4. Царь Распятый

Если в таинстве крещения в нас восстанавливается наше царственное звание, то восстанавливается оно на Кресте, Царем Распятым; если в конце всей истории спасения «завещавается нам» царство (Лк. 22:29), то при этом говорится, что оно «не от мира сего» и есть Царство грядущее.

Именно в этом пункте, при столкновении с парадоксальностью царственности Христа и тем самым нашей новой царственности во Христе, христианской духовности угрожают две взаимоисключающие крайности толкования: первая состоит в ограничении завещанного царства только этим миром, а вторая - в сведении его только к Царству грядущему. Есть люди, которые с радостью бы подписались подо всем, что было сказано выше о царственном, положительном и космическом содержании христианской духовности, но при этом сделали бы вывод, что ее основная направленность обращена к миру сему и связана с возможностью, данной человеку, вести мир к осуществлению в нем Царства Божия. И есть люди, которые, подчеркивая потусторонность Царства, возвещенного и обещанного в Евангелии, отвергают и считают соблазном духовность «активности» и «вмешательства», которые построили прочную стену, отделяющую духовное от материального. Итак, два различных видения, два пути, две «духовности», ведущие фактически к двум совершенно различным пониманиям самой Церкви и христианской жизни.

Однако рассматриваемые в контексте Креста Христова, обе эти точки зрения представляются ограниченными, поскольку в конечном итоге для обеих характерно игнорирование Креста, или, говоря словами ап. Павла, «упразднение Креста» (1 Кор. 1:17). Действительно, если я восстановлен во Христе к царствованию, но царство, «завещанное» мне, есть «не от мира сего», то вся моя жизнь как христианина зависит от ответа на следующий вопрос: как я могу сочетать обе эти реальности, оба эти утверждения, которые обращены как к монаху-отшельнику, так и к христианину, живущему в миру и имеющему светское призвание? Как я могу любить мир, который Бог сотворил и возлюбил, и в то же время принимать для себя требование апостола: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2:15)? Как я могу утверждать господство Христа над всем существующим и в то же время всю мою веру, надежду и любовь обращать к Царству грядущему? Как же я должен принять свое царское звание и в то же время умереть для мира и иметь жизнь, «сокрытую со Христом в Боге» (Кол. 3:3)?

На эти решающие вопросы нельзя найти ответ на уровне рациональных рассуждений, с помощью точных логических категорий, в рамках наших, созданных руками человеческими, «духовностей», - ибо парадоксы не имеют решений. Вот почему даже наш духовный, религиозный выбор, несмотря на его христианское обличье, которое он так легко принимает, фактически остается дохристианским или нехристианским и весьма часто сводится либо только к эскапизму, либо к чистому активизму. Единственно верный ответ, всегда один и тот же и все же радикально новый для каждого человека, заключен в тайне, составляющей глубину, сердце христианского откровения; в тайне, которая - по той причине, что она открывается нам лишь постольку, поскольку мы ее принимаем, - никогда не сможет быть сведена к одной какой-либо идее, предписанию, к универсальному моральному кодексу; которую мы сами должны постичь, если мы хотим воспринять ее значение и силу: тайне Креста.

Царственность Христа и наша новая царственность в Нем не только не могут быть поняты и восприняты вне тайны Креста, но именно Крест и только один Крест навсегда остается единственным истинным символом, т. е. явлением и даром этой царственности, откровением ее власти и сообщением этой власти нам. Именно тайна Креста и только она одна объединяет оба вышеупомянутых утверждения, которые на уровне человеческой логики противоречат друг другу - утверждение о царском призвании человека по отношению к Божьему творению и утверждение о том, что Царство это «не от мира сего». А объединяет она их потому, что открывает нам Крест как способ жизни, как «непобедимую и непостижимую и божественную силу», которая реализует веру в жизни, а жизнь превращает в царствование.

Каким образом? Прежде всего, тем, что Крест дает нам истинное, высшее откровение о мире сем как о мире падшем, падение и скверна которого состоит в отречении от Бога, от Его царственности и, таким образом, в отказе от истинной жизни, данной миру в творении. Именно в распятии Христа мир сей проявляет себя полностью, выявляет свой окончательный смысл. Голгофа поистине есть единственное в своем роде событие, но не в том смысле, в котором любое событие, независимо от его важности, может быть названо единственным: ограниченное только теми, кто принимал в нем участие, отнесенное к конкретному моменту во времени, к конкретному месту в пространстве и, таким образом, оставляющее «невиновными» всех остальных людей и весь остальной мир.

