История - это игра мнимого превосходства духа и силы одних людей над другими, лицемерно прикрытая идеологией права и свободы, это борьба за существование, брожение старых и новых человеческих праведностей, превосходящих друг друга по торжественности и никчемности. Суд Божий - это конец истории. Капелька вечности весит больше, чем целое море подверженных действию времени вещей. Измеренные по мере Божьей, достоинства людей теряют свою высоту, серьезность, важность, они становятся относительными. Самые высокие, самые духовные, самые праведные противоречия между людьми проявляются здесь такими, какие они есть: в их естественном, мирском, профанном, «материалистическом» значении. Долины возвышаются, холмы понижаются. «Борьба добрых со злыми» окончена. Люди встают на один уровень. Их «сокровенное» (Рим. 2:16) предстает на суд Бога, но на суд только Бога.
Суд Божий - это конец истории, а не начало новой, второй истории. История окончена, у нее не будет продолжения. То, что находится по ту сторону суда, - не только относительно, но абсолютно отлично и отделено от того, что еще находится в этом мире. Бог говорит, Бог познан как судья. Это изменение, которое необходимо иметь в виду там, где Бог говорит и познается как судья, настолько радикально, что именно оно неразрывным образом связывает время и вечность, человеческую и божественную праведность, этот и тот мир. Конец - это также и цель. Спаситель - это Творец. Судья - это Устроитель всего. Обнаружение бессмысленности - это откровение смысла. Новое - это глубочайшая истина старого. Самое радикальное окончание истории, «нет», под которое подпадает всякая плоть, абсолютный кризис, который Бог означает для мира людей, времени и вещей, - это красная нить, проходящая через его бытие и существование. Бренное, будучи познано таковым, - это образ вечного. Окончательная покорность гневу Божьему - это вера в Его праведность. Ибо Бог познается как неведомый Бог. Именно в таком аспекте Он - не просто вещь в себе, не метафизическое существо в ряду других существ, не второй, не другой, не чужой наряду с тем, что существовало бы и без Него, но вечный, чистый источник всего существующего, истинное бытие небытия всех вещей. Бог верен.
Поэтому след откровения в истории, как бы ни пыталась хвалиться им человеческая праведность, как бы ни пыталась она сделать из него для себя гарантию и успокоение, не изглаживается и не уничтожается судом, но подтверждается, сохраняется и укрепляется им. В радикальном прекращении исторической и психологической действительности, во всеобъемлющем ограничении ее ступеней и противоречий проявляется ее истинное, ее вечное значение.
Ст. 1-4. Что же особенного у иудея? Или в чем ценность обрезания? Она великая во всех отношениях. Прежде всего в том, что им были вверены свидетельства Божьи. Ибо что же? Если некоторые обманули это доверие, то разве их неверность уничтожит верность Божью? Невозможно! Должно обнаружиться: Бог истинен, а каждый человек - лжец, как написано: Ибо Ты прав в словах Твоих и побеждаешь в суде Твоем!
«Что же особенного у иудея?» Существует ли, откровенно говоря, вообще нечто особенное, если все подлежит гневу Божьему и любая особенность не может быть спасением, исключением и успокоением? Существуют ли кульминационные моменты в истории, которые больше, чем величайшие волны в потоке непостоянства, которые представляют собой глубочайшие тени в ряду других теней? Существует ли связь между всем тем, что исторически и психологически воспринимается как след откровения и самим откровением самого неведомого Бога? Существует ли связь между ожиданием призванного и просвещенного, героя и пророка, человека доброй воли, проходящего по сцене этого мирового времени, и грядущим Царством Божьим, в котором все обновится? За этим вопросом стоит другой, более общий вопрос о связи всего происходящего, которое действительно может быть познано, с вечным содержанием всего происходящего, вопрос о связи бытия и существования всех вещей с их истинным бытием, вопрос о связи стремления и познания. Или же через осознание Бога как судьи все связи, все отношения между здешним и потусторонним отрицаются? Должно ли удаление, дистанция по отношению к Богу, которые мы видим при вдумчивом размышлении, означать абсолютную удаленность мира от Бога? «В чем ценность обрезания?»
