Действие вызова-и-ответа
В исследовании положительного фактора мы использовали методологию классической физики. Мы строили рассуждение в абстрактных терминах и проводили эксперимент с природными феноменами - силой инерции, расой, средой. Теперь, по завершении анализа, мы видим, что ошибок больше, чем достижений. Пора остановиться и задуматься, нет ли в самом нашем методе какой-то существенной ошибки.
Может быть, под влиянием духа нашего времени мы незаметно для себя оказались жертвами «неодушевленных вещей», против чего сами же и предостерегали в начале исследования? Действительно, разве мы не применили к исследованию истории метод, выработанный специально для исследования неодушевленной природы?
Предпринимая последнюю попытку решить стоящую перед нами задачу, двинемся по пути, указанному Платоном. Отрешимся от формул Науки и вслушаемся в язык Мифологии.
Исчерпав все возможности, мы пришли пока к одному выводу: причина генезиса цивилизаций кроется не в единственном факторе, а в комбинации нескольких: это не единая сущность, а отношение. Перед нами выбор: либо принять это отношение как взаимодействие неодушевленных сил (вроде бензина и воздуха, вступающих во взаимодействие в моторе автомобиля), либо как столкновение между двумя сверхчеловеческими личностями. Рассмотрим вторую из этих двух концепций. Возможно, она приведет нас к ответу.
Столкновение двух сверхличностей - излюбленный сюжет великих мифов и драм, созданных человеческим воображением. Столкновение между Яхве и Змием - история грехопадения человека, рассказанная в Книге Бытия. Другой сюжет из противоборства тех же антагонистов отыщем в Новом завете. Здесь дана история Искупления. Столкновение между Господом и Сатаной - сюжет Книги Иова. Столкновение между Господом и Мефистофелем - сюжет «Фауста» Гёте. Столкновение между Артемидой и Афродитой - сюжет «Ипполита» Еврипида [178] .
Другую версию того же сюжета можно найти в повсеместно распространенном и вечно повторяющемся мифе о столкновении между Девой и Отцом ее Чада. Образы этого мифа под бесконечным многообразием имен разыгрывались на тысячах подмостков: Даная и Золотой Дождь; Европа и Бык: Семела и Зевс; Психея и Купидон; Гретхен и Фауст. Эта тема в измененном виде звучит также в Благовещении [179] . В наше время этот миф нашел свое отражение в словах одного из западных астрономов, который по вопросу о генезисе планетарной системы заявил следующее: «Мы верим… что какие-нибудь две тысячи миллионов лет тому назад… вторая звезда, слепо блуждая по Вселенной, попала случайно в область нахождения Солнца.
Подобно тому как Солнце и Луна являются причинами приливов и отливов на Земле, эта звезда стала причиной приливов на Солнце. Но они, естественно, должны были сильно отличаться от тех незначительных приливов, которые маленькая Луна способна произвести в океане; гигантская приливная волна должна была пройти по поверхности Солнца, образуя огромную гору, которая становилась все больше и больше, по мере того как сила притяжения увеличивалась. И прежде, чем вторая звезда стала удаляться, эта гигантская гора. разросшаяся до чудовищных размеров, разлетелась в клочья, подобно тому как дробится гребень морской волны. С тех пор вокруг своего родителя Солнца стали вращаться различной величины тела. Они суть большие и малые планеты. Земля принадлежит к числу средних» [прим29] .
Таким образом, астроном-математик вдруг неожиданно возродил старый миф о столкновении между богиней Солнца и ее похитителем. Миф, более привычный в устах непросвещенных детей Природы [180] .
И в данном исследовании тема столкновения двух сверхчеловеческих персонажей затрагивалась не раз. Общество в своем жизненном процессе сталкивается с рядом проблем и каждая из них есть вызов.
Иными словами, можно сказать, что функция «внешнего фактора» заключается в том, чтобы превратить «внутренний творческий импульс» в постоянный стимул, способствующий реализации потенциально возможных творческих вариаций. Если в качестве примера внешнего фактора взять климатические и географические условия, то мы обнаружим, что наше утверждение согласуется со следующими словами Хантингтона: «Относительно частые шторма и продолжительные ежегодные циклоны, очевидно, были характерны для тех мест, где цивилизации достигали высокого уровня развития как в прошлом, так и в настоящем» [прим30]. Тезису о связи цивилизаций «циклонным поясом» противоположно утверждение, согласно которому цикличность климатических явлений не благоприятствует развитию цивилизаций.
Однако, по-прежнему предполагая, что форма тела, будучи внешним фактором, воздействует на внутренний творческий фактор, на человеческую психику, попробуем наконец вывести «закон», который подтвердил то, что в генезисе цивилизаций принимает участие более чем одна раса. Если эмпирически верно, что метисы более восприимчивы к цивилизации, чем чистокровные породы, то можно приписать это достоинство стимулу, действующему на человеческую психику через смешение двух различных физических линий.
Прибегая вновь к языку мифа, можно сказать, что импульс или мотив, который заставляет совершенное состояние Инь перейти в стадию деятельности Ян, исходит от вмешательства Дьявола в божественную Вселенную. Событие это лучше всего может быть описано в мифологических образах, потому что при переводе на язык логики начинают проявляться противоречия. Если следовать логике, то при совершенстве божественной Вселенной Дьявол не может находиться за ее пределами; между тем, если Дьявол существует, совершенство, которое он намерен нарушить, заведомо неполно вследствие самого факта существования Дьявола. Это логическое противоречие, которое не может быть разрешено логическими средствами, интуитивно трансцендируется воображением поэта и пророка, прославляющих всемогущество Бога. При этом считается само собой разумеющимся, что работа Бога имеет два существенных ограничения.
Первое ограничение заключается в том, что в совершенстве того, что Он уже сотворил, Он не оставил места дальнейшей творческой деятельности.
Второе ограничение божественной силы сводится к тому, что, когда предоставляется возможность нового творения, Бог не может не принять ее. Когда Дьявол бросает Богу вызов, Бог не может отклонить его. «Живи опасно» - идеал Заратустры у Ницше, для Бога - необходимость. Это ограничение иллюстрируется притчей о плевелах: «Пришедши же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя ты сеял на поле своем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы. Оставьте расти вместе и то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в житницу мою» (Мф. 13:27-30).
Если одна из Божьих тварей искушается Дьяволом, у Бога открывается возможность создать новое творение. Вмешательство Дьявола вызвало переход от Инь к Ян, от статичного к динамическому, ибо Господь создал совершенство, но в силу собственного совершенства Он не смог передать ему свое совершенство. И Дьявол сделал это за Бога. Когда Инь перешло в Ян, Дьявол не в силах уже удержать Бога от нового акта творения переходом от Ян к Инь на более высоком уровне. Божественное равновесие нарушается из-за сатанинской вечной неуспокоенности. Возрождение равновесия но новому божественному плану полностью во власти Бога. В акте творения, который является единственным постоянным и значимым результатом общения Бога с Дьяволом, «нет никакого демона», который бы осуществил «эту работу».
Таким образом, Дьявол обречен на проигрыш не потому, что он сотворен Богом, а потому, что он просчитался. Он играл руками Божьими, испытывая злобную удовлетворенность от вмешательства божественных рук. Зная, что Господь не отвергнет или не сможет отвергнуть предложенного пари. Дьявол не ведает, что Бог молча и терпеливо ждет, что предложение будет сделано. Получив возможность уничтожить одного из избранников Бога, Дьявол в своем ликовании не замечает, что он тем самым дает Богу возможность совершить акт нового творения. И таким образом божественная цель достигается с помощью Дьявола, но без его ведома.
Можно заметить, что развязка этого сюжета связана с особой ролью существа, избранного Богом, - оно лишь объект спора. Здесь мы снова сталкиваемся с ситуацией, полной логических противоречий. Иов и Фауст оказываются и избранниками Божьими, и жертвенными сосудами. Самим фактом подчиненности своей участи они уже исполнили предначертанную функцию. Действуя сам по себе. Дьявол, тем не менее, исполняет божественную цель, а дьявольские планы предусматриваются Богом; ибо. несмотря на жертву существа, сам Творец сущ, хотя тварное принесено в жертву. Творение продолжается: «Вначале Ты (Господи) основал землю, и небеса - дело Твоих рук. Они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и. как одежду, Ты переменишь их, и изменятся. Но Ты - тот же, и лета Твои не кончатся» (Пс. 101:26-28).
И снова этот избранный сосуд, обреченный на разрушение, - предмет спора между Дьяволом и Богом - является полем их сражения, ареной, где проходит поединок, сценой, где разыгрывается пьеса; вместе с тем он оказывается и участником драмы. Созданный Богом и отданный Дьяволу, он предстает взору пророка воплощением как Создателя, так и Искусителя, тогда как в психологическом плане Бог и Дьявол в равной степени редуцируются к конфликтующим психическим силам в его душе, - силам, у которых нет самостоятельного существования вне символического языка Мифологии.
Известна концепция, согласно которой объект спора между Богом и Дьяволом есть воплощение Бога [181] . Это центральная тема Нового завета. Переведена она и на язык современной западной физики. «Индивид и его части обоюдно поддерживают и являются границами друг друга; ничто не может быть взято в изоляции от целого, а все вместе представляет собой ту сложную взаимосвязь равновесия, которая называется Жизнью. И получается так, что общий контроль над целым сохраняется и поддерживается частями, и функции частей всегда направлены на сохранение целого» [прим31] .
Концепция, согласно которой предмет спора одновременно является и воплощением Дьявола, менее распространена, но, возможно, не менее глубока. Это выражено во встрече Фауста с Духом Земли, который унижает Фауста своим заявлением, что он схож с духом, - еще не явившимся Мефистофелем.
Остается признать эту роль «Дьявола-Бога», совмещающую в себе часть и целое, тварное и воплощение, арену и состязающегося, подмостки и участника спектакля; ибо та часть пьесы, где проходит собственно спор между силами Ада и Рая, - лишь пролог, тогда как само содержание пьесы - земные страсти человека.
В каждом представлении этой драмы страдание является ключевой нотой в роли человеческого протагониста независимо от того, играется ли эта роль Иисусом из Назарета или Иовом, Фаустом и Гретхен, Адамом и Евой, Ипполитом и Федрой или Хёдом и Бальдром [182] . Объективно испытание состоит из череды ступеней, которые испытуемый должен последовательно преодолеть во имя божественной цели.
На первой ступени главный герой драмы реагирует на нападение со стороны искусителя переходом из состояния пассивности к активности - от Инь к Ян. Действие по своей природе может быть либо низменным, как в случае, когда Старый моряк, как это описано в поэме Кольриджа, стреляет в Альбатроса [183] или когда Локи руками слепого бога Хёда пускает в Бальдра стрелу из омелы; либо возвышенным, как, например, в случае с Иисусом, когда он, будучи искушаем в пустыне сразу после своего крещения в Иордане, отвергает традиционную для верований иудаизма роль Мессии, призванного привести избранный народ к владычеству над всем миром с помощью меча (Мф. 3:13-15; Мк 1:9-13; Лк. 3:2-22, и Лк. 4:1-13).
