Иудейская апокалиптическая литература относится к периоду от конца III в. до н. э. до II в. н. э. Она распадается примерно на две равные части: до и после Иисуса. Отсюда следует, что Иисус жил в то время, когда апокалиптизм был одной из важнейших составляющих иудейской религиозной мысли. Огромную значимость этого впервые довела до сознания библеистов на рубеже XIX‑XX столетий работа Вейса и Швейцера (J. Weiss, Α. Schweitzer), которые доказывали, что на Иисуса сильно повлияла апокалиптическая эсхатология и что Его проповедь о Царстве и понимание Им Своей миссии носили сильный отпечаток апокалиптизма и вне его помяты быть не могут.
Очень важно, что с тех пор почти все исторические исследования личности Иисуса представляли собой попытку уйти от такой ее оценки или по крайней мере смягчить ее. Очень часто это делалось, чтобы избежать тех христологических выводов, которые в этом случае последуют. Лишь немногим чаще называли «апокалиптической» раннехристианскую общину, несмотря на отсутствие соответствующих свидетельств в Книге Деяний Апостолов. Так или иначе, невозможно уйти от вывода Кеземана: «Апокалиптика была матерью всего христианского богословия» [603]. В таком случае важность апокалиптики для нашего понимания христианства I века еще требует должной оценки. Если христианство зародилось в апокалиптической среде как одна из апокалиптических сект, что это говорит нам о христианстве?
67.1. Скудость наших сведений об Иоанне Крестителе не позволяет точно реконструировать его дело и проповедь. Однако имеющиеся свидетельства, достаточно ясно говорят о сильном влиянии на его проповедь апокалиптической эсхатологии. Он предвещал главным образом наступление суда (Мф. 3:7-12 / Лк. 3:7-9, 15-18), более того, последнего суда - окончательный приговор о винограднике (всякое дерево, не приносящее плода, срубают и бросают в огонь), окончательная жатва (пшеницу собирают в житницу, а солому сжигают «огнем неугасимым»). Кроме того, суд является близким: пришедшие послушать Иоанна бегут от (эсхатологического) гнева, который вот-вот разгорится: «Уже лежит топор при корне дерев»; лопата уже в руке, готовой провеять зерно.
Образы, которые Иоанн использует для описания суда, характерны для апокалиптической эсхатологии. Образ жатвы встречается и в пророчествах, и в апокалипсисах (ср. Иоил. 3:13, 3 Езд. 4:30). Но представление об огненном суде, которое является доминирующей чертой того, что осталось от учения Крестителя (Мф. 3:10, 11, 12), более свойственно апокалиптике (см., например, 1 Енох. 10:6, 13, 1 Енох. 90:24-26, 1 Енох. 100:9, 1 Енох. 102:1, Зав. Иуд. 25:3, Сив. Ор III:542-544, IV:176-178, 2 Вар. 48:39, 43, 59:2, 3 Езд. 7:36-38, 1 QH 6:18-19). Еще поразительнее, что Иоанн использует крещение (обряд, который был характерен именно для него) как образ божественного суда - «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Мф. 3:11 / Лк. 3:16). Видимо, здесь Иоанн исходил из апокалиптического символа суда как огненной реки (Ис. 30:27-28, Дан. 7:10, 1 Енох. 14:19, 1 Енох. 17:5, 1 Енох. 67:7, 13, 1 Енох. 71:2, 2 Енох. 10:2, Сив. Ор III:54, 3 Езд. 13:10-11, 1 QH 3:29-31). Поскольку он явно говорил о крещении в этом потоке огненного Духа (πνεύμα) как нераскаявшихся, так и раскаявшихся, то он, должно быть, считал, что первые из них будут таким образом уничтожены (ср. Мф. 3:10, 12 / Лк. 3:9, 17), а вторые - очищены (см. выше, § 39.1, прим. 6). Другими словами, его метафору лучше всего понимать, как вариацию апокалиптической темы «мессианских страданий»: горести и катастрофы последних времен будут одновременно и разрушительными, и очистительными при смене старого века новым (выше, §§ 39.1 и 66. З. в).
