Ст. 31. Разве мы уничтожаем закон верой? Это невозможно! Мы именно утверждаем закон.
«Разве мы уничтожаем закон верой?» Кажется, что воскресение подобно пожирающему все живое призраку вторгается в историю, данная в Иисусе предпосылка - в существующий порядок бытия, парадокс веры - в психологическую жизнь человека. Мир исчезает перед Богом, творение - перед искуплением, переживание - перед познанием, содержание - перед формой, закон - перед единственно реальной и видимой только вере верности Законодателя. Как нам защититься от такого представления и связанного с ним обвинения в гностическом дуализме? Мы никак не можем защититься от этого, если радикализм появляющейся здесь истины не осознается абсолютно радикально. Отрицание, которое оставалось бы отрицанием рядом с утверждением, не было бы действительным, критическим отрицанием, оно вскоре было бы вынуждено снова отрицать само себя. Воскресение как иная история в ряду других историй не было бы воскресением; ибо что в этом случае должно воскреснуть? Предпосылка, которая не выдержала бы испытания и не подтвердилась бы во всем данном, не была бы окончательной предпосылкой, а парадокс, который как особое событие добавился бы к обычному психологическому событию (в том числе и сверхъестественным образом, например, как «демоническое»), именно поэтому не был бы парадоксом. То иное по отношению ко всему существующему, известному, вещественному, временному, человеческому, откуда мы происходим, никоим образом не было бы абсолютным иным, если бы оно не было полностью познано в своем изначальном, наполняющем, окончательно утверждающем значении. Если «мы уничтожаем закон верой», если мы ставим веру как нечто второе, иное, отличное рядом с законом, вместо того чтобы вставить ее в закон, если мы ставим Христа - рядом с Моисеем, вместо того чтобы понять Моисея во Христе, если мы не видим в суде Божьем над всеми человеческими направлениями одновременно то, что дает им направленность, если мы не видим в прекращении всего человеческого воодушевления, деятельности и желания Богом их прекращенность у Бога, тогда окончательный вопрос, который ставит вера, не есть - именно как окончательный вопрос - одновременно ответив все вопросы, тогда вера - это не вера. Такой вывод был бы слишком близоруким. Тем самым мы вызвали бы лишь реакцию, дали бы выход «скрытой враждебности», достигли бы контрастности, которая сама нуждалась бы в прекращении, диалектической обработке, возвращении к окончательному единству.
Однако имеется в виду не это, но «мы именно утверждаем закон». Мы освобождаем историю, данность, психологическое событие от их случайности. Мы провозглашаем Бога Господом неба и земли, называя Его неведомым Богом, провозглашаем наличие образа Творца во всем сотворенном, проповедуя искупление, провозглашаем наличие смысла всех переживаний, внося все переживания в свет познания, провозглашаем вечную истину закона, ставя парадокс веры как вечное «нет» закона. Мы возвещаем право индивидуума, бесконечную ценность каждого человека (Кьеркегор!), провозглашая, что его душа потеряна перед Богом и в Боге, упразднена и спасена в Нем. Поэтому мы требуем склонения всего человеческого бытия, обладания и действия перед божественным судом, поэтому мы требуем, чтобы оно всегда и везде ожидало бы божественного оправдания, так как (с точки зрения Бога и для Бога) все всегда и везде не потеряно. Поэтому мы уничтожаем всякую тождественность между моментом последней трубы и всем предшествующим и последующим ему, провозглашая тем самым одновременность всех времен, всего того, что было раньше и будет позже, так как мы более не видим предшествующего и последующего, которое в своей абсолютной инаковости не находилось бы в свете этого момента, не было бы причастно его достоинству и значению. Суд и праведность Божьи именно в истинной трансцендентности Бога подтверждают нам самую истинную имманентность. Во Христе есть Тот, кто был и кто будет. Обнаружение никогда не покоящейся, необходимой, действительной сущности в продольном разрезе времени - это откровение в Иисусе, откуда мы происходим. Сама история таким образом свидетельствует о воскресении, сама данность - о своем незаданном условии, само человеческое событие - опарадоксальности веры как о его неотъемлемой основе. Правильно понятый закон - это совершенное доказательство, оправдание, откровение верности Божьей. Мы не уничтожаем закон, но мы даем возможность закону, Библии, религии в своей действительности и истории говорить, «свидетельствовать» (Рим. 3:21) об их собственном смысле, и тем самым мы можем понять, что вера - это смысл закона, вера как радикальное чудо (Рим. 4:1-8), вера как чистое начало (Рим. 4:9-12), вера как изначальное творение (Рим. 4:13-17). «Мы именно утверждаем закон».