Существенна здесь не нравственная сторона поступков и характеров, а динамические последствия содеянного. Поступок Старого моряка изменяет судьбу корабля и его команды; действие Иисуса меняет саму концепцию Мессии и, таким образом, придает ей новую силу. Соответствующее действие в испытании Иова - это проклятие дня его рождения - протест, в результате которого появляются все заслуги Иова и раскрывается справедливость Бога. В испытании Фауста этот пункт разработан и представлен более понятно.
До того как на сцену выходит Мефистофель, Фауст уже предпринимает усилия, чтобы разрушить свое состояние Инь - свою неудовлетворенность рамками познания. Он желает бежать из своей духовной тюрьмы через искусство магии, но отгоняется Духом Земли; он хочет совершить самоубийство, но его останавливает хор ангелов; он вновь переходит от действия к созерцанию; однако его ум алчет действия, и он перефразирует. «В начале было Слово» - на «В начале было Дело». Тут-то и появляется Мефистофель в обличье животного; но до тех пор, пока искуситель не предстает перед ним в человеческом облике, Фауст не совершает динамического действия - проклятия всей нравственной и материальной вселенной. Но стоит прозвучать проклятию и невидимый хор духов с радостью извещает о том, что старое творение покачнулось, а новое творение началось [184] .
Таким образом, первый акт в испытании человека - переход из Инь в Ян через динамическое действие, совершаемое Божьей тварью вследствие искушения, позволяет самому Богу восстановить свою творческую активность. Но за этот прорыв приходится платить; и платит не Бог - жестокий хозяин, жнущий там, где не Он сеял, и собирающий там, где не жал (Мф. 25:24), - но слуга Божий, сеятель - человек, который за все расплачивается сполна.
Вторая стадия в испытании человека - это кризис. Человек осознает, что его динамическое действие, высвободив творческую силу Творца и Вседержителя, направляет его самого на путь страдания и смерти. В отчаянии и ужасе он восстает против судьбы, которая через его же деяния привела его на жертвенный костер.
Кризис преодолевается осознанием себя как инструмента Бога, средства для достижения Его цели. И эта активность через пассивность, победа через поражение приводят к другой космической перемене. Подобно тому, как динамическое действие в первой фазе испытания вывело Вселенную из состояния Инь и привело в состояние Ян, так и акт отказа во второй фазе изменяет ритм Вселенной, повернув вектор от движения к покою, от бури к затишью, от диссонанса к гармонии, от Ян снова к Инь.
В скандинавской мифологии трагедия эта запечатлена в сцене. когда Один, накануне Рагнарёк, всеми силами старается вырвать секрет Судьбы, но не для того, чтобы спастись самому, а для того, чтобы сохранить Вселенную богов и людей, которая представляется ему всеобщим отцом [185] .
Иисус, которому во время последнего пути из Галилеи в Иерусалим открылась Его участь, - хозяин ситуации, а ученики Его, когда Он сообщает им об этом, озадачены и смущены. Агония начинается у Него еще накануне страстей, в Гефсиманском саду, и Он разрешает ее в молитве: «Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ея, да будет воля Твоя» (Мф. 26:42). Однако агония продолжается на Кресте, исторгая крик отчаяния: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил» (Мф. 27:46; Мк. 15:34) - и завершается наконец словами смирения: «Отче! В руки Твои отдаю дух Мой» (Лк. 23:46) и «совершилось» (Ин. 19:30).
Иов в конце разговора с друзьями, когда Елиуй показал, как Бог справедлив в делах своих и как Его следует бояться, ибо великие слова Его неисповедимы, также унижает себя перед Богом. И когда сам Господь, обращаясь к Иову из бури, вызвал страдальца продолжить с Ним спор, Иов вновь подтвердил свое ничтожество перед Ним. «И отвечал Иов Господу и сказал: Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои! Однажды я говорил - теперь отвечать не буду. (…) Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. (…) Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же - мои глаза видят Тебя; Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 39:33-35; Иов 42:2-6).
В этой сирийской поэме психологические мотивировки грубоваты. Смирение приходит не через духовную интуицию, а через физическое явление взору неотвратимой божественной силы. В драматической версии Гёте агония и смирение наступают как кризис и кульминация - Гретхен проходит через это в последней сцене первой части, а Фауст в свою очередь в кульминационной точке второй части.
На третьей стадии поворот космического ритма от Ян к Инь, начатый во второй стадии, достигает своего полного завершения. Этот новый акт творения возвращает страдающего в состояние покоя, гармонии и блаженства, но уже на более высоком уровне. В Книге Иова все представлено весьма упрощенно: Господь убеждает Иова, что никому из людей Он неисповедим в своих деяниях, - и восстановление выглядит до наивности материально: Господь благословил конец Иова более, чем его начало, дав ему более красивых дочерей, чем те, которых он потерял, и вдвое больше овец, верблюдов, быков и ослов (Иов 42:12-17). В Новом завете агония, смирение и страсть Иисуса даруют искупление человеку, после чего следуют воскресение и вознесение Искупителя.
В скандинавской мифологии Один возвращается к жизни и, обнаружив, что стал еще более зорким, чем прежде, вырывает у себя глаз и бросает его как цену за мудрость [186] . В «Фаусте» Гёте, в последней сцене второй части. Дева Мария [187] с вереницей кающихся грешниц дарует паломникам, поднявшимся через тернии на вершину горы, узреть Бога. И это противоположность первой части - Пролога на Небесах. Сцены эти соответствуют двум состояниям: блаженству после искупления и невинности до падения. Космический ритм совершил полный круг: от Инь через Ян и снова к Инь. Но новое состояние Инь отличается от предыдущего так, как весна отличается от осени.
Вызовы и ответы в генезисе цивилизаций
Вернемся к истокам двадцати одной цивилизации, обращая внимание на вызовы, которые делала среда, и на ответы на них. Мы не будем постулировать никакого единства и не будем пытаться обнаружить какой бы то ни было всеобщий закон, а займемся лишь исследованием действия феномена Вызова-и-Ответа применительно к частным случаям.
Генезис египетской цивилизации
Начнем в принятом нами порядке, рассмотрев вызовы сначала природной, а затем - человеческой среды. Первые вызовы, которые можно зафиксировать в человеческой истории, были сделаны дельтами рек Нила, Иордана, Тигра и Евфрата, Инда с его некогда существовавшим параллельным руслом. Реки эти пересекают маловодные степи, такие, как засушливая Афразийская степь. В нильской долине ответом стал генезис египетской цивилизации, в долине Тигра и Евфрата - шумерской, в долине Инда и его бывшего притока [188] - так называемой индской культуры (если предположить, что последняя не является ответвлением шумерской цивилизации, а имеет самостоятельные и независимые корни).
По окончании ледникового периода афразийская территория стала испытывать сильные климатические изменения, что привело к иссушению земель. И в это время там, где прежде были примитивные общества, возникло две или более цивилизации [189] . Исследования археологов дают возможность рассматривать процесс иссушения как вызов, ответом на который стало возникновение цивилизаций. Общины охотников и собирателей афразийских саванн, не изменив в ответ на вызов ни своего местопребывания, ни своего образа жизни, поплатились за это полным вымиранием. Но те, которые изменили свой образ жизни, превратившись из охотников в пастухов, искусно ведущих свои стада по сезонному маршруту миграции, стали кочевниками Афразийской степи.
Те же общины, что не переменили своего образа жизни, но, следуя за циклонным поясом, движущимся на север, оказались помимо своей воли перед другим вызовом, - вызовом северного холода, - и сумели дать ответ: между тем общины, ушедшие от засухи на юг в пояс муссонов, попали под усыпляющее влияние тропического климата. Наконец, были общины, которые ответили на вызов засухи изменением родины и образа жизни, и эта редкая двойная реакция означала динамический акт, который из исчезающих примитивных обществ Афразийской степи породил древнеегипетскую и шумерскую цивилизации.
Перемена образа жизни стимулировала творческий акт превращения собирателей в земледельцев. Перемена родины была не столь значительной территориально, но огромной с точки зрения изменения самого характера окружения - они оставили старые пастбища и шагнули в болота новой родины. Когда пастбища нильской долины стали Ливийской пустыней, а пастбища долин Тигра и Евфрата, - пустынями Руб-аль-Хали и Дешти-Лут, героические первопроходцы, вдохновляемые храбростью или отчаянием, двинулись в эти гиблые места и своим динамическим актом превратили их в благодатные земли Египта и Сеннаара [190] .
Возможно, их соседи, описанные выше, наблюдали за смелым предприятием со слабой надеждой на успех, ибо в прежнюю эпоху, когда земли эти еще не превратились в негостеприимную Афразийскую степь, они были для них земным раем [прим32] , а нильские и месопотамские болота - неприступной и непроходимой глушью. Но как оказалось, успех превзошел самые оптимистические надежды первопроходцев. Строптивость Природы была покорена трудом Человека; болота были дренажированы, ограждены дамбами и превращены в поля. Появились египетская и шумерская цивилизации.
Генезис шумерской цивилизации
Генезис шумерской и египетской цивилизаций является результатом однотипных ответов на вызов природной среды. Афразийская засуха заставила отцов шумерской цивилизации переселиться в устья рек Тигра и Евфрата и преобразовать болотистые низины в плодородную землю Сеннаара. Материальная культура этих двух цивилизаций однотипна. Духовные же характеристики - религия, искусство и даже общественная жизнь - обнаруживают меньше сходства.
Испытание, через которое прошли отцы шумерской цивилизации, сохранила шумерская легенда. Убиение дракона Тиамат богом Мардуком и сотворение мира из его останков - аллегорическое переосмысление покорения первозданной пустыни и сотворения земли Сеннаара [191] . Рассказ о Потопе символизирует бунт Природы, восставшей против вмешательства человека. Перед западными археологами встала задача обнаружить и расшифровать материальные свидетельства, подкрепляющие эту легенду [192] .
Бассейн Тигра и Евфрата, как и бассейн Нила, представляет собой музей неодушевленной природы пустыни, превращенной человеком в землю Сеннаара. Шумерский музей расположен в новой дельте, образовавшейся в результате слияния рек уже после исчезновения не только шумерской цивилизации, но и ее вавилонского преемника. Болота, образовавшиеся на территории Нижнего Ирака между Амарой на Тигре, Эн-Насирией на Евфрате и Басрой на Шатт-эль-Арабе, остаются нетронутыми с момента возникновения до настоящего времени, ибо на исторической сцене так и не появилось ни одного общества, которое хотело бы и было в состоянии их освоить. Болотные люди [прим33] часто посещающие эти места, пассивно, приспособились к ним, однако они никогда не обладали достаточной потенцией, чтобы повторить подвиг отцов шумерской цивилизации, живших в непосредственном соседстве с ними какие-нибудь пять или шесть тысяч лет назад. Они даже не пытались преобразовать болота в сеть каналов и полей.
Памятники шумерской цивилизации хранят молчаливое, но точное свидетельство о тех динамических актах, которые, если обратиться к шумерской мифологии, были совершены богом Мардуком, убившим Тиамат, и героем Ут-Напиштимом [193] , построившим ковчег в ожидании Потопа и спасшимся в нем во время великого наводнения.