Отметим также сочетание в проповеди Иоанна пессимизма и надежды. Насколько можно судить, он не придавал значения взгляду, будто, верно следуя закону, можно обрести милость Бога. Он открыто выступал против сходного воззрения, будто происхождение от Авраама (включая обрезание) может как‑то удовлетворить Бога. Лишь те, кто искренне и всем сердцем покаялись, могут надеяться выдержать крещение Духом и огнем, но и тогда только ценой сожжения каждого пятна и клейма века нынешнего в потоке огненного Духа. Раскаявшиеся и выжившие при очистке гумна во время «мессианских страданий» будут как доброе зерно в житнице нового века.
Неясно, через кого, по мнению Иоанна, должен был осуществиться суд Божий. Мы слышим только то, что «идет за мною Сильнейший меня» (Мк. 1:7, пар.). Возможно, он имел в виду человека, наделенного властью свыше. Но более вероятно, что он говорил о небесном существе, возможно в образе человека. Здесь на Иоанна мог повлиять апокалиптический образ подобного человеку существа или Сына Человеческого [604]; отметим особо, что в видении Дан. 7:9-14 сходятся и Сын Человеческий (человек), и огненная река. Еще более близкая параллель - видение в 3 Езд. 13:10-11 (ср. также Откр. 14:14, где использована метафора Крестителя о жатве).
Таким образом, несмотря на недостаток материала, у нас достаточно свидетельств в пользу принадлежности Иоанна Крестителя апокалиптической мысли I в.
67.2. Что можно сказать об Иисусе? Выше (§ 3) мы уже анализировали Его проповедь. Поэтому заострим внимание лишь на некоторых особенностях. Проще всего следовать грубой схеме отличительных богословских признаков, обрисованных в § 66.3.
а) Вполне вероятно, что Иисус использовал понятие двух веков (Мк. 3:29 / Мф. 12:32, Мк. 10:30 / Лк. 18:30, Мк. 11:14 / Мф. 21:19, ср. Мк. 4:19 / Мф. 13:22, Мф. 13:39-40, 49, Лк. 16:8, Лк. 20:34-35). Но более характерно для него упоминание о «Царстве Божьем». Это нетипичное апокалиптическое выражение, но его можно считать вариацией на тему двух веков, то есть описанием Иисусом века грядущего. Несомненно, именно это значение Иисус имел в виду (Мф. 6:10 / Лк. 11:2, Мф. 8:11 / Лк. 13:28-29, Мф. 10:7 / Лк. 10:9, 11, Мк. 9:1, пар.). Здесь справедлив подход Вейса: Царство Божье не возникает в этом мире, не развивается из него, «оно - абсолютно надмирная реальность, диаметрально противоположная миру сему» [605].
Хотя Иисус считал, что сила последних времен уже проявляется в Его служении (см. выше, §§ 3.2, 50.5 и ниже, § 67.2. е), это была именно сила века грядущего - настолько сверхъестественная и эсхатологически иная, что она ни с чем не сравнима, а сопротивление ей чревато лишением места в веке грядущем (Мф. 12:27-28 / Лк. 11:19-20, Мк. 3:28-29). На разрыв между грядущим Царством и веком нынешним указывает и иной способ питания и взаимоотношений (Мф. 6:11 / Лк. 11:3 - эсхатологический хлеб, Мк. 12:25 и пар. - «как ангелы на небесах»), и полная переоценка ценностей этого мира (Лк. 6:20 / Мф. 5:3, Мк. 10:29-30, 31, пар., Лк. 12:16-21), и иной вид Храма (эсхатологический - ср. Мк. 14:58, Ин. 2:19, ср. выше, § 10.1), а особенно то, что начало века Царства ознаменует Судный день (Мф. 19:28 / Лк. 22:29-30).