Ст. 1-2. Что нам сказать [1] об Аврааме, нашем предке по плоти? Если Авраам был оправдан на основании своих дел, то это похвала ему! Да, но не перед Богом!
«Что же нам сказать об Аврааме?» Мы выбираем в качестве парадигмы для тезиса, что вера - это смысл закона, по возможности удаленную и классическую личность из области закона. Нельзя сказать, чтобы таким выбором мы поставили перед собой легкую задачу. Историческое место фигуры Авраама настолько отлично от нашего, что необходимо сразу же исключить возможность провести линию от него к нам на уровне исторически-психологического события. Если праведность Божья в Иисусе - это прекращение, а не исполнение закона, то она - всего лишь новшество, реакция, нечто «иное» в ряду явлений библейской (и небиблейской) религиозной истории, а не потусторонний смысл и содержание ее полноты, она - время в ряду других времен, история в ряду других историй, религия в ряду других религий, и тогда это ее лишь относительное, случайное, единственное значение должно проявиться через контрастность с абсолютно далекими временем, историей и религией. Если красная нить истории, которую мы видим в Иисусе, не абсолютна чиста, не абсолютно превосходна, не абсолютно строга по отношению к объективному единству, к единству вещественной связи во всем прошлом и настоящем, далеком и близком, тогда все выскальзывает у нас из рук ввиду величины противоположности, перед которой мы находимся, говоря «Авраам». С другой стороны, по отношению к классичности фигуры Авраама, к ее несомненному весу, калибру и ценности, по отношению к позитивности «нашего предка по плоти», одного из лучших в мире плоти, должны проявиться в своей пустоте и собственной спорности лишь относительное отрицание, упразднение и обесценивание человеческого бытия, обладания и действия, лишь призрачно понимаемое воскресение, лишь скептически рассматриваемая критика, лишь «плотская» противоположность для всех разумеющих. Иисус не был бы Христом, если бы такие личности, как Авраам, Иеремия, Сократ, Грюневальд, Лютер, Кьеркегор, Достоевский, бесповоротно были исторически удалены от Него, а не были бы скорее осознаваемы в Нем в своем существенном единстве, одновременности и связанности, если бы в возвещаемом в Нем отрицании их утверждения были бы только упразднены, а не одновременно основаны. Но именно об этом идет речь. Иисус являет себя Христом именно в том, что Его свет - это не что иное, как свет Ветхого Завета, свет всей истории религий и истории истин, чудо Рождества, на которое весь предрождественский мир природы и истории, мир видимых и невидимых творений взирает как на исполнение своих ожиданий. «Ветхий Завет предшествовал Христу не только в обычном смысле, но он жил в Нем, Ветхий Завет непосредственно сопровождал Его предысторическую жизнь и, так сказать, был образным свидетельством этой жизни» (Овербек). «Прежде чем был Авраам, Я есть». Это мы говорим об Аврааме и должны показать на примере Авраама.