Генезис китайской цивилизации
Рассмотрим далее генезис цивилизации Китая в нижней долине Желтой реки. Зарождение цивилизации здесь было ответом на вызов, возможно более суровый, чем вызов Междуречья или Нила. В пустыне, ставшей колыбелью китайской цивилизации, испытание заболачиванием и наводнениями было дополнено испытанием холодом, ибо сезонные климатические изменения в том районе весьма существенны - от сильной жары летом до редких холодов зимой.
Отцы китайской цивилизации в расовом отношении, похоже, не отличались заметно от народов, живших на больших пространствах к югу и юго-западу от Желтой реки до Брахмапутры и от Тибетского плато до Китайского моря. Если некоторые представители этой широко распространенной расы, пребывая на весьма низком культурном уровне, создали цивилизацию, это можно объяснить лишь тем, что они способны были более творчески откликнуться на вызов, тогда как остальные, возможно, просто не заметили его.
Чтобы наглядно удостовериться, каков был Китай до того, как на землях его зародилась цивилизация, преобразовав его, следует совершить путешествие на север от бассейна Желтой реки до Амура и посмотреть на болота в окрестностях озера Ханка, там, где начинаются воды Уссури. Эта болотистая местность, кое-где поросшая лесом, и сегодня остается весьма близкой к своему первозданному состоянию.
Генезисы майянской и андской цивилизаций
Возникновение майянской цивилизации было ответом на вызов, брошенный тропическим лесом: «Майянская культура стала возможной через земледельческое освоение плодородных низин, где своеволию природы было противопоставлено организованное усилие человека. На горных склонах обработка земли дается сравнительно легко, особенно при наличии воды и умеренной растительности. В низинах же, поросших густым лесом, требуются большие затраты энергии. Но если природа покорена, она воздает сторицей» [прим34] .
Вызов тропического леса, обусловивший майянскую цивилизацию, не оказал в то же время ни малейшего влияния на страны перешейка и экватора. Цивилизация, возникшая в Южной Америке, была ответом не на вызов лесов амазонского бассейна, а на два совершенно различных вызова. Один исходил с Андского нагорья, другой - с побережья Тихого океана.
«Ни в одной другой части мира силы природы не играли столь значительной роли в истории человечества… На территории Анд человек всегда был если не рабом, то, во всяком случае, учеником этой властной хозяйки, Матери-природы; и его история состояла из вечной борьбы, идущей с переменным успехом» [прим35] .
На территории нагорья отцы андской цивилизации столкнулись с вызовом сурового климата и скудости почв; на побережье - с вызовом жары, засухи и безводья. Создатели цивилизации на побережье взлелеяли свои оазисы в пустыне, покорив воды западных склонов нагорья и освоив ирригацию. Строители цивилизации нагорья преобразовали горные склоны в поля, освоив террасное земледелие.
Генезис минойской цивилизации.
Мы объяснили, исходя из теории ответов и вызовов, генезисы пяти цивилизаций из шести, известных нам как родственно независимые. Шестая, названная нами минойской, была ответом на вызов, не встречавшийся еще ранее, - вызов моря.
Даже географическая карта свидетельствует, что район, где возникла минойская цивилизация, пережил в сравнительно недавнюю, если считать по шкале геологического времени, эпоху физическую катастрофу, которая коснулась и окрестных районов. Эгейское море находится в зоне бурного геологического формообразования. Земная поверхность здесь покрыта складками, будто ворочался под землей спящий гигант, сминая земную кору, как легкое одеяло. Начинаясь на «крыше мира» - Памире, складки идут на запад, то сходясь, то расходясь, то выпрямляясь, то изгибаясь, пока не достигают хребта в Атлантическом океане.
Эта длинная цепь горных гряд резко контрастирует с равнинными районами Европы и Африки. На севере Великая Евразийская равнина простирается от киргизских степей до Нидерландов с едва ощутимым возвышением на Урале; на юге Афразийская равнина идет параллельно горной гряде, словно широкий тротуар, выложенный гигантскими плитами.
Представим себе, что какое-то примитивное общество поселилось среди горных гряд к востоку от этой полосы - в Иране; а также представим себе, что народ этот, уже вполне приспособившись к данным условиям, вдруг вынужден был переселиться. В каком направлении они пойдут? Резонно предположить, что они выбрали бы наиболее легкий и знакомый путь, и он повел бы их, конечно, не в низины, так как должна была сказаться привычка жить в горах.
Однако если бы они двинулись на восток, то скоро путь бы им преградил Памир. Рассуждая методом исключения, мы должны предположить, что они пойдут на запад - из Ирана в Армению, из Армении в Анатолию.
Поначалу все казалось бы им на этом пути привычным и естественным, ничто не бросило бы им вызова. Однако если бы они, преодолев Малую Азию, достигли Юго-Восточной Европы, то здесь, в бассейне Эгейского моря, они оказались бы в совершенно других условиях. В Эгее, на стыке двух континентов, процесс образования горной складки сменился некогда процессом сглаживания. Точную взаимосвязь между этими двумя геологическими феноменами западные ученые пока не установили, но предполагается, что она носит причинно-следственный характер. Сглаживание неизбежно начинается тогда, когда гряда в результате поднятия достигает какой-то определенной точки.
Очевидно, в образовании складки начинают тогда действовать силы, разрушающие ее, и она в конце концов разламывается. Так начинается процесс выравнивания.
Первое впечатление, которое производят края разлома, - это то, что когда-то они были соединены между собой. Такие же горные складки пересекают поверхность Земли от Памира до восточного побережья Эгейского моря и от западного побережья Эгейского моря до Атлантического океана. Каждый хребет, резко обрываясь на одном берегу, тождествен другому хребту, столь же резко обрывающемуся на противоположном берегу. Ясно проступает определенная модель, но сама эта ясность может оказаться иллюзией.
Мы видим связь азиатского горного хребта с европейским прежде всего потому, что разрыв неабсолютен: недостающее звено представлено горными пиками, которые цепью островов намечают путь от континента к континенту. Взгляд легко наметит путь от азиатского Тавра к европейскому Тенарону через островную цепь Родоса, Карпатоса, Крита и Китиры; от Микале до Пинда - через Самое и Эвбею; от Тмола до Пелиона и Оссы с Олимпом - через Хиос и Скирос: от Иды до Афона - через Тенедос и Лемнос [194] .
Эти цепи островов с судоходным движением между ними и континентальным побережьем на первый взгляд убедительно доказывают теорию сглаживания; а древние обитатели Эгеи описывали сей геологический феномен как дело рук Посейдона, потрясшего своим трезубцем землю и раздвинувшего горы, чтобы дать путь воде. Посейдон трудился, не зная отдыха, пока не прорубил последний хребет и не пустил соленые воды Средиземного моря в Евразийскую степь. Устроив землетрясение. Посейдон отделил Европу от Азии и преобразил этот район континента в Эгейский архипелаг.
Кем и когда был принят вызов Посейдона? Когда наше гипотетическое примитивное общество, приспособленное к жизни в горах и вынужденное мигрировать на запад, достигло наконец Эгейского моря, оно обнаружило весьма негостеприимный и недоступный архипелаг. Можно предположить, что они продолжили двигаться по побережью, пока не добрались до Босфора и Дарданелл, где новая земля, представ во всей своей красе, очаровала их воображение. А возможно, их переход из горной Азии в горную Европу был совершен до образования Эгейского моря и поначалу они поселились на альпийских озерах.
Если это действительно так, то горные жители уклонились от вызова Посейдона и ответа на него, что подтверждается выводами этнологов и археологов, которые считают, что вызов, брошенный в Эгейском море, был сначала принят не жителями непосредственно прилегающих земель, а пришельцами, которые в поисках мест обитания пересекли открытые воды восточной части Средиземного моря.
Самый древний след материальной культуры человеческого общества - на архипелаге обнаружен археологами в неолитическом слое на месте города Кносса на Крите.
Откуда пришли эти древнейшие жители Крита? На этот вопрос проливает некоторый свет этнология, ибо представляется установленным, что в бассейне Эгейского моря жили люди разных антропологических типов.
Самыми ранними обитателями горного района были так называемые «короткоголовые»; самыми ранними обитателями Афразийской степи были «длинноголовые». Анализ антропологических свидетельств, обнаруженных на Крите, показывает, что остров первоначально занимался «длинноголовыми», а «короткоголовые» появляются позже и поначалу они в явном меньшинстве и лишь затем начинают преобладать [прим36] .
Если допустить, что этнологически первые жители Крита восходят к жителям Афразийской степи, то можно установить некоторую общую причину возникновения египетской, шумерской и минойской цивилизаций, предположив, что в период засухи, ответом на которую стало зарождение шумерской и египетской цивилизаций, некоторые из общин афразийцев двинулись в сторону Средиземного моря и основали затем цивилизацию на Крите [195] .
Если этот анализ правилен, то он дает новое подтверждение тому, что схема Вызова-и-Ответа наиболее пригодна при исследовании генезиса цивилизаций.
Если бы детерминирующим (фактором в освоении архипелага был фактор удаленности, то «короткоголовые» горные жители Азии, бесспорно, стали бы первыми жителями Крита. С территориальной точки зрения у них было бы заметное преимущество перед «длинноголовыми» жителями Афразийской степи, которых отделили от Эгейского архипелага труднопреодолимые просторы Средиземного моря. Однако определяющим фактором, очевидно, было не расстояние, а Вызов-и-Ответ.
Народам афразийских пастбищ пришлось ответить на вызов засухи, тогда как народы азиатских горных районов все еще могли уклониться от вызова. Выбирая пути привычные и удобные, они мигрировали через Дарданеллы и Босфор в прилегающие горные районы Европы. Поэтому именно далекие афразийцы, а не соседние азиаты первыми рискнули преодолеть неведомый морской простор и как бы в награду стали отцами минойской цивилизации. И только позже «короткоголовые» из прилегающих горных районов получили решающую роль на архипелаге.
На Крит, который был освоен первым среди островов архипелага, «короткоголовые» пришли после «длинноголовых». Однако Киклады. которые осваивались значительно позже Крита, похоже, приняли одновременно и «длинноголовых», и «короткоголовых», что подтверждается и археологическими находками, свидетельствующими, что для Киклад характерны смешанные мотивы - как ливийские, так и анатолийские [196] . В общем и целом остается впечатление, что первый ответ на вызов Посейдона принадлежал афразийским «длинноголовым», а жители материка стали впоследствии продолжателями дела критских пионеров.
Область вызова-и-ответа
«Полные паруса», или «Слишком хорошая земля» [прим37]
Вызов побуждает к росту. Ответом на вызов общество решает вставшую перед ним задачу, чем переводит себя в более высокое и более совершенное с точки зрения усложнения структуры состояние.
Отсутствие вызовов означает отсутствие стимулов к росту и развитию. Традиционное мнение, согласно которому благоприятные климатические и географические условия, безусловно, способствуют общественному развитию, оказывается неверным. Наоборот, исторические примеры показывают, что слишком хорошие условия, как правило, поощряют возврат к природе, прекращение всякого роста.