Оно неповторимо потому, что является решающим и всеохватывающим выражением, исчерпывающей реализацией того отречения человека от Бога, которое, согласно Писанию, имело свое начало еще в раю и которое превратило мир, созданный Богом, в мир сей, в царство греха, разложения и смерти; которое сделало беззаконное отречение от Бога законом существования мира сего. Поэтому Крест есть откровение о том, что всякий грех - совершенный от начала мира и до его конца, во все времена, на всяком месте, любым человеком, независимо от того, жил он до Христа или после Него, веровал он в Него или нет, - есть отверженце Бога, принятие реальности зла и подчинение ей, предельным же выражением зла является отвержение и распятие Христа. Если, по словам апостола Павла, после распятия «отпадшие от Христа… снова распинают в себе Сына Божия» (Евр. 6:6), если, по словам Паскаля, «Христос в смертных муках» до конца мира, то это происходит потому, что Крест выявляет содержание всякого греха как отречение от Бога, а само отречение - как беззаконный закон мира сего.

Но, будучи предельным откровением о мире сем и его зле, Крест - и это вторая сторона тайны Креста - есть решительное и окончательное его осуждение. Ибо выявить и раскрыть Зло как Зло - это и значит осудить его. Являя мир сей как отречение от Бога и посему как грех, являя его как отречение от жизни и, следовательно, как смерть. Крест выносит ему приговор, ибо грех не может быть исправлен, смерть не может быть искуплена. Мир сей осужден, потому что Крестом он сам себя осуждает: он проявляет себя как тупик, ему нечем жить, ему нечего предложить, кроме бессмысленности смертной жизни и абсурдности смерти. Таким образом, Крест Христов являет и знаменует конец и смерть мира сего.

Теперь, однако, обратимся к третьей - радостной и славной - стороне тайны Креста. Открывая, что мир сей есть грех и смерть, осуждая его на гибель, Крест становится началом спасения мира и вступления в Царство Божие. Он спасает мир, освобождая его от «мира сего», сообщая нам, что «мир сей» не есть сущность или естество мира, а только способ или форма его существования - способ, «преходящесть» (1 Кор. 7:31) которого действительно утверждается Крестом. И он открывает Царство Божие, показывая, что оно не есть «иной мир», иное творение, приходящее на смену этому миру, а есть тоже самое творение, но при этом освобожденное от князя мира сего, восстановленное в своей истинной природе и конечном назначении: когда «Бог будет все во всем» (1 Кор. 15:28).

Теперь мы можем понять, почему в христианской вере, воплощенной и сообщаемой в литургическом опыте Церкви, Крест есть истинная эпифания царской славы Христа и его воцарения. «…Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (Ин. 13:3). Этими словами Церковь начинает на утрени Страстной Пятницы празднование Пасхи. Я бы хотел подчеркнуть это еще раз - не в Воскресенье, а в Пятницу, ибо в ранней традиции наименование «Пасха» относилось не только к одному Воскресению, как это имеет место в настоящее время, а к нераздельной тайне пасхального трехдневия (triduum paschale) - Пятницы, Субботы и Воскресения. И именно это единство, эта внутренняя взаимозависимость между Днем Креста, Днем Погребения и Днем Воскресения открывает нам победу Христа и Его венчание на царство и, следовательно, природу самого Царства, дарованного Им нам.

В этой литургической эпифании Пятница - день распятия - есть поистине день мира сего, день его предельного самораскрытия, его кажущейся победы и его решающего поражения. Отрекаясь от Христа и осуждая Его, этот мир проявляет свою крайнюю греховность, являет себя как зло. Устраняя Его, «убирая» с дороги, присуждая к смерти, он, по всей видимости, торжествует. Однако, на самом деле, именно здесь он окончательно и бесповоротно терпит поражение. Когда Христос стоит перед своими судьями, когда Его осуждают, подвергают оскорблениям и насмешкам, пригвождают к Кресту, когда Он страдает и умирает, именно Он и только Он торжествует; потому что Его послушание, Его любовь, Его всепрощение одержали победу над этим миром, и из самой глубины Его кажущегося поражения до нас доносится первое исповедание Его как Царя: в надписи Пилата на Кресте, в восклицании умирающего разбойника, в словах сотника: «Поистине, этот Человек - Сын Божий».