Мы отвечаем: «великая во всех отношениях». Существует необычайно огромная, необычайно крепкая соотнесенность и связь между Богом и миром, между потусторонним и здешним. Только поняв тот факт, что овеществление и очеловечивание божественного в какой-то особой истории религии или истории спасения - это не связь с Богом (так как при этом отказываются от Бога как от Бога), можно констатировать, что все, происходящее в известном нам мире, обладает содержанием и значением от неведомого Бога, что все следы откровения - это указание на само откровение, что любое переживание несет в себе познание как свой собственный кризис, а любое время - вечность как свое собственное прекращение. Суд - это не уничтожение, а созидание. Очищение - не опустошение, а наполнение. Бог не оставил человека, Бог верен (Рим. 3:31).
«Им были вверены свидетельства Божьи». Насколько положение праведника - человека, ищущего Бога и ожидающего Бога, - двойственно и спорно как человеческое положение (Рим. 2:17-25), настолько оно ясно и необходимо - симптом того, что желает и делает Бог. Доказательство божественного доверия заключается в том, что такие люди существуют в нашем мире. Они существуют, ибо дано обетование Царства Божьего. Вынужденные из-за своих или чужих «переживаний» остановиться перед тем, чего они не знают, они - доказательство того, что это непознанное как таковое может стать предметом познания. Напоминая себе о невозможном, они - доказательство того, что именно невозможное - Бог - находится в области возможности, однако не как одна из возможностей в ряду других, но, насколько видно именно в них, как невозможная возможность. Свидетельства Божьи, которые у них есть и которые они оберегают, представляют собой доступные свидетельства недоступного факта: для этого неспособного спасти самого себя мира существует спасение. Не имеет значения, что эти люди имеют и оберегают: Моисея, Иоанна Крестителя, Платона, социализм или присущий обычным, повседневным действиям нравственный здравый смысл. В этом обладании и сохранении существует призвание, обетование, способность к образности, предложение и распахнутые двери глубочайшего познания. Их притязание на особое положение, их притязание на особое слышание - это не обязательно незаконное притязание, если им действительно вверены свидетельства Божьи.
«Если же некоторые обманули это доверие, то разве их неверность уничтожит верность Божью?» Истинное содержание нашей жизни скрыто и погребено, неведомый Бог - непознан, следы Его верности - бесплодны, Его обетование и Его предложение - неиспользованны. Но оставим на мгновение эту констатацию. С точки зрения Бога такое злоупотребление доверием - лишь случайная истина, поступок «некоторых» (хотя бы этими «некоторыми» были и все!), а не опровержение и не препятствие тому, что Он желает и делает. Верность Божью можно обмануть, но ее нельзя отменить. Предложение Бога может натолкнуться на неблагодарность, однако Он не возьмет его обратно. Благо Божье становится судом для сопротивляющегося человека, но тем самым оно не становится меньшим благом. Все противобожие хода истории ничего не меняет в том, что в этом ходе истории всегда и везде существуют такие особенности, следы откровения, возможности и открытые двери, которые с точки зрения Бога могут призвать к размышлению и привести к познанию. Там, где есть люди, ожидающие Бога, остается посланничество, character indelebilis (лат. неизгладимый признак. - Прим. пер.), даже если он скрыт от их собственных и от всех остальных глаз глубочайшей непознаваемостью, даже если над ним пронеслись тяжелейшие психологические и исторические катастрофы. Бог никогда и нигде не открывался напрасно. Там, где существует «закон» (Рим. 2:14), даже если это всего лишь сожженный шлак, присутствует и слово верности Божьей.
«Должно обнаружиться: Бог истинен, а каждый человек - лжец!» Что же может неверность помилованного человека? Она может лишь доказать «предпосылку всей христианской философии» (Кальвин): Бог истинен. Бог - это ответ, помощь, Судья, Спаситель, а не человек: ни восточный, ни западный, ни немец, ни библейский человек, ни благочестивый, ни герой, ни мудрец, ни ждущий, ни действующий, ни сверхчеловек - только Бог, сам Бог! Если мы когда-нибудь забудем это, то пусть недостаточность всех носителей откровения по отношению к откровению снова напомнит нам об этой дистанции, пусть она снова возвратит нас в начало, к истоку. Сам носитель откровения также живет тем, что проявляется в его собственной недостаточности: Бог есть Бог! «Я веровал, поэтому говорил, но был сильно уничижен», - исповедует он (Пс. 115:1) и продолжает: «Я сказал в своем ужасе («в своем экстазе» LXX): каждый человек - лжец!» Каждый человек! Именно из понимания этого всеобъемлющего противоречия между человеком и Богом, лишь из него одного возникает познание Бога, новое общение с Богом, новое служение Богу: «Чем мне воздать Богу за все, что Он воздает мне? Я приму чашу спасения и призову имя Господа. Я исполню мои обеты Богу перед всем народом Его».