Египет традиционно рассматривают как регион с благодатными природно-климатическими условиями. Однако на поверку оказывается, что первоначально это был трудный для земледелия район, который расцвел благодаря специальной ирригационной системе. В Центральной Америке, на Цейлоне, на севере Аравийской пустыни, на острове Пасхи, в Новой Англии [197] и Римской Кампании [198] можно заметить следы жизни, когда-то обустроенной и цивилизованной, а потом заглохшей, заброшенной, забытой. Это говорит о том, что цивилизация существует благодаря посеянным усилиям человека.
Достаточно лишить город энергоснабжения, как цивилизованная жизнь в нем сразу же окажется поставленной под сомнение. Достаточно было полинезийским купцам прекратить свои опасные вояжи на остров Пасхи, как великие достижения его древней культуры превратились в загадку уже через несколько поколений [199] .
Италийская Капуя оказалась «коварной», потому что солдаты, пристрастившись к «радостям земным», полностью деморализовались и позабыли о своем воинском долге [200] .
Одиссей не поддался искушениям гарпий, сулившим «радости земные» взамен родины, путь к которой был труден, но желанен [201] .
Моисей вывел соплеменников из Египта, где они «сидели у котлов с мясом» и «ели хлеб досыта», и не случайно они сетовали, что их хотят «уморить голодом» (Исх. 16:3). И наоборот, предоставленные самим себе народы, обитавшие в жарких центральноафриканских джунглях, оказались лишенными естественного стимула и в течение тысячелетий оставались в застывшем состоянии на примитивном уровне [202] .
Стимулы роста можно разделить на два основных вида: стимулы природной среды и стимулы человеческого окружения. Среди стимулов природной среды можно выделить стимул «бесплодной земли» и стимул «новой земли».
Стимулов «бесплодной земли» обнаруживается в истории немало. Суровые естественные условия нередко служат мощным стимулом для возникновения и роста цивилизации.
Например, если сравнить долины Янцзы и Хуанхэ, то первая значительно более приспособлена для циклического сезонного земледелия, чем вторая.
Казалось бы, древняя китайская цивилизация должна была возникнуть именно в долине Янцзы. Но она возникла в долине Хуанхэ.
Если сравнить два района в Южной Америке, то можно встретить аналогичную ситуацию. Андская цивилизация возникла не в Вальпараисо, районе, который из-за обилия дождей испанские конкистадоры называли земным раем, а в североперуанской области, где постоянна нехватка воды и земледелие невозможно без сложной ирригационной системы.
Возвращение природы
Существуют ли центры возникновения цивилизаций, природные условия которых существенно отличаются от Египта и Сеннаара? Да, ибо победа Человека над Природой в Египте и Сеннааре является столь же замечательным, сколь и исключительным по своей исторической редкости событием.
В разных местах в разное время непокорная Природа, которую некогда потеснил человеческий героизм, вновь набирая силы, освобождалась, чему способствовало то, что пришедшие на смену первопроходцам поколения не смогли удержать в своих руках наследие отцов. Примеров тому история дает множество. И примеры эти зачастую весьма поразительны. Там, где Природа вновь утвердила свою некогда попранную Человеком власть, можно найти неоспоримые свидетельства, что усилия Человека, воздвигшего в борьбе с Природой Цивилизацию, были поистине феноменальны. Приведем несколько исторических случаев возврата к Природе или противоборства Природы и Цивилизации.
Центральная Америка
Примечательный пример - современное состояние родины майянской цивилизации. В отличие от дамб и дренажей Египта и Сеннаара, которые Человек до сих пор поддерживает в рабочем состоянии, материальные плоды неустанных трудов древних майя практически пропали. Единственными уцелевшими памятниками былой цивилизации являются руины некогда грандиозных, великолепно украшенных общественных зданий. Они оказались теперь вдали от мест обитания Человека и прячутся в глубинах тропического леса. Лес проглотил их в самом буквальном смысле, словно удав.
Контраст между нынешним состоянием страны и древним уровнем цивилизации майя столь велик, что почти не поддается человеческому воображению. Шедевры архитектуры майя - эти свидетельства человеческих возможностей, перед которыми когда-то расступился лес, - были и свидетельством победы Человека над Природой.
Триумф Человека казался вечным и неколебимым. И даже с вершин высочайших своих храмов, дворцов и пирамид Человек был не в состоянии разглядеть подкрадывающегося врага. Горизонт казался ему чистым.
Тем горше было чувство бессилия и незащищенности перед лицом наступающей Природы. Человек не смог предотвратить возвращение леса, который хладнокровно поглотил возделанные ноля, площади и дома, а потом добрался до дворцов и храмов. Но все же нынешнее состояние Копана, Тикаля или Паленке [203] не самый яркий и даже не самый очевидный урок.
Вырвав в результате упорнейшей борьбы победу у Человека, тропическая Природа самой этой борьбой свидетельствует о мужестве и силе людей, которые рискнули когда-то вступить с ней в противоборство и даже одержать пусть временную, но победу.
Цейлон
С такой же упрямой убедительностью развалины древнего Ангкора напоминают о доблести людей, строивших цивилизацию на земле, отвоеванной у тропического леса Камбоджи: и столь же напряженная борьба засвидетельствована в долинах Цейлона заросшими резервуарами для воды, которые когда-то были построены сингальскими неофитами индской религии хинаяны [204] .
Приметы сегодняшнего цейлонского быта могут только подчеркнуть, сколь напряжен и упорен был труд первых покорителей Природы. Одна из таких печальных примет - это упадок ирригации и - как следствие - деградация земель, что в свою очередь неизбежно вызвало отток населения из этих еще не так давно плодородных долин, взлелеявших цивилизацию, не сумевшую сохранить себя. Здесь не возделывались ранее ни кофе, ни чай, ни каучук. Это достижения самого недавнего времени, когда Цейлон подчинился экономической экспансии Запада.
Северо-аравийская пустыня
Очень яркой, исключительно выразительной иллюстрацией нашей темы является современное состояние Петры [205] и Пальмиры [206] , вдохновивших целую плеяду современных западных трактатов по философии истории, начиная с «Руин» Вольнея и «Караванных городов» Ростовцева [207]. Сегодня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся не в лучшем состоянии, чем очаги цивилизации майя, и, возможно, поэтому так притягивают ученых, приводя их в удивление и изумление.
Здесь мы также видим развалишь огромных и роскошных общественных строений. На многие мили окрест простирается Афразийская пустыня, то песчаная, то каменистая, которая не менее страшна для человека, чем непроходимые тропические джунгли. Пустыня поглотила Петру и Пальмиру, подобно тому как лес поглотил Тикаль и Копан.
Древние руины свидетельствуют о том, что города были столь же богатыми и оживленными, как и города майя. Археологические данные находят подтверждение в письменных источниках. Экономические основы процветания и населенности Петры и Пальмиры не были случайными. Нам известно, что первопроходцы сирийской цивилизации, которые воздвигли города в пустыне, были мастерами магии, приписываемой сирийской мифологией Моисею.
Маги эти знали, как извлечь влагу из камня и как не заблудиться в пустыне [208]. Петра и Пальмира утопали в садах, подобно нынешнему Дамаску, и напоминали картины рая в изображении пророка Мухаммеда. Однако благосостояние Петры и Пальмиры основывалось отнюдь не на дарах собственного небольшого оазиса.
Богатство им приносила не местная торговля плодами своего труда, а оживленные караванные пути, поддерживавшие связи не только между оазисами, но и между континентами. Набатеи из Петры достигали портов Йемена. Они составляли конкуренцию греческим мореплавателям в торговле между Римской империей и Индией, которая велась через Александрию.
Пальмирцы, освоив торговлю с Ираком, попутно монополизировали торговлю между Римской империей и районами, лежавшими к востоку от нее и бывшими под властью сначала Аршакидов, а затем Сасанидов. Контроль торговых путей принес и политическую власть. Набатейское царство, расширившись от Сипая до Дамаска и от Таймы до Беершебы, стало одним из главных государств-клиентов Рима в период, предшествовавший Траяну.
Что касается Пальмиры, то ее экономическая и политическая власть также была распространена весьма широко.
Таковы были достижения сирийской цивилизации как результат - вызова пустыни. Однако с того момента, когда включился фактор воздействия человеческого окружения (давление Римской империи), сирийское общество ослабило свою власть над Природой и в конце концов позволило пустыне захватить Петру и Пальмиру.
Никто и никогда не пытался больше возвратить к жизни эти мертвые города. Уклонился от этой задачи и Запад, хотя современное западное общество располагает такими техническими средствами освоения пустыни, о которых набатеи и арамеи не могли и мечтать. Таким образом, руины строений, погибшие оазисы и покинутые караванные пути Петры и Пальмиры безошибочно свидетельствуют о том, что природная среда, в которой зародилась сирийская цивилизация, была необычайно суровой и сулила много испытаний Человеку, рискнувшему освоить ее.
Остров Пасхи
Аналогичное заключение можно вывести относительно первоистоков полинезийской цивилизации, опираясь на свидетельства острова Пасхи. К моменту своего открытия современными западными исследователями остров Пасхи был населен весьма примитивными племенами полинезийского типа. Но был там еще один народ - «народ из камня» - огромное количество статуй, весьма совершенных по исполнению. Обитатели острова не владели ни искусством ваяния статуй, ни наукой мореплавания. До своего открытия моряками Запада остров Пасхи был практически изолирован от соседей и не имел с ними контактов. Однако наличие «каменных людей» свидетельствует, по-видимому, о погибшей цивилизации.
Возможно, образы тех людей были высечены в камне навигаторами из Полинезии, которые на хрупких каноэ, без карты, без компаса, без хронометра проложили путь через Тихий океан к острову Пасхи. И такое путешествие едва ли было единичным, удачной игрой случая, иначе трудно объяснить появление статуй на острове и утрату нынешними островитянами былого мастерства. Искусство ваяния скорее всего было принесено на остров Пасхи первопроходцами-мореплавателями. Постепенная культурная деградация колонистов, должно быть, обусловливалась потерей регулярного контакта с полинезийским обществом.
С другой стороны, статуи столь многочисленны, что, по всей видимости, они создавались усилиями нескольких поколений. Следовательно, довольно длительное время переселенцы поддерживали связи с прародиной. В конце концов по какой-то до сих пор не установленной причине море неожиданно и почти полностью поглотило остров Пасхи [209] , как пустыня поглотила Пальмиру, а лес - Копан. Однако и здесь возвращение Природой своей власти содержит косвенное свидетельство былой доблести Человека, некогда победившего ее.
Истина, таящаяся в пересечении Прошлого и Настоящего на острове Пасхи, разумеется, находится в прямом противоречии с распространенным на Западе мнением, что острова южных морей - земной рай, а их обитатели - дети Природы, столь же беспечные, как Адам и Ева перед грехопадением. Возможно, это мнение возникает из ошибочного предположения, что полинезийское общество единообразно.
