Если бедствие церкви - это вина церкви, а вина церкви, как мы только что увидели, заключается в том, что она не признает своего бедствия, того бедствия, которое уготовляется ей через ее данное и заданное, через ее тему, но желает уклониться от него, то есть тем самым уклониться от Бога, то это означает, что положение дел может быть и иным, что возможности не признать Бога как Бога, но уклониться от Него именно как от Бога, противостоит иная возможность. Церковь нельзя извинить за то, что она якобы просто подпадает под действие слепой и фатальной необходимости, но она должна сама дать ответ, если она не использует эту иную возможность. Свет светит во тьме. Мы должны ясно осознать, что не только бедствие церкви должно быть абсолютно недвусмысленно и пламенно осознано нами как ее вина, но что тем самым именно в этой точке для нас становится очевидной связь между бедствием и надеждой. Невозможная возможность Бога находится в области ее возможностей, и вечный свет, свет нетварного света, светит ей. Вопрос заключается только в том, есть ли у нее глаза, чтобы увидеть этот свет.
Ст. 4-5. Ибо цель закона - Христос, к праведности для каждого верующего. Моисей описывает праведность, происходящую из закона, словами: Человек, поступающий так, будет жить ею! [1]
«Ибо цель закона - Христос, к праведности для каждого верующего». Существует лишь одна истина, лишь одна свобода Бога выбирать или отвергать, лишь одна праведность Божья. Независимо от того, сталкиваемся ли мы с ней как «с праведностью, происходящей из верности Божьей», осознавая, утверждая и принимая ее в вере (Рим. 1:17), или как с «праведностью, происходящей из закона», то есть с предписанной человеческому действию нормой, с целью, по отношению к которой и через которую это действие оценивается, это та же самая праведность. Невидимым образом она всегда - первое, видимым - всегда второе. Из закона может произойти только праведность Божья, и если она происходит из закона, то она есть праведность, происходящая из верности Божьей. Ибо смысл, суждение, «цель закона» - это праведность Божья. Не напрасно церковь, которая исполняет закон и должна его исполнять, стремится к «закону праведности», к религии Царства Божьего (Рим. 9:31). Цель, о которой свидетельствует любая человеческая религия (Рим. 3:21), есть Христос. Христос - цель человеческих потребностей, желаний и стремлений, попечению о которых и удовлетворению которых церковь якобы посвящает все свое исполненное любви внимание. Если бы она действительно поступала так! Если бы она понимала, что означает исполнять «закон праведности», что означает пробуждать и сохранять религию как указание и свидетельство, что означает соответствовать истинному, окончательному стремлению человека, уничтожающему все предшествующие стремления! В ходе осуществления своей собственной программы церковь должна столкнуться с истиной, свободой и правдой Бога. Если однажды (пример этому - Израиль, церковь) возникла и принята во внимание возможная возможность религиозного человека, возможность почитания «Бога», возможность связи времени и вечности, то тем самым и как пограничный случай, как созерцание по ту сторону всего видимого, как ее предпосылка и точка, из которой ее можно увидеть, - невозможная возможность человека веры. Действительно серьезное благочестие, действительно серьезная человеческая праведность, действительно серьезная церковь (как видно на каждой странице Книги Псалмов!) не может остановиться на себе самой; она обязательно указывает на нечто находящееся за ее пределами; ей известно, что она может быть только человеческим следом, промежуточной станцией, указанием пути, напоминанием, отрицанием. Она обязательно сама поджигает (еще раз: если она серьезная церковь, если она знает о себе самой!) шнур динамита, взрывающий любую священную пагоду, которая возникла или еще сможет возникнуть вокруг нее. Если закон воспринимается серьезно, то прекращается весь мир, все спокойствие, вся уверенность, которые не есть мир, спокойствие и уверенность в вечном моменте откровения Бога. Прекращается любое «стремление» к праведности, которое не есть вопрос о познании (Рим. 10:2). Прекращается любое желание созидания «собственной» праведности (Рим. 10:3). Оно прекращается, и мы знаем, что мы имеем в виду, говоря: происходит чудо, осуществляется не имеющая протяженности во времени экзистенциальная связь человека с Богом, вера верит, Бог говорит. Это серьезная праведность, серьезная церковь. Но все это находится (как невозможная возможность!) в области человеческой возможности, в которой всегда пребывает церковь, где во внимание всегда принимается предпоследняя, религиозная возможность. И церковь Исава - единственная, которую мы знаем, - живет возможностью церкви Иакова.