«Ибо Ты прав в словах Твоих и побеждаешь в суде Твоем» (Пс. 50:6). Ввиду всегда и везде очевидных промахов «призванных» не имеет смысла сомневаться в их призвании или же критиковать Призвавшего их. Ценность свидетельств Божьих независима от хода человеческой истории и даже более: они оказываются свидетельствами Божьими через то, что проявляющееся в ходе истории как их действие всегда одновременно есть и промах, бездействие. Там, где человек находится в ситуации, описанной в 50-м псалме, где в свете Божьем он ничего не находит в себе, кроме нечистоты, где он не может думать ни о какой другой жертве, кроме своего устрашенного духа, своего устрашенного и разбитого сердца, там Бог триумфально познается победителем. Над поднимающимися и опускающимися волнами истории, вопреки человеческой неверности, даже в человеческой неверности неизменна верность Божья. Неизменно то «особое» (Рим. 3:1), чем «иудей» не обладает, но что он получил.
Ст. 5-8. Если же наша непокорность свидетельствует о праведности Божьей, что нам сказать об этом? Разве тогда сам Бог не является непокорным в изъявлении своего гнева? (Я говорю по человеческой логике!) Невозможно! Как же тогда Бог судит мир?[1] Если бы я смог оправдаться тем, что истина Божья возросла в моей неправде к Его славе, чем же объяснить то, что я сам осужден как грешник? Истинно, это происходит не по слову, которое некоторые клеветническим образом приписывают нам: давайте совершать зло, чтобы из этого получилось добро! Говорящие так подтверждают свое осуждение.
«Если же паша непокорность свидетельствует о праведности Божьей, разве тогда сам Бог не является непокорным в изъявлении своего гнева ?» Только что (Рим. 3:1-4) полученный вывод о превосходстве, в котором Бог в промахах своих избранных открывается Богом, позволяет пролить особый свет на сущность этого Бога. Очевидно, что «непокорность», самовольный властный эгоизм (Рим. 1:18) - это то, что и в избранных удерживает в заточении истину, вызывая тем самым их промахи. Если в этом случае человеческая непокорность - это доказательство божественной праведности, что же вообще тогда с этой праведностью? Разве тогда эта праведность не есть «непокорность»? Разве тогда сам Бог не есть самовольно властное, высшее «Я», которое необходимо бояться в Его жестокости? Разве тогда Его гнев, наша преданность не-Богу (Рим. 1:22-32), не свидетельствуют против Него самого? Разве тогда состояние мира и человека - это не истинное выражение внутренней сущности Бога, которая есть непостижимая, капризная тирания? Доказывает ли бессмысленность истории ее скрытый смысл и разве тогда сам этот смысл необходимым образом не становится бессмысленностью?
«По человеческой логике», то есть речь идет о кажущемся очень последовательным, но в действительности очень некритичном, слишком линейном, неопытном в счетах с Богом, одичавшем мышлении, для которого действительно напрашивается этот вывод. Такая логика оперирует, несмотря на все советы, снова и снова лишь данными, которые она располагает в ряд, однако не тем не-данным, которое есть предпосылка всего данного. Она совсем по-человечески не замечает, с кем она имеет дело, когда речь идет о Боге. Она не замечает, что заключение от следствия к причине по отношению к Богу неубедительно, так как Бог - это не какая-то известная вещь в ряду других вещей.
«Как же тогда Бог судит мир?» Можно ли в смысле этого возражения поместить Бога в качестве последней причины в ряд других вещей этого мира и сделать из них выводы, приложимые к Нему? Что же в этом случае делать с тем фактом, что весь вещественный мир очевидно подвержен окончательному кризису и проблематичности? Не существует вещи без вещественного мышления. Не существует никакого признака, устанавливаемого в том или ином предмете, без предшествующего этому знания, предоставляющего в наше распоряжение определение этого признака. Итак, если Бог - вещь в этом мире, то не существует никакого высказывания о Боге («произвол», «тирания»), которое не вытекало бы из этого превосходящего предварительного знания. Если Бог в смысле возражения (Рим. 3:5) был бы вещью в ряду других вещей, будучи таким образом сам подверженным этому кризису, то, очевидно, Он вообще не был бы Богом, а истинного Бога следовало бы искать в причине этого кризиса. Тогда несомненно следующее: возражение (Рим. 3:5) ведет речь вообще не о Боге, а о не-Боге, известном боге мира сего. Однако истинный Бог - это лишенный всякой предметности источник кризиса всей предметности, судья, не-бытие мира (включая этого «бога» человеческой логики). Мы ведем речь именно об этом истинном Боге, судье мира, который сам не есть часть этого мира. Наш слишком быстро напрашивающийся вывод о Боге не достигает своей цели, он представляет собой короткое замыкание. Истинный Бог не является «непокорным», произвольным, своенравным. В Его суде, в контрасте к Нему мы впервые осознаем всю спорность господствующей в нашем мире непокорности, произвола и своенравия. Без Него мы вообще не смогли бы предъявить это ложно адресованное обвинение.