Природная среда, в которой сформировалось полинезийское общество, весьма разнообразна. Кроме того, море бросает смертельный вызов любому, кто посмеет пересечь его без достаточной технической вооруженности. На своих примитивных суденышках, установив регулярные рейсы между островами Тихого океана, полинезийцы дали достаточный ответ на суровый вызов моря.
Возможно, фактором, повлиявшим на судьбу полинезийской цивилизации, был и резкий контраст между тяготами морского пути и благоприятными естественно-климатическими условиями на самом острове. Труды и опасности мореплавания по Тихому океану были столь велики, а радость отдохновения на островах - столь благостна, что дети не последовали примеру своих отцов и дедов и быстро вернулись к жизни, полной покоя и тишины уединения.
Такой представляется история упадка полинезийской цивилизации на острове Пасхи. История полинезийской цивилизации на острове Пасхи может служить ключом к пониманию полинезийской цивилизации в целом.
Распространенное западное мнение о полинезийском обществе ошибочно, а объяснение его возникновения представляется слишком упрощенным. Западные наблюдатели предпочитали смотреть на землю и не хотели замечать моря. Возможно, они обратили бы на море больше внимания, если бы им, подобно полинезийским мореплавателям, пришлось пересекать океан на легких и хрупких каноэ, а не в качестве пассажиров современных западных океанских лайнеров.
Мы рассмотрели целый ряд мест - в американских и азиатских тропиках, в Афразийской степи, на Тихоокеанском архипелаге, в Америке, в Средиземноморье, - где Природа взяла реванш после кратковременного триумфа Человека, - триумфа, добытого в результате ожесточенной борьбы, ибо, даже когда усилия пионеров приносили зримые и обильные плоды, покоренная земля требовала непрестанных усилий для удержания и сохранения отвоеванного. Поля Египта и сады Дамаска, которые на первый взгляд, кажется, щедро одаривают каждого, кто пожелает воспользоваться ими, в действительности приносят плоды лишь благодаря постоянному и упорному труду. Так каков же должен был быть труд, позволивший отцам египетской и сирийской цивилизации преобразовать земли Египта и Дамаска из болота и пустыни в цветущий край?
Приведенных примеров, кажется, достаточно, чтобы стало очевидным, что условия, при которых зарождались цивилизации, были отнюдь не легкими. Напротив, в местах зарождения цивилизаций Природа подготовила Человеку череду тяжелейших испытаний.
Стимул суровых стран
Мы достаточно определенно установили истину, согласно которой благоприятные условия враждебны цивилизации, и показали, что, чем благоприятнее окружение, тем слабее стимул для зарождения цивилизации. Попробуем продвинуться дальше в нашем исследовании, идя от противного.
Допустим, что стимул, побуждающий к строительству цивилизации, возрастает по мере того, как условия проживания становятся все более трудными. Проверим это утверждение хорошо испытанным методом. Сначала рассмотрим аргументы «за», а затем - «против» и попытаемся сделать соответствующий вывод.
Исторический материал, подтверждающий наличие выявленной нами зависимости, столь обилен, что даже могут возникнуть трудности с его отбором. Для удобства разделим интересующие нас исторические примеры на две группы. К первой группе отнесем те случаи, когда цивилизация зарождалась под воздействием природной среды, ко второй - те цивилизации, где большее влияние оказывало человеческое окружение. Рассмотрим сначала первую группу.
Эгейские берега и их континентальные внутренние земли
Эгейская земля, давшая миру минойскую и эллинскую цивилизации, необычайно трудна для изучения, если рассматривать ее в широком географическом контексте. Я убедился в этом на собственном опыте. Свое первое путешествие в Эгею я совершил морем, и, возможно, поэтому особенно яркими показались впечатления и контрасты.
Контраст между Грецией и Англией, обусловленный естественно-географическими причинами, был столь разителен, что для осмысления его не хватало воображения.
Второй раз я прибыл в Эгею также морем, но на этот раз, остановившись в Афинах, я предпринял оттуда еще три путешествия. Сначала я поехал в Смирну, а оттуда - в глубь Анатолии; затем посетил Константинополь и вновь анатолийские края: а перед возвращением домой я побывал в Салониках, откуда совершил поездку в глубь Македонии.
В Англию я возвращался поездом, следуя без пересадок из Константинополя в Кале. Во время этого путешествия я не раз ловил себя на мысли, что, покидая пределы Эгейского края, я из страны неприютной, каменистой и голой попадаю в пределы совершенно иные - зеленые, богатые и приветливые.
Воздействие этих контрастов на воображение было очень сильным. В таком невыгодном для себя сравнении Эгейская земля вырисовывалась как район, необычайно трудный для освоения.
И только тогда понял я истинное значение слов, вложенных Геродотом в уста спартанскому изгнаннику Демарату в разговоре с великим царем Ксерксом [210] : «Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании».
Аттика и Беотия
Аналогичные контрасты природной среды характерны и для территории самой Эгеи. Например, если ехать поездом из Афин через Салоники в центр Европы, сначала взору предстает знакомая сцена. Поезд часами огибает восточные отроги Парнаса с его известковыми утесами, поросшими высокими соснами. И вдруг неожиданно открывается панорама тщательно возделанной плодородной долины.
Первое впечатление такое, что поезд уже на австро-германской границе, где-то между Инсбруком и Мюнхеном. Северные склоны Парнаса и Киферона вполне можно принять за самую северную цепь Тирольских Альп.
Разумеется, этот ландшафт «диковинка». Путешественник не увидит больше ничего подобного, пока поезд не минует Ниш (городок в Сербии), что произойдет через какие-нибудь тридцать шесть часов, и не спустится в низкую долину Моравы, двигаясь в направлении Среднего Дуная: и тогда путешественнику еще более удивительной представится эта греческая Бавария.
Как называлась эта небольшая страна во время существования эллинской цивилизации? Она называлась Беотией; в эллинских устах слово «беотиец» имело вполне определенный оттенок. Этим словом обозначался простоватый, туповатый, невпечатлительный и грубый этос, - этос, выпадающий из общего ряда отмеченной гением эллинской культуры.
Это несоответствие беотийского этоса эллинизму подчеркивается тем фактом, что сразу же за горной цепью Киферон вокруг одного из отрогов Парнаса, где сейчас железная дорога делает спираль, находилась Аттика - «Эллада Эллады» страна, этос которой представлял собой квинтэссенцию эллинизма. А совсем рядом проживает народ, этос которого для нормального эллина был словно диссонирующий звук. Этот контраст можно почувствовать в выражениях «беотийская свинья» и «аттическая соль» [211] .
Для нашего нынешнего исследования важно то, что этот культурный контраст, столь живо действовавший на эллинское сознание, совпадал географически со столь же ярким контрастом в физическом окружении, - контрастом, который не стерся до наших дней и продолжает поражать каждого, кто путешествует в этих местах.
Аттика - это «Эллада Эллады» не только в душе своей, но и по облику. Она находится к другим районам Эгеи в таком же отношении, в каком вся Эгея - к странам за ее пределами.
Если вы будете приближаться к Греции морем с запада, то, проходя через Коринфийский залив, вы почувствуете, что взор ваш уже привык к виду греческого пейзажа - красивого и горького одновременно. Но едва ваш пароход, пройдя вдоль перешейка, вновь окажется в Эгейских водах, вы будете вновь поражены аскетичностью открывшегося вам по другую сторону перешейка пейзажа. Аскетичность эта достигает своей высшей точки в районе выступа Саламипа, когда перед вашим взором открывается земля Аттики.
В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс называемый денудацией (обнажением, оголением), процесс, которого счастливо избежала Беотия, завершился еще при Платоне.
Что предприняли афиняне, когда их страна стала утрачивать безмятежность своей беотийской юности? Мы знаем, что они «дали образование» Элладе. Когда пастбища Аттики высохли а обрабатываемые угодья истощились, народ перешел от животноводства и земледелия к возделыванию оливковых плантаций. Это феноменальное дерево не только способно выжить на голом камне, но еще и обильно плодоносить. Однако одним оливковым маслом жив не будешь, и афиняне стали обменивать масло на скифское зерно [212] .
Транспортировали масло морем, предварительно расфасовав его в глиняные кувшины, а это в свою очередь стимулировало гончарное ремесло и развивало искусство мореплавания.
Скифский рынок повлиял и на серебряные рудники Аттики, поскольку международная торговля требует денежной экономики и тем самым стимулирует разработку полезных ископаемых, в данном случае драгоценных металлов и гончарной глины. Наконец, все это вместе взятое - экспорт, промышленность, торговые суда и деньги вызвало к жизни развитие военно-морского флота.
Таким образом, оголение почвы в Аттике компенсировалось освоением моря. Афиняне во сто крат приумножили утраченные богатства. Что давала афинянам власть над морем, красочно описано анонимным афинским писателем, жившим незадолго до Платона.
«Плохие урожаи - бич самых могущественных держав, тогда как морские державы легко их преодолевают. Неурожай никогда не бывает повсеместным, а поэтому хозяева моря направляют свои корабли в те места, где нива была щедра… я бы добавил, что господство на море позволило афинянам… благодаря обширным внешним контактам обнаружить новые источники богатства. Деликатесы Сицилии, Италии. Кипра, Египта, Лидии, Черного моря, Пелопоннеса или любой другой страны становятся доступны хозяевам моря… К тому же афиняне - единственный народ, показавший способности к собиранию богатства» [прим38] .
Именно эти богатства - богатства, о которых не помышлял беотийский земледелец, ибо его никогда не подводили добротные почвы полей, - стали экономической основой политической, духовной, художественной культуры, сделавшей Афины «школой Эллады».
В политическом плане афинские промышленники и мореплаватели являлись избирателями афинской демократии, тогда как аттическая торговля и морская власть создавали рамки для международного союза Эгейских городов-государств, который оформился в Дельфийскую Лигу [213] под покровительством Афин.
В художественном плане расцвет аттического гончарного дела вызвал к жизни новые формы изобразительного искусства. Исчезновение лесов заставило аттических архитекторов работать не в дереве, а в камне, и в результате родился Парфенон. Аттическая культура впитала в себя достижения и характерные черты всех других проявлений эллинской культуры, чтобы, усовершенствовав, передать их потомкам.
Эгина и Аргос
Еще одна иллюстрация из эллинской истории - судьба двух городов-государств Арголиды: Аргоса и Эгины. Аргосцы, будучи владельцами наиболее пригодной для земледелия территории Пелононнеса, почувствовав, что земли стало не хватать, решили действовать. Подобно халкидийцам, они задумали присоединить новые земли к своим и обратили свои взоры на близлежащие холмы, служившие естественной границей их территории. Сменив соху на копье, они устремились на земли соседей, но предприятие это оказалось трудным, потому что соседи тоже умели держать копье.
Халкидийцы могли легко договориться с туповатыми беотийцами; свою сталь они приберегли для борьбы с плохо вооруженными и недисциплинированными фракийцами и сикелами. Аргосцы оказались менее благоразумными. Сражаясь за обладание Пелопоннесом, они столкнулись со спартанцами, и те ответили на удар - ударом, да и вооружены спартанцы были, что называется, до зубов. С такими воинами аргосцы, конечно, не могли тягаться; и это предопределило конец истории их города.