«Если Авраам был оправдан на основании своих дел, то это похвала ему!» Для нас очевидны «дела» Авраама, то есть проявляющиеся в его словах и поступках позиция, направленность и образ мысли как дела праведника. Для нас здесь очевидно могущественное превосходство над погруженным во мрак язычества окружающим миром, более осознанная религиозность, более чистая мораль, героическое достижение героической веры. Как нам толковать это очевидное? Из следа «праведности», который мы находим у Авраама и подобных ему, мы по праву делаем вывод о соответствующем божественном признании и оценке. Если же оно происходит, если происходит божественное оправдание очевидных для нас «дел» Авраама, то мы оказываемся перед человеческим бытием, обладанием и действием, которые оправданы и не требуют более никакого оправдания в будущем, которые тем самым в противоположность нашим прежним выводам (Рим. 3:20, 27-31) более не подвержены смятению и сомнительности всего содержания человеческой жизни, вызываемых Богом. Тогда голос истории возвещает ему похвалу как похвалу «значительному человеку», волевой личности, герою и индивидуальности. Тогда в этой точке, в «делах» Авраама, праведность Божья стала тождественной праведности человеческой. Если это так в этой точке, то почему бы и нет во многих других? В этом случае кризис всего человеческого более не неизбежен, путь через смерть к жизни более не неумолимо необходим, более не обязателен парадокс веры, в который мы считаем поставленными себя Иисусом. Если бы лишь в одной точке существовало нечто человеческо-божественное или бого-человеческое, что было бы видимым само по себе и чем человек мог бы «хвалиться» (почему он не смог бы этого делать, если бы подобное существовало?) - тогда, очевидно, существовали бы другие, более простые пути к Богу наряду с указанным в Иисусе путем смерти, и кто в таком случае не пожелал бы охотнее выбрать эти более легкие пути? Что нам сказать на это?
Да, говорим мы, праведность Авраама стала его похвалой, «но не перед Богом». Что же означает та ситуация, когда поведение человека производит на нас впечатление божественного величия, посланничества, возвещения, облечения в служение и исполнения этого служения? Хорошо, если мы вкладываем в слово «божественное» следующий серьезный смысл: в этом человеке для нас становится видимым невидимое; то, что есть этот человек, напоминает о том, что он не есть; за его поступками и над ними находится тайна, которая через его поступки как скрывается, так и открывается, причем она не идентична этим поступкам. Подобно тому, как мы не называем тень предмета, отброшенную в ярком свете, самим светом, так и «дела» человека, в которых нам открывается праведность Божья, сами по себе не праведны, они - не человеческое Божественное или божественное Человеческое, но указания на праведность Божью, тем более сильные, чем более они открывают ее нам. Так же как узы, которые связывают все члены человека и в которых его ведут туда, куда он не желает, не есть его естественные члены, так и его праведные перед Богом, угодные Богу «дела» человека не идентичны тому, что проявляется как его «дела» в его жизни и в истории. То впечатление, которое мы получаем о таком человеке, - это видимое напоминание о невидимом, необычном событии; и оно тем больше, чем сильнее это впечатление. Итак, это очевидно «праведное» (религиозное, гениальное, значительное) в позиции, направленности, образе мыслей Авраама и ему подобных может стать его похвалой перед людьми, перед форумом мировой истории (некомпетентная история любит придерживаться этой славы, славы его личности и т. п.) - «но не перед Богом». То, что становится его похвалой «перед Богом», - это покаяние, в котором он пребывает (Рим. 2:4), его дела, которые оцениваются и «оплачиваются» Богом (Рим. 2:6), тот «иудей, который втайне», и «обрезание, происходящее в сердце» (Рим. 2:29), - все это записано в другой книге, оно само по себе невозможно для человека и поэтому удалено от человеческих взоров, это то в человеке, что возможно только от Бога и поэтому может быть познано только от Бога. Насколько ясно возможное и видимое для человека указывает на это невозможное и невидимое, настолько же ясно оно одновременно открывается и судится в своей обнаженной человечности. Классичность классического человека заключается не в его сотворенной природе и человечности, но в суде, которому он подлежит, в ограниченности его тварности, которая становится ощутимой именно в этом суде, а также в том, что он знает: он отчетливо осознает двойственность, относительность, уничтожение своей тварности и не хвалится ею. Его позитивная величина может быть понята совершенно и однозначно только от Бога, так как она основана только в Боге. Если же проявляющееся в таком человеке, как Авраам, - это не праведность Божья и праведность Божья не проявляется в таком человеке, то и он, именно он находится в кризисе всего человеческого, на пути от смерти к жизни, тогда и его ценность (и наша возможность констатировать эту ценность) основывается на парадоксе, на чуде веры. Тогда нам не избежать смертного пути Иисуса.