«Если бы я смог оправдаться тем, что истина Божья возросла в моей неправде, чем же объяснить то, что я сам осужден как грешник ?» Мотив этого возражения - это, бесспорно, размышление о человеческой безответственности, очевидно возникающей из понимания божественного превосходства, или желание обеспечить себе такую безответственность: верность Божья постоянно торжествует и в неверности избранных, и тогда каждый может успокоиться при мысли, что в его неправде возрастает истина Божья. Но и этот вывод необоснован. В его основе лежит предпосылка, что человек принципиально способен в своих делах возвысить истину Божью, способен как человек быть чем-то для прославления Бога. Это ложная предпосылка. Бог не есть мир, поэтому человек не может ни через свое послушание, ни через свою неправду что-то добавить к истине и славе Божьей или что-то убавить от них. Бог утверждает и прославляет себя сам.
Именно Он всегда решает, являются ли наши поступки послушанием или неправдой, Он «платит» каждому по его делам (Рим. 2:6), Он торжествует в своем принятии или отвержении, помиловании или осуждении. Я же не имею ни в том, ни в другом случае никакого оправдания, никакого извинения, никакого подтверждения моего существования и поведения; помилованный или осужденный, я могу лишь склониться перед Его приговором, и, как бы то ни было, восхвалить Его. Это - искренность по отношению к Богу, противоположная измышлениям софистического вопроса: почему Бог - это Бог? Боящийся или желающий прекращения человеческой ответственности божественным суверенитетом должен помнить, что он как грешник судится Богом. Истина это или нет? В искреннем ответе на этот вопрос и в страхе Господнем, который возникает отсюда, заключается человеческая ответственность. Осознающий себя предстоящим суду Божьему человек относит все, что Бог совершает (в его пользу или против него), к славе Божьей, а не к своей собственной славе. Подобным образом человек, знающий Бога как судью, не считает бесславие этого мира бесславием Бога (Рим. 3:5-7). Бессмысленно избегать очевидного признания «порабощенной воли» человека, а тайное желание, которое хотело бы извлечь выгоду из этого признания, ничтожно. Именно в этом признании, которое видит славу Божью и там, где человек отвергнут, заключается свободное, радостное склонение перед Богом и отказ от всей сомнительной софистики.
«Истинно, это происходит не по слову: давайте совершать зло, чтобы из этого получилось добро! Говорящие так подтверждают свое осуждение». Прямолинейная речь о Боге и человеке как о двух движущихся на одном и том же уровне партнерах - это самое худшее искажение истины. Совершенно очевидно, что из этого положения следует еще одно: Бог позволяет совершаться добру. Бог позволяет совершаться добру - даже если мы совершаем зло. Итак, давайте совершать зло, и тогда получится добро. Но эта ясная очевидность в действительности есть тьма. «Говорящие так подтверждают свое осуждение». Бог и человек не одинаковы. Мы не можем относить ни зло на счет Божий, ни добро, которое может отсюда возникнуть, - на наш счет. То, что мы делаем, никогда не делал Бог, а то, что из этого происходит, никогда не происходило от нас. Если мы ошибаемся в этом отношении, то при всем кажущемся приобретенным понимании божественной суверенности мы опять не осознаем новой дистанции.
