Добавление II. Первая Евхаристия на последней вечере

«Господь Иисус, в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал»… (1 Кор. 11:23)

Сколько исследователей Нового Завета и христианского богослужения, перечитывая эти священные слова и склоняясь над соответствующими библейскими формулами, мечтали о том, чтобы узнать, в каких именно выражениях Христос «возблагодарил», совершая первую христианскую « Евхаристию»! Но ни об этом, ни о последней Вечере в целом, ни евангелисты, ни святой Павел не сочли нужным приводить подробности, которые могли бы удовлетворить нашей благочестивой любознательности.

Из этой сдержанности, почти можно сказать - молчаливости, крайние протестанты в XVI веке и немало «передовых» католиков в ХХ-м делали или делают тот вывод, что ничего особенного и не было ни сказано, ни сделано на последней Вечере за исключением того немногого, что указано Апостолом или Евангелистами. В частности, те и другие думают, или думали, что ничем обрядовым или священным Тайная Вечеря не должна была отличаться от обыкновенной трапезы.

Отсюда - хорошо известный вывод, против которого в столь справедливом негодовании восстала энциклика «Mediator Dei»: что идеальной Евхаристией, наиболее соответствующей своему первоначальному образцу, была бы та, которая по видимости не отличалась бы ничем от самой обыкновенной дружеской или семейной трапезы.

В действительности, как это часто бывает, эта предполагаемая первобытность - всего только романтическая фантазия. Наш теперешний светский обед менее всего похож на первую Евхаристию и последнюю Вечерю, когда Учитель, в последний раз вкушая вечернюю трапезу с учениками, ввел в это начальный элемент всех наших литургий. Действительно, современные исследования позволяют нам дать весьма точный ответ на вопрос, поставленный нами вначале.

Можно сказать, что не только слова произносившиеся Господом, но и совокупность действий, говоря точно - обрядов, совершавшихся в ту ночь Им Самим и присутствующими, теперь нам вполне известны почти во всех подробностях. Этим знанием разрешается ряд проблем, казавшихся прежде неразрешимыми, как исторического характера, так и по истолкованию.

Как мы увидим, им проливается яркий свет на происхождение христианского богослужения (не только евхаристической литургии в собственном смысле). Но этим же знанием совершенно разрушается мечта о будто бы безобрядовом первоначальном христианстве. Оно не оставляет ничего от иллюзии, укоренившейся у многих наших современников, все еще думающих, что приблизиться ко Христу и к Его прямым ученикам можно, удаляясь от нашей теперешней литургии и превращая её просто в братскую совместную трапезу.

Правду сказать, тут царит недоразумение, на которое мы уже указали мимоходом в одной работе, посвященной историческим основам литургического развития [158]. В известном смысле, Тайная Вечеря несомненно была «братской совместной трапезой». Но то, что мы понимаем под этими словами, несоизмеримо с тем, что это означало для Христа и Его учеников.

Понимаю, что мне возразят, что я тут останавливаюсь на внешности, имеющей второстепенное значение и связанной с местом и временем. Мне скажут, что важен «дух», который может оставаться тем же, когда оболочка, связанная с культурой данного времени, меняется. Но именно «дух» - как говорится - и составляет главное различие между «совместной братской трапезой» в XX веке и тем, что это могло быть в еврейской среде, как та, которую составляло общество учеников Христовых.

Для нас, такое объединение за столом характеризуется так называемым «отсутствием формализма», т.е. того именно, от чего хотят уйти, отвергая теперешние литургические обряды. Но то, что отличало совместную трапезу учеников, это был ее глубоко (а не только поверхностно) обрядовый характер, который был ей присущ в силу ее высокого священного значения.

Надо, в самом деле, подчеркнуть: истолкователи упирались в тупики до тех пор, пока они задавались вопросом, каким образом Христос, устанавливая Евхаристию, мог придать священный характер трапезе, прежде не имевшей его. Результат такого подхода мы видим в «Messe und Herrenmahl» Лицманна. Этот труд целое поколение господствовал в вопросах происхождения Евхаристии.

Но теперь все его выводы представляются оставшимися позади, - какова бы ни была ценность, сохраняющаяся за многими из содержащихся в нем разборов. По Лицманну, расхождение очевидно между двумя типами Евхаристии. Один из них действительно проистекает из того, чем должны были быть совместные трапезы Христа с учениками, и в частности последняя из них.