Ст. 3-5. Ибо что говорит Писание? Авраам верил Богу, и это засчиталось ему как праведность. Действующему Аврааму засчитывается то, что есть его награда, не по благодати, но по долгу, но недействующему Аврааму, только верующему в Того, кто оправдывает нечестивого, вера его засчитывается как праведность.
«Авраам верил Богу». Итак, все собственное и поэтому заслуживающее похвалы в Аврааме и ему подобных - его героическое переживание и действие, его осознанная или неосознанная индивидуальность и благочестие - не принимается во внимание Богом как его праведность. Все в его жизни, что еще основано в ином, - следствие причины, видимые вывод и результат в одном ряду - все это находится еще по эту сторону линии смерти, которая разделяет время и вечность, людей и Бога, даже если все это так ясно свидетельствует о потустороннем. По ту сторону линии смерти - Бог: основывающий как неоснованный, существующий без всякого существования, известный как неведомый, говорящий в своем молчании, милосердный в своей непреступной святости, требующий ответственности как носящий все, призывающий к послушанию в своей единственности действия, милостивый в своем суде, не человек и именно поэтому чистое начало, неотъемлемое отечество, первая и последняя истина, Творец, Господь и Искупитель человека. По отношению к человеку Бог всегда - внеположный, новый, далекий, чужой, превосходящий, Он никогда не находится в сфере влияния человека, никогда не является предметом его обладания, и тот, кто говорит «Бог», всегда говорит «чудо». Бог - это дилемма для человеческой души: существует человеческое приятие или отвержение, утверждение или отрицание, пробуждение или сон, понимание или непонимание по отношению к Богу. Но возможно, вероятно, видимо и постижимо всегда лишь отвержение, отрицание, забывание и неузнавание Бога, невидение Невидимого, непонимание Непонятного, так как у человека нет органа для восприятия чуда, так как весь человеческий опыт и понимание прекращаются именно там, где они начинаются в Боге. Если со стороны человека происходит утверждение и понимание Бога, если психологическое событие получает направленность к Богу, определенность от Бога, принимает форму веры, то происходит невозможное, чудо, парадокс. Понимание Авраамом того, что Слово Божье обладает действенной силой (Рим. 4:21), - это невозможное. Понимание того, что Бог называет несуществующее существующим (Рим. 4:17), - это чудо. Понимание того, что Богу подобает слава (докса) (Рим. 4:20), противоречит очевидности (докса), оно - парадокс. И именно это понимание есть вера. «Авраам верил». Это - действие, через которое он есть то, что он есть, скрытый источник, из которого вытекают все его явные «дела» (Рим. 4:2). Однако он есть то, что он есть, как верующий, силой того, что он не есть. Ибо в том, что он есть (религиозно просвещенный человек, духовнонравственный герой ит. д.), прорывается наружу его вера - то, что он не есть (чудо, новый мир, Бог). Если убрать линию смерти от веры Авраама (упразднение человека через его основание в Боге), то из его веры изымается содержание, как человеческое действие она погружается обратно в субъективность, относительность и двусмысленность всех человеческих дел. Если жизненность Авраама не основана в его смерти, то Авраам - это не Авраам. Авраам не просто верил, он верил Богу (Быт. 15:6). Это говорит Писание.