«Человек, поступающий так, будет жить ею!» Этими словами Моисей описывает (Лев. 18:5) «праведность, происходящую из закона». Моисей знает, что он говорит. Моисей - ни в коем случае не представитель того закона, который есть лишь человеческое дело и который не означает ничего иного, ни в коем случае не просто тип осознающего самого себя церковного человека, ни в коем случае не просто сознательный самодовольный представитель высшей религии. Пусть даже он будет и всем этим. Какой пророк, какой апостол, какой реформатор не был бы и этим? Но как пророк, как апостол, как реформатор, как Моисей он - нечто большее, чем все это. Он настаивает: закон необходимо исполнять, чтобы человек жил праведностью, происходящей из закона. «Не слушатели закона праведны перед Богом, но исполнители будут оправданы» (Рим. 2:13). Это мнение Моисея о праведности, происходящей из закона. Но что означает быть «исполнителем закона»? Мы помним: склониться перед Тем, Кто дал закон и от Кого мы его приняли, осознать, что лишь через божественную близость и избрание может возникнуть человеческая праведность, но возникнуть, чтобы вновь и вновь свидетельствовать о величии божественной близости и избрания. Итак, необходимо предать всю (всю!) человеческую праведность Тому, Кому она принадлежит, и прославить Его (только Его!). Лишь там, где исполняется закон (но именно исполняется!), где тем самым становится возможной невозможная возможность чуда, экзистенциальноесть, веры, Бога (не имеющая временной протяженности, не находящаяся в плоскости психологических, исторических вещей, не дающая повода к человеческой похвале, (Рим. 3:27 сл.!)), лишь там человек будет жить ею, говорит Моисей, и нельзя упустить из виду, что и он, используя Futurum aeternum, настоятельно обращает наше внимание: обетование и связанное с ним условие не подразумевают прямую и видимую, но мессианскую и эсхатологическую возможность. Серьезная церковь должна воспринимать свою собственную данность и заданность как «праведность, происходящую из закона», чтобы в энергично совершенном диалектическом осознании тотчас стало бы ясно, что цель закона - Христос, что из самого закона не проистекает никакой праведности, но лишь из исполнения того, что требует закон, то есть из Христа, в котором человек, «стремящийся» человек упраздняется и основывается Богом, то есть из верности Божьей. Несомненно, что церковь при таком осознании своей программы должна с ужасом взирать на свое глубочайшее бедствие, ибо ужасно попасть в руки Бога живого. Но ее вина может быть заглажена. Тогда и над своим бедствием она увидит свою сияющую надежду. Пока у церкви есть возможность так осознавать свою программу, свет светит во тьме.
Ст. 6-8. Но праведность, происходящая из верности Божьей, говорит так: Не говори в сердце твоем: «Кто взойдет на небо?» (то есть чтобы Христа свести!) или «Кто сойдет в бездну?» (то есть чтобы Христа из мертвых возвести!), но что говорит она? «Близко к тебе слово, в твоих устах и в твоем сердце!» (то есть слово верности Божьей, которое мы возвещаем!) (Втор. 30:12-14).
«Праведность, происходящую из верности Божьей» провозглашает, как мы видели, в качестве «цели закона» и Моисей. Если церковь боится и отказывается воздать Богу хвалу, то она не может сослаться на то, что человек - это только человек и он обладает только человеческими возможностями. Весть от Бога, Неведомого, Творца и Единовластного не чужда ей, не чужда человеку. Она есть то чужое, что как граница всего человеческого не может быть чуждым ему. Если человек действительно проходит до конца свой собственный путь, то он предстоит перед Богом. Тогда с ним находится и церковь перед этой своей иной возможностью. В той точке, где церковь могла бы предстать перед Богом, могла бы совершенно серьезно воспринять саму себя, в действительности прекратилась бы всякая погоня за «законом праведности» (Рим. 9:31), прекратилась бы бессознательная ревность о Боге (Рим. 10:2), стремление к созданию собственной видимой праведности (Рим. 10:3), и церковь стала бы тем, что человек действительно ищет в ней или ожидает от нее: местом плодотворного, многообещающего покаяния и ничем иным. Продвигаясь к этой точке, церковь глубоко разочаровывается в своих отчаянных усилиях двигаться то «на небо», то «в бездну», она ужасается попыткам быть «наивысшей» и «наиглубочайшей», желанию иметь, говорить, представлять, показывать, распределять все это, то есть попыткам самой совершать дело Божье, эффектно подавать инкарнацию Божества и воскресение человечества: то через динамику и необыкновенность своего слова, то через эстетическое рафинирование своего культа, то через популяризацию своего языка, то через удвоение и утроение, через увеличение интенсивности и расширение базиса своей служебной организации, то через спешное согласие со всевозможными в высшей степени сомнительными «желаниями мирян», то через богословское или демагогическое искусство, то через приспособление к грядущим и уходящим романтическим, либеральным, национальным и социалистическим чаяниям времени. Ей следовало бы знать, что нельзя эффектно подать Христа, «свести» или «возвести» Его, что Он ни в коем случае не есть возвышенный, просвещенный, идеальный человек, но новый человек, что Рождество - не праздник матери и ребенка, которых мы так знаем и любим, Великая Пятница - не