Мы - не Бог, мы не cуверенны! Зло - это зло, несмотря на то добро, которое происходит из него от Бога. Бессмысленность истории - это бессмысленность, несмотря на тот смысл, который присутствует в ней от Бога. Неверность - это неверность, несмотря на верность Бога, которая не дает ошибиться. Мир - это мир, несмотря на милость, которой Бог окружает и защищает его. Если мы терпим, признаем и одобряем самих себя, если мы одобряем течение мира таким, каков он есть, то тем самым мы восхваляем не всемогущего Бога, но подтверждаем наше и без того очевидное осуждение, удостоверяем праведность божественного гнева: та надменность, в которой мы становимся рядом с Богом, в которой мы полагаем, что делаем нечто для Бога, лишает нас единственной спасительной возможности сдаться на милость Бога в Его руки. Пытаясь избежать суда под предлогом фатализма, мы подлежим суду именно из-за этого предлога. Ссылка на «Бога» в пользу нашего прошлого, настоящего и будущего - это идолослужение и безбожие, не что иное, как «нечестие и непокорность» (Рим. 1:18), делающие гнев Божий неизбежным.
Ст. 9-18. Итак, что же? Можем ли мы найти предлог? Ни в коем случае. Остается выдвинутое нами обвинение, что иудеи и греки все находятся под грехом, как написано: нет никого праведного, нет ни одного. Нет разумевающего. Нет никого, спрашивающего о Боге. Все уклонились, все до одного стали негодными. Нет никого, делающего добро, нет ни одного. Гортань их - открытый гроб, они обманывают языком своим, змеиный яд на губах их, уста их полны проклятия и горечи, ноги их спешат на пролитие крови, разрушения и бедствия на путях их, и они не познали путь мира. В очах их нет страха Божьего.
«Можем ли мы найти предлог?», то есть перед лицом верности Божьей, продолжающейся и в отпадении человека? Мы уже видели (Рим. 3:5-8): нет! Осознание суверенности Божьей разрушает все средства успокоения человеческой праведности, и оно не создаст никаких новых средств успокоения. Человек подвешен в воздухе не для того, чтобы сразу же обрести почву под ногами. Никто не может укрыться от победоносной воли Божьей, но познающий ее приходит на суд, на потрясение и - более не выходит оттуда.
«Остается обвинение, что все находятся под грехом». Остается констатация того (Рим. 1:18 - 2:29), что все люди, иудеи и греки, дети Божьи и дети мира по своей природе, в качестве людей есть дети гнева, будучи без исключения и безысходно преданными чуждому владычеству греха (Рим. 5:12-14). Бог неведом для нас и остается таковым. Мы безродны в этом мире и остаемся таковыми. Мы грешники и остаемся таковыми. Говоря «человечество», мы имеем в виду неискупленное человечество. Говоря «история», мы имеем в виду ограниченность и бренность. Говоря «я», мы имеем в виду суд. На этом перевале нельзя разъехаться ни вперед, ни назад. Мы вообще можем лишь оставаться под этим обвинением. Только остающийся здесь и никоим образом не желающий избежать всего этого, в том числе и путем выше (Рим. 3:5-8) рассмотренных софизмов «человеческой логики», только такой человек может восхвалять Бога в Его верности (Рим. 3:1-4).
«Как написано». Разве все это настолько ново и неслыханно? Безразличие вследствие разочарований? Пессимистичный энтузиазм? Насилие над богатой жизнью человечества? Разрыв с историей? Гордый гностический радикализм? Нет, это неохотно слышимое «обвинение» написано, оно «издавна проповедано» (Рим. 1:1). Вся история выкрикивает это обвинение против себя самой. Что означает все историческое мышление, если упорно пропускается мимо ушей именно это обвинение? Разве кто-либо из значительных, порядочных, серьезно воспринимаемых исторических личностей, кто-либо из всех пророков, псалмопевцев, философов, отцов церкви, реформаторов, поэтов и художников, когда об этом заходила речь, назвал человека хорошим или способным только к добру? Разве учение о «первородном грехе» - это лишь одно «учение» в ряду других, а не (в его основополагающем смысле! но ср. (Рим. 5:12)) единственное учение, возникающее из этого честного рассмотрения истории, то учение, к которому могут быть сведены все возникающие в истории «учения»? Разве можно иметь по этому вопросу «иное мнение», чем мнение Библии, Августина и реформаторов? Что же показывает, чему учит история (активно и пассивно)?
Относительному подобию Божьему, по крайней мере, некоторых людей? Нет, напротив: «нет никого праведного, нет ни одного».
Наличию существенной глубины бытия, существенного жизненного опыта среди нас, людей? Нет, напротив: «нет разумевающего». Трогательному образу тихой праведности или пламенного поиска Бога великих свидетелей истины, например «молитве»? Нет, напротив: «нет никого, спрашивающего о Боге».