«И это засчиталось ему как праведность». Итак, уже в повествовании Книги Бытия встречается характерное понятие божественного зачисления или бухгалтерской записи (Рим. 3:28) в пользу человека. То, что как дело человека было бы невозможным, было бы фальсификацией (Рим. 2:3), возможно и оправдано как дело Божье: (в книге Жизни) позиция из кредита Бога может быть переписана в кредит человеческий. Происходящее в Аврааме чудо веры записывается Богом в бухгалтерской книге в его пользу как праведность Божья. Это свободное по отношению ко всему бытию, обладанию и действию человека и именно в своей свободе сильное, реальное действие Божье. Через то, что он не есть, человек становится причастным тому, что есть Бог, в смерти человека ему светит вечный свет Божий - яркий, реальный, но всегда лишь в том, что он не есть, всегда лишь в его смерти. Если его вера - это человеческая позиция, образ мыслей и направление, то она - не праведность Божья, как и все человеческое. Если она - пустота, граница, окружающая чудо, невозможное, парадокс, то благодаря этому невидимому содержанию она рассматривается Богом как праведность Божья. Это - путь смерти Иисуса, который, очевидно, есть путь жизни Авраама.
«Действующему Аврааму не засчитывается его награда». Понятие «засчитывать» разделяет праведность Божью, в которой Авраам находится как верующий, и его (также достойную внимания) человеческую праведность. Если его вера - не чудо, а поразительная религиозность, иррациональный героизм, психологическое усилие, то ей действительно не нужно «зачисление», не нужен особый акт благодати, о котором говорит Книга Бытия. «Действующий» Авраам имеет свою награду, если не в книге Жизни, то в книге религиозной истории, в книге великих мужей и прекрасных душ. То, что может быть сказано истинного, благого и похвального о нем и подобных ему, необходимо и следует сказать. Он заслужил награду человеческой благодарности и почитания, не по благодати, но «по долгу», подобно тому, как среди людей зарабатывается вознаграждение, которое человеку более или менее полно выплачивают в течение времени и которое он принимает. Прямая (историко-психологическая) оценка человека пытается не затрагивать вопроса о его праведности Божьей, она старается «по долгу» оценить его по-человечески. Если она и принимает во внимание «Бога», то не как Творца, Господа и Искупителя человека, который подает благодать и «засчитывает» праведность, но как высшего арбитра, вручающего награду, как контрагента и должника, привязанного к делам выдающегося человека с правовой точки зрения, причем очевидно, что этот выплачивающий награду «по долгу» «Бог» - не Бог, но самодостаточный дух.
«Но недействующему Аврааму его вера засчитывается как праведность». Таким образом существует и другой метод оценки человека. Он используется, например, в Книге Бытия и у Достоевского. Этот метод не довольствуется воздаянием чести тому, кому она подобает. Доказательство человеческой праведности - не самая важная его задача. Этот метод не пытается разрешить окончательный вопрос мимоходом или вообще забыть о нем. Он прежде всего остального задается им, он мыслит, исходя из него. Он думает не только о человеческих расчетных книжках, но о том, что существует и книга Жизни, невидимое содержание которой может стать видимым в человеке. Этот метод меньше интересуется тем, что полагается человеку «по долгу», чем тем, что ему «зачисляется» по благодати. Он не так легко поддается искушению поставить на место судьи мира собственный дух, так как судья и суд - это предпосылка, из которой он уже по умолчанию исходит. Он изначально рассматривает «дела» человека на фоне его бездействия, жизнь человека - в свете его смерти, случайное человеческое величие - в сравнении с величием Божьим, тварность человека - как указание на Творца, все «видимое» человека - как пустоту, стремление, лишенность и надежду невидимого. Этот метод рассматривает человеческую веру в свете веры. Он может спокойно и с грустным юмором радоваться о всем истинном человеческом величии, о всей религиозности, о всем героизме, о всей душевной красоте и историческом значении человека, однако он в конце концов судит человека не на основании всего этого, но по его вере, которая - несмотря на видимость (парадокс) - проявляется во всем этом (благодаря такому суждению человек становится более праведным, чем все праведники с их похвалой). Спокойно и с прощающей усмешкой он может печалиться о истинном человеческом состоянии смерти в грехах, о всем языческом, твердом, атеистическом, животном в человеке, но он судит его не на основании всего этого, но и здесь по его вере, которая - несмотря на видимость! - проявляется во всем этом (благодаря такому суждению человек становится более праведным, чем все праведники с их упреками). Как в первом, так и во втором случае он знает, что награда Божья выплачивается по благоволению и оценке Бога (Рим. 2:6), что Бог не взирает на личность, на маску (Рим. 2:11), но судит тайное человеческое (Рим. 2:16). Этот метод видит веру, ибо обладает верующими очами, ибо он знает, что такое вера: невозможное, которым все возможное, чудо, которым психологическо-историческое, парадокс, которым непосредственно видимое бытие, обладание и действие человека ограничено, поставлено под вопрос и в конце концов - утверждено и основано. Сам веря, он видит веру человека по другую сторону того, что он есть, так как он хотел бы понять то, что есть человек, из того, что он не есть, поэтому он рассматривает эту праведность как «зачисленную», как праведность Божью в строгом смысле слова, как божественное «все же» (никогда не как «поэтому»!), как прощение (никогда не как утверждение!) того, что есть человек.