повод, чтобы еще больше, чем обычно, заняться нашими страданиями, Пасха - не представление победы нашей жизни, наших устремлений (например, социализма или воскресения Германии!), Вознесение - не символ поднимающегося к небу нашего идеализма, а огонь Пятидесятницы не имеет ничего общего с устраиваемыми нами фейерверками, даже если бы они были такими восторженными и чистыми. Церковь (включая любую самую незначительную церковную общину, которая полностью согласна с тем, что она - не церковь) в этом случае была бы тем местом, где в отличие от всех остальных мест соблюдается, создается и сохраняется подобающая (и никогда до конца не измеренная!) дистанция по отношению ко всему высочайшему и глубочайшему, чтобы оно само в конце концов могло взять слово, она была бы тем местом, где действительно не обязательно «молчать» с ладаном или без него, ибо молчание перед Богом есть смысл происходящего здесь молчания и (громкой!) речи, она была бы тем местом, где человек слышит радостную весть, позитивное слово Божье именно потому, что он здесь (в отличие от всей благосклонной сентиментальности и морали) слышит в высочайшей степени негативное слово о кресте, и только его. Необходимо особенно подчеркнуть, что желание «сойти в бездну», которого не должно быть, подразумевает напрашивающуюся попытку облачить это, в конечном счете единственно остающееся у церкви, негативное «слово о кресте» в человеческую позитивность: пусть путем того, что вместо привычного христианского идеализма ныне эта весть об остановке и разрушении начинает излагаться с плерофорией [2], убедительностью и особым мастерством. Либо путем того, что это радикальное отрицание всего человеческого, «пропасть», разверзающуюся здесь, человек делает новой, в высшей степени своеобразной и остроумной, богословской точкой зрения. Либо путем того, что его проповедуют как метод получения спасения и тем самым снова делают по-человечески возможной позицией и направлением, моралью! Мы не должны замещать обычную активность церкви искусственной пассивностью, ее обычную экстенсивную пропаганду - якобы интенсивным, многозначительным, на самом же деле в высшей степени спорным, ибо в высшей степени преднамеренным, в высшей степени неестественным «ожиданием», молчанием, бездействием и искать в них спасение. Об этом не может быть речи!
«Близко к тебе слово, в твоих устах и в твоем сердце, то есть слово верности Божьей, которое мы возвещаем». В первую очередь это означает: нет нужды в каких бы то ни было махинациях, искажениях, в позитивной и негативной искусственности. Необходимо лишь одно: взгляд на самое близкое, то есть на бедствие и обетование жизни, выражающиеся в каждом слове твоих уст, в каждом порыве твоего сердца. Ты находишься (лишь через то, что ты - человек) на этой границе человечества, в этой проблематике, единственный ответ на которую есть «возвещаемое нами слово о верности Божьей». Самое простое, самое будничное, самое лишенное иллюзий, критическо-мирское понимание бытия, существования мира и жизни - это единственное условие, которое необходимо выполнить, чтобы мы с нашей стороны приблизились к «Слову». Если бы церковь захотела возвратиться из всех своих священных высот и глубин, из всех областей ее церковных экстенсивных и интенсивных возможностей к жизни, к человеку, к своему состоянию, захотела бы возвратиться из всей удаленности к «близкому», чтобы взглянуть в глаза проблематике бытия, то она наконец увидела бы свою действительную задачу, нужду и ответственность, увидела бы тем самым и Того, Кто уготовляет ей все это, чтобы тем самым быть близким ей. Мы повторяем, что, ведя речь об этой разочарованной и концентрирующейся, об этой строго целесообразной, большей, чем «реформированная», церкви, мы имеем в виду церковь Иакова, церковь чуда и веры, невозможную возможность, «церковь пустыни», которая никогда не может появиться в этом качестве в ряду других, которая тем самым не может стать предметом нового движения, школы или учреждения, ибо она могла бы и желала бы проявиться повсюду и сразу же, в той или иной, в любой возможной церкви, считающей, что она серьезно воспринимает саму себя. Отход на внутреннюю линию, который здесь необходимо было бы осуществить, не есть планируемый тактический маневр, имеющий начало и конец, но стратегический смысл, обретаемый всеми маневрами церкви; они должны обладать им и сохранять его. Еще сегодня он мог бы существовать без какой бы то ни было подготовки, обоснования, программного объяснения и практического рассуждения, чтобы завтра по-новому произойти как шаг из надежды в нужду, из нужды - в надежду; ибо это вечный шаг, новая характеристика и ориентация всех человеческих шагов, тот шаг, который сопровождается всеми возможными человеческими шагами или может не сопровождаться ими, тот шаг, который может вызвать любой человеческий шаг или воспрепятствовать ему. По отношению ко всем возможностям он всегда - абсолютно иная возможность, чтобы тем самым быть всегда и везде открытой возможностью и возможностью быть открытым - для Бога, каков Он есть, открытым для живого, неведомого Бога. Там, где она могла бы начаться, там за церковью Исава, над ней и в ней (даже если бы она была разрушающейся приходской церковью!) была бы церковь Иакова. Ибо еще раз: «Близко к тебе слово», говорит праведность Божья (Втор. 30:14). Это