Чему-то первозданному, здоровому, истинному, оригинальному, движимому интересом, идеальному, характерному, любвеобильному, умному, штурмующему небо, простому, добротному в той или иной личности и ее делах? Нет, напротив: «все уклонились, все до одного стали негодными. Нет никого, делающего добро, нет ни одного».
Может быть, это некие тем или иным образом еще более прекрасные человеческие способности и достижения духовного или мирского, внутреннего или внешнего, сознательного или бессознательного, действующего или страдающего, теоретического или практического свойства? Нет, напротив: «гортань их - открытый гроб, они обманывают языком своим, змеиный яд на губах их, уста их полны проклятия и горечи». Именно так в конце концов необходимо рассматривать мысли и слова человека. «Ноги их спешат на пролитие крови, разрушения и бедствия на путях их, и они не познали пути мира» - это нужно сказать о трудах и делах человека.
«В очах их нет страха Божьего» - именно это показывает, этому учит история. Страх Божий как таковой никогда не видим, не осязаем, никогда в прямом смысле слова не «реален» в этом мире. Он не воспринимается исторически и психологически. То, что мы воспринимаем, - это всегда не страх Божий. Так написано: (Иов. 14:4), (Пс. 13:1-3), (Рим. 5:11), (Рим. 13:5), (Рим. 9:28), (Ис. 59:7-8), (Пс. 35:3). Разве написавшие все это мужи и те бесчисленные люди, которые вместе с ними думали и говорили то же самое, не видели никакой позитивной составляющей в человечестве? Конечно же, видели! Они не оспаривают ее. Они также могут благодарно признать и восхвалить все позитивное, если речь идет об оценке религии, морали и культуры в их самоценности, в их значении в рамках мира. Однако их тема, подлинная тема истории - это ни опровержение, ни подтверждение человека в самом себе, но осознание проблематики, в которой человек находится по отношению к тому, что он не есть, - к Богу, своему вечному источнику.
Именно отсюда возникает радикальность их атаки! Эта атака не имеет ничего общего с относительной критикой в отношении религии, морали и культуры, однако именно поэтому она не может остановиться на относительном признании того, на что претендует все человеческое в своей основе. Ее беспокойство происходит из глубины, которая находится намного глубже, чем повседневное волнение и именно поэтому гонится за покоем, который не знаком повседневности человека. Ее «нет» настолько всеобъемлющее потому, что оно вытекает из всеобъемлющего «да». Сущность людей, совершающих эти нападки, составляет не пессимизм, не самотерзание, не пустая радость отрицания, но именно яростное неприятие иллюзий, решительный отказ склониться пред никчемностью, настойчивый, односторонний поиск существенного, полный отказ от любых попыток уклониться от действительного положения вещей между Богом и человеком, ярко выраженное нежелание быть введенными в заблуждение какой бы то ни было другой истиной в отношении Истины, перед которой все человеческое понимание жизни должно прекратиться, чтобы начаться с ней заново. Они признают правоту материалистического, профанного, «скептического» мировоззрения, которая в принципе правомочна, и этим окончательным отказом прокладывают себе дорогу к познанию самого Бога и тем самым к познанию вечного смысла мира и истории. Позиция Творца и вечный смысл творения никогда не были поняты где-либо, кроме как в отрицании творения. Об этом говорит нам история.
Ст. 19-20. Мы же знаем: То, что говорит закон, обращено именно к соблюдающим закон - чтобы заградились всякие уста и весь мир стал виновен пред Богом. Ибо перед Ним нет праведности на основе дел закона в отношении всего, называемого плотью. То, что осуществляется через закон, - это познание греха.
«То, что говорит закон, обращено к обладающим законом». Связанные законом - это идеалисты, привилегированные, обладающие переживанием Бога или хотя бы его воспоминанием люди (Рим. 2:14), (Рим. 3:2). Свидетельство Бога, указание на Бога - это их след откровения, их религия, их благочестие. Они обращены к Богу - и именно поэтому судятся Богом. Именно они меньше других недооценивают истинное положение вещей между Богом и человеком, менее других они могут заблуждаться в том, что некоторые люди, например, они сами, благодаря своему психологическому и историческому преимуществу защищены от Бога и прощены Им (Рим. 2:1).