«Он верит в Того, кто оправдывает нечестивого». Это - однозначный парафраз предложения «он верил Богу». Это - праведность Божья Авраама. «Имеет ли Бога» Авраам? Нет, никогда, но Бог обладает им. Бог обладает им и как недействующим (Рим. 4:5), «невзирая на его дела» (Рим. 3:28). В Боге, а не в Аврааме находится основа того, что Бог обладает им, что Бог «оправдывает» его. То, что имеет основу в Аврааме, - это гнев Божий. Авраам со своей человеческой праведностью и неправедностью лишь «нечестив» (Рим. 1:18) перед Богом, лишь находится под «нет», как и все другие. Его вера заключается в том, что он пробуждается для осознания этого положения, замечает кризис и познает его как божественный кризис, выбирает в этом кризисе страх Господень, слышит и понимает «нет» Бога (так как это - «нет» Бога) как «да». Но эта его вера - уже сама по себе невидимый факт, чудо. Эта праведность не может стать его «похвалой». Это классическая личность истории истины может хвалиться только той праведностью, которая открывается «кровью Иисуса» (Рим. 3:25) и «зачисляется» человеку. Его «да», его позитивность не могут быть поняты сами по себе, независимо от великого «нет» момента последней трубы. Наоборот, это его «да», праведность, которой он может хвалиться и которая признается за ним в Книге Бытия, является «образным свидетельством» жизни Христа, доказательством серьезности, чистоты и превосходства этого момента по отношению ко всему предшествующему и последующему, доказательством воскресения. Вера во все времена - то же самое чудо.
Ст. 6-8. Так и Давид называет блаженным человека, которому Бог засчитывает праведность независимо от его дел: Блаженны те, чьи беззакония прощаются и чьи грехи покрываются! Блажен человек, которому Господь не засчитывает греха.
«Так и Давид называет блаженным человека, которому Бог засчитывает праведность». Находящиеся в ветхозаветном летописании жизненные образы комментируются в псалмах. Библейский, косвенный способ (die indirekte Weise) рассмотрения человека проходит через весь Ветхий и Новый Завет. Кого называют блаженным? Того, кто имеет и несет в себе блаженство, небо, того, кто заслужил их своими делами и изображает их в своих делах? Нет, блаженство, существующее в человеке и через человека, конечно, не есть блаженство, которое имеет в виду Давид. И Давид косвенно рассматривает ценность, величину, блаженство, спасение человека. Он также видит по ту сторону превосходства или недостаточности психологического индивидуума, «невзирая на его дела», невидимую составляющую его направленности к Богу, его определенности Богом, он также видит там, где с психологической точки зрения может существовать лишь пустое пространство, подлинную полноту, силу и значение индивидуальности, ее «засчитанную» праведность Божью. Он также видит линию смерти как линию жизни. Его понятие блаженства относится к этому невидимому, засчитанному, к этой жизни из смерти человека.
