Шествуя по дороге в Эммаус, Воскресший из мертвых выступает как экзегет-толкователь Св. Писания, Своих собственных слов и Своей жизни. Конечно, он был Словом с самого начала, но только сейчас, когда уже жизнь совершилась до конца, когда мы имеем перспективу из состоявшегося воскресения, смысл Слова обнаружен полностью. В этом эпизоде Иисус говорит о "Моисее, обо всех пророках и о всем Писании" (Лк. 24:27). В последующей встрече с одиннадцатью учениками Христос разъясняет, что именно написано о Нем "в законе Моисеевом и в пророках и псалмах" (Лк. 24:44). Из цитат видно, что, по традиции примыкая к троякому разделению ветхозаветных книг, Христос указывает на полноту записанного слова. Естественно, всего два этих эпизода нельзя уподобить университетскому семинару по экзегетике, руководимому Иисусом Христом. Интерпретации, данные Воскресшим, надо понимать как образцы, призванные дать Церкви всеобъемлющую интуицию. Полнота интуиции будет открываться Церкви лишь постепенно, под водительством полученного на Пятидесятницу Св. Духа, и так ей будет влито в сердце всеобъемлющее прозрение, из богатства которого она почерпала на протяжении столетий вплоть до сего дня и еще будет черпать в будущем.
В обоих эпизодах Господь не разбирает каких-либо определенных текстов - как, например, стиха из Исайи о Слуге Божием, или псаломского стиха, словами которого Христос молился на кресте, или другого стиха, говорящего о разделе по жребию Его одежд. Господь говорит о всей полноте ветхозаветного откровения, а это откровение, по речению Христа, лишь тогда можно понять до конца, когда произнесено последнее слово Божие, когда совершились смерть и воскресение Мессии. Еще пребывая на земле, Господь, согласно Евангелию от Иоанна (Ин. 5:46), заметил, что уже пророк Моисей пророчествовал о Нем и пророчество без отнесения к Нему останется непонятным. В Послании к евреям (гл. 11) великолепно показано, что вся вера народа Израильского была сплошной подготовкой совершенства этой веры в Нем, так что она никогда не будет исполненной без Него (Евр. 11:40). Всем египетским богатствам Моисей предпочел "поношение Христово" (там же, Евр. 11:26). Безупречная вера Авраама полностью отнесена ко "дню Моему", к ее подлинному содержанию (Ин. 8:56). Без Христа вся история Израиля осталась бы загадкой: ведь она полна обетовании, которые не сбылись, жалоб и обвинений против Бога, которые не были услышаны, внушенных надежд, оказавшихся несбыточными, потому хотя бы, что в итоге множества бедствий в живых всегда оставалась лишь малая часть израильского народа. И так было до того времени, когда завершительная Смерть и завершительное Воскресение, слившись в нерасторжимое единство, исполнились в судьбе Мессии. В пронзительном вопрошании из глубины - "Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" - и в неисчерпаемом ответе с высоты - "Посему возвысил Его Бог надо всем" - надо видеть, сплетя вопрос и ответ вместе, последнее суждение о Союзе-Завете между Богом и миром.
Восприняв это откровение, - а в нем от начала и до конца прежде всего всегда излагается только один смысл, - не может не пламенеть сердце Церкви. Действительно, ведь и экзегеза приводит к отысканию горящего Сердца Божия, причем Бог Сам дает соответствующее откровение. Следовательно, нейтральная наука не годится, когда перед нами откровение оскорбленной, кровоточащей любви, способной быть воспринятой единственно столь же горящим сердцем человека. Холодное сердце такое откровение не может вместить.
Отсюда просьба учеников: "Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру" (Лк. 24:29). Когда совместно пройден такой путь, новое расставание невыносимо. Да, произнесены трезвые и даже обиходные слова; на самом же деле произошло соединение горящих сердец. Отсюда весьма логичное завершение всего эпизода последним, совершенным бытием-друг-в-друге. Во время хлебопреломления воплощенное Слово окончательно вместилось в горящие сердца учеников. Этим была запечатлена изложенная и разъясненная им тайна единства и всеохватности Слова, завершенного Завета, когда Бог и Человек стали единым целым. Отсюда постигаешь закономерность того, что Слово должно было исчезнуть в Своем внешнем воплощении. Я больше не нуждаюсь в том, чтобы Оно зримо было рядом со мной или передо мной, потому что Оно стало цельностью, поглотившей и принявшей в себя любую диалогичность.