Они «по человеческой логике» (Рим. 3:5) не отступают от осознания того, что Бог - это Бог, они не могут избежать напряженности, беспокойства, несогласия, постоянного подтачивания и сомнения, в состояние которых человек поставляется Богом. Именно вера, если это действительно вера в Бога, представляет собой пустоту, склонение перед тем, чем мы никогда не сможем стать и обладать, чего мы никогда не сможем сделать, перед Тем, кто никогда не станет миром и человеком. Речь может идти только о прекращении, о спасении, о воскресении всего того, что мы здесь и сейчас называем миром и человеком. Мы только что слышали голос закона, религии, благочестия (Рим. 3:10-18). Пустой канал говорит о воде, которая не течет по нему. Отпечаток («образец» (Рим. 2:20)) говорит о перстне с печатью, которого нет там, где есть отпечаток, он лишь оставил свой негатив. Сама история - причем не человеческая chronique scandaleuse (фр. скандальная хроника. - Прим. пер.), но история кульминационных моментов человечества - это упрек в адрес истории.
«Чтобы заградились всякие уста и весь мир стал виновен пред Богом». У иудея есть нечто «особенное» (Рим. 3:1). Он может знать, что мы ничего не знаем о Боге. Он может остановиться перед тем, чего не видел глаз и не слышало ухо, что не пришло на сердце человеку. Он может бояться Бога. Религия - это возможность лишения человека последней уверенности, кроме уверенности в самом Боге, лишь в Боге. Благочестие - это возможность выбить последнюю мыслимую и представимую почву из-под его ног.
Суд истории, обращенный именно на подлежащих истории, может привести их к тому, что они, вынужденные к полному отказу, умолкают перед самим Богом. Если эта возможность реализуется, если подлежащие закону слышат, что говорит закон, слышат, что один Бог прав, если их религия становится прекращением и их собственной религии, их благочестие - полным склонением их благочестия, их психологическая и историческая высота - снижением любой человеческой высоты, если именно в их устах замолкают любые не терпящие возражения, уверенные в победе, желающие провозгласить еще одну истину человеческие уста, если именно в их шествующей по вершине мира личности весь мир становится виновным перед Богом - тогда их «особенность» подтверждается, оправдывается и укрепляется. Тогда обнаруживается вечный смысл истории. Тогда Бог утверждает свою верность человеку, которая не может прекратиться из-за неверности человека.
«Перед Ним нет праведности на основе дел закона в отношении всего, называемого плотью». «Не иди в суд с рабом твоим, ибо перед Тобой неправеден каждый живущий» (Пс. 142:2). «Истинно, я знаю, что написано: как может оправдаться смертный перед Господом? Если Он захочет идти с ним в суд, то он не сможет устоять, ибо не сможет ответить ни на одно из тысяч Его слов» (Иов. 9:2-3 LXX). Итак, действительно «издавна возвещаемо» (Рим. 1:2) обобщение всех отдельных свидетельств истории против истории, которые мы вспоминаем (Рим. 3:10-18), действительно ясно выражено то принципиальное значение, которое мы придавали им. «Живущий» (Пс. 142), который с таким же успехом может быть назван и «смертным» (Иов. 9), человек между рождением и смертью, пребывающий в борьбе за существование, человек, который ест, пьет и прежде всего спит, который женится и выходит замуж, исторический, временной и плотской человек, как таковой он не праведен перед Богом.
Плоть означает самую радикальную недостаточность творения по отношению к Творцу, плоть означает нечистоту, движение по кругу, лишь человечность. Плоть означает неохарактеризованную и нехарактеризуемую по человеческим меркам принадлежность к миру. Для всего называемого плотью не существует праведности перед Богом. Ибо «дела закона», которые Бог пишет в сердце человека (Рим. 2:15), выступают против плотского человека, а не за него. Они не дают ему гарантии, успокоения, оправдания. Они - разрушение, а не созидание его праведности. С нашей точки зрения они, будучи рассматриваемы внутри плотского человеческой сферы, представляют собой отрицание, а не утверждение.
Только с точки зрения Бога они - всегда нечто ценное, подлежащее оценке, превосходное. У человека, которого мы знаем, не остается ни опоры, ни покоя, ни крепости даже в самых скрытых глубинах его существа, поскольку Бог судит «скрытое человека» (Рим. 2:16), то есть то в человеке, что известно и может быть известно только Ему. При всех трудах человека у него не остается ничего, что он мог бы привести в свою защиту, поскольку Бог и только Бог «платит каждому по делам его» (Рим. 2:6). То, что человек считает праведным и достойным, само по себе - плоть, неправедное и недостойное перед Богом. Но то, что Бог считает праведным и «оплачивает» согласно своей оценке, не может быть сделано плотью, нашей собственностью, некоей величиной и чем-то весомым в этом мире.