б) Характерный для апокалипсисов дуализм между пессимизмом и надеждой у Иисуса менее выражен главным образом потому, что Иисус видел начало осуществления эсхатологических чаяний в Своем служении (см. ниже, § 67.2. е). Осуществление состояло в том, что сила будущего Царства уже врывалась в век нынешний, она не возникала из века нынешнего. Напротив, подобно Иоанну Крестителю, Иисус видел мало обнадеживающего в веке нынешнем: в нем господствовали злые духи и бесы, царство, противоположное Божьему (Мк. 1:23-27, 34, Мк. 3:22-26 и т. д. ср. Мф. 4:8-10 / Лк. 4:5-8, Мф. 6:10 б), без покаяния не было надежды ни для отдельных людей, ни для городов, ни для иудеев, ни для язычников (Мф. 11:21-24 / Лк. 10:13-15, Мф. 12:41-42 / Лк. 11:31-32, Лк. 13:1-5). Израиль в целом был подобен одному из тех бесплодных деревьев, о которых говорил Креститель (Мк. 11:12-14, пар., Лк. 13:9), даже Иерусалим, «город великого Царя», подлежал божественному осуждению (Мф. 23:37-39 / Лк. 13:34-35).
в) В представлениях Иисуса о событиях Конца тоже заметно апокалиптическое влияние. Он предвидел наступление перед Концом периода страданий и горя, эсхатологических испытаний (Мф. 5:11-12 / Лк. 6:22-23, Мф. 6:13 / Лк. 11:4, Мк. 10:39, Мф. 10:23, 24-25, Мк. 13:7-8, 14-20), который, вероятно, будет отмечен неестественной враждой (Мф. 10:34-36 / Лк. 12:51-53, Мк. 13:12 / Мф. 10:21 - как в 1 Енох. 100:2, 3 Езд. 5:9), а также космической катастрофой (Мк. 13:24-25, также Возн. Моис. 10:5). Как и у Иоанна Крестителя, в проповеди Иисуса образ огня обозначает не только Судный день (Мк. 9:43, 48, пар., Мф. 5:22, Мф. 7:19, Мф. 13:40, 42, 50, Мф. 25:41), но и огненное очищение, через которое должны пройти кающиеся, если они хотят войти в Царство (таков смысл различных «логий об огне» - Мк. 9:49, Лк. 12:49, Еванг. Фомы 10 (10), 16(17), 82(86) [606], ср. Лк. 9:54). Кроме того (как мы уже видели выше, §§ 39.3 и 50.3), Иисус мог осмысливать через использовавшийся Крестителем образ огня Свою предстоящую смерть, претерпевание Им мессианских мук (Лк. 12:49-50 / Мк. 10:38-39 так и образ чаши гнева Божьего - Мк. 10:38-39, Мк. 14:36, ср. Мк. 14:27). То есть Он скорее всего считал Свою смерть необходимой для наступления Царства (ср. Мк. 14:25, пар.).
Отметим, что для Иисуса эсхатологическое спасение, по-видимому, преимущественно сосредоточено на Израиле (Мф. 10:5-6, 23, Мф. 15:24), хотя Он ожидал, что в Конце времен в Царство войдут и язычники, причем на равных правах с Израилем (Мф. 8:11-12 / Лк. 13:28-29, Мк. 11:17, пар. = Ис. 56:7). Типичная для апокалипсиса надежда на последние события в учении Иисуса также менее выражена. Тем не менее ввиду явного влияния апокалиптической мысли на чаяния Иисуса в отношении будущего нет серьезных причин отрицать, что Он мог выражать надежду на Свое скорое оправдание после смерти именно через воскресение (Мк. 8:31, Мк. 9:31, Мк. 10:34, см. также выше, § 50.3), которое должно стать началом воскресения из мертвых в конце времен перед наступлением нового века (см. также ниже, § 67.3. а).
г) По всей видимости, Иисус считал, что Конец уже близок (Мк. 1:15, Мф. 10:7 / Лк. 10:9, 11) и наступит при жизни Его поколения (Мк. 9:1, пар., Мк. 13:30, пар. - где «род сей» может относиться только к современникам Иисуса) - до того, как Его ученики завершат проповедь Израилю (Мф. 10:23) [607]. Отсюда чувство безотлагательности и кризиса во многих высказываниях и притчах Иисуса (Мк. 13:28-29, Мк. 13:34-36, пар, Мф. 5:25-26 / Лк. 12:58-59, Мф. 8:22 / Лк. 9:60, Мф. 24:43-44 / Лк. 12:39-40, Мф. 24:45-51 / Лк. 12:42-46, Мф. 25:1-12, Лк. 9:61-62, Лк. 10:4, Лк. 12:36, Лк. 13:1-5, Лк. 18:7-8, см. выше, § 18.3) и обет воздержания в Мк. 14:25 (см. выше, § 40.1. а). Нельзя все это исключить из рассмотрения без серьезного искажения предания об Иисусе. Высказывания Мк. 13:10 - наиболее ясный пример вставки, истолковывавшей традицию ввиду изменившейся перспективы, какой можно ожидать у синоптиков (см. выше, § 18.3).