Между тем небольшой арголидский остров Эгина сыграл в истории совершенно другую роль, что было обусловлено куда более бедным естественным окружением, полученным им у Природы. Эгина, возвышаясь над водами залива своей единственной горой так, что вершину ее было видно из Афин, несомненно, принадлежала к числу «малых островов», которые афинский философ (Платон) считал примерами денудации.
Эгина - это Аттика в миниатюре; и в условиях еще более сурового нажима со стороны физического окружения, чем тот, что испытывали афиняне, эгинцы предвосхитили многие из достижений афинян. Эгинские купцы контролировали торговлю с эллинским поселением в Навкратисе [214] в Египте, где афинские купцы были весьма редкими гостями, а эгинские скульпторы украшали построенный их же архитекторами в Афайе храм в честь местной богини, и это за полвека до того, как афинянин Фидий сотворил свои шедевры для Парфенона [215].
Стимул новых земель
Свидетельства философии, мифологии и религии
Сопоставляя различные типы природной среды, мы обнаружили, что они несут разный стимулирующий импульс, и это обусловлено тем, насколько среда благоприятна для проживания. Обратимся к этому же вопросу под несколько другим углом зрения и сравним стимулирующее воздействие старых и новых земель независимо от качественных особенностей территории.
Разве усилие, направленное на освоение новых земель, само по себе есть стимул? Спонтанный человеческий опыт, обретя свое кумулятивное и концентрированное выражение в мифологии, дает на этот вопрос положительный ответ. Согласен с этим и западный философ, представитель критического эмпиризма XVIII в.
Давид Юм, который заключает свой трактат «О возникновении и развитии искусств и наук» наблюдением, согласно которому «искусства и науки, подобно некоторым растениям, требуют свежей почвы; и как бы богата ни была земля и как бы ни поддерживали вы ее, прилагая умение или проявляя заботу, она никогда, став истощенной, не произведет ничего, что было бы совершенным или законченным в своем роде» [прим39] .
Столь же положительный ответ дан мифом «Изгнание из Рая» и мифом «Исход из Египта». Изгнанные из волшебного сада в повседневный мир, Адам и Ева отходят от собирательства и закладывают основу для зарождения земледельческой и скотоводческой цивилизации. Исход из Египта, лишив детей Израилевых ощутимых преимуществ египетской цивилизации, дал им Землю Обетованную, где они и заложили основы сирийской цивилизации. Перейдя от мифов к документам, можно убедиться, что эти прозрения подтверждались на практике.
К удивлению тех, кто задает сакраментальный вопрос: «Из Назарета может ли быть что доброе?» [216] - ответ можно найти в истории религий. Мессия появляется из неизвестной деревни в «Галилее неверных», земле, покоренной Маккавеями менее чем за сто лет до рождения Иисуса [217] . А когда бурный рост галилейского горчичного зерна [218] превращает недовольство ортодоксального еврейства в активную ненависть, причем не только в самой Иудее, но и в еврейской диаспоре, проповедники новой веры намеренно «поворачивают к язычникам» и продолжают завоевывать новые миры для христианства.
В истории буддизма также можно видеть, как индская идея не нашла себе места в старом индуистском мире, но, выйдя за его пределы, завоевала новые миры. Хинаяна начала продвижение с Цейлона, представлявшего собой колониальный придаток индской цивилизации. А махаяна, начиная свой длинный и кружной путь на Дальний Восток, завоевывает сиризированную и эллинизированную индскую провинцию Пенджаб.
Только на этой новой основе могли, соприкоснувшись, дать плоды религиозные гении индской и сирийской цивилизаций, что еще раз подтверждает истину: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и доме своем» (Мф. 13:57).
Свидетельство родственно связанных цивилизаций
Обратимся к классу «связанных» цивилизаций, возникших на месте уже ранее существовавших. Сопоставим соответствующие стимулирующие импульсы старой и новой основ, фиксируя точку или точки, через которые проходила линия новой социальной активности, и попытаемся определить, откуда исходит импульс.
Начнем с вавилонской цивилизации, место зарождения которой полностью совпадает с пределами шумерской цивилизации.
Рассмотрим три центра: Вавилонию, Элам, Ассирию. В каком из них вавилонская цивилизация получила максимальное развитие? Несомненно, в Ассирии. Воинская доблесть ассирийцев, их успехи в политике, достижения в искусстве заставляют предполагать, что именно в Ассирии цивилизация достигла своего апогея. А была ли Ассирия новой или старой основой?
При дальнейшем анализе представляется, что Ассирия была лишь частью прародины предшествовавшей ей шумерской цивилизации и может рассматриваться как новая основа - по крайней мере в сравнении с Шумером, Аккадом и Эламом. Археологические раскопки на территории Ассирии дают некоторые основания предполагать, что Ассирия не была одной из местных общин. В некотором смысле это была колония, хотя и колония, почти совпадающая с территорией своей материнской страны.
Возможно, не покажется странным утверждение, что стимул обновления, зародившись когда-то, на ранних ступенях развития шумерского общества, мог оказать особенно сильное воздействие на последующее развитие вавилонской цивилизации именно на ассирийской почве.
Переходя к индуистской цивилизации, отметим местные источники новых творческих стихий в индуистской жизни - особенно в религии, которая всегда была главной и высшей формой деятельности в индуистском обществе. Мы обнаруживаем эти источники на юге.
Здесь сформировались все наиболее характерные черты индуизма: культ богов, представленных в храмах материальными объектами или образами, эмоционально-личностное отношение верующего к богу; метафизическая сублимация образной веры и эмоциональности в интеллектуально утонченной теологии. Старую или новую основу представляла собой Южная Индия? Это была новая основа, коль скоро она не включалась в сферу родственно связанной индской цивилизации вплоть до периода империи Маурьев (прибл. 323-185 до н.э.), когда индское общество вступило в стадию распада цивилизации.
Обращаясь к эллинской истории, можно поставить вопрос относительно двух регионов, которые, как мы только что установили, господствовали в эллинском мире. Эллинская цивилизация охватывала анатолийское побережье Эгеи и греческий полуостров на Европейском континенте. Расцвет цивилизации возник на новой или старой почве? Следует признать, что на новой, ибо ни один из этих регионов не совпадал с прародиной предшествовавшей минойской цивилизации, с которой эллинская цивилизация была родственно связана.
Что касается полуострова, то там минойская цивилизация даже в годы своего расцвета была представлена не более чем рядом укрепленных позиций вдоль южной и восточной береговой линии. На анатолийском побережье Эгейского моря все попытки западных археологов обнаружить следы присутствия или хотя бы влияния минойской цивилизации кончились неудачей, и это вряд ли можно считать случайностью. Скорее это указывает на существование какой-то причины, не позволившей включить побережье в сферу минойского ареала.
Насколько известно, первые поселенцы западного побережья Анатолии были представителями минойской культуры, говорившими на греческом языке. Они появились там в XII в. до н.э. как результат последней конвульсии постминойского движения племен, который выбросил филистимлян к берегам Сирии. Это были основатели Эолии и Ионии. Следовательно, эллинство расцвело на почве, которой предшествовавшая цивилизация, по сути, не коснулась. К тому же, когда из Ионии семена цивилизации попали в другие части эллинского мира, наиболее дружные всходы они дали на каменистой почве Аттики. Однако они не взошли на Кикладах - ионийских островах, лежавших, словно степные оазисы, между Азией и Европой. На протяжение всей эллинской истории жители Киклад признавали себя смиренными рабами сменяющихся хозяев моря. Это примечательно, потому что Киклады были одним из двух центров предшествовавшей минойской цивилизации. Другим минойским центром, разумеется, был Крит. Роль его в эллинской истории еще более удивительна.
Что касается Крита, то здесь можно было бы ожидать, что он сохранит свою социальную значимость не только в силу исторических причин как центр минойской цивилизации, но и в силу причин географических. Крит долгое время оставался самым большим островом Эгейского архипелага и лежал на пересечении важнейших морских путей эллинского мира. Каждое судно, идущее из Пирея в Сицилию, проходило между Критом и Лаконией, а суда, идущие из Пирея в Египет, неизбежно проплывали между Критом и Родосом. Но если Лакония и Родос действительно играли ведущую роль в эллинской истории, то Крит считался заброшенной провинцией.
Эллада славилась государственными деятелями, поэтами, художниками и философами, тогда как остров, бывший когда-то родиной минойской цивилизации, мог похвастаться лишь врачами, торговцами и пиратами, и хотя былое величие Крита прослеживалось в минойской мифологии, это не спасло Крит от бесчестия, которое закрепила людская молва, превратив его название в нарицательное слово. Действительно, он был окончательно заклеймен в Песне Гибрия [219] , а потом в христианском Писании. «Из них же самих один стихотворец сказал: "Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые"» (Тит. 1:12). Поэма под названием «Минос» атрибутировалась минойскому пророку Эпимениду [220] . Таким образом, даже апостол язычников не признавал за критянами добродетели, которой он наделял эллинов в целом [221] .
Особый стимул заморской миграции
Данный обзор относительно творческих возможностей старой и новой основ, проиллюстрированный фрагментами историй взаимосвязанных цивилизаций, дает некоторую эмпирическую поддержку мысли, выраженной мифами Исхода и Изгнания - мысли, согласно которой выход на новые основания порождает сильный эффект.
Задержимся на некоторых подтверждающих эту идею примерах. Наблюдения свидетельствуют, что необычная жизненность православия в России и дальневосточной цивилизации в Японии есть следствие того, что стимулирующее действие нового основания становится особенно сильным, когда новое основание обретается на заморских территориях [222] .
Особый стимул заморской колонизации ясно виден в истории Средиземноморья в течение первой половины последнего тысячелетия до н.э., когда западный бассейн его колонизовался заморскими пионерами, представлявшими три различные цивилизации в Леванте. Это становится особенно очевидным, когда сравниваешь крупнейшие из этих колониальных образований - сирийский Карфаген и эллинские Сиракузы - с их прародиной и убеждаешься, насколько они превзошли свой материнский город.
Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, построив на этой экономической основе политическую империю, о которой материнский город и мечтать не мог [223] . В равной мере Сиракузы превзошли свой материнский город Коринф по степени политической силы, а вклад их в эллинскую культуру просто несравним.
Ахейские колонии в Великой Греции, то есть на юге Апеннин, стали в VI в. до н.э. оживленными местами эллинской торговли и промышленности и блестящими центрами эллинской мысли, тогда как материнские ахейские общины вдоль северного побережья Пелопоннеса оставались более трех веков в стороне от основного течения эллинской истории, а воскресли из тьмы забвения уже после того, как эллинская цивилизация прошла свой зенит [224] .
Что касается локрийцев - соседей ахейцев, то только в своем заморском поселении в Италии приобрели они некоторые индивидуальные черты [225] . Локрийцы континентальной Греции оставались лишенными какого-либо своеобразия.
Наиболее поразительным представляется случай с этрусками, успешно состязавшимися с греками и финикийцами в колонизации Западного Средиземноморья. Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании; тем не менее этрусские колонисты в отличие от греков и финикийцев не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты.