Только Бог - ответ на вопрос, помощь в нужде, уготованная нам ввиду дистанции между Творцом и творением. Вполне оправдано стенание: «Дух мой уныл во мне, сердце мое поколебалось во мне. Я вспомнил древние дни и размышлял о всех словах Твоих. Я простер руки мои к Тебе, сердце мое перед Тобой как иссохшая земля» (Пс. 142:4-6). Вполне оправдано и это сетование: «Когда Он проходит мимо меня, я не вижу Его. Если Он изменится, кто призовет Его обратиться? Или кто скажет Ему: Что Ты сделал? Перед Ним склонятся власти поднебесные. Кто я такой, чтобы Он слушал меня или внимал моим словам? Хотя бы я и был прав, то Он не будет слушать меня, и я могу взывать к Нему только как к моему судье.
Если я призываю Его и Он слышит меня, то я не могу поверить, что Он услышал голос мой. Не изгонит ли Он меня во тьму? Многократно поражал Он меня ранами, кто знает, почему? Он не дает мне дышать, Он наполняет меня горечью, Он сильнее моих усилий - кто противостанет Его суду? Хотя бы я и был прав, мои собственные уста показывают мое безбожие; хотя бы я и был безупречным, я оказываюсь ложным; хотя бы я и был благочестивым, то душа моя знает только то, что жизнь моя унесется» (Иов. 9:11-21 LXX). Итак, в глубине такого воздыхания и плача высказывается подлежащий закону человек, для которого важны религия и благочестие. Он знает, что «дела закона» - то, что человек действительно совершает в Боге - это его постоянный суд.
«То, что осуществляется через закон, - это познание греха». «Чем особенным обладает иудей?» - спрашивали мы (Рим. 3:1). Ответ теперь дан. Он обладает законом, следом откровения, переживанием, религией, благочестием, пониманием, перспективой, библейской позицией. Именно закон должен вырвать обладающих законом из всей сентиментальности и романтики, привести к зияющей пропасти между Творцом и творением, между духом и плотью. Закон предъявляет им обвинение и объявляет их грешниками перед Богом. Закон отнимает у них все их собственное и представляет их Богу на Его усмотрение. Если это происходит, то человек слышит суд закона и тем самым осознает самого себя в своем своеобразии, в своем переживании, в своем благочестии, тогда он слышит окончательную истину, истину спасения и примирения, истину по ту сторону могилы. Учитывая такое слышание и понимание, мы можем сказать: существуют кульминационные моменты истории. Их можно найти там, где история выходит за собственные границы, где в истории происходит недоумение, ужас по отношению к истории.
След откровения - это вечная реальность, причем он - ничто как след, и он - все как указание на откровение. Ожидание праведных - в Царстве Божьем, если они действительно лишь ожидают, забыв о праведности своего ожидания. Во всем фактическом заключено вечное содержание, если все фактическое лишь свидетельствует о своей радикальной сомнительности. Все существующее участвует в бытии, если познано его небытие. Именно память о Боге-Судье являет единственную позитивную связь между этим и тем миром, а в осознании принципиальной удаленности Бога от мира проявляется единственно возможное присутствие Бога в мире. В свете этого принципиального, всеобъемлющего кризиса Бог познается как Бог в своем величии. В этом заключается особенность иудея, ценность обрезания. Бог познается как неведомый Бог: как оправдывающий безбожника (Рим. 4:5), воскрешающий мертвых, называющий несуществующее существующим (Рим. 4:17), как Тот, в Кого можно верить только без надежды на надежду (Рим. 4:18). Если «иудей» реализует эту особую возможность, познавая границу двух миров, на которую он поставлен, то он все же может радоваться своей особенности. Но эти реализация и познание сами по себе лежат уже по ту сторону всех известных нам возможностей. Это - становящееся возможным невозможное.
Примечание
[1]. Бенгель правильно читает не κρινεῖ, но κρίνει (в соответствии с κρίνoμαι в ст. 7, ср. Рим. 2:16). «Судить мир» в настоящем времени мы встречаем и в (1 Кор. 6:2).