д) Сверхъестественное и космическое измерения последних событий также менее заметны в учении Иисуса, чем в апокалиптике. Тем не менее примечательно, что в единственной ясной ссылке на видения Иисуса Он «видел сатану как молнию с неба упавшего» (Лк. 10:18). Также могут считаться видениями Его опыт на Иордане, рассказ о котором использует апокалиптический образ разверзающихся при откровении свыше небес (Мк. 1:10-11, пар.), а также повествование об искушениях, где Иисус опять видит сатану и борется с ним и побеждает его (Мф. 4:1-11 / Лк. 4:1-12, см. также выше, § 45.1). Более того, с точки зрения Иисуса, события на земле отражают сверхъестественное противостояние. По крайней мере Свою способность изгонять бесов Он считал началом эсхатологической победы над сатаной (Мк. 3:27, пар.). Кульминацию последних событий Он, видимо, видел в пришествии с небес (себя как) Сына Человеческого, явно имея в виду апокалиптический язык Дан. гл. 7 (Мк. 8:38, пар. и др.). Отметим также язык Мк. 13:24-27, вероятно принадлежащий самому раннему слою речений так называемого «малого апокалипсиса» (Мк. гл. 13).
е) Отметим, наконец, что сам используемый Иисусом термин «Царство Божье» подчеркивает не только Его веру в трансцендентный характер Царства, но и Его веру в божественное руководство событиями, которые приведут к установлению этого Царства (ср. также, напр., Мф. 6:9-13 / Лк. 11:2-4, Мк. 14:36, пар.).
Напрашивается вывод, что ожидание Иисусом будущего Царства носило апокалиптический характер. Тем не менее две особенности Его проповеди отличают апокалипсис Иисуса от более типичных современных Ему апокалипсисов. Во-первых, Его учению о будущем свойственна какая‑то предостерегающая нота. Подобно некоторым другим апокалиптикам, Он ожидал, что до наступления Конца должен пройти определенный период, во время которого произойдут важные события - в частности, Его собственная смерть и оправдание, последний призыв Его учеников к Израилю, их преследования и страдания последнего времени [608].
Но в отличие от свойственной апокалипсисам черты указывать (в днях или неделях) время Конца Иисус подчеркивал невозможность его рассчитать: «О дне же том или часе никто не знает… только Отец» (Мк. 13:32). Другими словами, для Иисуса в отношении Конца был элемент неизвестности, а потому и неопределенности. Наступление Конца у Него не так жестко предопределено, как у большинства апокалиптиков. Бог может сократить период эсхатологических бедствий (Мк. 13:20, пар., Лк. 18:7-8), но Он может и увеличить отсрочку как милость и последний шанс для покаяния (Лк. 13:6-9) [609]. Это не отменяет вывод, что Иисус ожидал Конца в ближайшем будущем, но несколько его смягчает.
Второе, что наиболее ясно отличает учение Иисуса от прочей апокалиптической эсхатологии, - это важность эсхатологии осуществленной: представление о том, что эсхатологическое Царство в определенном смысле уже присутствует и действует в Его служении. Это - серьезный разрыв с апокалиптикой того времени. По мнению Кеземана, эта особенность настолько яркая, что она вообще выносит Иисуса за пределы апокалиптической мысли: «Его собственное учение по своему характеру не было апокалиптическим. Оно возвещало непосредственную близость Бога». Отрывки у синоптиков, говорящие о близком Конце, - это не высказывания самого Иисуса, а проповедь первоначальной христианской общины, которая отражает «восторженное» послепасхальное упование на парусию, в ней эта община возвращается к апокалиптическому языку и «в некотором смысле» вытесняет проповедь Иисуса о «близости Бога» [610].