Этруски поддерживали тесные контакты с греками и финикийцами, и, хотя этот контакт постепенно привел к тому, что они влились в состав эллинистической социальной системы, это отнюдь не уменьшило их роль и значение в средиземноморском мире. История оставила нам свидетельство и о неудачном этрусском колониальном начинании, когда была предпринята смелая, но тщетная попытка побороться с греками в греческих родных водах за господство над Дарданеллами и за контроль над Черным морем.
Более примечательно то, что этрусская родина в Леванте, откуда началась их заморская экспансия, оказалась исторической terra incognita. Не существует точных исторических данных о ее местонахождении. Греческая легенда, согласно которой этруски пришли из Лидии, кажется малоосновательной. Следует удовлетвориться теми сведениями, которые предоставляют письменные источники времен Нового царства Египта.
Из этих документов следует, что предки этрусков, равно как и предки ахейцев, участвовали в постминойском движении племен, а их морской путь на запад начался где-то на азиатском берегу Леванта в ничейной земле между греческим Сидом и финикийским Арадом [226] .
Этот удивительный разрыв в исторических свидетельствах может означать только одно, а именно: что этруски, находясь у себя дома, не проявили себя сколько-нибудь примечательным образом. Удивительный контраст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации.
Стимулирующее действие морского пути, возможно, самое сильное среди всех, которым подвергаются мигрирующие народы.
Такие случаи представляются довольно необычными. Немногочисленные примеры, которые мог бы назвать автор настоящего исследования, - это миграция тевкров [227] , ионийцев, эолийцев и дорийцев через Эгейское море на западное побережье Анатолии и миграция тевкров и филистимлян вокруг восточного края Средиземноморья к берегам Сирии в ходе постминойского движения племен; миграция англов и ютов через Северное море в Британию в ходе постэллинистического движения племен, последующая миграция бриттов через пролив в Галлию [228] ; современная этому миграция ирландских скоттов через Северный пролив в Северную Британию [229] ; миграция скандинавов в ходе движения племен, последовавшая за неудачной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами.
Все эти внешне разнородные случаи имеют одну общую и весьма специфическую черту, объединяющую их. Во время заморской миграции весь социальный багаж мигрантов сохраняется на борту корабля как бы в свернутом виде. Когда мигранты вступают в чуждые пределы, он развертывается, вновь обретая свою силу. Однако тут зачастую обнаруживается, что все, что так тщательно сохранялось во время путешествия и представляло существенную ценность для мигрантов, на новом месте утрачивает свое значение или же не может быть восстановлено в первоначальном виде.
Этот закон характерен для всех без исключения заморских миграций. Он, например, действовал при древнегреческой, финикийской, этрусской колонизации западного бассейна Средиземноморья и в современной европейской колонизации Америки. Стимул обретения новых земель ставил колонистов перед вызовом моря, а вызов в свою очередь побуждал к ответу. В этих частных случаях, однако, колонисты принадлежали обществу, которое находилось в процессе строительства цивилизации.
Когда заморская миграция представляет собой часть движения племен, вызов оказывается значительно более серьезным, а стимул - пропорционально значительно более сильным из-за давления, которое в данном случае претерпевает общество, социально неразвитое и в значительной мере пребывающее в статичном состоянии. Переход от пассивности к неожиданному пароксизму «бури и натиска» производит динамическое воздействие на жизнь любой общины, подвергшейся подобному испытанию; но это воздействие, естественно, более сильно, когда мигранты оказываются в открытом море, чем когда они передвигаются по суше.
У возницы воловьей упряжки больше власти над естественным окружением, чем у капитана корабля. Возница может сохранять постоянный контакт с домом, откуда он отправился в путь; он может остановиться и разбить лагерь там и тогда, где и когда ему это будет удобно; и конечно, ему проще сохранять привычный социальный уклад, от которого должен отказаться его мореплавающий товарищ. Таким образом, можно сопоставить стимулирующее воздействие заморской миграции в ходе движения племен с сухопутной миграцией и тем более со стабильным пребыванием на одном месте.
Один отличительный феномен заморской миграции поможет несколько прояснить проблему межрасовых напряжений. Грузоподъемность любого корабля ограничена, особенно невелика она у примитивных посудин небольших размеров. В то же время даже примитивное судно обладает относительной маневренностью по сравнению с кибиткой или другим сухопутным средством передвижения. К тому же заморская миграция в отличие от сухопутной требует подбора корабельного экипажа по функциональному признаку.
В сухопутной миграции племя везет на телегах женщин, детей, зерно и домашнюю утварь, а мужчины шагают пешком. Отблески этого можно заметить в легендах об основании эллинской Эолии и Ионии, дошедших до нас через Геродота и Павсания. Многие жители греческих городов-государств, расположенных вдоль западного берега Анатолии, были связаны родственными узами с обитателями поселений на полуострове. Кроме того, практиковались браки с местными женщинами, которых первопроходцы захватывали в плен.
Этот отличительный феномен необычайно глубокого расового смешения тесно связан с другим - исключительно быстрым распадом групп родства, которые являются основой организации примитивного общества.
Другим отличительным феноменом заморской миграции является атрофия примитивного института, который, возможно, является высшим выражением недифференциированной социальной жизни, института ε ν ι α υ τ ο ς δ α ι μ ω ν [230] и его цикла.
Скандинавские поэмы, сохраняемые исландской традицией, и записи, дошедшие до нас под названием Старшей Эдды, восходят к примитивной скандинавской драме плодородия и представляют собой единственный элемент традиционного ритуала, который мигрантам удалось вывезти из своих родных пределов. В соответствии с этой теорией развитие примитивного ритуала не получило развития среди тех скандинавов, которые мигрировали морем [231] . Теория эта подтверждается также эллинской историей.
Отличительные черты заморской миграции, на которые мы только что обратили внимание, имеют негативный характер, но предполагаемый в этих негативных феноменах вызов породил достойный положительный ответ.
Отклонение, выраженное в отсутствии примитивного социального аппарата, оставленного в родных пределах, стало в атмосфере поиска и перемен стимулом к новым творческим актам. Энергия, высвобождающаяся благодаря разрушению кристалла обычая в новом заморском окружении, превращается в новые виды активности.
В поле, расчищенном атрофией ритуала плодородия, вырастает повествовательная форма литературного искусства - сага или эпос. В поле, подготовленном распадом родственной группы, выросла политическая система наподобие корабельного экипажа, только в большем масштабе и на более прочном основании, - республика. Связующим элементом этой системы было уже не кровное родство, а всеобщее подчинение свободно выбранному вождю и всеобщее уважение к свободно принятому закону, который носит на языке современной западной политической мифологии название «общественный договор».
Сага и эпос - ответ на новые интеллектуальные запросы. Новое сознание, рожденное бурей и натиском движения племен. у наиболее творческих личностей вызывало потребность в искусстве. «Исландская сага выросла как повествование о современных ей событиях.
Человек, который вернулся после долгого отсутствия домой, соберет всех в альтинге [232] , чтобы рассказать свою историю. Он постарается донести до каждого, что произошло с ним. и преподнесет все в понятных слушателям образах и словах. Возможно, многие саги возникли именно таким образом. История излагалась внимательному кругу слушателей кем-то одним, кто принимал участие в самих событиях, а затем уже сама Жизнь продолжала судьбы действующих лиц» [прим40] .
Вот так однажды на альтинге Тормод слушает сагу, рассказываемую Торгримом. и после окончания рассказа убивает рассказчика, потому что тот только что поведал слушателям, как он убил молочного брата Тормода [233] . Еще один пример. Во время осады Трои, когда Ахилл сидит мрачный в своем шатре, его друзья развлекают его, рассказывая ему «истории о воинах». Такие рассказы, как «гнев Ахилла», сами впоследствии стали песнями менестрелей.
Искусство гомеровского эпоса и исландской саги продолжало жить и процветать и после того, как утратил свое действие вызвавший их стимул. Литературная история английского эпоса «Беовульф» в точности такая же. Эти выдающиеся произведения искусства - результат действия изначального стимула, рожденного в свою очередь в ходе испытания морем.
Это объясняет, почему эллинский эпос получил развитие в заморской Ионии, а не на европейском греческом полуострове; тевтонский эпос - на острове Британия, а не на Европейском континенте [234]; а скандинавская сага - на острове Исландия, а не - наподобие скандинавской драмы - в Дании или Швеции [235] .
Этот контраст между заморскими и континентальными художественными феноменами имеет место с такой повторяемостью и в столь разных временных и пространственных координатах, что один из видных авторитетов формулирует на основании него закон: «Драма… развивается в родной стране, эпос - среди мигрирующих народов вне зависимости от того, едут ли они во Францию, Англию, Германию или же в Ионию, ибо аналогия с греческой драмой здесь также уместна» [прим41] .
Другой положительный эффект, возникающий в ходе испытания заморской миграцией, относится к области политической. Складывается принципиально новый тип политической системы - республика, в которой связующий элемент - договор, а не родство.
Принцип политической организации, основанной на праве и местоположении вместо обычая и родства, впервые заявил о себе в заморских греческих поселениях, а позже был воспринят на европейском греческом полуострове с помощью мимесиса. В творческом акте созидания, в противостоянии коренным жителям анатолийского побережья греческие мореплаватели спонтанно пришли к новому принципу. Корабельная команда, каждый член которой - выходец из своего района и из своей группы родства, - это объединение с целью завоевания новой заморской родины и последующей защиты своих завоеваний.
В городе-государстве, созданном по этому принципу, «клетками» повой политической организации стали не родственники, связанные общим происхождением, а «племена», представляющие собой судовые экипажи; и эти судовые экипажи, выходя на сушу, продолжают поддерживать оправдавшую себя корабельную организацию.
Скооперировавшись в пути, что неизбежно, когда люди оказываются «в одной лодке» перед лицом общей опасности, они предпочитают и дальше жить и действовать в соответствии с заведенным на корабле порядком.
На суше, как и на море, дружба оказывалась более существенным элементом, чем родство, а приказы избранного и наделенного полномочиями лидера - более авторитетными, чем подсказки обычая и привычки. Фактически из группы судовых экипажей, объединившихся для завоевания новой родины и создавших в результате новый город-государство, который впитал в свою систему местные «племена», родились городской магистрат и идея городского самоуправления.
Стимул ударов
Проанализировав стимулирующее воздействие физической среды в зависимости от степени ее враждебности человеку, мы завершим данную часть нашего исследования описанием типов человеческой среды, снова воспользовавшись сравнительным методом.
Прежде всего проведем различие между такими типами человеческой среды, которые географически являются внешними по отношению к обществам, на которые они оказывают воздействие, и теми, которые географически совпадают с ними.
Каковы последствия неожиданных ударов со стороны внешнего человеческого окружения? Остается ли здесь справедливым утверждение: «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул»? Попробуем еще раз проверить данную формулу на исторических примерах.