Но они не имели никакого отношения к Кресту. Это были просто дружеские собрания, просветленные присутствием (или воспоминанием о присутствии) Учителя среди учеников. Над вторым типом, по Лицманну, действительно царил Крест с его искупительным значением. В силу этого, ему от начала был присущ ярко выраженный обрядовый характер. Но основоположником его был не Христос, а ап. Павел, притом, вероятно, под влиянием мистериальных религий эллинистического язычества…

Все это построение, равносильное устранению религиозного содержания Евхаристии или отрицанию у нее всякой подлинной связи с Самим Христом, теперь рухнуло. И рухнуло оно оттого, что в трапезах Христа с учениками, в частности в последней из них - но не только в ней, - заметили тот священный характер, который по заранее принятому суждению Лиц манна должен был быть им чужд.

Действительно, община Христа и Его учеников представляла собою, по-видимому, типичный пример тех хабурот - объединений в одно и то же время благочестивых и дружеских, - о значении которых в еврейской жизни, в эпоху, приблизительно совпадающую со временем возникновения христианства, мы знаем из раввинической литературы. Но мы знаем также, что главным собранием у них являлась ритуальная трапеза, обычно еженедельная, но происходившая кроме того и в кануны праздников.

Подробнейшее описание такой трапезы осталось нам в трактате Беракот. Скажем, что в некоторых ее чертах можно заметить следы изменений, внесенных после разрушения Иерусалима. Но специалисты согласны в том, что эти поправки имеют весьма второстепенное значение. По их мнению, слова и обряды, почти священнодействия, в основном современны Христу, а в некоторых своих частях и значительно древнее Его.

Отметим, что эта обрядность не ограничивалась одними хабурот в прямом смысле этого слова. Уже раньше их появления [159] это была обрядность праздничных обедов, тщательно соблюдавшаяся в каждой подлинно благочестивой еврейской семье.

При сопоставлении этого ритуала с повествованиями наших евангелистов, а также с наиболее древними дошедшими до нас литургиями, нельзя не поразиться тем, как совершенная связность устанавливается в изложениях, казавшихся раньше беспорядочными, и как сразу разъясняются многие подробности, происхождение или смысл которых казались темными.

Это мы и хотим показать тут нашим читателям, используя при этом в частности следующие труды:

- W. О. Е. Oesterley «The Jewish Background of the Christian Liturgy» (Лондон, 1925);

- J. Elbogen «Der Judische Gottesdienst» (Франкфурт, 1934); А. Baumstark «Liturgie comparee» (Chevetogne, 1939);

- в особенности же замечательный труд англиканского исследователя литургии Dom Gregory Dix «The Shape of the Liturgy» (Лондон, 1945), первые главы которого, посвященные затронутым здесь вопросам, должны считаться особенно обоснованными и вместе с тем блестяще изложенными.

Для желающих ознакомиться непосредственно с трактатом Беракот, из которого происходит большинство приводимых ниже еврейских текстов, укажем, что отличный его перевод на английский язык был издан в 1921 г. «Обществом по распространению христианских знаний» (Society for promoting Christian Knowledge) [160].

Общинная трапеза, типа той, которую Господь наш, очевидно, совершил вечером в Страстной Четверг, начиналась, подобно теперешним званным обедам в северной Европе, с закусок, которые присутствующие ели каждый отдельно или маленькими группами по два-три человека прежде, чем располагаться за столом. Как нам говорят, это было даже еще не началом самой трапезы, а как бы только введением к ней.

Все же каждый уже произносил благословение над любым кушаньем, которое он брал. Но это благословение оставалось еще индивидуальным (хотя и не в том смысле, чтобы каждый мог ее формулировать как угодно, - отнюдь нет). Так же дело обстояло и с чашами вина, которые с этого же момента передавались из рук в руки. При этом, как и в течение всей трапезы (за одним единственным, но важнейшим исключением, о котором речь будет дальше), каждый благословлял чашу сам для себя прежде чем пить из нее.

Это говорилось так: «Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царь вечный, создавший виноградный плод» [161]. Очевидно, это и была та чаша, которая по рассказу евангелиста Луки передавалась из рук в руки раньше хлеба и причинила истолкователям столько затруднений (Лк. 22:17). Слова, которыми Христос её сопроводил, представляют собою явную ссылку на только что приведенную нами формулу благословения:

«Примите ее и разделите между собою, ибо говорю вам, что не буду пить от плода виноградного, пока не придет Царствие Божие» (Лк. 22:18 [162]).