«Блаженны те, чьи беззакония прощаются и чьи грехи покрываются! Блажен человек, которому Господь не засчитывает его греха, в устах кого нет обмана. Я молчал, кости мои стали немощными от стенания моего во весь день. Рука Твоя отяготела на мне день и ночь, и я впал в бедствие, закостенела спина моя. Тогда я познал мое беззаконие, и не скрывал греха моего. Я сказал: сам исповедую Господу мое беззаконие. И Ты простил мне нечестие сердца моего» (Пс. 31:1-5). Необходимо обратить внимание на эту связь! Что же с жизнью и праведностью ветхозаветного благочестивого человека? Именно в своей непосредственно видимой человеческой действительности он во всяком случае не жив и не праведен. Самомнение, что он - таков, это скорее «обман», который должен исчезнуть из его уст. Он желает «умолчать» о своем грехе, о своем «беззаконии» (контрасте между его благочестием и тем, свидетельством чего является его праведность), о «нечестии» своего сердца (о неизбежном идолослужении в любом человеческом богослужении), желает укрыться в иллюзиях. Он хочет сам себе простить свои грехи в полномочии своего личного переживания. Он не желает умереть перед Богом, но хочет жить своей собственной жизнью. Но именно в этой попытке он должен умереть. Стесненный между истиной Божьей и обманом своего сердца, он вынужден целый день стенать в телесных муках. Он вопиет о своем собственном и личном, что более не может жить под твердой рукой Божьей, вопиет его сотворенная Богом душа, которая больше не может жить под давлением его лжи. Он воздыхает в теснине онемевшего Захарии и ослепленного Савла, пока он не предаст себя Богу в качестве пленника, пока не окончится вся присвоенная им похвала, пока он не «поймет», что праведность Божья, которую он желал присвоить себе, невозможна для человека, что она - неумолимое «нет» для всей праведности человеческой, неизбежный суд над всем религиозным обманом. В страхе и трепете он начинает видеть смертную линию жизни в Боге. Он познает. Он более не скрывается. Он исповедует. «И тогда Ты простил мне». Тогда Господь отвечает ему из бури. Каков же этот ответ? Может быть, это еще одна, более высокая, ступень его внутреннего пути? Нет, это радикальное прекращение его пути, начало пути Бога с ним, не психологическая реалия, но момент без времени, включающий в себя новую характеристику всего предшествующего и последующего. Это не означает, что тем самым страдание и стенание праведника окончены! Однако стало очевидно, что он страдает ради Бога и вопиет к Богу, ради этого существуют страдания и стенания праведника. Это не означает, что тем самым беззаконность творения и грешная природа человека окончены! Однако стало очевидно, что они прощены, скрыты, не засчитываются, носимы Богом в надежде. Здесь также присутствует чудо как вера по ту сторону непосредственно видимой человеческой действительности: «да» Божье, произнесенное в Его «нет». Это отношение человека к Богу не должно стать объектом нового обмана и новых иллюзий. В своем критическом превосходстве оно окончательно защищено от очеловечивания. Ибо жизнь, которую оно творит,- это жизнь через смерть, снова и снова через смерть. Возвещение блаженства Давидом действительно относится не к этому человеку, его жизнь и праведность - не то, что проявляется в нем, но ко внутреннему, невидимому человеку, человеку, призванному к бытию творческим словом Божьим, к человеку, каков он не есть, обновляющемуся изо дня в день в исчезновении этого человека. Чудо зачисления божественной праведности, незачисления человеческой неправедности, которое обнаруживается в человеке только в образе смерти, - это парадокс веры, благодаря которому этого благочестивого человека называют блаженным. То, что относится к Аврааму, относится к вневременной и безымянной личности его комментатора в 31-м псалме: он живет воскресением, он - его свидетель. Его нельзя понять самого по себе, без Христа, в своем собственном благочестии. Он - образ жизни Христовой, разрывающей по продольному сечению все время.
Примечание
[1]. εὑρκέναι необходимо, несмотря на его хорошее текстологическое подтверждение, вычеркнуть как сглаживающую вставку.