На ум приходят из ряда вой выходящие случаи, когда, например? вооруженная и могущественная власть, вдохновляемая к борьбе постоянным соперничеством со своими соседями, вдруг неожиданно терпела сокрушительное поражение отпротивника, с которым раньше она никогда не сталкивалась. Что происходит, когда строители империи оказываются поверженными на полпути? Впадают ли они в прострацию, лишившись воли к борьбе? Или, подобно великому Антею из эллинской мифологии, припав к Матери-Земле, удваивают силу, страсть и волю к победе? А может быть, сдаются на милость победителя? Или они реагируют на беспрецедентно сильный удар столь же сильным взрывом целенаправленной энергии? История свидетельствует, что чаще всего потерпевший выбирает второй вариант.
Классическим примером стимулирующего действия удара является реакция Эллады, и в частности Афин, на нападение в 480-479 гг. до н.э. империи Ахеменидов - сирийского универсального государства.
«Крупномасштабность сил, задействованных экспедицией персидского царя Ксеркса против Эллады, поначалу приводит в ужас эллинское общество. На карту была поставлена свобода, а тот удручающий факт, что эллинские общины в Азии уже были захвачены, делал угрозу порабощения всей Эллады еще более реальной. Однако, когда война закончилась вопреки всем прогнозам, жители Эллады осознали, что они не только избавились от врага, но и приобрели почет и славу, заставив весь мир восхищаться столь неожиданным исходом войны.
За победой последовал небывалый расцвет. В Элладе начинают бурно развиваться искусства. Какие-то полстолетия дарят миру художников и скульпторов, не превзойденных до сих пор. Другим показателем интеллектуального всплеска было распространение философии и ораторского искусства по всему эллинскому миру, и особенно в Афинах. В философии широко прославилась школа Сократа, Платона и Аристотеля; в ораторском искусстве выделялись Перикл, Исократ и ученики Исократа; военное искусство также выдвинуло блестящую плеяду - Мильтиада, Аристида, Фемистокла, Кимона и многих, многих других.
Однако Афины превзошли всех. Их слава и доблесть были неоспоримы, а сила и мощь столь неотразимы, что им удалось без поддержки лакедемонян и пелопоннесцев подавить могущественных персов как на суше, так и на море. Этим афиняне до такой степени деморализовали воинственную Персидскую империю, что принудили ее подписать договор и освободить все греческие колонии в Азии» [прим42] .
Жизненный порыв афинян в этот период истории можно сравнить с обновлением Франции после мировой войны 1914-1918 гг., ибо и Афины, и Франция несли в себе напряжение стимулирующего удара. Если плодородные поля Беотии были спасены от опустошения предательством общего эллинского дела, а плодородные поля Лакедемона - доблестью афинского флота в битве при Саламине, то бедная аттическая земля не раз опустошалась захватчиками.
Действительно, Аттика больше пострадала в 480-479 гг. до н.э., чем Франция в 1914-1918 гг., ибо немцы оккупировали только часть страны, хотя и очень ценную часть, тогда как персы захватили и опустошили всю Аттику, включая Афины. Акрополь и даже святая святых - храм Афины на вершине скалы. Все население Аттики, бросив дома, поля и алтари, устремилось в поисках спасения на Пелопоннес. И именно в этой ситуации афинский флот начал и выиграл битву при Саламине.
Неудивительно, что удар, вызвавший столь сильный подъем духа афинского народа, стал прелюдией к высочайшим достижениям, возможно неповторимым в истории человечества. В реорганизации своего хозяйственного уклада Аттика столь же естественно обрела новое лицо, как послевоенная Франция добилась технического переоснащения индустрии, разрушенной германским огнем.
Однако главное внимание Афины уделяли восстановлению разрушенных храмов. В этом созидательном труде Афины также шли своим путем. Когда французы, например, восстанавливали разрушенные своды Реймского собора [236] , они тщательно реставрировали каждый кирпич, каждую расколотую статую. Афиняне же, обнаружив, что Гекатомпедон [237] сожжен до основания, оставили развалины нетронутыми, а на новом месте сотворили Парфенон.
Что касается Спарты, то стимул велением Судьбы обошел ее в 480-479 гг. до н.э. Но уже в 464 г. до н.э. Господь обрушил на нее катастрофическое испытание - землетрясение, повергнувшее город в руины и вызвавшее восстание илотов. Эти события военизировали спартанцев, и скоро они остановили распространение афинской державы, а со временем и вовсе положили ей конец [238] .
В этой цепочке примеров из военной и политической истории суверенных государств стимул ударов очевиден. Однако, признав, что формула «чем тяжелее удар, тем сильнее стимул» и есть истинный исторический закон, мы должны быть готовы принять и следствие из него, согласно которому милитаризм сам по себе является источником творческой энергии.
Классический пример, который мы приберегли на конец, взят нами из области религии.
Деяния Апостолов - эти динамические акты, направленные на завоевание всего эллинистического мира для христианства, - обретают истинный смысл в момент, когда Апостолы смотрят на небо, наблюдая, как возносится, покидая земные пределы. Господь (Деян. 1:9-10). В тот момент их постигает убийственный удар - повторная утрата Господа вскоре после того, как Он воскрес из мертвых. Но сама тяжесть удара вызвала в их душах пропорционально мощную психологическую реакцию, которая передана мифологически в пророчестве двух мужей в белом (Деян. 1:10-11) и в нисхождении огня в день Пятидесятницы (Деян. 2:1-4). В силе Святого Духа они проповедовали распятого и вознесенного Иисуса не только еврейскому населению, но синедриону [239] ; и в течение трех веков самое римское правительство капитулировало перед Церковью, которую основали Апостолы в момент крайней духовной прострации.
Стимул давлений
«Форпосты» и «тылы»
На этом закончим рассмотрение стимула человеческого окружения, когда он принимает форму неожиданного удара. Теперь проанализируем случаи, когда воздействие принимает другую форму - непрерывного внешнего давления.
Назовем народы, государства или города, испытывающие в течение достаточно длительного времени непрерывное давление извне, «форпостами» и, прибегнув к тщательному эмпирическому анализу, попробуем описать некоторые стороны форпостов в сравнении их с территориями, которые принадлежат тому же обществу, но географически могут быть отнесены к «тылам».
Русское православие
Если обратиться к православной ветви в России, то можно обнаружить, что витальность общества имеет тенденцию концентрироваться то в одном форпосте, то в другом в зависимости от изменения в ходе исторического развития направления внешних давлений.
Русские земли, где православно-христианская цивилизация впервые пустила корни во время своей первоначальной трансплантации из Константинополя через Черное море и Великую степь, находились в районе верхнего бассейна Днепра. Оттуда центр тяжести православно-христианской цивилизации в России был перенесен в XII в. в бассейн верхней Волги русскими, которые расширяли границы государства в этом направлении за счет финских племен, исповедующих примитивное язычество.
Впоследствии, когда слабое давление со стороны лесных народов усилилось сокрушительным напором со стороны кочевников Великой Степи, место жизненного напряжения вновь передвинулось, на сей раз с Верхней Волги в район нижнего Днепра. Это неожиданное давление, начавшись в 1237 г. знаменитым походом на Русь монгольского хана Батыя, оказалось очень сильным и продолжительным. Этот случай еще раз доказывает, что, чем сильнее вызов, тем оригинальней и созидательней ответ.
В России ответ представлял собой эволюцию нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило впервые за всю историю цивилизаций оседлому обществу не просто выстоять в борьбе против евразийских кочевников и даже не просто побить их (как когда-то побил Тимур [240] ), но и достичь действительной победы, завоевав номадические земли, изменив лицо ландшафта и преобразовав в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища - в оседлые деревни. Казаки, одержавшие эту беспрецедентную победу, были пограничниками русского православия, противостоящими евразийским кочевникам [прим43] .
Истоки казачества уходят в глубь веков, ибо письменные источники XV в., в которых впервые упомянуты днепровские казаки, свидетельствуют, что характерные казачьи институты уже вполне оформились к тому времени.
Казаки представляли собой полумонашеское военное братство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или же рыцарского ордена крестоносцев [241] . Однако у казаков выработались в ходе борьбы с кочевниками степи некоторые признаки, скорее принадлежащие будущему, чем прошлому. В чем-то казацкие объединения напоминают колониальные власти современного западного мира. Они поняли, что для победы в войне с варварами необходим более высокий уровень вооружения и опора на более совершенную материальную базу.
Подобно тому, как современные западные «строители империи» подавили своих примитивных противников превосходящей индустриальной мощью, казаки подавили кочевников, опираясь на развитую культуру земледелия. Казаки обезоружили кочевников весьма оригинальным способом.
Они обосновывались на реках, представлявших собой естественное препятствие для кочевых племен. Реки были серьезной преградой для кочевников-скотоводов, не имевших навыков использовать их как транспортные артерии, тогда как русский крестьянин и дровосек, издавна знакомый с традицией скандинавского мореплавания, был мастером речной навигации.
Следовательно, казаки, когда они выходили из русских лесов, чтобы оспорить у кочевников право на естественное обладание степью, имели все возможности с успехом применять свое древнее наследственное искусство. Научившись у кочевников верховой езде, они не позабыли и своих исконных навыков и именно с помощью ладьи, а не коня проложили путь в Евразию.
Казаки использовали реку как транспортную артерию для связи с Россией. Они осуществляли контроль по всему течению, не позволяя кочевникам даже пересекать реку. Многочисленные притоки давали казакам возможность строить удобные порты и переходить из бассейна одной реки в бассейн другой. Так к концу XVI в. родительская казачья община бассейна Днепра породила две сестринские общины - казаков Дона и казаков Яика.
Впоследствии в неравном союзе с Московией, которая усиливала свою экспансию, но не лишила казаков свободы, казацкие владения распространились до сибирских рек, впадающих в Ледовитый океан.
В 1586 г. казаки пересекли водораздел между бассейнами Волги и Оби [242] , к 1638 г. освоение бассейнов сибирских рек привело их на побережье Тихого океана в районе Охотского моря.
В тот период, когда казаки дали достойный ответ на вызов кочевников Великой Степи на юго-восточных границах православного христианства, Россия подверглась новому давлению извне со стороны западных своих границ. В XVII в. Россия впервые в своей истории пережила страшное давление со стороны западного мира.
Польская армия проникла в Москву и в течение двух лет оккупировала Кремль (с 20 сентября 1610 г. до 22 октября 1612 г.), а вскоре после того, как шведы были изгнаны из Балтики, Россия отвоевала восточное побережье Балтийского моря от Финляндии до Двины. Жизненное напряжение общества переместилось в этот новый форпост.
Прошел почти век, прежде чем Петр Великий ответил на западное давление, основав в 1703 г. Петербург и утвердив русский флот на Балтийском море. Петербург в качестве столицы Российской Империи занимал еще более эксцентричное положение, чем Антиохия, когда она была столицей государства Селевкидов.
Тем не менее, город этот, выросший на месте гиблых северных болот, продолжал оставаться столицей Российской Империи почти до конца войны 1914-1918 гг. Эта катастрофа потрясла структуру Европы и создала целый пояс восточноевропейских государств-преемников, отделивший Россию от уцелевших великих держав западного мира [243] .
Столица Российской Империи, ставшей к тому времени Советской Россией, своевременно передвинулась с западного форпоста, где она пребывала более двухсот лет, в тыл, в Москву.