Кеземан, несомненно, преувеличил. Такое полное отсутствие преемства между апокалиптиком Иоанном Крестителем, неапокалиптиком Иисусом и апокалиптичностью первоначальной общины трудно представить [611]. Как мы уже видели, апокалиптические язык и образность столь глубоко свойственны преданию об Иисусе, что их практически невозможно удалить. Невозможно было их и вставить, не изменив учение Иисуса полностью (а не просто «в некотором смысле»). Кеземан не понял природу напряжения между настоящим и будущим в учении Иисуса. «Непосредственная близость Бога» - это присутствие Царства в эсхатологическом блаженстве, а присутствие Царства - это проникновение в век нынешний силы последних времен, предзнаменовывающее близкое наступление Царства во всей эсхатологической завершенности (см. также выше, §§ 3.2 и 50.5).
Одним словом, не следует обращаться в бегство при виде вызова, который бросили богословию XX в. Вейс и Швейцер. Не будем поддаваться неолиберализму, подчеркивающему лишь то в учении Иисуса, что легче всего перевести на современный язык. Ни догматическое богословствование, ни современная апологетика не должны диктовать выводы исторических исследований. Напротив, они должны делать свои выводы, исходя из результатов этих исследований. Таким образом, нам не уйти от следующего вывода: Иисус возвещал уже нагавшееся действие эсхатологической силы Божьей и близкое завершение исполнения замысла Божьего о мире, причем Он делал это на языке апокалиптической эсхатологии. В этом смысле учение Иисуса - часть траектории, соединяющей иудейскую и христианскую апокалиптику.
67.3. Первоначальная христианская община. Большинство историков согласны, что ранние дни христианства отмечены высокой степенью эсхатологического пыла. Подтвердить это документально сложнее, чем эсхатологический характер учения Иисуса (§ 67.2) или ранней проповеди Павла (§ 68.1). По своим причинам Лука предпочел проигнорировать или подавить этот важный аспект раннего христианства (см. ниже, § 71.2): в первые несколько лет было много провидцев и видений (часто ангелов), но в рассказе Луки лишь немногие повествования оправдывают название «апокалиптика» (Деян. 1:9-11, Деян. 7:55-56, ср. Деян. 2:2-3, Деян. 10:10-16, Деян. 26:13-19). Тем не менее мы имеем достаточное количество других указаний на апокалиптическую восторженность первых христиан [612].
а) Отметим, что для выражения своей новой веры они использовали апокалиптическую категорию воскресения (см. выше, § 51.1). Очевидно, они верили, что воскресение Иисуса положило начало воскресению мертвых и первый сноп эсхатологического урожая уже пожинается (Рим. 1:3-4, 1 Кор. 15:20, 23, ср., Мф. 27:52-53). Не может быть, чтобы эту веру и этот образ (первые плоды) впервые придумал Павел спустя 20 лет после самого события. Они, несомненно, были частью первоначального вдохновения: Иисус был воскрешен из мертвых - воскресение из мертвых началось [613]. Они также верили, что живут в «последние дни», приготовляющие Последний день, как предсказано Иоилем (Деян. 2:17-18, Иоил. 2:28-32). Они достигли высшей точки в Божьем замысле об Израиле: они - эсхатологический Израиль, народ нового завета, начало которому положили смерть и воскресение Иисуса (Мк. 14:22-25, пар., 1 Кор. 11:23-25), их представители, Двенадцать (вместо Иуды избран Матфий - Деян. 1:15-26), вскоре будут судить Израиль при наступлении Судного дня (Мф. 19:28 / Лк. 22:29-30).
