. В ней достигнута точка, где осуществилась неосуществимая идентичность. Но мы сразу же поворачиваем назад в осознании того, что мы никоим образом не можем осуществить эту идентичность или даже помыслить ее осуществление. Нам достаточно знать, что мы приходим оттуда и идем туда.
Примечание
[1]. Тирс - жезл древнегреческого бога Диониса и его спутников. - Прим. пер.