Затем наступает Великая Суббота, «Благословенная Суббота», день кажущейся победы смерти и, опять-таки, полного поражения, нанесенного ей Христом. В то время как кажется, что смерть - непреложный закон этого мира - «поглощает» Христа и таким образом утверждает свое всеобщее господство, на деле смерть сама «поглощена победою» (1 Кор. 15:54). Ибо Тот, Кто добровольно отдает Себя смерти, не имеет смерти в Себе и поэтому разрушает ее изнутри той Жизнью и Любовью, которые являются «смертью смерти».

И когда на третий день Бог воскрешает Его из мертвых, Его жизнь, над которой «смерть более не властна», возвещает присутствие Царства Божия «посреди нас». Именно об этом пасхальная радость: в мире сем возвещается и является Царство, которое есть «не от мира сего», является как новая жизнь, и наш мир теперь и вплоть до окончательного соединения в Боге оглашается божественным призывом: «Радуйтеся!»

Теперь - и только теперь - мы сможем ответить на вопрос, поставленный в начале этой главы, о значении нашего нового царского достоинства, дарованного нам в таинстве помазания. Мы можем ответить на него потому, что в Кресте Христовом открывается нам содержание этого Царства и даруется его сила. Царское помазание поистине делает нас царями, но царское достоинство, сообщаемое нам Святым Духом, есть достоинство распятой царственности Самого Христа - Креста как царственности и царственности как Креста. Крест, который является увенчанием Христа как Царя, открывает нам единственный путь к нашему увенчанию вместе с Ним, к восстановлению нашего царского достоинства.

Наиболее совершенное описание этого пути дано апостолом Павлом: «А я не желаю хвалиться, - пишет он, - разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6:14). Эти слова выражают совершенно новый и единственно христианский взгляд на мир и человеческое призвание и жизнь в этом мире. И новизна его заключается в следующем: он преодолевает поляризацию, редукционизм, «или-или» всех тех «духовностей» и «мировоззрений», которые либо только принимают, либо только отвергают мир и превращают религию или в «посюсторонний» активизм, или в бегство в «потусторонность». Во всех такого рода «духовностях» и религиях Крест Христов, говоря словами апостола Павла, «упразднен», в нем нет нужды, и по этой причине он навсегда остается, даже в пределах религий, соблазном для одних и безумием для других (1 Кор. 1:23).

Слова «для меня мир распят» означают, что в Кресте мы имеем единственный критерий всего, конечную меру всей жизни и каждого поступка. Это означает, с одной стороны, отвержение мира как «мира сего», т. е. человеческого рабства греху и смерти, мира как «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской». Христово распятие выявило испорченность и порочность мира в обличье «мира сего», и это навеки останется судом над ним и ему приговором. Но мир осужден не во имя и не ради какого-то иного мира, но во имя и ради его собственной истинной сущности и его призвания, которые раскрываются Крестом в вере, любви и послушании Сына Человеческого.

Таким образом, являя самоосуждение и тем самым конец мира сего, Крест, с другой стороны, делает возможным истинное приятие мира как Божьего творения, как объекта бесконечной Божественной любви и попечения. Таково значение слов «для меня мир распят». В христианской вере и христианском мировоззрении мы находим поистине антиномичное сосуществование, взаимозависимость и взаимопроникновение отрицания и приятия мира: отрицания как единственного способа приятия; приятия, открывающего подлинный смысл и цель отрицания.

Однако это мировоззрение остается антиномией, всего лишь «учением», если мы не можем сказать о себе: «Я распят для мира». Только во мне, в моей вере, в моей жизни и в моих действиях это учение может стать жизнью, а Крест Христов обрести силу. Ибо, по христианской вере, мир - это не «идея», не абстрактное и безличное целое, но всегда единственный в своем роде дар единственному в своем роде человеческому существу: мир, данный мне Богом в виде моей жизни и моего назначения, моего призвания, моей работы, моей ответственности.