По окончании этой вступительной части, присутствующие мыли руки (обычно в воде с примесью ароматов), при чем и это сопровождалось определенной молитвой; затем переходили к столу. С этого момента, начиналась трапеза в собственном смысле и никого пришедшего после этого уже нельзя было до нее допускать.

Начало общей трапезы отмечалось торжественным обрядом, который совершался председательствующим. Перед ним клали хлеб. Он брал его в руки и, в форме благодарения, произносил над ним следующее благословение: «Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вечный, дающий земле производить хлеб». Несомненно, Господь тогда и добавил:

«Примите, ядите, сие есть тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание» (1 Кор. 11:24).

На этом месте отец Григорий Дике, которому мы следовали в предыдущем изложении, делает одно, исторически в высшей степени важное, замечание [163]. Как известно, не-католическая библейская критика утверждала не раз, что Господь не мог в этих выражениях («Сие творите»…) установить Евхаристию в качестве такого священнодействия, которое должно беспрестанно повторяться после Него.

Как на причину этой невозможности указывали на убеждение первоначальной христианской общины в непосредственно предстоявшем пришествии Царствия Божия: если даже Сам Христос не разделял этого убеждения, то по меньшей мере для учеников, в тот момент, было бы непонятным установление такого священнодействия, которое должно было повторяться после Его смерти.

По замечанию о. Григория Дике, как бы ни обстояло дело с этим верованием, приписываемым Христу и Его ученикам, все рассуждение - не к месту. Слова «Сие творите в Мое воспоминание» не предписывают никакого в прямом смысле нового обряда: Христос не изобретает, а только применяет уже существующее священнодействие. Эти его слова предполагают обряд, который уже существует и должен продолжаться в дальнейшем, независимо от того, мало или много времени остается еще до Парусии.

Но в этот неизменяемый обряд Христос вкладывает новый и окончательный смысл. Отныне, каждый раз когда ученики будут его совершать (а они, независимо от всякого нового установления, в силу уже одних только еврейских уставов, обязаны его совершать каждый раз, когда они собираются вместе), они будут это делать в воспоминание о Христе.

Иначе говоря, в тексте ап. Павла об установлении Евхаристии ударение надо делать на словах «в Мое воспоминание», которые тут составляют собственно христианское нововведение. Что же касается слов «Сие творите», то у критики не только нет оснований их заподазривать, но они представляют уже до Христа существовавший традиционный элемент, который, следовательно, разумеется сам собой и никаких вопросов не возбуждает.

Трапеза продолжается, при чем Христос ритуально благословляет каждое приносимое блюдо, точно так, как в христианской древности епископ, после освящения евхаристического хлеба, благословлял все другие приносившиеся яства, в частности елей и плоды. Несколько чаш тем временем передаются из рук в руки. И как в начале, каждый благословляет их в свою очередь. Но перед последней чашей прибавляются некоторые обряды.

Прежде всего, так как уже стемнело, Христу приносят зажженный светильник и с ним ладан, который должен очистить воздух в помещении и тем подготовить завершающее трапезу важнейшее священнодействие. Торжественное благословение светильника составляло один из основных обрядов вечери, особенно в канун субботы или праздника [164]. И до наших дней, во всех благочестивых еврейских семьях, зажигать «субботние светочи» осталось привилегией матери.

Можно думать, что в тот вечер, как и во многие другие вечера, это вновь совершила Мария. Затем Христос сказал: «Благословен Ты Господи Боже наш, Царь вечный, Ты, создавший огненные светочи!» - формула, которая и поныне применяется в Хабдалле вечера под субботу.

Уже после этого обряда вышел Иуда (надо думать, назначенный Христом раздать последнее блюдо), - раз автора четвертого Евангелия поразил контраст с темнотой наружи (Ин. 13:30). Ладан (еще и теперь приносящийся в этот момент в правоверных еврейских домах, но не зажигающийся, тогда как мы знаем, что в древности его зажигали) благословлялся обычно сразу после светильника: «Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вечный, Ты, создавший благовония!» [165].

Затем, перед великим «Благодарением», которым должна была заканчиваться трапеза, происходило вторичное омовение рук. Совершал его не всегда какой-либо слуга, а часто самый молодой из участников. Если самым молодым был ап. Иоанн - что вероятно, - то он должно быть приготовился к этому обряду, когда Христос взял у него из рук кувшин, умывальницу и полотенце. Отсюда понятно, что из всех евангелистов именно он, любимый ученик, отметил этот факт.