слово готово к тому, чтобы быть серьезно воспринятым, готово к тому, чтобы сделаться действенным, готово к тому, чтобы притеснять нас самым сильнейшим образом и освободить нас самым высочайшим образом, готово к тому, чтобы мы слышали и произносили его - то слово, которое, будучи словом Христа, никогда не будет до конца услышано и произнесено. Мы сами ожидаем того, чтобы слышать и произносить его. Проблематика нашего бытия необычайно сложна, поэтому мы не можем не ожидать звука трубы последнего вопроса и ответа по ту сторону всего существующего, - но поскольку действительно по ту сторону, то именно в шорохах предпоследних вопросов и ответов. Однако конституирующее церковь «Слово Божье» (хотя и слышимое человеческими ушами, возвещаемое человеческими устами!) слишком веское, слишком значительное, слишком трансцендентное, чтобы его можно было рассматривать иначе, кроме как трубу последнего вопроса и ответа. Куда бы мы ни взглянули, нам близко слово, готов динамит. Если же, несмотря на это, ничего не происходит или снова и снова происходит нечто иное, мы отваживаемся только на самое малое, которое есть самое великое, мы снова и снова предпочитаем один день во дворах Господа тысячам других, желаем, чтобы наши руки никогда не опустели, в конце концов осознавая, что взять можно лишь пустыми руками, у нас всегда уже есть ветер в парусах и штурвал в руках, еще до того, как мы знаем, куда лежит наш путь, башня уже строится и война уже объявлена до того, как мы оценили расходы и посчитали наши войска, - тем самым мы в любом случае не можем сказать, что мы оставили нечто невозможное, ибо именно это невозможное есть для нас близкое, готовое, возможное, оно само навязывается нам, желает вторгнуться к нам, оно уже здесь: более возможное, чем все, что мы считаем возможным, - свет светит во тьме.
Ст. 9-11. Ибо если ты устами исповедуешь Иисуса Господом и веришь в сердце, что Бог воскресил Его из мертвых, то ты спасешься. Ибо вера сердца ведет к праведности, исповедание уст - ко спасению. Писание говорит: Каждый, верующий в Него, не постыдится! (Ис. 28:16)
«Человек, поступающий так, будет жить ею!» - говорит Моисей о праведности (Рим. 10:5). Определим теперь более отчетливо, что означает это «дело». Снова и снова как обетование возникает это Futurum aeternum: «...Тем самым ты спасешься!» «...Он не постыдится!» И мы могли бы продолжить: «тогда она станет церковью Иакова!» Что это за условие, которое должна исполнить церковь, что это за «дело» закона, которое соответствует этому обетованию? Ответ: «Если ты исповедуешь Иисуса Господом и веришь, что Бог воскресил Его из мертвых», то ты будешь спасен. И еще: «Каждый верующий в Него» не постыдится. Итак, условие - это Иисус Господь, воскресение, вера. Это именно то условие, которое поставил уже Моисей. Это не что иное, как всегда осознававшееся нами как необходимое, но снова и снова отвергнутое подчинение праведности Божьей (Рим. 10:3). Это слово, которое Израиль обретает в своем сердце и в своих устах, уготовано и бесконечно близко, если известно, что означает называться Израилем, если церковь серьезно воспринимает саму себя (Рим. 10:6-8). Невидимы по отношению к месту, где находится церковь с ее возможностью - как возможность всех возможностей без возможности, как пропасть, в которую никто не может прыгнуть и в которую все мы тем не менее вынуждены прыгнуть, эти три - Господь, воскресение, вера. «Господь» означает безусловное императорское притязание, «воскресение» - абсолютную отчужденность, «вера» - свободную инициативу абсолютного момента праведности Божьей. Тот факт, что именно Иисуса необходимо исповедовать как Того, в Кого надо верить, и верить в Него в Его исторической неповторимости, случайности и временности как в Господа, как в Воскресшего, означает экзистенциальность этого момента в отличие от любой простой идеальности. Поэтому «вера сердца ведет к праведности, исповедание уст - ко спасению». При этом важен не порядок «сердце»-«уста» и даже не то, что это именно сердце и уста (конечно, здесь можно было бы назвать и ноги, руки, глаза, уши), но достигнутое путем названия этих человеческих органов указание на комплексное бытие и существование человека со всей его проблематикой и на соответствующую этой комплексности и отвечающую ей экзистенциальность обращения и решения, которые совершаются в Иисусе и тем самым во всей области человеческой возможности, хотя и как пограничный случай. Поступающий так человек, исповедующий и верующий (мы не забыли об абсолютной невидимости и неслыханности этого дела, подчеркивая его экзистенциальноесть!) будет жить праведностью. «Праведностью, происходящей из закона»? Да, ибо, подчеркивая экзистенциальность Иисуса, исповедующих его уст, верующего ему сердца, мы неизбежно сказали «закон», религия, история, душа. Но мы подчеркнули экзистенциальность Иисуса как Господа, как Воскресшего, как Того, в Кого необходимо верить, и сказали тем самым, что праведность, если она приходит, если невозможное становится возможным, происходит не из закона, но из верности Божьей. Итак, это условие, соответствующее обетованию, действительно соответствует Futurum aeternum этого обетования. Мы утверждаем и надеемся показать, что это, в точности соответствующее невидимому обетованию, условие церкви не может быть ни неведомым, ни неисполнимым.