б) Видимо, они жили в каждодневном ожидании второго пришествия Иисуса. Это ясно выражено: об этом говорит и сохраненный Павлом в 1 Кор. 16:22 первоначальный призыв на арамейском: «Господь наш, гряди!» (ср. Иак. 5:7-8, Откр. 22:20)», и вставленная в рассказ Луки о второй проповеди Петра первоначальная керигматическая формулировка - если его слушатели покаются, Бог пошлет с небес Христа (Деян. 3:19-21), и упование на скорое пришествие Иисуса как Сына Человеческого, сохраненное в Q (Лк. 12:8-9 / (Мф. 10:32-33), Лк. 11:30 / (Мф. 12:40), Мф. 24:27 / Лк. 17:24, Мф. 24:37 / Лк. 17:26, Лк. 17:30 / (Мф. 24:39), Мф. 24:44 / Лк. 12:40). Степень переработки, которой подвергалось предание о Сыне Человеческом (ср. выше, §§ 9.1 и 51.1), указывает на то, что оно было предметом жизненного интереса в ранних церквах. Отметим, что, согласно преданию, и Стефан, и Иаков (брат Иисуса) в критический момент выразили всю свою веру высказыванием о пришествии Сына Человеческого (Деян. 7:56, Евсевий Кесарийский, Церковная история, 11.23.13).
Подобным образом, чем более вероятно, что Мк. гл. 13 - результат длительного развития (а это преобладающий взгляд в современных исследованиях по истории редакций) [614], тем труднее уйти от вывода о важной роли в раннем христианстве постоянных эсхатологических размышлений. В контексте такой эсхатологической восторженности «общность имущества» (Деян. 2:44-45, Деян. 4:32-37) необходимо понимать не как безответственное начинание (люди отдавали не только доход, но и основное имущество) со стороны тех, кто предвидел предстоящие долгие годы благовествования, но как следствие презрения к нуждам нынешнего века ввиду близкого Конца.
в) Вспомним, наконец, что обычная жизнь первоначальной общины сосредоточивалась на Храме (выше, § 54.1). Очевидно, упование первых христиан на эсхатологическое обновление концентрировалось на горе Сион и эсхатологически обновленном или перестроенном Храме (как в Тов. 14:4-5, 1 Енох. 90:28-29, Енох. 91:13, Зав. Вен. 9:2, Сив. Ор. III:718, 722-724, Возн. Моис. 1:17-18, 2 Вар. 4:2-7, 2 Вар. 6:7-8, 3 Езд. 7:26, 3 Езд. 8:52, 3 Езд. 10:25-57, и в Кумране) [615]. Они приписывали Иисусу важную роль «очищения Храма» (Мк. 11:17 = Ис. 56:7, Мал. 3:1). Именно поэтому первые христиане сохранили загадочные слова Иисуса о разрушении и восстановлении Храма (Мк. 14:58, Мк. 15:29, Ин. 2:19) - эти слова были важны для их самопонимания как представителей эсхатологического Израиля. По этой причине они в первые месяцы не уходили из Иерусалима, а альтернативные истолкования этих высказываний Стефаном встретили так враждебно (см. выше, § 60. д). Центральное место Израиля в их эсхатологических размышлениях также отражено в вопросе: «Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?» (Деян. 1:6). В контексте деэсхатологизированной истории Луки это звучит странно. Но это звучит правдиво в свете указанных выше обстоятельств; отметим опять Мф. 10:23.
Таким образом, перспектива раннехристианской церкви (церквей) кажется довольно узкой: они жили уже в последние дни (приуготовляющие Последний день), находились в заключительном и кульминационном периоде истории, вблизи самого Конца, на последнем взмахе маятника. В той мере, в какой они видели начавшееся с воскресения Иисуса всеобщее воскресение и Самого Иисуса как Мессию и Сына Человеческого уже в Его земном служении, в их проповеди присутствовали черты столь характерной для Иисуса осуществленной эсхатологии [616].
С другой стороны, насколько можно судить, сдерживающая нотка, присутствовавшая в учении Иисуса, была полностью заглушена эсхатологическим пылом ожидания близкого Конца. Полезно вспомнить, что мы сейчас говорим о церкви материнской по отношению ко всему христианству. Христианство возникло как одна из иудейских эсхатологических сект, где апокалиптика была тесно связана как с проповедью Иоанна Крестителя, так и с проповедью Иисуса. Поскольку отсюда началось все христианство, в определенном смысле Кеземан прав: «Апокалиптика была матерью всего христианского богословия».