Теперь Христос проводит последнюю черту подо всеми спорами о первенстве, разделявшими Его учеников. Он ото еще более подчеркивает тем, что умывает присутствующим не руки, а ноги. Согласно предписаниям ритуала на тот случай, когда имеется более пяти участников, он кончает старшим, то есть Петром. Отсюда объяснение, которое Христос дает только что введенному им отклонению от обычая, - объяснение, возникающее в ответ на протесты Петра [166].

Христос возвращается на Свое место за столом. Тогда, уже после окончания вечери, как прямо говорит ап. Павел (1 Кор. 11:25), Он берет в руки принесенную тем временем последнюю чашу и снова во всеуслышание воздает благодарение. Действительно, последняя чаша, в отличие от предыдущих, благословляется не каждым в отдельности, а одним только председательствующим. И с этим благословением, заключавшим всю трапезу, был связан многозначащий обряд, который Мишна описывает подробно так:

Сначала к вину примешивали воды [167]. Этот обычай был установлен настолько твердо, что Равви Елиезер бен Гиркан, около 90 года нашей эры, утверждал, что без этого вообще нельзя произносить «благодарение».

После этого председательствующий говорил:

«Принесем благодарение», и добавлял: «Господу Богу нашему», если собрание было многочисленным [168].

Ему отвечали:

«Да будет благословенно имя Господне, ныне и вовек».

«С вашим согласием (тут все склонялись) мы благословим Того, Кто дал нам участвовать в Его благах».

«Да будет благословен Тот, Кто дал нам участвовать в Его благах» - отвечали присутствующие и добавляли: «Его благостью мы живем».

Тогда председательствующий произносил, или, вернее, пел великое Благодарение по следующему тексту:

«Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вечный, Ты, питающий весь мир Твоею благостью, Твоею благодатью, Твоим милосердием и благоутробием Твоим. Ты даруешь всякой плоти ее пищу, ибо Твое милосердие пребывает вовек. Твоею великою благостью, нам никогда не было недостатка в пище; да не будет у нас никогда недостатка в ней, ради любви к великому Имени Твоему, ибо Ты хранишь и поддерживаешь все живущее, творишь добро всем и посылаешь пищу всему, что Ты создал. Благословен Ты, Господи, дающий всем их пищу!

«Благодарим Тебя, Господи, за то, что Ты дал отцам нашим в наследие землю обширную, добрую и вожделенную, и за то, что Ты вывел нас, Господи, Боже наш, из земли Египетской, из дома рабства, а равно и за завет Твоей, который Ты запечатлел в нашей плоти, за закон Твой, которому Ты научил нас, уставы Твои, которые Ты дал нам познать, жизнь, благодать и милосердие, которые Ты излил на нас, и за пищу, которою Ты питаешь нас и поддерживаешь нас непрестанно, во всякий день, во всякое время и во всякий час. За все это, Господи Боже наш, возносим Тебе благодарение и благословляем Тебя. Да будет благословенно Имя Твое устами всех живущих, постоянно и навеки, как написано: будешь есть и насытишься и благословишь Господа Бога твоего за добрую землю, которую Он дал тебе. Благословен, Ты Господи, за пищу и за страну.

«Умилосердись, Господи, Боже наш, над Израилем, народом Твоим, над Иерусалимом, градом Твоим, над Сионом, жилищем славы Твоей, над царством Дома Давида, помазанника Твоего, и над великим и святым домом, который Ты назвал именем Твоим. О Боже, Отец наш, питай нас, храни нас, укрепляй нас, поддерживай нас, восстанови нас и скоро ниспошли нам, Господи Боже наш, помощь во всех наших несчастьях. Молим Тебя, Господи Боже наш, чтобы нам не нуждаться в дарах человеческих и в их подаяниях, но лишь в Твоей источающей помощь руке, которая полна, открыта, свята и щедра, да не постыдимся и не посрамимся вовек»… [169]

Именно этот последний абзац по мнению критиков подвергся по меньшей мере переделке после разрушения Храма. Но они единогласно считают, что первые два абзаца уже с начала 1-го века, а по всей вероятности уже и гораздо раньше, существовали в основном, а может быть и буквально, в том виде, в каком мы их находим в трактате Беракот.

После этого понятно, как легко было Христу сразу с конца второго абзаца перейти от первого Завета к «новому Завету в крови Моей» и затем, передав дальше круговую «чашу благословения», как называет ее ап. Павел (1 Кор. 10:16) согласно общепринятому еврейскому ритуалу, объявить, что отныне она есть «приобщение Его Крови».