Ст. 12-15. Ибо нет разницы между иудеем и греком: один и тот же Господь над всеми, богатый для всех призывающих Его. Ибо каждый призывающий имя Господне спасется. Как могут они призывать Его, если не будут верить в Него? А как они могут верить, если не слышали? А как они могут услышать без возвещающего? Но как можно возвещать, не будучи посланным? Как написано: Так своевременна поступь шагов несущих Благую весть!
Воскресший Господь по отношению ко всем призывающим Его - видимый как невидимый, известный как неведомый, произносящий их последний вопрос и ответ. Он не основатель религии или церкви в ряду других и против других. Он, сам будучи праведностью в ее императорской власти, в ее чуждости и свободе, есть ключ, открывающий все замки, волна, проходящая через все ярусы здания, центр всех картин. Жизнь в своей абсолютной широте, глубине и высоте указывает на абсолютно иную абсолютную широту, глубину, высоту спасения и исполнения, возвещаемую в воскресении Иисуса. Поэтому Он - цель всех законов и религий. Закон и религия всегда существуют там, где под вопросом находится это заключающееся в противоречивом событии жизни указание, где его наличие лишь предчувствуют, его толкование лишь ищут. Но где этого не происходит? Где найти такое предчувствие и желание истолкования, в которых потенциально не заключалось бы «призывание» Бога и тем самым призывание имени того Господа, который открывает Бога как Бога? Разве может существовать осознание притесняющей человека смертной участи без (непостижимого!) осознания (невозможной!) возможности воскресения? Разве может существовать универсальность бедствия, которую можно было бы постигнуть и определить без универсальности спасения, оттенком которой она является? Тогда не могло бы существовать никаких «законов», никакой религии, не могло бы существовать и проявляющихся в них вопросов о в высшей степени скрытом смысле жизни без призывания Господа, который в высшей скрытости есть ответ на этот вопрос. Бог ответил прежде, чем они воззвали, и именно поэтому, единственно поэтому они воззвали. Они больны в Боге потому, что они должны выздороветь в Боге. Это - смысл положения вещей между Богом и человеком, открывшийся в Иисусе, который есть «Господь» этого положения в силу своего воскресения, который открывает в нужде нашего бытия, в нашем воздыхании, вопросах, поисках и стенании, что богатство божественного спасения и исцеления есть скрытый корень этой нужды и этого спасения. Таково положение: «Нет разницы между иудеем и греком: один и тот же Господь над всеми, богатый для всех призывающих Его. Ибо каждый призывающий имя Господне спасется» (Иоил. 3:5). «Всякий верующий в Него не постыдится» (Рим. 10:11). Но что означает все это в перспективе церкви, в перспективе любой церкви? Разве это не означает, что любая церковь, серьезно воспринимающая саму себя, станет церковью Иакова? Это обращенное к Израилю слово, это «каждый», это «нет различия между иудеем и греком» - слово суда или слово обетования? В любом случае «каждый» и «нет различия между иудеем и греком» - наиболее полный, наиболее важный для Павла комментарий понятий «вера» и «праведность»; ибо независимо от того, приятны они для церкви или нет, это «каждый», это «нет различия» означают безграничную свободу Бога как смысл являющейся решающей для этих понятий крестной смерти Христа. Этого Господа нужно призывать, Он есть «Господь над всеми, богатый для всех призывающих Его» без различия между иудеем и греком, Он, оправдывая иудея, оправдывает самого себя и таким образом, оправдывая самого себя и не будучи обязанным иудею, может оправдать и грека. Он по отношению ко всем людям есть Бог. Таким образом Бог во Иисусе открывается как Господь. Если церковь мудра, то она примет это; ибо если это так, то она не отделена от этого Господа, раз она призывает Его, ибо Он - Господь над всеми; если она мудра, то она будет призывать Его, чего бы из этого ни вышло. Если же она глупа, то она будет сожалеть о том, что Бог таким образом открывается в Иисусе; ибо если это так, то она не просто безоговорочно соединена с Господом, даже если она призывает Его; если она глупа, то из страха перед этим суровым