Никакая идея, никакое учение не может спасти мир, и однако он гибнет или спасается в каждом человеке. И он спасается всякий раз, когда человек принимает Крест и свое собственное «распятие для мира». Это означает постоянное, непрестанное усилие распознания добра и зла, поистине смертную борьбу за победу в человеке его высокого призвания. Это означает постоянное отречение от мира как от «мира сего», т. е. от его самодостаточности и самососредоточенности, от его порочности и греховности, от всего того, что Писание называет «гордыней», и в то же время постоянное приятие мира как Божьего дара нам и способа нашего возрастания в Нем и соединения с Ним.

«Для меня мир распят, и я для мира». Это и есть точное описание и определение нашего царского достоинства, восстановленного в нас царским помазанием, сообщенного нам Святым Духом. «…Все ваше. Вы же - Христовы, а Христос - Божий» (1 Кор. 3:23). «Все ваше»: мир снова наш, поистине мы можем иметь власть над ним; каждое человеческое призвание - а в конечном счете, каждое призвание единственно, ибо каждое человеческое существо единственно, священно и благословенно; все, кроме греха и зла, принимается, может и должно совершаться в знании Бога и в единении с Ним, все может являть и выражать благо, истину и красоту Царства Божия. Однако, как это ни может показаться парадоксальным и безумным мудрости мира сего, внутренний закон этой новой царственности и власти в точности противоположен закону, который принимается за самоочевидный «в роде сем».

Новая и поистине царская власть, данная человеку Христом, есть власть проходить сквозь и преодолевать конечность этого мира, его естественные границы, его замкнутые горизонты, власть снова сделать мир божественным, а не Бога - мирским. Это власть неизменно отвергать мир сей как самодовлеющую ценность, самодовлеющую красоту и смысл, власть постоянно «воссоздавать» мир как восхождение к Богу. Ибо грех состоит не просто в злоупотреблении властью, не в частных отклонениях и недостатках, а именно в том, что человек любит мир ради него самого и даже Бога превращает в служителя миру. Недостаточно просто веровать в Бога и делать этот мир «религиозным». Скорее истинная вера в Бога и истинная религия состоит в непостижимой и в то же время твердой уверенности в том, что Царство Божие - объект наших чаяний, нашей надежды и любви - есть, всегда было и всегда будет «не от мира сего», но, оставаясь «по ту сторону», лишь оно одно может придать смысл и ценность всему в этом мире.

Таким образом, восстановить человека как царя не значит снабдить его некоей сверхъестественной силой и властью, придать его мирской активности новую ориентацию или сделать более искусным врача, инженера или писателя. Неверующие могут быть - и чаще всего бывают - более искусными в науке, технике, медицине и т. п. Восстановить человека как царя значит, прежде всего, освободить человека от взгляда на все это как на высший смысл и ценность человеческого существования, как на единственный горизонт человеческой жизни.

И именно в этом освобождении, как ни в чем другом, нуждается современный секулярный человек, ибо хотя он узнает все лучше и лучше, как заставить вещи «работать», он потерял к настоящему времени всякое знание того, что эти вещи собой представляют, превратился в раба идолов, которых сам вызвал к существованию. Именно эта свобода, идущая от знания и опыта Царства, которое «не от мира сего», нужна человеку и всему нашему миру, а не наши жалкие самозащитные призывы к вмешательству, не наше подчинение миру сему с его преходящими философиями и лозунгами.

Только после того как человек вкусит Царства, все в этом мире становится снова проявлением, обещанием и жаждой Бога. Только когда прежде всего мы ищем Царства, мы начинаем истинно радоваться миру, истинно иметь власть над ним. Тогда все вещи снова очищаются, наше видение и знание их становится ясным, и наше пользование ими есть благо. Каково бы ни было наше назначение, призвание или занятие - выдающееся или скромное, значительное или незначительное по меркам мира сего, - оно приобретает смысл, становится радостью и источником радости, ибо мы начинаем чувствовать и ощущать его не само по себе, а в Боге и как знак Его Царства. «Ибо все… ваше: мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, - все ваше. Вы же - Христовы, а Христос - Божий» (1 Кор. 3:21-23).

Таково наше новое царское достоинство, которое мы получаем в царском помазании Святым Духом, царское звание тех, кому «завещавается Царство» (Лк. 22:29). И тот, кто вкусил его радости, мира и праведности, может преодолеть этот мир славной силой Креста, может принести его Богу и тем самым поистине преобразовать его. И это приводит нас ко второму достоинству, даруемому нам в таинстве Святого Духа: достоинству священническому.