Наконец, представляется вероятным, что если третий и последний абзац лишь позже сложился в той форме, которую мы знаем из Мишны, то оставалось уже раньше место для заступительной молитвы, более или менее стереотипной формы. Не тут ли могла быть введена Первосвященническая молитва Иисуса Христа, которую нам сохранила 17-ая глава Евангелия от Иоанна?

До сих пор мы еще не сказали ни слова по вопросу, все более составляющему предмет споров между экзегетами: была ли или не была последняя Вечеря Христа с учениками пасхальной трапезой? Действительно, у ап. Иоанна сказано прямо, что Христос был умерщвлен в тот день, когда вечером предстояло «есть пасху» (Ин. 18:28). В этом случае, нельзя понять, как Он мог уже накануне есть ее с учениками.

А на первый взгляд кажется, что именно это предполагают Синоптики, - раз они поясняют сначала, что Христос велел приготовить пасху, а затем говорят нам о последней Вечере. Но надо отметить, что у них ничего не утверждается о пасхальном характере самой этой трапезы. У евангелиста Луки приведены слова:

«Очень желал Я есть с вами эту пасху, прежде Моего страдания, ибо говорю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием» (Лк. 22:15-16);

но эта фраза, стоящая до Тайной Вечери, может быть понята по-разному. Она может означать, что предстоящая трапеза - не пасхальная, может так же точно означать и обратное. В другом месте, повествуя о Страстях, Синоптики упоминают Симона киринеянина, возвращавшегося с поля (Мф. 27:32; Мк. 15:21; Лк. 23:26), - а это предполагает, как у ап. Иоанна, что Христос был распят в тот день, когда вечером ели пасху, а не на следующий день, когда никто не работал.

Нет сомнения, что эти соображения весьма веские. Но если и придерживаться, несмотря ни на что, традиционного мнения, что Христос ел пасху с учениками перед Своею смертью, то и тогда не приходится вносить никаких изменений во все изложенное нами до сих пор. Действительно, пасхальная трапеза была по преимуществу одной их тех, на которых применялся только что описанный нами обряд. Он только ввел в него некоторые замечательные добавления.

Первое из них это - Киддуш, т.е. благословение председательствующим дополнительной чаши в честь праздника, происходившее до благословения хлеба, с которого всегда начиналась трапеза в точном смысле слова [170]. В этом случае, это могла быть та первая чаша, о которой говорит еванг. Лука. Затем происходила трапеза. В этот день она состояла из горьких трав, опресноков, подливки к ним, потом агнца.

После сопровождавших все это различных чаш (или одной единственной чаши) председательствующий объяснял праздник. Здесь и могло быть естественное место для первой части прощальной беседы Христа после вечери, приведенной у ап. Иоанна. За этим следовала песнь первой части Галлеля: псалмы 111 и 112 согласно Шаммаи, а также 113:1-8 согласно Гиллелю.

Потом происходило «благодарение» («евхаристия») «чаши благословения». В заключение пели окончание Галлеля (до 116-го псалма) - это и было бы та «хвалебная песнь», о которой говорится в Евангелиях - и все заканчивалось еще одной дополнительной чашей [171].

Итак, если продолжать считать пасхальной трапезой ту Вечерю, на которой была установлена Евхаристия, то к молитвам, несомненно произнесенным в тот вечер Христом, следует еще добавить прекрасный пасхальный Киддуш. В этом случае, собрание должно было открыться этой молитвой:

«Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вечный, Ты, избравший нас из всех народов чтобы освятить нас Твоими заповедями. В Твоей любви к нам, Господи, Ты дал нам праздники для радости, торжества для веселия, Праздник Опресноков, время нашего освобождения, в память исхода из Египта. Ибо нас, Господи, Ты избрал из всех народов; Ты Израиля облек в святость, с любовью призвав его к радостям Твоих священных праздников. Благословен Ты, Господи, освящающий Израиля и праздники!»

Следуя по-прежнему за о. Григорием Дикс, можно еще указать интересную проверку только что сделанного нами сопоставления повествований об установлении Евхаристии с ритуалом священных еврейских трапез. Такая проверка заключается в сопоставлении всей восстановленной нами картины с христианскими литургиями древности.

Тут сразу же поражает тот факт, что древняя евхаристическая литургия свела воедино все те элементы еврейской трапезы, которым Христос придал новый смысл, тогда как неизмененные элементы продолжали существовать на более низком уровне в агапэ, прежде чем стушеваться и исчезнуть [172].