Господом она прекратит призывать Его. Но как бы то ни было: этого Господа «призывают» таким, каков Он есть. «Призывают» означает, что Его экзистенциально познают, в Него верят, Его боятся и любят. Именно люди, подчинившись праведности Божьей, ожидают вечную жизнь (Рим. 10:5), вечное спасение (Рим. 10:9,13), ожидают, что они никогда не постыдятся (Рим. 10:11). Находятся ли они в церкви или вне церкви, представляют ли они собой собственную новую церковь? Этот вопрос несущественен - и именно это беспокоит церковь. Мы не ведем речь о нескольких обращенных «язычниках» в Риме, Коринфе и Ефесе. Они - всего лишь знак абсолютно иного обращения. Мы также не ведем речь о благородных язычниках типа Сенеки и ему подобных, о благочестивых чадах мира, о неосознанных христианских атеистах и т. п.; и они - лишь знак света, в котором во Христе находятся все - независимо от любой человеческой праведности. Мы не ведем речь о величине, с которой могла бы конкурировать церковь, по отношению к которой она могла бы быть измерена и которую она могла бы измерить по отношению к себе. Мы говорим о Царстве Божьем. Верующие язычники (о которых мы говорим, что они призывают Господа) представляют собой эсхатологическую величину, состоящую не из определенного числа психологических индивидуумов, но потенциально охватывающую тотальность психологических индивидуумов, независимо от их принадлежности к церкви. Господь знает своих, и это люди, осознающие реальность существующего порядка (согласно которому Господь знает своих) и преклоняющиеся перед Ним, для которых возможно исполнение этого условия. Этих людей (кто относится к ним? кто не относится к ним?) мы противопоставляем церкви. И для церкви было бы возможно исполнить это условие, склониться перед этим порядком, причем без дополнительного совершения определенных действий, без восполнения и уничтожения тайны предопределения человеческим «порядком спасения», чтобы снова и снова искренне вставать в ряд потомков необрезанного Авраама (Рим. 4:9-12) и быть достаточно сильной для осознания своей слабости перед Богом.
Итак: «Как могут они призывать Его, если они не будут верить в Него ? А как они могут верить, если они не слышали ? А как они могут услышать без возвещающего? Но как можно возвещать, не будучи посланным?» Иисуса Господа призывают, поскольку этот крик человека из его глубочайшей нужды, выражающийся во многообразии законов и религий, не мог бы происходить без невидимого знания человека о Боге, находящегося по ту сторону всего определяемого, но осуществляющегося как его заданная в Боге предпосылка. Это знание о Боге именно в своей абсолютной скрытости есть вера; она предполагает настолько же скрытое слышание, настолько же скрытое возвещение, настолько же скрытое послание возвещающего. Одним словом, она предполагает возможность, нет - действительность скрытой церкви Иакова, чье ухо слышит Слово Божье, чьи уста произносят Слово Божье. Мы знаем, о какой возможности мы говорим. «Подобающее время», конечное время, время благодати и суда - это время и час Бога, когда слышна «поступь шагов несущих Благую весть», Благую весть о царстве, силе и славе Бога, о создании новой системы координат истины, которая разъединяет Бога и человека, чтобы поставить человека рядом с человеком перед Богом, Благую весть о новом Израиле, к которому никто не принадлежит по праву, но все по милости. Если Бог - это истинный Бог, то неужели это подобающее время еще не началось? Если оно началось, то неужели Он не разослал своих посланников, неужели возможно не возвещать, не слышать Его имя, не верить в Него и не призывать Его? Необходимо всегда, во всякое время, будь это действительно подобающее время или нет, уверенно считаться с праведностью Божьей и, таким образом, с Его смиряющим всех гневом и с Его посещающей всех милостью. Необходимо сомневаться лишь по поводу того, действительно ли мы правы для того, чтобы делать все это. Сомнителен не свет света во тьме, но то, видит ли его церковь, род Авраама.
Ст. 16-17. Не все покорились благовестию. Ибо Исаия говорит: Господи, кто верит нашему свидетельству? (Вера должна происходить из свидетельства, свидетельство же через слово Христа!)
«Не все покорились благовестию». Слово, которое есть цель закона, требует послушания. «Делатели закона будут оправданы». Здесь мнения расходятся. Здесь бедствие церкви становится ее виной, а ее вина - причиной ее бедствия. Выявленное выше (Рим. 10:12 сл.) универсальное условие нельзя смешивать с рациональным универсализмом, с рациональной (в действительности же подавляющей дух истинного рационализма!) предпосылкой «религиозного априори», предпосылкой всеобщей религии разума, находящейся за или перед всеми так называемыми позитивными религиями. Если мы говорим «каждый, призывающий имя Господне, спасется!» (Рим. 10:13), то в этом «каждый» речь идет об универсализме благодати, о предпосылке откровения. Этот универсализм и эта предпосылка означают - как раз в противоположность любому религиозному априоризму - деструкцию (а не установление!) всех человеческих религий, провозглашение полного отсутствия предпосылок в решающей точке. Бог свободен. Весть о спасении есть весть о спасении именно потому, что она противопоставляет всем (в том числе и мыслимым наиболее трансцендентным образом!) человеческим связям, сообщениям и предпосылкам абсолютную суверенность Бога. Кант с полным основанием и совершенным пониманием не написал критики (обоснования!) благочестивого разума. Сточки зрения человека, речь может идти только лишь о (существующем у Канта более, чем у его религиозных противников!) признании свободы Бога, то есть о послушании. «Послушание» означает творить покаяние, то есть желать согласиться с божественной, своевременной, эсхатологической возможностью, склониться перед Его гневом и милостью, открыться для одностороннего, пылкого, исключительного притязания, которое «Господь» выдвигает в отношении человека, открыться для абсолютной инаковости «воскресения», открыться для беспричинной свободной инициативы «веры». Послушание означает, что в этом известном человеке возникает разлом, возникает та пустота, где новый человек может дышать и двигаться. Послушание - это чувство собственно и специфически божественного, чувство абсолютной инаковости Божьей, ощущение Бога как царя, монарха и деспота. Поэтому послушание означает абсолютную приверженность при любых обстоятельствах, желание пожертвовать собственным движением для самодвижения Бога, желание предать смерти всю важность, желания и претензии известного нам человека, готовность к уходу из области всего здешнего и видимого, в которой мы находимся, из всех предприятий, привычек мышления и действия, из всех компромиссов, союзов и рискованных предприятий, в которые мы теснейшим образом вплетены. Послушание означает абсолютно свободное положение качающегося маятника в его точке покоя. Речь идет о свободе «ходить», то есть двигаться вперед и назад, не останавливаясь, осознавать и атаковать жизнь в каждой точке этого движения с одинаковой серьезностью, всегда и во всей полноте предоставлять пространство тому удару, который осуществляет Бог, и никогда не забывать, никогда не терять из виду опоры, которую все имеет в Боге. Это и есть послушание, соответствующее Благой вести. Но кто же тогда послушен? Очень мягко, очень многозначительно сказано: «не все». Конечно, это не те или иные конкретные люди. Конечно, это не некое число определенных людей. Церковь Иакова, верующие язычники, «ходящие по путям веры без обрезания, которые были путями нашего отца Авраама» (Рим. 4:12) - да, но кто эти люди? Где они? И церковь Исава, наша церковь, известная церковь, послушна ли она? Так вроде бы должно быть! «Слово Христа» близко ей. Из него та «весть», которую несут «эти» посланники. В этой вести необходимо услышать верность Божью, из нее должна была бы вырасти «вера», послушание. Вырастает ли она? Или же посланники, несущие ее, нередко настолько оставлены, одиноки, беспомощны, бесцельны, внутренне смущены - перед своими слушателями и действительно не в последнюю очередь перед самими собой: «Господи, кто верит нашему свидетельству?» (Ис. 53:1). Где в церкви начинается покаяние в страхе и трепете, уважение Бога, создание и сохранение дистанции, атака на (религиозного!) человека, ослабление структуры человеческого существа, то «хождение», которое не прекращается, снова зайдя в угол, где начинается длительное, ибо фундаментальное, испуганнорадостное слушание, эта безусловная серьезность, эта неподкупная выдержка и стойкость в затруднительных обстоятельствах, которые уготовляет нам Бог? Скорее - некоторые симптомы болезни церкви все же необходимо назвать - здесь происходит постоянное уклонение от необходимого перелома, прыжка и жертвы, постоянный косой взгляд в сторону на князей и на народ, на образованных и пролетариев, на молодежь и на граждан, на современников и зрителей (что они скажут по этому поводу? что они будут с этим делать? смогут ли они правильно понять это или, возможно, абсолютно неверно истолкуют?), это действительно вызывающее изумление искусство всегда и везде находить в божественном историческую и психологическую сторону, интересные параллели, духовные генеалогии, примечательные зависимости и различия, устанавливать, открывать или изобретать так называемые «типы» и со всем этим снова аккуратно извлечь заряженный патрон из ствола ружья, эта подобная резиновому мячу эластичность, которая умеет ответить и на сильнейший удар в лицо с помощью удивительных рассуждений о религиозной силе такого удара, этот обезоруживающе дружеский, лояльный и корректный способ, с помощью которого можно было бы обезвредить даже Илию или Амоса, если бы он был «посланником» сегодня, эта фантастическая упругость пружины, которая может преобразовать любую возникающую искорку невозможной возможности в возможную возможность движения, школы, «линии» или «круга», новейшего восклицания и важничанья воодушевленных Богом людей и, если возможно, основать соответствующее издательство, имя которого уже свидетельствует о дерзости и очевидной неудаче, эта ловкость, с которой любой, всего лишь немного больше понимающий, чем другие, тотчас же уничтожается путем того, что его провозглашают вождем, наконец, эта способность снова и снова находить убежище, в котором человек не вынужден более бояться уничтожения, где он наконец и окончательно может быть нейтрален, не должен более ничем жертвовать, может возрадоваться в «уверенности» своей праведности. И при всем том заблуждение практически каждого человека, что для него церковь - действительно нечто высшее, самоцель. Это заблуждение есть собственно опровержение такого человека. Мы ведем речь о церкви, которую мы знали, знаем и будем знать, о той церкви, которая никогда существенно не была иной или не станет таковой, о той церкви, которая во всех этих симптомах обнаруживает лишь то, что она действительно и неминуемо есть церковь Исава, церковь неверия, церковь неслышания и она будет оставаться таковой; мы ведем речь о той церкви, с которой мы - и мы настаиваем на этом (Рим. 9:1-5; Рим. 10:1) - провозгласили свою солидарность. Но о том факте, что бедствие церкви - это ее вина, а вина церкви заключается именно в том, она снова и снова проходит мимо своей нужды - мимо тайны Божьей, - тем самым не следует говорить меньше, нет, именно поэтому о нем необходимо говорить. Необходимо напомнить о симптоме всех симптомов: о том, что церковь - не мир, и именно церковь - распяла Христа.