Но для нас более непосредственный интерес представляют те выводы, которые из этого изложения можно извлечь для лучшего понимания нашей теперешней Евхаристии и ее обрядов.

Первое, что мы уже подчеркнули, но на чем необходимо настаивать, это - от начала священный характер Евхаристии. Думать, что ее можно вернуть к ее истокам, придавая ей видимость обычной трапезы, значит идти прямо наперекор истории. Отслуживая Сам первую литургию, Христос действовал как Первосвященник: Он повторял движения и слова, может быть уже вековые. Всю новизну Евангелия Он ввел в тщательно соблюденные линии торжественного чина, насыщенного самыми чтимыми преданиями Израиля.

В этом чине мы уже находим основные элементы нашей литургии: предложение Даров, за которым следует каждение и омовение рук, затем поется вступительный к Анафоре гимн (Praefatio), которому предшествует торжественный диалог с присутствующими, при чем во всеобъемлющем благодарении («Евхаристии» в этимологическом смысле слова) совершается память в эпической форме великих дел Божиих в истории Его народа и во всем творении.

Даже светильничные молитвы входящие еще теперь в чин пасхальной заутрени и Литургии, Христос несомненно произнёс перед первой Евхаристией Церкви, одновременно как и у нас теперь, благословляя светильник и ладан.

К евхаристическому предложению хлеба, как Его собственного тела, приносимого в жертву за спасение мира, Он Сам добавил также благословение елея и плодов земных (может быть и агнца), которым Церковь продолжает применять, через вселенское «благословение» (евлогию), «кафолическую» освящающую силу Его жертвы. Наконец, в эту Евхаристию, как и теперь у нас, Он должен был включить также особую молитву, объединяющую через пространство и время весь народ Божий в Его царствии, в лоне Отца.

Как же должны мы ценить эти обряды, которые уже были священными для Него и таковыми остались (а не сделались) для нас, когда теперь мы знаем, что Он Сам совершил их все в ту святейшую ночь! Священник делает вновь то самое, что делал Христос, не только в те краткие минуты, когда он повторяет слова пресуществления: он это делает от начала литургии и до конца.

С каким же благоговением, с какой любовью должны мы беречь все это дивное целое молитвословий и чинопоследований! Сколько осторожности требуется каждый раз, когда речь идет о том, чтобы прикоснуться к тем священнодействиям и словесным выражениям, которых Сам Христос не пожелал менять, а только осветил их новым смыслом!

Как преклоняемся мы тогда перед благотворной бдительностью Церкви, которая учит нас чтить это дивное наследие и воспрещает нам отметать в нем или переделывать то, чего мы может быть просто не понимаем!

С другой стороны, для восстановления самого этого понимания и для того, чтобы дать нам почувствовать значение задачи, далеко превосходящей всякое археологическое увлечение, такое воссоздание прошлого имеет величайшую ценность. Глубина, на которой, как мы видим, Сам Христос включил величайшую новизну Евангелия в наиболее традиционный элемент Ветхого Завета, дает нам урок, который нельзя продумать достаточно.

Действительно, в области веры как и в области обряда, христианство, оторванное от своих корней под обманчивым предлогом модернизации, оказалось бы уже лишенным своей сущности и подлинного смысла. Искупительная драма Креста зиждется на священной истории, как Церковь - на Израиле.

Как Христос превратил в Свою Евхаристию еврейскую пасхальную евхаристию тем, что излил на нее Свою кровь, ходатайствующую за нас перед Отцом более действенно, чем кровь праведного Авеля, так и мы только в той перспективе, которая открыта уму и сердцу человека событиями Исхода, перехода через Чермное море и утверждения в Палестине, можем понять наш переход, через Крещение, «из царства тьмы в Царство Сына».

Иначе говоря, как не может быть обмирщенной христианской религии, вырванной из сферы священного, так не может быть и Евангелия оторванного от совокупности Библии. Действительно, всегда был только один народ Божий, над образованием которого сила Божия действовала от Авеля до нас.

И образован он не для того, чтобы устраивать и использовать этот мир, а для того, чтобы быть вознесенным с земли на небо, чтобы быть введенным в Город-Храм, в котором светильник - Агнец и где «Живущий во свете неприступном» вечно созерцается поклоняющимися Ему «Святыми», поющими без конца:

«Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф, Полны небеса и земля славы Твоей. Осанна в вышних! Аминь».