Ст. 18. Но, говорю я, разве они не слышали? Да, конечно: по всему миру распространился звук их и до концов мира - слова их! (Пс. 18:5)
Возможно ли извинение под предлогом того, что церковь еще не слышала всего этого? Разве она могла этого не услышать! Разве «слово Христа» - это та новость, которую можно «услышать» или «не услышать», харизма живущих в каком-то другом углу, на другой улице? Разве кто-то может сказать, что для него все это «ново»? Разве существует нечто более известное, чем неведомый Бог, и разве мы знаем нечто лучше, чем то, что таким образом все не может дальше продолжаться? Разве мы знали бы это еще лучше, если бы сегодня с небес спустился ангел, ударил бы по столу и сказал бы нам то же самое своим громовым голосом? Нет, мы слышали это. Кем бы мы ни были, мы полностью «в курсе дела». Это совершенно объективная невозможность, в которой мы находимся как неслышащие.
Ст. 19-20. Но, говорю я, разве Израиль не понял? Уже Моисей говорит: Я возбужу в вас ревность к народу, который не есть народ, ц раздражу вас народом неразумеющим. И Исаия дерзает еще больше и говорит: Я дал себя найти тем, кто не искал Меня, и открылся тем, кто не спрашивал обо Мне (Втор. 32:21; Ис. 65:1).
Возможно ли извинение под предлогом того, что, хотя мы и слышим, но не можем понять? Но что означает понять? Находиться в благоприятном историческом или психологическом состоянии? Иметь время? Быть достаточно зрелым? Обладать нравственной силой, диалектическим дарованием, сильной верой? Но где же тогда разумеющие в этом смысле в невидимой языческой церкви Иакова? Существует ли вообще хотя бы один-единственный разумеющий в этом смысле? Кто же тогда таков, у кого есть время, зрелость, сила, дарование, вера - когда речь идет о Боге? Разве мы не понимаем, что речь идет о необходимости понять то, чего мы не понимаем? Что именно тот народ, который не есть народ, который есть неразумеющий народ, - представляет собой народ разумеющих? Что - кто осмелится повторить то, что осмеливается говорить «Исаия»? - из тех, которые не искали его, Бог в своей неисчерпаемой возможности, в своей безусловной милости дает себя найти и открывается тем, которые не спрашивали о Нем? Понимание, требуемое здесь, не есть высшая, должная сначала быть покоренной вершина религиозного понимания, не есть самый окончательный взлет силы веры, но понимание того, что мы в нашем непонимании поняты Богом. Разве это не следует понять?
Ст. 21. Об Израиле же говорит: целый день Я простирал руки Мои к народу непослушному и противоречивому (Ис. 65:2).
Мы прерываемся. Вина - это не невинность. Вина означает: мы можем, но мы не хотим. Мы не хотим отказаться от себя. Мы не хотим спуститься с этой вершины. Мы не хотим признать новую систему координат. Мы хотим оставаться в хижинах и шалашах нашего лагеря вместо того, чтобы выйти навстречу Богу (Исх. 19:17). Жесткое, безнадежное прекословие Богу - это, как кажется, собственно и есть сущность человека и церкви. Свет светит, но он действительно светит во тьме.
Примечания
[1]. Я читаю ст. 5, присоединяясь к мнению Цана и Кюля: γράφει τὴν δικαιοσύνην τὴν ἐκ νόμον ὅτι ὁ ποιήσαϛ αὐτὰ ἄνθρωποϛ ζήσεταί ἐν αὐτῇ.
[2]. Греч. πληροφορία - полная уверенность. - Прим. пер.
